Его теория была беспрецедентным успехом, за исключением одной мелкой детали. Согласно теории Дирака, частица должна одновременно нести либо положительную, либо отрицательную энергию. Что значит – частица с отрицательной энергией? Как может что-то иметь отрицательную энергию? И почему обычные частицы с положительной энергией никогда не вступают в реакцию со своими отрицательными собратьями, выделяя в процессе множество свободной энергии?
Вы или я можем только принять это как должное, не понимая сути. Придётся допустить, что обычная частица с положительной энергией не может взаимодействовать с энергией отрицательной. Но Дирак не был обычным человеком. Он был гением, величайшим физиком из всех, и у него был ответ. Если любое возможное состояние отрицательной энергии уже занято, частица не может перейти в отрицательное состояние. А-га! Поэтому Дирак ввел как аксиому, что вся вселенная наполнена частицами с отрицательной энергией. Они окружают нас, всюду проникая внутрь, – и в космосе и в вакууме и в центре Земли. В любом месте, где только может быть частица. Бесконечно плотное "море" частиц с отрицательной энергией. Море Дирака.
В этих доводах есть нестыковки, но это стало понятно позже.
ОДНАЖДЫ Я РЕШИЛ посмотреть на распятие Христа. Я сел на самолёт из Санта Круз в Тель-Авив, затем на автобус из Тель-Авива в Иерусалим. На холме за чертой города я нырнул в море Дирака. Я прибыл в прошлое в моём костюме-тройке. Тут ничего не поделаешь, иначе пришлось бы путешествовать нагишом. Окрестности оказались на удивление изобильны зеленью, ее наблюдалось гораздо больше, чем я ожидал. Холм стал усадьбой, засаженной виноградом и оливковыми деревьями. Я спрятал индуктивные катушки за камнями и спустился по дороге. Далеко я не ушел. Через пять минут ходьбы я столкнулся с группой людей. Темноволосые, темнокожие, они носили чистые белые туники. Римляне? Евреи? Египтяне? Откуда я знал? Они заговорили со мной, но я не понял ни слова. Затем двое из них схватили меня, а третий обыскал. Что они делают, грабят меня, ищут деньги? Или это римляне, им нужно что-то вроде удостоверения личности? Только сейчас дошло, насколько я был наивен, думаю, что, если смогу найти подходящую одежду, сумею в ней как-то смешаться с толпой. Ничего не обнаружив, тот из них, кто обыскивал меня тщательно и методично, ударил меня. Затем он ткнул меня лицом в грязь. Пока двое других прижимали меня к земле, он обнажил кинжал и резанул по сухожилиям сзади каждой ноги. Мне кажется, они еще были милосердны. Они оставили мне жизнь. Смеясь и разговаривая друг с другом на непонятном мне языке, они ушли.
Ноги стали бесполезны. Одна из рук – сломана. Чтобы вскарабкаться обратно на холм, подтягиваясь единственной уцелевшей рукой, я потратил четыре часа. По дороге проходили какие-то люди, но они намеренно не замечали меня. Когда я наконец добрался до укрытия, вытащить катушки Ренцеля и намотать их вокруг, оказалось невероятным мучением. Когда я нажимал ввод на клавиатуре, я уже начал волнами терять сознание. Наконец я справился и смог переместиться. Рябь из моря Дирака стеклась воедино, и я оказался в своей комнате отеля в Санта-Круз. Перекрытия уже начали рушиться там, где балки подгорели. Пожарная тревога пронзительно визжала и завывала, но бежать было некуда. Комнату наполнял плотный едкий дым. Пытаясь не дышать, я набил код на клавиатуре – куда-нибудь, куда угодно лишь бы отсюда. Я оказался в той же комнате отеля за пять дней до этого. Жадно вздохнул. Женщина в кровати завизжала и попыталась прикрыться. Мужчина был слишком занят, чтобы думать хоть о чем-то. Все равно они не были реальны. Я проигнорировал их и сосредоточился на мысли, куда двигаться дальше. Назад, в 65-й, полагаю. Я вбил комбинацию и оказался в пустой комнате на тринадцатом этаже еще недостроенного отеля. Полная Луна мерцала сквозь силуэты замерших башенных кранов. Попробовал согнуть ноги. Память о боли уже начала стихать. Это было разумно, поскольку этой боли никогда и не было.
Путешествие во времени. Это не бессмертие, но после него – вторая лучшая вещь в мире.
Вы не можете изменить прошлое, что бы ни делали.
УТРОМ я изучил берлогу Дэнсера. Это была безумная маленькая квартирка на четвёртом этаже одной из жилых многоэтажек на Хайт-Эшбери. Ее превратили во что-то инопланетное. Весь пол был застелен старыми матрасами, поверх которых – разбросана беспорядочная мешанина стёганых одеял, подушек, индейских накидок и даже чучел животных. Нужно было снимать обувь перед входом – кстати, сам Дэнсер всегда носил кожаные мексиканские сандалии с подошвами, вырезанными из старой шины. Радиаторы отопления, которые в квартире все-равно не работали, кто-то разрисовал флюоресцентными красками из аэрозольных баллончиков. Стены были вместо обоев целиком залеплены постерами. Фотографии Питера Макса, ярко раскрашенные парадоксальные лабиринты Мориса Эшера, поэмы Аллена Гинсберга, обложки виниловых пластинок, знак "Хайт – это Любовь", постер "10 самых разыскиваемых ФБР преступников", сорванный в почтовом отделении; среди снимков на нем – обведенные маркером фотографии известных антивоенных активистов; огромный сочно-розового цвета символ пацифика. Некоторые плакаты были подсвечены люминесцентными лампами, переливавшимися немыслимыми цветами. В воздухе витал застоявшийся аромат благовоний вперемешку с бананово-сладким запахом травки. В углу стоял магнитофон, игравший бесконечно зацикленный альбом "Сержант Пеппер и клуб одиноких сердец". Поскольку пленка быстро изнашивалась, друзьям Дэнсера приходилось приносить новые копии.
Он никогда не запирал дверь. "Кто-то решил меня ограбить? Отлично. Значит, этот хлам им нужен больше, чем мне". Люди стекались в квартиру Дэнсера в любое время дня и ночи.
Я отрастил длинные волосы. Мы провели лето вместе, Дэнсер, Лиза и я, хохоча, играя на гитаре, занимаясь любовью, сочиняя глупейшие поэмы и ещё более дурацкие песни, экспериментируя с наркотой. Именно в том году ЛСД вырвался на сцену, расцвёл и засиял почище подсолнуха. Тогда люди ещё не боялись этого странного и прекрасного мира на другой стороне реальности. Это было лучшее время для жизни. Я знал, что на самом деле Лиза любит Дэнсера, а не меня, но в те дни мы дышали воздухом свободной любви, она была в нем всюду, как пыльца маков. Так что, это было не важно. Не очень важно, по крайней мере.
Примечания к "Лекциям о путешествиях во времени" (продолжение):
Приняв за основу, что всё пространство наполнено бесконечной плотности морем частиц с отрицательной энергией, Дирак пошёл дальше. Он задался вопросом: что если мы, в своей вселенной частиц с положительной энергией, можем взаимодействовать с этим морем энергии отрицательной? Что случиться, скажем, если вы добавите электрону достаточную энергию, чтобы вырвать его из моря отрицательной энергии? Две вещи. Во-первых, вы сможете создать электрон, по-видимому, пребывающий в нигде. Во-вторых, вы сможете проникнуть в замочную скважину этого "моря". Эта скважина, осознал Дирак, будет взаимодействовать с другими частицами так, будто она сама – частица. Частица в точности такая же, как электрон, за одним исключением – у неё будет противоположный заряд. Но если скважина случайно встретится с электроном, он провалится в море Дирака, аннигилируя и себя и скважину в яркой вспышке энергии. В конечном счёте, скважину в море Дирака назвали "позитроном". Когда двумя годами спустя Андерсон обнаружил позитрон, что подтвердило теорию Дирака, это было почти как эффект от удара разряда тока.
На протяжении следующих 50 лет физики игнорировали существование моря Дирака. Антиматерия, скважины в море, всё это было важной особенностью теории. Но в остальном – не более чем математической забавой.
Семьдесят лет спустя я вспомнил историю, рассказанную моим преподавателем трансфинитной математики, и сложил их вместе с теорией Дирака. Я понял, как занять на время энергию из моря Дирака. Точно так же, как разместить дополнительного гостя в отеле с бесконечным числом комнат. Или, по-другому, – я научился создавать волны.
И волны в море Дирака идут назад во времени.
НА СЛЕДУЮЩИЙ РАЗ мы попробовали кое-что более амбициозное. Мы решили послать человека в далекий закоулок истории и добыть доказательство этого путешествия. Тогда мы ещё боялись, что история в прошлом может поменяться, хотя вычисления показывали, – в настоящем никаких изменений не будет.
Мы зарядили кинокамеру и тщательно выбрали пункт назначения. В сентябре 1853 г. путешественник по имени Вильям Хопленд с семьёй пересекал Сьерра Неваду на пути к побережью Калифорнии. Его дочь Сара вела дневник, где записала – когда они достигли вершины горного хребта Паркера, она впервые увидела отблеск далёкого Тихого океана. Ровно в тот момент, когда солнце коснулось горизонта. «В лчах молиновой славы» – как она написала. Дневник сохранился. Нам не составило труда спрятать кинокамеру в расщелине скалы над проходом и, когда они подоспели, заснять усталых путешественников в их запряженном волами фургоне.
Второй целью стало Великое землетрясение в Сан-Франциско 1906 года. Пустующее помещение склада уцелело при толчках, но не пережило последовавшего за ними пожара. Оттуда мы наблюдали и фиксировали на пленку, как здания вокруг рушатся, а приведенные в боевую готовность пожарные на гужевых машинах напрасно пытаются погасить тысячи огромных костров. За мгновение до того, как огонь коснулся нашего убежища, мы сбежали обратно в настоящее.
Фильм получился сильный!
Мы были готовы поведать об открытии миру.
В нынешнем месяце в Санта-Круз проходило собрание AAAS (прим. – самое большое научное общество мира). Я позвонил организаторам, исхитрился выбить себе доклад, не расколовшись, о чем буду рассказывать. Фоном для своей речи я собирался показать фильмы. Они мгновенно сделали бы нас знаменитыми.
В ДЕНЬ, когда Дэнсер должен был умереть, мы устроили прощальную вечеринку. Только Лиза, Дэнсер и я. Он знал, что умрет. Я говорил ему, иногда он верил. Он всегда верил. Мы не спали всю ночь, играли на дэнсеровой гитаре из секонд-хенда, рисовали гримом психоделические узоры на телах друг друга, устроили марафон, беспощадно сражаясь в Монополию, занимались тысячью глупых, ничего не значащих обычных дел. Их оправдывало лишь то, что это – в последний раз. Примерно в четыре утра, когда слабый свет фальшивого заката только появился на небе, мы спустились к заливу и, обнявшись втроём, чтобы согреться, отправились в трип. Дэнсер принял очень большую дозу, поскольку не собирался назад. Последнее, что он сказал, – попросил не дать умереть мечтам; и оставаться вместе.
Мы похоронили Дэнсера за счет города, на кладбище для тех, кто сидел на пособии. Через три дня мы расстались.
Изредка я общался с Лизой. В поздние семидесятые она вернулась к учёбе, сначала получила MBA, затем закончила юридический. Кажется, какое-то время была замужем. Недолго мы посылали друг другу открытки на Рождество, потом я потерял ее след. Много лет спустя от неё пришло письмо. Она сказала, что, наконец, смогла простить меня за то, что я заставил Дэнсера умереть.
Стоял зябкий туманный февральский день, но я знал, что смогу согреться в 1965-ом. Рябь сомкнулась.
ПРЕДПОЛАГАЕМЫЕ вопросы аудитории:
Вопрос: (пожилой профессор с закостенелыми взглядами) – Сдаётся мне, этот предполагаемый вами скачок во времени нарушает закон сохранения массы и энергии. Например, когда объект отправляется в прошлое, некая величина массы исчезнет из настоящего. Это – очевидное нарушение закона сохранения.
Ответ: (я) – Поскольку мы возвращаем его точно во время отбытия, присутствие массы остается неизменным.
Вопрос: Очень хорошо, но как быть с моментом прибытия в прошлое? Его появление там тоже не нарушает закон сохранения?
Ответ: Нет. Необходимая энергия берётся из моря Дирака с помощью механизма, который я объясню в деталях в статье, которая скоро выйдет в "Физикл ревью". Когда объект возвращается в "будущее" энергия в «море» восстанавливается.
Вопрос: (умный молодой физик) – Разве принцип неопределенности Гейзенберга не ограничивает продолжительность времени, которое можно провести в прошлом?
Ответ: Хороший вопрос. Ответ – да. Но поскольку мы черпаем бесконечно малую величину энергии из бесконечного множества частиц, продолжительность пребывания в прошлом, может быть сколь угодно большой. Единственное ограничение: вы должны покинуть прошлое прежде, чем нагоните самого себя в будущем.
ЗА ПОЛЧАСА я сделаю доклад, который поставит моё имя в один ряд с Ньютоном и Галилеем. И Дираком. Мне было двадцать восемь – столько же, сколько ему, когда он опубликовал свою теорию. Я был искринкой, готовой поджечь весь мир. Нервничал, репетируя речь в номере отеля. Как следует глотонул оказавшейся весьма несвежей колы, которую кто-то из моих студентов оставил на телевизоре. Ведущие вечерних новостей трещали без продыху, я не слушал.
Я никогда не прочитал эту речь. В отеле уже начался пожар, моя смерть была предрешена. Завязывая галстук, я оглядел себя в зеркале, потом подошел к двери. Ручка оказалась тёплой. Я приоткрыл, за дверью стояла стена огня. Пламя вломилось в дверь, как голодный дракон. Я споткнулся, отступая назад, и уставился на огонь в изумленном восхищении.
Где-то в глубинах отеля раздался крик, и я разом сбросил чары огня. Мой номер на тринадцатом этаже, бежать некуда. И тут я подумал о машине. Ловким, привычным движением достал катушки Ренцеля, намотал вокруг тела. Огонь уже пошел по ковролину, между мной и последним возможным путем спасения стоял пласт пламени. Задержав дыхание, чтобы не наглотаться дыма, я вбил код на клавиатуре и нырнул внутрь времени.
Я возвращаюсь в эту точку снова и снова. Когда я вбивал последнюю цифру, дым уже не давал дышать. У меня оставалось примерно тридцать секунд жизни. За годы и годы я постепенно отщипнул от этого времени двадцать секунд. У меня ещё есть десять секунд жизни. Или даже меньше.
Я живу на время, взятое взаймы. Собственно, как и все, наверное. Но только я знаю когда и где кончится мой кредит.
ДЭНСЕР УМЕР девятого февраля 1969 года. День был тёмный и туманный. Утром он сказал, что у него болит голова. Для Дэнсера это было необычно, он никогда не жаловался на головную боль. Мы решили прогуляться в тумане. Он был прекрасен, мы очутились одни в странном, лишенном форм мире. Я совершенно забыл про его боли, но тут, разглядывая море тумана из парка над заливом, он упал. Дэнсер умер еще до того, как приехала скорая. Он ушел с загадочной улыбкой на лице. Я так и не смог понять эту улыбку. Может, он улыбался, потому что боль ушла.
Спустя два дня Лиза покончила с собой.
ВЫ ОБЫЧНЫЕ ЛЮДИ, у вас есть шанс изменить будущее. Вы можете рожать детей, сочинять романы, подписывать петиции, изобретать машины, ходить на вечеринки, избираться в президенты. Вы воздействуете на будущее любым своим поступком. Что бы ни делал я – я этого не могу. Для меня слишком поздно. Мои поступки, как письмена в несущейся воде. Не имея никакого влияния, я не несу ни малейшей ответственности. Между любыми моими поступками нет разницы. Вообще никакой.
Поначалу, сбежав от огня в прошлое, я перепробовал всё, чтобы изменить это. Останавливал поджигателя, сообщал в мэрию, я даже отправился в свой собственный дом и поговорил сам с собой, объяснил, почему не надо ехать на конференцию. Но на время это не действует. Неважно, что я делаю, связываюсь с властями или взрываю отель. Когда я достигаю критической точки – моей судьбы – момента, когда я сбежал в прошлое, – я исчезаю, где бы ни был – и опять оказываюсь в горящей комнате гостиницы. И пламя всё ближе. У меня есть десять секунд, чтобы сбежать. Каждый раз, как я ныряю в море Дирака, все, что я менял в прошлом исчезает, вымывается. Иногда я воображаю, что изменения, которые я внес в прошлое, порождают новые будущие. Хотя и знаю – это далеко не обязательно так. Когда я возвращаюсь в настоящее, все перемены стираются рябью сходящейся волны, – также, как следы мела на доске исчезают после урока.
Однажды я вернусь и встречусь со своей судьбой. Но сейчас я живу в прошлом. Полагаю, это замечательная жизнь. Вы привыкните к факту, что любое ваше действие не оказывает никакого влияния на мир. Это даст вам чувство свободы. Я был в таких местах, где не бывал никто и видел вещи, которые не видел никто живой. Конечно, я забросил физику. Что бы я ни открыл, это не переживет той роковой ночи в Санта-Круз. Может, кто-то продолжит ради чистого удовольствия от наслаждения знанием. Лично я – уже проскочил эту станцию.
К тому же есть утешение. Всякий раз, как я возвращаюсь в комнату отеля, не меняется ничего, кроме моих воспоминаний. Мне опять двадцать восемь, я снова ношу тот же самый костюм-тройку, и на моем языке опять мутный привкус несвежей колы. Каждый раз, когда я возвращаюсь, я расходую еще немного, еще капельку времени. Однажды у меня его не останется.
Дансер тоже не умрёт никогда. Я ему не позволю. Каждый раз, как я дохожу до этого последнего февральского утра, до того дня, когда его не стало, затем я возвращаюсь в 1965 год, в тот прекрасный полдень в июне. Он не знает меня, он никогда меня не знал. Но мы встречаемся на том холме, из всех – единственные двое, кто хочет наслаждаться этим днём ничегонеделания. Он лежит на спине, лениво перебирая струны на гитаре, надувает мыльные пузыри и завороженно смотрит на облачно-голубое небо. Позже я познакомлю его с Лизой. Она не хочет знать никого из нас, но ничего страшного. Времени у нас всех впереди в изобилии.
"Время, – говорю я Дэнсеру, лежащему в парке на холме, – Его здесь так много".
"Здесь оно всё" – отвечает он.