Ответил Епифан:
— Они, родные.
— С летающих тарелок?
— С каких еще тарелок? Выдумки это. Тут они живут, где и мы, только в своем мире.
— Как это?
— А так вот…
— Ученых бы позвать. По всему миру пришельцев ищут, а они тут, искать не надо.
— Приезжали. Обругали нас выдумщиками, ничего, мол, нету.
— Да вот же…
— Это для тебя — вот же. Ну мы еще, они к нам привыкли, не прячутся.
— Ученых боятся, что ли?
— Чего им бояться у себя-то дома? Видать, не интересны им. Они ведь заранее знают, кто чего скажет — подумает. И что завтра будет, тоже знают, кто когда чихнет или помрет.
— А мы?.. Я-то чего?
— Чем-то ты им приглянулся.
— Может, пойти спросить?
— Не любят они, когда к ним суются. Надо — сами тебя найдут, а так ходи, не ходи…
Прозрачные силуэты меж тем совсем потерялись в тумане, растворились в нем. И как-то сразу туман погас, стал невидим в сгущавшемся сумраке. Только закат еще тлел, сужаясь, но не угасая.
— Пожара бы не было, — непонятно почему сказал вдруг Епифан. — Не нравится мне…
Что ему не нравилось, Андрей не спросил, И Гиданна тоже промолчала. Так они и стояли некоторое время, ни слова не говоря. Андрей все вглядывался в тьму за огородами, где был тот самый сарай и где только что плавали странные силуэты, но ничего там уже не видел, совсем ничего. Епифан застегнул на все пуговицы свой старенький пиджачишко, ознобно передернул плечами.
— Ну, я пойду.
И пошел было, да остановился, оглянулся и, как тогда, у плетня, погрозил пальцем:
— Смотрите у меня!..
Андрей засмеялся, но Гиданна никак не отозвалась, и он примолк, почувствовав вдруг за шутливой угрозой старика что-то отнюдь не шуточное. Он обнял Гиданну, прижался щекой к ее щеке, задохнувшись и возликовав в душе, Но она отстранилась, шагнула к крыльцу.
— Спать пора. Завтра рано вставать.
"Можно и не вставать", — хотелось сказать Андрею. Но промолчал, подумал: "Потом скажет, ночью".
В избе ярко горела электрическая лампочка, и свет ее после всего таинственного, что было в тот вечер, показался неестественным. На высокой кровати с железными спинками и никелированными шарами была пышно взбита перина, острыми углами наволочки топорщилась подушка, тоже высоко взбитея заботливой бабой Таней. А у другой стены лежал на полу ватный матрац с аккуратно разглаженной подушкой и пестрым ватным одеялом. — Располагайтесь, голубчики, приятных вам сновидений, — ласково пропела баба Таня и подалась к выходу.
— А ты, баб Тань?
— Я в чуланчике.
— Давай я в чулане…
— Располагайтесь. Тебе, Андрей, чай, не жестко будет на полу-та?
— Не жестко, — весело ответствовал он, косо гяянув на высокую кровать.
— А я в чуланчике. Хорошо там. Прохладно, травами пахнет.
И выскользнула в сени, плотно затворив за собой дверь.
— Ты на кровать-то не заглядывайся, — сказала Гиданна. — Такой бугай.
Он подергал железную спинку и вздохнул: жидковато для двоих, поломается, того гляди.
— Давай ты ко мне.
— Ладно. Потом. Гаси свет.
— В темноте раздеваться?
— Ничего, не запутаешься.
Промолчал, щелкнул выключателем, разделся, лег на жесткий матрац и уставился во тьму, раздумывая, что делать: идти к Гиданне или дожидаться, когда сема придет? Спохватился: если молчать, она возьмет да уснет. Позвал тихо:
— Ты спишь?
— Засыпаю.
Хотел позвать ее, да вдруг сказал совсем другое:
— Эти чудики-то прозрачные в сарай пошли.
— Они который день там ходят.
— Чего им надо?
Сказал он это с чуть заметной иронией, дескать, ясно чего, мы тоже там были.
— Ты зря смеешься.
— А как думать о пришельцах с того света? Всерьез?