Хунта, приплясывая от нетерпения, дождался, пока принтер выплюнет листки заявок, и мы поставим наши подписи, выхватил их и, со словами: — У Януса сам подпишу, — поспешно дематериализовался.
Федор Симеонович, сказав: — Я в-в к-канцелярию. П-попрошу ч-чтоб н-не з-задерживали, — поднялся к потолку и пролетел сквозь него.
— Эти коммунальщики кого хочешь утилизировать готовы, — сказал Роман. — На тебя все надежда, Саша.
Он посмотрел на часы, вручил мне бутыль и сопроводительную, взял меня за руку и мы, подпрыгнув, полетели в парадный вестибюль к лифту, пронзая стены и потолки. Люди, находившиеся в комнатах, сквозь которые мы пролетали, озадаченно смотрели нам вслед.
Выйдя из лифта я приветственно помахал Феде — снежному человеку, сидевшему у большого, поросшего мхом камня, на котором виднелись начала расположенных друг под другом вырезанных в камне надписей; «Кто налево пойдет, тому… Кто направо пойдет, тому… А кто прямо пойдет…».
— Мордой врежется, — вполголоса продолжил нижнюю строчку грубый Корнеев.
Ребята успели к отправке лифта в последний момент, да и то благодаря тому, что Федор Симеонович, пользуясь своим служебным положением, трансгрессировал их прямо из канцелярии. Зато они притащили с собой все наши заявки, подписанные Янусом, украшенные свежеоттиснутыми угловыми штампами и печатями, затейливой подписью начальника канцелярии, а также надлежащими исходящими номерами и датами.
Снаружи наш институт выглядел двухэтажным зданием по десяти окон на каждом, выходивших на узкую, зажатую лабазами улочку. Изнутри он был огромным зданием. Он простирался в обе стороны и вглубь двора на километры, но окна всех помещений выходили на ту же самую улочку. Роман Ойра-Ойра пытался мне объяснить этот феномен, привлекая аппарат нелинейных многомерных пространств малой связности, но поначалу я не мог разобраться в головокружительных математических выкрутасах, а потом привык и перестал удивляться.
Число этажей никто не знал, потому что лифт постоянно ломался, летать выше девяносто второго было невозможно без кислородных приборов, а использование кислородного прибора препятствовало проникновению сквозь полы и потолки. Поэтому приходилось парить над парадной лестницей, на которую еще при основании института строители, не поладившие с подрядной организацией, наложили заклятие удлинения, превращающее каждый лестничный пролет в многокилометровую дистанцию, причем с ростом этажа коэффициент удлинения лестницы рос экспоненциально.
На семьдесят шестом этаже собирались странные явления и необъяснимые события, и все, что не могло быть объяснено на каждом этапе научного прогресса попадало именно туда для последующего рассмотрения, объяснения и использования. Так постепенно семьдесят шестой этаж превратился в Государственную Колонию Необъясненных Явлений при НИИЧАВО Академии Наук.
Где-то в шестидесятых годах прошлого века лифт, который в этот момент починили, забросил на семьдесят шестой этаж инспекционную комиссию Соловецкого горкомхоза, прибывшую для обследования забитой канализации в лабораториях профессора Выбегалло на четвертом этаже.
Некоторое время о них не было слышно, а потом посыпались распоряжения и циркуляры, из которых стало известно, что инспекционная комиссия, самопреобразовалась в Тройку по Рационализации и Утилизации Необъясненных Явлений (ТПРУНЯ)[7], председателем которой стал Лавр Федотович Вунюков, а членами товарищи Хлебовводов и Фарфуркис. Комендантом Колонии Необъясненных Явлений стал гражданин Зубо.
Когда пришел циркуляр об объявлении конкурса на замещение вакантной должности научного консультанта, профессор Выбегалло, узнав о положенном окладе, совершил героический подвиг, поднявшись на семьдесят шестой этаж без помощи магии и технических средств по шахте лифта. Вскоре сверху был спущен приказ о зачислении на должность научного консультанта при ТПРУНЯ профессора Выбегалло А.А. с обещанным окладом и надбавками за знание иностранных языков.
За годы своей многотрудной деятельности ТПРУНЯ утилизировала немало неисследованных явлений, которые безвозвратно канули в небытие и восстановлению уже не подлежали, как вычеркнутые из Реальности.
В свое время Кристобаль Хозевич прекратил деятельность ТПРУНЯ. Но Лавр Федотович показал, что магия бессильна перед бюрократической машиной. Он подал в соответствующие инстанции жалобу на действия гражданина Хунты, который не имел полномочий на прекращение полномочий ТПРУНЯ.
Соответствующие инстанции, рассмотрев жалобу, вынесли вердикт, согласно которому действия Кристобаля Хозевича рассматривались как самоуправство, повлекшее за собой временное прекращение деятельности ТПРУНЯ. Поэтому соответствующие инстанции, ссылаясь на постановление о создании ТПРУНЯ, изданное самим ТПРУНЯ и имеющее ранг подзаконных актов, поскольку копии этого постановления были разосланы во все необходимые инстанции, зарегистрированы в журналах учета входящих, приняты к сведению, подшиты в дела и сданы в архив, издали решение о возобновлении деятельности ТПРУНЯ.
К самому же Кристобалю Хозевичу соответствующие инстанции рекомендовали применить меры общественного воздействия. После этого постановления Кристобаль Хозевич неделю пропадал в кабинете Федора Симеоновича, который отпаивал его эликсиром Блаженства, а его лаборатория, забросив все дела выращивала и таскала в кабинет свежие огурчики.
Не останавливаясь мы прошли к зданию, где проходили заседания Тройки и вошли в помещение. Я посмотрел на часы. До начала заседания оставалось три минуты. Я огляделся.
Прямо напротив двери стоял стол для членов Тройки, но их самих пока не было. Слева располагался стол, над которым к стене была привинчена табличка «Научный консультант», выполненная золотой краской на темно-синем стекле. Справа, к моему удивлению я увидел стол, над которым к стене была привинчена табличка «ВРИО научного консультанта». «Кто-то озаботился организацией моего рабочего места», — подумал я. Рядом с моим столом стояла пустая скамейка, над которой к стене была привинчена табличка «Представители».
У дальней стены под табличкой «Дела» на рассохшихся стульях сидели одиннадцать человек, пятерых из которых я узнал по недавней встрече во второй аппаратной Алдана.
На некотором расстоянии от этой группы в одиночестве сидело козлоподобное существо ростом, я прикинул на глаз, не менее двух с половиной метров. Огромные изогнутые рога касались потолка, на котором были отчетливо видны царапины в свежей побелке. Поросшие короткой шерстью ноги оканчивались раздвоенными копытами, длинные и также поросшие шерстью передние лапы — длинными когтями. На голове шерсть свалялась и торчала неопрятными клоками.
За стоящим слева у огромного привинченного к полу сейфа столом, обложившись грудой папок, сидел комендант Колонии Зубо и что-то упоенно строчил. Мы подошли к нему. Я кашлянул.
— Посторонние, — произнес комендант, и поднял голову.
— Представители, — солидно ответил Витька, протягивая ему заявку, командировочное предписание и институтский пропуск с фотографией и печатью.
Комендант взял пропуск и тщательно проверил соответствие Витькиной физиономии фотографии в пропуске. Найдя сходство удовлетворительным, он проверил соответствие фамилии, имени и отчества в пропуске вписанным в командировочное предписание. Не найдя расхождений он подтянул к себе журнал регистрации представителей и аккуратно вписал туда номер и дату командировочного предписания, должность, фамилию, имя и отчество Витьки. Расписавшись в соответствующей графе, он вернул Витьке пропуск и предписание и стал вдумчиво изучать представленную Витькой заявку. Не найдя ошибок в ее оформлении и убедившись в наличии исходящего номера и даты, он зарегистрировал заявку в журнале учете заявок, отложил ее в сторону и встал.
— Очень приятно, — он протянул Витьке руку. — Зубо моя фамилия. Комендант. Прошу занять свое место, — показал он рукой в сторону скамейки для представителей.
Сев он вперил пустой взгляд в Эдика. Эдик протянул ему заявку и свои документы, и процедура в точности повторилась.
Когда подошла моя очередь, я солидно сказал:
— Здравствуйте, товарищ Зубо, — и протянул ему заявку.
Зубо взял заявку и растеряно поглядел на стол. Не найдя там моих документов он вчитался в заявку. Дойдя до моей фамилии, он поднял голову и посмотрел на меня.
— Здравствуйте, товарищ Привалов, — поднявшись и пожав мне руку, сказал он. — Мы тут для вас место оборудовали. Заседание Тройки отложено на двадцать минут. Пока ознакомьтесь с копией дела. — Он подтянул к себе еще один журнал и, развернув его ко мне, передал мне ручку, — распишитесь в получении.
Проверив подпись, он расписался в графе «Выдал» и протянул мне толстую папку с аккуратно подшитой стопкой листов.
— Вот, прошу ознакомиться. А это фигуранты дела, — он начал тыкать пальцем в каждого, сидящего у дальней стены и называть его имя. Последнего он просто назвал козлоногим.
Взяв папку, я сел за свой стол, прислонив врученную мне Модестом бутыль к ножке стола, и углубился в чтение. Мне надо было сформулировать свою позицию и прикинуть, какая линия поведения может привести к успеху. Ребята, понимая это, тихо сидели на своей скамейке. Минуты стремительно бежали.
Вдруг комендант встрепенулся, подбежал в двери и широко открыл ее. В комнату вошли все четверо членов Тройки, наши славные представители крапивного семени.
Первым демократично шел, белый, холеный, могучий председатель Тройки Лавр Федотович Вунюков, держа в руке объемистый портфель крокодиловой кожи. Пройдя на свое место он сел, распахнул портфель и начал выкладывать на стол различные предметы — номенклатурный бювар крокодиловой кожи, набор авторучек в сафьяновом чехле, коробку «Герцеговины Флор», зажигалку в виде Триумфальной арки и призматический театральный бинокль.
Рудольф Архипович Хлебовводов, желтый и сухой, как плетень, сел слева от Лавра Федотовича, а рыжий рыхлый Фарфуркис демократически устроился на жестком стуле напротив коменданта, вынул толстую записную книжку в дряхлом переплете и сразу же сделал в ней пометку.
Научный же консультант профессор Выбегалло, равнодушно оглядел нас, уселся за свой столик и стал вычесывать из бороды остатки завтрака.
Лавр Федотович убрал портфель под стол, разложил в привычном порядке вынутые предметы и, оглядев присутствующих, сказал:
— Есть мнение начать заседание. Другие мнения будут? — Немного подождав, он добавил, — Товарищ Зубо, доложите существо дела.
Комендант встал, взял в руки папку с надписью «К докладу» и прокашлялся. В этот момент Фарфуркис заорал, тыча пальцем в мою сторону.
— Ты чего это? Ты зачем бутыль притащили? Тут вам не здесь, чтоб водку пьянствовать и безобразия нарушать. Тут заседание. Дела государственного значения и значимости. А вы бутыль притащил. Ты куда смотрите, — набросился он на коменданта, сделав пометку в записной книжке.
Комендант побледнел и прижал руку к сердцу.
— Вы мне это прекратите, — солидно сказал я. — Нечего балаган устраивать. Это, я вижу, у вас в голове вместо работы только и мысли о выпивке. Ку дэ мэтр[8], вот вам во всем бутыль и чудится. Арс лонга, вита брэвис![9] — За годы работы в институте я уже достаточно хорошо овладел французским и другими иностранными языками по Выбегалло, используя справочник, составленный завкадрами товарищем Деминым, к которому я получил доступ после оформления соответствующей формы допуска, и научился использовать его в подходящих случаях.
Я извлек из под стола врученную Модестом бутыль и водрузил на стол.
— А мы тут имеем специальный контейнер для перевозки материальных объектов, каковые в количестве трех экземпляров согласно описи доставлены для рассмотрения в рамках слушаемого дела в соответствии с прилагаемой сопроводительной. Каковые экземпляры надлежит принять по описи до начала производства разбирательства по настоящему делу. Сэ нон э вэро, э бэн тровато[10].
Я вынул из внутреннего кармана пиджака сопроводительную, развернул ее и положил на стол. Фарфуркис подбежал к столу, взял сопроводительную и прочитал ее, беззвучно шевеля губами. Затем он прочитал ее еще раз, проверил наличие даты, исходящего номера, подписей и печатей. Положив сопроводительную на стол, он набросился на коменданта:
— Ты чего стоишь. Принимай. А то так до вечера провозимся.
Комендант шагнул ко мне, протягивая руку к бутыли. Я отвел его руку и сказал.