— С пиндосами не пойду! — категорично заявил я.
Прапорщик, похожий на огромную жабу, кисло поморщился. Качнулся вперед, обдавая стойким запахом раздражения и пота. Густым голосом, бурлящим в мешках двух обвислых подбородков, строго выдал:
— Не с пиндосами, ёпт, а с бывшими военнослужащими армии США, что теперь поступили под наше командование! Я сколько раз говорил — никаких националистических настроений в Гарнизоне! Говорил?!
Я поморщился, только нравоучений мне не хватало. Голова трещит от лекарств, кажется, что сейчас лопнет, как перезрелый арбуз. Раны на ногах только стали заживать, невыносимо зудят под бинтами. А мне тут прописные истины втолковывают!
Я осмотрелся в поисках стула: небольшая комнатушка четыре на четыре квадрата, на покрытых облезлой штукатуркой стенах слой пыли и грязной паутины. По центру комнаты рассохшаяся столешница полностью скрыта под ворохом бумаг, в углу обшарпанный сейф. Сесть некуда.
Я облокотился на стену, устало сказал:
— Камрад, да пиндосы… пардон, америкосы, ведь первыми спину покажут! А кому оно в «метели» надо?! Подставляешь, камрад! Ей-богу, подставляешь!
Васильич побагровел, надул щеки для важности и уставно выкатил маслянистые глаза. При довольно большой комплекции и блестящей от пота лысине стал еще больше похожим на надутую жабу. Некоторое время он буравил меня взглядом, потом отчеканил:
— От-тставить р-разговорчики, хантер! Не камрад, чтоб тебя, а «товарищ прапорщик»!
Ага! Припекло, раз Васильич наедине о чинах заговорил!
Вообще-то Васильич мужик хороший, никогда не подставит и не дергает лишний раз. Понимает, что каждый день у смерти на мушке ходим. Да и к людям относится с уважением. Но идти с американцами в «метель»… Бр-р! Никогда! Был у нас уже такой опыт, печальный, надо сказать. Бывший лидер звена хантеров, где была тройка пиндосов, рассказывал: американцы любители в самый горячий момент, когда огневая поддержка требуется больше всего, выкрикнуть: «Уносим задницы!». И тут же бросаются врассыпную, как зайцы! И ребят подставляют, собаки, и сами гибнут. Сколько уже наших там осталось…
— Не пойду, — сделал я лениво-наглое лицо. — Либо давай патруль с вертушкой, либо я сижу в казарме!
Прапорщик всплеснул руками.
— Да ты что?! Какая вертушка, Костя?! Сам же утром докладывал, что «метель» дня на четыре зарядила! Да и то сказать, чует мое сердце, последняя вертушка у нас осталась…
«Метель» и правда на улице была такая, что и в танке ехать жутко. А о вертушке я ему так брякнул, чтобы точно не согласился. И вот тут-то, когда беседа зашла в тупик, и нужно высказать все, что требуется.
— Пачка доксициклина[1] и три пачки анальгина, — все так же лениво сказал я.
На помятом лице Васильича, с отметинами бессонных ночей и нервотрепки от женщин и «отставных», отразилось облегчение. Глазки засияли, толстые губы ленивыми гусеницами расползлись в улыбке.
— Ну ты и оборзел, зараза, торги устроил! — счастливо выдохнул прапорщик, но тут же посерьезнел. — Доза доксициклина и пачка анальгина… Не больше!.. И не кривись! Сам знаешь, что с лекарствами напряг! Эх, вот бы фабрику найти…
Васильич мечтательно вздохнул и потянул из кармана ключи.
Пока «товарищ прапорщик» гремел ключами и открывал сейф, я закурил. Горький дым уже давно не приносит удовольствия, потому как больше одной сигареты в сутки позволить я себе не могу по одной простой причине — сигарет в достатке нет. Хотя, конечно, можно было бы выкурить к чертовой матери всю пачку, да потом бросить. Одной проблемой стало бы меньше. Но, во-первых, бросать я совершенно не хочу. Хоть что-то остается из старого мира, привычное, хоть и вредное. А во-вторых, в разведывательных рейдах мне регулярно попадаются сигареты. Хоть одна, две, реже — целый блок. Когда как повезет. И как тут бросать?! Есть даже в-третьих, но та причина совсем уж притянутая за уши. Тяга к сигарете может снизить бдительность на посту, а «пискун» или «ловец» всегда подкрадываются незаметно…
Васильич громко копается в сейфе, шелестит хрустящими пачками медикаментов. Почти полностью зарылся в узкий, выкрашенный облупившейся черной краской сейф. Даже жутко становится, как прапорщик, размером с бегемота, умудряется проделывать такое? Снаружи остались только ноги и… гм, талия, скажем.
Мокрая на спине джинсовая рубашка Васильича почему-то невероятно раздражает. Навевает мысли об утраченном рае гигиенически чистых ванных комнат и душевых. Шампунях, дезодорантах, мочалках, питьевой воде в кранах…
Чтобы отвлечься от невеселых мыслей, я сел на край стола. Раскопал из вороха каких-то бумаг пепельницу, немедленно щелкнул по сигарете, стряхивая пепел. От нечего делать толкнул пальцем свисающую с потолка лампочку без абажура. Тени послушно качнулись, то удлиняясь, то исчезая. Залитая тусклым желтым светом комната причудливо поплыла. Голова сразу закружилась, никогда не переносил морской болезни. Пришлось схватиться за лампочку, останавливая каскад теней. Тут же ругнулся и схватился обожженными пальцами за мочку уха.
— Ну вот, наконец-то… — глухо раздалось из сейфа.
Громко и тяжело вздохнув, словно взвалил на себя неподъемную ношу, Васильич обернулся. На красной потной роже блестят крупные капли пота, мутными шариками дрожат на выдающихся бесцветных бровях. Карие глаза с красными, усеянными сеткой лопнувших сосудов белками скорбно прилипли к помятым серебристым упаковкам в ладони. Толстые красные губы беззвучно пошевелились, словно шепча трогательные слова прощания каждой пилюле в отдельности.
— Ладно тебе, как с жизнью расстаешься… — хмыкнул я, сунул таблетки в нагрудный карман. Вот Вичка обрадуется! Особенно анальгину, бедняжка спать из-за головной боли не может. Впрочем, как и остальные девяносто процентов Гарнизона. — С кем идти-то?
Васильич злорадно ухмыльнулся и, не замечая, что нарушает свой же приказ, язвительно ответил:
— Капрал Джеймс Дэйсон и капрал Скэндел Джексон. Естественно, что теперь господа пиндосы — рядовые.
— С неграми уж точно не пойду! — вырвалось у меня. Я ощутил жестокое разочарование, когда понял — таблетки придется вернуть. Настроение стремительно испортилось, за что американцев я заочно возненавидел еще больше. Жаль анальгина, конечно, но с неграми я ни за что не уйду в рейд!
— С чего ты решил, что я тебя с неграми отправляю? — театрально вздернул бровь Васильич. Мутная капля пота тут же сорвалась, кляксой растеклась на грязной рубашке.
— Ну, дык, фамилия пиндосская — Джексон. Это ж обычная фамилия негров.
— Хрен тебе, теперь не спрыгнешь. Согласился уже! — молодым конем ржанул прапорщик. Потом успокоил: — Белые оба. Эх, хантер, нет на тебя демократии. Засудили б уже.
— Уже много чего нет, — пожал плечами я.
Обугленный фильтр обжег губы, оставил во рту отвратительное ощущение жженной резины. Только почувствовав боль, пальцы аккуратно отлепили присохшую сигарету от губы, раздавили в пепельнице. В груди, пополам с болью в легких от редкого курения, возникло ощущение пустоты. Немедленно захотелось курить еще. Но при сотом за сегодня взгляде в пачку новых сигарет почему-то не обнаружилось, а запасы показывают дно. Пришлось с сожалением спрятать пачку в карман.
— Пошли, познакомлю, — махнул рукой Васильич.
Мы вышли из офицерской, в прошлом, наверное, служащей погребом. Но это единственное помещение в Гарнизоне, что имеет столько оборонительных плюсов. Находится под землей; имеет только один вход и выход; закрыто толстенной, почти в локоть, металлической дверью.
Васильич тщательно запер дверь, два раза подергал для верности ручку. В моем воспаленном от бессонницы воображении пронеслась картина, заставившая нездорово хихикнуть. Будто толстый прапорщик на манер великана-людоеда в детской сказке разевает рот и проглатывает заветный ключ на широком металлическом кольце.
— Че ржешь? — подозрительно покосился Васильич.
Я отмахнулся, мол, не обращай внимания.
Вместе с прапорщиком подошли к зарешеченному окошку, напоминающему театральный гардероб. Я скинул с плеча автомат, отстегнул магазин, грохнул на стойку. Молоденькая девица, довольно смазливая, но которой совершенно не шла военная форма, забрала оружие. На минуту скрылась в недрах офицерской «оружейки», вернулась уже с обычной школьной тетрадкой в линейку.
Я быстро черкнул закорючку напротив моей фамилии, подтверждая, что оружие в порядке. Проставил модель автомата, дату и время. В графе «сдал-получил» нарисовал язвительный крестик.
— Все, спасибо, — вежливо кивнул я, возвращая тетрадь.
Девица попыталась мило улыбнуться, глазами умоляя обратить внимание и почтить своим присутствием ее постель, но я уже отворачивался. Шутливо сделал ручкой дозорным у дверей офицерской. Под глухими спецназовскими шлемами лиц разобрать невозможно, но ребята ответили, дружно отдав честь. Я вспомнил, что по Гарнизону гуляют слухи, будто охраняют офицерскую комнату, где хранятся лекарства и оружие, только законченные тугодумы. Мол, задача ответственная, думать некогда. Знай себе следи за теми, кто подходит. Видишь, что идет непонятно кто и на пароль с вопросами не отвечает — стреляй! Вот и вся задача.
Я этим слухам не особо-то верил. Да и в своем звене покрикивал на ребят для вида, когда слышал такие обсуждения. Нечего делить людей на группы и классы, к большим бедам может привести. И так на краю балансируем. Однако в голову упрямо лезли мысли о том, что ни я, ни ребята из моего звена, ни остальные хантеры офицерскую не охраняли…
Э-эх, ребята… Тимур, Гоша, Клёпа, Кабан… где вы теперь?
Погибать — так с музыкой.
Такими словами мы обычно прощались с людьми в Гарнизоне, что провожали нас в «метель». Строили из себя крутых и бравых парней, которым море по колено. С хохотом захлопывали щитки на шлемах, видя кислые гримасы на лицах. Кто-то обязательно заставлял нас сплюнуть, от греха подальше, на поругание нечистому. Хотя я никогда не понимал такого обычая, плевать через левое плечо, где обычно восседает черт. Считается, что таким образом нечистый гадить не станет. Хотя лично я, кабы меня оплевали, нагадил бы раза в три больше!
Погибать — так с музыкой.
Я уже и не помню, кто из ребят моего звена сказал это первым. Но присказку быстро подхватили, увидев, что мы и после сотого рейда погибать не собираемся. Молодые хантеры старательно повторяли подобные фразы, словно заклинание. Будто это и вправду могло помочь. Но в удачливость звена Керенского верили свято…
…Последний рейд по Тверскому бульвару был невероятно «удачным». Добычи мы не принесли никакой, больше потратили.
«Метель» прекратилась, и группа продвигалась по замороженным улицам довольно быстро. Черно-серые экзоскелеты «умной брони» делают фигуры людей гротескными, пугающими. Под тяжелыми подошвами десантных ботинок битым стеклом хрустит лед. Щиток шлема приходится то и дело вытирать перчаткой, снимая слой инея, что нарастает вновь через минуту. Несмотря на электроподогрев «умной брони», даже под слоем свитеров и футболок холодно.
Засыпанные снегом улицы просматриваются далеко, пугая чужими очертаниями родного города. С разрушенных до основания домов сорвало в прошлом яркие и блистающие пафосом вывески. Вморозило глубоко в землю. При ходьбе нет-нет, да и бросаешь пугливый взгляд под ноги. Там, среди костяков и изувеченных тел, среди обломков и сожженного хлама, изредка читаются фразы типа: «Мужские сорочки от Армани», «Жизнь скоротечна — имидж и стиль внесут твое имя в историю моды».
Читать надписи смешно и страшно одновременно. Никто из нас так и не понял до сих пор, что произошло. Атомная война? Адронный коллайдер дал сбой? Нашествие инопланетян? Земля сорвалась с орбиты и летит к черту в пасть?
Ответов не было и нет…
Группа продолжала двигаться. Короткими перебежками, низко пригибаясь, будто под вражеским обстрелом. Двое бегут впереди, прикрываясь остовами строений на разных концах улицы, трое прикрывают сзади. Интеллектуальные прицелы КАтов отслеживают малейшие движения, сканируют улицу, потрошат.
Внезапно шедший по левому флангу Кабан вскрикнул. В мертвой тишине оглушительно хрустнул лед, и фигурка солдата исчезла. От радостного рева «спрута» заледенела кровь.
В одно мгновение ребята очутились возле черного провала ловушки, что «спруты» любят устраивать подо льдом. Эти твари каким-то образом обнаруживают пустоши внизу, замирают до тех пор, пока новая «метель» не нагонит тонкую корку льда над головой. Остальное дело техники. Добыча помельче пройдет и не заметит подвоха, а более крупная «дичь» ломает корочку и падает прямиком на обеденный стол.
Жестко затарахтели КАты, выплевывая бронебойные струи в мельтешащие щупальца. Клёпа уже тащил на силиконовом тросе оторопевшего Кабана, с ног до головы залитого синей кровью «спрута». Способные с легкостью раздавить в тонкую ниточку дюймовую трубу щупальца рвались, подстриженные плотным свинцовым огнем. Все новые и новые щупальца тянутся из глубины, жадно шарят по ледяным стенам. Но пули безжалостно рубят плоть, защищают карабкающегося человека.
Одно из щупалец вцепилось в закованную в броню ногу Кабана, потащило назад.
Клёпа вскрикнул, упал на лед, но трос так и не выпустил. Гоша едва успел подхватить его подмышки, уперся ногами в ледяной бордюр. Поршневые мышцы экзоскелетов взвыли, работая на пределе, но справились. Под прикрытием свинца они вдвоем вытащили Кабана, поспешно отползли прочь.
КАт в руках сухо щелкнул бойком, замолчал. Я, не отрывая глаз от тянущихся из ледяного колодца щупалец, на автомате перезарядил магазин, вновь прицелился.
— Валим, Костян! — задыхаясь, заорал Клёпа. — Хрен с ним, со «спрутом»!
Но идти теперь некуда. Автоматные очереди далеко слышны в разреженном воздухе ледяной пустыни.
Вокруг раздается знакомый, будоражащий нервы писк. Из всех щелей и подвалов, что казались минуту назад пустынными, выскакивают «крысы». Каждая размером со взрослую собаку. Добрый и неповоротливый «спрут» оказался моментально забыт, когда перед лицом страшно щелкнули челюсти псевдокрысы. В памяти навсегда остались ярко-красная глотка, обдавшая горячим смрадом и два ряда клыков, каждый размером с палец.
Не зря я часами муштровал ребят, заставляя проигрывать подобную ситуацию в Гарнизоне. Никого не охватила паника, никто не побежал. В онемевшем сознании даже мелькнула гордость за ту механическую четкость, с какой ребята сомкнули ряды. Спина к спине, медленно отступая к ближайшему укреплению и поливая огнем КАтов тучи крыс, мы упорно пробивались к спасению. Разрывные и бронебойные пули страшно рубят тела, превращают тварей в кровавую кашу, от вида которой желудок судорожно бросался к горлу. Красная, так похожая на человеческую, кровь залила всю улицу. Ноги скользят по плавящемуся от горячей жижи льду, цепляются за искореженные туши.
В наушниках хрипло рявкнуло:
— Лево, десять метров.
Не переставая стрелять, я обернулся. В огромном сугробе с трудом угадываются развалины здания, что стоят немного выше уровня улицы. Полуметровые стены способны защитить ноги, а это то, что нам надо. Один за другим мы отступаем туда.
Новая неприятность не заставила себя долго ждать. Ребята один за другим отчитались, стараясь сдерживать отчаяние в голосе:
— Я пустой, кэп!
— Последний магазин!
— Патроны на исходе!
Над самым ухом, обдав запахом спирта, прозвучал хриплый голос Тимура:
— Костян! Вертушку зови, патронов нет!
Наверное, там бы мы и остались, начнись вдруг «метель». Да и сыграло свою роль то, что от Гарнизона мы успели уйти всего ничего. Васильич вертушки ценит больше жизни звена солдат, может и не прислать. Но в тот день нам везло.
Патроны закончились на удивление быстро. Отбиваясь у каких-то развалин штыками и пиная слишком ретивых крыс ногами, мы мысленно прощались с жизнью. Мышцы, утомленные бесконечной битвой в тяжелой броне, жалобно ныли. Рука с зажатым штыком уже не так метко поражает цель. Приходится бить дважды, не успевая отмахиваться бесполезным КАтом. Ноги уже не держат, скользят в лужах крови и ошметках крысиных тел. Быстро иссякают последние силы, а организму уже неоткуда брать новые. Пропал даже вездесущий страх. И в тот момент божественной музыкой прозвучали звуки разрубающих воздух над головой вертолетных винтов. Застрекотал авиационный пулемет, расшвыривая тела крыс. Спала веревочная лестница, и ребята один за другим рванулись к спасению.
Вот тогда-то я и расслабился. Последнее четкое воспоминание — яркая, затмевающая всё боль. На каждой руке повисло по крысе, в бронированные щитки на ногах вцепилось не меньше десятка тварей. Рычат, сминая сильными челюстями броневые пластины, норовят добраться до вожделенной плоти. И… темнота.
Дальше всплывают в памяти только обрывки видений. Суматошные крики в темноте, заплаканное лицо Вички, наш хирург-алкоголик. Десятки метров окровавленных бинтов, запах лекарств и… никакой боли!
Я провалялся пару дней в беспамятстве, накачанный снотворным и обезболивающим. Когда пришел в себя, то первым чувством было удивление. Никто из ребят моего звена не пришел проведать, никто не справлялся о моем здоровье, хотя я был перевязан как пациент Франкенштейна. Лежа на пахнущей старой тканью и дешевым мылом кровати, я тупо смотрел в потолок. Наконец, с трудом повернул голову. Сидящая в уголке комнаты девушка вздрогнула, сорвалась с места.
Вичка налетела на меня, окатила волной слез, нежности, любви и… странного равнодушия.
Черт! Неужели опять?! Но раздраженные мысли прервал поток ласковых ругательств и упреков.
— Что же ты, терминатор, твою мать?! Зачем полез туда?! Одну меня хотел оставить?! Солнышко, любимый, мальчик мой…
Я молча поглаживал забинтованными пальцами ворох каштановых волос, от которых почему-то пахло не шампунем, а чем-то свежим. Весной. Летним дождем. Лицо стало мокрым от слез и поцелуев Вички, и я с облегчением закрыл глаза. С самой первой ночи после Катастрофы не могу смотреть в ее глаза. Чувствовал почему-то себя полнейшей скотиной… или так всегда бывает, когда беда касается кого-то другого, а не тебя?
— А где ребята? — прохрипел я.
Хлюпающая носом девушка отвела красные от слез глаза, с укором сообщила:
— Скоро придут твои головорезы, не волнуйся… В рейде они…
— Я и не волнуюсь… — соврал я, чувствуя вину, что в такой интимный момент спрашиваю о чужих людях. Хотя нужно еще разобраться, кто сейчас чужой? Тот, с кем делишь постель, но не раскрываешь душу? Или тот, кто делит с тобой смерть, рискуя подобием жизни наверху?
Вопреки заверениям Вички в каморку ввалился только хмурый Васильич. Попросив девушку сходить за пайком, что раздавали в столовой, прапорщик нагнулся и громким шепотом спросил:
— Ну как она? Все еще не спит?
Я не ответил. Да и вопрос был риторическим. У прямодушной и открытой Вички все написано на лице.
— Все так же. По четыре часа в неделю… Говорит, что Женька каждую ночь снится.
Не знаю, зачем я сказал о сыне, но по-настоящему обрадовался, когда прапор не стал развивать тему. Даже холод от ужасной новости, что, как бы между прочим, сообщил Васильич, дошел до сознания не сразу:
— Беда, Костян. Звено твое пропало.
Васильич рассказал, что чудом спасшийся из норы «спрута» Кабан тогда вытащил с собой новенькую, запакованную в пластик автомобильную аптечку. Парень от испуга забыл об автомате и первым делом стал закидывать тянущиеся к жертве щупальца всем, что было под рукой. Так и вылез наверх, намертво сжав аптечку в руке. Уже потом, сидя в офицерской, Кабан рассказал, что картонными ящиками, наглухо вмерзшими в лед, было заставлено все.
— Похоже, что на аптеку нарвались, — вздохнул старый вояка. Потом виновато взглянул на меня. — Ты не обижайся, Костян, не мог я ждать пока ты встанешь. Вот и отправил твое звено вместе с вертушкой вытащить все, что смогут.
Я и не обижался. Найти аптеку — небывалая удача. И медлить тут нельзя. Попробуй потом раздолбить лед, отбирая под вьюгой у тварей лекарства. Можно народу положить за сутки столько, что впору потом вешаться…
— Сразу после вылета вертушки началась «метель», — хмуро продолжил Васильич. — Уже третьи сутки держится. Ветер такой, что ворота в ангаре едва держатся… а тут еще звено на связь не выходит, рация молчит… Короче, Костя, похоже, попали твои ребята…
Я молчал. Да и нечего было говорить, все и так ясно. Яснее некуда. И остается только одно — идти мне в «метель» с пиндосами ребят своих пропавших искать…
Человек, который неоднократно защищал спину, поневоле вызывает доверие. Иначе само боевое товарищество не имеет смысла. Можно пить ведрами водку с одним человеком, просиживать сутки перед монитором, вместе расстреливая компьютерных монстров, дружить семьями. Но когда приходит время выбирать того, кто станет за спиной в бою, почему-то только в самых редких случаях выбор падает на друга. И наоборот. Пройдя с боевым товарищем тысячу войн и валяясь вместе на койках в лазарете, никогда не заявишься к нему с женой и ребенком. Наверное, дело в том, что, хлебнув вместе крови и смерти, уже не станешь петь бессмысленные и тупые попсовые песенки под коньяк и водку на закуску. Не споешь под караоке, безбожно фальшивя на каждой ноте. Все, что осталось, — хлебнуть обжигающего спирта в молчаливом уважении, по русской традиции поминая всех павших.
И никогда не удастся уснуть спокойно, зная, что оставил товарища в беде…
Мы с прапорщиком шли по подземным коридорам Гарнизона. Тусклые лампочки освещают сырые бетонные стены скупым оранжевым светом. На большее напряжение у генераторов не хватало. Да и то роскошь! В первый год после Катастрофы, до того как приспособили генератор, в темноте жили. С факелами, как в древности, по коридорам шарили. Эх, плохое время было! Кражи, несколько убийств. Потом, правда, подключились мы. Драгоценные пули на ворье и убийц тратить не стали, просто выталкивали в исподнем наружу. «Метель» сама разберется. А потом, когда уже и свет приспособили, так в Гарнизоне вообще порядок стал.
— Расскажи мне об этих пиндосах, — попросил я, потирая замерзшие ладони. Подышал, но помогло мало, спрятал подмышки. Холод в Гарнизоне царит постоянно, хоть это и не минус сорок, как наверху. — Кто они? Откуда? Что-то я раньше о них не слышал.
— Ну… — замялся Васильич, разминая окурок толстой сигары. Придирчиво оглядел со всех сторон, снял табачную крошку у основания, тремя спичками медленно раскурил. — Оба работали в антитеррористических отрядах. Подробностей не сообщают, но тренировка и выучка у них серьезная. Известно, что зачищали конгломерат в Афгане. Киллеры, значица.
Я скорчил мину, якобы кивая от оказанной мне чести. По правде говоря, мне все это категорически не нравилось! Работать с американцами, у которых еще и такая школа за плечами, будет весьма трудно. Такие не просто могут оставить, а специально бросить крысам, чтобы уйти самим. Прапорщик между тем продолжал:
— С момента Катастрофы скрывались в метро, до тех пор, пока там воды не прибавилось. Потом сами вышли на разведгруппу. Похоже, что выслеживали несколько дней. Выбирали, жертвы Макдоналдса, порешить ребят или нет. Потом в одурманенные кока-колой мозги пришла здравая мысль: если наши регулярно выходят в рейды разными командами, значит, есть укрытие и еда. Кстати, момент сдаться они выбрали красочный, нечего сказать! Шоумены, мать их! Группа Вялого попала на крысятник, ребята истратили почти весь боезапас, трое погибли. Так америкосы оставшихся двоих ребят отбили. Гранатометами, кстати, да в Гарнизон притащили.
— Ну, блин, герои. А гранатометы остались?
— Закати губу! — злорадно захихикал прапор. — Пиндосы на крыс последние гранаты истратили!
— А как коммандос оказались в Москве?
Васильич слишком глубоко затянулся, надсадно закашлялся, словно намереваясь выплюнуть легкие. Вытер пухлой ладонью вспотевшее лицо, багровое от кашля, сипло проскрипел:
— Честно рассказали, что выполняли какую-то миссию. Мол, выслеживали очередную героиновую шишку из горных аулов. Вообще-то, все это рассказывать мне нельзя, так что и ты не трепись лишний раз. Заметано?
— Ты что, еще надеешься на возрождение прежнего мира? — под мегатоннами сарказма все равно проступила тоскливая горечь. — Соблюдаешь политический этикет и собираешь информацию?
Васильич не смутился, стойко выдержал взгляд. Вот только ответ подкачал:
— Да нет, Костян… Стараюсь отвлечься от всего этого. Как начинаю думать, так только одна мысль — звездец нам…
Американцы застыли возле огромного деревянного щита с налепленными листками из блокнотов и тетрадей. Тот стоял, словно из неправдивого прошлого о сказочном Совке, сообщая: «Доска объявлений». Правда, какой-то грамотей постоянно исправлял на «Тоска объявлений». И в чем-то, надо признать, был он прав.
Никаких объявлений типа «пропала болонка, кличка Принц, просьба вернуть за вознаграждение» не было и в помине. Девяносто девять процентов листочков было исписано женским почерком и содержало предельно простой смысл:
«II этаж. Отставные бараки. 94-ая комната. Жанна. 30 лет. 95-70-102».
Те же, у кого вообще срывало крышу, писал изощреннее. Красочно описывал все, что может сделать, и как хочет, и в какой позе. Иной раз даже предлагали накормить или отсыпать таблеток за услуги. Такие объявления, правда, срывали конкурентки, у которых отсыпать было нечего. Что и говорить, подходить к «Тоске объявлений» не хотелось совершенно.
А американцам гляди-ка, понравилось! Чему-то улыбаются, тычут пальцами, а глазки масляные. Еще не понимают прикола, заразы.
Население в Гарнизоне составляет три тысячи человек. Из них мужчин — не больше двух сотен. Сначала, конечно, больше было, но гибнут люди часто и постоянно. «Метель» наверху к хантерам милосердия не проявляет. Шансы на то, что вернешься из рейда живым, — пятьдесят на пятьдесят. Но запасы еды в Гарнизоне пополнять надо. Да и людей выживших искать, новые территории. Вот мужчины и идут почти на верную смерть, выполняя исконную роль добытчиков. Женщин, правда, тоже есть парочка, что хантерские лычки нацепили да наравне с нами ходят. Но то исключения.
Некоторые мужчины отказываются наверх ходить. Мы называем их «отставными». Они выполняют всю грязную работу: чистят туалеты, роют укрепления, строят, метут «улицы». Короче, мерзость, а не мужчины. За пару месяцев в тупой скот превращаются. Ими брезгуют даже те женщины, у которых секса лет десять не было. Вот и получается, что из двух сотен мужчин Гарнизона, только полторы сотни хантеров. Из них вычесть полтинник тех, у кого постоянная подруга есть или жена, как у меня. Оставшаяся сотня у двух с половиной тысяч женщин нарасхват. Поначалу еще куда ни шло, но за три года после Катастрофы ситуация накалилась. Уже до таких вещей доходило, что и вспоминать противно. Куртуазная розовая любовь и доска с объявлениями еще невинные шалости.
— Когда ты уберешь эту мерзость, камрад? — прошипел я на ухо Васильичу, начиная ненавидеть скалящихся пиндосов все больше. Нашли чему улыбаться!
— Ты что?! — побледнел прапор. — Меня же на куски порвут! Ты знаешь, что недавно делегация к Главному приходила? Не знаешь?! Вот, нечего тогда мне указывать!
— Что за делегация? — подозрительно покосился я.
— Тьфу ты, вспоминать противно! — прапор и вправду сплюнул. После чего зло добавил: — Хотят новые правила ввести. Мол, каждый мужчина, независимо от того имеет ли пару или нет, должен раз в неделю…
— Брешешь! — изумленно выдохнул я.
— Сам дурак! — сделал страшные глаза Васильич. — А потом с листком, где эти бабы после коитуса расписываются, отчитываться перед командованием обязан!
Я содрогнулся, представив такую картину. Нет, мне, конечно, жаль людей, но чтобы вынуждать к такому? Натуральное изнасилование! Хотя нет, скорее, племенной бычок буренке ромашки принес…
Американцы заметили нас. Сальные ухмылки мгновенно исчезли с лиц, глаза посерьезнели, быстро ощупали вооружение, мускулатуру. Сами, как на подбор крепкие, высокие, с мощной грудной клеткой. Из-под свободных кожаных плащей выпирают бугры мышц, закаленные часами тренировок. Как братья близнецы. Единственное отличие в лицах, да и то минимальное. Оба кареглазые, с чертами лица, будто нарочно смазанными. Только у одного глаза обманчиво добрые, хотя смотрят прицельно, не отпуская. И даже его оттопыренные уши не вызывают смешков, когда смотришь в такие глаза.
Второй, клон первого, с глазами настороженными, с опаленными ресницами. Тонкогубый рот, узкий нос с горбинкой, но такой же незаметный.
Американцы быстрым, заученным движением отдали честь, на идеальном русском синхронно выпалили:
— Здравия желаем!
— Отставить, — благодушно разрешил Васильич. И с видом добродетеля пояснил: — У нас, ребята, так не говорят. Достаточно козырнуть… или руку протянуть…
Я онемел, слушая благодушные объяснения Васильича. Облажался старик, раз с таким отеческим видом треплется. Думает, что услугу оказал, приютив американцев, а сам в пояс кланяется! А коммандос недаром в спецагентах ходят, поняли, что к чему. Улыбаются, руки пожимают. Нутром чуют, что Васильич иностранцев облизывать готов!
— Хантер Керенский, — сухо представился я, козырнув.
Пожимать руку не хотелось после благодушной проповеди прапорщика. Куражится положением старик, показывает, что русские люди американцев спасли. Помнит еще, прапор, разницу между сытым и благоустроенным коммандос и голодным оборванцем русским. Американец за деньги от службы в армии и дом купит, и психолога наймет после очередного убийства в горячей точке. Да казенную красную икру с первоклассной тушенкой жрать будет, отлеживаясь в теплой казарме с лэптопом! А русский десантник привык уже честь офицерскую только в книгах да фильмах о царе видеть. Сам в ободранном бушлате взятки выпрашивать, чтоб в семью хоть копейку принести, где зарплат по три месяца не видели.
— Джеймс Дэйсон. К вашим услугам хантер Керенский, — мгновенно уловил перемену в моем лице коммандос. Убрал протянутую руку, козырнул гордо, но без надменности.
— Скэндел Джексон, — с той же индифферентной вежливостью отдал честь второй, с тонким, видимо, сломанным носом.
Я кивнул, запоминая, обернулся к Васильичу:
— Когда выход?
Тот непонимающе обвел всех взглядом, пытаясь понять причину невысказанного конфликта. Растерянно выдавил:
— Ну… Группа готова. Осталось новичкам оружие раздать да инструктаж пройти.
— Понял. Я к Вичке заскочу, встретимся в рубке через полчаса.
Торопливо перепрыгивая сразу через три ступеньки, я злился на свою глупую гордость. Проклинал исконно русскую манеру гнуться перед иностранцами, что так не вовремя обнаружилась в старом вояке. Дурную зависть лентяев к более сообразительным и трудолюбивым народам.
Патриоты могут сколько угодно кричать о русской духовности, избранности. О том, что, мол, на Западе все видят только бабло да успешность человека, а на душу плевать… а на хрен та душа? Распахивать за бутылкой самогона? Что за народ такой, что на непьющего и некурящего смотрит как на больного сифилисом? Что гордится работой, на которой не нужно работать, солдат спит — служба идет? Что восхищается чужим трудолюбием, но тут же ворует и продает, и верит в сказки о золотых рыбках… эх, менять все нужно к чертовой матери…
Впрочем, все уже поменялось…
Проходя мимо нижних бараков, я вдруг остановился. Громкое хоровое пение отчетливо слышно из-за хлипкой фанерной двери. Слаженно воющие голоса вызывают непроизвольную дрожь и напоминают что-то забытое, церковное.
«Неужели фанатики не перевелись? — пронеслась привычная мысль. — Как бы опять с Судным днем панику не посеяли! В прошлый раз едва подавили бунт. Почти до ритуальных сожжений дело дошло!»
Никто не знал, по какой причине произошла Катастрофа. Одни видели в этом происки злокозненной американской разведки, другие атомную войну, третьи апокалипсис. Все произошло слишком неожиданно. Не было напряженных намеков в вечерних новостях и газетах. Не было крупных вооруженных конфликтов. Просто одна из летних ночей вдруг превратилась в ад…
Усилием воли отогнав воспоминания, я быстро шагнул к знакомой двери.
Вичка как всегда сидела в углу, скрючившись в стариковском кресле-качалке. Впрочем, как меняются человеческие приоритеты? Три года назад слова «как всегда» означали века одних и тех же традиций. Целую жизнь неизменных привычек. А теперь? Всего три года после Катастрофы… и «как всегда» уже означает всегда ПОСЛЕ, потому что ДО никогда не было. Был только счастливый сон о счастливой жизни.
Вичка все поняла сразу, лишь только увидев меня в броне. Синие глаза с частой сеткой разорванных сосудов наполнились слезами. Припухшие губы дрогнули, тихо прошептали:
— Теперь и ты уходишь?
Все заготовленные заранее фразы пропали, как только я услышал ее слова. Руки опустились, а к горлу подкатился ком. В глубине души вновь шевельнулось отчаяние, с таким трудом загнанное в темноту.
Я молча сел на край койки, чувствуя, что должен сказать что-то правильное и доброе, что-то сделать. Но горло схвачено бездушной рукой обиды и злости. Разве я виноват в том, что все так произошло? Почему я один должен расплачиваться?!
— Пришел попрощаться? — начала взвинчивать себя Вичка. Приятный голос стал тонким и пронзительным. — Как это мило!
Я закрыл глаза. Передо мной вновь предстала наша квартира, в которой мы жили раньше. Ночь Катастрофы. Сон прерывается частым содроганием, от которого звенят в оконных рамах стекла. Вот потолок прорезает трещина, как раз по середине комнаты. Половина, где находимся мы с Вичкой, остается на месте. Вторая, где стоит кроватка годовалого Женьки, падает в темноту. Раздается громовой раскат, треск крошащегося бетона. И Вичкин крик…
Я трусливо открыл глаза. Не хочу это вспоминать! Этого никогда не было! Это все в прошлом!
— Мне уже можно оставлять объявление на доске?! — визгливо выкрикнула Вичка. Синие глаза стали безумными под целлофановым покрывалом слез. — Или дождаться, когда твой труп покажут?!
— Я вернусь, милая. Обязательно вернусь, — тихо сказал я. — Вика, я обещаю…
— Да к черту твои обещания! Ты уже сотню раз обещал, что уйдешь из хантеров!
— Я вернусь… — повторил я, и торопливо, чтобы она ничего не успела сказать, выскочил в коридор.
Аккуратно прикрыл за собой дверь, чувствуя, как скулы сводит от напряжения. Дрожащие пальцы сами открыли почти пустую пачку, достали смятую сигарету. Почему-то в душе было такое чувство, будто я соврал…
По коридорам Гарнизона я почти бежал, словно боялся того, что Викин крик догонит. Вновь заставит переживать прошлое заново, распотрошит раны.
Об оставленной девушке я старался не думать, настраивая себя на выход в «метель». Но внутри все горело огнем, злость жгла покруче раскаленного металла. Сердце безумно колотилось, вот-вот грозя разорваться.
Почему все так сложилось? Почему со мной?!
Проходя мимо бараков откуда доносилось хоровое пение молитв, я вновь остановился. Пальцы нервно мяли забытую сигарету, ломали, рассыпая драгоценный табак. Мне вдруг захотелось пойти туда, где выводили вдохновенные и жалобные песни фанатики. На миг даже пожалел, что не знаю ни одной молитвы. Сейчас они бы нам пригодились.
Встряхнув головой, я отогнал нахлынувшую тоску и зло прорычал:
— Раскис, Керенский?! Ничего, «метель» быстро заставит почерстветь!
Уже не бегом, но все же быстрым шагом направился к рубке, стараясь вытеснить из мыслей мольбы фанатиков. Молитвы никогда не помогают…
Человек, который никогда не служил в армии, никогда не поймет военного. Ну попытайтесь объяснить ему, что хорошего в том, чтобы шагать строем, как оловянный солдатик?! Глупо выкатывать глаза, исполнять команды? Печатать шаг на плацдарме? Чувствовать себя, в конце концов, одним из многих одинаковых патронов в магазине. Мне это всегда напоминало странную шизофреничную комедию, что, по сути, трагедия!
Оружие всегда дает человеку уверенность в своих силах и ощущение, что «я самый крутой мэн!» Но идти в армию для того, чтобы получить такую уверенность?! Наверное, и вправду говорят, что в современную армию кроме тех, что откупиться не могут, идут только лентяи и идиоты…
В командной рубке, как мы шутливо называли офицерский барак, собрались все сливки общества: Главнокомандующий Гарнизоном генерал Борзов, двое американцев, прапорщик Васильич, еще пара смутно знакомых мне хантера и три совершенно незнакомых девицы.
— Наконец-то! Ты где шлялся? — с облегчением выдохнул Васильич. Вскочил с кресла, подошел ко мне, уже на порядок тише сказал: — Молчи и ничему не удивляйся!
Борзов, огромный и грузный, как все российские генералы, ответил на мое приветствие ленивым кивком. Мы с ним знакомы почти с самого основания Гарнизона. Под его командованием и с легкой руки я собирал первые звенья хантеров. Потом уже получил некоторые льготы после усмирения первого бунта фанатиков и женщин. Препротивнейшее было дело, но выполнять приходилось, иначе в анархии люди не прожили бы и недели. Вспоминать о том, как били прикладами вооруженных женщин, я не любил, но похоже, что это сейчас понадобится.
В центре троицы девиц замерла высокая, явно просиживающая часами за тренажерами брюнетка с неприятным лицом. Пухловатые губы намеренно сжаты в полоску, чтобы казаться суровее. Но большой и упругий бюст почти выпрыгивает из декольте и портит всю суровость. Ее колючие глаза оценили меня, повертели да брезгливо отбросили.
Слева, преданно глядя на предводительницу, едва не заглядывала в рот немного полноватая женщина. Справа смущенно топталась, не зная, куда спрятать глаза и руки, симпатичная блондинка. Девицы одеты в странную форму, больше похожую на смесь стилей лесбо и садизм. Кожаные штаны, такие же куртки мужского покроя, отвратительные фиолетовые галстуки. На руках глухие перчатки, но самое противное не это, и даже не дурацкие галстуки с глупым подобием лычек. На крутых бедрах женщин красовались в новых кобурах парализаторы. Кто выдал им станнеры?!
— Познакомьтесь, хантер, — кивнул на женщин генерал Борзов, плохо сдерживая неприязнь. — Эти прекрасные леди…
— Не нужно пустой болтовни, генерал, — довольно грубо прервала высокая брюнетка, стриженная под ежик. — При исполнении мы не леди. Впрочем, я отрекомендуюсь сама…
Брюнетка повернулась ко мне, окатывая с головы до ног ледяным презрением карих глаз. Сухие, брезгливо поджатые губы неохотно разлепились:
— …Старший Хранитель гражданских прав — Веселкова. Это Младшие Хранители Гиблая и Тарасова.
Я постарался сдержать непочтительный смех, но вырвавшееся сдавленное хрюканье обидело амазонку ничуть не меньше.
— Я сказала что-то смешное, хантер Керенский?
— О, мадемуазель, вы меня знаете? Я польщен… — начал я, игнорируя незаметные толчки локтем в бок от Васильича.
— Старший Хранитель! — стеганул сухой голос дамы.
— Старший Хранитель, — покорно согласился я, вновь надевая маску невозмутимости. — Я в последние дни немножко не в курсе событий. Ранение, понимаете ли. Потому, если вас задела моя реакция, прошу простить. Это нервное, перед рейдом.
— Думаю, что первый раз простительно, хантер, только в первый раз, — с совершенно серьезным лицом кивнула Веселкова. — В дальнейшем, я надеюсь, вы будете себя контролировать лучше.
Что? Меня, хантера, предупреждают?!
Я уже набрал в легкие побольше воздуха, чтобы высказать этой сучке все, что я думаю о ней, чтобы потом выбросить из рубки как мусор. Но выражение лица генерала меня остановило. На хмуром, исчерченном морщинами лице Борзова застыла мольба. Генерал торопливо и чрезмерно оптимистично проговорил:
— Итак, господа, обговорим этапы рейда…
Неловко заминая конфликт, он подошел к столу, где была расстелена карта Москвы. Сделал рукой приглашающий жест.
— Генерал, — не выдержал я, когда амазонки на равных подошли к карте на столе. — Разве мы будем обсуждать операцию в присутствии… э-э… Хранителей?
В рубке наступила тишина. Негромко прохрустела кожа, когда Веселкова повернула голову к Борзову и неприязненно проговорила:
— Генерал, во избежание конфликтов, я прошу, чтобы вы ввели в курс дела вашего подчиненного. Иначе у него будут неприятности.
Борзов с виноватым видом, едва сдерживая досаду и раздражение, повернулся ко мне. Излишне строгим и начальственным тоном принялся объяснять:
— Хантер Керенский, во время вашего последнего рейда произошли некоторые изменения в… э-э… так сказать, социальных порядках Гарнизона. Так как военизированные силы, то есть вы, хантеры, малочисленны и постоянно находитесь в рейдах на поверхности, гражданские собрали делегацию…
В памяти от знакомого слова что-то шевельнулось. Ах да, это те неудовлетворенные сучки, что затеяли наводить свои порядки!
— …Делегация выразила мнение общественности, что в Гарнизоне требуется ввести режим надзирателей…
— Хранителей общественного порядка и защиты прав человека! — прошипела Веселкова, задетая намеренной колкостью генерала, впрочем, не меняясь в лице. От этого стала напоминать змею, что без предупреждения бросается в атаку.
— Хранителей общественного порядка, — согласился Борзов, по слогам выговаривая неприятные для него слова. — Сейчас руководство Гарнизона обсуждает некоторые реформы, предложенные Хранителями. Но на определенные уступки мы уже пошли. Такие, например, как общество имеет право знать об акциях хантеров.
— Но открытая информация может посеять панику, генерал! — чуть раздраженнее, нежели мне хотелось, брякнул я. — Люди хотят надеяться, что будущее принесет только хорошее. А наверху мы за три года ничего стоящего не нашли. Ничего не разведали…
— Не считайте себя умнее остальных! — влезла амазонка. — Мы будем надлежаще готовить информацию перед оглаской.
Я неприятно усмехнулся, напрочь игнорируя Веселкову:
— То есть Хранители будут получать все сведения с поверхности, фильтровать и доносить обществу?
— Именно, — кивнул генерал.
— Какой смысл в этом?
— Есть слухи, что хантеры скрывают истинное положение вещей, чтобы оставить полную власть себе, — не стесняясь, выдала амазонка. — Только генерал Борзов и хантеры имеют доступ к оружию.
В рубке наступило гробовое молчание. Борзов смотрел в сторону, нервно кусал губы. Васильич не переставал гримасничать, подавая мне знаки прекратить перепалку.
— Вы были на поверхности? — спокойно спросил я, игнорируя призывы прапорщика.
— Нет, — без тени смущения ответила Веселкова. — Но скоро наши люди там будут.
Борзов, поморщившись, как от зубной боли, пояснил:
— В группы хантеров будут включены Хранители, чтобы пресечь возможные недоговорки и сокрытие информации.
— Тогда в группы Хранителей должны входить хантеры, чтобы пресечь возможные бунты! — уже не скрывая злости, выпалил я.
Две амазонки за спиной Веселковой дернулись, как от удара.
— Керенский!!! — так же зло оборвал Борзов. — Приказы начальства не обсуждаются! Мы и без вашего мнения решим, что и как нам делать! Начните готовиться к рейду! В вашем звене есть новые люди, введите их в курс дела!
С каменным лицом я прошел к разложенной на столе карте. Быстро окинув знакомые очертания города, с уже нанесенными карандашом изменениями после Катастрофы, ткнул пальцем в зеленую точку.
— Цель нашего рейда — поиск пропавшего вертолета и звена хантеров. Выходим вот здесь. Движемся по дуге, стараясь захватить маршрут вертушки и места возможной посадки. Оставляем метро и хозпостройки слева, там уже ничего, кроме льда, нет. Выходим на Тверскую и движемся по ней. Конечная точка маршрута здесь. Если не находим никого и ничего, затариваемся медикаментами и движемся обратно по прямой. Ищем вертушку.
Вперед неожиданно выдвинулся Дэйсон и с неподвижным лицом добавил:
— Насколько важна вертушка?
Борзов нерешительно покряхтел, отвечая на мой взгляд, произнес:
— Важность восемьдесят процентов. Ниже, чем жизни вашего звена.
Дэйсон слегка улыбнулся, кивнул. Не дурак коммандос, понял, что жизнь солдата ценится явно ниже восьмидесяти процентов. Нагнулся к карте, пальцем нарисовал «ромашку» вокруг местоположения аптеки. Обводя лепестки, пояснил:
— Если вертолет был поврежден в полете, то приземление могло проходить по этим квадратам. Если добавить «метель» — витки станут еще длиннее.
Борзов довольно посмотрел на меня, будто хвастаясь новым приобретением. Я невозмутимо кивнул. Хорошая школа и важная информация. Нужно будет следить за пиндосами лучше. Во избежание, так сказать.
— Чем вы вооружены? — все так же спокойно и деловито спросил коммандос, а затем кивнул на станнеры: — Надеюсь, не этим?
Васильич на миг отошел от стола, что-то принял у помощника. На стол лег грозно блестевший КАт-8. Сдвоенный ствол, два магазина в корпусе, многофункциональный приклад и компьютеризированный прицел.
— Последние разработки отечественной военной промышленности, — с гордостью произнес прапорщик. — Комбинированный автоматический терминал — КАт-8. Крупнокалиберный автомат с магазином на шестьдесят патронов. Интегрированный гранатомет, к сожалению, гранаты давно закончились. И дробовик с магазином на двадцать патронов. Для переключения режима стрельбы ничего дергать не нужно. Одной рукой придерживаешь здесь и давишь на гашетку. Вторая рука нажимает на курок дробовика, что ближе к середине корпуса. Очень полезная штука в плане плотности огня, хотя и стрелять так не советую. Отдача гарантированно собьет прицел, хоть ее и стабилизировали почти к минимуму. Для нанесения максимального урона можно выстрелить из двух стволов, но одиночными. И сразу готовьтесь к тому, что тело будет болеть очень долго. Что еще? Интеллектуальные прицелы с режимом слежки за целью, режимом ночного видения, термографом и повышенная кратность прицела. Прицельная и убойная дальность стрельбы не превышает пятисот метров. Вес этого мастодонта шесть килограмм. Не бирюлька, конечно, но по сравнению с первой моделью — идеал. Вес уменьшен за счет керамических деталей и…
Судя по тому, как загорелись глаза Джексона, американцам оружие понравилось.
Человек давно привык к тому, что природа покорена. Особенно это касается тех, кто прожил всю сознательную жизнь в мегаполисах. Выпадение десяти сантиметров снега уже расценивается как «ни фига себе, какая зима!». Наводнения и землетрясения, равно как смерчи и ураганы, что показывает вечерний выпуск новостей, кажутся чем-то ненастоящим. Как профессионально сделанные спецэффекты в фантастическом фильме. И, только попадая под гнев стихии, понимаешь, насколько беззащитен и хрупок на самом деле…
Сваренная из толстых металлических листов дверь тяжело захлопнулась за моей спиной. Ветер, словно дождавшись новую жертву, бросил в щиток шлема пригоршню льда. Едва не свалил ураганным порывом, так, что пришлось отступить на шаг.
Американцы, явно не ожидавшие такой резкой перемены, ухватились друг за дружку, удерживая равновесие. Интересно, как им удалось выжить в течение трех лет с момента Катастрофы? И то, что коммандос выследили и помогли нашей группе именно в тот момент, когда прекратилась «метель» не меньше, чем чудо для ковбоев! Как говорил Васильич? Скрывались в метро до тех пор, пока не вышла вода?
В плотном и крепком панцире умной брони, напичканном электроникой, чувствуешь себя великаном. Встроенный экзоскелет позволяет почувствовать свою силу наиболее полно. Кевларовая и керамическая броня защитит почти от всего, а замкнутая система вентиляции позволит выжить даже под водой. Правда недолго. Но даже все эти навороты не спасают от жуткого холода и кровожадных тварей «метели».
По экрану в левом углу шлема поползли ряды букв и цифр, едва справляясь с анализом обстановки: «температура: — 35 °C; скорость ветра: 20 метров в секунду; состояние „умной“ брони…»
Привычно запомнив показания датчиков, приведенных в порядок Гарнизонными механиками, я остался доволен. Они никогда не смогут заработать в полную мощность, с каждым днем теряя функциональность, но это по-прежнему наше самое эффективное оружие.
— Дэйсон, левая рука, вперед на десять метров. Джексон, правая рука, вперед на десять метров, — я негромко буркнул в микрофон шлема, раздавая приказы подавленным картиной американцам. — Я с Хранительницей в центре. Бережной и Мусаенко по флангам сзади, семь метров.
Ребята послушно заняли позиции. Одна амазонка, та самая стеснительная блондинка, что пришла вместе с Веселковой, как-то замедленно потопталась на месте. Запакованная в бронированный комбинезон, она все равно умудрялась выглядеть неуклюже и слабо. Эх, Борзов! Пушечное мясо, а не защитники гражданских прав!
— Эй, Хранительница, мать твою! — нарочито грубо рявкнул я. — Или подчиняйся приказам, пока наверху, или вали обратно! Ждать и медлить из-за тебя никто не будет. Ясно?
Блондинка послушно бросилась ко мне, замерла на расстоянии двух шагов, с натугой удерживая КАт.
— Я не понял! — почти прорычал я, решив расставить все точки. — Ты не слышала приказа?!
— Слышала, хантер Керенский, — заикаясь пискнуло в шлеме.
— Я спросил, тебе ясны инструкции?!
— Да… то есть… так точно, хантер!
Сообразительная. Эх, ну и группа досталась! Два сомнительных американца — явно себе на уме. Бестолковая и неподготовленная Хранительница — засланный казачок. И два смутно знакомых хантера — Бережной и Мусаенко. Видеть обоих в Гарнизоне я видел, а вот вспомнить не получается.
Еще раз окинув Хранительницу взглядом, я, уже на порядок тише, бодро крикнул в микрофон:
— Отлично, Хранительница. Теперь держи оружие так, чтобы успеть выстрелить во врага и товарищей прикрыть. Или ты думаешь, что это дубинка?
— Никак нет, хантер!
Удовлетворившись понятливостью и исполнительностью амазонки, я вывел на экран шлема карту.
— Начинаем движение. Дистанцию не разрывать. К развалинам близко не подходить.
Звено короткими перебежками двинулось в путь. Все пока выполняли задачу четко, с неослабным вниманием осматривая свой участок пути. Только одна блондинка то и дело натыкалась на меня, не в силах справиться с неудобной и громоздкой для нее броней. Пару раз я даже мгновенно оборачивался, едва успевая отдернуть палец с курка, почувствовав весьма чувствительный удар в спину. Хранительница начинала сразу бормотать извинения, отскакивая на пару шагов назад и опуская КАт.
«Метель» с неустанным усердием бросала пригоршни льда, хлестала невидимыми крыльями ветра. Середина дня мало чем отличалась от ночи. Солнца из-за свинцовых туч не видно вообще, а фигуры американцев впереди казались призраками. Очертания местности даже для меня, ходившего десятки раз в периметре Гарнизона, были новыми. Отчасти от непогоды, отчасти от постоянно наносимых ветром новых гор снега и льда.
Со времени Катастрофы «метель» не утихала больше, чем на четыре дня. Лета не стало в принципе. И чем больше была задержка между взрывами «метели», тем сильнее бушевала стихия. Как умудрялись выживать в таком климате незнакомые хищники — непонятно. Неожиданно мне вспомнились первые рейды, когда звенья состояли еще из двадцати человек. В Гарнизон при большой удаче возвращались пятнадцать. При фатальном невезении — никто не возвращался. Огромные крысы бросались из каждых развалин, где с аппетитом поедали множество трупов. «Метель» еще не свирепствовала так сильно, и тела были легко достижимы. Часто встречались «пискуны», невероятно быстрые пауки, выстреливающие острыми сосульками паутины. Короткие копья пробивали кевларовые пластины, находя лазейки между щитками. При громе выстрелов паук начинал грозно свистеть, да так, что уши закладывало. Отсюда и название. А с наступлением первых холодов, через месяц после Катастрофы, «пискуны» куда-то исчезли. Но зато появились «спруты». Сколько ребят погибло в объятиях этих тварей подо льдом, и не сосчитать…
Катастрофа…
Трагическую и поворотную ночь в истории мира я помнил невероятно четко. Сильнейшее землетрясение, что продолжалось трое суток. Падающие дома, что погребали под собой всех жителей, широкие трещины в асфальте. Потом начался град, размером с арбуз, в середине июля. Скольких людей убило такими снарядами, и не вспомнить. Реки крови, что смешивались с дождевой водой. Проломленные черепа, каши мозгов на земле. Потом землетрясения прекратились и пришли твари…
Я никогда не считал себя лидером, способным управлять людьми. Как и всякий человек, что всю жизнь провел за компьютером и, работая с железяками, стал почти нелюдимым. Мне проще взять и сделать что-то самому, чем полчаса доходчиво объяснять другим. А потом ждать, пока выполнят команду, и проверять, верно ли исполнено. А то и самому переделывать.
Потому и звено мое, что исчезло в «метели», на протяжении трех лет не менялось. Сформированная и подогнанная команда вмещала в себя и военных, и стрелков, и медиков. Группа столько раз выходила вместе, что сама потребность в лишних голосовых командах отпала. Достаточно лишь было кивком указать направление, и команда тут же выполнялась. С новыми людьми работать будет потруднее…
В целом же новоиспеченное звено двигалось с достаточно сносной скоростью. Даже Хранительница перестала раздражающе тыкаться в спину и пообвыклась с неудобной броней. «Метель» не прекращалась, впрочем, если она прекратится, можно будет считать, что ты исчерпал везение за всю жизнь. Ветер по-прежнему швырял в лицо тонны снега и льда, заставлял пригибаться почти к самой земле.
Мерно пульсирующий терминал карты показал, что три четверти пути уже пройдено. Таймер отсчитал с момента выхода два часа сорок три минуты.
Два хантера, Бережной и Мусаенко, остановились, подчиняясь моему жесту. Я вспомнил, где видел их раньше. Огромный, как медведь, и такой же неуклюжий, Бережной — последний хантер из группы Болтуна. Немого хантера, чье звено полностью осталось в «метели» три месяца назад. А азербайджанец с украинскими корнями (или наоборот?) Мусаенко помогал мне во время усмирения бунта фанатиков. Кажется, что и его звено погибло. Или нет? Точно не помню. Но с немногословным кавказцем сталкиваться уже приходилось, хотя из памяти улетучилось все, кроме его исполнительности.
— Звено — стоп! Руки — три шага назад! — вполголоса приказал я американцам.
Нужно признать, что учителя у коммандос были отличные. Не обернувшись и не раздумывая, шагнули назад, одновременно вскидывая оружие. Я знал, что сердца у них стали биться учащеннее, спину покрыл холодный пот, не имеющий ничего общего с усталостью от ношения тяжелого оружия. Их глаза сейчас шарят в непроглядном облаке сыплющегося льда и снега, потому как интеллектуальные прицелы КАтов не способны обнаружить цель в такую «метель».
— Груда хлама справа, — тихо дал поправку я. — Внимание.
— Что там, хантер?! — немедленно отозвался в наушниках взвинченный голос амазонки.
— Заткнись, — спокойно, стараясь побороть раздражение, посоветовал я.
Груда хлама больше всего напоминала засыпанный снегом автомобиль. Длинное тело с горбом посередине. И все бы ничего, если бы я не знал, что автомобили остались глубоко подо льдом. Так же далеко, как и вся старая жизнь.
— Я проверю? — предложил Джексон.
— Давай, только аккуратно, — отозвался я и счел нужным предупредить: — На прицел не особо смотри, только отвлечет. Хрен он тебе что-нибудь подскажет в такой «метели».
Закованная в броню фигура стала медленно растворяться в ватном покрывале снега. Коммандос подходил аккуратно, маленькими шажками. Будто манерная барышня шла по скользкому льду на высоких каблуках. КАт описывал странные восьмерки в руках новоиспеченного хантера, словно тот все еще продолжал следить за прицелом.
— Ничего, сэр… то есть хантер, — неуверенно прозвучал искаженный наушниками голос Джексона. — Груда снега с кирпичами… Сугроб, по-моему, так это у вас назы…
С верхушки «сугроба» скатился бетонный блок. Слой снега и льда вспух, опадая к подножью.
— Назад!
КАт в руках Джексона на секунду ожил, успел выплюнуть раскаленный свинец. В следующую секунду огромная лапа, покрытая пепельной шерстью и толщиной с человеческое туловище, ударила в американца. Коммандоса согнуло пополам, отбросило на добрый десяток метров.
Раздался оглушительный рев. Из-под снега взметнулась огромная туша, распрямилась. На короткий миг, когда повторный рев «ловца» потряс улицу, я разглядел уродливую маленькую головку твари, очень похожую на голову пещерного человека, широкую грудь со слипшейся в сосульки пепельной шерстью от льющейся из раны крови (успел таки Джексон попасть в тварь!). Больше всего «ловец» походил на Кинг Конга, с той лишь разницей, что бросок «ловца» похож на удар молнии. Невероятно быстр и так же неотразим.
Зло затарахтели КАты, поливая тварь бронебойным свинцом. Веер отработанных гильз металлическим конфетти прыгнул в сторону. Трехметрового ловца отбросило в сугроб, грудь обильно покрылась вспухшими фонтанчиками бурой крови. Серый лед вокруг забросало ошметками еще горячей, дымящейся на морозе плоти. «Ловец» больше не ревел и не делал попыток подняться. Почти разрезанный на части пулями КАтов, тот, лежа на льду, лишь вздрагивал от очередного попадания.
— Хватит! — крикнул я, отжимая курок. — Прекратить огонь!
Дэйсон среагировал мгновенно. КАт был отброшен за спину, закованная в броню фигура метнулась к товарищу. Бережной и Мусаенко почти одновременно опустили оружие секундой позже. Но идти к лежащему американцу и не подумали, настороженно оглядывая развалины. А вот амазонка и не думала стрелять. Вместо этого Хранительница почти полностью закопалась в снег, наметенный на остов разрушенного дома.
Еще секунду я рассматривал вздрагивающую в предсмертных судорогах тварь, потом отвернулся. Я знал, что звену крупно повезло наткнуться на спящего «ловца». Во-первых, в состоянии охоты «ловец» способен если не разметать все мое звено по округе, то хотя бы одного-двух человек убить. Эта тварь вырывает руки и головы с той же легкостью, с которой дети отрывают головы у кукол. Ну а во-вторых, рядом с «ловцом», как правило, не бывает крыс. Мы еще слишком мало знаем новую фауну, чтобы судить о повадках ее обитателей, но этот факт уже известен. Хотя по логике вещей мелкие хищники должны неотступно следовать за крупными. Со стола более сильного всегда что-то да перепадает.
Я подошел к Хранительнице, подобрал брошенный автомат, сдерживая дрожь в голосе, окликнул:
— Хранитель, вставай! Эй, все кончено!
Если голос и дрогнул, в треске помех наушников этого никто не заметил.
Амазонка медленно поднялась. Дрожь ее тела не скрыла даже навешанная броня. Девушка на негнущихся ногах подошла ко мне, готовая понести справедливое наказание. Но мне вдруг стало невыносимо жалко ее. Жаждущая власти и хоть каких-то приключений в новой жизни, что стоит в Гарнизоне как вековое болото, амазонка явно не ожидала, что все будет так серьезно и плохо.
«Да, — не без некоторого злорадства подумал я. — Это тебе не ночная жизнь по клубам».
Но вслух сказал, стараясь, чтобы голос прозвучал как можно мягче:
— Держи оружие, девочка. И не комплексуй. В первый раз всегда больно… То есть страшно.
Блондинка вскинула на меня удивленные глаза, все еще не веря в то, что избежала выговора и всеобщего позора. Прижала к груди КАт, как раньше прижимала букет роз. Даже из-под солнцезащитного щитка шлема было видно радостное и почти преданное сияние глаз.
— Только больше не бросай оружие. Из него стрелять нужно. Иначе оставлю здесь, — обернулся я, спокойно сообщив угрозу. О желтом снеге, что остался в том месте, где пряталась Хранитель, я предпочел умолчать.
С замерзшей земли, опираясь на плечо товарища, поднялся Джексон. Жестом показал, что все нормально. Но я счел нужным уточнить:
— Путь продолжать сможешь?
Дождавшись утвердительного ответа, я дал команду занять позиции.
Когда таймер на щитке шлема отсчитал четыре часа пути, коротко пискнул регулятор. На табло тускло зажглось сообщение о низком заряде брони, которую никогда не удавалось зарядить полностью на тщедушном генераторе, что установлен в Гарнизоне. Это значило, что скоро холод будет проникать сквозь термоизоляцию скафандра. А солнечный день уже подходит к концу. Ночью температура упадет еще ниже. Станут ли спасением многочисленные тряпки под броней?
Впрочем, я особо не расстраивался. После того пути, что мы все, выжившие, прошли за три года, низкая температура не внушала страха. Нам еще повезло, что наткнулись на Борзова, с его армейскими запасами…
Тогда на исходе был первый месяц после Катастрофы. Я и Вичка, в то время еще вполне адекватная, вместе с тысячами выживших прятались в метро. То время вспоминается смутно и отрывками, будто дремотные сны. Основные эмоции отбирали куда более насущные проблемы. Нехватка питьевой воды, которую с переменным успехом замещала грязь, текущая по техническим каналам. Нехватка еды, испорченные продукты и постоянная вонь. От дрянного питания и питья воздух в быстро охлаждающемся метро наполнен запахами жидких фекалий и рвоты. Запах немытых тел, пота. Люди устраивались на ночлег кое-как, не слишком выбирая место. Да и выбирать-то было не из чего. Тепло служило единственным критерием. Сбившиеся бок о бок люди больше всего напоминали живые могилы, что всего лишь получили короткую отсрочку…
Первыми умирали младенцы. Хрупкие, незакаленные организмы отравлялись химией и истощались голодом. За неделю почти все дети погибли.
Потом наступила очередь взрослых.
Даже испорченная еда закончилась слишком быстро. Однажды вечером, под звук простуженного кашля, редкий детский плачь и сонные стоны больных, я услышал шепот Вички. Девушка сказала, что в дальней ветке станции нашли обглоданные человеческие кости.
— Костя, ты понимаешь, что это значит? — с ужасом прошептала она.
Я кое-как успокоил не на шутку испуганную девушку, но сам больше без оружия спать не ложился.
Участились кражи, ссоры и скандалы. Все подозревали всех. Не проходило и часа, чтобы кто-нибудь не сцепился. Поводы находились без труда. Взаимные обвинения и проклятия были слышны постоянно. Потом стали пропадать люди. До сих в ушах стоит испуганный крик матери, у которой пропал ребенок. Она искала его весь день, расспрашивала других людей, но никто помогать в поисках ребенка не хотел. Я да еще пятеро парней обыскали все, но результат был плачевный. О том, что под бетонным хламом нашли спрятанную грязную детскую одежду и полусъеденный труп, естественно не сказали. А следующей ночью пропала мать этого ребенка…
Вот тогда-то я и начал более пристально смотреть на вынужденных соседей. Вылавливал среди них наиболее адекватных и сильных мужчин. Первым из них стал толстый, одутловатый генерал Борзов. Незаметно для остальных, больше занятых призрачными и явными проблемами, мы сколотили небольшой отряд. Установили тайное дежурство, наблюдали.
Потом из нашего укрытия пропал десяток человек, и обглоданные кости находить перестали. Всех пропавших отличали характерный довольный сытый блеск в глазах и мясницкая полусумасшедшая улыбка.
Когда в метро стала прибывать вода, мы организовали первое подобие хантеров — охотников на добычу. Хантеры гибли через одного. Твари, холод и снова твари. Выломанные турникеты с успехом служили дубинками, но не оружием. Отбиться такими от крыс почти невозможно. А вода все прибывала, лишая нас убежища. Мы были на грани отчаяния, когда нас зажали крысы и вода с двух сторон. Вот тогда-то старый засранец Борзов и признался.
Оказывается, генерал давно уже приторговывал на черном рынке оружием и броней. Все государственные новинки вооружения пропадали со складов, правительственные обозы подвергались нападению, груз словно испарялся в воздухе. А пузатый, как цветочный горшок, генерал Борзов только потирал ручки, когда на его тайном подземном складе прибывало товару.
Я долго и истерически смеялся, когда однажды ночью Борзов поведал мне о складе. Давно в мыслях попрощавшийся с жизнью и цеплявшийся за ее призрак только из-за Вички, я не мог поверить, что спасение постоянно было где-то рядом.
На следующее утро все двинулись в путь, чтобы найти новый дом. Каждый знал, что может не дойти, но шел. За тоннами падающего снега «метели» нас ждали армейские рационы, консервы, оружие и новейшие бронекостюмы…
Я вздрогнул, когда встроенный в шлем интерком издал резкий звук.
— Вертолет, сэр, — прошелестел голос Дэйсона.
Мы всегда боялись ожидания.
Первый поход к стоматологу напоминает мастерскую заплечных дел мастера. Каждый шаг к ужасному кабинету дается с трудом, ноги подгибаются от страха. Перед экзаменом в институте, даже если и знаешь предмет назубок, тянет поневоле выкурить сигаретку. Выход на сцену вызывает страх и оторопь. Поневоле задумываешься о переоценке лжи, когда нужно сказать кому-то горькую правду. Приближающаяся старость и смерть насыщает сны кошмарами и отбирает аппетит.
Но, странное дело, как только подходит момент действия, страх исчезает. И уже пройдя очередное испытание, вдруг понимаешь, как глупо было бояться…
Вытянутое туловище вертушки лежало на боку, прямо поверх огромного горба старого дома. На бессильно опущенных вертолетных винтах успели вырасти длинные сосульки. Между самым нижним винтом и землей даже протянулась сплошная сосулька, словно ледяная колонна. Как это ни удивительно, но аппарат казался целым и невредимым, за тем исключением, что замерз.
Я бросил взгляд на датчики умной брони. Энергии осталось минут на пятнадцать, потом скафандр превратится в обычные кевларовые и керамические бронепластины. Но энергии все равно хватит для того, чтобы попавшие в «поле зрение» беспроводной связи скафандров датчики моих ребят отозвались. Зона действия радара небольшая, метров сто сорок, но это лучше, чем ничего.
Повинуясь моему жесту, звено начало медленно двигаться вперед. Я не отрывал глаз от радара, но там пока было только наше звено, помеченное зелеными точками.
— Хантер, — проскрипел в наушниках голос Джексона, что оказался ближе всех к объекту. — Тут странности!
— Что такое?
— Жди беды…
В ответ на туманную фразу американца, сделавшую честь любому заправскому шарлатану-предсказателю, удлиненные стволы КАтов метнулись в разные стороны. Интеллектуальные прицелы придирчиво ощупывали местность на предмет движения и тепла. Но нас окружают только мрачные костяки разрушенных домов, где достаточно уцелевшего места и помещений для тварей. Наверняка нетронутые подвалы давно разрыты вездесущими крысами и подготовлены для жилья. Если засада и была, то она могла быть везде. А мы — в ее центре!
— Ничего не видишь? — не отрываясь от экрана прицела, спросил я Джексона.
— Нет.
— Тогда чего панику наводишь?! — уже чуть раздраженнее рыкнул я.
— Вертушку не сбивали. Даже не атаковали, сэр…
Я бросил взгляд на вертолет. Видимость даже с десяти метров хреновая, снег валит беспрерывно, а ветер только усугубляет положение. Еще чудо, что коммандос увидели вертушку. Что же насторожило пиндоса?! Двери закрыты, что говорит о вероятной атаке, но на обшивке на первый взгляд нет никаких следов. Выкрашенное в черную краску металлическое тело без видимых повреждений. Ребят тоже нигде не видно, словно они просто ушли.
— Объясни, что не так? — потребовал я.
— Стекла, сэр.
Я вновь обернулся к Ми-24. Стекла? И что? Абсолютно целые стекла, что неизбежно должны были при падении треснуть и вылететь, покрыты толстым слоем инея. Ничего примечательного.
— Вертолет сажали, сэр, — вновь, как недоумку, принялся объяснять коммандос. Впрочем, может, он меня и впрямь считал недоумком.
— Так, — стараясь скрыть раздражение от терпеливого тона Джексона, скомандовал я. — Строй сомкнуть спина к спине! Глаз от развалин не отводить! Медленно подходим к вертушке.
Стараясь одновременно держать взглядом молчаливые развалины и промерзшую землю под ногами, я вызвал меню карты. Но моя догадка с треском провалилась. Если ребята и сажали здесь вертушку, причем в место явно для этого не подходящее, то причина для посадки осталась тайной. Надеюсь, ненадолго. По карте вышло, что до аптеки еще двигать не меньше двух часов. И мои ребята не могли ошибиться! Что же тогда заставило их приземлиться здесь, да еще в нормальных условиях? «Метели»-то тогда не было!
Медленно, шаркая ногами по неровному, крошащемуся льду, мы подходили к вертолету. Что творилось в кабине, заиндевевшие стекла не давали понять, но внешне все выглядит тихо. Как бы добавил сейчас герой третьесортного боевика: «Даже слишком тихо!».
Шедший справа Джексон вдруг споткнулся. С трудом сохранив равновесие коммандос опустил ствол КАта, и витиевато выругался на английском. Луч фонаря выхватил наполовину занесенную снегом руку в знакомых бронированных щитках.
Нет ничего хуже неизвестности.
Пропадает человек, словно его никогда и не было. Ищешь, ждешь, но никаких новостей не получаешь.
Будто загнанный зверь, нервно измеряешь шагами комнату, автоматически выполняешь работу. Ожидание выматывает сильнее, чем самый тяжелый труд. И пусть где-то в сердце все еще теплится безумная надежда, что с ним все в порядке, что он найдется. Даже если и летел на рухнувшем в океан лайнере. Сердце все равно упорно открещивается от холодной логики — все погибли…
Но когда находится тело, какая-то подленькая сущность в глубине души облегченно вздыхает. Заканчивается все выжигающий конфликт между разумом и сердцем. Боль по-прежнему остается, но это уже всем привычная боль утраты…
Первый, кого мы обнаружили, был Тимур. Точнее, я понял это через двадцать минут, когда коммандос, Бережной и Мусаенко собрали почти все части тела.
Изрезанные чем-то намного более острым, нежели паутина «пискуна» или стальной нож, куски тела никак не хотели восприниматься частью человека. Испорченный манекен. Пластилиновые куски, покрытые слоем льда и инея. Но не человек.
— Чем это его? — тихо прошептала амазонка.
Дэйсон внимательно осмотрел останки Тимура, без брезгливости ворочая куски замороженной плоти.
— Хантер, — позвал коммандос. — Есть данные о другом Гарнизоне или отдельных группах выживших?
Я покачал головой. Слишком уж явственно помнил всех, кто погиб, добираясь до нашего теперешнего убежища.
— Уже думал, — медленно пробормотал я. Намек американца я прекрасно понял. Единственное, что могло с такой легкостью и точностью разрезать броню — лазер. У тварей наличие лазера исключено, если, конечно, не начинала сбываться одна из самых идиотских догадок выживших, что катастрофа — атака чужих. А если у тварей оружия нет, значит — люди. Больше некому.
— А что-то вроде черного ящика на скафандрах есть? — подал голос Джексон, с нервозностью осматриваясь.
— Только в вертолете, но для его расшифровки у нас нет оборудования.
Испуганный крик амазонки заставил всех вздрогнуть. Одновременно с американцами я бросился к ней, на ходу вскидывая КАт. Блондинка испуганно шарахнулась в сторону, когда в лучах фонарей вынырнули из «метели» вооруженные фигуры, шлепнулась в снег. В ответ на немой вопрос указала дрожащей рукой в сугроб.
Вмерзший в сугроб, словно пролежал там уже год, чернел из-подо льда защитный скафандр. Кабана я узнал сразу. Только у него был такой широкий костюм, с латками на плечах из-за того, что броню под богатырскую фигуру пришлось расширять. На непомерно широкого хантера размеров не нашлось.
Я бросился к человеку, уже понимая, что помочь ничем не смогу. С трудом приоткрыл замороженный щиток шлема…
Ужас леденящей рукой сковал спину, глыба льда скатилась в желудок, а волосы на голове зашевелились. Из-под шлема на меня смотрел невидящими глазами, с кусками льда на зрачках, незнакомый человек. Почерневшая кожа плотно обтягивает череп, губы разошлись, словно больше не могли смыкаться. Зубы оскалены, будто человек собирается укусить.
За спиной испуганно выдохнул Джексон, как-то замысловато выругавшись по-английски.
— Это… из вашей группы? — запинаясь, выдавил Дэйсон.
Я не ответил, быстро расшвыривая снег с тела. Щелкнули пряжки на броне, кевларовые пластины неохотно разошлись.
— Черт! — едва слышно прошептал я.
Тело Кабана стало как минимум в два раза меньше. Высохшая кожа обтягивала костяк, словно человека заморили голодом или высосали все соки. Но именная табличка на груди упрямо доказывала: «Хвостов Илья Викторович», а ниже чьей-то рукой остроумно добито: «Кабан».
— Рассредоточиться… — проглотив ком в горле, выдавил я. — Найти всех людей. Далеко не расходиться, держать всех в поле видимости.
Черт! Что произошло?! Тимура изрезали на куски лазером, как теленка на бойне! Кабана… Что Кабана? Морили голодом?! Даже за три дня вообще без еды человек не высохнет так! Или он и был таким, может, голодал? Чушь! Три дня назад мы выходили в рейд, и Кабан был таким же огромным, как и всегда! Тогда что? Новая тварь, что наподобие вампира сосет соки из тела? Черт!
Звено методично обыскивало окрестности, пока я ожесточенно выкапывал Кабана… нет, то, что осталось от Кабана! Происшедшее совершенно не хотело укладываться в мыслях. Что-то было очень сильно не так! Вот только как увидеть это «что-то»?
— Хантер, — прошипел в наушниках голос Бережного. — Здесь еще четверо. Только… вам следует увидеть это…
— Иду.
Вытащив тело бывшего товарища, я поднялся на вершину сугроба. Все звено собралось около завалившегося набок Ми-24. Колпаки кабины открыты, видны запрокинувшие головы пилоты в креслах.
Черт…
— В трюме ящики с медикаментами, хантер, — подошел Дэйсон. — Они успели выполнить задание. Одного не пойму, что заставило их сесть здесь?
— Хрен его знает, — пробурчал я и осекся.
Открытые щитки на шлемах Клёпы и Гоши показывали изменившиеся до неузнаваемости лица мужчин. Та же, как и у Кабана, почерневшая кожа, плотно обтянувшая скелет. Те же оскаленные зубы, замерзшие глаза. Я отвернулся сразу, чувствуя, как самопроизвольно сжимаются кулаки. Но то, что увидел в кабине, повергло меня в шок. Лица двух молодых пилотов покрыты ужасными кровоточащими язвами, съевшими начисто кожу. Ушей и носов не было, хрящевая ткань исчезла. Из-под закрытых век видны потеки замерзшей зеленой жижи.
— Что это, хантер? Сифилис? — тихо спросил Дэйсон, незаметно отодвигаясь.
— Не похоже, Джей, — так же шепотом ответил Джексон. — Это что-то иное… Хантер Керенский, у вас в Гарнизоне было что-то подобное? Лихорадка, эпидемия?
Я ошарашено покачал головой. К горлу подкатился ком, желудок начал бросаться на ребра, тревожно спазмируя. Я быстро отвернулся, стараясь глубоко дышать через нос. Негромко скомандовал:
— Все тела в трюм. Мусаенко, разверни радиокомплекс!
Горец благодарно бросился исполнять указание, радуясь, что не будет участвовать в погрузке ужасных трупов. Остальные, брезгливо касаясь тел, принялись перетаскивать страшный груз.
Развернув походную радиосистему, Мусаенко минуты полторы настраивал связь, торопливо вращая ручки настройки. Потом виновато протянул мне наушники и пробормотал:
— Прости, хантер, но качество связи дерьмовое. Лучше в теперешних условия не будет.
Я машинально кивнул, принимая наушники. Стал попеременно слушать ответ и перекрикивать усиливающийся ветер:
— База, я кречет, прием! База, я кречет, прием!
Минуты полторы я кричал в пустоту, потом треск помех прервался знакомым гнусавым голосом Евы:
— Кречет, рады вас слышать!
Ева едва ли не единственная женщина, которая полноправно работает в командовании. То ли новая любовница Борзова, то ли просто активистка, если верить слухам о пристрастиях генерала к мальчикам.
— Взаимно. Ева, Борзов в рубке?
Сквозь треск помех послышался усталый, но обрадованный голос генерала, что с напускной строгостью пробасил:
— Не Борзов, а генерал Борзов! Вернешься на базу, влеплю два наряда!
— Генерал, цель обнаружена.
— Люди? — быстро просипели наушники.
— И вертушка, и люди, — мрачно ответил я. Потом добавил: — Груз тоже.
— Что-то не так, кречет?
— Вертушка загружена медикаментами, генерал. Но была совершена экстренная посадка на обратном пути. Причины не выяснены. Весь экипаж погиб, включая звено хантеров.
— Дьявол!
— Не обнаружен… — по инерции ляпнул я, только через секунду сообразив, что именно. — Виноват, генерал.
Словно не услышав последних слов, Борзов спросил:
— Кто-нибудь из твоего звена летать на вертушках обучен?
Вопрос застал меня врасплох. Обернувшись к созерцающим окрестности коммандос, я увидел короткий кивок Джексона. Черт! Проще спросить, чего не умеют пиндосы?!
— Джексон обучен, — еще более мрачно ответил я. — Но машину нужно отогревать, генерал.
— Действуйте.
— Понял, генерал, приступаем, — уже почти бодро отрапортовал я.
— И еще, кречет… Костян, если будет туго… бросайте все к чертям и возвращайтесь.
Я кивнул, словно Борзов мог меня увидеть, потом отключился.
Как отогревать замерзшую технику я не знал, а потому, скрепя сердце, пришлось вновь обратиться к американцам.
— Ну, вообще-то внутри специальная жидкость, что не замерзает. Наверное, — протянул Дэйсон, рассматривая Ми-24. — Нужно проверить уровни горючего и масла в баках и картерах. Сосульки с лопастей и винтов просто поотбиваем… хотя… протирать придется. Количество топлива нужно знать. Ждать, пока двигатель на холостых разогреется, это долго. Придется действовать по-русски…
За такое «по-русски» я едва не врезал пиндосу промеж глаз. Но потом нехотя согласился. Мысленно.
Надергав из вертолета ветоши и обильно полив керосином из баков, американцы подожгли импровизированные факелы.
— Я видел такое в Сибири, когда ваши соотечественники забыли на праздник Нового года убрать машину в ангар, — пояснил Дэйсон, водя факелом под двигателем. Пламя оставляло черные следы копоти на защитной краске, но иней исчезал мгновенно. — Как это у вас водится, уж не обижайтесь, все средства пропили. Включая бюджетный керосин. Так что на разогрев машины топлива не было. Тепловые пушки жрут тот же керосин, а потому эффект одинаков. Трата драгоценного топлива.
Американец замолчал, передавая факел Бережному. Зябко потер друг о друга ладони, потом с довольной улыбкой продолжил:
— Тамошним летчикам нужно было срочно вылетать, вот они и устроили файер-шоу.
— А металл от перепада температур не лопнет? — недовольно спросил я. — Еще может масло, или что там внутри, загореться…
Дэйсон неожиданно повернулся ко мне. Из-под щитка испытывающе смотрели карие глаза:
— Слушай, хантер, тебе нужно по уму или быстрее? Если быстрее, то претензии не ко мне. А если по уму, тогда сам разогревай.
Я ничего не ответил, решив, что пока стоит простить грубость. Если, конечно, она и была. В общем-то, как ни прискорбно, пиндос в целом прав. Больше ни у кого не возникло дельных предложений. Я с полетной техникой не сталкивался, кроме массовых расстрелов вертолетов и самолетов в «Air Strike 9». Амазонка заткнулась и тихо хнычет в сторонке от вертушки. Бережной и Мусаенко покорно выполняют все сказанное, разогревают машину.
Я смотрел на то, как приводят в состояние готовности Ми-24. Мысленно гадал, долетим ли обратно и что послужило причиной экстренной посадки вертолета? Может быть, неполадки в двигателе? Черт его знает. Честно говоря, я уже порядком устал от неизвестности. Три года сплошных загадок и лишений успели поднадоесть. Не хотелось думать, что нас сейчас спасает только то, что мы раньше считали злом. Американские разведчики, что явно в Сибири не на медведей смотрели. Подонок генерал, нагло разворовывающий казну и госбюджет. И, кто знает, куда уплывали ворованные автоматы и ракетницы. Может, нас же и уничтожали руками зверей-террористов. А может, даже к тому, кто виновен во всей этой кутерьме с Катастрофой! И как Борзов ухитрялся выкручиваться?! Вон, засранец, даже тройку вертолетов успел украсть. Правда, теперь остался только один. И то непонятно, что с ним приключилось.
В наушниках шлема слышно, как негромко переговариваются ребята, в шутках и подначках заводя новые знакомства. Скэндел Джексон и Джеймс Дэйсон щеголяли знанием пошлых анекдотов, являя собой образец коммуникабельности. Впрочем, они ведь разведчики, а значит, должны уметь расположить к себе народ…
Неожиданно язвительные реплики прервались отрывистыми словами, что едва были слышны в шуме помех:
— …Да, борт, начинаем заход… поток силен, будьте остор… екогда болтать, встретимся в Кремле…
В этот момент экран на щитке шлема вдруг полыхнул темно зеленым и погас. Последнее, что успел показать, была мигающая цифра ноль рядом с показателем заряда «умной брони».
— Рацию! Быстрее! — заорал я.
Видя, что ребята недоуменно оборачиваются, не шелохнувшись с места, я бросился к Мусаенко. Сорвал со спины испуганного хантера рюкзак с радиокомплексом, лихорадочно открыл. Включил, потянул антенну. Черт! На какой частоте работал коммуникатор в шлеме?!
— Мусаенко! — рявкнул я. — Мне нужна частота коммуникаторов!
— К-каких? — удивленно заикнулся горец, но все же подбежал к рации.
— Наших! На какой частоте работает коммуникатор в шлеме?! — яростно, по слогам прорычал я. — Быстрее же, скотина! Я засек радиопередачу, понимаешь?! От других людей!
В мгновение ока подскочил Дэйсон, безапелляционно оттолкнув Мусаенко. Принялся крутить ручки настройки.
— На каком языке велась передача? — напряженно спросил коммандос, с каменным лицом протягивая наушники.
— Русский… — прошептал я, вслушиваясь в эфир.
Я помню, что в школе, прочитав рассказ Рэя Бредбери, где главные герои остаются одной семьей на всей земле, не понимал их страданий. Ведь это же так круто, когда вся планета в твоем распоряжении! Америка, Карибы, Европа и Антарктика! Куда захочешь, туда и езжай, что захочешь, то и бери! Летом ходи обнаженным по потрескавшемуся асфальту городов, зимой кутайся в теплый плед у камина в старом замке в викторианской Англии. Весну встречай на берегу океана, а самая красивая осень в России… И никто тебе не указывает, что делать, нет напряжения в международных отношениях, демонстрации сексуальных меньшинств и инфляции. Благодать!
Но, оказавшись едва ли не единственными выжившими, что жалкой горсткой собрались в Гарнизоне, все изменилось. Безумно захотелось шумного, спешащего в никуда общества. Автомобильных сигналов за окном поздно ночью. Громкой музыки соседей внизу, когда хочется тишины. Все что угодно! Лишь бы вернуть привычный мир!
Первое время безумное напряжение не отпускало. Близость смерти, опасности, вечный голод и жажда, нервы — все это не так доводило. Все это было и в привычном мире. Но вот после начала жизни в Гарнизоне, когда устоялись порядки и потекла рутинная, в сравнении с поверхностной, жизнь… Настоящие мучения, вплоть до мигрени, причиняло отсутствие новой информации и… страшно признаться, Интернета… я никогда не мог бы предположить, что разум человека двадцать первого века уже настолько мутировал…
И весть о новой группе выживших взорвала душу…
Пятиминутное прослушивание эфира и попытки изменить частоту ничего не дали. Как и воззвания к неведомым людям. Так же неожиданно, как и появился, неведомый человек пропал. В наушниках только сухой треск помех и тишина. Я охрип, вновь и вновь призывая неведомого собеседника. Но результата нет.
Я опустошенно выпрямился, американец принял наушники, его глаза медленно тускнели. Надежда, вспыхнувшая с невероятной силой, с такой же невероятной болью и сгорела.
— Ничего… Молчат.
— Ты уверен, что тебе не померещилось, хантер? — с напором спросил Дэйсон.
Я пожал плечами и зябко поежился, увидев обращенные на меня взгляды. В глазах людей была такая мольба, такая страсть и надежда, что лихорадочный блеск обжигал. Нестерпимо захотелось курить и выпить. Уйти от всего этого, забыть.
— Уверен, — тихо сказал я, отворачиваясь.
Порыв ветра почти заглушил мои слова, швырнул в щиток пригоршню снега. Ночь и развалины, ледяная пустыня, кишащая тварями, смерть и опасности. Все это вдруг вновь предстало перед глазами. Реальность. Рухнувший в пропасть мир…
Я встряхнулся, прикрикнул:
— Так, чего встали? Никто нас отсюда не заберет, самим нужно вырываться! Бережной, что вылупился? Факел почти перегорел! Где новых тряпок нароешь, если прогорят?! С тебя свитер сниму!
Окрик подействовал слабо. Люди нехотя возвращались к работе, с тоской поглядывая на рацию, что я вновь укладывал в рюкзак.
Через двадцать минут прогрева и четырех смен факелов Дэйсон скомандовал отбой.
— Теперь можно попробовать завести, — деловито сказал американец, откидывая фонарь первого пилота и с трудом забираясь вовнутрь.
Коммандос втиснулся в кресло, стараясь не задеть локтями приборы. В массивном комбинезоне экзоскелета он почти полностью заполнил собой кабину вертолета. Джеймс смахнул с приборной панели снег. Даже из-под защитного щитка я видел его пристальный, изучающий взгляд. Такое выражение на сто процентов подходило разведчику и киллеру. Холодное, жесткое, прицеливающееся. Щелкнув парой тумблеров, американец крикнул, стараясь перекричать шум ветра:
— На всякий случай отойдите. Пусть винты раскрутятся, да и лечь вам не помешает. Сосульки с лопастей разлетятся не хуже пуль!
Амазонка торопливо рванулась в сторону, спеша укрыться в развалинах. Бережной и Мусаенко, подчиняясь моему жесту, пошли следом, контролируя сомнительную Хранительницу. Мало ли в какую беду угодит. Я же занял позицию на обратной стороне улицы. Щелкнул предохранителем КАта, и тайком навел прицел прямо в голову коммандос, стараясь не выпускать из виду Джексона. Кто их знает, может быть, попробуют смыться на вертушке? Топлива, конечно, до Америки не хватит точно, даже на половину пути, но предостеречься стоит. Сейчас дорога каждая мелочь, не говоря уже о вертушке.
Звонко хрустнул лед, винты Ми-24 вздрогнули и медленно пошли по кругу. Сквозь ветер пробился сиплый, свистящий гул двигателя. Словно разбуженное животное, двигатель заворчал жестче. Гул набрал силу, выровнялся.
Я напряженно держал взглядом американца, стараясь рассмотреть его сквозь снежную бурю, поднятую винтами Ми-24. Коммандос, словно почувствовал, поднял глаза, ткнул большим пальцем в небо. Похоже, что все исправно.
Крик амазонки даже не напугал. Все шло настолько гладко, что, услышав испуганный крик Хранительницы и злые хлопки КАтов, я даже испытал что-то вроде облегчения. Ну вот, дождались!
Из развалин дома пулей вылетела блондинка, следом медленно отступали ощетинившиеся автоматами хантеры. КАты яростно плевались огнем, на обледенелую землю горстями сыпались отработанные гильзы. Заряд «умной брони» подошел к концу, поэтому спрашивать что-то по рации бесполезно. Короткий миг поколебавшись, решая, стоит ли выпускать из поля зрения американца в вертолете или нет, я рванул к ребятам. Интеллектуальный прицел в режиме термографа мгновенно распознал человека, и тут же, утратив к ним интерес, почти радостно запищал, обнаружив новую цель.
Секунду спустя я уже и сам увидел катящийся вал тел, что непрерывно шевелился, огрызался. Такого количества крыс я не видел даже тогда, когда мое звено угодило в последнюю передрягу. Живым ковром серые тела покрыли ледяную землю, волной покатились навстречу. Крысы выпрыгивали из окон, выныривали из разбитых подвальных окошек, из трещин в земле. Казалось, что они сейчас все сосредоточились в одном месте, будто «метель» решила ни за что не отдавать важный груз.
Переборов секундную оторопь, я опустился на одно колено, нажал на курок. КАт послушно заревел, ткнулся в плечо отдачей. Свинцовый град прорубил колею в волне крыс, разбросал клочья тушек. Но место погибших тварей тут же заняли их собратья, мгновенно стягивая ряды.
КАты грохотали беспрерывно. Пули разрывали на части тела крыс, и, продолжая смертоносный полет, убивали катящихся следом тварей. Сообразив, что с высоты человеческого роста пули поражают только одну цель, максимум две, ребята повторили маневр, стали на колено. Вал мгновенно захлебнулся, когда три автомата прочертили глубокие бреши. Раненые крысы, несмотря на оторванные лапы, разорванные животы и волочащиеся по снегу внутренности, хрипели. Старались ползти вперед, поражая застывшей ненавистью в черных бусинках глаз.
— Сзади!!!
За спиной гулко отозвался КАт Джексона, работая в режиме дробовика. Тоже правильно! Широкий радиус положения нам тоже очень поможет. Но, повернувшись назад, я ощутил несостоятельность этой мысли. Крысы были повсюду! Куда ни кинь взгляд, везде одна и та же серая копошащаяся масса. Оскаленные горячие пасти, блестящие ряды белых клыков, покрытые слоем слюны.
Даже сквозь грохот выстрелов я услышал крики амазонки. Хранительница, позабывшая об автомате, каталась по льду. На спине прочно закрепилась крыса, сминая мощными челюстями броневые щитки.
В два прыжка преодолев расстояние до девушки, я, не прекращая огня по волне нападавших, ударил тварь. Под ботинком отчетливо хрустнули хрупкие кости, плеснуло горячей, дымящейся кровью, и тварь отбросило в темноту.
— Вставай!!! — заорал я, на мгновение прекращая стрельбу. Рванул под локоть девушку. — Вставай, мать твою!!
Амазонка ни на секунду не прекращала верещать, всем телом повисла на мне. Заорала в лицо что-то испуганное, заколотила кулаками в грудь. Поняв, что еще миг, и я растянусь вместе с ней на льду, саданул ей локтем в грудь. Девушка согнулась больше от испуга, чем от боли, мгновенно отпустила меня. Вскинула на меня полные страха и непонимания глаза. На какое-то мгновение мне показалось, что я законченный негодяй и подлец, раз смог ударить девушку.
— Дома плакать будешь! — злобно зарычал я, стараясь не столько образумить блондинку, сколько оправдать себя. — Стреляй или сдохнешь здесь!
Винты Ми-24 работали на полную мощность, разгоняя целые облака снега. Американец врубил прожектор, помогая нам и пугая тварей. Одно хорошо — мы больше не видели ужаса сплошной катящейся на нас волны. Единственное, что сейчас имело смысл и форму — попадающие в круг света цели. Дальше покрывало сплошной темноты.
Джексон отстрелял весь боезапас автомата и дробовика. Низко пригнувшись, поднырнул под мою руку, перезаряжая КАт в безопасности, пока я трачу свой боезапас. Сразу четыре твари вынырнули из темноты и огромными прыжками понеслись ко мне. Первую разорвала пуля автомата, вторую постигла та же участь. Третья взорвалась в прыжке, раздираемая на части дробью. А вот четвертая дотянулась до цели. Или почти дотянулась. Отступив на шаг, я ушел из-под прыжка, и крыса вцепилась в ботинок. Страшные челюсти еще не успели сжаться на полную силу, дробя кости, а я уже проломил прикладом маленький череп. Тут же вскинул автомат, расстреливая новую партию тварей.
Луч света заметно дрогнул, качнулся в сторону. Ми-24 стал взлетать.
— Ты куда… — хотел крикнуть я, но слова застряли в горле, когда увидел облепивших фонарь крыс. Дэйсон еще при взлете пытался опасно маневрировать и сбросить тварей, но те упорно царапали обшивку когтями.
Вертолет замер на высоте десяти метров, качнул боками, сбрасывая пищащих крыс. Автоматическая пушка на носу бессильно вращалась, давно истратив боезапас.
— Хантер, вы что, не слышите?! — рявкнул над ухом Джексон. — Рация!..
— Нет, черт возьми! Коммуникатор не пашет! — огрызнулся я.
Коммандос кивнул, словно ничего другого и не ожидал. Отстреливаясь по трем направлениям, крикнул:
— Джеймс сейчас будет снижаться. Отходим к трюму, нужно уходить!
— Давай!
Американец что-то крикнул товарищу, начал медленно отодвигаться. С боку раздался отчаянный визг, потом крик нечеловеческой боли. Я развернул голову, не прекращая стрельбы.
Амазонка распласталась по льду, вяло пытаясь сбрасывать облепивших ее крыс. Автомат так и лежал в стороне, не успевший сделать ни единого выстрела. Под блондинкой уже растекалась лужа кипящей крови, слегка дымящейся на морозе. Крысы быстро и целеустремленно отделяли голову от туловища, прогрызали живот. Из-под брони уже торчала только задняя часть туловища крысы, погрузившейся в живое тело.
Заряд дроби раскидал тварей, но новые мгновенно заняли их место. Уже развернувшись всем корпусом и понимая, что девушке ничем не помочь, я выпустил очередь в копошащийся клубок, не столько поражая крыс, сколько расстреливая умирающую амазонку.
— Хантер!
Джексон махнул рукой из трюма Ми-24, принялся отстреливать слишком бойких тварей.
— Отходим! По одному! — как можно громче заорал я.
КАт Бережного прекратил извергать раскаленный свинец и замолчал. Перехватив оружие за раскаленное дуло, хантер широко размахнулся. Сразу четыре или пять крыс попали под удар, разлетелись по сторонам.
— Бережной — к вертушке! Мусаенко — за ним! — прокричал я, медленно продвигаясь назад.
Огромный, с выпирающим из-под брони животом, похожий на плюшевого мишку хантер развернулся. Бросился бежать к вертолету, но через пару метров поскользнулся, упал на лед. Сразу три крысы влетели ему на спину, вцепились в броневой воротник. К орущему товарищу подскочил Мусаенко, принялся ногами расшвыривать тварей. Но те продолжали упорно вгрызаться в броню, вырывать куски кевлара из ткани. На боящегося стрелять и безвольно опустившего оружие Мусаенко выпрыгнули из темноты несколько крыс. Разом вцепились в руки, ноги и голову.
Мой КАт сухо щелкнул и замолчал. Заорав во всю мощь легких, я швырнул оружие в крыс. На бегу подхватив автомат амазонки, дал очередь по лезущим уже со всех сторон крысам. Потом развернулся к хантерам, дробовиком зачищая пространство возле них. Уже не особо целясь, стал палить во все, что движется. И мимолетного взгляда хватило, чтобы понять — упавших хантеров не спасти.
Вдруг в ноги что-то с силой ударилось, опрокидывая навзничь. Уже падая, я понял, что ни за что не смогу подняться в шевелящемся ковре крысиных тел…
Что-то сильно рвануло за воротник, падение прекратилось, и я взмыл в небо.
— Держись! — прохрипел Джексон, изо всех сил подтягивая меня.
Ухватившись за металлический пол вертолета, с помощью коммандос я буквально зашвырнул тело в трюм. Сердце бешено колотилось, все еще не веря в то, что сегодня кончина откладывается. Руки еще не перестали дрожать, словно до сих пор спуская курок КАта. Перед глазами застыл кошмарный вал серых тел, невероятно красная кровь на льду. А в ушах стояли крики погибающих…
Вертолет мерно потряхивало, иногда почти заваливало набок ветром, но это было уже привычное чувство полета. Рядом орал ругательства Джексон, похохатывая и всхлипывая.
Ми-24 взял курс на Гарнизон. Наше последнее пристанище.
Мы еще не знали, что Гарнизон уже охватила чума безумия…
Доксициклин — противобактериальное средство из состава армейской аптечки.