— Что ж, — заговорил начальник отдела по внутренней этике. — Нам не удалось доказать, что вы нарушили контракт в пункте 1.3.8, согласно которому вся информация, полученная вами на рабочем месте, является конфиденциальной... Вам очень повезло, вы избежали тюрьмы. Думаю, надо ужесточать законы, — обратился он к аудитории. — Народ совсем распустился.
Аудитория недовольно загудела. Он терпеливо переждал этот гуд.
— Итак, я продолжаю... Разглашение конфиденциальной информации не доказано, но зато доказано много других нарушений. Пункт 2.4.5 второй части контракта предусматривает недопустимость ваших добровольных действий по снижению собственного имиджа. Иными словами, если бы вы выступили в телевизионной программе, в которой рассказали о том, что на самом деле ничего не понимаете в акциях, то это было бы основанием для вашего увольнения даже в том случае, если вы оклеветали себя. Мы уже несколько раз применяли пункт 2.4.5 в подобных ситуациях, и суд нас всегда поддерживал... Мы провели тщательное расследование и пришли к выводу, что в данном случае этот пункт также был нарушен. Вы оклеветали себя в глазах организации, которая может прямым или косвенным образом повлиять на репутацию фирмы — я имею в виде экономическую полицию. Вы сообщили, что выдали пароли в обычной дружеской беседе, и тем, несомненно, нанесли корпорации ущерб, даже если вы их и не выдавали. Ваша клевета на саму себя будет иметь для нас серьезные последствия. — Начальник прокашлялся. — В случае любых похожих преступлений экономическая полиция может отныне ссылаться на недостатки нашей системы защиты, а компании, страхующие сделки, скорее всего повысят тарифы вследствие этих недостатков...
Все люди, сидевшие напротив меня за своими столами (я, как дура, сидела перед ними на стуле) важно закивали головами. Начальник покашлял.
— Собственно, один этот пункт достаточен для того, чтобы наш с вами контракт был разорван, — сказал он.
— Ну, так может этим и ограничимся? — спросила я.
— Нет, не ограничимся, — его глаза злобно вспыхнули. — То, что вы будете уволены, уже не подвергается никакому сомнению, но речь сейчас о другом: с какой формулировкой, с какой записью в карточке вы покинете эти стены... Мы еще не решили. А вы уже ерничаете. Избежание тюремного срока вскружило вам голову? Так есть еще много других неприятностей. По-моему, вы на них напрашиваетесь?
Они бы предпочли, чтобы я целовала их в зад... Я бы и целовала — что делать! — если бы верила, что от этого хоть что-нибудь изменится. Но сама форма, которую принял процесс (хотя «процесс» — это слишком пафосное слово, точнее будет «внутреннее расследование»), так вот, сама его форма давным-давно убедила меня в том, что на мне решили отыграться. За украденные деньги, которые украл другой, и за то, что их, скорее всего, не найдут.
— Свидетельские показания подтверждают, — повышая голос, снова заговорил начальник, — что вы были осведомлены о проблемах своего подчиненного. Вы прекрасно знали, что он наркоман, но не предприняли никаких действий, тем самым вы способствовали, созданию условий для того, чтобы стала возможной кража. Это и есть преступная халатность.
«Ах, вот как! — Я сжала руки, чтобы они не дрожали. — Пункт 4.3.11! Меня еще хотят оштрафовать! Описать мое имущество».
— Это должностное преступление предусмотрено пунктом 4.3.11, — сказал начальник.
«Обвинение строится только на Инниных показаниях... Они ничего не докажут. С таким же успехом я сама могу обвинить этого главного по внутренней этике, а также психолога нашего корпуса, врачей нашего отдела и даже охранника на входе... Нет, все, что они хотят — это уволить меня без суда. А для этого надо напугать так, чтобы я заикалась примерно полгода. Но в карточку, конечно, внесут все, что положено. Мне больше никогда не видать подобной работы...» — Вдруг страшно захотелось плакать. Вообще-то, рушилась жизнь, чего уж там. Чтобы не доставить им удовольствия, я изо всех сил сжала челюсти. Главный по компьютерам холодно приподнял бровь, видимо, расценив изменение моей мины как очередную дерзость.
Тут распахнулась дверь и в кабинет влетела совершенно белая секретарша. Она подбежала к начальнику и зашептала ему что-то в ухо, от полноты чувств еще и размахивая руками над его головой.
— Сюда идет? — удивленно спросил он.
За распахнутой дверью произошло некое шевеление, кто-то забегал, затопал, заговорили рации, мужской голос выматерился — и издалека, с того конца коридора, над всем этим шевелением и копошением поплыло бесцветное лицо — точнее, Лицо. Оно направлялось к нам.
— Гсспди! — прошипел человек-змея, но теперь его рот свело не от презрения, а от страха.
Лицо вошло в кабинет. Все встали.
Оглядев стоявших за столами, а потом повернувшись ко мне, застывшей над стулом, Лицо вдруг улыбнулось. Это было крайне нетипичное для него выражение — ну, как если бы Луна вдруг стала зеленой. Мы Лицо видим нечасто и, в основном, на собраниях, и оно там всегда высокомерно-плоское, далекое, бесстрастное — действительно похожее на Луну. И вот пожалуйста — Луна, а зеленая.
— Разбираете дело? — мужским голосом спросило Лицо.
— Да вот так... вот как-то. Разбираем, — хрипло произнес начальник.
Из-за спины Лица высунулся шеф службы безопасности: всех ее отделов и подразделений, всех восьми этажей — не совсем небожитель (на Олимпе прочно сидят только собственники), а скорее клерк, но очень высокого полета — и погрозил подчиненному кулаком.
— И к чему склоняемся? — без интереса спросило Лицо.
— К сожалению, 1.3.8 не доказан. Надо менять форму контрактов, я давно уже ставил вопрос на совещаниях. Можно доказать только нарушение в пунктах 2.4.5 и 4.3.11. Это бесспорно. Не тюрьма, правда, но и тут мы добьемся вполне сурового наказания...
Лицо присвистнуло.
Это было так неожиданно, что все присутствующие побелели, а я, наоборот, прыснула. Но, разумеется, не от особой какой-то радости — а только от испуга и напряжения. От этой плоской рожи я ждала не свиста, а чего-нибудь вроде: «Расстрелять!», поэтому и хихикнула, как ненормальная.
— Извините, — сказала я. — Это нервы.
— Да... — Лицо снова улыбнулось своей зеленой улыбкой. — То-то и оно. Пугать у нас умеют... А прощать?
— Что прощать? Кого прощать? — растерянно спросил из-за его спины начальник службы безопасности.
Даже взглядом не намекнет, что меня знает. Мне не надо его заступничества: хоть он и шишка, но по сравнению с Лицом — муравей. Разумеется, он никогда не пожертвует репутацией, но мог бы подмигнуть ободряюще или взглянуть на меня не с отвращением, а хотя бы нейтрально. Ты ведь хоть и небожитель, но мой знакомый. Не мой, скорее, а... Я смотрела на него во все глаза, покрываясь мурашками — мне уже было неинтересно, чем закончится весь этот ужас с увольнением.
Я вспомнила!
— Прощать молодого и ценного специалиста, который еще послужит нашей корпорации своим талантом! — отчеканило Лицо, немного срываясь на фальцет. — Не думаю, что это разумно: потеряв деньги, терять еще и кадры. Вы все виноваты в том, что кража стала возможной! И никаких выводов, как я вижу, никто не сделал! Ужесточить контракты вы предлагаете? То есть пусть воруют, лишь бы потом их строго наказывать? Хорошее предложение, сразу видно, что вам деньги акционеров безразличны. Что же касается вас, — Лицо повернулось к человеку, на которого я теперь смотрела, не моргая, боясь спугнуть воспоминание, — что же касается вас, то давно пора понять: всю систему защиты сделок нужно менять коренным образом! Коренным! Она устарела, и мы теряем на этом деньги. Пусть наши контракты вас не волнуют: следите не за контрактами, а за тем, за что вы получаете зарплату! Наплодили сотни отделов — зачем, если ничего не меняется? Нет уж, если мы кого-то и будем увольнять в ближайшее время, то, скорее, вас, а не ее!
Лицо повернулось и покинуло зал, не прощаясь. И снова пространство за дверью зашевелилось, закопошилось, затопало, зашепелявило рациями — и отдалилось.
Вся сцена очень напоминала внезапную отмену казни на средневековой площади: обвиненная в ведовстве, я уже почесала спину о хворост, к которому привязана, священник прочел надо мной молитву, палач застучал огнивом, заулюлюкала толпа, кто-то уже упал, закатив глаза... Но тут с небес спустился Бог и сказал: «Это неразумно. Мы потеряли ее душу, а теперь теряем и тело! А ведь тело — это ценный материал, в нем есть жир, и кости, и сухожилия. И вы предлагаете все это сжечь! Нашли топливо!» Примерно так.
Немое стояние над столами продолжалось еще несколько секунд. Наконец, все немного пришли в себя, начали смущенно качать головами, кашлять, кто-то даже перекрестился...
Мне их было жалко. Они работали два месяца, и они были абсолютно правы: я не должна была клеветать на себя, так как этим накосила ущерб имиджу компании, и обязана была уволить наркомана. Но приказы Лица даже мысленно не оспариваются. Как же они выйдут из положения?
Они вышли вполне благородно. Даже с юмором.
— Вы все видели сами, — произнес начальник, повернувшись на стуле. — Можете возвращаться на свое рабочее место.
— Странно, что мы не выписываем ей премию! — зло сказал главный по компьютерной защите. На него зашикали.
Я повернулась и пошла к дверям.
— Да ладно! Так все можно проглотить! — понизив голос, сказал он тем, кто шикал.
— И проглотим! Ты не понимаешь? Это ходатайство такого уровня... Не лезь.
— Какой бардак! Видели, в итоге наш шеф будет крайним!
— Она Его любовница, что ли? То-то, такая молодая, а начальница отдела...
— Так Он все-таки мужчина? А говорили, женщина...
— А что, у женщин любовниц не бывает?
— Ну и бардак!
Это были последние слова, которые я расслышала. Дверь за мной закрыли.
Я зашла за угол и упала в кресло, переводя дыхание. В этом странном заступничестве я ничего не понимала! Но и думать о нем уже не было сил — настолько меня поразило то, что всплыло в памяти при виде начальника службы безопасности.
Да! Я говорила о нем в день ссоры! И я действительно солгала, когда похвасталась: «Наш шеф службы безопасности мне сегодня все рассказал!» Это была безобидная ложь, она не принесла никому никакого вреда, а мне самой она не принесла пользы, но дело в том, что в нашей дружеской компании был человек, который знал, что я говорю неправду.