— Дорого, — успокоила меня Елена.
— А кофе не остывает?
— Там внутри мини-кухня. Точнее, как мини... Это у тебя в квартире мини, а у них — нормальная кухня.
— Но почему не приготовить кофе дома?
— У них не предусмотрена кухня. Вообще. Проектом не предусмотрена. Это такая мода. — Елена нахмурилась. Она тоже хотела соответствовать, но утренний микроавтобус Антон бы не потянул...
Из-за коробок выглядывал какой-то инструмент. Он представлял собой палку с лопаткой на конце. Лопатка была перпендикулярна палке и наточена. Как-то это все называется... Но это для сада, точно. Я на правильном пути.
Действительно, в этом углу сарая садовник сложил свои инструменты и прикрыл тряпками. Но веревки могло и не оказаться — все-таки прошло уже четыре месяца, как Антон купил ее для каких-то нужд. Скорее всего, для подвязывания кустов. Может, по просьбе садовника, а может, и по собственной инициативе. На всякий случай. Раз уж заехал в магазинчик.
Что-то захрустело под пакетами с землей. Сердце мое замерло. И тут в доме зазвонил телефон.
Я испуганно подошла к приоткрытой двери сарая, выглянула наружу. Стеклянная стена опечатана, как и парадный вход, а вот окно в Еленином кабинете закрыли неплотно. Треньканье телефона доносится оттуда. Это мелодия личного номера.
Елену убили полтора месяца назад. Неужели остался кто-то, кто не знает, что она мертва?.. Пока я думала об этом, телефон замолчал.
Я повернулась к садовым инструментам. Отсюда, от двери, мне было лучше видно, что хрустело под землей и палками... Это он, цветок папоротника. Близнец того, что лежит в моей сумке...
Снова обернув руку краем рубашки, я достала нераспечатанный пакет с веревкой Веревкина. Целиком искусственная, она красиво поблескивала сквозь пластик. «Змея» — назвали ее и Горик и Виталик. «Ну-ка, открой пакет! — словно говорила она. — И я докажу тебе, что мой блеск не случаен. Я не химическая, я натуральная. Я вся в чешуе. Все, что я делаю, я делаю ласково...»
«Иди ты знаешь куда! — ответила я. — Ласковая». И поморщилась. Все-таки это нехорошее место. Уже второй раз я ощущаю здесь присутствие всякой гадости. Здесь я бы не смогла открыть пакет. Это кажется мне немыслимым: я боюсь укуса!.. Наверное, просто устала...
Телефон в доме зазвонил снова. Теперь он был настойчивее: все время, пока я утрамбовывала пакет в разбухшей сумке, перекладывала там все, снова уминала, пока накрывала инструменты тряпками и совала коробки с фотографиями на место, он звонил и звонил, словно тот, кто набрал Еленин номер, потерял терпение и решил дозвониться во что бы то ни стало.
Я вышла из сарая, прижала дверь камнем на случай дождей, оглянулась на стеклянную стену дома. Она слабо дребезжала в такт звонкам. В ее зеркале отражалась я сама на фоне неопрятно разросшейся травы, решетчатой беседки и сосен вдалеке. «Вот как выглядят змееловы! — подумала я. — И даже не вздумай идти на этот звон!» Я погрозила пальцем собственному отражению в стекле... И — что сделаешь со своим характером! — двинулась ему навстречу. Мне показалось, телефонные звонки стали радостнее.
Пломба на двери была наклеена небрежно, но мое отраженное лицо, когда я ее отдирала, все равно было бледным от волнения.
Я вошла в дом.
В нем уже поселилось запустение. Кондиционеры давно не работали, и кислый запах наполнял прежде ароматные комнаты. Многие вещи были сдвинуты со своих мест, из комодов торчало белье, посуда в резном шкафчике собралась в углу и испуганно таращилась из-за приоткрытой дверцы. Помню, следователь простукивал все стенки: искал дополнительные сейфы с документами.
Телефон продолжал звонить. В пустом доме его звук был страшен. К тому же сгущались сумерки. Солнце исчезло за какие-то секунды, ушло за подлесок, сад прильнул к стеклу, всей своей темнотой вглядываясь в содержимое анфилад. Стараясь не думать о том, что Еленин кабинет примыкает к ванной, я двигалась навстречу телефонным звонкам и молилась о том, чтобы они дождались меня. Внезапно наступившая тишина в этом доме была бы еще страшнее.
— Але, — сказала я, не поднося трубку близко. Мне теперь все предметы здесь казались змеями, способными укусить.
— Господи! Наконец-то! — сказал Антон. — А то я уже начал волноваться.
Бывают такие ситуации... В старину о них писали: «комическое несоответствие», и, по теории, они должны смешить. Именно так: человек, разоривший не один десяток людей, преступник, разыскиваемый по нескольким статьям, в сумме дающим лет шестьдесят тюрьмы, муж женщины, которую повесили в собственной ванной, накачав предварительно наркотиками, парень, которого многие люди числят умершим, — он «уже начал волноваться»!
— И давно начал? — осипшим голосом спросила я.
— Не будем сейчас об этом! — строго сказал он. — Где Елена?
— А ты где?
— Слушай, ты наивная... наверное, добрая, да, добрая, но ты плохо знаешь жизнь... И я не обязан ни перед кем отчитываться. Я позвонил не для этого. Если Елена еще не отошла, то я не буду с ней говорить. Мне не нужны истерики, у меня много разных проблем... Нет, истерики мне не нужны. Тем более твои.
— Я и не собираюсь устраивать истерики.
— Ну, я неправильно выразился. Нравоучения, вот. Мораль. Мораль мне не надо читать, понимаешь? Ты наслушалась Елениных обвинений, я знаю. Что еще она может говорить обо мне? Только плохое! Вот имеет ли она для этого основания, это другой вопрос! Дом не продали, как я погляжу. Значит, все хорошо. Значит, мой расчет верный... Этот дом был нужен ей, ради нее содержался. Мне нужно совершенно другое... Это он выкупил его?
— Кто он?
— Ой, не надо делать твой обычный вид ничего не знающей дурочки! — (что и требовалось доказать: это был мой «обычный» вид в их глазах) — Возможно, ты и есть дурочка, но не в такой же степени, в самом деле? Ты работала с ее любовником в одной корпорации, кто он там у вас, шишка, да? Елена не пропадет, это я всегда знал! Так это он выкупил дом? Там большая сумма, конечно, но мне говорили, что он страшно богат...
— Нет, я бы не сказала. Он же обычный служащий...
— Ты это точно знаешь? — спросил Антон. По его голосу было понятно, что он не хочет знать правду. Он хочет думать, что Елена осталась при богатом любовнике. Что он, Антон, освободил ее. — Впрочем, что ты можешь знать! Тебе ничего не видно с твоего места. Там знаешь как воруют! У него, может быть, скромная зарплата, но ведь есть еще поборы с подчиненных, разные проверки, на которых зарабатываются основные деньги... Ты ничего не знаешь, даже не представляешь себе...
— Ты путаешь нашу корпорацию со своим банком.
— Не надо, я же просил! Все! Скажи себе честно: «Во мне говорит зависть. Я завидую Антону и Елене!» ...Где она?
— Она умерла, — сказала я. Честно, как он и хотел...
— Как умерла? — ошеломленно переспросил он.
— Покончила с собой. Повесилась. Нашла в сарае веревку и повесилась.
— Да ты что! — изумился он. — Вот дура! А чего?
— Чего?! — тут уже я изумилась. — Ты спрашиваешь о причинах? Может, у тебя есть какие-нибудь догадки? Не было ли у нее проблем в последнее время? Может, несчастная любовь? Ты близкий человек, ты должен знать.
— Истеричка... — сказал он. Непонятно было, к кому относились эти слова, ко мне или к ней. — То-то я дозвониться не могу!.. И давно?
— В день твоего исчезновения.
— Кошмар. Но это, конечно, не из-за меня. Ты понимаешь? А если и из-за меня: какой надо быть идиоткой, как надо любить деньги, чтобы повеситься из-за того, что муж залез в долги... Нашла веревку в сарае? Да, я покупал. В красном пакете. Мы с твоим Алеханом заехали как-то в магазинчик, он тоже себе взял... Слушай, а он передал ей письмо? Я ведь ему звоню, звоню.
— Давно звонишь?
— Да вот тоже, как устроился... Недели две. Я уже две недели их разыскиваю! И Елену, и мужа твоего... Тебе не звонил, я ведь знаю, какая ты вся из себя правильная. Начнешь нотации читать... Так где Алехан-то? Я ему сказал: как она успокоится, передай ей письмо. Ну, получается, он не успел.
— И что ты написал?
— Это личное. Но в общем... Что так сложились обстоятельства, что деньги я тратил на нее, так что и она должна нести какую-то ответственность... Мне надо было срочно скрыться. А бежать со мной — это не для Елены. Она дорогая женщина, ей проще найти нового любовника и сосать из него. А я уж как-нибудь...
— Судя по суммам, которые ты украл, не как-нибудь.
— А ты их считала, эти суммы?
— Микис считал.