За Хонэн-Ин и по его бокам располагалось небольшое кладбище с семьюдесятью или восемьюдесятью надгробиями. Кэндзи и Кейко обнаружили кладбище в прошлом году, исследуя на свой страх и риск окрестности. Здесь покоились многие из выдающихся жителей Киото, умерших в XX веке, в том числе знаменитый романист Дзюнъитиро Танидзаки и врач-стихотворец Ивао Мацуо. Кладбище сделалось местом свиданий Кейко и Кэндзи. Однажды, после того как молодые люди прочитали «Сестер Макиока», шедевр Танидзаки, описывающий жизнь Осаки в 1930-х годах, они около часа просидели возле надгробия автора и пересмеивались, обсуждая, на которую из сестер Макиока больше похожа Кейко.
В тот день, когда мистер Ватанабэ известил сына о том, что семья перебирается в Америку, дождь пошел еще до того, как Кэндзи и Кейко добрались до Хонэн-Ин. Там Кэндзи свернул направо, на узкую аллейку — в сторону старой калитки под соломенной крышей. Как и ожидала Кейко, в храм они не вошли, а поднялись вверх по ступеням, ведшим на кладбище. Но Кэндзи не остановился возле могилы Танидзаки, он поднялся повыше — к другой могиле.
— Тут похоронен доктор Ивао Мацуо, — сказал Кэндзи, извлекая электронную записную книжку. — Я хочу прочесть несколько стихотворений.
Кейко шла возле своего друга, они жались теснее, стараясь укрыться под одним зонтиком от легкого дождя. Кэндзи прочел три стихотворения.
— А теперь последнее. Особое хайку, написанное другом доктора Мацуо:
Они помолчали, потом Кэндзи вновь — по памяти — повторил хайку. Кейко встревожилась, даже чуть испугалась, увидев, что серьезное выражение не покидает лица Кэндзи.
— Стихотворение говорит о расставании, — тихо произнесла она. — Ты хочешь сказать мне, что…
— Я не хотел, Кейко, — перебил ее Кэндзи. — Просто отца направили работать в Америку, — добавил он, помедлив несколько секунд. — Мы переезжаем в следующем месяце.
Кэндзи не ожидал увидеть такую печаль на прекрасном лице Кейко. Когда она поглядела на него этими жуткими в своей скорби глазами, он подумал, что его сердце вот-вот разорвется. И он обнял ее под этим послеполуденным дождем, и оба плакали и клялись, что будут вечно любить друг друга.
Молодая официантка в легком голубом кимоно и старомодном оби отодвинула в сторону экран и вошла в комнату. В руках у нее был поднос с сакэ и пивом.
— Осакэ онегаи симасу,[23] — вежливо проговорил отец Кэндзи, подставляя чашечку.
Кэндзи пригубил холодного пива. Вернулась официантка постарше с маленьким блюдом закуски. Посреди его был какой-то моллюск под легким соусом, но Кэндзи не мог определить ни ракушку, ни соус. В свои семнадцать лет, прежде чем оставить Киото, он едва ли съел больше горсточки этой кайсэки.[24]
— Кампай,[25] — произнес Кэндзи, звякнув своим бокалом о чашечку отца. — Спасибо тебе, отец. Обедать здесь вместе с тобой — честь для меня.
«Ките» был самым знаменитым рестораном в районе Кансай, а может быть, и во всей Японии. Кроме того, он был ужасно дорогим, потому что здесь сохранялись все традиции персонального обслуживания и отдельные кабинеты для еды; блюда по сезону изготавливались только из самых качественных продуктов. Каждая перемена блюд веселила глаз и радовала небо. Когда мистер Ватанабэ сообщил сыну о своем намерении отобедать с ним вдвоем, с глазу на глаз, Кэндзи и в голову не пришло, что речь идет о «Ките».
Они говорили об экспедиции на Марс.
— Сколько японцев среди космонавтов? — спросил мистер Ватанабэ.
— Хватает, — ответил Кэндзи. — Около трех сотен, если я не ошибаюсь. Япония поставила многих главных специалистов. Большую по численности группу имеет только Америка.
— А ты знаешь кого-нибудь из японцев?
— Двоих или троих. Ясуко Хорикава недолго училась в моей школе в одном из старших классов. Возможно, ты помнишь ее: очень умная, с кроличьими зубами, в толстых очках. Она работает — точнее, работала — химиком в корпорации «Дай-Ниппон».
Мистер Ватанабэ улыбнулся.
— Да, кажется, помню, — сказал он. — Она как-то была у нас, когда Кейко играла на пианино.
— По-моему, да, — непринужденно отозвался Кэндзи. Он рассмеялся. — Впрочем, сам я кроме Кейко в тот вечер никого не видел.
Мистер Ватанабэ опорожнил свою чашечку. Молодая прислуга, ожидавшая стоя на коленях в уголке застеленной татами комнаты, подошла к столу, чтобы наполнить ее.
— Кэндзи, меня волнуют эти преступники, — проговорил мистер Ватанабэ, когда молодая леди удалилась.
— О чем ты, отец? — спросил Кэндзи.
— Я читал в журнале большую статью о том, как МКА набирало в вашу колонию Лоуэлл несколько сотен заключенных. В ней подчеркивалось, что преступники после ареста ведут себя идеально и обладают выдающимися способностями. Но зачем потребовалось набирать их?
Кэндзи отпил пива.
— Дело в том, отец, — ответил он, — что в процессе набора мы столкнулись с определенными сложностями. Во-первых, мы переоценили число желающих и установили чересчур строгие критерии отбора. Во-вторых, неправильно был выбран сам срок. Для молодых — в особенности — он слишком долог. Что еще более важно, пресса оказала весьма отрицательное влияние на процесс комплектования. Когда мы ждали заявлений, повсюду в журналах появилось множество статей (даже были созданы «специальные» телепередачи) о гибели марсианских колоний в прошлом веке. Люди побоялись, что история вновь повторится и их оставят на Марсе.
Кэндзи чуть помедлил, но мистер Ватанабэ молчал.
— Кроме того, как ты прекрасно знаешь, проект страдает от перемежающейся финансовой лихорадки. Бюджетный нажим в прошлом году, собственно, и заставил нас обратиться к услугам образцовых и квалифицированных заключенных, чтобы решить проблемы комплектования и финансового дефицита. Они будут получать минимальные оклады, но заключенным предоставлены достаточные льготы, позволяющие привлечь их внимание. Отбор в экспедицию гарантирует каждому амнистию и свободу на Земле после пяти лет пребывания в экспедиции. Важен еще тот факт, что бывшие заключенные станут такими же полноправными гражданами колонии Лоуэлл, как и все остальные… им не нужно будет подвергаться неприятной обязанности подчинять всю свою деятельность…
Кэндзи остановился. На стол подали два кусочка отварной рыбы, нежных и прекрасных, посреди пестрых листьев. Мистер Ватанабэ взял один из кусков рыбы палочками и откусил.
— Ойсии десу,[26] — прокомментировал он, не глядя на сына.
Кэндзи потянулся к собственному куску (разговор о преступниках в колонии Лоуэлл явно закончился) и поглядел за спину отца; там располагались сады, которыми прославился ресторан. По полированным ступенькам бежал ручеек, его окружало с полдюжины роскошных карликовых деревьев. Обращенное к саду сиденье за трапезой всегда считалось у японцев почетным. Мистер Ватанабэ настоял, чтобы Кэндзи смотрел на сад во время своего последнего обеда.
— А вы не сумели привлечь китайцев? — спросил отец, когда с рыбой было покончено.
Кэндзи покачал головой.
— Лишь несколько человек из Сингапура и Малайзии. Китайское и бразильское представительства запретили своим гражданам участвовать в экспедиции. От бразильцев этого можно было ожидать — их Южно-Американская империя практически находится в состоянии войны с СОП, — но мы надеялись, что китайцы смягчат свою позицию. Выходит, сотню лет полной изоляции не так легко изгладить из памяти.
— Их нельзя винить в этом, — отозвался мистер Ватанабэ. — Этот народ ужасно пострадал в дни Великого хаоса. За пару недель испарился весь иностранный капитал, и экономика разом рухнула.
— Нам удалось собрать немного чернокожих африканцев (быть может, около сотни) и горсточку арабов, но в основном наши колонисты — выходцы из стран, вносящих в МКА существенный вклад. Этого и следовало ожидать.
Кэндзи вдруг ощутил смущение. Пока разговор шел только о нем и его деятельности, и во время следующих смен блюд Кэндзи расспрашивал отца относительно его работы в «Интернэшнл роботикс». Мистер Ватанабэ, являвшийся в настоящее время главным распорядителем в корпорации, просто расцвел от гордости, когда речь зашла о «его» компании. Она была крупнейшим в мире производителем роботов, обеспечивающим нужды различных контор и заводов. По ежегодному объему продукции ИР, как всегда называли компанию, находился в числе первых пятидесяти мировых производителей.
— На следующий год мне исполнится шестьдесят два года, — сказал мистер Ватанабэ. Несколько чашек сакэ сделали его необычайно разговорчивым. — Я уже подумывал об отставке. Но Накамура считает это ошибкой. Он утверждает, что компания по-прежнему нуждается во мне…
Когда пришел черед фруктов, Кэндзи с отцом снова беседовали об экспедиции. Кэндзи пояснил, что Наи и прочие азиатские колонисты, приписанные к «Пинте» и «Нинье»,[27] уже прибыли в тренировочный центр на южном Кюсю. Из Киото он сразу же намеревался отправиться к своей жене. А потом, после десяти дней тренировок, их в числе прочих пассажиров «Пинты» доставят на «Низкоорбитальную станцию», где в течение недели они будут привыкать к невесомости. В качестве завершающего этапа околоземных перемещений космический буксир должен был доставить их на «Геосинхронную орбитальную станцию-4»; там в настоящее время собирали и оснащали «Пинту», проводя одновременно проверки систем перед долгой дорогой на Марс.
Молодая официантка принесла две рюмки с коньяком.
— Твоя жена воистину великолепна, — проговорил мистер Ватанабэ, сделав маленький глоток. — Я всегда считал тайских женщин самыми красивыми в мире.
— Она прекрасна не только телом, — торопливо добавил Кэндзи, вдруг ощутивший тоску по своей молодой жене. — Наи еще очень умна.
— Английским владеет превосходно, — согласился мистер Ватанабэ. — Но твоя мать утверждает, что японский у нее не в почете.
Кэндзи ощетинился.
— Наи попыталась говорить по-японски (она ведь никогда не изучала его) лишь потому, что мать отказалась разговаривать с ней по-английски. И поступила так специально, чтобы Наи…
Кэндзи осадил себя. Выступление в защиту Наи сейчас было, пожалуй, неуместно.
— Гомен насаи.[28]