Так, еще одна проблема. Внутренняя. Только вот как теперь реальную жизнь отличать от той, что привиделась? Кто он на самом деле, была ли Маринка на площадке? Но, по словам тети Дуси, так получается, что и самой площадки не было. И вертолета тоже. Сергей сильно потряс головой, пытаясь сбросить навалившиеся предположения и наваждения. Лучше бы он умер и объяснялся уже перед теми святыми, что караулят у врат господних. А то теперь придется отвечать за содеянные дела какого-то ужасного урода-грабителя и убийцы.
Ну и пусть. Он согласен. Лишь бы этот проклятый вертолет не падал на площадку, где его дожидалась самая любимая девочка в мире. По глазам Сергея текли слезы жалости и страдания от потери того, чего он любил. Ведь в любом случае и при любом раскладе он теряет ее навсегда, поскольку в этом мире ее не было, а в том мы погибали вместе. И что тогда лучше, а что хуже — трудно и невозможно определить.
Он не услышал в раздумьях, как открылась дверь в камере, и вошла тетя Дуся. Она, молча, села на табуретку и с легким удивлением и некими сомнениями смотрела на его слезы, на это скорбное, печальное и тоскливое грустное лицо. Видать, не ужасы, свершенные в поисках легкой наживы ради глотка вина, не жалость к самому себе, а нечто тяжелое, пережитое мучает и терзает душу. Не похож он был в суде на грешника, переживающего раскаяние. Она не понимала и с трудом с недоверием вспоминала все ужасные рассказы про свершенное им преступление. Как не похож сейчас этот взрослый красивый человек на хладнокровного убийцу двух стариков. Перед ней лежал потерянный и страданиями измученный молодой мужчина, женатый на красивой женщине, подарившей ему трех прекрасных детей. Что же заставило пойти его на это преступление?
Он вдруг почувствовал ее присутствие и вздрогнул, открывая глаза, смущенно отворачиваясь, вытирая незаметно эти внезапные нахлынувшие без разрешения слезы.
— Больно? — спросила тетя Дуся. — Переживаешь? Вот так ошибешься случайно, а жизнь перечеркнута.
— Странно и непонятно, — немного равнодушно и печально ответил Сергей, пытаясь улыбнуться.
— Скажи, сынок, зачем тебе все это нужно было? Ради чего натворил бед таких ужасных? Ведь вижу по глазам, что страшно переживаешь и раскаиваешься. Такой глупой выходкой всю молодость загубил, если не все остатки никчемной жизни, если влепят пожизненно.
— Тетя Дуся, — даже немного повеселевшим голосом спросил Сергей. — А вы, простите ради бога, камеры не перепутали случайно? Вот так, но почему-то второй раз подряд, шли к кому-то иному, а вновь попадаете ко мне. Уж больно, в чем-то несвойственном для моей натуры, сыплете на меня какие-то кошмарные обвинения.
— Да ты у меня единственный такой во всей тюрьме. И мать твоя просила для тебя сигареты передать. Не положено мне такие передачи делать, да слезно просила, зная, что охрана знает меня и уважает. Никто и проверять не станет, чего несу в своем чемоданчике. Вот и уговорила, что именно тебе они нужны, а не кому-либо другому.
— Спасибо, тетя Дуся за хлопоты, да излишни они, ни к чему. Ведь, не курящий я, а уж тем более про мать как-то нелепо слушать. По сути, я, тетя Дуся, круглый сирота. Схоронил обоих родителей много лет назад, так что, не для меня вы передачу несете.
— Господи, — перекрестилась женщина, с недоверием поглядывая на пациента. — Да что же ты при жизни родных своих сиротой называешь себя. Грешно это. А курить когда бросил? Давно уже?
— Нет, не так давно. На спор с одним товарищем. Он тоже не очень верил мне, а я поспорил, что докажу свою правоту, а за это курить брошу. Выиграл. А теперь, как видно в сложившейся обстановке, опять придется с кем-то спорить и доказывать, что вы путаете меня с неким иным монстром, покусившимся на жизнь неведомых мне стариков.
— А ревел тогда от чего? Если ни в чем не виновен, то так не переживал бы со слезами на глазах. Не прячь, можешь не стесняться. И так заметно, как бегут и не могут удержаться в твоих глазах. Вон, как переполнились, что вода через край чашки. Видать, совесть заела, очнулся и понял, чего натворил. Ох, таишь ты тайну некую, сынок, да не пойму никак ее! А вдруг и в самом деле, с головой чего у тебя? Мне тогда по инстанции доложить придется, что непорядок у тебя. Только вот, будет ли судьба твоя от этого лучше, сомневаюсь я лично.
— Тетя Дуся, если бы вы только знали, как я мечтаю сойти сейчас с ума! Она тогда, по всем законам природным, в живых должна остаться. Неужели опять кто-то напакостил, а на меня вину переложил, пока я пребывал в таком вот сумасшествии? Но убить я не мог даже мерзопакостного и слишком скверного человека. Я по природе человеколюбий.
— Совсем запутал ты мои мозги, — отчаянно проговорила женщина. — Да кто же она такая, в таком случае, что ты винишь себя в ее смерти и так горестно страдаешь? — но потом не выдержала и уже громко воскликнула, пытаясь обвинить и обличить убийцу. — Нормальный человек на твоем месте должен за свои деяния убиваться, переживать, а он о какой-то девчонке никак не забудет. Да что же с ней произошло? Поделись со мной, покайся, расскажи всю правду, может и самому полегчает. А вместе уж и разберемся с твоими загадками и заморочками.
— А вы точно ни с кем другим меня не путаете? — подозрительно спросил Сергей, вглядываясь в лицо тети Дуси.
— Да ни с кем. Даже если бы специально захотела, и то не вышло бы. Ты один такой на всю тюрьму. Просто тебя не разрешили отправлять в больницу, так как доктор не счел твои травмы серьезными. Ты больше от страха обмишурился. Глупый мальчишка с покрашенной палкой напал на тебя, а так и шишки приличной на твоей башке не вскочило.
— А почему она должна вскакивать? — уже весело с улыбкой на устах спрашивал Сергей.
— Ну, — тетя Дуся слегка замялась и смутилась, словно отчитывается перед больным на голову пациентом. — Максим тебя по голове прямо в зале суда заехал. Да мальчишка слишком спешил, волновался, а ты вовремя узрел его и успел руками закрыться. Неужели и вправду все забыл, или так красиво притворяешься?
— Забыл? Как-то даже само слово смешно! Разве ваши обвинения можно забыть? Мне все ваши слова в диковинку, словно говорите о другом и совершенно неизвестном мне человеке. И обо мне, и о моих близких, которых никогда и не было у меня. Дети, мама. Еще и про жену. Разве в данный период у меня кто-то из них помнит обо мне?
Тетя Дуся достала из сумки толстую книжку и положила к себе на колени, приготовившись огласить ее содержание.
— А вот сейчас мы сверим некоторые данные. Я в регистратуре твоей поликлиники взял эту книжку. Твоя медицинская карточка. Толстая. Любишь ты болеть и лечиться, да и было от чего. Начнем. Значит, Митяев Сергей Владимирович. Это ты будешь?
— Я очевидное отрицать не могу. Он и есть я, но такой толстой книги про себя не приходилось встречать.
— А родители у тебя есть? Мать Екатерина и отец, разумеется, так же, как и твое отчество, Владимир.
— Были. Данные правильные, но не совсем точные. Это — чистая правда, что у меня были такие родители.
— Почему это были? Как же ты легко отказался от своих родных. А сигареты кто передает для тебя?
— Да бросил я курить, — пытался возмутиться Сергей, но сдержался, поскольку не мог винить тетю Дусю в этом заблуждении. Видно, здесь кроется некая тайна. — А были, поскольку отец погиб шесть лет назад, а следом мама умерла от болезни. Сердце.
— И ты будешь утверждать, что нет у тебя ни жены, ни детей? Как так легко от всех отказался, словно и не было никого.
— Жена была. Нет, не успели развестись, но собирались. К другому ушла она. А сын в прошлом году в училище поступил, летное, на штурмана. Считайте, что самостоятельный стал. Там на полном государственном обеспечении, а после окончания уедет в другой город.
— Сынок, о каком училище ты говоришь? Маленькие они у тебя еще. Две дочери у тебя и сынок: все погодки. Дочкам, если память не изменяет, восемь и шесть, а сыну пять годочков. А ты про училище да, про самостоятельность. И родители живы. Как же ты успел их похоронить, когда они у тебя живые и здоровенькие?
— Брр! — Сергей сильно потряс головой, пытаясь сбросить наваждение и эти сумасбродные слова пожилой медсестры. Кто-то из них точно сошел с ума и не желает возвращаться в разум. — Я всю жизнь мечтал хотя бы об одной дочери, а тут, оказывается, у меня их сразу две объявляется. Да я ради такого счастья горы ворочал да лучше дерьмо ведрами таскал, а не старушек, как Родион, топором мочил. Какая-то нестыковка у нас с вами получается. Чего-то, тетя Дуся, мы недопонимаем или перебираем.
— Странный ты мужик, Серега. Словно и отказываешься от собственных детей, а сам безумно радуешься, что они объявились. И безумным назвать тебя сложно. Удар был больше шокирующим, чем физическим. Погладил тебя Максим, хотя по его настроению хотелось смерти твоей. Он любил своих стариков, они для него были, как родители.
Затем слегка призадумалась и решила просто такую сложную дилемму.
— А вдруг и в самом деле все это последствия такого стресса? Чем черт не шутит. Эй, Серега, а ведь хреновую позицию ты занял, не выход это. В дурдоме тебе придется не слаще.
— Какой еще такой дурдом? — Сергей даже побледнел от такой перспективы. — Да я не только в дурдом, но и тюрьму совершенно не желаю. Мало ли кто там наломал дровишек и нашкодил, паршивец этакий, так, зачем мне за него еще и отвечать? Не моя эта карта, некоего тезки, так много схожего со мной, дайте-ка мне глянуть на ней!
— Погоди, — притормозила его порывы тетя Дуся. — Давай пройдемся по всем твоим болезням, так может, и признаешь чего. Опустим всякие свинки и ОРЗ, ангины тоже ни к чему, хотя их у тебя слишком часто наблюдаю, а вот есть намного приметнее и серьезнее.
— Я, тетя Дуся, вообще себя больным, а особенно во взрослом состоянии, не припоминаю. А детство с его болячками позабылось. И там были лишь насморк и кашель. Сложней недугов не припоминаю.
— Да? А вот банальное удаление аппендицита. Такое забывается лишь в большом хмелю. И сроки небольшие, всего полгода назад. Такое спрятать не удастся. А вот еще одна операция: два года назад ногу порвал об арматуру на свалке. Тоже зашивали, шрамы страшные остались. О, тут еще и гепатит, и почки, и гастрит. Да ты целая кладезь заболеваний. По-моему, ты больше инвалид, чем здоровый.
Сергей протянул руку и взял медицинскую карту. Он с минуту рассматривал ее страницы, затем задержался на первой, где указаны данные пациента с его возрастом и адресом проживания. Сначала он порадовался, что много нестыковок, словно она описывала иного человека, но вдруг от неожиданности вздрогнул и бросил карту на пол. Лицо покрылось испариной и синеватой бледностью, глаза забегали по камере в поисках истины. Это не просто чужая карта, но она к тому же еще и из иной жизни.
— Что с тобой, парень, кого увидал ты в ней? — тревожно спросила тетя Дуся, поднимая карту и вглядываясь в страницы. — Тебе худо?
— Очень, тетя Дуся. Это же все не про меня. Там сплошная ложь, однако, правды я еще больше боюсь. Вот тогда точно попаду в психбольницу. Вы мне только обещайте, что все, рассказанное мною, вы, если не сохраните в тайне, то не воспримите всерьез. Может тогда, и осмелюсь поделиться с вами своими бедами.
— Ладно, что с тобой поделаешь, будем считать, что пришел на исповедь, а все, сказанное на исповеди сохраняется в тайне. Ну, понимаешь, приглашенный тобою священник в камеру. Уж больно любопытно самой правду узнать, чего там тебя так напугало в карте.
— Дата рождения. Она настолько дикая и придурковатая, что и верить в нее невозможно.
— Так может в регистратуре ошиблись всего-то. Мало ли чего не написали, всякое бывает.
— А какой сейчас-то год?
— Что за вопросы глупые? Ну, 2008, а что?
— Нет, ничего. Только то, что я и в самом деле чокнулся. Однозначно, иначе никак такое не объяснишь. Мне в этом году должно исполниться 58 лет. А родился я 1950 году. В середине лета, 15 июля. Вот такие пироги, тетя Дуся, вы мне можете в такую галиматью поверить?
— А я в 1951 году. Так что тогда получается, сынок, что ты на целый год старше меня?
— Вот и я про то же самое и говорю. Как вам такое понравилось? Не было у меня отродясь никаких болезней, так как порою от переизбытка здоровья самому тошно бывает. Я — пилот гражданской авиации. И по медицинским показателям с космонавтами сравниться могу, а вы мне здесь начитали разнообразных недугов. Таких близко к вертолету не допускают, а не то, что вообще в авиацию. Даже заправить вертолет не позволят.