— Ищите, смотрите, только повнимательней, чтобы потом не предъявлять претензий, что проглядели.
— Чего? — испуганно спросила тетя Дуся. — Мне что искать нужно, как-то не пойму я тебя?
— Шрамы ищите, болезни, мои недуги. Но и не это меня поражает. Я не мог выжить после такого падения вертолета в этой куче обломков. Он полностью вышел из моего повиновения и падал, словно кирпич, сброшенный с крыши многоэтажного дома. А на моем теле я не обнаружил даже мелких царапин и ссадин.
Теперь пришла очередь бледнеть тете Дусе. Перед ней лежал обнаженный, атлетически сложенный спортивный молодой мужчина лет тридцати- тридцати трех. Но больше ее поражало отсутствие шрамов после таких сложных операций по удалению аппендицита. По карте значится, что операции было две, поскольку он оказался гнойным, и речь шла не просто об удалении, как о спасении жизни пациента. Потом через месяц была повторная операция. И за полгода не мог так идеально и бесследно исчезнуть шрам, что даже следов не видать.
Не обнаружила она шрамов после операции на ноге. А тут описывается о серьезной ране, рваной, грубой. А перед ней лежал Сергей Митяев, но не тот, чья медицинская карта была у нее в руках. И этот атлет не походил на слабого безвольного пьяницу, который не сумел толком справиться со стариками, как описывается в деле, и убил-то их совершенно случайно и случайным оружием. А мышцы этого Сергея говорили о силе, о здоровье, которое не тронуто алкоголем и той беспутной жизнью, что соответствовала подсудимому. Этот атлет и без оружия справится легко и беспроблемно с таким старыми и немощными. Но еще ее поражало несовпадение информации о дате его рождения. Разве похож он был на 58 летнего мужика?
— Тетя Дуся, давайте все по порядку: вы сначала расскажете о том Митяеве, за которым вы приставлены ухаживать и которого знаете по информации и разговорам. А потом я сам о себе настоящем поведаю. Мы и сравним тогда, что и как получается. Я обещаю говорить вам чистую правду и без прикрас, даже если в моей биографии и имеются негативные моменты. Вы ведь не собираетесь докладывать выше? Я думаю, что мы сами разберемся и решим, как мне выкручиваться дальше.
— Хорошо, — тяжело вздохнула тетя Дуся и собралась с мыслями, восстанавливая потерянное душевное равновесие.
И тетя Дуся поведала ему историю попытки ограбления двух стариков со всеми подробностями, какими обладала она сама. Немного рассказала и о самом Митяеве и о его семье. Что сама видела, а что люди рассказывали. Ему тридцать лет, женат, жена Наталья. Немного моложе его, а может, выглядит так хорошо. Родители живы и здоровы. Отец Владимир еще не на пенсии. Наверное, ровесник того Сергея, о котором он говорит сам. А мать Екатерина женщина моложавая, но уже на пенсии, стало быть, есть 55. Работают все они на вагоноремонтном заводе. Да в городе почти все на нем и работают. И Сергей там же. По началу, как и следует из материалов дела, мастером участка, а затем за пьянку скатился до грузчика. Она больших подробностей не знает. Жена Наталья в школе. Географию преподает. Вот и все.
— Ты, если так уж сильно желаешь, потерпи, я потом подробнее узнаю, если так уж хочешь.
— Хорошо, мне и этого достаточно пока. Ну, а если поверите, то потом, вполне возможно, мне потребуются подробности. А сейчас остановимся на этих фактах. Ну, а о себе немного неординарно и парадоксально. Вы принимайте, как оно есть, поскольку объяснений у меня нет. Родился, как и говорил, в 1950 году. Погодите, не нужно перебивать, — остановил Сергей попытку тети Дуси возразить и вмешаться в рассказ. — Вы уже с моим здоровьем разобрались и заметили несоответствие этих двух Серег. Я понятия не имею, что же произошло на самом деле, но в этом мире мне нужен хоть один соратник, сумевший поверить и поддержать меня.
Вполне возможно, что потом когда-нибудь станет ясно в этой чехарде, но сейчас даже простейшая моя биография выглядит нелепо и нереально. Но в тот критический миг мне исполнилось восемнадцать. А сыну было восемнадцать. Вот так случилось в моей молодости, что мы с моей женой Галиной со школьной скамьи знакомы и стали еще в школе мужем и женой. Неофициальными. Я любил ее безумно, как никого уже в этой жизни и не смогу. Хотя не в этой, а в той. Здесь, как мне показалось, немного иной мир. Я после такой катастрофы угодил в другой мир. Сначала мне казалось, что так выглядит смерть, но все вокруг настолько реально и ощутимо, что мои мысли сами выглядели фантастично.
Но и сумасшествие исключаю. Если бы я свихнулся, то иными оказались бы лишь мозги. Но тут, как вы убедились сами, и тело не того Сергея, который должен был лежать в этой койке и в тюремной камере. Я — не он. А он — не я. Мы разные во всем. Ведь мое тело не соответствует тому изрезанному и сгубленному алкоголем телу. Да, в том далеком мире, что исчез под обломками моего вертолета, я никогда не был идеалом, но никогда не стал бы, даже умирая с голоду, поддонком, тварей и убийцей за глоток вина. Мне даже простое общеизвестное равнодушие противоестественно. И меньше всего теперь мне хотелось бы за этого подлеца сидеть в тюрьме, или совсем сгинуть по приговору суда.
— А что же такое могло случиться, сынок, что ты попал сюда? Разве бывает в жизни этакое с подменой. Да и как в тюрьме могло произойти, ведь никто не выходил отсюда.
— Да понятия я не имею. Только догадки фантастической тематики. Смещения в пространстве с перемещениями в параллельный мир. Глупо, но иного не могу придумать. Иные объяснения ближе психиатру. Как же мне теперь отмахаться от обвинений?
— Боже! — тетя Дуся сидела на стуле, но с трудом удерживалась на стуле, вцепившись руками в сиденье, чтобы не упасть на пол. Она ему верила, но такое невозможно представить. И вдруг, схватившись за сердце, он тяжело простонала. — Господи, все точно, я ведь сегодня не первый укол тебе делаю, который день уже.
— Ну и что тут страшного?
— А там нет следов от прежних уколов. Значит, все так и есть, как ты рассказываешь? Но так не бывает и не должно быть, Сережа. А мне-то как дальше вести себя, что делать-то, сынок? Скажи, милок, а плакал ты о ком? Что это за Маринка такая, в смерти которой винишь ты себя? Это она так же из той жизни? Я хотела сказать — из твоего мира.
— Да, — Сергей с силой сжал зубы, но предательская слеза выкатилась из глаза и застыла на щеке. — Мне кажется, что я убил ее. Я не хотел, это правда, тетя Дуся. Она бежала ко мне, навстречу мне, ведь мы так давно не виделись, а этот чертов вертолет заклинило. Он перестал подчиняться мне. И все, а потом я уже очнулся здесь.
— А может, спаслась все же? Ты ведь сам говоришь, что не видел самого момента гибели, когда уже упал на землю. А вдруг немножко отклонился влево, вправо. Всяко бывает.
— Спасибо, тетя Дуся, что верите мне, что сочувствуете, но страшен был последний миг, а я видел ее в ту последнюю секунду, прежде чем успел очнуться здесь.
— А как же не поверить, если все своими глазами вижу. Словам в жизнь не поверила бы, а факты отрицать глупо. Я помогу тебе, сынок, ты только крепись, выкарабкаемся.
"О Т Ч А Я Н И Е"
Задумал я о смысле жизни написать, с тобой, читатель, думой поделиться.
И вслух свои соображения сказать, как пред священником душой своей раскрыться
И благо времени хватает у меня, чтоб в глубине души немного покопаться.
А все терзания случились того дня, когда вопросами: зачем, решил задаться.
Зачем родила мать меня на белый свет? Зачем я в школу десять лет таскался?
Зачем же стольких долгих длинных лет и пил, и ел, и по миру мотался.
Я не могу себя никак понять, в чем смысл денег, что пытаюсь заграбастать?
Зачем позволил в плен себя загнать, чтоб всем знакомым заработком хвастать?
Зачем вещизмом обволокся, обложился, и банковый билет на знамя жизни прилепил?
Ведь сколько раз уже молился и божился, и столько раз мечты свои пропил.
А я хочу сменить весь этот рай на счастье, хочу покоя и глубинной тишины.
Но свист мотора, словно буря и ненастье устраивают мне пляску сатаны.
Свистят турбины, и скрипит железо. А сердце и душа в тоске глухой.
А сверху солнце светит бесполезно. Пустая автострада подо мной.
А я впустую совершенно глупо, дико сжигаю трудовые подвиги людей.
Я керосин и масло превращаю в копоть, пугая флору с фауной сотней децибел.
За мною по пятам цепные псы и волки зубами лязгают, пытаясь хлеб свой оправдать.
Кусаются, рычат, взлохматив холки, грозятся резать, изрубить, в куски порвать.
Острей и тоньше бритвы наша тропка. И в сторону нельзя уйти и тормозить.
Сойдешь налево — по уши в дерьме увязнешь, направо — грохнешься, захочешь вряд ли жить.
Притормозишь — вонзится в тело жало. Назад рванешь — о стену лоб сшибешь.
И ты идешь, себя судьбе сдавая, года считая, существуешь, не живешь.
Седой шакал, вонючий, грязный, потный со злобой тупо подсмотрел в окно.
И я, сорвавшись вправо, а не влево, лечу и падаю в липучее дерьмо.
Я задыхаюсь от бессильной злобы. Пытаюсь выбраться, цепляясь за брега.
Не знаю, выползу ли с этого болота, но вот отмыться не сумею никогда.
Вокруг шипения и радостные скрипы, вокруг моей беды и грязи торжества.