Король червей К утру мы вышли на тропу войны, Попрятались со страха грызуны, И черви, копошась в останках плоти, Не знают ничего о Ланселоте. Он пал, пронзенный посохом Гермеса, Когда горела ставка райсобеса, Бог-Император сочинского пляжа, Распятый на фасаде Эрмитажа. И в пасти грязной Данди-Крокодила Я потерял и псалтырь, и кадило, Иван-Дурак, уснувший на полатях. Как мало нынче Понтия в Пилате. Как много ныче калия в циане. Абориген на королеве Анне Читал стихи, и атомные бомбы Взрывались без особого апломба. В забытом всеми Караван-Сарае Я распознал хорал в собачьем лае; Я, вскормленный песками Самарканда, В бою с врагами потерявший гланды. В ужасных муках холодильник бьется. Заплачет клоун, бэнши засмеется, Когда король Артур пойдет nach Moskau, А я - игрок на тонких струнах мозгаНалью бокал игристого напитка И отварю к заутрене калитку. Пусть покорит Цзонгче и Миларепу Навязчивая музыка тустепа. И пятый рейх кружится в карусели. Увы! Мы и не пили, и не ели, Не сосны, не секвойи, не бамбуки, Мы и не ноги даже, и не руки. А кто ж мы? Я не знаю это даже, Но я спрошу у девы в бельэтаже, Пока лежу, сражен Экскалибуром: Моргана ты, или другая дура Вонзила в грудь мне это заклинанье Осенней иль весенне-зимней ранью. Я в будущем рожденьи стану дуче, Подайте мне парадные онучи. Что, вы сбежали с цирком переносным? Я схороню вас под станицей Тосно, Оставшись просто клапаном органа Быть может, ты была права, Моргана. В.Крупский, К.Константинов <[email protected] [email protected]>
Как меч из камня вынутый Артуром, Как семьдесят три тонны конфитюра, Как прима, поглощенная приматом, Я обожал на завтрак мирный атом. Но дни здесь коротки, и близок вечер, И пахнет миндалем от русской печи, И в бане уж не слышен стук "Максима", И я уснул... едино, неделимо.
К.Константинов <[email protected]>
Алисе Я не про осень. Было мне известно она исчезла в толщине зеркал. Но этим летом, да, моя невеста пришла туда, где я ее не ждал. А там... Там грязь. Раздвинутые ноги. И смятый лист с десятком пошлых фраз, И чей-то взгляд, исполненный тревоги Без признака присутствия тех глаз. Там старый черт, шепча, богине пены вонзает в горло, как в живот, стилет, и белый лебедь с бедрами сирены там красит потом океанный плед. Как знать. Вот так, нагнувшись за печалью, и дребезжа ворчаньем и спиной, заметить взор, придуманный вуалью, следящий неотрывно за тобой. И улыбнуться левым краем уха И по паркету шпорой прозвенеть... Я не про осень. Осень - потаскуха. А впрочем.. Это тоже - как смотреть. Гена
Среда, 17 марта 1999
Выпуск 35
Пушкинская площадь, 1989 год. Прекрасная осень царит так тепло и нескоро. Домашнее солнце шуршит по листве желто-красной, И места не может найти на скамейках Тверского, И тупо часы в опустелое смотрят пространство. Ах, черт ее знает, откуда взялась ностальгия, Хоть, кажется, вроде бы нет для нее и предмета. Над голыми ветками плавает слово Россия, И ноет душа, но, наверно, совсем не об этом. Вам голубь нагадил на плащ, Александр Сергеич. Но Вам все равно - ибо вся суета эта - мимо. Вот Ваше любимое время. Природа сердечна, А, значит, и нам в ней найдется тепла и кармина. Зарядят дожди - и о голубе этом забудут, Поскольку одно только время и знает, что делать. И бронзовый взгляд Ваш ему параллелен, как будто Идет и идет, и нигде не встречает предела. Прозрачны деревья, и лень в своем прошлом копаться. И так хорошо. И на сердце - пронзительно скушно. И жизнь незаметно сочится, сочится сквозь пальцы, И смотрит ей вслед Александр Сергеевич Пушкин. Павел <[email protected]>
Он сидел на единственной свободной скамейке, колченогой и лишенной нескольких перекладин. Несколько неудобно, вернее неуютно. Его обычная, та, под развесистым кустом акации, тоже не подарок: четыре выдающихся гвоздя, клоки облупившейся краски. Но она занята, и от этого тревожно. Беспокоит мысль, что когда придет Она, они разминутся, потеряются, не узнают друг друга... - Это... ты че тут... местов нету? Ну, это, конкурент... Я с тобой беседую или с этим Гогелем?... че, глухой ли? Грязный бородатый мужик в рваном драповом пальто стоял перед неопрятно одетым стариком и выделывал странные фигуры руками: - Как ито по-вашему, по глухому? Мужик переплетал пальцы, трогал себя за нос, уши, открывал обветренный, в кровяных болячках рот, приставлял к нему указательный палец, вернее, оставшуюся от него нижнюю фалангу, и гундел: - Это мо-я лав-ка... Спю-ю-ю я тут.... Старик никак не реагировал. - Oпа-на, ты ище и слепой? Мужик заметил лежавшую на асфальте белую трость, поднял ее, поставил, прислонив к колену старика: - На, держи... упала... Смотри... уведут... Кругом стока бандюков... Даже ежели и не мафия, то просто хулиган... или какой ?скопидомок?, подкулачник... Вещь-то новая... Ежели хозяйство какое имеется, так где сгодится... Мужик придвинул к старику его кепку с горстью мелочи, сел на край скамейки, нахмурил путаные лохматые брови: - Где в колидоре ... ежели на два гвоздя присобачить... вешалка опять же... Ну или ... из резинки какой вырезать квандрат... а хорошо... такие половики пред дверьми ложут... ага, из соседского и вырезать... и проволочкой примотать... вот тебе и мухобойка! Ужас, до чего эти падлы злые... Мало того, что гудит как вертолет, так ногами своими... уй, мураши аж... Не люблю их... Мужик повернул голову в сторону соседа: - Слышь, штоль?... О дает... Глухой, слепой, а все туда же... Че работать, если ничего не понимаешь... Тока дышать и остается... Да воздух здесь дрянь... Все этот бензин... развели машин... человеку податься некуда... а ведь кто машины-то придумал? Мы, люди... себе же на погибель... У меня товарищ есть, доктор наук, так он говорит, что,... как это, вот жизнь человеческая, когда с обезьяны, э-э-э э-эвуляция, ага, - круг замкнутый, мол, человек сам себе могилку вырыл - на атом, основу мира, покусился - сам в нее ляжет, да еще и накроется озоновой дыркой... ага... И всему капец... И комарам и мухам..., чтоб их... Мужик хлопнул себя по шее: - От, гнусь... Ведь же бестолковые твари... Только крови им давай... А пользы ноль... Правда, мой товарищ, ну, доктор, говорит что в природе типа все на своем месте... Видишь, лягушки этих жрут, а лягушек цапли... А нахрен цапли вообще? Их же не ест никто... Так для красоты, если... Тока не понятно, зачем в городе комары, если ни лягушек ни цаплей нет? Если только в зоопарке... Так я там на прошлой неделе ночевал, че-то не заметил, чтоб там с мошкарой была другая ситуация... А цаплей, небось, морожеными лягушками кормят, французскими... От ведь, загадка... Мужик слегка толкнул локтем старика: - Заснул ли нет? Тот странно качнулся, обмяк, и его лысая голова легла на плечо мужика. - Ты че? ... От ведь, сжмурился, штоль? ...Попал, щас эти прискачут, снова-здорово, паспорт... У меня еще тот синяк на спине не зажил... Мужик огляделся, аккуратно поднял голову старика, усадил: - Вон как получилось... Пойду я ... Тебе помочь все равно не могу... Заберут тебя как заметят... Часом раньше, часом позже... Тебе ж без разницы, верно? Да и, все лучше на солнышке подольше... Ладно, привет ТАМ передай, маме моей, Татьяне Николавне Троицыной... царство ей небесное... ну, и тебе... Палку-то я заберу? Мне-то, может, сгодится, слепым, вижу, че подают пока... А тебе уж ни к чему, тебя куда надо на машине-то доставят, а оттуда уж одна дорожка... да не своим ходом... Прощай... Мужик взял трость и быстро ушел. Умершего старика заметил милицейский патруль только на следующее утро слишком странно смотрелась одинокая фигура на скамейке под проливным дождем.
NN
Родник. Ты пил из моих сомкнутых ладоней, Хрусталь воды ласкал сухие губы. Хранили нас от ветра ветви дуба, Он тоже напоен был той водою. Не иссякал серебряный источник, Прозрачной влаги мог напиться каждый... И мы пришли, измученные жаждой. Осталась грязь. И эти восемь строчек. *** Взгляни на лезвие свечи Есть тайный смысл в наплывах стеарина. Ночь умерла, глотнув ультрамарина, Стих гул шагов, метавшихся в ночи. Брандмейстер тихо прыгнул с каланчи, Доев траву, спокойно сдохли козы. В степи бредут усталые завхозы, Сжимая в пальцах ржавые ключи. Астролог видит дьявольские сны, Уткнувшись лбом в тупую грань кристалла. Чехлы снимают с пультов генералы, Любуясь геометрией войны. Свеча взвилась сияющим копьем. Из внешней мглы туман, змеясь, вползает. Смотри, как незаметно исчезает Весь мир, пронзенный желтым острием. В. Крупский <[email protected]>
Колдует Дождь Не спится мне, А за окном колдует дождь, И на стекле Рисует что-то - не поймешь: То ли звезду, Что тонет, падая, в реке, То ли судьбу Две тонких нити на руке. И не узнать, Где там судьба, а где звезда, Не разобрать, В одно сливается вода. Колдует дождь, шепча волшебные слова, Как будто ложь Когда-то может быть права, Твердит чудак, Что можно жить и не любя, Как старый маг, Заколдовавший сам себя.
Елена Верн <[email protected]>
Былая песнь волшебных терций погребена под тишиной, и боль страдающего сердца сменилась болью головной, и входит в дом тоска без стука, и гуще сигаретный дым. А между встречей и разлукой всего лишь полчаса езды. От перекрестка до вокзала за четвертной домчит такси. Что на прощанье ты сказала теперь уж некого спросить. И на нулях гринвич и цельсий, бумажник тоже на нулях. И только в перестуке рельсов со скрипом вертится Земля. Алексей Ермолин <[email protected]>
Пропили, пропили матушку Русь! Где вы, с тузами на спинах горбатых Спойте о воле, не то я сопьюсь, Глядя как небо ветрами измято. Матушка, матушка, степь да погост, Тундра с тайгою, оскалом болота. Плач или вьюга? То голод иль пост? Стон или песня усталых от пота? Так бы напиться и к ним. Под конвой. Чтоб ничего у меня не осталось. Матушка, сжалься! Я пьяный, но твой! Боже, к чему это все показалось?..
Гена
Пессимистическая комедия. Колбаса - это змей, заползающий в дом, Ее след заставляет рыдать богомола. Лошадь пала, убитая каплей ментола, И очнулся в холодном поту мажордом. Это уксус, а не передержанный эль. Стук бокала о кафель осеннего моря Предвещает нам распространение кори По ту сторону зеркала Галадриэль. Я вино ненавижу, как старый раввин, Как имам молодой, я брожу средь развалин. Я, как русский любой, интернационален, И, как швед, не люблю украинских равнин. Я знаток всех перпендикулярных миров, Я лапшою завесил все уши Зевеса. Наконец меня выбрали автором пьесы, Но очнулся я в морге и сбросил покров. В искушающем сне посетивших погост Я не вижу ни дна, ни любви, ни смиренья. В полумраке забытого чертом селенья Травит Сирина водкой чудной Алконост. Только смерть навсегда открывает глаза Двум блондинкам в утробной тиши чемодана. Ты, раскинувший сеть от Москвы до Судана, Никому не давай нажимать тормоза. Капельмейстер забил восемнадцатый гол, Перепутав его с восемнадцатой дозой. А наутро так жалобно блеяли козы, И рыдал за стеною взахлеб богомол. И его вдруг не стало. Стучал пулемет И метал во все стороны сонм междометий. В результате нет жизни на третьей планете, И Алиса в чудесной стране не живет. Плачет северный ветер в разбитом окне Об утраченной прелести юной Европы. Если б рвал Паганини не струны, а стропы, Он бы знал, каково беззащитной струне. Я Пирл-Харбор бомбил и бомбил Ленинград, В моих жилах струились потоки фреона. Догорел мой костюм благородного дона Средь разбитых сердец в тишине баррикад. Я поставил телегу оглоблей на лед. Я оставил свой car в глубине ассамблеи. Как тревожен разлив канцелярского клея... И меня унесли. Сапогами вперед. К.Константинов, В.Крупский <[email protected] [email protected]>
Пятница, 19 марта 1999
Выпуск 36
ОГЛАВЛЕНИЕ К МЕМУАРАМ - 1 Я сижу у окна, вспоминаю юность, Улыбнусь порою, порой отплюнусь. И. Бродский Я всегда считал, будто жизнь превратна: С корабля на бал, но потом обратно... На дороге тень, а за ней дорога. Хорошо везде, но народу много. Я всегда учил про "не плюй в колодцы". Разжигаешь пыл? А тушить придется... На собачке цепь, на цепочке дама. Хорошо везде, где есть ты и мама. Я всегда мечтал о тепле насеста. Если что-то брал - положи на место. Небеса - живот, а луна - липома. Хорошо везде и немножко дома. Я всегда молчал, если видел осень, А девятый вал - лишь один плюс восемь. Океан всегда прерываем сушей. Хорошо везде и все время лучше. Я всегда хотел потрепаться с Буддой. Если пил и ел - убери посуду. Если соль - моря, если парус - судно. Хорошо везде, а где плохо - трудно. Я всегда сжигал за собою мостик. Покидай вокзал, оставляя хвостик. На дворе трава, а в полене ножик. Хорошо везде, кое-где дороже. Никогда не спал в ледяной пороше, Молодой нахал, но чуть-чуть хороший. Иногда я жил, а живу я кучно. Хорошо везде, но немного скучно. Я всегда любил и все время сильно. Открывая тыл, порастаешь былью. Захотел вернуться - бросай монетку. Хорошо везде, но слегка и редко... * * * ОГЛАВЛЕНИЕ К МЕМУАРАМ - 2 Разве должно было быть иначе? Мы платили за всех, и не нужно сдачи... И. Бродский Мы жестки, как пол, и, как взятки, гладки, Развиваем мир по спирали в матке, Мы мешаем Вань - дурачков и Грозных, Мы хотим сейчас, а чуть раньше - поздно. Мы не любим драк, дураков и касты, Чтоб нырнуть в стакан, надеваем ласты. Потому что жить нам мешают стены Представляем Землю большой ареной. Улыбаем рот, обнажая десны, Вырубая лес, не блуждаем в соснах, Каждый вечер мы умываем руки, Уважая двери, не любим люки. Мы пускаем кровь, у нее нас много, Мы живем с медведем в одной берлоге, Мы не делим час на года и сутки, Мы уйдем от всех, не сказав "Минутку..." Создадим мы фирму и свяжем веник. Что такое друг? У тебя нет денег? Мы оплатим счет и уйдем надолго. Мы заплатим все, не считая долгом. Даже в картах мы поменяем масти, Нам отлично жить, мы не рвемся к власти. Мы сломаем меч, опуская в ножны, Много раз живем, этот раз - безбожно. Отольем свечу, не жалея воска, На подсвечник - мир, а фитиль - из мозга. Мы зажжем ее, возжелавши света, Мы и так живем, на свече согреты. Мы рожали детей: сыновей и дочек, Удаляли аппендикс путем примочек, Мы платили за всех: от Земли до Неба, Мы платили за все... Помогите хлебом... Саша С. Осташко <[email protected]>
Самоубийца "Желания сбываются ПОТОМ, страдания происходят СЕЙЧАС" - я решил сорвать этот лозунг, притороченный к коре моего головного мозга. Я изменил своей кровати с женским телом. Я изменил своим мечтам, окончательно поверив в реальность. Я изменил своим мечтам в кровати, отдавшись женской реальности. Почти все было готово к началу. Но чего-то недоставало... Я подумал: если я не жду никаких перемен, мне нужно изолироваться. Я забаррикадировал свои уши наушниками, я заблокировал свои глаза противосолнечными очками, я задраил свой рот сигаретой. Все входы были перекрыты. Впереди был только один выход - распахнутое окно, врата для жаждущих свободы. Я был готов. Но я подумал: а ведь я даже толком и не знаю то, что я хочу убить. И я побежал на крышу познать свой мир. Но когда я был уже там, моему взору открылись только крыши близлежащих домов. На каждой из них стоял такой же, как я, самоубийца. Я хотел им что-то крикнуть, но мне мешала сигарета, да они бы и не услышали меня, потому что их слух надежно защищали такие же, как у меня, наушники. Мир показался мне таким убогим, что мне стало неинтересно его убивать, и я начал спускаться с крыши обратно. Но на пол-пути меня осенило, что именно из-за этого убожества нужно всему положить конец, и начал опять подниматься на крышу. Но на полпути мне пришла в голову мысль, что... Так я провел весь день на лестнице, меняя направление своих мыслей и шагов, пока я вконец не запыхался и не опустился на ступеньку передохнуть. Очки натерли мне переносицу, и я, поколебавшись, снял их. И тогда я увидел Свет. В немом изумлении я стащил наушники. И тогда я услышал Звук. ...И тогда я выплюнул сигарету и закричал... 2. Когда ты упадешь с шестнадцатого этажа вниз на серый асфальт, и твоя голова треснет, как яичная скорлупа, ты не увидишь, что будет ПОСЛЕ. Ты не увидишь, как возле твоего трупа соберется молчаливая толпа, и напряженные лица будут стараться выражать только грусть и сострадание. Ты не увидишь, как к тебе осторожно подойдет бродячая паршивая собака и попытается лизнуть вытекающую из тебя жижу языком, но тут же будет отброшена прочь чьим-то раздраженным ботинком. Ты не увидишь, как маленькая девочка будет непонимающе хныкать, тянуть за руку свою маму и лепетать: "Маамаа, я хочу пииисааать!", и смущенная мать торопливо прикроет ей рот ладонью. Ты не увидишь, как кто-то в толпе попытается сказать что-то осуждающее о молодом самоубийце, но никто не поддержит его, и слова так и останутся одиноко висеть в воздухе, не разделенные ничьим вниманием. Ты не увидишь, как из пасмурного неба польет дождь, и его вода смешается с твоей кровью, и алые потоки побегут по тротуару к водостоку. Потом тишину разрежет вой скорой помощи и люди в белом возьмут тебя на руки, бережно поддерживая твой раскроеный череп, и толпа начнет с облегчением расходиться - их функция тут уже выполнена. Но ты не увидишь всего этого. Ты не увидишь и того, что случится спустя минуту, спустя час или год. Ты не захочешь этого увидеть. Ты не сможешь даже захотеть сделать это. Но если ты даже найдешь в себе силы оторвать загипнотизированный взгляд от асфальта внизу, заставить себя повернуться, покинуть крышу, спуститься на лифте вниз и навсегда уйти прочь от этого рокового дома, ты все равно ничего не увидишь. Ты не увидишь, проходя мимо табачного киоска, остановлю ли я на тебе свои глаза и пойду следом за тобой или же так и останусь стоять в очереди за сигаретами. Ты не увидишь, трясясь в гудящем вагоне метро, вытащу ли я свой блокнот и украду момент из твоей жизни своими незамысловатыми словами или же так и буду сидеть, уткнувшись в утренний номер газеты. И когда ты подойдешь к своему дому, и уже будешь готов раствориться в недрах своего подъезда, и случайный звук заставит тебя обернуться, ты не узнаешь, кто там таится в темноте неосвещенного переулка - я, с усмешкой сощурив глаза, или же твоя смерть, но так же сощурив глаза и в такой же усмешке... Спокойной ночи! 3. Вечер. Звезды соревнуются с фонарями в свете. Луна смотрит на все это и остается равнодушной. Я тоже смотрю на все это и остаюсь равнодушным. Я соревнуюсь с Луной в равнодушии. Апатия. Предметы теряют всякое значение и распадаются на атомы, которые начинают кружиться перед моими глазами разноцветными точками. Довольно неприятное зрелище, но я пытаюсь оставаться равнодушным. Апатия пульсирует внутри и вырывается наружу непереваренным вином. Почему-то вспоминается Фрейд. Я принюхиваюсь к карусели атомов перед моим лицом и чувствую, что они переполнены сексом. Все в мире стремится к соединению, даже в разрыве, даже в распаде. Соединение - единственный фактор вселенского движения, это просто формула жизни, вокруг этого все и вертится. А как религия сексуальна! Один я остаюсь равнодушным ко всякому движению, сидя тут на скамейке. Я - вне пола. Я - стазис в этой круговерти. Я - ноль. Я - центр мироздания. Хе-хе... Атомы замедляют свой бег, и я выуживаю из их неразберихи какой-то образ. Кто-то волосатый на четвереньках пощипывает травку. И слева тоже. И справа. Неужели я просидел так долго, что даже не заметил, как мир вернулся к началу своего пути? Как это прекрасно! Я приподымаюсь со скамейки и тоже падаю на четвереньки. Как хорошо, как легко! Мы опять в саду Эдема и где-то там, за облаками, за нами наблюдает добрый седобородый Бог. Мееее... Мееее... Я ползу по асфальту среди окурков и пробок от Кока-Колы... ...И разверзлись тут хляби небесные и Бог сказал мне металлическим голосом: "Гражданин! Зоопарк закрывается, пройдите к выходу!" И чьи-то сильные руки схватили меня и потащили, потащили, потащили...
Виктор Максимов <[email protected]>
А нальем-ка, друзья, а поплачем-ка! Что за время на нашем дворе-то? Который там год? А свихнулись года, а свернулись года да калачиком, Спрятав хвост, свой лысеющий хвост Да под теплый живот. А нальем-ка, друзья, по второй еще! Кем мы были на свете? Подвалы набив суетой, Мы хранили среди, мы лелеяли ларчик с сокровищем. А открыли ларец - да ларец оказался пустой. А по третьей, друзья, да отмерим-ка! Эта третья - за тех, кто в пути, что почти что итог. За окном во дворе вечереет Европа-Америка, Солнце падает навзничь, лицом обратясь на восток. А нальем-ка, друзья, по одной еще. Сколько их не хватило, друзья, на кухонный наш век? Да на дымное то, полунищее наше становище, Что годами хранило тепло прилетевших на свет! А споем-ка, друзья, наши ладушки. А померим-ка жизнь, как велось, протяженностью струн! Допоем - да и кончится молодость. Дальше - расклад уж как. Ну, еще посошок. Да еще посошок. Поутру.
Павел <[email protected]>
Бокал отставить и уйти, чуть счастья пригубя, чтобы потом, в конце пути, вновь полюбить тебя. Чтобы любить тебя, как лес, как ветер в проводах, как отражение небес в прозрачной корке льда, как влагу утренней травы в алеющем луче, как увядание листвы ни для чего, ни с чем. Алексей Ермолин <[email protected]>
Вращение.
Сегодня ночью умерли цветы, Пропитанные медным купоросом, И мир замолк. И плавились кресты, И глохли гонги. Двигались колеса
По пищеводам видевших Исход, Сплетая нить событий. Слышишь лепет Воротничков, упрятанных в комод, И труб водопроводных влажный трепет,
И чайника кипящего мятеж, И сковородки ароматный шепот? Тебя увозит траурный кортеж Под оглушительный мустангов топот
В Аркадию, где зреет ананас, В Лимонию... Ах нет, ведь план утерян; У Авалона затонул баркас И пал под Ланселотом тощий мерин.
Он нынче одинок в пустой нирване, Он держит путь к созвездью Волопаса И оживет под кистью Пиросмани В обличьи недоразвитого Спаса.
А я смеюсь. Я лишь интерпретатор Болезненных видений замполита. Я Бог. Я червь. Я грязь. Я экскаватор. Я терминатор. Я Хрущев Никита... В. Крупский, К. Константинов <[email protected], [email protected]>
Однажды на свет появился маленький рояльчик. Вроде бы ничего особенного, если бы не одно "но": он был зеленого цвета. Рояльчик рос, учился красиво петь, как это и должны делать все уважающие себя рояли, и однажды вырос. Все вокруг очень пренебрежительно относились к нему. Мол, как это, такой солидный инструмент, и такого дурацкого цвета. Все ругались, а Рояль не обращал на это никакого внимания. Он старел. Уже все, кто злились, умерли, вместо них пришли другие. Рояль состарился, его гордый зеленый цвет потемнел и пожух. Однажды он неправильно взял ноту "ля" и расстроился... Потом он не играл, он отдыхал. И было утро, и был день, и вечер наступил тоже... И однажды из зеленых досок, сваленных в каком-то сарае, появился росток. Росток был таким же, как все остальные растения, но кое-чем отличался: он был красного цвета и умел громко шелестеть ноту "ля".
Саша С. Осташко <[email protected]>
Вторник, 23 марта 1999
Выпуск 37
Вечером смутное море за берегом, Не отвергая процесс уплотнения, Кажется маленьким, миленьким сквериком, Более-менее, более-менее. Вечером в небе закат просыпается И засыпает опять с намерением Как-нибудь снова проснуться, исправиться, Более-менее, более-менее. Вечером облако любит испарину От повелительного наклонения, Так некто Женечка Танечку Ларину Некогда баловал, более-менее. Вечером облако хочет нарядное Платьишко - серой луны поклонение, Так получается строго фасадное Более-менее общее мнение. Вечером к звездам приходят Уныния, Горести, Радости, Клятвы, Забвения. Так из гостей образуется линия, Только лишь линия, только лишь менее. Вечером разные люди по улицам Бродят за личной, банальною долею. Кто-то различный различному молится, Только лишь молится, только лишь более. Что-то лишь более, как откровение, Что-то лишь менее - это История. Но в ежедневность вторгается "менее" И из-за этого хочется более. *** МУХА По столу шагает муха, По земле идет весна. Он, конечно же, старуха, А быть может и она. Он одета в теплый свитер, Как турецкий, но теплей. Он жужжит, как Болен Дитер, Но быстрей и веселей. Он идет, иская дружбы, А за ним идет жена. А быть может это муж был, Если, правда, он - она. Муха радостно топочет, Уводя с собой детей. Одного он только хочет: Дружбы мухов и людей. Саша С. Осташко <[email protected]>
ЖУРНАЛЬНЫЙ ВАРИАНТ 1. Боги Стеклянная дверь была незаперта. Ганимед стоял, прижавшись спиной к косяку двери, потом сполз на пол и вытянул ноги. Он долго и внимательно рассматривал свои туфли, потом снял их, снял носки и пошевелил пальцами ног. Он закурил, глубоко затянулся, потом положил тлевшую сигарету на пол. Тяжело гудела неоновая лампа. Ганимед шевелил пальцами ног, хмель проходил, только во рту оставался неприятный привкус. Он услышал, как по лестнице поднимаются шаги, они потоптались на площадке, потом подошли к двери. В комнату вошла Калисто. Что-то напевая себе под нос, она подошла к большому железному ящику, взобралась на него и скинула туфельки. - Она уже спит? Калисто посмотрела на него, отвернулась и стала разглядывать голые стены. - Не надо было так напиваться, Гани. И зачем ты начал этот разговор? Ты же знаешь... - Я не хотел. Так получилось. - А сначала было так хорошо, правда? Весело. Особенно тот усатый. Куда он потом подевался? - Как ты думаешь, она завтра вспомнит? - Бедненький. - Не надо. - Бедненький. Она соскочила с большого железного ящика, подошла к нему, села рядом на корточки и погладила по голове. - Не надо, я прошу тебя. - Все устроится, милый. Завтра возьмем ее в кино или погуляем вместе по парку. Здесь такой чудный парк. Она взяла сигарету, выбросила ее в урну, потом прижалась к нему, обхватив шею руками. - Как ты думаешь, мы можем уехать завтра? Она долго, не отрываясь, смотрела в одну точку. Ганимед вдруг успокоился. Все разом ушло куда-то. - Она молодец,- подумал он, - она молодец, и я люблю ее. Он поймал ртом ее выдох и глубоко вздохнул. - Хочешь спать? - Посидим еще, - она встряхнула головой. Ее дыхание было спокойным и ровным, пальцы чуть-чуть подрагивали, руки и ноги вдруг несильно напрягались. - Знаешь, жил один человек. У него нашли какую-то болезнь, но не хотели говорить ему. Он случайно узнал, что жить ему осталось меньше года. Потом он пропал. Потом от него пришло письмо из Испании. Он жил там в горах с крестьянами. И больше о нем никто ничего не знает. - Ты его знал? - Да. - Гани, хочешь я постираю тебе рубашку. Она успеет высохнуть до утра. - Пойдем спать. Когда они выходили, Ганимед выключил свет и закрыл стеклянную дверь. В пустой комнате остался только большой железный ящик. 2. Цари. Когда Рамзес проснулся, на часах было без четверти три. Три часа ночи. Он сделал два глубоких вдоха и два глубоких выдоха. Встал с кровати и тут же оделся. Умывшись под краном и выкурив сигарету, он надел пиджак, шляпу и вышел из дома. На вокзале он выкурил еще одну сигарету, купилв киоске пачку "Явы" и взял такси. До городского аэровокзала он ехал 12 минут, пятнадцать минут ждал автобус и через час был в аэропорту. Самолет, выполнявший рес 4748, прибывал в десять минут седьмого, а на часах, висевших в зале ожидания, стрелки показывали без пятнадцати шесть. Рамзес купил несколько газет, потом выпил сок в буфете. На улице все скамейкм были заняты пассажирами. Рамзес сел на каменный бордюр у входа в подземную камеру хранения, прочитал все газеты внимательно, одну за другой, засунул одну в карман, остальные выбросил в урну. Выкурив сигарету, он достал бумажник и перебрал его содержимое. Солнце стояло уже высоко, становилось жарко. Рамзес достал носовой платок, развернул его, вытер лоб, лицо, шею. Когда он вошел в здание аэропорта и пошел в залприбытия, его окликнули из-за спины. Он обернулся и увидел Нефертити. - Спасибо, Рам, что встретил, - сказала она, устало встряхнув головой. - Здравствуй, - он почувствовал, что у него дрожат руки. - Здравствуй, Рам, мне надо получить багаж, а я не знаю где. Рамзес взял у нее талон на багаж и принес большую дорожную сумку. - Нам надо поговорить, - она постоянно снимала очки, протирала их платочком, надевала их и заново оглядывала все вокруг. Глаза у нее были усталые, у нее всегда были усталые глаза. Он вспомнил об этом и снова почувствовал, как дрожат руки. Нефертити была голодна. Они прошли в буфет, взяли кофе и бутерброды. Он пересчитал сдачу и аккуратно, одну за другой, опустил монетки в карман. - Не надо было тебе уезжать, - он попытался улыбнуться. Она быстро поела, вытерла губы платочком и только теперь вдруг посмотрела ему в глаза. Он положил руки на стол. - Рам, дорогой, я не могла поступит иначе. - Она никогда не могла поступить иначе, чем поступала, - подумал он. Нефертити обошла кругом стола и положила свою ладошку на его руки. - Нам надо поговорить, Рам. Ты должен меня понять. - Я не смогу понять тебя, - он понял, что не сможет сказать ей об этом. Он взял сумку и они пошли к выходу. 3. Люди - Дэззи, Дэззи, Дэззи, Дэззи, Дэззи... - Что? - Дэззи, Дэззи, Дэззи, Дэззи, Дэззи... - Что, Майкл, что? - Дэззи, Дэззи, Дэззи... - Что случилось, что, Майкл? - Дэззи, Дэззи, Дэззи... - Майкл, перестань, не дурачься. - Дэззи, Дэззи, Дэззи... - Говори, Майкл, я слушаю тебя. Или не отвлекай. - Дэззи, Дэззи, Дэззи... - Ну, милый, ну что с тобой? - Дэззи, Дэззи, Дэззи... - Ты можешь говорить нормально или нет? - Дэззи, Дэззи, Дэззи... - Майкл, Майкл, Майкл... - Дэззи, Дэззи, Дэззи... - Нет, я так больше не могу! - Дэззи, Дэззи, Дэззи... - Хочешь, я сварю тебе кофе? - Дэззи, Дэззи, Дэззи... - Ну не разыгрывай меня, я прошу тебя, Майкл. - Дэззи, Дэззи, Дэззи... - Ты никогда не говорил со мной так. Сегодня особенный день? - Дэззи, Дэззи, Дэззи... - Ты не заболел случайно? Или может ты просто свихнулся, стал идиотом? - Дэззи, Дэззи, Дэззи... - Ну, Майкл, ты же сам выводишь меня из терпения! Заладил одно и то же. Я ничего не понимаю, а ты не хочешь объяснить. - Дэззи, Дэззи, Дэззи... - Ты не хочешь говорить со мной. Я наскучила тебе. Надоела. Тебе все равно? Майкл, ну скажи же хоть что-нибудь! - Дэззи, Дэззи, Дэззи... - Ну, Майкл, ты же всегда был таким веселым. Помнишь, как ты надул за вечер сто воздушных шаров и аж позеленел совсем. Помнишь? - Дэззи, Дэззи, Дэззи... - А может ты помнишь, как пришел такой пьяный, что ничего не помнил потом? - Дэззи, Дэззи, Дэззи... - А как ты лежал в бреду целую неделю, я лечила тебя всем подряд. Господи, ты говорил, что умрешь, а я не знала, что еще можно сделать. - Дэззи, Дэззи, Дэззи... - Теперь ты все забыл, да? Может присмотрел себе другую? - Дэззи, Дэззи, Дэззи... - Я больше не могу слушать это. Послушай, Майкл, тебе просто не хватает порядочности. Ты не должен так изводить меня! Все! Я Больше не могу терпеть такое. Можешь убираться отсюда, слышишь? - Дэззи, Дэззи, Дэззи... - Или я уйду сама! Можешь дурачить теперь другую дуру! Прощай! - Дэззи, Дэззи, Дэззи... Дэ-э-э-эззи!!! Uliss
Поредевшая листва одуряюще красива. Словно редкие слова воплощенье скрытой силы. И деревья в сентябре так печально-величавы, возвышаясь на ковре из былой и пышной славы. В умиранья волшебстве я иду, смиреньем тронут. Тонут башмаки в листве, в звонкой грусти мысли тонут. Ветер в кронах пробежал, тронул листья, непоседа, за собой повлек, позвал: "Полетаем напоследок!.." А потом, для новизны, приоткрыл он с интересом полосу голубизны между облаком и лесом. И отчаянно, смело пламя листьев ослепило то ли солнце их зажгло, то ли осень наступила.
Алексей Ермолин <[email protected]>
Мне поцелуи не новы Во всей своей красе и фальши; Но ты не сносишь головы, Когда пойти захочешь дальше. Я не боюсь тебя, уймись, И мне не привыкать к обьятьям; Но только ты не торопись Вести меня к своей кровати. Я обьяснить могу сейчас Отказа своего причину: Мне хочется, чтоб в первый раз Со мной любимый был мужчина.
Юлия <[email protected]>
Увезу тебя я в Тундруї Даже если ты не хочешь Увезу тебя я в Тундруї Собирай скорее вещи Ты бывала в разных странах Но пока, в такой как эта Но пока, в такой как эта Не бывала никогда. Встанешь где-нибудь в торосах Разведешь костер на лыжах Кинешь взглядом на тюленей "До чего богаты жиром". Бровью поведешь, как стрелка Как бы стряхивая снег И губами ты прошепчешь, И губами ты прошепчешь Ведь в торосах, как известно Больше нечем говорить Губы лопнут, Что понятно Причиняя боль тебе. Ты совсем не удивишься Ты совсем не удивишься минус 40 на дворе. И вознесши взгляд свой к небу И вознесши взгляд свой к небу Обращаясь как бы к Богу Ты прошепчешь как бы Богу: " Вот попала, їтвою матьї" тю, лень <нема>
Пятница, 26 марта 1999
Выпуск 38
На Алтае снятся сны. В Горном Алтае. В этом, конечно, нет ничего удивительного, абсолютно ничего удивительного, но на Алтае снятся сны... На другой год мы ходили снова - и они снова снились. Мы уже не удивлялись что ж тут удивительного... Сны как сны - обыкновенные странные сны. В городе такие не снятся. В городских снах все понятно наутро, если случится чудо, и ты его не забудешь немедленно - ага, злая собака, которая на меня лаяла - это Семен Порфирьич, завотделом. А высокий-высокий мост между скал, над ослепительно блеско-голубоглазой водой, с которого прыгаешь и просыпаешься - это по Фрейду, меньше надо было книжек читать... В свое время... А на Алтае сны, они другие. Даже если тебе и приснится мост, то он будет про что-то другое, а не про то, что там Фрейду все время снилось... Он же на Алтае не был... ...Чтобы добраться до Алтайских Снов (хм, это уже превратилось в термин), надо еще на подъезде к Бийску отрядить самого быстрого и самого летучего. Отрядить - это значит послать его налегке вперед, так чтобы он, в тот момент, когда ваш поезд со скрипом затормозит у здания Бийского железнодорожного и грязного вокзала, но за мгновение до того, как электровоз расслабленно спустит пары - "ФФФФыыыы!!", уже наклонил голову к окошку билетной кассы Бийского грязного же автовокзала и сказал: "N билетов до Горноалтайска!"... Опоздание хотя бы на несколько секунд грозит осознанием того, что не одни вы такие умные и что вы уже 25-й в очереди, причем 24-й занял очередь на весь свой восьмой вагон... Хотя, это не так уж и страшно - простоите вы всего полдня, зато познакомитесь с кучей разного народа. Вот те, бородатые, в штормовках - это не выпивохи с похмелья, это художники из Новосибирска. На пленэр едут. Те разно-разно-разноцветные коробки возле них - это этюдники. Хорошие мужики. А уж выпивохи какие! Они сейчас с похмелья, поэтому не очень разговорчивые, хотя и видно, что рады бы поговорить - мужики-то они хорошие... А вон те неестественно улыбчивые молодые люди, на вид никогда не голодавшие - как пить дать американцы, за экзотикой приехали. Точно, так и есть, они... А тот, за кем они гурьбой ходят - это чешский еврей, он по-русски говорит, и у них за главного... Тоже парень ничего. И табачок у него хороший, импортный, душистый, давай закурим, у тебя что, о!, а у меня болгарские. Если вы тоже на Белуху цепляйтесь к ним, приглашает. Не надо было вам брать те пирожки, тут люди привычные и то, бывает, не того, а американцев-то жалко... ...А из Горноалтайска в принципе не так уж важно куда ехать, главное ехать, главное забраться поглубже в Страну Снов (пусть это будет еще один термин). Вы почувствуете, что едете туда, куда нужно, уже по пути. Представьте рядом с вами сидит человек, и уже пару часов рассказывает про свою дочь, про своего зятя-подлеца, про свою жену, про свою тещу-дуру, про своего зятя-подлеца, про тещу, про зятя-подлещика, а теща в общем-то у других хуже бывает, да и зять, если разобраться... Единственно - сыроедение не понимает и не принимает... А ведь это основной способ остаться здоровым и жить долго. Не хотите ли сырой картошечки испробовать? А то я сейчас очищу!... Подумайте - что бы вы сказали ему в городе? А здесь - ничего, терпите, хмыкаете и посмеиваетесь.Это вы уже въезжаете в нее, в Страну. А через пару километров даже уже согласитесь испробовать сырой картошки-чудодейственницы. Нет, только одну дольку, без соли, спасибо. Хмм-ммм-ммм... угу... ммм...что-то в этом... нет, спасибо, я, в общем-то, сытый. ...Так, взвалили рюкзаки на плечи! Тяжелые? Да нет - тяжелыми они будут через пару часов, сейчас они просто непривычные. Это пройдет! Через пару часов привыкнешь. Правда, они тогда уже будут тяжелыми... Какая разница? Да никакой. Никто никого не тянет - все сами тянутся...Зачем - за снами? Так про них еще не знаем, да, может, и нет никаких снов, и вообще - все сны вовнутри тебя самого живут, не снаружи же, тут место не при чем. Просто они спят еще. Забавно - что они там во сне видят? Самих себя? Или нас с тобой? Поди спроси! Их видеть - видишь, а поговорить с ними... Что там говорил тот парень в Горноалтайске, который инструктором порой подрабатывает и все тут знает? Что-то про здоровых быков... Ага - вот они, действительно здоровенные бетонные быки, громоздящиеся над маленькой речушкой-не-речушкой. По идее, на них должен мост класться, но мост туда не положили, положили железную трубу рядом, чтобы вода в нее текла, и щебнем засыпали. Все тут и ездят, под быками, дешево и сердито. Нам-то все ясно в причинах и следствиях, что было раньше, а что потом - а вот что бы тут те американцы подумали? И вот эту надпись на быке, большими синими буквами "Мы помним тебя, Витя Цой!", они бы не поняли точно. Можно было бы дописать - "Спасибо, ребята! Витя Цой...", - только зачем? Вот от этих быков - вверх по речке, направо, вперед, вверх, дня три пехом - и вы на Каракольских Озерах. Можно и за два, конечно. Вниз, говорят, так вообще за один. Но зачем?... Дождь, нудный мелкий бесконечный дождь, если и заканчивается, то только ради того, чтобы считаться "начавшимся". Как сказала та бабулька у сельпо - вы бы пораньше, сынки, тут ведро было... Слово красивое - "ведро"! Ведь все его знаем, а не употребляем. Жалко! Ведро, ведро, ведро, ведро! О! Эхо! У вас - "о..ро! о..ро! о..ро!", у меня - "о..'о! о..'о! о..'о!" потому что картавый я... Хо'ошая вещь - ки'зачи. Только тяжелая. Как намокнут. Грязь налипает. Ну, ничего, вот дорога поплотней стала, такое облегчение... Прям хоть фуфайку снимай. Промокла насквозь на дожде, но не холодно - жарко, аж пар идет. От меня пар идет, и от гор пар идет! Прямо сквозь изумрудную зелень лиственниц - белоснежный пар облаков, рукой достать! Поначалу аж дух спирает. Потом ничего, привыкли уже, разошлись - дорога вверх и вверх, никогда вниз, вниз - это на обратном пути будет. Сейчас вверх... Кто-нибудь знает, почему людям есть порой хочется? Да нет, конечно, я и не думал, что я тут один людь... Я даже рад, что вы тоже проголодались и мы сейчас привал сделаем. И поедим. И поймем, как же все-таки мало мы еды с собой взяли. Кто бы мог подумать, что люди могут столько съесть, что и в жизни не подумаешь! Такая гора была... Все продумано, все компактно и калорийно настолько, что даже в рюкзаки, в основном, влезло - и, все равно, мало. Лови мужика! Сверху идет! Единственный человек за последние четыре часа встретился... Здравствуйте, Бог в помощь! Ну, как там? Снег там, на озерах выпал, это да, это не очень... Поздновато идем, конечно,- надо было с утра выезжать из Горноалтайска, а мы в обед, почитай... А-а, в смысле осень уже на носу? Ну, ничего, как-нибудь... (продолжение будет) serge
СТАРЫЕ СЛАЙДЫ. Слайд 1. Лампочка диапроектора Неотличима от солнца. Светятся медные сосны Снова над озером Бросно. Лето с улыбкою лектора С той стороны экрана С нами почти на равных, С нами ему так просто. Наши года земляничные В рамочке с резким краем. С той стороны экрана Это же мы! Как странно... Так и стоим - ждем птичку мы, Медленно выцветая. Годы вспять пролетают С той стороны экрана. Слайд 2. Теплы к реке песчаные обрывы В цвет наших загорелых животов. А глубина там ломится от рыбы Холодных глаз, и осторожных ртов. Как в тихом бочаге у желтой мели Дрожала от волнения леса! Ах, как они умели, как умели На сковородке - весело плясать! И каждая своим хрустящим телом Нас накормить могла на год вперед. Движенье рамки - лето пролетело. Зима за кадром. И опять - поход. Слайд 3. Что тебе снится, Речка Бросница, О полдень - синее дно? В шаг шириною, Смолкнув от зноя, Берег поишь тишиной. Лень ли, Бросница, Вниз торопиться, Прыгать, качая лозу? Иль на высоком Стебле осоки Жалко будить стрекозу? Путь свой не помня, Петельки поймы Вяжешь в цветочной глуши. Мостик да кустик Там уж и устье, Так что - куда же спешить?
Слайд 4. Деревня Устье. Серые дворы. Уже сколь веку вам. Какие жадные живут здесь комары! Да жалить некого. Ах, дед Данилов, сколько лет уже один, Кругом густы леса. Мальчишкой за черникой здесь ходил, Да и состарился. И все спешила за деревнею вода Сменить название. Как отлетели-были прежние года? Кирза да валенки... Да что там долго говорить Про счастье личное? Варенье надо на зиму варить, Опять черничное, Чтоб разувались, проходили гости в дом, Чтоб угощалися, Чтоб пили чай, да говорили за столом Про это счастие. Да банки медленно пустеют - вот беда Да сохнет мыльница. И все впадает за деревнею вода. Да все не выльется.
Павел <[email protected]>
Пересохли слова Под осень. Рукоплещет листва, Как "Просим!" На прогорклом песке У моря Вспоминается с кем Я в ссоре. Ночь сейчас для меня, Ведь ночи Приближение дня И прочих... По дорожке луны И горлу Подбираются сны И волны. Темнота блеска глаз Стыдится. Вон окурок погас И птица, Залетев в облака, Погасла. Силуэт маяка, Неясно... Все, что выше воды, Не видно. Нету чувства беды, Обидно... Забирается боль Под печень, Говорит, что любой Не вечен. Печень, верно, права, И вскоре Пересохнут слова И море.