* * * Дай мне в руку хотя бы ракушек горсть, Розовых, как из рыбачьей лодки - рассвет Ветреный, когда хочет усталый гость Лечь, но заперты двери, хозяев нет. Дай мне хотя бы слово, шершавое на языке, Острое, злое, - дай мне оранжевых ягод яд, Волчьих ягод, что тайну бреда в себе таят, Тайну следов последних, тающих на песке. Не уходи отсюда, пока не окончат счет Девочка со скакалкой, мальчик с красным мячом. Время минуты сыплет в колбу, песок течет, Между пальцев ребенка мы, как песок, течем. Не уходи, покуда я тебя так зову, Так ракушками пальцы режу, сжимая так, Что, когда остановят кровь, подберут пятак, Выпавший из кармана в пыльную - звон-траву, Море мое умолкнет, свет утечет из глаз, Птицы лягут, их клювы - настежь, и лишь сверчок Тщится поймать всех рыб - всех! - на один крючок Песенки несусветной, соединившей нас.
* * * Я хочу, чтобы вы обманули меня, виконт. Я хочу быть обманутой снова, как в те века, Когда белый зонтик, и лодка, и серый конь, Ничего нельзя, и, как лед, холодна рука. Я хочу бежать, виконт, от себя, от вас, И, войдя, домой, под любимый проклятый кров, Сквозь июньский гром услыхать этот майский вальс, От которого, как шальная, несется кровь. И, войдя в тишину и сумрак, - не верь! не верь! Капюшон промокший откинув, - не может быть! Увидать, как вы - стремительно - в эту дверь Потому что вы не сумели меня забыть. Сумасшедший, бледный, всю ночь хлеставший коня, Без дороги, в бурю, - опомнись и уходи! Потому что вы так хотели одну меня, Что могли бы сейчас умереть на моей груди. Обманите меня, виконт! Я хочу понять, Отчего так нежно кружится голова, Отчего так тесно в груди - обмануть, обнять, Обменять - как похоже, похоже звучат слова!.. Я пришла сама, потому что не станет нас, Потому что жизнь - лишь бабочка в кулачке... Обнимите меня, виконт! Я еще хоть раз Эту страсть охоты увижу в вашем зрачке.
* * * Я - тряпичная кукла, на мне незаметны следы Синяков от падений. Не боятся глаза ничего - разве только воды Ибо смоется краска. Я ответа не жду, не пугаюсь обиды, беды, Не сгибаю коленей, Мой наряд старомоден, но вечна - модистки труды Кружевная подвязка. Я живу очень долго, мой мастер скончался давно, Кружева обветшали, Я похожа на женщин эпохи немого кино И веселых клаксонов. Эти дамы вокруг хороши, только им не дано Томно кутаться в шали. Их мужья неплохи, но не пьют дорогое вино И не носят кальсонов. Я - красивая вещь, и, когда все однажды умрут Я останусь на полке И достанусь музею. Меня, торопясь, заберут, И в запасниках сразу Эти ваши модистки начнут кропотливейший труд, Навостривши иголки, Станут нежно латать кружева, и вот это сотрут, Незаметное глазу... Мне глаза подрисует художник, похожий... Смотри Не глаза, а фиалки!.. ...Но порвется, зашитая ветхим стежком, Грудь из белого шелка. И атласное сердце тихонько качнется внутри, Точно маятник жалкий, И сверкнет в глубине одиноким алмазным глазком Золотая иголка.
* * * Какие сальто Фортуна крутит! Ты - холод, а я - огонь. Наследник Тутти, волчонок Тутти, Не тронь циркачку, не тронь! В едином чреве с тобой зачаты. В одной колыбели... Брат! В какой неволе растут волчата, Не помнящие утрат? Учуй подмену, волчонок Тутти, Унюхай живую плоть! ... Судьба смеется, Фортуна шутит, Раздваивается плод. Ты помнишь, Тутти? Собака лает, Младенцы вопят не в лад: В одной половинке - огонь пылает, В другой половинке - хлад. Ищи, волчонок! Не им, дворнягам, Тебя уберечь - никто Не машет вслед, только машет флагом Над городом Шапито. Но что ты знаешь про звездный купол, Про танец, прыжок, полет!.. Бедняжка Тутти, ты любишь кукол, А куклы - они как лед. Ну, вот, - я кукла, мои движенья Унылы, пусты, просты... Ты счастлив, Тутти? Без выраженья Гляжу на тебя - прости. Усни, бедняжка. Твоя рубашка В поту... На дворе темно. Скрипит повозка, скулит дворняжка, Наследник глядит в окно. Ольга Родионова (Верочка)
Локальная война умереть... ни за что ни за чем в стороне чеснока-черемши чечевицы завлечен обречен изречен и исторгнут из уст беспечальной столицы умереть... на холодной горе обнимать раскаленный металл чтоб согреться замирать в проливном октябре сберегать для осколка январского сердце умереть... не намечен ещее не прочерчен пунктир атакующей лавы что же губы обратный отсчет к часу "Ч" начинают и вечную славу
умереть... Богу душу вернуть кесарь тело отсек по земному закону печень псам не орлу добрый путь вверх по склону
Михаил Сазонов
было или будет два часа ночи по эту или по ту сторону мира а мне писатель судьбы моей прочит легкий озноб и пакетик эфира воспоминание о пасмурной гейше в тесном театре а не в постели данной и не заботит больше я или меньше чем отражение в зеркале ванной совсем запущенной комнате ныне не знающей пены и без подноготной здесь тело выживет или остынет не будучи призвано или пригодно мне плохо в воде и не радуют свечи я ухом протер два старинные пледа мне снятся рваные платья и плечи и ты или опыты атомной леды наверно губы перепачканы вишней обилие трещин вкус странно солон манера нова или резок излишне мой опрокинутый поцелуй-соло но для меня существуют раздельно белое прошлое и бледные планы и ни одно из двух не смертельно я остаюсь или дни будут плавны
viveur
Выпархиваю из поросли прозы В кроны холодных сосен, Птах беспокойный, Взбивающий крыльями воздух. Птицы, живущие в кронах, У самого синего неба, Покосятся небрежно И вновь обращаются к небесам, Зная, что я ненадолго.
Юрий Ксилин <[email protected]>
*** Уже рассвело. Устав стрекотать, После смены ночной, Сверчок привалился к травинке И дрыхнетї *** Какая жара! У дороги домишко Свесил язык Покосившейся двери И рассыхаетсяї *** Как можешь ты Так долго не звонить? Уже и провод, Из которого рос телефон, Совсем засохї *** После развода и пришел забирать свои вещи, Из, теперь уже бывшего, дома. В чемодан все бросаю не глядя И рубашки, и книги, и туфли, И ї волчок пятилетнего сына. *** Воспоминания юности Беспокойный и липкий, Эротический сон. Барахтаюсь в нем, Словно жадная муха В блюдце с вареньем. *** Старикашка Пригрелся на солнце, уснулї На хлебные крошки, В жидкой его бороденке, Жадно глядят воробьи. *** Ветер шумит за окном, Чайник шумит на плите, А я - я веду себя тихо, Потому, что - осенний вечерї Потому, что - свое отшумел...? Михаил Бару
Пятница, 5 ноября 1999
Выпуск 64
"... А зачем вообще мне писать, вдруг подумал Дима. Чтобы денег заработать? Нет, это можно сделать более легким способом. Значит, для славы. Дима вспомнил свои предсонные мечты: как он живет где-нибудь в тайном месте, а прогрессивное человечество думает: а как там Дима? Что он еще такого написал, эта глыба, этот матерый человечище, зеркало человеческих душ? И ловят каждое слово. Вот о чем мечтал Дима. Так это же политика получается. Или религия? Стоит аятолла Дима на балконе Белого дома и говорит в толпу вещие слова. Так? Не так! Не нужна мне такая слава, подумал Дима и осознал, что все его мечты заканчивались на том, как он ставит точку после слова "Конец, а вокруг все начинают дружно бить в ладоши..." Hoaxer. НЕПИСАТЕЛЬ (по ссылке)
* * * По тропам, по травам, по крышам, прозрачная вся Троянская дщерь в невесомой небесной короне. Мерцает роса в волосах ее цвета овса, И мертвая птица поет у нее на ладони. Мы скоро отправимся вслед, не тревожа росы, По серым метелкам травы, по гусиному крику, По коже гусиной, круженью больной головы, Мурашкам и дрожи - к далекому острову Криту. Елена, Елена, тебе ли стремимся вослед, Тебе ли во сне забываем молиться, тебе ли?.. Еще Апулей не увидел услады в осле, И, знаешь, Елена, еще не родился Тиберий. Любовники спят, И Парис выпасает коров, Храпит Менелай в дружелюбных объятьях Улиcса. Елена, Елена, тебе ли не хватит даров? Зачем тебе плод от любви молодого Париса? В развалинах Трои колонны оплел виноград, И лисьи тропинки на пыльных разрушенных плитах, Елена, твоя ли душа не приемлет утрат, Зачем тебе тени любовников, в глину зарытых? Чего же он ищет, тобою отвергнутый, тот, В знакомую реку бездумно войдя по колено? Зачем эта мертвая птица так сладко поет? Зачем я всегда возвращаюсь обратно, Елена? Ольга Родионова (Верочка)
АНГЕЛ СНА Поговорим о сущности вещей и о словах, немалый вес несущих, о физике (мета) борщей и щей, о вечности идей, о райских кущах, о вещности идей, об эфемербесплотности людей по оси "время", о мире том и сем, о мере мер, о городе, о Ромуле и Реме, коварстве женском, крови и любви, любви и крови, ненависти, крови, довлят давно забытой шурави, о крыше над, о шифере, о крове, о вещих снах, явившихся вотще, о будущем, конце и крае света... Уходишь, унося огонь вещей. Я просыпаюсь, позабыв ответы.
ВОКРУГ И ОКОЛО вода клокочет в хриплом горле крана снаружи ветер треплет кленов кроны кровать штормит любовь чревата креном зачем гарем? я не читал Корана на солнце пятна? но слепит корона лепечет бьется жилка под коленом бросает ружья верная охрана тарану уступают двери храма двойной рывок побег из царства Крона в безвременье взрывного полихрома и штиль довольство легким сладким пленом и лень и сон Венера в вихре пенном
АВТОР девушка бледная бедная бледная бледно-молочная бледно-туманная над синяками глазенки бесцветные рыжая бледная рыжая странная девушка странная стрижка короткая рыжие брови с белесой подпушкою в поезде бледная с книжкою кроткая едет принцессою едет лягушкою книжка стрелою Ивана-царевича держится крепко моя большеротая бледные грезы мечтания девичьи в рыжей головке толпятся работают сердце истаяло бледным мороженым принца Иванушку! автора! автора! рыжим зеленым лягушкам восторженным хочется завтра красивого завтра ждет поцелуя горячего рыжая ждет расцветет обернется красавицей милого принца поэта бесстыжего бледное сердце истомою плавится выйду на станции лес с перелесками бледная странная до - несвидания я земноводных не жалую брезгую ты же избегнешь разочарования Мишель <[email protected]>
* * * на полпути замерзаю, падаю, пропадаю, хата твоя далеко, с самого краю, редкая птица моего чувства туда долетит, чтоб увидеть - пусто. пусты и хата, и двор, и сердце, выбиты окна и снята дверца, пыль на полу и бурьян не полот, август, а в хате нелюдский холод, каркнет на вишне столетний ворон, если и входишь, то входишь вором, входишь и думаешь грешным делом, птица моя не туда летела.
* * * скоро придет зима и она скует а что - ты знаешь сама. и она споет, как теряет свободу снег превращаясь в лед. снег долго терпит сердце свое скрепя не жалуется под каблуком скрипя свои радости у него свои скорби. потом этот лед заплачет на груди у весны слезы впитаются в корни кривой сосны. снег пока падает - видит такие сны.
* * * милый мой, ты бываешь ко мне жесток как к средней азии очень дальний восток мы оба употребляем в пищу похожий рис но у нас тут пески поют, а у вас там бриз у нас тут долины оазисы, а у вас море и океан. не увидит глаз мой, бинокль с соленой линзой слезы, твои берега. оптики это азы а ухо твое мой не услышит смех. это уже азы акустики. впрочем грех жаловаться нам на безжалостные пространства они учат любви терпению и постоянству для географа - средняя азия дальний восток а для нас с тобой - ожидание и восторг Sergio <[email protected]>
* * * За тонкой пленкою стекла Крест накрест тени, до угла, И с глазом выщербленным ястреб Вверх тянет крылья из свинца. Он молчалив, как стая рыб, Плывущих медленной толпою В бассейне около крыльца. Печальна призрачная зыбь, В дом тянет тиной и туманом, И вечер кажется обманом, Несясь, как полуночный бриг. Вдруг где-то вскрикнет половица, Как боевая колесница, И кто-то встанет за дверьми, Боясь со мной быть один, Своим дыханием пугаясь, И все ж не может отойти Забытый мною гражданин. Над колбой, полною огня, Летучих эльфов умиранье. Мне неприятны их касанья, В них друг мой ты. В них враг твой я. * * * Трясясь в серебряном ландо, Марлен въезжает на помосты, В глазах загадка холокоста, А в пальцах тает эскимо. Все женщины в ней видят - блядь, Мужчины все - округлость зада, А по ночам она в тетрадь Рисует птиц из зоосада. * * * Простая нить, но крепче стали, Мне руки с детства ей связали, Чтоб укрепить и хрящ, и кость, Чтоб с потом выходила злость. Поверх залили чистым гипсом, Белее девичьей груди, И ценник с цинковою клипсой, Где все - и смерти, и грехи. Я долго плакал. Было жутко. Но няня, старая дуда, Хрипела в ухо: - Спи, малютка, и зрей для счастья и труда. Как зреет пуля в барабане, Или коса, найдя свой камень. И вот я сплю. * * * Сидеть в ночи, где электрички горят бездумные, как спички, и наблюдать: метаболизм светил, в сияньи слишком четких для небосклона днища лодки, а также павший в воду нимб. Искать под лавкой в днище течи, то ль от любви, то ль от картечи, и черпать воду рукавом. На радость мачехи-природы скормить пиявкам бутерброды, что льнут к ногам девичьим ртом. Чуть шевелить веслом из бука и думать: - День такая скука. А ночь так, право, хороша, лишь жаль - в кармане ни шиша.
Постпохмельное. Сухие крылья насекомых, Меж звездной пыли невесомых, Скользят неслышно, кругом круг, Сметая гранулы пространства С ребра стекла непостоянства, Стремясь избегнуть ловчих рук. Пострелы с тонкими сачками, С бинокулярными очками, Сминают день, минуты бдя. Меж них философы и боги, Софизма псы и носороги, За слог полцарства и коня. Сачки натянуты, как луки, Убей меня, но не от скуки Дрожит свинцовая струна. Ее удар важнее цели, Хоть цель прекрасней всех камелий, Но, право, вовсе не видна. И мне, порой, слуге сапфира, Словоохотная Пальмира Искрой полночной жгла гортань, И я взводил курок запястья, Стрелял в часы, но в одночасье? Кукушка била в барабан. Фцук <[email protected]>
проточное небо отражалось в проточной воде ручья, растекаясь ему навстречу сводя на нет его усилия привести в движение вечер в лесу. мы сидели словно на шелковой простыне на траве примятой душистым хмелем bourdeaux и сгущавшейся темнотой и были еле-еле пьяны. лениво посматривали по сторонам и ждали когда из-за облака выплывет новый месяц. она рассказывала о своей любви к печатному слову а я о своей к хорошим винам и дорогим сырам. и мы были полностью удовлетворены жизнью. новый месяц показался по календарю и через призму местности походил на юпитер. "почти как театр" подумал я. и она сказала, словно вторя этой мысли, что все вокруг декорации: лес и ручей, небо и горный пейзаж вдали, трава, на которой мы сидели и трава на тяжелом занавесе (по сторонам) и яркожелтый
свет юпитера. и тогда я сказал "давай сыграем" и она сказала "давай": пускай [a4] мимо [b6] мимо [a2] мимо [c6] попал shenderovich<[email protected]>
Однажды Дед Матфей заметил: Очень Грустная Песня Старый Пух припух, забурел, но совсем не плох. Он не лох и не жлоб какой-нибудь, елы-палы! До сих пор на скаку останавливает ослов И находит цветущий кактус в ночь на Купалу. А потом он на редкий цветок собирает пчел, Чтоб они, откушав нектара, давали текилу. И хотя в голове опилки, медведь учел, Что в текиловых снах легче-легкого мир покинуть. Что в текиловых снах легче-легкого мирї Так-тої
сергей свиридов
Пятница, 12 ноября 1999
Выпуск 65
"Я врач. Работаю в больнице. Больница у нас хорошая - современная, светлая, чистая. Большая. Я даже не знаю, как следует, ее размеров. Я там был не везде. По утрам хожу на рынок. Там что-то замышляют против меня. Ну, или, по крайней мере, используют меня для чего-то. Не было случая, чтобы я, резко обернувшись, не обнаружил стоящего за моей спиной молодого человека выше меня ростом, поправляющего галстук и глядящего куда-то поверх моей головы. Никогда не удается проследить за его взглядом и узнать, кому он там подает знак. Увидев, что я его заметил, молодой человек поспешно растворяется в толпе. Эти преследователи всегда разные. Но всегда - молодые люди выше меня ростом (чтоб издалека было видно, как он поправляет галстук, это у них сигнал такой). А когда я ухожу с рынка, то, как правило, замечаю, что ко мне привязан воздушный шарик или какая-то другая яркая, приметная вещь. Все это, впрочем, не особенно меня волнует..." Алексей Толкачев. ЗАДУМЧИВЫЙ ЧЕЛОВЕК ИЗ БОЛЬНИЦЫ (по ссылке)
* * * ... но те, кто от любви не умер, когда была им смерть легка на среднем градусе безумья, заходятся с полупинка. Но вспоминают не желанье оно еще находит след, а только рук своих дрожанье, оцепеневший свой скелет перед какою-нибудь Дашей, давным-давно уже не нашей, забытой вдоль и поперек, дешевой правды воздух едкий и двухкопеечной монетки потусторонний холодок, переходящий в ужас плавно, когда доходит - как бесславно, как безнадежно... Твою мать, не ставь на цифру и цитату, когда тебе по циферблату в другую сторону бежать, грести, старательно и тупо, не поднимая головы. Свинец обметывает губы от бесконечного Увы. Все судорогой сведено под сморщенной горячей кожей, и только дерево одно еще на женщину похоже. Она идет, она спешит, спокойна, стискивает руки, и за спиной ее летит полупрозрачный бес разлуки, и дождик льет такой воды, что холоднее не бывает, как будто не ее следы, а самого тебя смывает. Чужие люди, как стена. Все улицы выходят к морю. Прости, родимая страна, но этим не поможешь горю недолог век людской печали. И меж собою не равны другая сторона медали с обратной стороной луны. * * * В апреле со мною не много заботы, О, Господи, дай мне дожить до субботы И что-нибудь сделай с двухдневной весной случалось длиннее иметь перекуры. С гуденьем и лязгом несутся амуры Сквозь трюм корабельный - мой гроб золотой. Я только башкой по нему не стучу, И режу и гну, переборки латая, Но только сгущается мгла золотая. Мне много не надо, я выйти хочу. Ни Родина-мать, ни высокие мачты, Ни желтое солнце на том берегу, Железо одно меня держит пока что, А я удержать ничего не могу. И лучше мне сдохнуть на этом обрыве. Окончена смена и пуст небосклон. Огнем и мечом насшибаю на пиво И в очередь встану до лучших времен.
В.В.Конецкому А трамайчик леденящий Изнутри светился. В пустоте один ледащий Пьяный шевелился. Он сошел на Авангарде И по Экипажной, Где чугунная ограда, Дом пятиэтажный, Двинулся. На виадуке Заплетались ноги, Но уже видна излука Золотого Рога, Кораблей железный хутор. Как с громадных яблонь, Все огни, огни по бухте, Свечи, канделябры. И сводою черной вровень, Там, под виадуком, Тепловозом маневровым Дальзавод аукнул. Ах, аукай, не аукай, А в ночную смену Тяжелей вдвойне разлука И втройне измена, Но рассвет свежее даже Афродиты в пене. В чем клянусь трехлетним стажем, Вставши на колени. Это дело отгорело, Я теперь свободен На красивом белом белом белом пароходе. По четыре через восемь Контрапункт возврата. Хочешь, вахтенного спросим где мы будем завтра? Под натянутым канатом Видищь порт приписки? Катер рейсовый когда-то Швартовался к пирсу. С Чуркина ходил он, ныне Не найти такого. Все мы тут под цвет полыни призраки былого, Обрастаем плотью наспех, Ушки на макушке, На путях гниют запасных Черные теплушки. Обрасту и я под утро Ледяною коркой, Месяц свесится в каюту, Вспенит переборку. Но не скоро ночь шальная Добредет до точки. Эх, Япония родная, Буераки, кочки.
В.Тропину ПИР 39. Чаш тут нет. Одни стаканы. Свет не солнца, а одна Стынет лампа вполнакала, Из-за дыма чуть видна. Но добротной черной тенью Каждый за столом снабжен. Неизвестное растенье Так и лезет на рожон, К пропыленным стеклам жмется, Ну, а там - темным-темно. Что-то нынче не поется, Знать, разбавлено вино. Ну, кому еще здоровья Напоследок пожелать? За любовь? Но что любовью Нам сегодня называть? Нету про нее в анкете, Но пока не поздно, пей За нее. Она на свете, Говорят, всего сильней. Наливай по новой, что ли, Позабыть и наплевать. Может завтра в чистом поле Нам придется умирать? Так за белые ромашки Той неведомой страны, Где свое отпели пташки И стволы наведены. Может, завтра разлетится На кусочки небосвод И с размаха в наши лица Смерть белилами плеснет. Но не стоит раньше смерти Помирать. И до утра Ветер дует, лампа светит Солнца младшая сестра. Что случится,то случится. Ко всему готовы, но Ветер дует в поле чистом И кончается вино. * * * Вставай, любимая. Рассвет уже поставил точку. И по бензиновой росе Трамваи катят бочку. Вставай, любимая, пора. Весь век к восьми. И ладно, Люблю я этот полумрак На лестнице прохладной. Люблю, прощаясь у крыльца, Следить, как неизбежно Уходит с твоего лица Остаточная нежность. С восходом солнца гасят свет В домах родного края, Когда еще прохожих нет. Прощай же, дорогая. Ведь ничего я не найду Дороже утром ранним Свободы этой на лету Оборванных свиданий. Ни отдыха, ни долгих лет. Трамвай летящий с лязгом, Полулюбви короткий свет, Да рельсов свистопляска. Юрий Рудис
Я отбываю, чудо-пташка Ах, смейся, плачь или злословь! Тебе не холодно, милашка? Тебе не холодно, любовь? Ты все же плачешь, хоть и редко: Что сердца нету - клевета. Тебе невесело, кокетка? Тебе невесело, мечта? Рассветы, двери, лужи, лица, Чужое стылое жилье... Где сердце Ваше станет биться? Куда прикатится - мое?
Лада <[email protected]>
Времена года Закипает июнь белым пухом, на треть Завалив подоконник и выход наружу. Я внутри, и уже невозможно стереть Ту причину, ту грань между нами, тот снег: Я границу едва ли сумею нарушить. Разлучается солнце на части, дразня Катастрофою, альфа-распадом, кипеньем. Вы ведь тоже когда-то любили меня Посредине июня, в безжалостный век, Запасаясь у солнца огнем и терпеньем. Те снега отмели, и тревожно шуршат Под ногами уже крылья раненых кленов. Вот и город опять переходит на шаг: Разве можно понять, совершая побег, Как живут за ближайшим от сердца балконом? Отлетает сентябрь желтым ветром листвы. Солнце к небу пришито надежней заплаты. Вы однажды вернетесь, беглец мой, увы! Будет падать за окнами каменный снег. Но скитаний - ручьями снегов не оплакать.
Алла Гирик
26 октября 1999 г. Нью-Йорк Перед входом в студию NBC кружились и падали желтые листья. Их убирала большая шумная машина-пылесос, разгоняя по сторонам пешеходов. Умирал октябрь. Осеннее солнце столбами стояло в пространствах утрених улиц. Ветер загонял волосы за уши и обжигал лицо, безжалостно швыряя в глаза пыль, принесенную с развороченных мостовых Вест-сайда. Хотелось зажмуриться и бежать от него и от слепящего солнца, бесконечно размноженного летящими в небо окнами. Красная стена аукциона Christie's с фотографией смеющейся Мерилин Монро. Вокруг белоснежные рубахи, черные пиджаки и - вдруг - алая бабочка галстука - как будто сорвавшиеся в полет, знакомые всему миру губы. Внутри людно как на вокзале - и среди мертвящих сполохов фотовспышек старухи - ровесницы Мерилин - склоняются над бирками, прикрепленными к ее вещам. Тогда, вместе с ней, они были так молоды. Завтра они опять придут сюда, чтобы попытаться купить приглянувшееся - немного юности, пожалуйста. Хочется знать - кто купит вот эту книгу с надписью на полях: "He doesn't love me..." - наискосок, спешащим почерком, просто фраза, написанная перед ее знаменитым выступлением Happy Birthday, President. Цена за платье, в котором она пела на том дне рождения начинается с $1.000.000. Оно на подиуме в центре отдельного зала, мягко подсвеченное снизу. Манекена не видно - платье как будто парит над подиумом, в точности повторяя контуры ее фигуры и зияя непоправимой пустотой внутри. Можно обойти его сзади и увидеть Мерилин так, как видели ее те, кто был вместе с ней в тот день на сцене. И если смотреть долго, то можно увидеть,как из пустоты проступает позвоночник женщины, которая только что поняла, что нелюбима ... Boris &Anastasia <[email protected]>
Вторник, 23 ноября 1999
Выпуск 66
"Ранним утром, в иды квинтилия 87 года, когда солнце еще только обозначило лучами свой царственный выход из моря, когда легкий плеск волн о борт тяжелого авианесущего крейсера лишь оттенял лежащую кругом тишину и умиротворенность, внезапно затарахтел мотор баркаса, до этого мирно спавшего у правого борта, и клочья разорванного покоя повисли на леерах корабля. Вслед за тарахтеньем проснулись другие звуки: легкое, как колокольчик, позвякивание цепей, мягкий неровный шорох шканцев, скользящих по влажному от росы железному подбрюшью, потом глухой удар интимно ткнувшегося щекой катера, топот ног, отрывистые и, как всегда, бессмысленные слова команды. А на деревянную палубу спрыгнули с трапа пять матросов и младший офицер медицинской службы в чине молодого лейтенанта..." "...Они стояли, обжигая и лаская взглядами прекрасные, живые формы, волнующиеся под цветными тряпочками перси, округлые животы и стройные золотистые спины, тонкие щиколотки и запястья, ладони, которые, нежа и лаская, втирали крема в самую прекрасную на свете ткань - молодую женскую кожу, да, и особенно там, на внутренней стороне бедер, так близко к лону, где нежность ее становится настолько тонка и елеуловима, что легко переходит в противоположность свою - силу и страсть. Так, вожделея и наслаждаясь своим вожделением, смотрели матросы, а жеманницы смущались под их взглядами и принимали самые волнующие позы, наклоняясь в удачных ракурсах, потягиваясь, прогибая спинку и приподнимая задок, с грацией вот-вот готовой сорваться пружины..."
СОН ОБ ИСПАНИИ їзакрою Писание, брошу писание черным по белому, viva Испания, здравствует, да! - и Леон, и Кастилия, год несвободы, неделя идиллии горной, морской, по-мадридски столичной, до неприличия гастрономичной, sopa de ajo, а с ним solomillo чем для идальго на час не идилья? глянуть Альгамбре в восточные очи, эх, скакунами арабские ночи, мавру - вздыхать, христианам - отрада, как позабуду? Гранадаї Гранадаї еду в Толедо, где грек Доменикос Ортиса во гроб положил знаменитым, не более, впрочем, чем сумрачный Гойя, вправду ли в Прадо увижу его я воочию? вряд ли, не встать спозаранку, заполночь пьянка, фламенко, испанка, роль культ-туриста играючи рьяно, трясись на автобусе к Сан-Себастьяну, не то к Барселоне, к Sagrada Familia выйди и ахни - свобода, идилья, сушь и оливы - ряды серебристые ангелы в перышках, чистые, чистые, чистое чудо, самокопание побоку, есть только я и Испания, жизнь ее вечная, сон нескончаемый, паче и круче раздумья и чаяньяї К ЗЕНОНУ Зачем, Зенон, движенья нет на свете, зачем стрела в пространстве зависает, зачем в недоуме Ахилл-красавец за черепахой вслед на южный ветер вовеки век проклятия бросает? Зачем (движенья нет) не смежить веки ни мне, Зенон, ни новому Платону, который мне дороже, древнегреки, тьмы низких истин , что в любой аптеке всучить спешит торговец беспардонный? Твой бог, Зенон, бездарный оператор, он в монтаже истории не петрит, он парадоксу друг, а чуду недруг, он прАвило, правИло и порядок на небесах, и на земле, и в недрах. *********************************** мой бог во сне веселье и тепле летит идет плывет на корабле мой бог бог Авраама и Рабле
Мишель <>
*** Есть музыка: мелодия про сон. Слова еще не явны, будто нету. Есть только ощущение, виссон, колеблемый то воздухом, то светом. Я плачу, но и плач внутри меня, волной, наплывом: снизу - вверх, бесслезно. И бледная - не страстная луна, с прозрачным телом, лижется, но поздно. Я весь истек слезами, и они оттаяли во мне во сне коротком, волной качая тело. В такт волны слова-слова: о чаше и о лодке. И нервный сын, не находящий сна в потоке слов, эрекций, положений, на простынях, где меткою - Луна в фривольной позе ждет его движений. Изяслав Винтерман <>
* * * Ты - как теплый ветерок, Не гроза и не ошибка. Теплый черный свитерок, полудетская улыбка. Зайчик солнечный в окне. Ну-ка, вспомни обо мне! Я писала Вам письмо... Нет, теперь уже - тебе... Славных глупостей полно, вспомнишь - до сих пор смешно, до сих пор не по себе. Тут не нужно лишних драм. Тут прогулка, а не храм. По весне - все та же блажь. Отступила вьюга-стужа. Я пойду, как верный паж, За тобой по синим лужам. Шалость милая моя! Ты - ничей, а я - твоя.
* * * Вы обвинили в ревности меня. Ну, то есть в жадности. Неправы Вы, неправы. Когда бы ревность душу мне терзала, Хотела б я смести с лица земли Все города, и все моря, и горы: Все сущее - прекрасное - на свете; И чтобы женщин оставалось только двое, И то второй была бы мать моя. И чтобы сделать Вас безгласным и незрячим, Хотела бы я чары навести. Вот - ревность! А сейчас? Я лишь желаю Один лишь город обратить в руины, И лишь одну изгнать из круга мира, Из Ваших мыслей, и речей, и снов. Я - жадная?! Хорошенькая жадность Одну лишь душу из бессмертных сонмов, Одну лишь жизнь из многих тысяч жизней, - один лишь век у вечность украв, Держать хочу в объятиях своих.
* * * Я повстречался с Долорес Гейз. Она сейчас живет на свете. Мне улыбнулся мой смуглый бес, Туманный взгляд стальной я встретил. Как ты угадана невероятно, Как энтомолог увидел русский Противный норов, наряд опрятный И быстрый очерк, кошачий, узкий. Какая добрая, какая злая. Как бьешь ты больно, как нежно лечишь. Ни в чем не смыслишь, все понимая. Добра желаешь. Навек калечишь. Что, надоело сидеть в страницах? Страна другая, другое имя. Я понимаю, мне не добиться. Но как сравнить мне тебя с другими? Ложись со мною. Я буду нежен. Я буду страстен, как ты захочешь. Конец известен. Наш мир безбрежен и ты исчезнешь сегодня ночью. За гранью граней, за кромкой света Тебя поймаю, не отобьешься. А море плачет, и плачет лето, И ветер плачет, а ты - смеешься...
Лада Громова <>