БЕРЕЙШИТ (В начале) (Алеф) Как он прекрасен, мой Художник. (Бет) Разве можно не любить Художника? Кто смог бы остаться равнодушным к Художнику? Только слепцы и мертвые, которые не могут видеть прекрасного. (Гимел) Неужели он пишет простыми красками? Разве возможно простыми красками сказать о прекрасном? Нe говоря ни слова, сказать обо всем? (Далет) Неужели таким светлым он видит мир? Такой бескрайней любовь? Такой глубокой боль? Такой темной ночь? И такой бесплотной красоту? И простыми красками? (hей) Это происходит из его необыкновенного взгляда, из-под бровей, так он смотрит на мир, так он видит мир. Посмотри на меня хоть один раз? Глядя в твои глаза, я знаю, чтO есть вдохновенье. (Вав) Когда я смотрю на его работы - разве я вижу их? Я слышу их, я осязаю их, я чувствую их. Я слышу Вивальди, я осязаю шершавый виноградный лист, я чувствую мускатную терпкость на языке, и близкое дыхание, его дыхание возле самого моего уха. А он так далек от меня. И я так бесконечно далека от него. Но я слышу, как он играет Вивальди и Мендельсона, я пью его вино, и я слышу его дыхание. Неужели простыми красками?.. (Заин) А ведь мы могли бы быть вдвоем, ведь я так понимаю его. Я чувствую его боль, я смеюсь, когда ему весело, я молчу, когда он грустит. Я чувствую его. (Хет) Как я хотела бы раскрыться навстречу ему, и быть с ним, и слиться с ним, и раствориться в нем, и быть им. (Тет) Только бы он был счастлив. (Йуд) Неужели простыми красками? Неужели? ИСХОД (10) Неужели? Неужели кому-то еще может нравиться его мазня? (9) Как он измельчал, а ведь когда-то он был велик. Или мне это только казалось? Ведь я видела его и его работы только издалека, с расстояния "экспонаты руками не трогать". (8) Но как же невыносимо видеть все детали, лишние детали, ненужные детали, мелкие детали, броские детали, почему его так увлекают детали? (7) Краска. Мне ли не знать, что такое краска? Мне ли не знать, что там под краской? Он весь пропах своей краской, я пропахла краской, дом пропах краской, жизнь пропахла краской. Краской и белилами. Белилами и грунтом. Грунтом и известью. Известью и отбеливателем холстов. Какой невыносимый запах. (6) Они могут позволить себе восхищаться его смелым видением цвета. Знали бы они, из чего он готовит эти свои цвета. Из чего он готовит цвета своего смелого видения. И вот эту красную краску, и вот этот аквамарин. Что, не хотите знать, из чего он готовит свой аквамарин? Правильно. Но я-то знаю. (5) Какие, к дьяволу, смелые мазки и какое, к чертям, независимое мышление? Да он просто две недели в себя не приходил от спиртного. И все эти смелые мазки: неужели не понятно, что он просто пятна кофе замазывал там этим своим аквамарином, а не в смелом видении мира практиковался. Дилетанты, честное слово. Это называется ценители живописи? (4) Ах, как они восторгаются его взглядом на мир. О, этот взгляд, из-под бровей!.. Глаз ему не поднять, это точно. Живет своей внутренней жизнью, мешает водку с мускатом. О, да, тонкий вкус. Куда нам, смертным, понять. Нам в его внутренний мир без стука не входить. (3) Да как он может изобразить хотя бы цветок, если он месяцами не выходит из дому, месяцами пялится в пустой холст и пьет. Пьет и пялится. Потом пьет и пишет. Пишет и пьет. И - шедевр. И опять пьет. И опять шедевр. Люди, вы слепы? (2) "Ах, как тебе повезло!.. Ах, как я тебе завидую!.. Рядом с таким человеком!.." Почему? Почему именно я? Почему именно мне? За что я? За что меня? (1) Но ведь я права? А они просто его не знают? За что я наказана знанием его, зачем я узнала его?
Story Teller
Стихи на уход Сегодня я - тобой исполненный, Крикливо-терпкий, неуклюже-сочный, Заговоренный и замолвленный. Убей нас, Боже, в час полночный. Одной загадкою, одной иглою Устрой наш ветхий, страшный брак. Покрой уснувших серой мглою, И легкий сон - смени на мрак. Венчай вином, оставь нам вечность Где голос страсти не кричит, Где тишь и боль - одна беспечность Покуда жизнь не разлучит. Дрожь, липкий вкус, невеста в синем, Вновь облачается палач. Лишь миг - и мы бесследно сгинем, Оставив позади свой плач. Но кто мог знать, что так случится, Что даже в смерти есть изъян В земле холодной очутиться, По одному сносить обман: Забвенья лист падет нежданно, вдруг, На серое надгробье типовое: Желанный гость, последний друг, Он молчалив. Устал от воя мой гордый прах. Совсем промок покатый край моей могилы. Я перебрался б, если б мог, В изящный склеп соседки Милы. Заброшенный в тиши смертей В тени бетонного кумира, Истлевший телом для затей, Не понявший законов мира, Я - пепел, пыльї и в том безумие, Что сохранил и страх, и бред. Счастливей ты, нагая мумия, Тебе доступней шум и свет.
viveur <[email protected]>
Апельсиновое солнце Горизонтом половинится. Скоро-скоро ночь проснется, Звезд иголки ощетинятся Тишина, и боязливый Ветерок щеки касается, И со вздохом за приливы Месяц ясный принимается В этот теплый летний вечер Рад бы месяц позабавиться, Но работы долг извечный От приливов не избавиться Но вздымая океаны, Месяц тихо улыбается, Потому что вспоминает Он черты одной красавицы
Андрей
РАКИ. Окончание. 3. Антверпен. - А иди-ка ты, бабка, в жопу со своей редисочкой!! - заорал я, разбежался и, сделав красивое сальто-мортале, приземлился в полуметре от бабки. Дверь мягко захлопнулась. - Простите, - сказал я, подумав, - я не имел в виду вас обидеть. - Да ладно, сынок, что уж там, - сказала бабка, с головой уйдя в мешок со своей редиской. Чрез пару секунд, впрочем, она вылезла из него и с криками: "Ирод! Рабочий люд не уважаешь!" с силой швырнула в меня два пучка редиски, один из которых попал мне в лоб и опрокинул навзничь, а второй - как раз туда, куда я меньше всего бы хотел. Но он, тем не менее, туда попал, от чего глаза мои вылезли на лоб, а тело скрючило. - Ах ты, старая карга! - вскричал я, бросаясь на бабку с кулаками. Однако та на редкость споро и проворно откинула прочь мешок с редиской, который закрывал ее почти полностью. Оказалось, что рядовые советские бабки-продавцы редиски носят боевое кимоно и имеют, как минимум, красный пояс. Пытаясь защититься от боевой бабки, я обнаружил, что в левой руке держу громадный молот и, когда она с боевым кличем "Хадж-мэ!" побежала на меня, я, развернувшись, сплеча впаял этим достойным орудием ей прямо между бровей. Эффект, как бы то ни было, оказался прямо противоположным ожидаемому - бабка, вместо того, чтобы упасть в лужу крови, мягко отскочила, как каучуковый мячик и, прыгая, удалилась к горизонту. Я посмотрел на часы. И не очень удивился тому, что стрелки встали прямо перпендикулярно циферблату, то есть строго вверх, в небо. Естественно, определить время по таким часам было очень сложно, но внутренний голос подсказывал мне, что было тринадцать тридцать шесть. Мимо прошли восемь человек. Каждый нес под мышкой двоих бумажных Хакимов. Я подошел к ним. - Простите, что вмешиваюсь, - сказал я. - Вы не подскажете, что это вы несете? - Как это - что? - сказал один из них, негр с голубыми глазами, посмотрев на меня, как на ненормального. - Бумажных Хакимов. - А куда? - спросил я, продолжая упорствовать в своем невежестве. - Да вот, на пароход, - сказал негр. Когда он это сказал, остальные принялись усиленно кивать. Да, кстати, я не сказал, что вокруг простиралась пустыня? - А на какой пароход? - спросил я, вежливо улыбаясь. - Рейс Антверпен-Антверпен, - сказал негр. Остальные продолжали кивать. - Так где же мы сейчас? - улыбнулся я. - В Антверпене, - засмеялся негр. Группа носильщиков, отсмеявшись, ушла. Хм, Антверпен, так Антверпен, подумал я. Но разве в Голландии есть пустыни? - Разве в Голландии есть пустыни? - закричал я в морозный воздух. - Есть, сынок, есть, - ответила бабка, которая уже успела вернуться и вновь усесться за свой неизменный мешок. 4. HTTP:\\ Я, наконец, догнал корабль, прыгнул на палубу и уселся у иллюминатора. Подошел стюард. - Что желает сэр? - спросил он, услужливо нагнувшись к самому моему уху. - Сэр желает знать, где он, - неприветливо отозвался я. - Что желает сэр? - спросил стюард еще раз. - Я хочу знать, где я! - громко повторил я. - Что желает сэр? - все так же негромко и с полуулыбкой спросил стюард. Я посмотрел на стюарда и понял, чтО с ним было не так. У него из спины торчал огромный ключ для завода, как в старых советских игрушках. Я достал ключ и положил на пол. Стюард сказал "Кхр" и упал на землю. - Антверпен, - сказал громкий голос надо мной. Я огляделся. Мимо прошли негры с Хакимами под мышкой, сошли по сходням на причал и медленно исчезли где-то вдали. Мимо прошла огромная мокрая собака, неприятно косящая глазом. Мимо пробежал капитан и с криком "Виват!" прыгнул в воду, моментально пойдя ко дну. Вперед прошли гардемарины. Я стоял сзади всех. Внезапно мир повернулся, и я понял, что я теперь спереди. Ко мне подошла женщина в белой тоге с амфорой, из которой доносился запах прекрасного вина. - Оракул, - сказала она, - когда вернется мой муж? К ней подбежал мальчик. "Да, дяденька," - сказал он, - "когда папа вернется?" - Твой папа, мальчик, - сказал я медленно против своего желания, - сейчас под Троей, но ударится щит Ахилла о земли троянские, протащат Гектора под стенами Трои, оплетут змеи Лакоона, деревянная лошадь войдет в стойло, и твой папа вернется. Через девять лет это будет. Женщина судорожно сжала амфору рукой. - Он жив, Пенелопа, - сказал я, - не бойся, Телемах, жив он. - Спасибо, оракул, - сказала женщина, - я поняла. Они ушли. Я понял, что мне пора домой. Я начертил на песке надпись http://www.home.com и нажал на нее рукой. Вназапно все быстрее мысли промоталось назад, мимо стюарда, мимо негров, мимо бабки, мимо Хакима, и вот я вновь сижу на кухне и ем раков. Где мои часы? 5. Девять. - Вот видишь, сынок, - сказала женщина, показывая на диковинную штуковину, внутри которой что-то неустанно двигалось, - видишь, вот эта стрелка пройдет дважды этот круг. Так пройдет день. Она шестьдесят раз пройдет этот круг - и пройдет месяц. Она должна будет двенадцать раз по шестьдесят пройти этот круг, и девять по двенадцать, и вернется твой папа. Глотая какие-то слезы, женщина пошла ткать. А мальчик нарисовал круг и медленно ходил, осторожно ступая по этому кругу.
Stan
ХОРОШИЙ ДРУГ -- НЕ ПРЕДАСТ. МЕРТВЫЙ ПРЕДАСТ -- БЫВШИЙ ХОРОШИЙ ДРУГ. (из интернационального фольклора зоны 241667 Коми АССР) "Гений иль злодейство? Гений! Гений!!!" -Уж в сотый раз он заклинал, сипя, Пред зеркалом. Ответствовали тени: Ты... парень, недостоин сам себя. Зачем подавлен ты? ?????Доверившись вину, ??????????Зря душу не трави. Чтоб быть отравленным -?????Для зависти одну ??????????Хотя б причину предъяви. Story Teller
С помощью этого текста я объявляю войну 1. Опровержение легким дымом: пополудни заходили по тростнику Пепеляев с Мардониным. Они подлезли под небольшую веточку, расположились у речной коряги. Написав пожелание окружающим богам, разбили напрочь свои жизни, разбубенили их смертью. 2. Сплошным утром на следующий день пришел по следам Пепеляев, староста-старожил далекого значения. Его не очень интересовал вопрос признательности или неясности, он просто разбирал новизну ощущений. Когда речь зашла о природных гробах, его стошнило из специального отверстия. Борис Келлерман
Утро Первого Дня Леночке... Впервые он заметил это существо не очень давно. Он стоял... он просто стоял; это был один из тех немногих моментов, когда ему не надо было ничего делать, он просто стоял, наслаждаясь приятным днем, а это существо прошло мимо него. Собственно говоря, он знал это существо уже давно, он даже раговаривал с ним, иногда просто беседовали, иногда решали какие-то проблемы и обсуждали важные вопросы. Но именно в этот момент он осознал со всей отчетливостью и такой пугающей неотвратимостью, что ему стало страшно, - это не просто существо, хордовое, млекопитающее, ходящее на двух ногах, разумное - это Женщина! И это Она. Эта мысль пронзила его насквозь, заставив затрепетать что-то внутри... он догадывался, что это что-то была его душа, но все-таки душа должна была трепетать только перед Богом, а Она никак не могла быть таковым, если рассматривать этот вопрос с точки зрения теософии. Это утверждение опиралось на многочисленные доказательства, что, однако, не мешало душе трепетать. Он застонал; в первый момент он хотел подойти к Ней и сказать те два слова, что молнией полыхали перед его глазами; но потом он подумал, что, вероятно, он заболел и в целях нераспространения инфекции он не решился; так или иначе, ничего хорошего из этого не выйдет; он не подошел. Теперь он смотрел на Нее другими глазами; не как на существо, коих множество было вокруг, но как на Женщину; жадно впитывал взором изящные формы Ее тела; проводил взглядом по полукруглым грудям и стройным бедрам. Слова лились из него безудержным потоком, заставляя Ее улыбаться, но вряд ли он понимал, о чем он говорит. Ночью, глядя в темное звездное небо, он видел перед глазами Ее силуэт; образ Ее лица словно выжгло на сетчатке его глаза неистовой вспышкой ядерного взрыва, и сотни и тысячи таких взрывов расцветали грибообразными облаками в его крови, заставляя ее быстрее обычного струиться по венам и артериям. Ласковый шелест деревьев слышался ему голосом этой Женщины, словно вой и грохот урагана звучал этот голос в его ушах, перекрывая все остальные звуки, заставляя его забывать обо всем на свете. И тогда во всем мире существовала лишь звездная тишь и ласковый голос Ее... Какое-то время он пытался анализировать свои чувства; говорил себе что это - проделки Дьявола, что Она заставляет его позабыть о Боге; он говорил своему воображению - нет! но Природа шептала ему на ушко - да... да..., затуманивая мозг и расслабляя тело. Прошло совсем немного дней, и он уже не мог думать ни о чем, кроме этого восхитительно-божественного тела, лица, что затмевало солнечный свет, нежной коже и стройных волнующих изгибах талии. Ее мягкие пушистые волосы закрывали от него сияние дня и все прелести мира; Ее голос заглушал все звуки; в Ее глазах он тонул при каждой встрече словно в бездонном голубом озере высоко в горах. Каждое Ее прикосновение жгло его как раскаленное железо. Тогда он обратился к Богу. Но Бог, видимо, был занят другими делами и не слышал мольбы его. Изнемогая в борьбе с самим собой, отступая перед неукротимым голосом влечения, он не знал, что делать. Молитвы и пост не помогали, Бог не слышал его. И тогда, измученный и опустошенный этой титанической борьбой, не желающий ничего иного из всех прелестей жизни кроме как обнять это нежное тело, ласкать его под сенью струй и шелестом деревьев; дарить наслаждение и получать стократ, он сдался. Последний раз взывая к Богу, произнес он громко: - Господи! Я не знаю, что мучает меня, дьявольское ли искушение, Твое ли проклятие! Но неисповедимы Пути Твои и Ты сам сказал детям Твоим: "Се, земля ваша; плодитесь и размножайтесь и заполняйте ее"! И не в силах и далее бороться с собой, он подошел к Ней; робко провел рукой по шелковистой щеке, и, когда Она, изумленная этой неожиданной лаской, подняла на него свои бездонные глаза, он тихо произнес те два слова, что жгли и мучали его, лишали покоя и отдыха: - Люблю тебя... И увидел он, как затуманились на миг эти глубоко-голубые прекрасные глаза, как что-то нераспознаваемое мелькнуло в них, обещая наслаждение и счастье на весь остаток жизни; и Она обняла его своими гибкими как кусты вереска руками за шею и прошептала тихо на ухо мелодичным голосом, в котором было все - и грохот литавр, и звон колоколов, и песни жаворонков на заре, и щебетание соловья: - Знаю... - и коснулась его губ своими мягкими медовыми губами, погружая его в пучины наслаждения, что сродни боли где-то внутри, закрывая глаза. И медленно опустились они на землю; и долго-долго и нежно-нежно любили они друг друга, даря и получая ласку и нежность; и соединились не только тела, но и души их также. И упал у него с души тяжелый камень, что невыразимостью лежал на ней; и понял он - ради этой Женщины и той ласки, что может он подарить Ей стоит - жить... И была ночь, и был день, и было утро первого дня... * * * На следующий день вернувшийся с уик-энда Бог долго ругался, брызгая слюной: - На пару дней оставить нельзя, тут же бордель устраивают, разврат творить начинают !!! - и с позором выгнал Адама и Еву из Рая... ? 1996 S.U.D. Inc. Комментарии лично мылом... FireCat <[email protected]>
Четверг, 17 декабря 1998
Выпуск 8
/Хотите верьте, призраки, или не верьте, /<показывает пальцем на тень Моцарта> /Убив его, себя я обессмертил! /Теперь, любая нота из Моцарта прозвучит, /Как и меня все вспомнят. ЛУЧШИЕ /ПОЭТЫ будут обо мне писать, учти! /<пытается потрепать Моцарта по щеке> /С тобой, мой друг, навек мы неразлучны... /Hoaxer (в Салоне) Хоть с давних пор всем в мире зависть правит, Мой скромный друг, умерьте Вы свою печаль -Вас за такие вирши не отравят. А жальї
Новый Сальери (из ДК) <[email protected]>
В сетях арахнофилии
Цвет ее был, в основном, черным. Ее угольная блестящая короткая шерстка могла бы красиво блестеть, если бы ее выпихнули под солнечный свет. Но она обычно предпочитала скрываться в норке и избегала солнечных лучей.
Ходили слухи, что она происходит от какой-то женщины, которая что-то там искусно пряла... настолько искусно, что ее превратили в восьмилапое чудовище. Странно. Почему восьми? Сразу бы уж делали двенадцать... Чтоб было вдвое больше, чем у насекомых. Название зато (видимо, в компенсацию) ей дали красивое - Арахна. И даже придумали умную болезнь для тех, кто ее боялся - арахнофобия. Ее это и вправду утешало. Была еще одна версия. Какой-то британский профессор южноафриканского происхождения решил, что одна из ее инкарнаций по имени Унголиант (нечто среднее между северными унтами, тяжелыми фолиантами и пыльными углами) вообще некогда была врагом всего светлого и прогрессивного, пожрала то ли какие-то светлые яблоки, то ли яркие камни (прямо антиЕва), выступила провозвестником мировой Тьмы и породила еще одно невмещенное чудище своего рода - красавицу Шелоб. Шелобиня же, в свою очередь, позарилась на мускулистых кольценосных зверушек, вознамерившихся избавить Свет от Тьмы, но тоже пала, сраженная коротенькой злобной ручонкой одного из них. Такая уж была хэбит у этих хоббитов - пырять заточками все пушистое и скромно избегающее настырного света публичности.
От разочарования она не только была вынуждена съесть своего жалкого супружонка, (в результате чего осталась горькой вдовой), но и еще больше почернела. Тогда эти всегда готовые к пролитию пафосных соплей неустойчивые в движении прямоходящие уродцы решили, что им пора избавиться от страха перед ней, придумав нечто арахноподобное.
Но что они могли сделать? Что? Разве могли они легко и непринужденно производить километры и километры клейкой серебристой ниточки, которая сама собой выматывалась бы из их жалких плоских телец? Нет, из них выходили только нематериальные слова-слова-слова! Все, что они всегда делали, это только пытались материализовать эти словасловаслова. Какие бы словасловаслова ни придумал кто-нибудь из них, всегда находились те, кто был готов их материализовать. Они материализовали даже то, что придумали неговорящие мудрецы. Птицы там. Рыбы. А членистоногим они всегда просто и недвусмысленно завидовали. Одно только название!..
И вот, наконец, они украли ее произведение, ее Великую Паутину.
Она так и не поняла, как они это сделали, потому что, даже если вообразить, что их ходильные органы были так же хороши, как делательные, их все равно было только четыре. Четыре, господа мои, не восемь, как у нее, и все восемь - делательные. У них не было достаточно острых и снабженных парализующим ядком зубов. У них не было желез, производящих клейкую субстанцию для создания сетки. Ничего у них никогда толком не было, кроме поразительной способности все воровать и копировать и мечты о членистых ногах.
Но они создали Ее. Мировую паутину. И дурацкий голубой шарик попался в нее, как новорожденная муха, - решительно и бесповоротно. Теперь эректусы стремились уже подражать ей самой - они сгорбились, расселись по темным ночным норкам, вперив нездорово блестящие глазки в светлый квадратик, где черными бисерными значками и цветными картинками симулировались поверхность и содержимое шарика, и плели все новые и новые клейкие ниточки, чтобы достичь друг друга. Они узурпировали ее функции. Предали ее дело. Она опять осталась вдовой. DV
Солнцу улыбались небеса, На песке прозрачного залива Волны убирали терпеливо Воду, что рассыпала гроза. олег <[email protected]>
"Из дневника Алисы. 18.11.98 Сегодня записалась к дантисту... На "Китай-городе" вошла пара - он и она... Интересно, а он и он, это тоже пара?... Так вот, ОН - высокий, лет тридцати, темно каштановые волосы, лба, правда, не видно, глаза ...такие..., ну, есть в общем глаза. Редко, вообще-то, встречаются мужчины с Глазами... Нос крупный, но не нарушающий общей гармонии... И губы... Покалеченная мужскими изменами Наташка называет присутствие таких губ на лице мужчины признаком порока ... правда, какого порока не говорит... Для нее, видите ли, нет разницы - грабить ли старушек в 12 троллейбусе, жадно наблюдать за совокупляющимися дворнягами в марте или ковырять в носу за рулем, даже если один в машине... Так вот, довольно тонкие губы ... Причем ниточка... та, которая образуется между губами когда рот закрыт... причудливо изогнута - мягко волнит посередине и вскинута кверху на концах... Ощущение застывшей улыбки... но... улыбки скорее, злого Арлекина... Пожалуй, красив... Она - красива безупречно...Как раз тип абсолютно красивой женщины... ОЧЕНЬ густые черные волосы, ровная светлая кожа, глубокие голубые глаза, безупречно очерченный рот ... ну, в общем, все как нужно и, даже при ее чернявости - полное отсутствие растительности над верхней губой (хотя, может, эпиляция?)... Но она еще и молода - года 23... Как раз у таких женщин это начало пика расцвета. Года через четыре уже никто не скажет, что она красива безупречно, она также будет сначала приковывать восторженный взгляд, но спустя полминуты уже разочарованный взгляд начнет блуждать по мимическим морщинкам, обзаведшимся подружками, несколько вялым губам... Все-таки очень яркая красота коварна... Но самое ужасное ее ждет в старости - она потеряет всю краску, которой расцветила ее природа, - льняные волосы, впалые тусклые глаза, морщинистые, сжатые в сморчок бесцветные губы ... но та же природа подарит напоследок ей все-таки один цвет - коричневые пигментные пятна на кистях рук, подбородке и скулах ... Ужас! Нарисовала и сама содрогнулась от собственной злости... и, наверное, зависти... Про что это я? Ну, естественно, про него, про Арлекина... Уже на Пролетарке Она повернулась ко мне спиной и видеть я могла только Его... Они не говорили... Видимо, я уж слишком далеко зашла... Конечно, так долго пялится! "И повернул глаза зрачками в душу" ... Эт-то, кажется, Пастернак напереводил Шекспира... ОН повернул свои зрачки ко мне... Как это обычно бывает в метро, кого-нибудь сверлишь, этот кто-то вдруг смотрит на тебя ты моментально меняешь направление ... да я ничего, так просто, скользнула взглядом, оч-чень ты мне сдался... Чувствую, продолжает смотреть... Что-ж, принимаю вызов! Останавливаюсь на его левом глазу... 10 секунд- ни один мускул ... 15-я секунда - его глаз слегка сощуривается, бровь приподнимается, как будто, говорит : "Интересуемся?". Я на секунду закрываю глаза: "Да". Останавливаюсь на губах - все та же улыбка. 20-я секунда ниточка между губами заколыхалась, кажется, захотел улыбнуться по-настоящему...Веки сильнее опустились на глаза - что-то мне говорит ... Что? ... Опять губы заволновались... Сейчас улыбнется... УлЫбнУлсЯ... На секунду мне показалось, что на меня направили прожектор... Металлические зубы... ВСЕ! Цвета надраенной стальной ложки... Не Арлекин - Щелкунчик какой-то! Наверное, удобно грызть старые баранки... Не представляю ЧТО он читал на моем лице в течение последующей минуты. Удивление... ужас... разочарование и ... восторг! Все это должно было колыхаться на моей физиономии! Я вышла на первой же остановке ... А я-то фантазировала - Он, Глаза, Нос, Губы... ЗУБЫ!!! У такого скорее не один порок, уж не меньше 32-х точно... А несчастный Колпаков, наверняка, начал бы мямлить что-нибудь из серии: "дешевый эпатаж... оригинал лагерный..." Но это от зависти, впрочем...
Колпаков
"Осенний хоровод" Посвящено В. Г. Осень наступила. Птицы улетели. Рыбки-Попрыгуньи плавают в постелях. Плавают в постелях -- видно, им неймется, Осень за окошком весело смеется. Весело смеется за окошком осень, Значит снова, снова кто-то меня бросит. Бросит -- не забудет, будет помнить тайної. Осень наступила важно и печально. Важно и печально проплывает мимо, И никто не спросит, где ты, мой любимый. Где ты, мой любимый, охладел-остынул? Птицы улетели. Осень наступила. AQuA
Любовь. Любовь лишает нас числа, И в ранге образных смятений Бежит холодный пес угла От ритуальных песнопений. В проблесках огненной черты И в звуках черного там-тама Слышны таинственные гаммы Созвездий южной широты. Рамзес! Твою печаль рабом Погребена под пирамидой. В бальзамирующей хламиде Хранится царственный альбом, Где лица с плоскости картин Глядят с пророчеством Эриний И крови ждут. Аквамарин Рисует подписи под ними.
Uliss
БЫВШИЙ ХОРОШИЙ ДРУГ - ЛУЧШИЙ ВРАГ (Гаитянский фольклор) Смерть лучшего - завистнику награда, Но не всегда причиной зависть для злодейства. Искать причины нужно в раннем детстве, Весь перечень причин - у Герострата.
Приложение. ТЕНИ Пиеска. Сальери с красными глазами, Большими чистыми слезами Всплакнув над мертвым телом друга, Пришел домой доделать фугу. Хотел зарыться в партитуру, Но отвлекли его фигуры. Вглядевшись в света с тьмой сплетенье, Он тут же понял: это тени. <Тени, подступая:> - Завистлив ты, Сальери... Признавайся, Почто Моцарта погубил? Ну, говори Начистоту, Сальери, ты покайся, Ой, не юли пред нами, смертный! Ой, не ври! </Тени> <Сальери, отступая:> - Я не губил его, - упавши на колени, Вскричал Сальери, мокрый, точно мышь, Ить я любил его, без всяческих сомнений, Как мог бы я... Вольфганга... Мой малыш, Коль мог бы ты услышать с того света, Что мне вчиняют... <резко выбрасывает вперед указательный палец:> ......................Доказательств нету! Не можете вы так, без доказательств, Меня подвергнуть сонму издевательств! </Сальери> Тут тень одна шагнула ближе к свету, И обрела знакомые черты. <Моцарт, с усмешкой:> - Так доказательств, значит нету?.. </Моцарт> <Сальери, растерянно всплескивая руками:> - Так я... О, друг мой, это ты? Как рад тебя и видеть, право, Ты жив-здоров?.. <В сторону:> ....................Ой, что-то невпопад... Уверен я - твоей посмертной славы Не превзойдет никто. Ты рад? Ты рад? <Садится на диванчик и подпирает подбородок рукой> Я так решил - ты выдохся, сломался, Сопьешься скоро. Лучше я своей рукой <Трясет правой рукой> Тебя убью, чтоб молод ты остался, И подарю блаженство и покой. <Встает, поднимает указательный палец к небу> Я долго думал, взвешивал, страдал, Что лучше - яд или кинжал, И сделал выбор в пользу яда... </Сальери> <Моцарт, гневно:> - Достаточно! Мне этой лжи не надо! Как жаль, что я бесплотен, мне бы нож И на минутку стать обычным человеком... </Моцарт> <Сальери, вздымая горе обе руки:> - Зачем так говоришь? Какая ложь? Ты в мире нашем знаменит теперь навеки!.. <Осекается. Лицо его, теряя выражение глубой печали, разглаживается, губы приподнимаются в понимающей усмешке:> - Так ты теперь туман... дымок... Ты - призрак... Ха-ха! Так я скажу тебе... В награду. <Садится в кресло, закидывает ногу на ногу:> Как только разглядел в тебе я признак Таланта, понял - это то, что надо. Ты - конь, мой друг. В тебе горел огонь, Ты создавал бессмертные творения, Ты гениален был, да, без сомнения, Любезнейший, ты - гениальный конь. <Дважды щелкает пальцами> Ты думаешь, тебя я отравил По зависти? Ха-ха! Завидовать тебе, Твоей печальной, исковерканной судьбе, Тому, как ты свой дар сомненьями губил? <Выпивает залпом полбутылки вина, снова поднимает указательный палец к небу> Не-ет, зависти во мне нет ни на грош, Ты гений спору нет, я - лишь хорош, <поворачиваясь к безмолвно стоящим теням> Хотите верьте, призраки, или не верьте, <показывает пальцем на тень Моцарта> Убив его, себя я обессмертил! Теперь, любая нота из Моцарта прозвучит, Как и меня все вспомнят. Лучшие Поэты будут обо мне писать, учти! <пытается потрепать Моцарта по щеке> С тобой, мой друг, навек мы неразлучны... </Сальери> Пропели петухи, исчезли тени, Сальери выглянул в окно: Все та же Австрия, все та же Вена, Свежо, пока еще темно... Хлебнув вина, он сел за фортепьяно И обратился в пустоту немного пьяно: <Сальери, тихо:> Мой друг... Нет зависти в моей душе... Уже... </Сальери>
Hoaxer
Суббота, 19 декабря 1998
Выпуск 9
Стою, значица, ловлю такси. Безуспешно. И вроде один я был, и без лыж для прыжков с трамплина в комплекте с парашютом, и без рюкзака, наполненного доверху жадно кусающей жизнь за последние минуты рыбой, и одетый не в пижаму, и, что удивительно, обутый, и даже не в ласты, но никто не останавливался просто поинтересоваться, чего этот маньяк рукой движения циклические производит. Махал я правильно, с амплитудой, а не так, как некоторые - будто штанину отряхивают, нет, я делал резкие махи от груди в сторону предполагаемого противника, тьфу, ожидаемого наездника, и в конечной фазе движения мягко и быстро шевелил пальцами - получалось, не поверишь, красиво. Вот и догадайся, почему никто не остановился. Даже и некому было, потому что на проезжую часть я не поперся - что мне там в слякоти делать, а стоял на тротуаре в приличном отдалении от мостовой, ну да, с запасом, чтобы не обрызгал кто ненароком - бегуны трусцой там всякие, поливальные машины, случайные кавалеристы. От отчаяния начинаю вертеть головой - и краем глаза улавливаю вспышку справа. Поборов желание упасть в кювет ногами к источнику, приглядываюсь - и зеленый огонек разглядел, о, думаю, не иначе - такси, ведь это им кто-то подал идею, что зеленый цвет привлекает больше клиентов, чем скажем, ну, другой, хотя слышал я разные мнения, и не только от дальтоников. Не спеша (была бы трость - так помахивал бы) приближаюсь, рассматривая еще не опознанный объект действительно, такси, а в нем, как это ни странно, таксист, но занят он каким-то необычным делом - облокотив огромные ручищи на баранку, держит в них книгу. Я сперва подумал, что это атлас какой-нибудь, но он ее ТАК разглядывал, что я понял - в книге картинок нет, да и шрифт мелкий. Читает - это было заметно по судорожному шевелению губ, которыми таксист помогал непонятным закорючкам складываться в слоги, и, что скрывать, даже в слова, хотя до этого - ох, как далеко, - ведь слова-то не только односложные бывают; слог прочитал - а еще два в уме. Преисполненный почтения к его нелегкой работе - ведь было видно, как нелегко ему дается третья в жизни после букваря и правил дорожного движения книга - я подошел и погасил в себе желание постучать, нет, не себе по голове, я с пятидесяти лет не дразнюсь, - в дверцу. Открываю дверь и вежливо интересуюсь не поедет ли этот передвижной Дом Культуры в нужном мне направлении. В ответ получаю, погоди, нет, они совсем другие, рук не распускают - они ими водят, книжками по лицу тоже не бьют они в них глядят задумчиво, как в озера синие, а достать из под сидения бейсбольную биту ему, разморенному чтением, видимо, просто лень, в общем, повезло, мой это был день. А получаю я взгляд, исполненный презрения к этой суете, окружающей меня облаком пара, к моему явному непониманию важности процесса, к тому, что я, очевидно, не обратил внимания на то, что он не шофер-дальнобойщик какой-нибудь, покупающий книжки исключительно в мягких обложках, чтобы и обложки суметь использовать, нет, он сам выбирает и книжки, и пассажиров, только дайте еще пару часиков - до нового абзаца дочитать, ведь две страницы в день - его обычная норма. "Закройте дверь", - говорит он мне голосом строгого библиотекаря. И то верно - на улице зима, а древние фолианты про новые приключения Бешеного так боятся сырости и сквозняков. Странный народ - таксисты. Гордый.
Лентяй
Заиндевелая лермонтушка Мышки несчастные, вечные странники! Вставив в два глазика бусы жемчужные, Мчитесь, слезливые, мчитесь, изгнанники, С холода жуткого в стороны южные. Взяв в свои лапки костылики-жердочки С завистью тайною, с письмами мятымиї, Что вы попрятали грустные мордочки? Скоро вам кушать сухарики с мятою. Вам не наскучили шторки воскресные? Страсть понедельников, пятниц страдания? Станете холодны, -тучки небесные, Вас заберут в ледяное изгнание.
viveur
Я смотрю сквозь картину окошечка На пейзаж голубого стекла. Облака пролетают - два брошенных И кому-то не нужных крыла. Всех деревьев (особенно тополя) Ветви шумные тянутся к ним... А глаза режет луч - этот кто-то Позабыл свой сияющий нимб.
KS <[email protected]>
Вдохновенье Увы... - Но что в словах сегодня? Ура! - Вы снова далеки. Перенаписаны стихи, Как перемыты кости сводне. Подумай! - Нет уж. Погляди Я много думал (между нами), Моими белыми стихами Уже укрыто - пол-Земли! И ты пришла? - Как видишь, да... - А я не звал. Твоя дорога... Ты, видно, думаешь - тревога, Мои бесплодные года, Надежды, глупые мечты Тропинку эту проложили? - Твои стихи всегда мне были... - Да нет! Я просто жег листы. Zoom
Из воспоминаний Колпакова. А в театр я все таки пошел. Через московскую зиму пронес свою осеннюю душу и очки на гордо вздернутом носу. Пронес через толпу страждущих безбилетных сограждан, через пахнущее извечным праздником фойе, оставил лучшую часть себя в гардеробе (итальянское кожаное пальто - подарок бывшей тещи), и опустил все оставшееся в ветхое кресло истертого красного бархата. Шла пьеса Петрушевской; как всегда: "о любви невероломной". Или о невозможности таковой. Меня, впрочем, больше занимало пустующее кресло слева. Типичное пижонство - не продать билет на спектакль и наслаждаться незанятостью ее места. Самоунижение паче гордости. И стоит ли помнить о гордости сорокалетнему мужчине, когда этакая пигалица двадцати шести лет от роду раздраженно морщит так и не напудренный нос? Она, только что разбившая свой старорежимный серебряный символ подретушированной женской красоты. Она, отразившаяся за минуту до этого во всех осколках своего утраченного зазеркалья. Привычно взойдя на подмостки курилки и отмахнувшись от навязчивого суфлера, Алиса несла какую-то отсебятину о своей нелюбви ко всему театральному. А я, автор, режиссер и единственный зритель этой провалившейся постановки, я лишь уныло потел, курил, растеряно стряхивая пепел на подоконник, и вымученно шутил. На все обещания записаться в хор и впредь приглашать в театр не менее пяти знакомых девушек одновременно мне было отвечено презрительным пожатием плеч. Правое плечо при этом, как всегда, поднялось чуть выше чем левое, и тот же излом повторили брови сердито встретившиеся над переносицей. К обеду, однако, тучи разошлись. Я был прощен, отчасти обнадежен, и мои ернические рассуждения о пользе нашей служебной деятельности были восприняты благосклонно. Если бы еще не боль в животе, то легко было бы вообще забыть о моем фиаско. Хорошо героям классической литературы, у которых от любовных неудач сердце болело. "Любимая, твой светлый образ мешает мне выделять желудочный сок." Весьма романтичної Домой из театра добирался долго и неотчетливо. Промочил ноги, пришлось принять на сон грядущий сто грамм "Столичной". Уже лежа перечитывал последнее письмо жены. Как легко снять с носа очки - гораздо труднее вытравить из души осеньї
Алиса
Моя душа Когда я сплю, душа моя Крадется по земле, Катается по мусору, Валяется в золе. Моя душа не хочет петь, Летя куда-то ввысь, И в темноте полуночной Ее гоняют: ?Брысь!? Когда же просыпаюсь я С улыбкой на устах, Она (как и всегда) лежит И спит, храпя, в кустах. А я, сердясь, бужу ее: ?Эй ты! Иди ко мне!? И совесть чуть подвинется, Пустив ее к себе...
Strange Girl
Вторник, 22 декабря 1998
Выпуск 10
1. Ты. Неизбежна ты. Так неизбежен вдох, Если из-под под воды Вынырнуть после трех С некоторым минут. Слабость до тошноты. Секундомеры лгут, Вдох, неизбежна ты. До смерти прост закон И до смешного строг: Выдоха быстрый стон, Судорогою вдох, Жемчугом ярких брызг Море бежит с лица. Море -- и страсть, и риск. Краткий триумф пловца. 2. Трепет мембраны меж "Буду" и "был" достиг Слуха. Но в звуке брешь Для неизбежности. Жребия вброс -- врасплох -И сожжены мосты. И неминуем вдох. И неизбежна ты. 3. Правилам вопреки -Слов ли по бедности? -Все 32 строки, Выданные на стих, На многоточье брось, Не уложиться в срок... Вдох неизбежен сквозь Стиснутый прикус строк.
Story Teller