Гена
Нашумевший случай Площадь паром точит статуи в ожидании новых дев. Вечер греет бродяг, поэтов, повелителей нежных рас. Город кутается в луну, пробуждает у страстных гнев. Спит господь. Нашумевший случай погружается в ворох фраз. Мутный гам затопил кафе. В никуда манит сонный блюз. Видно всем сквозь абсент и ложь предсказание смены вех. Ищет плоть торжество и плен в смерть-словах фаворитов муз. Белый страж поджигает крест - ноет пламенем божий грех. В эту ночь погибнут многие из числа богов и богинь. Скорбный пир начнут над трупами прокаженные и лгуны. С неба рухнет горе липкое - имя этой звезде полынь. Я же стану словом радости от одной таблетки луны.
viveur
Тень Моя тень Тень каменного изваяния. И изгибы плоти моей Словно слова сострадания. А душа Середина бронзовой статуи. Даже боги, взглянув на нее, Не смеялись, а громко плакали. Мои руки Безмолвие сумрака. Если был изначально в них смысл, То он был только черным умыслом. Ну а ноги Столпы дряхло-глиняные. Ни себя удержать не могут, Ни идти ни к черту, ни к Богу. Ну и вся я Вероломство пустынного космоса. Растрепалась холодным безмолвием В ворожбе проклятого промысла. Юрате <>
Е. И., жене Здесь море ниспадает голубым, Заказанным тобою крепдешином. Здесь запах времени... И, вечностью томим, Общаюсь лишь с разрушенным камином.Камины здесь свидетели времен, А времена остались без имен. Но сосны все свободны, и гурьбою Они на берег выбегают к водопою, Где жажду утоляет им прибой. Он разбегается, и вот, в прыжке аршинном, Мне руки наполняет крепдешином... Одеть тебя балтийскою волной. Владнир Донец
1999 год. Уральское отделение академии наук. Тополя по-прежнему вздымали свои ветви к небу. Все вокруг осталось прежним, каким запомнилось десять лет назад. И вывеска Института Высоких Энергий так же чернела на облицованной стене. Только тропинка среди крапчатых сугробов стала уже, в один только след. И массивная дверь стала скрипучей. А дальше за ней все изменилось, все уже было не таким, как прежде. В стальной зарешеченной кабинке теперь сидел охранник в кaмуфляжной форме. Отложив "СПИД-инфо", он молча оглядел редкого посетителя и так же молча придвинул к окошку черный телефон. В трубке по набранному номеру долго не отвечали. После недлинного разъяснения охранник благосклонно разрешил пройти в здание. В коридорах быдо темно и пусто. Сонное эхо отзывалось на каждый шаг и тут же пряталось в цинковых коробах вентиляции, идущих под самым потолком. Не хлопали двери, не трезвонили телефоны, не гудели трансформаторы, не стучали пишущие машинки, не жужжали принтеры, не стучали вакуумные насосы, не скрипели перья, не шуршала бумага, никто не кашлял в сумраке, расслоенном пластами серого света. В середине коридора за стеклянными дверьми в лабораторном модуле взору открылся высокий зал, в центре которого покоился массивный и высокий, в два этажа, агрегат. Вдоль стен тянулись ряды приборных щитов, пакеты разнокалиберных труб, пучки проводов. На столах еще лежали разложенные листы писчей бумаги, справочная и всякая другая литература, на спинках стульев и на случайных крючках вдоль стен висели черные халаты. Железная лестница с пупырчатыми ступенями вела вверх к пульту управления. И здесь ни души, ни вздоха. И второй и третий этажи главного корпуса были так же пустынны и безлюдны. И тут, в самом конце коридора на первом этаже, открылась одна дверь, и пожилой человек с электрическим чайником в руке, вздыхая и бормоча под нос, прошел в туалетную комнату. Одет он был в синий, местами замасленный, рабочий халат, коротковатые штаны из простой серой ткани пузырились на уровне колен и открывали снизу тощие ноги в темно-зеленых носках и стоптанных комнатных тапочках. Пух волос на голове ученого колебался в такт неспешных шагов. Вернувшись в лабораторию и включив наполненный чайник в ржавую розетку, старик снял со слесарных тисков некую хитро изогнутую пластину, затем, кряхтя, приладил ее где-то внутри запутанной своей установки, сменил очки на защитные и включил рубильник. Удивленно ожили шкалы приборов, пыльный сумрак прорезал зеленый луч лазера, на затянутом паутиной потолке отразилось неясное фиолетовое сияние. И вдруг сам воздух ожил и наполнился смутными очертаниями, глухим ропотом отдаленных голосов. По стенам пронеслись тени, еще хранящие веселые профили светлых голов, затем раздался хлопок, сноп искр осветил дальний угол комнаты, и снова все погасло и стихло. И снова старик, кряхтя и приохивая, полез в гущу хитросплетений проводов и трубок. И только взгляд голливудского продюсера мог оживиться здесь, увидев готовые фантастические декорации для своего будущего фильма. Uliss
Чапаев. Его поезд шел вниз, Его время кончалось, У последних ворот Он надел ордена. Из дырявых кулис Выползала усталость И ощеренный рот Разевала страна. Сотни юных бойцов Его тело кромсали, Стаи огненных птиц Выходили на взлет. Он с небесным Отцом Будет пить из Грааля, С золотых колесниц Застрочит пулемет. Мы починим баркас, Мы разбудим Харона В воскресенье зимой, Через тысячу лет. Он уходит от нас К изумрудному трону, Мы становимся тьмой, Нас почти уже нет. В. Крупский <>
Пятница, 19 февраля 1999
Выпуск 30
ФРАГМЕНТЫ... Frame 7. Несчастен Демон, Демон не стал бы ведь -что вы, нет -- счастливым выглядеть; занятость делом -темени сталкивать, чтобы, изнашивая, темы комкать, либо на темени выхладить зиму белым снегом -- да, тем самым снегом из наших эндшпильных фабул, по которому (снегу) и согласно которым (фабулам) любимых уход запомнится -- даже не пледом, бешено брошенным на пол, но непременно пешим (хотя уместнеe санным) по снегу удвоенным следом, ибо проще сносить потери, снега когда посреди, но если не слеп и не глухой -плачь, Демон, вслед, плачь, но проследи -помни о деле -под аккорд захлопнутой двери след чтоб в два ряда был. Bolivar cannot carry, cannot carry double...
Story Teller
так холодно и скучно в пыли и зеркале барахтается нудный свет открытки в забытьи тома провидцев тучны напыщенны судьбой затворника. валет прибит к стене за трусость манию непослушанье и увяданье жизни безразлично мне и жертвенная суть молчанья. навязчиво орут про тайный смысл какие-то уродливые тени. а средоточение существ и чисел томится в браке света вещи лени. и ненасытна лень как порванные губы желающие пососать фетиш и апокалиптические трубы режим сознания: "москва-париж". мерещится тоскующее тело давно обещанное голое палящей спелостью болело топтало липкий путь в бесполое. так в диссонансе дней и кожи влюбленные травились ядом и мы с тобой на них похожи я буду думать что ты рядом
viveur
Время Зайчика звали Зяблик. Это имя дали ему, когда он был маленьким. Знакомым он представлялся просто: ?Заяц?. ?Ну почему, - спрашивал себя он, - ну кто угодно, ну почему Зяблик?!? К сожалению, никто так и не ответил ему на его вопрос. Однажды к Зяблику приползла его старинная подруга Улиточка Лолита. - Привет, - сказала она, и кокетливо завязала бантиком все свои четыре глаза. - Привет, - обрадовался Зайчик, - как дела? - Ничего, - ответила Лолита и, заглянув себе за ракушку, таинственно прошептала, - Дядя Богомол сказал, что пришло Положенное Время! - Ой! - испугался Зяблик, - а куда? - Сюда, - доверительно сообщила та. - А что такое Положенное Время? - совсем растерялся Зайчик. - Дядя Богомол сказал, что Время бывает Хорошее, Плохое и Положенное. В Плохое Время думаешь о Хорошем, в Хорошее вспоминаешь Плохое, а в Положенное ты делаешь Великие Глупости. - Глупости, - зачарованно повторил Зяблик, - а какие? - Всякие, - снова перешла на шепот Лолита, и, зловеще нахмурив глазки, сказала, - Тот, кто сумеет сделать Всякую Великую Глупость, тому будет разрешено навсегда остаться в Положенном Времени! - Понял, - ничего не понимая, сказал Зайчик, - а кем разрешено? Лолита спряталась в ракушку и, высунув один глазик, прошептала: - Кем-кем... Ним... Тут Зяблик перепугался не на шутку и забарабанил по пеньку лапками. - А давай разобьем твою ракушку. А то я очень не люблю, когда ты в нее прячешься, - закончив нервничать предложил он. Улиточка выползла целиком и обиженно втянула глазки: - Это будет Глупая Глупость. Я же не предлагаю отрезать тебе уши. - Не злись, - примирительно сказал Зайчик, - Я больше не будем, ой, не буду. - Ладно, - согласилась та. И вдруг улыбнулась. - Ты чего? - удивился Зяблик - Просто так, - подумала Лолита, а вслух сказала, - Просто так. - Ага! - подумал Зайчик, а вслух сказал, - А-а-а!!! Тут из-за кустов выглянул Дядя Богомол и угрюмо сказал: - Хм! Сидят! - Ой, Дядя Богомол, а оно еще долго будет? - обрадовался Зяблик. - Кто? - посучил лапками тот. - Положенное Время, - подтвердила Лолита, - вы же сами говорили, что нужно делать Великие Глупости. - А-а-а... - сказал Дядя Богомол, - так вы уже не успели. Положенное Время на то и положенное, что на него нужно положиться. А вы не положились. - А какое же сейчас Время, я и не заметил, - удивился Зайчик. - Сейчас подумаю, - сказал тот и заснул. Лолита и Зяблик сидели тихо, чтобы не разбудить его. А потом им надоело и они пошли играть в снежки. Они шли и играли, потом просто шли, потом отдыхали... Когда они ушли на другой конец леса, до них донесся крик Дяди Богомола: - Я поду-ума-ал. Сейчас самое хорошее Время - Плохое... - А чего оно самое хорошее? - прошептала Улиточка Зайчику. Голос, затихая, прокричал: - Потому, что в Плохое Время можно мечтать о Хоро-ошем...
Саша С. Осташко <sasha2605@hotmail.com>
В пустыне жаркой, где шакалята, и в поднебесье, где соколята, Не марципанов, не мармелада, а справедливости все хотят! Но - по-шакальи - она такая, а - по-сокольи - она - другая, И,все на свете ругмя ругая, растут шакалы из соколят. Не говорите, что провели вас, и не пеняйте на справедливость, Покуда пьеса не завершилась - хотя не многим понятна суть. Сто вариантов у каждой сцены - какую правду найдем в конце мы? А наши дети растут как цены - вот-вот уж спросят о чем-нибудь...
Pimenov <bridge@mjet.com>
Когда кожа станет, как дуба кора И белая муть подернет глаза, Походка не будет лететь от бедра, Туман будет там, где сверкала гроза Я успокоюсь в сознании мира, Одною ногою стоя в могиле. Уже в ожиданьи последнего пира Я сброшу ярмо подчинения силе. Мое наваждение будет разбито, Вино наслажденья до капли испито, И так, не коснувшись ни разу свободы Я проживу бесконечные годы. А может быть лучше, сгорев в одночасье, До дна исчерпать свое горькое счастье, Прекрасно и чисто уйти молодым, Сгореть, отсветив, не больным и седым. Вздохнут на прощанье: "Так ярко и мало". А где-то на небе звездой больше стало... Юрате <mostv@mail.cea.ru>
Понедельник, 27 февраля 1999
Выпуск 31
ФРАГМЕНТЫ... Frame 8. Этот праздник случается так -Мы подолгу не знаем, где он: Но в момент, когда над головой (С детства помним их. Терпко-дефисНерифмованных, впрочем) цитат Зажигается синий неон -Этот праздник всегда и с тобой, И со мной. Наш А Moveable Feast. Story Teller
Я - Слово Здравствуйте, всемогущие господа, лишь на одно ударение отставшие от Господа! Здравствуйте, прекрасные мадонны с красотою из силикона! Здравствуй, честная столица! Поверни же ко мне свои лица! Я когда-то (не верю сам!) в вас влюбленный был Помню, жили тогда душа в душу мы. Но теперь, черт возьми, стал поэт я, блин, Променял вас всех на Есенина с Пушкиным! Так что, сами поймите, нынче негоже мне разговаривать этаким будничным "здрасьте", Появляться с улыбкой мигающей рожею, Разделять с вами скуку, веселье и страсти. Нелюдима, злословна, пошла наша братия Ни иконам ее не унять, ни погонам, и Хоть за семь замков затолкать ее Все бросается ономатопоэтиконами! Захотел бы, так сам сел на вас верхом Молокосос с гранитной рифмой! Захотел бы - кораблем-титаником-айсбергом Поразбивали б носы вы о пятистопный риф мой! Испугались, от страха трясутся животики? Вы и вправду сочли все меня дебоширом? Хоть поэт я - да, но и человек тоже все-таки, Не боись, народ, иди с миром! Отдохну я теперь, вас слегка поносив Мне от вас, чертей, нужно много ли? Ну а вы, как всегда, лишь воротите прочь носы, Начитались, поди-ка, все Гоголя...
Виктор Максимов
Белым туманом окрестность одета, Белым туманом одеты поля, На огородах - сырая земля, Будто на свежей могиле лета. Белым туманом разлита печаль В мертвой, убитой морозом,траве, В мокрых бурьянах, в осклизлой ботве, И в колеях, где вода словно сталь. Оцепененье, канун холодов В спутанных травах, утративших цвет, Кто-то рассыпал прощальный букет Крупных, тяжелых осенних цветов. Быстро смеркается, гаснут огни, Вечер приходит - тосклив и угрюм... Как благодарен я октябрю За эти прощальные хмурые дни Сердцу легко и легко голове, И не влекут уже вечные темы... Кладбищенско-свежие хризантемы Рассыпаны в спутанной мертвой траве. Boris <bridge@mjet.com>
Среда, 3 марта 1999
Выпуск 32
"Февраль. Достать чернил и плакать..." И заключить в подарочную рамку Горячий треск каштанов на огне, Сады Моне, граффити на стене, От створки устричной на пальце ранку, И Сен-Мишель, и фото на мосту, В метро случайный всплеск аккордов струнных, Негромкий дождь и маленький отель. И, возвратясь в метель, А, может, в слякоть, Достать чернил, заправить принтер струйный, Доверить письма чистому листу... Наверно, это будет акварель, Когда тихонько над листом заплакать.
Ежинька
*** Пришел апрель, снега расчистив, Парят берез крыла расправленные. В дымящуюся кучу листьев Бросаю письма неотправленные. Водою жизни, быта хлебом Во мне, будто в тюрьме, измученные, На выдохе - в шальное небо Летите, мысли неозвученные. Между крестами золочеными, Над куполами жестяными, Взлелеянные и точеные, Они летят - и Бог бы с ними. Сколь им лететь - неважно, милая: Сегодня, через год - когда-то, В пути налившись новой силою, Они достигнут адресата. И я сгребаю листья горкой, Под снегом на зиму оставленные, И причастившись дымом горьким, Сжигаю письма неотправленные. *** Июль. Небрежно брошены подушки, излом бровей, запястий, речь живая... "Вы пишете стихи? Как Пушкин? Боже!... Прочтете что-нибудь?" "Быть может, позже..." "Ах, да, je comprenez... А я вот - вышиваю... Ах, душно как! Уж что ль бы, дождик!.." Дождик. *** Ты далеко. Но в шорохе листвы, В паденьи капель, в запахе случайном Вдруг что-то сдавит сердце, и - увы Опять уйдет, не открывая тайны. И вновь, и вновь неведомая грусть Вдруг захлестнет - и сразу же отпустит. Смешно, но - слезы выступят. И пусть. Мне сладко и спокойно в этой грусти. По мокрым крышам - барабанный бой, Немолчный шум - по водосточным трубам, Я оглянусь, услышав голос твой, И в пустоту уронят "здравствуй" губы. Ты далеко. Вчерашние мечты Во мне звучат наивнее и тише. И, Боже мой, вообще - причем здесь ты? Ведь это просто дождь стучит по крыше.
Алексей Ермолин <aler@hotmail.com>
С. Я, тридцати неполных лет, Такой-то, некий, Задира, умница, атлет В девятом веке, Изведав древнюю вражду, Однажды встретил Копье тяжелое между Шестым и третьим. Я йорик - думалось: навек. Ах, руки эти Меня на солнышко, наверх, На свежий ветер. И волос кисти из глазниц Мне мусор вымел. Я свет увидел. Я возник. Мне дали имя. Теперь я старше. Я живу (Тьфу-тьфу - не сглазить). И я летаю наяву (В туристском классе). Копье мне больше не грозит, Я понимаю. И от меня вином разит Второго мая. Мой дом не стал меня держать: Я счел полезным То, что сожрет меня, как ржа Сжует железо. Но, дом мой, я еще вернусь К тебе под взоры. И я улягусь - я клянусь В свои подзолы. Я стану йориком. Года Спрядут столетья, И я - о, Боже мой, когда? Ах, руки эти... Павел <shkarin@mrcbs.med.yale.edu>
Я нарисую строчек тени Мелками из мечты и чувств И дивный свет твоих видений, Твою безоблачную грусть. По жизни параллель рисуя, Беззвучно прикоснусь к холсту, И нить судьбы слегка тяну я К тебе сквозь мир и пустоту...
Шамайка <shamaika@windoms.sitek.net>
Понедельник, 8 марта 1999
Выпуск 33
В день начала листопада город тих и скорбно-светел. Листья падают - так надо! но пришел нежданный ветер. Крикнул ветер: "Нигилист я!" Налетел, вскружил, ворвался в умирающие листья в полусумасшедшем вальсе. Он играл в каминных трубах и гремел листом на крыше, и взлетали в звуках грубых листья выше, выше, выше... Выше серого асфальта, выше всех пятиэтажек, выше флейты, выше альта, выше первой скрипки даже. И кружились, танцевали, будто не в конце - в начале, и заметили едва ли, что в окно мне постучали. "Жизнь все выше, интересней! Полетели, побежали!" Я не сочинял им песню я стоял и провожал их. ...Ночью дождь о ком-то плакал и стучал мне в подоконник. Простыней, как белым флагом, хлопал ветер на балконе. Матерился утром дворник, скреб метлой ожесточенно, не признав танцоров гордых в грязной куче желто-черной. Алексей Ермолин <aler@hotmail.com>
Я куплю себе фарфора чашку Тонкую, с прозрачными краями. И еще куплю я пачку чая, Буду думать - будто я в Китае. Девушку с раскосыми глазами, С мокрыми одеждами - представлю, "Хватит плакать, выпей чашку чая." На огонь привычно чайник ставлю. И она споет чужую песню, Подыграв себе на тонкой флейте Про любимого, про абрикос в цветеньи. Предложу, пожалуй, ей варенья. У него из яшмы руки, плечи. И глаза испуганной газели. Поэтично, необычно это, Наши-то - давно уж надоели. Но исчезла девушка из кухни С чудными, раскосыми глазами. То ли мне приснилось, то ли чудо. Недопитый чай уж остывает. Юрате <mostv@mail.cea.ru>
У старой полыни - особенный запах: В нем - лето, не это, которому рад, А то, что дожди проводили, оплакав, И не возвратили... И не возвратят. Узрев на пути неживые соцветья На ломких стеблях с благовонной трухой, Пройди стороной - не задень, не заметь их, Беги аромата полыни сухой... К цветущим полянам, к зовущим рассветам! Но - прочь от стеблей, чей пахучий излом Отравит веселие нового лета Пронзительной скорбью о лете былом. Не странно ли это - мечтать и поныне В средине пути - о начале дорог? Я трогаю веточку горькой полыни Премудрым советам своим поперек.
Ruban <bridge@mjet.com>
Не теряйте голову, раз обмануты, Даже если больно вам вон из памяти! Велика ли честь Быть в немилости? Сор из сердца весь вынуть, вымести, Чтоб смеясь, вы подняли гордо голову, И вокруг не поняли, как же больно вам, Ну хотя бы мысленно станьте сильными,Не мечите бисера перед свиньями. Stef <simba@dlm.febras.ru>
За кромкой горизонта луч За коркой гор и зонтом туч Рисует в темной вышине На небе, будто на стене Зверей и птиц Лишенных лиц Какие лица у зверей? Вот ломкий угольный жираф Вот бегемота плотный шкаф Вот антилопа на бегу И леопард на берегу Орел, распластанный вверху, Цыпленок в собственном пуху. Локи
тебе покажутся слегка приятными миростихи о необычности одежд и золота жестоких скифов о преломлении любви в чудовище вины стихий и терпком бешенстве неозачатия бессмертных мифов. тебя влечет полураздетый сон полузабытый бог из слов небрежно пролитых душой в алхимии обмана. всегда привычно жжение от рук - непотаенный вздох умрет в безумии - вновь заслоится колдовство шамана.
задушен вечер. стройный рок сквозь выпитое осквернен. утомлены тела опять рискующие выжить вместе. так гулко стынут слезы на вискахї наверно опьянен. не плачь. давай уснем не обсуждая предрешенной мести.
viveur <viveur@mail.ru>
Пятница, 12 марта 1999
Выпуск 34
Прогулка по Арбату в 1987 году.
На самом дне Арбата, в глубине, Кипят ключи, ворчат водовороты. Плывет поток, влекомый поворотом, Открытой дверью, вывеской в окне. И жизнь идет по дну и щурит глаз На трудовую праздность пестрых пиршеств. Сбавляет ход, случайно зацепившись За новую подробность, звук, соблазн. И эти блестки, бусинки, узлы, Что в беспорядке память вяжет, нижет, Прошедшее исчерпывают. Нить же Невидима. Она лишь - след иглы. И в этом жизнь похожа на стихи Гораздо боле, нежели на прозу, Что, может быть, относится к вопросу О смысле моей жизни. Пустяки Всего лишь свойство лености ума И небольшой изъян воображенья. Основу штрих-пунктирного движенья Широкий шаг не в силах понимать. Вот рубль порхнул комариком у рта Лежащей шляпы, схожею с лягушкой, И цаплями над фетровой кормушкой Летают звуки флейты и гитар. Неровность дна. Ее закон - best sale. Неужто в бытии и вправду корни? Здесь, в строгом соответствии с законом, Чередованье Дворжака с Бизе, Безе с селедкой, скрипки с шашлыком... Здесь карандаш доказывает в деле, Что сто очков портрет дает модели, Осуществляя этот же закон. Но, слава Богу, прав я не вполне: Есть царь другой. И этот царь - свобода. В ладу с деньгой. Такая здесь природа, На самом дне Арбата, в глубине. Знамена ее царствия везде, Они плывут из каменного жерла. - Свободу Николаеву! Он жертва! Поскольку гений! Граждане, вот здесь! Расписывайтесь! - Николаев сам, Уже с полгода сев на воду с хлебом, Встает за мной, и ставит подпись следом. Он тоже за свободу. Чудеса Двуцарствия и разум, и душа, Его законнорожденные дети, Чье краткое присутствие на свете По счастию! - сбивается на шарж. Он моден (даже пусть разрешено), Поскольку в нем угадана прекрасно Идея об акцентности пространства, Что мы уже заметили давно О времени. Все так. Но в этом зрим Оттенок мимолетности. Оттенок Язычества. От слабости коленок Цари не лечат. Даром ли цари? Но там, где начинается судьба, Там, где ничто не в силах повториться, Свобода там сестра, а не царица. Но там уже кончается Арбат. * * * Начало фразы. Пляс от прописной. Слова к словам. Развитие сюжета. За первым же тире трепещет жертва Посылки фразы. Выход запасной За запятой. За скобкой. За углом. Нет точки - и пока еще не поздно. Борьба с причиной. Синтаксиса козни. Уловки пунктуации. Уклон Растет. И ошалевшая строка, Измученная знакопрепинаньем, Захочет точки в качестве признанья Глухого тупика и тчк. Но что-то недосказано. Креста Не донесло к вершине предложенье. И вызывает это положенье У точки - рост поджатого хвоста. И буква следом, севшая на хвост, Не вышла ростом, выглядит устало. Свобода, из обмана вырастая, Насквозь червива фатумом. Насквозь. И запятая, пробуя ключи, Таит соблазны сложноподчиненья. Мысль силы бережет и, коченея, Скользит по руслу следствий от причин. Но - худо-бедно - снова взят разгон. И тут - вот тут-то! - обрывает строчку Бесхвостая, заслуженная точка. Без права на кассацию. Закон. Безмолвная, как дурень на посту. Безжалостная. Круглая, как череп. В последней строчке - трубке Торичелли Перед собой оставив пустоту. Последний слог не слышит отклик свой, Расплющен лоб, как следствие разгона, Что выражает действие закона, Незнанье какового не осво...
Павел <shkarin@mrcbs.med.yale.edu>