Арно Шмидт
ГАДИР
или
Познай самого себя
От переводчика
Произведения Арно Шмидта (1914-1979), человека огромной культуры и вместе с тем экспериментатора, который попытался заглянуть за порог двадцатого столетия, никогда не переводились на русский язык. Немецкий критик Крис Хирте, автор послесловия к "Избранным сочинениям" Шмидта, пишет о его последних романах ("Сон Цеттеля", 1970; "Школа атеистов", 1972; "Вечер с Гольдрандом", 1975; "Юлия, или Картины", 1983, опубликован посмертно в сокращенном варианте), что "их время еще не пришло", что они представляют собой "литературные монументы, превосходящие способности современного читателя к пониманию, терпению и расчетам" и все же являющие собой "позитивный вызов".
Арно Шмидт родился в бедной мещанской семье гамбургского полицейского, не смог из-за недостатка средств получить высшее образование, в период второй мировой войны был призван в армию, потом попал в плен, потом долго скитался по разоренной войной Германии, зарабатывал на жизнь переводами, даже добившись признания как писатель, всегда жил очень замкнуто и скромно в крестьянском доме, который купил в 1958 г. Он был широко образован в области истории, литературоведения, математики; был переводчиком столь высокого класса, что черновики так и не завершенного им перевода джойсовских "Поминок по Финнегану" после смерти Шмидта были изданы факсимильным изданием.
Творчество Шмидта притягательно прежде всего своей парадоксальностью. В его книгах страстность, исповедальный тон, особая яркость метафор, незаметные перетекания прозы в поэзию спонтанны, но одновременно виртуозно точны, продуманны до мельчайших деталей. Свою программу экспериментирования с формой Шмидт изложил в двух небольших эссе 1955 и 1956 гг.: "Прикидки I" и "Прикидки II". Он искал возможности зафиксировать на бумаге сон, "длинную мысленную игру", параллельное существование человека в мире собственных фантазий и мире реальности: традиционные литературные жанры и приемы казались ему не приспособленными для решения подобных задач. Примерно с конца 50-х годов (с момента начала работы над романом "Море Кризисов - тоже захолустье") Шмидт стал экспериментировать с языком, подражая Джойсу. В результате слова оказались окруженными ореолами дополнительных смыслов, вызывающими неожиданные ассоциации, что и сделало его позднюю прозу столь трудной для восприятия (и, кажется, не поддающейся переводу).
Новелла "Гадир" (1948) вошла в первый сборник рассказов Арно Шмидта, опубликованный в 1949 г., однако в ней уже присутствуют почти все характерные признаки шмидтовского текста. Действие новеллы разворачивается в некоей карфагенской крепости, в эпоху Пунических войн. Этот исторический фон воссоздан с превосходным знанием материала. Но образ старика грека, от имени которого ведется рассказ, по сути, есть "автопортрет" тридцатичетырехлетнего Арно Шмидта: не только биография старика во многом перекликается с биографией автора (вплоть до такой детали, как служба в фирме, производящей рабочую одежду); рассуждения героя новеллы о Боге и творчестве, о варварском подходе к культуре, о внутренней свободе и гнете внешних обстоятельств - это мысли, выстраданные самим Шмидтом; даже любовь к математике, даже предпочтение лунного света солнечному - черты натуры Арно Шмидта. И весь этот обширный, волнующий автора материал спрессован в лаконичную форму, построенную по принципам, которые будут объяснены через семь лет, в "Прикидках", построенную так, чтобы можно было передать не только смысл рассуждений или воспоминаний, но и их ритм, - построенную как партитура музыкального произведения.
52 года, 118 дней
Сначала насвистывал один. Когда в следующий раз они протопали мимо меня, ту же песню гнусавили уже вдвоем: "О Мирьям, моя крошка, я с тобой потанцую немножко - та-та, та-та:", дальше шли какие-то невнятные звуки, прищелкиванья и "фта-фта"; второй, по-видимому старший, невесело рассмеялся... Луна сегодня здорово светит; что ни возьмешь в руку, серебрится.
Смена караула прямо под моим зарешеченным окном; вопрос: "Что на фронте?" (значит, где-то идет война); равнодушное бормотание в ответ.
Позже: Карфаген и Рим. Рим, ах да: с этим средних размеров государством Массилия время от времени заключала торговые соглашения; оно, помнится, предусмотрительно отправило посольство к юнцу Александру, открывателю новых земель. (Еще бы! Даже интеллектуалы до сих пор восхищаются его настойчивым стремлением продвинуться дальше на Восток, за Ганг - в Бесконечность, как они говорят, выставляя его этаким образцом чистого научного влечения к непознанному! А на самом деле он получил от Аристотеля точные сведения, что Ойкумена кончается сразу же за Гангом, и вполне расчетливо, с героическим хладнокровием нацелился на Конечное, точнее, на подчинение этого Конечного собственной воле. Он был решителен и жесток, по-плебейски несдержан: мастер управлять толпой, полководец и храбрец, как-никак сын Зевса; но все это достоинства третьей категории. Поклоняться Александру простительно только двадцатилетним; человек, который, взрослея, не избавляется от подобных глупостей, дает повод усомниться в его умственных способностях и силе характера. Будь он даже сыном Аристона.) Кажется, говорят в основном о Сицилии; эти стены сильно искажают звук, к тому же когда долго стоишь на столе и тянешься вверх, к окну, ужасно устаешь. Немедленно сделать несколько упражнений: пока что сил у меня хватает (хотя живу одним хлебом и водой да профильтрованным сквозь решетку воздухом); до острова, думаю, доплыву.
Ближе к утру
Опять о Сицилии; плевать, пусть себе болтают.
52, 119
Нездоровая погода, испарения с моря и лагуны. В камере сыро, и меня знобит, сижу весь закутанный. В это время года одного одеяла мало.
Позже
Казначей Магон, с лязгом отодвинув засов, гаркнул: "Перепиши, старик!" и бросил на пол связку счетов и писем: на это я гожусь, умею красиво писать по-финикийски. Впрочем, и мои тетрадки с математическими и геометрическими записями они регулярно забирают, а потом отсылают в Карфаген, проверить, "нет ли там чего полезного". Зато я узнаю названия всех поселков в округе, имена крестьян, даже количество их скота; когда-нибудь при побеге все это очень пригодится (прутья на окнах из мягкого железа; если не торопиться, их можно перепилить простым гвоздем. А я должен еще раз вырваться на волю!) Собаки! Пятьдесят два года держат меня здесь взаперти, и все потому, что мне удалось тогда прошмыгнуть под видом матроса на их корабль и сделать два рейса на север; Туле, Басилиа, Абалус, Ментономон. Здешним торгашам-негодяям на шарообразность Земли, естественно, наплевать, на сбыт их товаров она не влияет - все-таки надо будет с таинственным видом намекнуть этим свиньям, что в Южном море они могут найти новые ойкумены, а если будут все время держать курс на запад, то доберутся до восточной оконечности нашей собственной - до Индии! Кто же не мечтает о пряностях, золоте, доходах? Они хорошие мореплаватели, блистательные техники, им сопутствует удача; но технократы когда-нибудь угробят этот мир!
Итак,
начнем переписывать (как когда-то, в месяц таргелион, когда я служил в заведении у Грифия - Массилия, "Рабочая и спортивная одежда"). Живы ли еще старый Софрон и Бык Николаус? И директор Ойкандрос: жесткий, холодный, неплохо образованный, но при всем том - гад без души и характера, не стеснявшийся нацепить на себя значок любой партии, стоило ей прийти к власти. Когда мне предстояла встреча с ним, почему-то всегда мерещились пустые круглые комнаты, безжизненно поникшие птичьи головки и склянки с рыбьим клеем; в жизни я никого так не презирал.
Полдень
Только что закончил; для маскировки оставил на столе перед собой два документа.
Стало жарко; море сверкает синевой и белизной. Какое же ревущее чудище должно быть там, наверху, на небе, если оно способно до такой степени раскалить гигантскую Землю; и все же Евдокс Книдский мечтал жить рядом с ним, чтобы изучать его природу. Если когда-нибудь вас спросят, чем греческий дух отличался от варварского, расскажите спросившему вот об этом. И о том, что я, Пифей из Массилии, уже полвека торчу здесь, в крепости Хебар близ Гадира, хотя должен был увидеть север Земли! И даю вам слово: я его еще увижу! Увижу, проскриплю еще хоть пять тысяч лет, лишь бы пережить вас, свиней; и ни одного мало-мальски подходящего для побега случая я не упущу; ни одного!!! (Два ломтя хлеба все еще лежат в тайнике - я только что встал и проверил, - а из разорванного на десяток полос одеяла получится канат; не хватает только напильника или же - ах, да просто любого кусочка стали - проклятие.)
Холодно (мне, по крайней мере; меня знобит).
Сразу же после этого
я задремал (хотя вообще-то такой привычки не имею); естественно, видел себя в конторе у Грифия; Агатон, деревенщина, болтал что-то о сотне синих шалей на продажу и о "задолженностях по поставкам", а я механически вычеркивал заказ из своей карточки (работал тогда счетоводом на складе). Прекрасней всего в этом сне был ясный прохладный воздух летнего утра; все предметы виделись отчетливо и отбрасывали такие тени, какие отбрасывает на белую скатерть просвечиваемый солнцем бокал с вином, - на подобные вещи обращаешь внимание только в молодости.
После полудня
Завтра выдадут новую одежду (то есть меня вызовут к начальству); значит, впервые за последние три года я перешагну порог камеры, пройду знакомым путем до кладовой, потом - десятиминутный врачебный осмотр и снова назад. Какое-никакое, а событие; возможно, на этот раз я что-нибудь найду. Хотя бы новые впечатления.
Небо слепяще-синее и омерзительно безоблачное (лучше уж небо без богов, чем без облаков!).
Ночью
Долго лежал без сна (может быть, разволновался из-за предстоящего дня). Из продолжительности затмений можно было бы, не привлекая никаких иных данных, вывести соотношение величин в Солнечной системе: самые долгие лунные затмения длятся около трех с половиной часов; поскольку же Луна ежедневно смещается приблизительно на двенадцать градусов, для упомянутых трех с половиной часов ее смещение составит, грубо говоря, полтора градуса, а это означает, что тень Земли в момент такого затмения имеет диаметр, равный трем диаметрам полной Луны. Учитывая несоизмеримо большую удаленность Солнца, мы можем считать, что тень Земли приблизительно равна земному диаметру (на самом деле - немного меньше!), а из этого далее следует, что диаметр Луны равен приблизительно трети земного диаметра, то есть, округленно, двум мириадам стадий. Поскольку же мы видим Луну под углом в полградуса мнимой величины, ее удаленность от Земли исчисляется двумястами пятьюдесятью мириадами стадий и т.д. и т.д. Таким образом, мы можем прийти к удивительным выводам относительно нашего расположения в пространстве; удаленность Солнца от Земли превышает эту величину по меньшей мере в сто раз, многие планеты отстоят от нас еще дальше; расстояние до неподвижных звезд вообще превосходит все мыслимые предположения. Некоторые из них горят гневно-красным светом, другие - голубым, как белужья чешуя; Алголь в созвездии Персея периодически меняет свою яркость и всегда пульсирует в одном и том же ритме. Мы еще слишком мало знаем; однако наверняка в неизмеримых глубинах пространства таятся ужасные огненные драконы, шевелящие пламенными, похожими на коробочки кунжута (точнее не скажешь!) языками и неистово бьющие себя в раскаленную грудь огненными кулачищами, - не надо об этом думать, не надо; мы обречены.
Все еще ночь
Банальный обрывок сна: низкорослый кеглеобразный человек в светло-коричневом балахоне - у него пронзительные глаза, правая половина лица изуродована рубцом - угрюмо протягивает мне пару деревянных сандалий. Естественно, все это навеяно известием о предстоящей выдаче одежды; но часто именно в таких эпизодах снов содержится больше всего смысла; раньше мне уже доводилось убедиться в том, что как раз подобного рода чепуха в точности сбывается. Потому что во сне мы действительно прозреваем будущее, из чего следует, что будущее точно предопределено, во всех своих деталях; а это, в свою очередь, означает, что никакой свободной воли нет, то есть в конечном счете получается так: ограниченное (хотя и очень большое) число элементов комбинируется в соответствии с твердыми правилами, а нам (одной из частичек, задействованных в этом процессе) остается лишь констатировать и описывать происходящее.
Ближе к утру меня слегка лихорадило; плохо!
52, 120
Утро проходит; почти полдень; чувствую беспокойство (это понятно, если покидаешь свои стены не чаще чем раз в тысячу дней, так ведь?). В полдень через решетку с шумом влетел кричаще размалеванный желто-коричневый шмель и стал описывать дикие и бессмысленные круги: это чудовище было длиной с мизинец! (Я тут же его умертвил; настиг, с холодным расчетом подкараулив удобный момент, как сама Судьба.) Я ненавижу насекомых первобытной ненавистью; в детстве меня не раз трясло от ярости, когда июньским днем в роще я тихо стоял и слушал, как вверху, в многострадальных древесных кронах, шелестяще чавкают своими челюстями несметные полчища этих мелких тварей - ползают, пробуравливают дырки в листьях, перепиливают веточки, высасывают соки; осы вонзали свои гибкие клинки в тела вздымающихся на дыбы гусениц: и тогда одна пожирала другую. Детьми мы однажды вытащили из глубины - у рифов, что перед бухтой Лакидона, - черную рыбину, которая вся была одной плавучей хищной пастью, сплошь утыканной зубами. С тех пор я знаю: добро есть нечто противоестественное, противное природе богов (и, может быть, даже человека: один лигурийский наемник как-то рассказывал мне, что наверху, на Севере, живут народы, у которых принято перерубать пленным ребра с обеих сторон позвоночника и потом, у еще живых людей, вытягивать наружу легкие - сделав из них как бы крылья; они называют это "вырезать кровавого орла"! И не думайте, что такое бывает только на Севере. Люди и боги могли бы обменяться рукопожатием; они стоят друг друга.)
Охранник
Одежду поменяют только завтра - проклятие!
После полудня потянулись облака; с северо-запада.
Пример Геродота наилучшим образом показывает, что даже великие, образованные, многогранные умы порой впадают в нелепые заблуждения, если им не хватает естественнонаучных - и прежде всего математических - знаний. Он слышал кое-что об округлости Земли, теории, которую за несколько столетий до него разработали и доказали Пифагор, Фалес, Анаксимандр, - и понимал ее только в приложении к нашей Ойкумене! По его мнению, это означало, что Земля в виде круглого диска плавает по поверхности Океана, и он, естественно опираясь на свои глубокие и обширные топологические познания, ополчился против подобных взглядов, торжествуя, доказывал их несостоятельность - и попал впросак! Он ничего в них не понял; прискорбный фарс, и, главное, нам придется сталкиваться с подобным еще не раз. А жаль! Жаркий сухой лоб; руки лениво-вялые и горячие. Собираюсь рано лечь спать.
Ветер разбудил меня среди ночи
Над башней луна золотая пылает; по сказочным пажитям буря гуляет колдует, недоброе замышляет. Я все кувшины с вином таскаю, а оно плещет - не долито до краю. Приблизился Всадник-Луна с Оруженосцем-Звездой: солдаты быстро попрятались за облачной горной грядой. Вот Облачный остров с проливами, для нас, людей, недоступными, утесами серебристыми, что кажутся неприступными. Там, где растет можжевельник, причалила лодка Луны; над бухтою маленький город видит светлые сны; его покой охраняют горы небесной страны. Но я без усилий, как ветер, лечу сквозь воздушный простор, чрез Облачные ворота вступаю в Облачный бор; и все следы моих странствий теряются с этих пор. Я буду бродяжничать вместе с облаками.
Как же, размечтался!
52, 121
Серый рассвет, звезды меркнут. Глотнул воды; чувствую себя плохо (от чрезмерного возбуждения?)
Вдруг
Лязг засовов!!! Быстро спрятать тетрадь!
После возвращения