Желание вступить в контакт оказалось столь могучим, что Пришельцы немедленно очутились на самом верху лестницы перед входом в Здание.
Из-под алой крыши сбегали вниз выпуклые золоченые буквы: «Бассейн «Золотая Мэри». Но Пришельцев не интересовали надписи. Они любили суть, а не знаки вещей, и поэтому тут же поспешили проникнуть в глубь Здания.
Увы, Пришельцы не подозревали, что сегодня бассейн отдан на откуп богатым молодчикам из крайне воинственного сообщества «Наше полушарие только для белых».
Кто-то довольно сильно толкнул Пришельцев, но они не обратили внимания на эту грубость. Шу разглядывал высокое ажурное сооружение, стоящее на краю бассейна.
— Пусть нас увидят все! — решил он. — На этой ажурной вышке, вон на той узкой пластине, вознесенной высоко над водой, я скажу первые слова привета… Язык их я, кажется, уже понял…
Когда юноша и мудрец взбирались на вышку, один обнаженный землянин, густо заросший черными волосами, попытался сдернуть с Шу его хрустальный плащ. «Они любопытны и нетерпеливы, — подумал Свет. — Им не терпится узнать, каким образом можно ткать из хрусталя различные одежды».
Шу и Свет, стоя рядом, еще умещались на конце тонкой пластины, выдвинутой вперед, в пространство, наполненное розовым светом. Темнокожий мудрец простер руки и держал их ладонями вверх, словно передавая кому-то драгоценную ношу:
— Мы прибыли сюда, чтобы соединить мысли свои…
Пронзительный свист рассек его речь. Свет с любопытством посмотрел вниз. Прямо под ними на краю бассейна стоял рыжеволосый землянин и, засунув пальцы в рот, надув до багровой красноты веснушчатые щеки, заливчато свистел. Свист подхватили и другие. Что-то противное и бесформенное шлепнулось у ног Пришельцев. Это было набухшее от воды скомканное полотенце. За ним прилетело второе, третье… Как гигантские лягушки, плюхались на Доски мокрые белые тряпки. Некоторые попадали в Пришельцев, повисали на их плечах, обвивали ноги. Толпа внизу бесновалась. Земляне вопили, хохотали, визжали, свистели, выли, ревели, гудели, шипели, мяукали и гукали. Пришельцы напрягали слух, стараясь выделить из хаоса звуков полезную информацию. Напрасно! Звуковой шквал не имел смысла, он лишь носил общий враждебный оттенок. Вслед за полотенцами в Пришельцев полетели купальные туфли, резиновые шапки, гнилые фрукты, губки, растрепанные журналы, жевательные резинки, прочая дрянь и мелочь. По ажурным лесенкам вышки, дико улюлюкая, карабкались земляне. Впереди заросший черными волосами, тот самый, что пытался сорвать плащ с Шу. В руках он держал брезентовое ведро. Тонкая пластина изогнулась дугой, когда на нее, возбужденно урча, высыпала ватага землян.
— Нигер! — крикнул волосатый.
Подминая других, он подбежал к Шу и с ходу напялил на голову мудреца брезентовое ведро. Кто-то дернул Света за ноги и сбросил его с вышки. Шу упал в бассейн рядом с юношей. На них навалилась груда мокрых, скользких, волосатых и безволосых, загорелых и бледных, упругих и дряблых тел. Земляне старались затащить Пришельцев под воду, щипали их, тянули за ноги, хватали за волосы, били мокрыми ладонями по лицу.
Пришельцев ошеломил такой натиск, но чувство страха было им неведомо и к тому же они владели тайной Неуязвимости. Шу одним взмахом руки отбросил груду тел и образовал вокруг себя и юноши сферу Непроницаемости. Теперь они только видели раздернутые воплями рты землян, но уже никакие звуки не проникали в сферу Непроницаемости. Голые земляне дубасили кулаками по воздуху и корчили дикие гримасы, когда кулаки наталкивались на непроницаемую зону.
— Смотри, — сказал, отдуваясь, Шу, — их бессилие рождает безумие. Что кричал тот, волосатый, подкрадываясь ко мне?
— Он кричал «нигер»!
— Нигер? На их языке — черный? Им не понравился цвет нашей кожи!.. Но не только цвет кожи их волнует… Я вижу мрак корыстолюбия в их глазах, они любят только свою касту, свои сокровища! Безумцы…
Сферу Непроницаемости качнуло, и поверхность ее заволокли серые дымки.
— Они стреляют в нас, Шу! Я чувствую, гнев просыпается во мне, а это нехорошо. Очень нехорошо! Улетим, Шу! Умоляю тебя, улетим! Впереди так много планет…
Искры пламени и серый дым облепили всю сферу. Тогда Шу, встав на воду, выпрямился во весь рост и крикнул:
— Эй, вы! Дикие предрассудки заселяют ваш разум! Поэтому я дам вам только одно знание. Знание Изумрудного Пигмента! Это хороший цвет, уверяю вас, отличный цвет свежей травы!..
Через секунду все было кончено. Пришельцев унес Звездный Луч, а в алых потоках света бегали молодцы, изукрашенные изумрудными зигзагами и зелеными подтеками. Они верещали от страха, не узнавая друг друга…
Когда треснула земля и восемьдесят миль труб, шахт, реакторов и лабораторных коридоров Пайн-Блиффа поглотила пропасть, мисс Брит еще была жива. В тот момент она думала о дочери. Она пыталась вспомнить запах ее волос, почувствовать прикосновение ее маленьких рук, увидеть ее улыбку, услышать звонкий смех. Но видела она только плотные глянцевые листы бумаги с изображением бело-желтого черепа, в пустых глазницах которого светились зеленоватым мерцанием два бронзовых жука. Все это она видела и чувствовала, когда пятисотфунтовая железобетонная балка треснула, выскочила из покосившейся стены, погнула спинку кровати и коснулась ее головы. Потом Карен Брит перестала существовать. Но то, что она задумала, свершилось.
— Мне кажется, дорогая Карен, я нашел для тебя удивительно интересную проблему. Крепкий орешек! Вернее, целый стручок неразрешимых задач. Разнимаешь стручок на две половинки, и вот они, зеленые горошины проблем. Такие кругленькие, лаковые проблемки! Пища для твоей умненькой головки!
Лэквуд был в ударе и веселился. Карен радовало, что он рядом и не меланхоличен, как обычно.
— Положить тебе варенья, милый? Это простая айва, но я знаю маленький секрет, в нее обязательно надо добавлять немножко лимонной кислоты. Мне дала рецепт миссис Фаулер…
— В твоих ручках, дорогая, даже дистиллированная вода превращается в небесный напиток…
Он говорит иногда удивительно банально. Или она просто придирается к нему? Ведь и ее сообщение о рецепте миссис Фаулер не блещет оригинальностью. Да, она просто придирается…
— Так все же об этой удивительной проблеме, Карен. Мы истратили терпения на миллион долларов, а надежда на скорое решение так мала, что ее приходится разглядывать через электронный микроскоп. Представь себе огромный реактор, башню в шестьдесят футов высоты, вокруг которой мы суетимся каждый день, как толпа ухажеров вокруг богатой невесты. Если бы ты видела эту проклятую башню! Самое главное, что в любой момент она может разлететься в клочья.
— И ты так спокойно говоришь об этом!
— Ничего не поделаешь, Карен. Химия! Я выбрал эту особу, зная ее коварство. Один мой приятель, тоже химик, умер во время обеда. Он с большим аппетитом лакомился цыпленком по-венски. Но увы! Плохо вымыл руки. Башня, начиненная сюрпризами, или недостаточно чистые руки — не все ли равно? Кому повезет, тот и в рисовой каше сломает палец. Но ты можешь нам помочь! Окажешь огромную услугу, всем и лично мне.
— Удивительно! Фрэнк, я не имею никакого отношения к химическим заводам.
— Я тоже так думал, пока не увидел твою диссертацию. Признаться, я читал ее только потому, что она твоя. «Теория и структурные особенности магнитного поля эритроцитов». Она так называлась?
— У тебя отличная память, Фрэнк, но если ты не попробуешь варенья, я обижусь.
— Увы, дорогая, отличная память для исследователя — это только невод, набитый старыми водорослями. А жемчужные раковины поднимают со дна моря те, кто способен вывернуть наизнанку даже самые тривиальные идеи. Такие, как ты, Карен!
— Может быть, откроем общество взаимного восхваления?
— Быть пайщиком фирмы под названием «Великолепные Идеи мисс Брит» не так уж плохо. Ты даже не представляешь, какое значение имеет твоя диссертация для всей нашей работы.
— Действительно, не представляю. Наверное, потому, что не имею в числе своих знакомых башню высотой в шестьдесят футов.
— Пойми, Карен, все это очень серьезно. У нас действительно ничего не получается. Внутри башни царит хаос. Хаос! Он возникает уже через три минуты после начала работы реактора. Реакция выходит из-под контроля, и весь процесс приходится гасить в аварийном порядке. Мы все превратились в каких-то сумасшедших пожарников, которые поджигают собственное пожарное депо, чтобы тут же приняться за его тушение. От этого можно с ума сойти! И вдруг я читаю твое исследование — ты находишь причину того, почему миллионы красных кровяных шариков никогда не сталкиваются друг с другом внутри артерии! Восхитительно! Миллиард эритроцитов в одном кубическом сантиметре — и никакой толчеи! Это же то, что нам надо! О бог мой! Да если бы капли внутри нашей башни не слипались в огромные грозди, а двигались так, как твои эритроциты! Это было бы просто счастье! Ты, сама того не понимая, открываешь новый принцип управления реакцией!..
О чем они говорили в тот вечер? О варенье из айвы или о стабилизации процесса внутри реактора? Не все ли равно. Главное, что Лэквуд ей нравился. Он рассказывал ей потрепанные армейские анекдоты, она тоже шутила, иронически посмеиваясь над собой и Лэквудом, старалась отгородиться от лишних, как ей думалось, переживаний стеной юмора. Но любовь, древняя, как океан, и юная, как транзисторный приемник, побеждала юмор.
— Я уверен, — сказал, прощаясь, Лэквуд, — тебе будет хорошо в Пайн-Блиффе. Если ты сумеешь наладить процесс, фирма прольет над тобой золотой дождь. Ты наберешь полный зонтик монет, и мы сможем жить припеваючи до конца дней своих.
Он сказал «мы»! Он сказал «мы»! Это значит — вместе навсегда! Куда же девалось твое чувство юмора, Карен? В какую банку с вареньем ты его запрятала?
— Поговори о дьяволе, и он тут как тут, — процедил сквозь зубы лаборант.
…Уже второй месяц мисс Брит работала в Пайн-Блиффе. Слова лаборанта относились к руководителю группы «Д». Фактически всю работу группы направляла Карен, она была генератором идей и главным исполнителем. Но связь со службой снабжения и почти недосягаемым директоратом шла через шефа группы. Карен сразу поняла, что шеф разбирается в биохимии не больше слушательницы вечерних курсов для акушерок, но все же побаивалась его. Она прекрасно понимала, что главная задача назойливой суеты этого худого, как грабли, мужчины — не допускать утечки ценной информации за стены Пайн-Блиффа.
— Кто не умеет молчать, — часто повторял мистер Грабли, — тот не сделает ничего великого!
При этих словах его лицо, белое, как лист капусты, вытягивалось и каменело, приобретая форму восклицательного знака.
Мистером Грабли шефа окрестил лаборант.
— Мисс Брит, рад вас видеть! — отлично натянутая кожа на лице Грабли попыталась съежиться в улыбку. — Я принес вам кучу благодарностей и крохотную просьбу. Впрочем, хотелось бы придать нашей просьбе характер некоторой значимости и вместе с тем… интимности. Мне кажется, что лучше всего нам потолковать втроем, вместе с одним… э… человеком.
В кабинете шефа их ждал Лэквуд. Это неприятно покоробило Карен. До сих пор их отношения были тайной для окружающих. Небольшой, но ревниво хранимой тайной. И вдруг Фрэнк здесь, согласился участвовать в этом, как выразился Грабли, интимном разговоре. Выглядит как маленькое предательство, иного определения не подберешь. Карен вздохнула и присела на кресло, сплетенное из стеклянных нитей. Мужчины медлили начать разговор.
Фирма, которой теперь по настоянию Франка отдавала все свои силы мисс Брит, организовалась недавно. Лакированные обложки своих проспектов и каталогов она украсила стилизованным изображением черепа с двумя бронзовыми жуками в пустых глазницах. Такой несколько мистический товарный знак имел своим назначением сообщать «урби эт орби» — «городу и миру», что фирма намеревается выпускать для блага человечества высококачественные инсектициды и зооциды — химические средства борьбы с вредными насекомыми и грызунами.
Когда вас пропускали за ограду Пайн-Блиффа, вам сразу же бросалось в глаза сооружение в виде белоснежного абсолютно правильного куба, каждая грань которого простиралась в длину по крайней мере на семьдесят футов. Ослепительно сияющее под лучами южного солнца здание без единого окна сразу же наводило на мысль о таинственной и колоссальной научной аппаратуре, упрятанной внутри куба. Когда же служащий фирмы объяснял вам, не очень, впрочем-то, охотно, что гигантский куб — это всего-навсего бункер, в котором хранится запас кормов для лабораторных животных, священный трепет перед тайнами науки сменялся еще более священным трепетом перед деловым размахом новорожденной фирмы. Через несколько месяцев вы узнавали, что весь Пайн-Блифф, на сооружение одной только ограды вокруг которого пошло двести тысяч мешков цемента марки «Тим», — это всего лишь экспериментальный участок, небольшой исследовательский отдел. Оставалось только упасть на колени и вознести хвалу небесам за то, что именно тебе, этакому счастливчику, выпал жребий работать под вывеской «Два жука и череп».