Я взглянул на Настю и понял, что ей тоже тут слегка скучно, но она молчит, не желая обидеть меня.
— А, может, рванем на завод? — предложил я, улыбнувшись. — Там в актовом зале танцы…
— Ты же за билеты целую кучу денег отдал! — покачала головой Анастасия. — Жалко!
— Да брось, чего жалеть? Еще заработаю, — отмахнулся я, вспомнив на мгновение, где именно я раздобыл эти рубли. Кто-то мог бы сказать, что это кровавые деньги и нужно обязательно от них избавиться, но деньги ведь, и правда, не пахнут. Может, это меня не красило, но сдавать их в милицию, даже анонимным образом, я не собирался. Оставив некоторую часть себе на оперативные расходы, на остальные я намеревался купить необходимых вещей и продуктов и отвезти в детский дом своим подопечным. Мы в ответе за тех, кого однажды спасли, даже если спасение произошло против воли спасаемых и тебя при этом пытались убить.
— Я согласна, — явно обрадовалась Настя.
И мы вдоль стеночки вышли из зала, забрали вещи в гардеробе и выскочили на улицу.
Шел легкий снежок, многие окна домов были украшены вырезанными из бумаги снежинками и гирляндами. Бомбежек в Челябинске можно было не опасаться — город находился слишком далеко от линии фронта, ни один бомбардировщик не доберется. Нам на встречу попадались улыбающиеся люди, поздравлявшие и нас, и всех вокруг с наступающим новым годом, который обязательно должен был стать счастливым! Мы поздравляли в ответ, желая всевозможных благ и, главное, победы! Фонарей по случаю праздника горело больше обычного, и тьма словно отступила в сторону, давая горожанам возможность насладиться столь редким в последнее время позитивным настроением, и сказочной, волшебной атмосферой, царившей вокруг.
— Как же хорошо-то! — Настя раскинула руки в стороны и упала спиной в большой сугроб. Я шлепнулся рядом, ощущая в душе приступ восторга. Как же давно я не испытывал подобных эмоций… слишком давно, уже и позабыл, что может быть вот так на душе — вокруг голод, война, а ты словно на время отстраняешься от всего этого и впадаешь в состояние полнейшего умиротворения.
Мы встали на ноги и побрели вперед, держась за руки, как подростки.
— О чем ты мечтаешь, Буров?
— О том, чтобы ты называла меня по имени, — всерьез ответил я.
Настя смутилась.
— Прости… Дима. Наверное, я долго буду к этому привыкать.
— У нас впереди вечность, — сказал я негромко, и правда, веря в свои слова. Ведь, что бы ни случилось, жизнь не заканчивается, и даже смерть является началом чего-то нового. Это я теперь точно знал.
— Так о чем ты все же мечтаешь? Есть у тебя одна мечта, самая заветная?
Я всерьез задумался. Вопрос только казался простым, и можно было ответить на него легко, перечислив все, чего может желать человек: быть здоровым, состояться в своем любимом деле, иметь семью… конечно, хотеть, чтобы кончилась война, но я-то знаю, это случится еще не скоро… что же я хочу больше всего на свете?
— Наверное, я мечтаю о том, чтобы не раствориться во вселенной случайной незаметной песчинкой… чтобы оставить свой след, пусть небольшой, совсем крохотный, но свой…
— Это хорошая мечта, Дима! — грустно улыбнулась Настя. — Это даже не мечта — это цель, путь, смысл жизни. Хорошо, когда у человека есть стержень, вокруг которого он строит свое будущее. Такого человека не сломать, не согнуть.
— А ты? Чего хочешь ты?
— А я хочу бежать! Побежали? — девушка рванула вперед по дороге, мгновенно оставив меня далеко позади. Я бросился за ней следом, и мы, громко крича от переполнявшей нас радости жизни, неслись вперед, в ночную тьму, сквозь круживший в воздухе снег, мимо фонарей, людей, машин, трамваев.
До проходной мы добрались запыхавшиеся и довольные друг другом.
— Только прошу тебя, — схватила меня за руку Настя, — никому не говори о нас, не нужно.
— Понял, буду нем, как рыба на сковороде!
Нас все подряд поздравляли с праздником, мы отвечали тем же, и, наконец, добрались до актового зала, украшенного со всей старательностью, на которую только был способен наш заводской комсомольский коллектив. Все вокруг галдели. На сцене кто-то играл на баяне.
Навстречу нам тут же метнулся Леха, радостно обхватил меня, попытался приподнять, но не сумел — сил не хватило.
— Я так и знал, что вы оба придете к нам! — он галантно поклонился Насте. — Спектакли — скука смертная!
— С наступающим! — девушка легко поцеловала его в щеку, отчего Алексей зарделся и даже начал слегка заикаться.
— С нас-с-с-тупающим! — наконец, выговорил он в ответ.
А я подытожил:
— Пусть этот год станет лучшим годом в нашей жизни!
Глава 22
Январь и февраль в 1943 году выдались лютыми, как, впрочем, и ноябрь с декабрем прошлого года. Ледяная крошка сыпалась с небес, ветер был такой силы, что сбивал с ног, столбик спиртового термометра опустился куда-то в самый низ и там и застрял. Мороз не думал отступать, что играло на руку нашим войскам и убивало как личный состав немцев, так и их технику, не приспособленную к подобным холодам. Но в Челябинске нам тоже приходилось не сладко. Мерзло все: от линий электропередач до воды в кране. Птицы падали на лету мертвыми ледяными комками. Такой суровой зимы не было давно, но мы держались.
Я в последнее время был просто нарасхват. Работа в цеху — это раз, помощь в проверке и обкатке танков в группе Евсюкова — это два, тренерская работа с молодежью — три, а в довесок еще надзор за беспризорниками, которые постоянно так и норовили что-то учудить. Ни минуты на сон или личную жизнь… которая стала у меня достаточно насыщенной. Мы с Настей скрывали ото всех разгоравшуюся между нами симпатию, но, мне кажется, Леха обо всем догадывался. Впрочем, он молчал, лишь хитро поглядывал в мою сторону. Сам же Носов обхаживал Снегиреву с упорством, достойным лучшего применения. Но там девица была кремень, и, сомневаюсь, чтобы она поддалась его неловким ухаживаниям. Все ее сердце, целиком и полностью, принадлежало комсомольской работе, и это вовсе не шутка.
По поводу обкатки: Евсюков стал чуть не через день забирать меня от Корякина, и мы втроем с Васютиным гоняли вокруг цехов, проверяя надежность сборки машин, вышедших с конвейера, и моторы на работоспособность. Конечно, проверяли мы не только тридцатьчетверки, но и тяжелые КВ-1* и КВ-1с, и средние танки тяжелого бронирования КВ-13, созданные совсем недавно в 1942 году, а так же начали обкатку двух новых танков, которые называли «Объект 237» и «Объект 240». Я сразу распознал по знакомым очертаниям будущие ИС* и ИС-2, но, разумеется, тщательно скрывал свои знания, дабы не попасть под подозрение в военно-промышленном шпионаже.
*Аббревиатура «КВ» означает Клим Ворошилов, «ИС» — Иосиф Сталин.
В целом новые танки были просто шикарными, вот только пушка ИСа оказалась слабовата — немецкого Тигра не пробьет, но подобные испытания еще не проводились, и мне приходилось молчать и об этом, ожидая момента, когда история, которую я знал, свершится здесь и сейчас. К осени пушки улучшат, и обновленный ИС пойдет в производство, но будет выпущено всего чуть больше сотни машин, а уже в начале следующего года его место на конвейере займет ИС-2, оказавшийся очень удачным. Одно то, что безаварийная работа Иса-второго перекрывала дистанцию в тысячу километров, говорила о многом. Тридцатьчетверки ломались существенно быстрее, но и ремонтировать их было просто — машина была удивительно ремонтопригодной.
Евсюков просил меня у Корякина насовсем, но бригадир отказал, и мне пришлось разрываться между испытаниями и сборкой машин. Моим мнением никто, разумеется, не интересовался. Время от времени мы бригадой испытателей выезжали на полигон, где проводили стрельбы. Туда меня брали охотно, после того случая, когда я заменил Евсюкова за орудием. И я не подводил, все так же раз за разом выдавая отличные результаты стрельб. Не удивительно, что в нашей команде я вскоре получил кличку «Снайпер». Несколько раз я видел Зальцмана на полигоне, и он кивал мне, узнавая.
Обещанные репортеры из «Челябинского рабочего» явились в начале января. Точнее, одна репортерша — молодая, но строгая девушка по имени Ольга Полякова, а с ней в довесок пришел хромой фотограф. И в качестве незваного гостя — лейтенант госбезопасности Куликов, который должен был завизировать конечный текст статьи. Интервью получилось масштабным. О себе я говорил крайне мало, зато о рабочем коллективе постарался дать как можно больше разрешенной информации. Не забыл поведать и о нашем славной комсомольской ячейке, о перевыполнении обязательств, о просветительской деятельности и готовности трудиться столько, сколько потребует от нас государство до полной победы над немецко-фашисткими захватчиками. И даже общее фото сделали, поставив в центр счастливую Снегиреву. В общем, интервью получилось достойным, и Зальцман как-то раз на полигоне даже похвалил меня за него.
Секция самбо, которую я столь необдуманно возглавил, отнимала последние силы, но при этом, как ни странно, тело мое только набирало форму, и я достиг прекрасных физических показателей — мог подтянуться больше двадцати раз, жал с груди восемьдесят, приседал сотню, и садился на шпагат, как продольный, так и поперечный, не забывая не только наращивать мышечную массу, но и уделять внимание растяжке. Кстати, за короткий я прибавил десять килограмм веса, хотя с продуктами было все так же туго.
Еще приходилось подкармливать моих беспризорников — минимум раз в неделю в свой законный выходной я мотался в Миасс в детдом, обязательно прихватив гостинцы. Благо, деньги еще оставались, хотя и таяли с каждым днем. К Аньке я особенно привязался. Девчуля оказалась чудесная — тихая, спокойная, очень умная, но совсем не образованная. Впрочем, там почти все дети этим страдали. Работникам детдома приходилось заниматься их обучением, но контингент подобрался особо трудный, и учебные процессы шли медленно. Поэтому я проводил своими силами образовательные часы, собирая детей в круг — ко мне они тянулись охотнее, чем к воспитателям, — и изучая с ними математику, физику, биологию и классическую литературу. Не сказать, что я сам был светоч знаний, но все же кое-что в голове осталось со школьной и университетской скамей. Главное — дети учились новому, и мне этого хватало.
После гибели бригады Зуева, ничего подозрительного на заводе больше не происходило. Леша так и не вспомнил обстоятельства нападения — тот вечер полностью вывалился из его сознания. Странных происшествий, несущих угрозу моей или Лешиной жизни, тоже более не случались, и я расслабился, посчитав все былое цепью случайных событий, произошедших без чьего-то злого умысла. По поводу же зуевцев, насколько я понимал, так ничего и не выяснилось, видно, НКВД и милиция тоже все списали на несчастный случай.
Я окончательно втянулся в новую жизнь и почти не вспоминал о старой, разве что иногда сны приносили мне яркие куски прошлого, и тогда картины моей молодости всплывали вновь, и я переживал заново все, что уже успел совершить прежде.
Шестнадцатого января в «Уральском рабочем» опубликовали статью «Танковый корпус вне плана». В ней три области: Челябинская, Свердловская и Молотовская* взяли на себя обязательства по выпуску танков и самоходных машин — «Столько боевых машин, сколько необходимо для одного танкового корпуса». Люди обязались оснастить новый корпус всем необходимым, от пуговиц на форме до танков, а так же обучить своих добровольцев-рабочих водителей. Но официального приказа до сих пор не было, и мы все его ждали.
*Сейчас Пермская область.
В феврале мне исполнилось семнадцать, но, варварским образом подправив паспорт, я прибавил целый год. Конечно, оставались и другие документы с точной датой моего рождения, но кому надо копаться в кипе бумаг? Правильно, никому. Вот и я на это надеялся, ожидая, пока представится возможность подать документы на фронт.
Близилась весна, но лишь по календарю. Погода все так же не радовала, бесконечные холода создавали впечатление, что все это продлится вечно, что тепла более не будет и весь мир накрыла вечная мерзлота.
Мы с Лехой написали заявления с просьбой о зачислении в создающийся танковый корпус и теперь ждали решения комиссии. Я не забыл приложить рекомендательные письма от Евсюкова и Корякина, а так же вырезку из «Комсомолки» с той самой старой статьей про меня, и из свежей «Челябки» с интервью. Проскочила мысль попросить и Зальцмана написать рекомендацию, но я постеснялся к нему обратиться, да и не встречал его в последнее время, даже на полигоне. Хотя такая записка наверняка решила бы вопрос.
Десятого марта я заскочил в кабинет, который занимала наша комсомольская ячейка, и увидел, что стол Снегиревой завален грудой документов, а сама она сортировала бумаги по какому-то лишь ей ведомому принципу.
— Буров? — удивилась она моему появлению. Здесь я был редким гостем. — Чего надо?