Прошло немногим более года, когда Учитель сказал, что я должна продолжить свое обучение в школе, и, несмотря на протест родителей, я дала согласие. Вместе с Учителем переехала в соседний большой город и жила в просторной, светлой комнате вместе с тремя школьницами — одна из пригорода, две из моего родного городка. Чтобы иметь возможность помогать родителям, я продолжала работать у Учителя и в последний день седмицы приносила свое жалованье матери.
Несколько лет, проведенных в школе, были самыми счастливыми в моей жизни. Мне казалось, что радостная улыбка не сходила с моего лица, и хотя бывало всякое — и ссоры с одноклассниками, и плохие оценки, но в памяти школьные годы остались у меня сплошной полосой солнечного света.
Я видела Учителя каждый день, причем не только тогда, когда приходила в его городскую квартиру, но и на уроках. Когда я, сидя за партой, слышала его негромкую, спокойную речь, мне казалось, что старый Учитель рассказывает о тайнах мироздания только для меня одной, и потому слушала его внимательней, чем кого-либо другого.
Остальные учителя были также люди довольно интересные, хотя я никого из них не любила так, как Учителя Эрхата. И ни над кем не потешалась так, как над молодым учителем Вонгом.
Все дело в том, что в высоком, худощавом человеке, облаченном в длинную синюю мантию, я с удивлением узнала того самого противного мальчишку, так отравлявшего мои посиделки с друзьями в яблоневом саду. Только теперь он имел куда более высокомерный и неприятный вид. В доме Учителя мы ухитрялись почти не встречаться и даже едва перебросились парой слов. Я даже имени его не знала, скорее всего потому, что Учитель при мне никогда не называл своего ученика по имени. Только один единственный раз… И было ли это имя, или просто окрик на чужом языке?
В тот день слуги императора пришли за семьей, живущей на соседней улице. Их забрали всех, даже подростков — мальчика и девочку, и люди говорили — за государственную измену. Когда звучит приказ, подкрепленный "именем императора", никто не осмеливается сомневаться в его правильности. Я засомневалась. Я знала этих людей и не верила в то, что они могут быть изменниками. И мальчишка-ученик засомневался. Мы стояли втроем — я, Учитель и его ученик, и видели, как стражники забирают людей, подгоняя ударами кнута. Мальчишка тогда дернулся, будто намеревался — сумасшедший — как-то помешать исполнению императорской воли, а учитель негромко, но строго, окликнул его:
— Ярат!
И мальчишка остался. Он опустил голову и смотрел то ли на желтую пыль, то ли на темное золото узора на подоле мантии Учителя…
Но все-таки это был неприятный мальчишка, и потому, когда он явился перед классом в своей новенькой синей мантии, я пообещала себе, что еще устрою ему сладкую жизнь. И отчасти сдержала свое обещание. Как ни странно, мне так и не перепало за мелкие шалости и даже хулиганство, которое я позволяла себе. Все заканчивалось тем, что молодой преподаватель грозно спрашивал меня:
— Инга Серичка, это ваших рук дело?
Речь могла идти о стуле, вымазанном в клее или перепачканном мелом, о рисунках на доске или внезапных вспышках смеха в классе посреди урока. Я неизменно отвечала, скромно потупив глаза:
— Нет, учитель Вонг.
И на этом все заканчивалось. Мне иногда бывало стыдно, особенно когда я думала, что скажет Учитель, узнав о моем поведении, но… я не могла простить задаваке-ученику того, что теперь и его должна была называть учителем. А ведь кто он по-существу такой? Как говорили остальные учителя (то ли по неосторожности, то ли специально позволяя нам это услышать), мальчишка без роду, без племени. И даже благозвучную для высшего света фамилию «Вонг» дал ему Учитель, заказав в столице специальный паспорт для своего воспитанника.
Но учитель Вонг, если даже и пытался, то нисколько не подпортил моего впечатления от веселых школьных лет. Жаль только, что, как и все хорошее, эти годы закончились слишком быстро. Однажды дождливым осенним утром Учитель вдруг не пришел на урок. Это было так необычно, что мы не поспешили покинуть класс и растерянно сидели, поглядывая в окна на школьные ворота — не покажется ли вдруг знакомая фигура Учителя? Но он так и не появился: ни сегодня, ни на следующий день. А потом оказалось, что пропал и учитель Вонг.
Отсутствие Учителя взволновало не меня одну — вся школа на переменах и даже на уроках шепталась, выдвигая новые и новые версии причины его исчезновения. Но время шло — Учитель не появлялся.
День выдался пасмурный. Я стояла на пороге двухэтажного дома, такого скромного и непритязательного по сравнению со зданиями большого города, дома, в котором когда-то жили Учитель и его ученик, где на чердаке скрипел когтями по полу саомитский кот, и бегала с тряпкой и веником по лестнице маленькая девочка Инга. Дом казался заброшенным, а может, я просто ощущала, что внутри никого нет, и давно уже не было. На мой стук никто не отозвался. Дверь оказалась незапертой, и теперь я нерешительно мялась, боясь сделать шаг и оказаться в пыльной полутьме, освещаемой лишь слабым светом из занавешенного окошка да моими детскими воспоминаниями.
Но вот уже мои ноги тихо ступают по ступеням деревянной лестницы… Я шла в кабинет. Именно там я могла надеяться увидеть хоть какие-то следы, знаки, что помогли бы мне узнать о судьбе любимого Учителя. Тяжелая резбленная дверь открылась с легким скрипом, и я оказалась в темноте.
Плотно закрытые ставни не пропускали свет с улицы, поэтому я долго, очень долго искала свечу, а когда затрепетал ее несмелый огонек, увидела кругом только пыль… пыль и запустение. Я ходила по дому с подсвечником в руке, разглядывала полированные поверхности мебели, пытаясь обнаружить следы на пыли, но поиски мои так и не увенчались успехом. Лишь несколько отпечатков больших кошачьих лап на чердаке, но старых, и я почти не обратила на них внимания.
С того дня, как исчез Учитель, школа начала меняться, причем меняться быстро и неумолимо. Директриса вызвала меня к себе и объявила, что теперь, когда нет Учителя, и некому больше платить за мое обучение, в школе я оставаться не могу. Наверное, Учитель не хотел, чтоб я узнала об оплате… Когда я ехала домой в подпрыгивающей на ухабах старой телеге, я думала о том, что должна была догадаться раньше, почему меня приняли в такую хорошую школу, не спрашивая родословной, не требуя денег. Теперь это было безразлично. Впереди ждала обыденная трудовая жизнь, тяжелые заработки и, как маленький лучик яркого света в тумане непрерывной суеты — подготовка к свадьбе сестры.
Но и это хорошее закончилось слишком быстро, причем не свадьбой, а расставанием — жених так и не дошел до алтаря, и вместо выходного костюма надел военную форму, отправившись на северную границу воевать за императора. Сестра не любила его, но Вилене было уже двадцать лет, и она очень хотела замуж. Мы плакали вместе с ней до того, как узнали, что жених не вернется, сложив голову на поле брани, а потом жизнь снова пошла своим чередом. Отец опять сменил работу, на этот раз удачно, и мы переехали дальше от города, в небольшой поселок, за которым темной стеной начинался лес.
И очень нескоро я узнала настоящую причину исчезновения Учителя. Его арестовали и казнили на центральной площади столицы. Именем императора.
Сытная еда, горячий отвар и прогретый воздух сделали свое дело. Все еще по самый подбородок кутаясь в одеяло, он улегся на широкой лавке возле печи, и, чувствуя, приятную сонливость, закрыл глаза. Тепло, уютно, наконец-то… Все это было слишком похоже на сон, потому что за последние годы он совершенно отвык от обычной, человеческой жизни, и эта ночь казалась подарком судьбы, которая давно уже не проявляла подобной милости.
Аромат выпечки растворился в других, не менее приятных, но заметных далеко не сразу запахах жилого дома — пахла печь, пахли стены, дерево стола, лавка, одеяло. Пахли сушеные травы под потолком и подогретое молоко в кувшине, раскаленная глина и прогорающие дрова. Пахла сохнущая на веревке одежда и мокрый половичок у порога. С наслаждением вдохнув эту смесь ароматов, он бросил последний благодарный взгляд на хозяйку — молодую девушку с неприветливым лицом и темно-русыми волосами, собранными в пучок, улыбнулся сам себе и закрыл глаза.
Глубокий сон без сновидений был резко прерван внезапно нахлынувшим ощущением тревоги, заставившим открыть глаза.
Хозяйка стояла перед окном и, держа свечу в руке, поводила ею сначала вверх-вниз, потом по кругу. И снова: вверх-вниз, по кругу.
Он понаблюдал еще немного, потом тихо спросил:
— Для кого эти знаки?
Она вздрогнула и резко обернулась, едва не выронив свечу. Лицо испуганное, виноватое… Он вздохнул, отвел глаза. Еще некоторое время лежал неподвижно, собираясь то ли с мыслями, то ли с силами, потом попытался встать, приподнимаясь на руках. Голова вдруг показалась невероятно тяжелой, перед глазами поплыло. Закрыв руками лицо, человек сидел так, пытаясь отогнать внезапную слабость, но ничего не вышло. Мелькнувшая вдруг догадка отдалась в груди болью и разочарованием.
— Опоила?
Она не ответила, но по глазам, побледневшим губам, решительно поджатым, ответ и так был ясен. Человек грустно улыбнулся. Ну, что ж, наверное, оно того стоило — поесть, согреться, почувствовать уют домашнего очага, пусть даже все это оказалось ловушкой, расставленной специально на него — голодного, измотанного постоянной игрой в прятки со всем миром. Когда-нибудь подобное должно было произойти. Чем сегодняшняя ночь хуже или лучше любой другой? Вот только… Обидно было сознавать, что с такой радостью шел в хитроумную мышеловку, с таким удовольствием пил ядовитый отвар, замаскированный пьянящим запахом черной смородины.
— Ну и… Ну и хорошо.
Поплотнее закутавшись, он снова лег на лавку, отвернувшись к печи, и даже уговорил себя закрыть глаза. Пусть… он и так слишком долго скрывался, сбегал, уворачивался. Хватит. Будь что будет. Он устал, и сегодня не хочет никуда идти. Он будет лежать здесь, на лавке, в тепле под одеялом, до тех пор, пока за ним не придут. Интересно, как скоро это случится? Мысль о том, что вот-вот спокойствие и тишина лесного дома будут нарушены, не давала расслабиться, заснуть.
— Скажи, что никто не придет, — попросил он.
"Соври, пожалуйста, соври, а я постараюсь поверить…"
Но девушка промолчала, а чуткое ухо уловило посторонний шорох под окном, на ступеньке, затем дверь распахнулась, впустив вместе с шелестом осеннего дождя топот ног в тяжелых ботинках, и еще что-то злое, враждебное, мгновенно разбудившее тело. Он хотел бы остаться на лавке, но то, что просыпалось внутри, заставило его вскочить и, увернувшись от удара, самому ударить в ответ. Не замечая ужаса на лицах, казавшихся ему однотипными масками, в которых даже нет прорезей, а глаза нарисованы, он, уже не задумываясь, кружился, падая на пол и взлетая, быстро и плавно обходя противников, с грацией дикой кошки перетекая из одного положения в другое, а потом устало опустился на пол, рядом с опрокинутым столом. Собрал черепки от глиняной миски, осторожно завернул в полотенце оставшиеся пирожки. И огляделся.
Имперские служаки валялись по углам горницы. Кто-то отлетел к печи, безнадежно вымазав кровью побелку. Хозяйка лежала в углу, придавленная облаченным в серо-фиолетовую форму телом.
Гость подошел ближе, склонился над ней, пытаясь понять, жива ли. Девушка дышала, но была без сознания. Видимо, при падении стукнулась головой об угол скамьи. Он поднял ее и переложил на лавку. Потом оглядел помещение более внимательно, чем раньше. Совесть и здравый смысл спорили: можно ли ограбить того, кто заманил тебя в ловушку? В итоге сошлись на компромиссе: подхватив узелок с пирожками, человек надел свою слегка подсохшую, но все еще неприятно влажную одежду, с сожалением отложил одеяло и уже собирался выйти, как слабый голос заставил его остановиться в дверях:
— Стой! Стой же…
Хозяйка приходила в себя, ее чуть прищуренные от боли глаза смотрели с мольбой и страхом. Но обманутый гость не захотел приглядываться и прислушиваться. Раз девушка очнулась, значит, жизни ее ничто не угрожает. Поэтому задерживаться в лесном доме, куда с минуты на минуту могут нагрянуть люди императора, нет никакого смысла. Ощущение близкой опасности как будто прошло, и, не обращая внимания на тихую просьбу, человек вышел, притворив за собой дверь.
Я медленно села и огляделась.
Крови вокруг было немного, лишь яркая полоса на печной стене да несколько мелких пятен, но когда до меня дошло, что нахожусь в доме одна с мертвецами, я едва снова не потеряла сознание. Пришлось крепиться, отгоняя страх оптимистической мыслью о том, что убираться здесь мне уже не придется.
Голова казалась тяжелой, словно чугунный котелок, кровь в волосах неприятно липла к пальцам при осторожном прикосновении. Пошатываясь, опираясь рукой об испачканную стенку еще теплой печи, я поднялась на ноги и побрела к двери.
Необходимо найти его, догнать, вернуть любой ценой, потому что если люди императора узнают о шести трупах в серо-фиолетовой форме — все мои старания будут бесполезны, все уговоры. Когда поймут, что мышка таки сбежала из мышеловки… Но ведь я сделала все, что было необходимо, мой отвар должен был усыпить его на несколько часов беспробудного сна. И ведь никто не поверит, что я не отступила от плана!
Прихватив оброненный кем-то из имперских гвардейцев нож, я вышла наружу. Воздух дышал рассветной свежестью. Сколько же я пролежала без сознания? Мне казалось, что совсем немного, однако ночь постепенно уступала место новому дню, и небо светлело над верхушками сонного леса. А ведь он мог далеко уйти, я его не догоню.
Ну где же ты, где ты? Отзовись!..
Я долго звала его, не по имени — просто кричала, всполошив своим голосом обитателей пробуждающегося леса, потом в голову пришла новая идея.
Лес я знала, как свои пять пальцев, и самые лучшие места, самые укромные его уголки также были мне знакомы. Последние года полтора я помогала здешнему леснику, пока старик не скончался от хворей, во сне незаметно перейдя в мир иной. Лес был совсем небольшим, не таким, как в приграничных областях на севере и на востоке, его можно было пройти поперек за сутки, и тогда я решила, что, вполне вероятно, смогу найти беглеца поблизости. Ему ведь так и не удалось поспать… Я вернулась к дому и наклонилась, пытаясь разобрать следы в мокрой траве, но люди императора так истоптали землю, что моя задача казалась практически невыполнимой. Хотя нет, вот он — отпечаток босой ступни, а вот тут — еще один, и еще… Удивляясь собственной удачливости, я шла по следу, как ищейка, останавливаясь лишь изредка. Почему же беглец так неосторожен? Может, все-таки подействовал мой отвар, и теперь ему попросту не до того, чтобы заметать следы — тут как бы с ног не свалиться.
Ответ на свой вопрос я нашла довольно быстро. Поиски привели к укромному местечку под рассохшейся колодой. Сердце радостно подпрыгнуло и, еще не полностью веря в подобную удачу, я подошла ближе, наклонилась, отвела густые ветви сочно зеленеющего, несмотря на середину осени, кустарника…
Вынув припрятанный под передником нож, я полезла в кусты. Так и есть, вот он — беглец, за которым охотится вся имперская полиция, спит, бережно обнимая рукой узелок с мною испеченными пирожками. Спит… Значит, не зря мать учила меня разбираться в травах, я хорошо переняла науку.