К сожалению, на этом месте в туалет постучал Абрам Григорьевич Лупилин, и я вынужден был прервать беседу с Векшиным.
Однако, вернувшись к себе, я задумался.
Вообще-то Векшин — все-таки перед арестом он работал в Смольном — очень осведомленный человек.
Странно . Неужели уже начали сажать всех необоротней?
Нужно будет спросить об этом Ш-С.
Кстати, зачем он сбрил усы? Хочет скрыться?У нас в квартире появились казаки.
Сегодня Полякова водила меня смотреть их.
Казаков двое. Один — я его знаю — тот самый черно-петуховый амбал. Пришел с саблей, в вохровской фуражке, на плечах капитанские погоны, вид устрашающий.
Зовут Гришей, а фамилия — Орлов.
Другой казак раньше работал в райкоме КПСС. Пришел в джинсах с красными лампасами, но вид все равно не казацкий. Сильно портит пиджак и галстук. Зовут Витя.
Когда мы пришли с Поляковой, казаки сидели в «станице», так теперь называется большая комната у входа, и закусывали водку бутербродами с красной рыбой.
Между прочим, Витя-райкомовец рассказал, как он стал казаком.
Однажды пришел на работу, а там вывеска: «Райком закрыт, все ушли делать приватизацию!».
— А меня-то забыли с собой взять! — говорил Витя. — Вот я и подался в казаки...
— Ничего! — наполняя стопки, успокоил его черно-петуховый Гриша. — Это, паря, такая судьба казацкая. Сделаем из тебя казака.
Посмотрев на закуску, я подумал, что тоже, пожалуй, подался бы в казаки, если бы не нужно было улетать...
А казаки очень долго говорили о России, о вздутых ценах, пили, снова говорили, пока не выяснилось, что Витя-райкомовец почему-то родился в Лондоне.
— Почему? — трезвея, строго спросил черно-петуховый Гриша. — Почему в Лондоне?
— Не знаю-с. — виновато опустил голову Витя. — Так получилось.
Черно-петуховый казак похлопал его по плечу.
— Вот что коммуняки с нами, казаками, делают! — сказал он и зачем-то посмотрел на меня. — Что? Попили кровушки нашей казацкой.
Я хотел объяснить господам казакам, что хотя я и состою в партии общего дела, но с коммунистами напрямую никак не связан.
Но черно-петуховый казак Гриша не стал слушать меня.
Опустив голову, он затянул хрипловатым, но красивым голосом:
Ты взойди, ты взойди, красное солнышко,
Над горою взойди над высокою,
Над ущельями взойди над глубокими,
Над лесами взойди над дремучими,
Над долинами взойди над широкими,
Над лугами взойди над зелеными,
Над родимой взойди над сторонушкой!..
Сторона ль моя, ты сторонушка,
Сторона ль моя незнакомая,
Незнакомая, невеселая!— подхватил Витя-райкомовец. И вместе дружно и слаженно, как будто в казацком дозоре, допели песню:
Как не сам-то, не сам я, добрый молодец,
Как не сам-то, не сам я зашел-заехал, —
Занесла-то меня служба царская...
— Между прочим. — похвалился я сегодня перед Поляковой. — Я Гришу знал еще задолго до его появления в нашей квартире. У меня, Екатерина Ивановна, весьма обширные знакомства и среди депутатов, и среди казаков, и среди инопланетян.
Полякова как-то особенно посмотрела на меня, и я снова хотел спросить, чувствует ли она половое сношение на расстоянии, но постеснялся. Поинтересовался только, навещает ли она Векшина?
— Ты что, думаешь, я у себя в комнате в туалет хожу? — спросила Полякова и ушла.
Как естественно и просто входят в нашу жизнь ругательства. Теперь уже и в присутствии женщины, — я обычно смотрю телевизор вместе с женой Петра Созонто- вича, — посмотрев очередной выпуск «Вестей», хочется сказать в адрес дикторши: «Сука!». Даже тяжесть какая-то на душе остается, если не скажешь... Сегодня постеснялся Екатерины Тихоновны и, пожалуйста, всю ночь не мог заснуть.
В три часа ночи встал, пошел в туалет и разговаривал там с заключенным Векшиным, хотя это теперь и запрещено Комитетом.
Векшин снова говорил, что меня посадят, а я перебирал обрывки газет в надежде найти какое-нибудь известие о судьбе чучела Бориса Николаевича.
Нет, ничего не сообщается...
Похоже, что Векшин прав. Сажают всех необоротней. Чучело посадили, Векшина посадили, теперь меня посадят...
Впрочем, я не боюсь.
Улететь можно и из тюремной камеры. Правда, на Юпитер тогда придется добираться с пересадками.
Сегодня видел Векшина.
Казаки выводили его на работы — убирать пустующие комнаты.