Знак! Конечно же, это был знак, которого я так долго ожидал!
Сегодня Абрам Григорьевич Лупилин долго расспрашивал меня: имею ли я воинское звание.
— Как же так, молодой человек?! — удивился он. — Петр Созонтович — подполковник. Я — майор. Казаки, само собою, люди военные, а вы — штатский? Хотите, я выхлопочу для вас звание сержанта?
Я не знал, что ответить на это предложение, и, чтобы окончательно убедить меня в бесспорной — я и не отрицал этого! — привлекательности сержантского звания, Абрам Григорьевич увлек меня в свою комнату и показал шинель и мундир, которые я буду носить, если соглашусь стать сержантом.
Шинель мне очень понравилась.
— Это все выдадут мне? — спросил я.
— Разумеется! — обрадовался Абрам Григорьевич. — Вам только надо, молодой человек, внести две тысячи рублей, и вы будете иметь полный комплект сержантского обмундирования.
— Нет. — вынужден был отказаться я от военной карьеры. — К сожалению, у меня нет таких денег.
— Зачем вы говорите так, молодой человек! — закричал Абрам Григорьевич. — Вы вначале пощупайте материю! Пощупайте и вы увидите сами, что я отдаю вам эти вещи за полцены...
Через полчаса, когда я сидел у себя в комнате, погруженный в размышления — неужели командиром решено назначить Ш-С.? — Абрам Григорьевич снова постучал ко мне и сказал, что ради нашей дружбы он готов отдать комплект сержантской одежды за тысячу. Он сморщился, как будто его ударили, когда я снова был вынужден отказаться.
Опять видел Векшина.
Под наблюдением черно-петухового казака Гриши и Поляковой Векшин мыл пол в коридоре .
Коридор у нас длинный, и Векшин с тряпкой и ведром, стоя на коленях, медленно передвигался вперед, а Полякова курила какую-то черную сигаретку и, слушая черно-петухового Гришу, внимательно следила, чтобы Векшин мыл пол аккуратно.
— Вернись назад! — сказала она. — У тебя здесь не вытерто.
— Да мыл я там... — обернувшись, угрюмо сказал Векшин.
— А я говорю, что сухо! — сказала Полякова и притопнула высоким сапогом, плотно облегавшим ее красивую ногу.
— Мыл я там! — упрямо повторил Векшин.
Полякова посмотрела на черно-петухового казака своими зелеными глазами, и тот расплылся в улыбке, а потом нахмурился.
— А ну, вертайся назад! — сказал он, переложив из руки в руку плеть. — Не слышишь, что дама говорит?
Векшин повернулся и, не вставая с коленей, переполз к тому месту, на которое носком сапога указывала Полякова.
Ползая возле ее ног, тщательно протер тряпкой пол.
— Теперь чисто? — спросил он, поднимая голову.
— Теперь ничего. — сверху улыбнулась ему Полякова. — Чего ты спорил, не понимаю. Когда ты стараешься, Векшин, у тебя хорошо получается. Тебе надо было сразу с тряпкой подружиться, а ты в депутаты пошел.
Черно-петуховый казак захохотал, а Полякова, стряхнув пепел на пол, покачивая бедрами, направилась в свою комнату.
Стоя на коленях с тряпкой в руках, Векшин как-то странно смотрел ей вслед.
— Пепел-то подбери! — сказал ему казак. — Ты чего? Не знаешь, что порядок должен быть? А ну работать...
И как-то очень ловко, будто играючи, он вытянул Векшина плетью по спине.
Рудольф дернулся весь, но не вскрикнул, быстро-быстро начал тереть тряпкой пол.
На меня эта сцена произвела двойственное впечатление.
С одной стороны, я не знаю, не является ли нарушением прав человека подобное обращение с заключенным, а с другой — радостно, что Векшина привлекают к общественно-полезному труду.
Во-первых, время заключения пройдет для него быстрее, а во-вторых, Векшин, безусловно, физически окрепнет в результате, и к вылету будет находиться в хорошем состоянии (физически).
И все-таки меня очень беспокоит Векшин. Он вообще в последнее время стал каким-то молчаливым и даже отчасти запуганным.
Не понимаю, почему он сердится на меня? Ведь я же не требую, чтобы он вернул мне долг.
Смотрел сегодня с Екатериной Тихоновной Федорчуковой телевизор, выпуск «600 секунд».
Снова видел жену Собчака, госпожу Нарусову.
Невзоров, наверное, влюбился в нее и показывает ее теперь в каждом выпуске. Только называет почему-то дамой в тюрбане.
Вообще-то все это очень странно. Ш-С. говорил, что Собчак тоже оборотень.
Собирался поехать к Ш-С., но события, разворачивающиеся у нас в квартире, не позволили мне осуществить поездку.
Поразительная новость...
Оказывается, сегодня ночью майор Лупилин пытался совершить переворот.
Для этого он вступил в преступный сговор с заключенным Векшиным и открыл дверь его камеры, а главное, невзирая на строжайшее запрещение Комитета, выпустил Рудольфа из квартиры.
Побег не удался только благодаря мудрой предусмотрительности полковника — сегодня его повысили в воинском звании! — Федорчукова. Оказывается, казаки уже давно отбирают у Векшина одежду после завершения им общественно-полезных работ. Голый Векшин, выбежав на лестничную площадку, принялся звонить во все квартиры, выкрикивая, что он — депутат, и требуя предоставить ему политическое убежище.
Шум разбудил казака Гришу, дежурившего по квартире, тот доложил полковнику Федорчукову об инциденте, и Федорчуков затолкал Векшина обратно в чулан.
Соседям он объяснил, что это его племянник, бежавший из Кишинева и повредившийся в уме... Он считает себя иногда депутатом, а иногда президентом.
Соседи, сочувствуя Петру Созонтовичу, повздыхали и отправились спать, а Федорчуков принялся за расследование. Недолго пробыв в чулане наедине с Векшиным, он выяснил, кто помогал ему нарушить режим. Этим человеком оказался майор Лупилин.
Не могу понять, что толкнуло Абрама Григорьевича на такой опрометчивый шаг.
Уже третий день не вижу Абрама Григорьевича.
Что с ним?
Спрашивал у Поляковой, но она только пожала плечами и сказала, что еще не хватало ей разными старыми козлами интересоваться.