Дивно? Конечно же, дивно.
Но — увы-увы! — я не могу дать вам необходимых разъяснений, поскольку хотя и запрашивал свои масонские инстанции, однако разрешения на публикацию секретных сведений пока не получил.
Намекну только, что многие события здешней истории происходили и происходят в рамках программы подготовки передислокации в другую Галактику. А техника межзвездных перелетов не допускает различия между членами экипажей по национальному, половому и даже возрастному признаку. В межзвездных перелетах, как и в алкоголизме, нет ни эллина, ни иудея — одни только земляне .
Как говорил Н.Ф. Федоров, «перед лицом космической силы умолкают все интересы, личные, сословные, народные, один только интерес не забывается, интерес, общий всем людям, т.е. всем смертным».
Но всё-всё.
Умолкаю, чтобы не нарушать режим секретности и не подвергать вас опасности, которое несет в себе несанкционированное вышестоящими инстанциями знание, о котором и говорится, что многие знания умножают великие печали.
Вы можете пытать меня, пригласив директора Института Человека и Трупа Петра Николаевича Исправникова или полевого командира Витю-райкомовца.
Но что вы выведаете, я и сам не знаю.
Признаюсь, что я тоже, как и вы, пока еще не до конца посвящен в Замысел, то есть сам Замысел известен мне, но детали — нет.
Но, главное, я не могу разглашать ни под какими пытками, какими силами организовывались эти исчезновения и какая преследовалась цель .
Скажу только, что силы эти могучие, а цель — светлая.
Тем не менее приступая к изложению обстоятельств и существа Третьего исчезновения, должен предостеречь вас от скороспелых суждений и осуждений.
Прошу, прошу вас поверить мне на слово, что ни о какой альтернативной половой ориентации речи тут не идет.
Уверяю, что в основной массе рельсовцы почитали институты семьи и брака. Женщин здесь любили, дарили им цветы на восьмое марта, а если и били, то не всех и не каждый день...
Другое дело, что, как утверждает мой друг, философ Федор Михайлович Любимов, еще в давние, застойные времена рельсовцы, уже предчувствуя предстоящие метаморфозы и предуготовляясь к ним, независимо от пола, возраста и национальности, перестали воспринимать любовь и достаток в отрыве от социума.
Глубокую мысль эту простыми и ясными словами разъяснял рельсовский мыслитель Федор Михайлович Любимов, когда я купил ему бутылку водки.
— Рельсовец неприхотлив... — рассказал он. — Наш человек довольствуется самым малым, если этого малого у него все-таки чуть-чуть больше, чем у соседа по оврагу... Это свойство и объединяет нас. Здесь истина. Тут бутылка зарыта.
— Какая бутылка? — спросил я.
— Бутылка истины! — сказал Федор Михайлович.
Ошеломительно глубокая мысль!
Мне представляется, что объединение, независящее от национальных, половых и возрастных различий, важно не только для Рельсовска, но и для всей истории нашего Отечества, так смело вставшего на путь демократических преобразований...
Федор Михайлович Любимов согласился с моей оценкой его суждения и добавил, что накануне перестройки любой рельсовец охотно соглашался жить еще хуже, если его сосед будет жить совсем плохо.
Именно это феноменальное дружелюбие и обусловило в городе столь высокий рейтинг Петра Созонтовича Федорчукова, зеленоватого господина Президента и хана Батыя.
— Чем хорош Президент? — спросил Федор Михайлович. — Раньше соседка Калужникова, бывало, новые сапоги купит, и моей дуре, Люське, такие же подавай. На водку, можно сказать, ничего и не оставалось. Пили гадость всякую. А теперь нет. Что теперь соседка купит, если у ее Калужникова полулитровый банк накрылся и он ни хрена не получает? Вот и выходит, что мне облегчение от этого —Люське нечем теперь попрекнуть меня! Правильно?
Я ответил, что хотя я и являюсь незаконнорожденным сыном Э.А. Шеварднадзе, но мне понятны заботы простых рельсовцев.
— Кроме этого, — отметил я. — И в Канцелярии Главного Предиктора Рель- совских Восточных Территорий, в принципе, согласны с подобной постановкой вопроса.
Федор Михайлович Любимов согласился со мной.
Он сказал, что Иван Гаврилович головастый мужик, хотя и не хочет пропить с ним свой Семилитровый Банк.
Еще Федор Михайлович сказал, что не любит немецкой философии.
— А зачем любить немецкую философию? — спросил я. — Задача землян ощутить себя землянами или хотя бы рельсовцами. А для этого необходимо, прежде всего, освободиться от ига Канта.
— Правильно, — сказал Федор Михайлович. — Ленин говорил, дескать, немец так глубоко роет, что если заглянуть в яму, уже ничего не увидеть там, кроме самого немца. Никакой бутылки там не увидишь. А у тебя, Додик, ничего не осталось?
У меня — увы! — ничего не оставалось, и поэтому приходится возвращаться к истории города Рельсовска.
ГЛАВА ПЯТАЯ, или ИСЧЕЗНОВЕНИЕ ТРЕТЬЕ
В патриотическом угаре, охватившем Рельсовск, как-то и не заметил никто, что вслед за русскими начали исчезать из города мужчины, женщины, старики, дети...
Самое удивительное, что рельсовцы как бы и не заметили это исчезновение. Не сопровождалось оно никакими общественными катаклизмами...
Не было даже хмари в умах, как после исчезновения евреев.
Не было даже и многочисленных мордобоев, которыми отметил Рельсовск исчезновение русских.
И даже струны лиры рельсовского певца Евгения Иудкина не зазвенели в печали, когда исчезли из города мужчины, женщины, старики, дети...
— Как же так?! — удивится читатель, не знакомый с рельсовской жизнью. — Мужчины и женщины! Дети и старики! Отношения полов! Что же за население проживает в сем славном граде, коли и такие изъятия из их жизни могут проходить незамеченными!
Что тут скажешь в ответ?
Не об этом ли и говорил в своем знаменитом выступлении Главный Предиктор Рельсовских Восточных Территорий президент Семилитрового банка Иван Гаврилович Громыхалов.
— Мы не должны переть против народного волеизъявления. — сказал он тогда, обращаясь к населению. — Не надо думать, будто мы не любим нашего Бориса Николаевича Президента. Как мы можем не любить его, если столько сил тратим, чтобы сберечь рельсу от зараз-дилеров, устраивающих Двухлитровые Банки в детских садиках, а Биржи — в узлах связи. Президент — такое явление народного духа, что его и сравнить не с кем! В единственном на весь мир экземпляре существует! И линию ведет очень правильную. Хуже, конечно, живем, но хуже — обратите внимание! — всем сразу стало. И все сразу мы одинаковыми стали в том смысле, который вкладываю в это слово я, Борис Николаевич Президент и другие выдающиеся мыслители. Конечно, полезли наверх разные пустяковые люди, но Борис Николаевич Президент их быстро привел в сознание. И за это, конечно, спасибо ему. За капитализм с социалистическим, так сказать, лицом. И рельсу для него мы непременно должны сберечь. Тем паче, что теперь у народа огороды там.
Разумеется, необыкновенное дружелюбие рельсовцев создавало предпосылки, чтобы процесс, как говорится, пошел, но сами исчезновения, и Первое, и Второе, а особенно Третье, это, по справедливому замечанию Федора Михайловича Любимова, тайна велика есть...
И совершились они потому, что должны были совершиться.
Если в автобусе теперь просили уступить место, можно было услышать в ответ:
— Это ты есть пожилой человек? Граждане! Я смеюсь с нее! Эта дилерша за старушку себя выдает! А сама пивом на вокзале торгует! По тридцать рублей за бутылку дерет и еще старушкой себя называет!
Вот так, трудно и непостижимо, изменилась жизнь в Рельсовске, и скоро даже самые упрямые скептики вынуждены были признать сей факт, как в свое время признали всенародного избранного Бориса Николаевича Президента.
А следом за политиками свыклись с исчезновением и рядовые рельсовцы.
Однако было бы большим упрощением считать, что в опустевшем Рельсовске не осталось никого, кроме членкоров и дилеров.