Красно-коричневые .
Все чаще слышу эти слова и уже во второй раз применительно к себе. Сегодня красно-коричневым меня назвал редактор журнала, куда я заходил узнать про стихи в № 11 или № 12.
Редактора долго не было, его вызвали в комитет демократических реформ, и, ожидая его, я сидел с секретаршей Таней. Я попросил ее отыскать копии моих писем в Правительство, которые я переслал в журнал для публикации, но Таня сказала, что эти письма были расписаны на господина Коняева и он, согласно указанию редактора, переслал их инопланетянам.
Я успокоился, и мы с Таней стали вспоминать незабываемые августовские дни, проведенные на баррикадах. А какую замечательную водку привозили нам! А какие вкусные были бутерброды!
Мы даже не заметили — так увлеклись! — как появился редактор. Он пригласил меня к себе в кабинет и сказал:
— Вы кончайте эти разговоры про водку! Вы, простите за выражение, как красно-коричневый говорите!
— Но ведь это правда! — сказал я.
— Ну и что?! — рассердился редактор. — Правда тоже может быть краснокоричневой! А посмотрите, что вы в своих стихах пишете! Красной пылью. в красной марсианской тишине . Как это понимать прикажете? Откуда в вас такая ностальгия по красному?!
— Но, простите! — возразил я. — Это же Марс. А там все красное.
— Откуда вы это знаете? Вы что, были на этом Марсе?
— Конечно, был... И не раз. И на Венере был, и на Сатурне, и на Плутоне...
— Что?! — закричал было редактор, но, взглянув на меня, осекся. — А, да. Ну, конечно... Я просто забыл. Ладно. Идите. Я еще подумаю над вашими стихами. Но прошу вас, больше не затевайте в редакции своих красно-коричневых разговоров. Хорошо?
Я сказал, что если это угодно господину редактору, я не буду более говорить об августовских событиях, сохраню в тайне все подробности тех незабвенных дней и ночей.
На этом мы и расстались.
Но уже дома я неожиданно вспомнил, как осекся редактор, посмотрев на меня, и задумался. Почему он не удивился, что я был на Венере, Сатурне и Плутоне? Откуда ему известно об этом? Ведь я ничего не говорил ему о своих полетах...
Но он определенно знает.
И это ведь именно он дал указание господину Коняеву переслать мои письма инопланетянам .
Все это очень странно .
Задумавшись, я машинально нарисовал человека без глаз и долго смотрел на рисунок, пытался вспомнить: кто это? Потом не выдержал — нарисовал и глаза.
Получилось, что человек смотрит на меня в упор, и недобро так смотрит.
Видно, что знает меня...
А я его так и не смог вспомнить.
Приходил Ш-С.
Долго стоял в коридоре перед дверью с вывеской «Приватизационный комитет».
Кстати сказать, она сейчас на металле выгравирована. Это Петр Созонтович Федорчуков у себя на заводе — он там председатель профсоюзного комитета — заказывал, а мы все скинулись по десять рублей.
Потом Ш-С. спросил: «Что это за приватизационный комитет такой?»
Я объяснил.
Ш-С. пожал плечами и сразу прошел в мою комнату. Запер за собой дверь и, усевшись напротив меня, сказал тихо и жалобно:
— Я снова заболел!
— Почему ты решил, что заболел? — спросил я.
— Я ничего не понимаю! — горячо заговорил Ш-С. — Окружающим все кажется совершенно естественным, а я не понимаю! Не понимаю, почему я должен радоваться, если где-то запрещают говорить на русском языке! Не понимаю, как Горбачев и Ельцин сумели так устроить нашу экономику, что за доллар США, за который там только и можно проехать в метро, у нас можно полстраны купить! Не понимаю, почему Шеварднадзе, получая жалованье министра иностранных дел СССР, только тем и занимался, что защищал от СССР другие страны. Я ничего не понимаю.
Я не сразу сумел сформулировать свой ответ.
— Видишь ли. — сказал я. — Вообще-то надо вносить порядок в самые явления, а не в одни лишь понятия. Тебе станет легче, если ты поймешь, что содержанием аналитики является астрономия, в которой история составляет лишь незначительную величину.
Еще мне хотелось сказать о «непрямом пути», о котором я так долго думал, но я побоялся, что Ш-С. не поймет меня, и поэтому начал издалека.
— Ты слышал о красно-коричневых? — спросил я, как-то непроизвольно подражая интонациям господина Редактора.
— Слышал! — сказал Ш-С. — А что?
— Понимаешь . — проговорил я, больше думая уже не о том, как разъяснить свою мысль о «непрямом пути» в астрономии, а пытаясь понять, откуда в моем голосе появились явственно узнаваемые интонации Редактора. — Раньше все большевики были евреями. Или немножко евреями... А теперь что? Теперь каждый интеллигент тоже, по-своему, еврей. А если нет, то значит, что он красно-коричневый. Понимаешь?
— Нет. — сказал Ш-С. — Разве ты тоже еврей? Или ты красно-коричневый?
— Откуда я знаю. — сказал я. — Тебе ведь известно, что моя мать умерла, а отец находится на секретной работе .
— Тем более, — сказал Ш-С. — И вообще, откуда у тебя эти мысли про астрономию? Ты забыл, что доктор запретил тебе читать Федорова?
Мне не хотелось отвечать на этот вопрос.
К счастью, тут мой взгляд упал на рисунок, который я сделал, задумавшись, откуда известно редактору мое галактическое прошлое. Я показал рисунок Ш-С.
— Кто это? — спросил я. — Знаешь?
Ш-С. побледнел и, как-то торопливо попрощавшись, ушел.
Сбывается предсказание статьи из «Аргументов и фактов» об олимпийском Мишке .
Ушел на пенсию М. С. Горбачев.
Короток век политических деятелей в нашей стране. Нелегка их судьба. Едва только придет человек к власти, а уже и народ ему не нравится, которым он должен управлять, уже стремится он запретить то, благодаря чему сам пришел к власти.
Для демократов народ — тоже самое страшное. И в этом мне видится внутреннее противоречие, которое трудно будет преодолеть. Снова разговаривал с
Векшиным и еще раз убедился, что идеалы демократии он путает с ненавистью к этой, как он любит говорить, стране.