И замолкла на полуслове, ошалело наблюдая за тем, как ступа, без чьей-либо помощи, медленно поднимается в воздух.
— Быстрей! — заорало Лихо, изнутри пиная ступу.
— Шапку кидай! — заверещал кот, забираясь на крышу, пытаясь поравняться с резво набирающей высоту ступой.
— А ну верни ступу, негодник! — разрывалась внизу Баба-Яга, — Вернешь, слово даю, есть не буду — только зажарю на медленном огне и все!
— Кидай же шапку-у-у-у! — бесновался кот, забираясь все выше и с опаской глядя на верещащую внизу Ягу.
— Я же уже ее кинул! — пряча шапку за пазуху, и разводя пустые руки в стороны, крикнуло Лихо.
— Куда, куда? — вертелся на крыше кот.
— Не знаю, она ж невидимая-я-я-я-я-я-я-я-я! — скрываясь за ближайшим облачком, проорало Лихо.
— Так вот, значит, кто виноват? — уперев руки в бока, спросила Яга, недобро поглядывая на суетящегося кота, — Чучело из тебя сделать что ли?
— Я не виноват! — заверещал Баюн, прикрываясь лапками, — Это он… заколдовал меня…морок напустил…не надо чучела-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а! Ай…зачем вы, бабушка, меня за ухо тащите…больно же… Мяу-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у!!!
Что может быть лучше, чем, закончив службу у царь-батюшки, получить законный день отдыха и провести его за бутылочкой самогоночки с верными боевыми товарищами? Так рассуждали знаменитые на Руси-матушке богатыри: Илья Муромец, Добрыня Никитич и Алеша Попович. Думали настолько громко, что пролетавшие над ними пичужки падали наземь оглушенными, а редкие случайные прохожие спешили прикинуться пугалами, плетьми или превратиться в статую самому себе, дабы не дай Перун, не обратить на себя внимание богатырей.
— Во! Мне, надысь, как раз Марья-Искусница знаете, что подарила? — внезапно загорелись глаза у Добрыни, — Кружку-самобранку!
— Че-его? — удивленно воззрился на побратима Илья.
— Ну, это почти тоже, что и скатерть-самобранка, окромя того, что жидкости какие угодно может вызывать, — охотно пустился в разъяснения Добрынюшка, — Вот, ты, к примеру, говоришь ей — «Хочу вина заморского!», а она «хлоп!» и тем самым вином до краев наполняется…
Непонимающий взгляд Ильи постепенно сменился уважающим, а затем мечтательным.
— Да-а, вот это вещь… Как раз и испробуем!
— Слушай, а что ты Марье такое сделал, что она тебе эту самую кружку подарила? — вдруг ехидно поинтересовался у Никитича Алеша.
— Ну-у-у… — протянул Добрыня и залился краской, — Я ей там…по хозяйству…там дрова…воды…н-ну…и потом…она ж тадысь не могла разобраться со свойствами трав…а я ж все знаю… я ж такой…
— Да, ты тако-о-о-о-о-ой, — хохотнул Алеша, чем еще больше смутил богатыря.
— Маладе-е-ец, — покачав головой, вздохнул Илья.
И тут богатыри остановились. Не потому что пришли к дому своему, царем-батюшкой выделенным, а потому что дверка у этого самого дома была распахнута настежь.
— Ты кого-нибудь ждал в гости, а, братец меньшой? — поинтересовался Илья.
— Не, скорее это Добрыня…причем, судя по всему, ждет полдеревни к себе в гости и исключительно баб!
— Да вы что? — слабо воспротивился красный, как вареный рак, Добрыня, — Да я нет…да ни в жисть…
В голосе его, однако, звучала надежда.
— Вот и я не жду, — прервал словесный поток Никитича внезапно помрачневший Илья, — А незваный гость, как известно, хуже половца. Готовимся к худшему. Пошли!
Внутренне убранство богатырского дома оставалось нетронутым. Алеша опрометчиво сделал вывод, дескать, может дверь сама открылась? Или ветерок шальной помог, Леля мимо проходила? Но Илье так не казалось — было тут что-то такое — настораживающее, непонятное… Да и в Лелю-красу, откровенно говоря, верилось слабо.
А еще казалось, что чего-то в доме не хватает. Вот только чего?
…Когда после долгого осмотра богатыри вернулись в горницу, они поняли, чего именно не хватало…Сундук, в котором они так неосмотрительно вчера оставили свои мечи-саморубы, исчез. Богатыри ошалело переглянулись, и кинулись на поиски.
Оный сундук нашелся на чердаке. Украшенная искусной заморской резьбой крышка была сорвана и валялась неподалеку от лестницы. Основная же часть вызывающе стояла посреди чердака, как немой укор разиням. И, естественно, пустовала…
Лишь спустя несколько мгновений, пока богатыри матом горевали о невосполнимой потере, да пинали Алешу, который их и надоумил оставить саморубы здесь «на сохранение» (дескать, все равно же вернемся скоро, а в палату к царь-батюшке с оружием ну никак нельзя), все трое заметили, что в помещении находится еще кто-то.
Незнакомец сидел на старом Илюшином стуле, закинув ногу на ногу, демонстративно повернувшись к ним спиной. Именно поэтому, его сразу и не заметили. Когда на чердаке воцарилась тишина, и незваный гость понял, что его, наконец, увидели, он повернулся к богатырям. Тело его по-прежнему скрывала тень, посему определить с уверенностью, кто находится перед богатырями, было невозможно.
— Ну и кто ты? Что тут забыл и куда дел наши мечи, ирод несчастный? — упер руки в бока Илья, багровея на глазах. Пудовые кулаки Муромца отчетливо чесались, предчувствуя неизбежную драку.
— Несчастный — это да, но вот насчет ирода, вы заблуждаетесь, — голос у незнакомца был странный. Он был со странной хрипотцой и постоянно менялся, то на мужской, то вдруг на женский.
— И кто ж ты тогда такой будешь, коли не ирод, раз без спроса забираешься в чужие дома и крадешь вещи, тебе не принадлежащие? — поинтересовался Алеша.
— Хм…Интересно получается, — засмеялся незнакомец, — Если я — ирод, то кто же тогда вы?
— Эге? — не понял Добрыня, — Мы — богатыри! Опора великой Руси!
Неизвестный засмеялся еще громче, словно рассыпав сухой горох по дощатому полу.
— Ой, ну не смешите на старость лет-то! Все вы прекрасно понимаете. Кто царю-батюшке сказки рассказывал о чудесном избавлении после отлеживания боков на печи тридцать лет подряд и три года; про героическое пленение Соловья-разбойника; битву с басурманами — один да против тысячи? Никак, я?
Богатыри недоуменно переглянулись.
— Что смотрите друг на друга? Думали, секрет ваш никто не узнает? Что вся силушка молодецкая в мечах-саморубах находится? Что печенегов проклятых не вы били, а мечи, которые вы знай себе за рукояти держали да почесывались?
Богатыри недовольно засопели и стали кидать на неизвестного убийственные взгляды.
— И кто же вы теперь без саморубов? — продолжал измываться незнакомец, — Вымахавшая здоровая орясина, чуть посильнее обычного мужика. А представляете, что будет, когда об этом сам царь узнает? Какой тогда кипиш подымется…Богатыри — обманщики! Богатыри — обманщики! — петушиным голосом прокричал в сложенные лодочкой руки незнакомец, вероятно изображая тот самый кипиш.
Богатырей пробрало, а Алеша даже тихонечко заплакал — по праву самого младшего.
— Чего…тебе…надо? — тяжело процедил Илья.
— Мне вашей помощи надо, — развел руки неизвестный, легко соскочил со стула и сделал несколько шагов вперед.
Богатыри обомлели. Что, в принципе, неудивительно — вид неизвестного кого угодно мог вогнать в долгий ступор, а бабу — в продолжительный обморок.
Длинные золотистые волосы падали на лицо, скрывая его от взглядов людей. Но все же, сквозь путаницу шевелюры, пусть с трудом, но было видно тонкое, словно девичье, лицо с грубыми, однако, мужскими губами. Правая половина губ была чуть приподнята в вечной насмешке, а левая, напротив, опущена. Небольшой нос с горбинкой у переносицы резко взлетал вверх — к надбровным дугам и упирался в один-единственный глаз. Глаз был больше чем у обычного человека и по размерам находился между сливой и яблоком. Кроме того, глаз этот постоянно и неотрывно смотрел в одну точку, словно проникая куда-то много дальше, чем можно было себе вообразить. Ко всему прочему, глаз еще и постоянно менял свою окраску — то зеленый, то голубой, то карий…Спектр цветов его был столь велик, что за одну только возможность взглянуть на это буйство цвета, переплетение красок и создание непредсказуемых палитр, все художники отдали бы любые свои сокровища.
— Это же Лихо! — почему-то обрадовался Добрыня, — Настоящее Лихо! Ребят, это оно…