— Спасибо на добром слове бабушка, все, что смогу сделаю, берегите себя и песика! — я умею быть вежливой. Мне ничего не стоит, а этой бедной старушке-одуванчику приятно, в кои веки ее кто-то выслушал и не послал!..
Вот старушка дала! А может и не старушка вовсе… Но как все сложилось! И бегала как угорелая и путь неблизкий и злые люди меня гоняли, ну путь я не сердцем выбирала, ноги сами понесли… Да уж, внешность не главное, но пришлось побегать от пугающих по размерам, но маленьких по возрасту. Ха, маленькие — проглотят меня и не подавятся, хорошо, что детишки, меня за мамку приняли и подчиняются. Может и тут бабусины слова помогли? Надеюсь, их истинные родители давно почили с миром — жутко даже представить себе их визит! Так, что дальше по списку, а! Помощь оказала, но вот насчет дома… Тут надо поподробнее:
— Как мне обращаться к вам, уважаемый? — назвать меня победительницей можно ведь и в шутку, хотя сердце уже забухало в предвкушении как ненормальное. Но, слава Оку, кажись, шаман не шутил, поскольку с поклоном тут же ответил:
— Меня назвали Радесом, моя повелительница, но по имени меня уже давно не зовут, обращаются просто Хранитель.
Сердце уймись! Надо еще удостовериться:
— Почему ты стал называть меня правительницей?
— Предсказание, Правительница. Оно гласит, что дева (о, он, наконец, осознал мой возраст!), которая спасет нас, скажет дословно так: «Страну поднимать надо»!
Ну, я девушка сообразительная! Университетов всяких не кончала, куртуазностям необучена, да и в правители никогда не рвалась… Но отказываться от такого щедрого подарка судьбы? Никогда! Предложение принимается! Спасибо тебе, бабушка, кем бы ты ни была. Я посмотрела на Радуса — Хранителя, на суровых воинов, что так и не пошевелились за весь этот судьбоносный для меня разговор, оглянулась на заскучавших Огонька с Лохматиком и улыбнулась… Ох, работы будет невпроворот, править мужиками, даже жалко их становится! Кем бы ни была ты бабушка, поклон тебе от всей души! Я девушка прозорливая и совсем не наивная — расслабляться не собираюсь, не зря же у меня в помощниках мечта любого правителя «удивительный скакун» и «огненный меч»! А это значит, будут впереди бури. Тут я глянула на шамана и улыбнулась еще шире, я конечно не очень вредная, но это не значит, что я не могу немного повеселиться… совсем немного!
Но главное… У меня теперь есть дом. И я в нем хозяйка!..
Старая женщина со вздохом устроилась в кресле-качалке, устало сплетя узловатые пальцы. Возле ее ног крутился щенок, у которого сквозь сползающую сажу просвечивала белоснежная шерсть.
— Ну хватит, Снежок, дай отдышаться — сварливо попеняла щенку она, — хочешь поиграть беги в лес, в нем пока безопасно…
Но белый пушистый комок лишь вывалил алый язык и завалился на спинку…
— Вот негодник! — кряхтя она нагнулась и пощекотала ему брюшко — Хороший, хороший песик, все сделал правильно, был послушный… Все. Беги играйся без меня, дай отдохнуть. — Щенок довольно тявкнул и убежал через полуоткрытую дверь.
Старушка еще раз вздохнула, что ж, это было последнее предсказание из тех, что она надавала в своей бурной молодости. Сколько сил пришлось приложить, чтобы его выполнить! Дикий лес все так же дик и опасен в своей магии. Как только здесь могли появиться и семейство драконов, из давно ею забытых сказок, и гигантские снежные йети? Вот ведь тупые злые существа! Пришлось тряхнуть стариной, детенышей она пожалела, и даже потратила на их обучение время и остатки былой силы. Зато с такими «крошками» этой маленькой хулиганке никто страшен не будет. Да и дорогу до Нагорья от порождений леса очистить пришлось — детишкам надо было дать времени подрасти.
Она довольно улыбнулась, представив «удивительного скакуна» и «огненный меч»! А нечего смеяться над женщинами, даже таким смелым и отважным людям! Прислушались бы раньше, не схлопотали бы столько бед. А что, хорошую она подобрала им правительницу, столько лет на улице — а внутри гнилья нет… ну разве что чуток здорового эгоизма. А это намного лучше, чем пафосное чистоплюйство. Девчушка вся в нее, эх, годы молодые! И имечко для правительницы Нагорья очень подходит — Горяна… Шутка судьбы, улицы пророчили ей горе обездоленной сиротки, ан нет!
Главное чтобы ей хватило сил поднять Нагорье, поскольку впереди этому народу, да и всей империи придется ой как нелегко. Хорошо, что хоть один шаман уцелел, иначе шансов у мира не было бы вовсе. Посмотреть бы как они поладят, но… Старая женщина прикрыла глаза — больше ничем помочь она уже не сможет, ее время ушло…
Что же, ее история закончена, все что могла — она отдала этому миру, теперь мир должен отпустить ее и дать ей покоя… — старая женщина тихо заснула, чтобы уже не проснуться. Вдалеке раздался горький вой Снежка и его сородичей. Вот так, вдали от мира прекратила свое существование одна из ярчайших легенд империи… Великая Над’хе, когда-то просто Надюха из обычного российского провинциального городка…[13]
Это трилогия. Она не притендует на интеллектуальное содержание. Не претендует на креатив. И уж точно — на денежный приз. Просто у меня было настроение, и я решил ее написать. Читайте, может кому понравится.
Из жизни призраков (Полет ворона, Аллея Ангелов, Из жизни призраков)
Мадам Леви, не раз грешившая с девочками, подавала сейчас своему клиенту очередную порцию наркотика столь распространенную на улицах Брэйврока, что не всякий любитель острых ощущений мог себе позволить потребление его, имея здравый смысл и немногим больше медяков на сумму четырех. Другое дело, что растрачивая столь значительные средства, кроме спазмов рвоты, вызываемых подобным зельем, завсегдатаи «Красной нежности» лишались более изысканного обхождения и права выбора девиц, что вынуждало ублаготворять свои потребности в местах с довольно скудными удобствами. Такими зачастую был Курятник и Аллея ангелов, где промышляла Анарки. Вместе с остальными: парочкой громил, тремя карманниками и группой цеховых ремесленников из гильдии ткачей она сидела на первом этаже борделя, переоборудованном под питейное заведение; более шикарное, чем кабаки того же типа, лишь присутствием драпировок из атласного материала и такого же цвета физиономиями двух охранников. Взмыленными, распухшими телами они напоминали чушек; перехрюкиваясь между делом, мешали ей сосредоточиться. Она сощурилась, перебирая взглядом кошели. Единственным, чей облик ей привиделся достаточно рассеянным, был Вага Брутто.
Судебный писарь на дух не переносил Кастэльбаджака — заносчивого и кичливого аристократа, племянника патриция Норано, позорившего имя Брутто на людях. Везде, где бы тот ни появлялся ему сопутствовали рондо и фацеции сего безмозглого гуляки. Тем более было довольно странно видеть их вдвоем беседующими за одним столом. Она надеялась, что это ненадолго, хотя при уйме времени, располагала той же долей непоколебимого терпения.
Противоречия между нобилями и пополанами, как впрочем, между «дворянами шпаги и мантии» выходили на поверхность крайне редко. Они скорее походили на угли, тлеющие под толстым слоем пепла. Зато столкновения между знатными родами происходили почти каждую неделю. Взаимные издевки, ссоры в кабаках и драки легко перерастали в воины. Враждующие партии запирались в высоченных башнях своих зданий, — похожие на крепости, те мало походили на дома, — и раза два она без удивления была свидетелем того, как те угощали градом стрел своих соперников. Почти все свое время они посвящали склокам и интригам. Те, кому не удавалось выдержать подобных испытаний, лишались участия в выгодных торговых операциях, вытеснялись из коммунальных советов и судебных палат. Этих людей переставали уважать и бояться. Спасти свою жизнь в таких условиях было не так-то просто, и до преклонных лет доживали сравнительно немногие, но уже сложившиеся сволочи. Таков закон не только Брэйврока, но как она понимала и для любого другого города в пределах Оррина.
Когда она выходила из уборной, какой-то олух оттоптал ей ногу, и она дала тому под зад, сочтя его достаточно нагруженным, чтобы сознавать происходящее. Однако тот довольно скоро протрезвел, вылил себе ушат воды на голову и…
На месте Анарки красовалась швабра, пара тряпок и дверной косяк.
Ее прошиб пот. Кошелек, который она пыталась срезать и уже почти срезала, просвечивался сквозь ее ладони, тогда как тело ее превратилось в еле уловимое дуновение ветерка. Она сунула кошелек за пазуху, но результат оказался тем же самым. Летящий по воздуху он без сомнения привлечет к себе внимание. Ее охватила паника. Решение пришло само собой. Тащить. Тащить по полу. Здесь, у стены, где свет был совсем рассеянным его, вряд ли заметят; в крайнем случае, примут за мышь или же крысу. Она принялась тащить. Медленно, оглядываясь на Вагу Брутто, лавируя между столами и табуретами, бранясь на официантов, которые намеривались оттоптать ей руки, вспоминая нехорошими словами торгаша, который всучил ей такое заклинание. Мадам Леви вильнула к столику Кастельбаджака, за которым писарь все еще был занят разговором.
«Только бы она не предложила ему… Только бы он не вспомнил о…»
На ее пути возник диван. Она заползла под стол, намериваясь переждать. И все только потому, что какой-то мебельщик — болван, каналья — мастерит диваны без зазоров.
Кому-то вздумалось пинать ее, пока она пережидала.
Внезапно что-то вздернуло ее за шиворот и резко бросило назад. Так, что она покатилась кубарем.
Он сел. Под аккомпанемент цимбал и неторопливого мотива закурил. Она принялась его рассматривать. Мучительно, собираясь с силами. Но все что она могла сделать — это лишь пошевелить пальцами и затаить дыхание, нащупать кошелек и ждать.
Ничего не происходило. Все оставалось на своих местах. Никто не кричал. Никто ее не заметил. Кроме него.
Большая широкополая шляпа, почти целиком закрывающая лицо, слегка дрогнула. Приглашая непонятно кого, рука указала на свободное у стола место.
Анарки думала. Напряженно. Судорожно. Вслушиваясь в глубокое бормотание публики, разрываемое время от времени огорченными ладами лютни, складывающимися в мелодию с большим нежеланием.
— Порванная мелодия, — проговорила Шляпа.
Голос был не то чтобы неприятным, а скорей вибрирующим, надломленным. Каким-то странным образом напоминающим истерику. Но вскоре стал меняться, и вот уже немного слабый, мягкий. И совершенно чужой.
— Садись, — на этот раз он был почти что женским. — Каково это быть вором?
Анарки не ответила.
— Кому придет в голову, что я разговариваю здесь с тобой? Но я видел твое лицо. А у меня хорошая память на лица. Так что, я думаю, тебе не имеет смысла спасаться бегством. К тому же ты, наверное, забыла, что у Басеньяна с этим домом договор, и его ребятам не понравится, если подозрение падет на них…
Голос говорил. Говорил тихо, говорил шепотом, растворялся в переливах дребезжащих струн, в разочарованных аккордах лютни, утопая в полутьме эркера занавешенного шелком, сквозь который брызгали кармином алые фонарики полночного мирка мадам Леви, всплывал в табачной пелене, играл натянутыми нервами, тушил ее эмоции. В нем не было намека на угрозы. Только факты и какая-то тоска — безбрежная, будто пустыня высохшего моря, настолько сильная, что ей вдруг захотелось утолить ее хоть чем-то, пусть даже собственным терпением.
Див затушил облегченный Gracia с фильтром, в медной плевательнице. Когда пришло время раскуривать наркотик, он поднял шляпу и пересел в эркер.
Некоторое время он бездумно покачивал в бокале вино, пока сквозь занавеску не проник едкий кислый запах дешевого зелья. Что нисколько не помешало его мыслям.
Только потому, что здесь была особая атмосфера спокойствия и полной индифферентности к собеседнику и ко всему вцелом, он приходил в Красную Нежность почти каждый вечер. С тем, чтобы остаться наедине с собой; а может и провести в компании неинтересующихся ни его персоной, ни его судьбой людей, просаживающих деньги лишь с той целью, чтобы забыться и притулиться на обочине жизни к теплым местам душевных ангелов дома мадам Леви.
Он пока не решил. Возможно ни то ни другое не было правильным суждением. По крайней мере догадки его сводились к тому что: «Возможно, он здесь, потому что решил устранить внутренние конфликты».
Див подтянул перчатки из тончайшей черной лайки и поднес свечу к Gracia. Она задымилась без единого звука — признак хорошего качества.
Добро и зло. Наверно он единственный кто задумывается об этом здесь и сейчас.
Лайка. Он рассматривал свои перчатки хорошего качества. И эта новая мода ему начинала нравиться. Он припомнил свои — из черной глянцевитой. Тогда в проходе из странного стекла, черной ночью, в замке Кармиллы.
«Эта мода. И в самом деле…»
Эти лайковые перчатки очень подходили к его шляпе из «дерюжьей» кожи. Как, в общем, и ко всему его костюму.
«Кто-то верит в деньги, кому-то наплевать на закон, кто-то уже преступил его и не ищет пути назад, кто-то творит кошмары — кошмары, мучавшие его в детстве во сне и наяву, кошмары, единственным действующим лицом где является он сам, а все остальные лишь средства к достижению удовольствия порожденного изощренной фантазией и извращенным видением.