Серый, неживой предрассветный полумрак сменился красноватыми лучами светила, которое выглянуло из-за горизонта, быстро, деловито, влетело над лесами, садами и парками, разгоняя остатки ночи. Поднявшись над насыщенной ночными испарениями поверхностью, звезда засверкала в полную силу, заливая теплом и светом пространство под ней. Купол неба приобрел привычный зелено-голубой оттенок, в нем наметились легкие облачка.
Федор не спал, сидя у окна. Он не обращал внимания на окружающее великолепие, обратя взгляд внутрь себя.
Память снова в мельчайших деталях воспроизводила сон, из-за которого он уже второй час не мог уснуть.
В этом сне Конечников видел себя парящим над Амальгамой, вернее над залитой полуденным солнцем середины лета Окружной долиной. Где-то сбоку, словно клык, выступала огромная туша горы Хованка, покрытая лесом и украшенная залихватски нахлобученной снежной шапкой.
Далеко внизу мелькнули крыши поселка. Федор приземлился у дома.
— Есть кто живой? — крикнул он, входя.
— Проходи, внучек, — отозвался голос изнутри.
«Дед», — пронеслось в голове Конечникова. Сразу нахлынули воспоминания: радость, боль, стыд и сожаление.
— Ну, проходи, чего стоишь? — нетерпеливо крикнул старик.
Конечников собрался с духом и распахнул дверь.
В дому почти ничего не изменилось. Лишь еще больше выгорели занавески на окнах и вышоркался деревянный пол. Федор прошел в горницу. Дед, как обычно, сидел за столом у окна, и что-то записывал в книгу летописи, макая перо в глиняную чернильницу.
— Здорово, Федечка, — сказал он поднимаясь.
Лицо старика озарила улыбка.
— Здравствуй, деда.
Они обнялись. Конечников отметил, как высох его дед, которого он запомнил пожилым, но еще крепким мужчиной.
— А что ты хотел, 20 лет прошло, — сказал дед, отвечая на его мысли.
Внезапно Федор вспомнил, каким ловким и молодым был старик, во времена, когда самому Федору было лет 12–13.
Память вернула пронзительную синеву неба с редкими белыми облачками, яркий солнечный свет, плотный, словно проходящий насквозь, согревающий, дающий силу.
Они поднимались на Хованку, к самой границе вечных снегов, чтобы зачерпнуть из Гремячки, еще не реки, а всего — лишь ручейка молодильной воды. Конечников снова увидел деда веселым и крепким.
Дед стоял на коротких лыжах-снегоступах, воткнув опорные палки в наст и улыбаясь жадными глотками пил из стеклянной бутыли студеную воду Гремячки. Временами он прерывался, чтобы посмотреть, как играет солнце в живительной, молодильной влаге. Потом дед снова зачерпнул из ручья, заткнул бутыль и сунул ее в рюкзак.
— Бабе Дуне, — сказал он. — А не будет пить, я себе молодую найду.
Дед поднялся на палках и ринулся по склону вниз с криком — «Догоняй, Федя».
— Ты меня таким помнишь? Спасибо, — сказал старик.
Его плечи вдруг расширились, под рубашкой заиграли крепкие мускулы, а на лице разгладились морщины.
— Как ты это сделал? — ошеломленно спросил Федор.
— Как, как, — дед махнул рукой. — Ты как хочешь меня, так и видишь. Ведь это твоя сонная греза.
— Сонная греза? Я сплю?
— Спишь. Только ты ведь и наяву между небом и землей болтаешься. И жить не можешь, и помереть не хочешь. Совсем как я недавно. Чуть меня не прибили ироды.
— Кто?
— Да какие-то, вроде тебя, космонауты. Прилетели на большой овальной штуке. Занятной такой. У нее были башенки, прозрачные сверху. Из них большие ружья торчали. По три в ряд в каждой.
— Эланская десантная лодья?
— Наверное, Федечка. Это ты у нас образованный. Мы неученые.
— А говорили они как? Во что одеты были?
— Одеты не по людски. Во все черное, лица закрыты, одни глазища сквозь прорези сверкали. И говорили как-то странно, все слова на «а» и на «о» заканчивались.
— Эланцы?
— А пес их разберет. Командир, правда, без маски был и говорил по-нашему. Они когда стали меня вязать, я им не дался, пораскидал. Так кто-то из них меня стрельнул. Со страху или в запале.
Его потом командир, ну, который без маски был, прикладом по темечку приласкал. Лечить меня пытались, а командир все допытывался, где книга спрятана. Не сказал я им, хоть и стращали, что Витю убьют, невестку и внучков. А, — дед улыбнулся, — ты ведь не знаешь. Витя Алену в жены взял. Трое правнучат у меня сейчас: Дуня, Леша и Николенька. Не тронули их ироды. Все перевернули, не нашли летопись. Я ее прячу там, где мы тогда отсиживались. По молодости лет с девками там гулял, вот и на старости пригодилось убежище.
Обмяк я, в темноту провалился. Эти бросили меня в лесу, ветками завалили, думали, — кончился. Такие озорники, однако, оказались. Обманул, однако, я их, не помер.
— Ты запомнил, как этот ублюдок выглядел?
— А тебе зачем? — усмехнулся дед. — Бить пойдешь? Запомнил, конечно. Да и запоминать не надо. Твои железки в старую газету завернуты, так на первой странице прямо он вылитый. Приедешь — посмотришь.
— Откуда знаешь, что приеду?
— И не просто приедешь, Федя, комиссуют тебя вчистую, летать больше не будешь.
— Это неправда дед, это неправда.
— Это неправда, — произнес Конечников вслух.
— Федя, опять ты встал — отозвался из глубины комнаты сонный и укоризненный женский голос.
Конечников повернулся. Девушка решительно соскочила с кровати и нисколько не стесняясь отсутствия одежды, направилась к Конечникову.
— Ну не могу я все время лежать, Вика, — попытался оправдаться Федор.
— Вот сместятся у тебя кости, горе ты мое. Тогда точно ничего не сможешь, — произнесла Виктория, привычно ныряя под плечо капитана. — Вставай, только аккуратно.
— Хорошо, — ответил Конечников, левой рукой цепляясь за девушку, а правой шаря по полу костылем в поисках опоры.
Федор в очередной раз поразился, какой сильной была эта тоненькая девчонка модельной внешности. Виктории хватало сил не только поддерживать его, здоровенного мужика, но и не давать запутаться в кабелях, подключенных к регенераторам на ногах.
Общими усилиями они добрели до кровати. Конечников, всячески страхуемый медсестрой, присел на край. Виктория внимательно осмотрела блестящие цилиндры на ногах, проверила показания датчиков.
Федор продолжал разглядывать девушку. Худая медсестра с широкими плечами, маленькой грудью и тощим задом, вдруг показалась Конечникову неприятной, почти жалкой.
Девушка почувствовала его взгляд и повернула к нему свое лицо с широкими скулами и тонким подбородком, поправила вьющиеся волосы, светлые и длинные. На миг она пронзила Конечникова взглядом прозрачных голубых глаз, в котором мелькнула и погасла профессиональная отстраненность.
— Что-нибудь не так? — спросила медсестра.
— Доктор, я буду жить? — жалобно сказал Федор.
— Будете, Федор Андреевич, будете. Кажется все в порядке. Только эту табуретку я выкину.
— Тогда я стоять у окна буду.
— Милый, — подаваясь к нему, сказала девушка. — Потерпи, уже скоро. Скоро ты поправишься.
— Мне это уже 8 месяцев говорят, — зло сказал Федор.
— Я помню, каким тебя привезли, — возразила девушка. — Живого места не было. А сейчас прямо почти жених.
— Ты это тоже заметила? — спросил Конечников.
Помимо воли воображение нарисовало ему картинки прошлой ночи, когда Виктория, потеряв над собой контроль, скакала на нем под аккомпанемент собственных бессвязных криков. Обычно девушка молчала, оттого, что у нее был занят рот — только такой секс до недавнего времени мог позволить себе больной.
Федор подумал, что если выдержал эти прыжки, то в состоянии ходить на костылях. Взгляд Конечникова, подогретый картинками воспоминаний стал масляным, обволакивающим. Он потянул девушку к себе, но та, взглянув на часы, помотала головой и резко освободилась.
— Потом, котик, потом. Время, — произнесла Виктория, быстро застегивая прозрачный лифчик и натягивая тонкие, ажурные, очень дорогие чулки.
Она убрала волосы под шапочку, отчего шея стала длиннее, а плечи не такими костлявыми, подвела глаза, подкрасила губы.
Федор никак не мог оторваться от этого процесса преображения худосочного воробушка в диву. Зад девушки визуально расширился, грудь обрела совершенную форму, взгляд загадочность, губы призывную полноту.
Взгляд мужчины уперся в треугольник волос на лобке, подчеркнутого белизной чулок.
— Нравится? — спросила девушка
— Да, — откровенно признался тот. — В следующий раз не снимай, ладно?
— Хорошо, — ответила медсестра, накинув короткий белый халатик младшего медперсонала специального отделения. — Жалко, что следующий раз будет только через 2 дня.
— Пока, котик, — сказала Виктория, целуя Федора.
— Пока, киска, — отозвался Конечников.
Федор устроился поудобнее в кровати. Взял с тумбочки пачку, выбил сигарету и с удовольствием вдохнул ароматный дым дорогого табака.
Действительно, то, что было, когда его привезли и теперешнее его состояние различались коренным образом.
… Подлая память стала подбрасывать ему картинки с того самого момента, когда он очнулся в госпитале.
— Он пришел в себя, — среагировала сестра-сиделка, нажав кнопку связи на портативном пульте.
— Хорошо, сейчас будем, — отозвался переговорник.
— Где я? Какой сейчас день? — еле слышно спросил Федор.
— 6 января 7120 года, планета Алая.
Конечников с трудом ворочая глазами огляделся. Он лежал в просторной, светлой палате, укомплектованной всевозможным диагностическим и лечебным оборудованием. Из раскрытого окна одуряюще пахло цветущей сиренью, и доносились мелодичные птичьи трели. Федор посмотрел на зеленоватое небо, цвета старой бирюзы и решил, что скорей всего он находится в средних широтах Южного полушария, где сейчас вовсю бушует дикая, необузданная весна, заставляющая кипеть кровь всех живых существ и покрываться цветами все, что может цвести.
— Сколько же я был в коме?
— Почти 10 месяцев.
— Боже, — только и произнес Федор.
Тут двери распахнулись. Ввалилась целая толпа медиков. Они стали бесцеремонно тыкать в Федора пальцами и приборами, дергать растяжки, на которых были подвешены его руки и ноги. Федор едва успевал отвечать: «Больно», «Не больно», «Удобно», «Неудобно».
Конечникова мутило, голова кружилась, болели глаза от необходимости смотреть на стольких людей сразу. Федор понял, что медики крайне удивлены тем, что он выжил, несмотря на многочисленные переломы, сотрясение мозга, болевой шок и несколько суток проведенных на разгерметизированном корабле.
Наконец, орда врачей сочла возможным оставить его в покое. Остался лишь один человек. На его лице читалось, что к медицине он имеет весьма отдаленное отношение. Под накинутым халатом виднелся голубой мундир офицера госбезопасности. Он сделал знак медсестре, и та опрометью выскочила из палаты.
— Здравствуйте! Я полковник Борис Терских, особый отдел клинического госпиталя 442345. — Надеюсь, вы в состоянии побеседовать со мной?
— Полагаю, что от меня вы все рано не отстанете, даже если я скажу нет, — произнес Федор, чувствуя, как много сил отнимает каждое слово. — Я капитан Федор Конечников, База ВКС «Солейна», командир малого гиперпространственного крейсера — разведчика 2803.
— Базы ВКС «Солейна» больше не существует.
— Не может быть, — прошептал Федор. Перед его глазами встала несокрушимая громада орбитальной станции. В волнении Конечников сделал попытку привстать, но, оторвав голову от подушки, он бессильно опустил ее.
Вселенная закрутилась как центрифуга с шипением и свистом, набирая обороты. Немного собравшись с силами, Федор спросил:
— Как погибла космокрепость?
— В бою с эскадрой адмирала Убахо.
— Не может быть, — внутри Конечникова все клокотало, но наружу вырвался лишь слабый, прерывающийся голос. — После атаки скаутов, осталось лишь 2 тяжелых крейсера, которые потом были уничтожены моим кораблем у Альбигора. Еще 2 эланских АБГ, против нашего рейдера и 10 скаутов. Кроме того, несмотря на то, что крепость была серьезно повреждена выбросом вещества с планеты от ударов астероидов, она оставалась частично боеспособной.
— Вы и про это знаете? — удивление полковника было вполне искренним.
— Я сам видел, как астероид ударил по касательной к поверхности Солейны…
— Кто вы?!
— Я капитан Федор Конечников, — слабо повторил Федор.
— Не было, не было капитана Конечникова, зачем вы врете, — гипнотически глядя в глаза Федору, произнес «особист».
— А первый лейтенант Конечников был? Командир артсистем на 2803. 2803 — это номерной малый гиперпространственный крейсер — разведчик из состава ГКСДР. Именно этот корабль в одиночку уничтожил тяжелые крейсера эланцев «Агло» и «Антальо», — ответил Федор.
На лбу Конечникова от напряжения выступил пот, голова снова закружилась, к горлу подступил ком.
— Вы неплохо подготовились, — позволил себе усмешку полковник.
— После того, как командир 2803 майор Тихонов…
— Кстати, как его звали? — иронически поинтересовался «особист».
— Разумеется, Алексей Павлович, если вы не знаете, — насколько позволил слабый голос, в тон ему ответил Конечников. — Майор был произведен в полковники, то есть, минуя чин лейтенант-полковника и назначен командовать рейдером «Князь Иван». А мне добавили звезду и назначили командиром 2803.
— Кто до такого додумался? Как можно произвести майора сразу в полковники?
— Командующий Базой генерал Соломатин.
— Генерал Соломатин не был уполномочен отдавать такие приказы.
— Я слышал, что на то была санкция великой княжны Александры. Даже если нет, то после гибели бригадного генерала Никифорова и всей 4 эскадры, подорванной эланцами при помощи бомб-астероидов, генерал Соломатин остался старшим командиром.
В условиях отсутствия связи из-за нуль-циклона, это давало ему право принимать подобные решения.
— Хорошо подготовились, господин. Мало кто знает такие подробности.
— А почему бы вам не поверить, что я и есть капитан Конечников? — спросил Федор.
— А потому, что вот заключение врача, — махнул бумагой полковник. — Мертвей мертвого. Зрачки на свет не реагируют, транспортировочный бокс испорчен, в его внутреннем пространстве рассыпаны таблетки для эвтаназии. Вокруг пустота и космический холод. А спустя четверо суток, обнаруживается, что мертвец ожил. Вот я и спрашиваю, кто вы такой, человек с медальоном Управителей? Что вам надо?
— Наверное, чтобы меня считали Федором Конечниковым, капитаном ВКС, — ответил Федор, пьянея от своей догадки.
— Как скажете, господин, — угодливо сказал полковник Терских.
— Так какого черты вы тут меня мучаете? Неужели с самого начала было неясно? Вы не слишком догадливы, господин полковник. И как вы справляетесь со своей должностью… Я непременно проверю, — произнес Федор.
Хоть эта фраза была сказана тем же прерывающимся, слабым голосом, «особиста» прошиб пот.
— Простите, меня, господин. Все от усердия, от рвения, — забормотал полковник, вытягиваясь по стойке «смирно».
— Заставь дурака Богу молиться… — произнес Конечников. — Я не собираюсь и дальше гнить на койке. Достаточно для правдоподобия. Приказываю обеспечить лечение и уход на высшем уровне. Я желаю выздороветь как можно скорее.
— Как прикажете, господин. Разрешите вопрос, — «особист» заметно смутился. — Вы ведь эланец?
— Да. Но во времена, когда я родился, этого разделения еще не было.
По благоговейному выражению на лице полковника, Конечников понял, что не ошибся в своей догадке — есть, есть каста долгоживущих, стоящих над смертными…
Федора перевели из изолятора в одноместную генеральскую палату. Со всего госпиталя собрали необходимую аппаратуру, выделив ее в монопольное владение лечащего врача Конечникова. Потянулись долгие дни, наполненные лечебными процедурами.
Сначала Федору было не слишком хорошо. Восстановление организма, требовало много сил. Крок большую часть времени проводил в забытьи, наполненном гнетущими, расплывчатыми видениями.
Голые, безотрадные черно-белые пейзажи вставали перед Конечниковым. От их бесконечного, печального повторения и удручающего однообразия Федор стонал и метался в своих растяжках, так, что ему приходилось колоть эндорфин.
По мере того, как улучшалось состояние, менялись и картинки «внутренней трансляции» Крока. Это уже были реальные воспоминания о тяжелых и неприятных моментах жизни.
Чаще всего ему виделось, как банда поселковых мальчишек, подначенных Гунькой, бежит наперерез, отсекая дорогу к лесу, а сам Гунек воинственно орет: «Пацаны, я у Синоптика настоящий пестик видел, пусть всем покажет». Федор, вскидывает оружие, пистолет стреляет и его сверстники падают, срезанные пулями из эланского оружия. Почему-то ребят становится все больше и больше, но пистолет в руках Конечникова не знает промаха…
Это повторялось много раз, пока в разгар бреда Федор вдруг вспомнил, что все было совсем не так. И все, как по мановению волшебной палочки, переменилось. Воображаемые картинки, порожденные болезненным состоянием, сменились воспоминаниями.
Он еще раз пережил, как в тот, неудачный для него день, толпа сильно помяла его и забрала пистолет, который Федор так и не пустил в ход.
Федор, очнувшись от назойливых картинок, подброшенных ему памятью, еще не остывший от вновь пережитого унижения, для успокоения себя вспомнил, что потом они вдвоем с Витькой по — взрослому, безо всякой жалости отходили Гунька. Сломали ему нос, рассекли бровь и повредили левое ухо, отчего оно стало смешно топорщиться.
Примерно через полгода, вычислив, что оружие находится у Кирилла Топтунова, главаря местной мальчишеской кодлы, Федор с Витькой без изысков вечером подкараулили его. Киря Топтун пробирался домой после лесных посиделок, где пацаны курили настоящий табак и пили самогонку. Братья натянули на дороге веревку, а когда парень впечатался носом в песок, добавили ему обернутой в холстину слегой по затылку и забрали у сопливого «вождя» подарок девушки со звезд.
С этого дня у Федора не было кошмаров. Конечников вернулся в реальность, прочно зацепившись за ощущения пропитанного одуряющими цветочными ароматами лета 7020 года на планете Алой.
Теперь у Конечникова было время, чтобы подумать обо всем. Он продолжал быть прикованным к растяжкам и приборам. Дни проходили в абсолютном однообразии.
С утра наведывался полковник Терских, который, казалось и был его лечащим врачом. «Особист» с подозрением прикасался к аппаратуре и кабелям подключения, делал выговор по поводу недостаточной чистоты в палате, напоминал, чтобы все пожелания и прихоти раненого удовлетворялись. Потом приходил капитан медицинской службы Абрамов, лучший врач отделения травматологии и ортопедии.
От эскулапа веяло раздражением и озабоченностью. Он осматривал Федора, давал указания, коротко расспрашивал о состоянии и уходил, заглядывая ее в обед и перед уходом домой, в четыре часа пополудни.
Когда Конечников спрашивал медика о возможности выздоровления, он наиграно-фальшиво говорил: «На живой кости мясо может нарости», призывал ждать, просил пациента довериться силам природы и разуму врачей. При этом он старался не смотреть в глаза пациента.
Присутствия сестер — сиделок, которые постоянно читали любовные романы, Конечников старался не замечать. Ему не слишком хотелось выслушивать их охи и причитания, он стыдился собственной слабости, того, что не мог сходить без посторонней помощи по нужде, а главное просто боялся, что так его очень быстро разоблачат как самозванца.
Федор не без основания полагал, что под личинами медсестер, прячутся штатные агенты Службы Безопасности, жадно ловящие и анализирующие каждое его слово.
Конечников лежал, погруженный в свои мысли, делая вид, что спит.
Ничего не менялось. Та же белая поверхность стены, бирюзовое, чужое небо в окне, запахи сада, нагретой, влажной земли, сквозняки, от которых колышутся занавески… и больше ничего. Так проходили долгие пустые дни.
Работающий мозг требовал нагрузки, и в сознание врывалось то, отчего Федор старательно избавлялся всю службу.
Ему не думалось, что снова придется вернуться на Богом забытую планету, а тем более держать ответ не только перед своей совестью, с которой, в общем, нетрудно договориться, но и перед живыми людьми.
Федор спрашивал сам себя, как он посмотрит в глаза Алене, которая стала женой его брата? Как они смогут жить под одной крышей — два брата — соперника и женщина, которая спала с обеими?
Как он уживется с Виктором, на которого сбросил то, что мешало ему взлететь к звездам: — старика, который их вырастил, дом, необходимость продолжения традиций рода охотников и землепашцев…
Единственно, чего он не боялся — это встретиться лицом к лицу с дедом. Федор был уверен, что дед, ловкий и сильный, который умел играть на гитаре и гудке, пел и плясал как молодой, знал наизусть целые книги, помнил пришедшие из тьмы веков предания и вел поселковую летопись, давно понял и простил его.
Конечников, в промежутках между болезненными лечебными процедурами и не менее неприятным кормлением, повиснув на растяжках в поле уменьшенной на треть гравитации, вспоминал, а вернее просто проживал заново моменты своего детства и юности, в поисках ответа на погребенные до поры вопросы, которые встали перед ним снова.
… Алена была младше Федора на год. Она приходилась какой-то дальней родней тете Дуне, и жила у нее с тех пор, как умер ее дед Савва, чей дом был первым на дороге, ведущей к заброшенным карьерам. Алена была худой, нескладной, веснушчатой девчонкой, которую они с братом поначалу приняли в штыки, отказываясь с ней играть и вообще знаться.
Но со временем она стала «своим парнем», а потом и вовсе превратила Федора и Витьку в бесплатное приложение, приятелей — телохранителей, которые следовали за ней повсюду, не вмешиваясь в ее дела, разговоры со сверстницами и флирт с большими мальчиками.
Это случилось, когда вдруг обнаружилось, что «нескладеха» и «макаронина» стала превращаться в красавицу с бездонными, голубыми глазами и грацией дикой кошки.
Однако, по мере того, как братья входили в силу, любителей кокетничать с ней становилось все меньше. Этому способствовало и то, что Федор был единственным, кто мог часами рассказывать о звездах и жизни на других планетах. Эти данные он почерпнул из загруженных в компьютер книг, в основном кратких, сильно урезанных курсов для кадетов военных училищ ВКС. Но даже эти, короткие отрывочные, сведения были откровением Божьим в лесном поселке на заштатной, забытой всеми планете.
А может просто старший из братьев Конечниковых нравился девушке… К 16 годам Федор сумел отодвинуть в сторону всех конкурентов, включая Виктора.
Федор подумал, что почти не помнит ее, не помнит ее лица и фигуры, лишь какие-то черты, которые сохранила память, да ощущение, которое вызывало ее присутствие.
Чаще всего Федор переживал заново их последний вечер.
Они стояли Аленой на холме над речкой. От Хованки наплывал туман, скрывая извилистое русло Гремячки, заставляя расплываться в дымке желтые огни поселка. В отдалении, над космодромом, который успели построить, за последний год, поднимались сиреневатые столбы света от окаймляющих летное поле прожекторов.
На быстро темнеющем небе маленькой изломанной искоркой блестела Криона. Крупные, сочные звезды Млечного Пути, словно факелы, пылали во все небо, давая более чем достаточно света, чтобы видеть все вокруг.
Девушка прижималась к нему спиной, запрокинув голову вверх, отчего золотой водопад ее волос накрывал плечи и шею Федора.
— Ты уезжаешь? — спросила Алена.
— Да, Аленка, — ответил Федор, — дед говорил, что занятия в летной школе должны начаться через полтора месяца по универсальному календарю.
Конечникову было грустно и немного страшно. Федор, хоть и был уверен в успехе, побаивался своей затеи, боялся, что военные просто не станут говорить с деревенским парнем. Или хуже того, отправят домой, придя к выводу, что доморощенный мечтатель учился не тому, не по тем учебникам и, вообще, в армии князя-императора такие не нужны.
— Зачем тебе все это? — горько сказала девушка. — Есть ты, есть я, есть наш дом. Есть река, есть лес вокруг и наши пашни. Чего же еще надо?
Конечников, погруженный в свои мысли, не ответил. Тогда Алена повернулась к нему, настойчиво вглядываясь в его глаза.
— Я хочу увидеть своими глазами, что там, по ту сторону звезд, — наконец ответил Федор, возвращаясь в реальность. — Я хочу лететь в пространстве на громадном корабле, способном перепрыгивать между светилами. Я хочу видеть своими глазами другие миры, о которых читал в книгах.
— Это сделает тебя счастливее, чем сейчас? — спросила девушка. — Или ты хочешь найти эту свою Дарью Дремину?
— Причем здесь Дарья? — разозлился Федор, отстраняясь от девушки.
— А вот причем, — ответила она. — Я живая и настоящая. Я здесь, рядом. И я люблю тебя.
Девушка вдруг дернула шнуровку на плече, и грубая домотканая материя платья сползла к ее ногам. Федор не отрывая глаз от сияющей белизны кожи, сделал шаг навстречу…
… - Ты останешься? — спросила она после.
Федор долго не отвечал, глядя в сияющую огнями черноту.
— Нет. Моя судьба там, — ответил он.
— А я? — растеряно спросила Алена.
— Я вернусь, дождись меня, — ответил Федор.
— Что б ты сдох, дурак, там, среди звезд, — зло выкрикнула Алена, лихорадочно вскакивая и приводя в порядок одежду. Она побежала, смеясь на ходу злым, заливистым смехом и крича: — Я не буду тебя ждать, книжник малахольный. Я за Гуньку замуж выйду.
Издалека, подтверждая ее слова, донесся волчий вой.
Федор был ошарашен и оглушен новыми ощущениями. Какая-то часть Федора кричала, чтобы он немедленно бежал за девушкой, извинялся, говорил, что он не может без нее жить, что он, конечно же, останется на Амальгаме, выбросив из головы мечты о боевых кораблях и полетах в космосе.
Другая же его часть, более мудрая и зрелая, которая не жила и чувствовала, а лишь наблюдала за ходом жизни, подсказывала ему, что таких Ален у него будет много. А платой за нехитрые удовольствия будет серое, бескрылое существование. Именно так прожили свои жизни многие поколения его предков.
Конечников много раз на протяжении службы прокручивал в голове эту сцену, но сейчас, в госпитале, распятого на растяжках Федора охватывало страстное желание изменить прошлое, вернуться в тот летний вечер, чтобы выбрать другое.
Конечников долго истязал себя этими воспоминаниями, пока не позволил себе принять все произошедшее. В конце-концов, кто-то должен был выполнить мечту десятков поколений жителей Амальгамы, — отомстить за их изуродованную планету и сотни лет голодной, полной лишений жизни в подземельях.
Конец 11 главы
Конечников постучал по металлическим кожухам аппаратов, закрывающих ноги. Федору вдруг подумалось, — он совершенно напрасно плачется, жалуясь на судьбу. Особенно после этой ночи, когда добрая медсестра Вика показала ему, что он просто обыкновенный выздоравливающий раненый, а отнюдь не живая развалина, до конца дней обреченная ковылять на костылях, справлять нужду в утку и наживать пролежни на койке.
Выздоровление было почти чудом. Федор имел возможность прочесть, что было написано в его истории болезни. После этого он высказывал неудовольствие врачам лишь для поддержания образа строгого и своенравного барина.
Конечников вытянул еще одну сигаретку, достал с тумбочки зажигалку. Золотой медальон на цепочке толкнулся ему в бицепс, теплая желтая вещица, диск украшенный драгоценными камнями и расписанный древними непонятными символами.
Федор взял его в руки, разглядывая то, что за многие беспросветные дни запомнил до мельчайших деталей. «Неужели все дело в этой штуке?» — подумал Конечников.
В свете маленького пламени зажигалки, камни заиграли внутренним огнем, точно были гранеными сгустками разноцветного пламени, зашевелились тени в глубоких бороздах, которые делили медальон на сегменты.
Подарок Дарьи Дреминой, вернее княгини Александры — Федор уже сам запутался, кто есть кто, — был не просто знаком власти.
«Как бы там не было, живой мешок с костями, которым я был, скоро сможет ходить на своих двоих», — решил Федор, — «За что только такие почести?».
Он не был таким наивным, чтобы предположить, будто странная княжна таким способом просто выражает свою благодарность. Глубоко внутри противно звякнул колокольчик тревоги. Что потребует от него взамен бессмертная?
«Однако зачем лечить, чтобы потом убить», — подумал Конечников. — «А маневры изобретать — не самая плохая перспектива.»
Чтобы не изводить себя напрасно переживаниями о том, что он не в состоянии изменить, Конечников сосредоточился на процессе втягивания дыма. Его мысли снова выскользнули из настоящего.
… С момента, когда дела его пошли на поправку, выслуживающийся перед ним полковник СБ, который зорко наблюдал за тем, как протекает выздоровление своего подопечного, заменил пожилых медсестер молодыми, сексапильными девочками.
Конечников первое время даже требовал, чтобы вернули прежний обслуживающий персонал. Однако очень скоро Федор понял, что ему гораздо приятнее смотреть на молодые, свежие лица красивых и веселых девчонок, чем на унылые протокольные морды, несомненно, более опытных, но старых и непривлекательных медработниц.
Девушки носили короткие обтягивающие одеяния, слегка напоминающие форму остального персонала, которые не скрывали их женские прелести. Поначалу Федор не знал, куда девать глаза, когда в вырезе халата склонившейся над ним медсестры, открывалась крепкая, свежая грудь или когда вдруг короткий, едва достающий до колен подол, уезжал вверх, показывая длинные ноги.
Конечникову стало нравиться подчеркнутое уважение и ненавязчивое предложение себя, исходящее от девушек. Все это будило инстинкты Федора, напоминало, что он не умер окончательно и в его существовании возможны еще моменты, ради которых стоит жить.
Вскоре Конечников окреп настолько, что смог питаться сам. Кости понемногу срастались. Гравитацию плавно увеличили до 1,1 g, доведя ее до стандартного ускорения на поверхности Алой. Меры против мышечной дистрофии превратили Федора из высохшей мумии с переломанными костями в крепкого и сильного, если не считать бездействующих ног мужчину.
На ноги пришелся основной удар и крошево из осколков, едва скрепленных крайне медленно образующейся костной мозолью, было скрыто под цилиндрами регенерационных аппаратов.
Но сегодня он убедился, что даже это не мешает наслаждаться жизнью и новыми возможностями, была бы рядом покорная и чувственная девушка, ставящая его удовольствие выше собственного.
Федор почему-то вдруг вспомнил, как старательно изображала Вика удовольствие, глотая его сперму, хотя в глазах стояли отвращение и страх, что ее стошнит.
Это воспоминание возбудило Конечникова, и Федор представил, как все его медсестры занимаются с ним оральным сексом, смиренно дожидаясь своей очереди и возбуждая себя руками, но так, чтобы строгий господин, не заметил этой вольности. Федор с сожалением подумал, что Вики ждать целых два дня. Хотя, если бы он только позволил себе, любая из его медсестер, наверняка оказала бы ему те же услуги, стоило лишь намекнуть о своем желании.
Конечников тяжело вздохнул — больным, полуприбитым Управителем Жизни, он больше котируется у женщин, чем здоровым и сильным офицером звездного флота.
На самом деле Федор прекрасно понимал, что эти девушки такие же агенты СБ, как и старые, толстые грымзы, которые дежурили в палате раньше.
Они наверняка знают, как должен вести себя тот, кто за много веков пресытился этой трусливой, добровольно-принудительной любовью. Ну, если не знают девчонки-медсестры, то их начальник, полковник Службы Безопасности Борис Терских имеет об этом ясное представление.
Поэтому Конечников скучающе шлепал по заду всех своих «девочек», давал им деньги на мелкие презенты и допускал Викторию, симпатичную блондинку, до «кормушки», когда у него было настроение получить немного невнятного, стертого неважным самочувствием удовольствия.
За дверью послышалась какая-то возня, сдавленное пыхтение, потом раздалось легкое гудение. Федор насторожился, взялся за поручни и уселся на кровати, осторожно подтянув недействующие ноги.
В палату деликатно постучали. Так о себе извещал лишь один человек, полковник СБ, начальник первого отдела госпиталя.
— Войдите, — разрешил Конечников.
— Здравствуйте, господин капитан, — сияя, как полная луна от распирающего изнутри восторга, произнес полковник.
— Здравствуйте, — приветствовал его Конечников. — Вы сегодня припозднились…
— Так точно, — ответил полковник. — Готовил вам сюрприз.
— Сюрприз? — недоверчиво поинтересовался Конечников. — Надеюсь приятный…
— Не сомневайтесь, Федор Андреевич. Заноси, — скомандовал полковник.
Сервоприводы на дверях взвыли, втягивая обе створки в стены. В проходе показалось транспортное кресло, самоходная, крайне дорогая конструкция на нереактивной тяге, призванная облегчить жизнь инвалидам. По бокам аппарата шла пара техников из службы обеспечения госпиталя, за ним двигались люди, неся части машины и тома инструкций по применению. Позади всех, счастливо улыбаясь, шли Марина, медсестра, которая должна была дежурить сегодня и Виктория.
Конечников подумал, не переигрывает ли эта статная блондинка, заботливо подсунутая ему отцом — командиром из первого отдела.
Вика, сдав смену, должна была бы писать докладную записку или просто ехать домой, но никак не изображать запредельную радость, оттого что ее подопечный сможет перемещаться без посторонней помощи. Все это шествие напоминало крестный ход.
Или парадную процессию на празднике воинской части, когда торжественно выволакивают знамя, — древнюю полуистлевшую, пыльную тряпку и окислившиеся, почерневшие награды, данные правителями от которых в истории остался лишь порядковый номер за давно забытые сражения.
— Однако, — сказал Конечников, внимательно разглядывая аппарат. — Вот и тележка на воздушном ходу…
— Я рад, Федор Андреевич, что вы оценили. Врач рекомендует вам гулять, а это лучшее средство для прогулок.
— Вы имеете в виду — в «вашем положении»? — поинтересовался Конечников, пристально вглядываясь в глаза особиста.
Полковник смутился.
— Доктор говорит, что прогноз положительный. Надо набраться терпения.
— Я в этом не сомневаюсь. Иначе и быть не может, — с улыбкой, от которой полковника охватил озноб, произнес Федор.
— Так точно, господин, — ответил эсбешник.
Конечников по поручням перебрался в инвалидное кресло. Потом он долго, основательно устраивался на мягком сиденье и выбирал оптимальный угол наклона спинки. Федор делал это до тех пор пока розы на лице полковника не сменились обычным, напряженно-внимательным выражением. Тогда, поняв, что достаточно заставил окружающих ждать, Конечников просунул руку в блок мануального интерфейса.
Особист встрепенулся, на лице явственно проступили беспокойство и испуг.
— Федор Андреевич, — произнес он, — подавляя желание немедленно выключить аппарат. — Людям, не имеющим практики или после долгого перерыва, лучше воспользоваться рычажным манипулятором.
Но было уже поздно. Федор привычно двинул рукой, расчерченной световой сеткой из перекрещивающихся лучей. Аппарат пришел в движение, резво ускоряясь по команде бывшего оператора-наводчика.
Конечников сделал жест остановки, но кресло продолжило движение, протаранив кровать и опрокинув объемистый блок голографического монитора.
Раздался грохот, Виктория взвизгнула. Кое-кто из техников захихикал. Полковник схватился за голову и невнятно выругался. Он первый подскочил к вывалившемуся из кресла пациенту.
— Не ушиблись, господин? — почтительно заглядывая ему в глаза, поинтересовался он. — Мануальный блок управления требует определенного навыка. Пользуйтесь, пожалуйста, джойстиком. На панели с левой стороны есть кнопки экстренного торможения и аварийного включения компенсаторных полей.
— На аппарате есть противоперегрузочная система?
— Так точно. Постоянно она не задействована, чтобы не вызывать неприятных ощущений. Но при необходимости ее можно активировать. Также, есть любопытная опция автоматического уклонения от движущихся предметов и курсопрокладчик, который позволяет выбирать один из 200 предварительно заложенных маршрутов.
Федора со всеми предосторожностями вернули на место, тщательно проверили состояние его ног.
— Федор Андреевич, полагаю, что вам потребуется консультация техника по поводу управления вашим транспортным средством. Он покажет основные функциональные блоки и клавиши, объяснит, как включать его режимы.
— Хорошо, — сказал Конечников, зная, что в этом случае со сверхзаботливым полковником спорить бесполезно.
Особист ушел. За ним косяком потянулись техники и монтажники. Напоследок полковник кинул внимательный взгляд, проверив, стоят ли медсестры по обе стороны от пациента и достаточно ли показного, напряженного внимания в глазах женщин обращенных на раненого.
Федор немного послушал специалиста из отдела, потом отпустил его, сказав, что все понял.
Техник с удовольствием испарился. Марина деликатно занялась проверкой аппаратуры в каморке медпоста, оставив Конечникова наедине с Викторией.
— Мне не терпится совершить прогулку, — сказал Федор.
— Может быть Федор, ты зря так торопишься? — поинтересовалась девушка. — И вообще, полагаю, что ты напрасно отпустил Виталия. Опять ведь грохнешься.
— Возможно, — согласился Конечников. — Для меня это было неожиданностью. Такое чувство, что система управления на аппарате тормозит самым беспардонным образом.
— Ну что вы, Федор Андреевич, — с легкой иронией возразила девушка. — Даже генералы старенькие, и те справлялись. Наверное, пальцы еще не слушаются после болезни.
— Нет, не в этом дело.
— А дело в том, — сказала Виктория, — что новичкам мануальный интерфейс дается трудно. Вот Борис Николаевич решил дать тебе возможность немного попрактиковаться.
— Какой же я новичок? — удивился Конечников.
Девушка лишь улыбнулась в ответ.
— Я договорилась с Мариной, — сказала она. — Ночью снова дежурю я. Ты рад?
— В высшей степени, — расплылся в улыбке Конечников.
— Обещай мне, что не будешь строить из себя пакадура.
— Хорошо, киса моя, — заверил ее Конечников.
Виктория неожиданно страстно поцеловала его и выпорхнула из палаты.
— Вы уже закончили, Федор Андреевич? — почтительно спросила дежурная медсестра. — Позвольте начать процедуры.
— О, — с притворным ужасом произнес Федор. — Мариночка, а может не стоит? Вы мне уже все вены этими вливаниями попортили.
— Никак нельзя, Федор Андреевич, — серьезно ответила девушка, готовя капельницу. — Доктор говорит, что организму нужен кальций для сращивания костей…
— Сколько можно? Во мне этого кальция больше чем в побелке.
— Ну не вредничайте, Федор Андреевич, — попросила медсестра, закрепляя блок иньектора на предплечье.
Конечников закрыл глаза.
Он нырнул от неприятных процедур в свои мысли. Федора поразила позорная неудача в управлении воздушной тележкой. Мануальное управление всегда было коньком Конечникова. Именно благодаря ему, он и оказался в армии.
Федор вспомнил, как это было.
Ненастным осенний вечером, Конечников, тогда еще 17 летний подросток, житель дикой и заброшенной планеты, пришел к воротам космопорта с твердым намерением, во что бы то ни стало, стать звездолетчиком.
С неба моросил редкий дождик, поливая печальные голые деревья.
Космопортом называлось большое поле, огороженное колючкой, натянутой на плохо обтесанные столбы, росшие в прошлой жизни на расчщенной территории. На поле были установлен десяток легких маскировочных навесов, похожих издали на громадные кучи веток, оставшиеся после расчистки.
Под навесами прятались уже знакомые Федору корабли. Часть подразделения несла боевое дежурство на орбите, а свободные экипажи отдыхали на поверхности.
Размещались они в несуразном, бревенчатом строении за колючкой. Эта постройка, называемая блокгаусом, состояла из 2 длинных бараков, соединенных посередине крытым переходом и увенчанная парой приземистых башенок.
Это сооружение небрежно сляпали мужики из поселка, согнанные прикладами на принудительные работы. С тех пор хованцы люто ненавидели долгожданных «защитников», прохаживаясь тихим недобрым словом по вечно пьяным космолетчикам и их щелястому, протекающему жилищу.
Федор постоял, поглядел на осклизлые, промокшие вышки, на которых торчали сонные часовые в пятнистых плащ-накидках, на темные окна башни контроля, на сиротливо мокнущие купола гиперсвязи, тихонько позванивающие под каплями дождя.
Потом вздохнул и решительно подошел к воротам.
— Стой, кто идет? — окликнул его сонный голос постового.
— Конечников Федор, — ответил Федор, продолжая движение.
— Пацан стой, стрелять буду! — вяло сказал часовой.
Чувствовалось, что ему очень не хочется выползать на дождь из-за странного юноши, которому вздумалось посетить вечером Базу.
— Стою, — ответил Федор, делая еще один шаг. — Я хочу поговорить с начальником космопорта или командиром боевого подразделения.
— А тебе зачем? — с подозрением поинтересовался часовой. — Ходят тут всякие…
— Я доброволец. Я хочу на службу! Я хочу летать! — сказал Конечников.
— Иди, проспись, пацан, — буркнул охранник. — Счастья своего ты не понимаешь…
— Я хочу на службу, — упрямо повторил Федор. — Когда ваш командир узнает, что вы меня не пускали, вас накажут.
— Парень, иди домой, Христом Богом прошу, — ответил часовой, делая отчаянные попытки удержать приятное сонное состояние. — А если и вправду говна в жопе загорелись, приходи завтра с утра. Их благородия уже отужинали и отдыхают.
— Мне некуда пойти, я сирота, — закричал Конечников. — Я знаю, что на космодроме приземлился почтовый транспорт. Завтра он пойдет обратно. Завтра вашим командирам будет не до меня, а в училищах скоро заканчивается набор. Пустите, это для меня очень важно.
— Не уйдешь — стрельну. А завтра с утра разберемся, кто ты есть. Может ты шпион. Мне за тебя медаль дадут.
— Шпион, говоришь? — с усмешкой сказал Федор. — Ну, будь по-твоему.
Конечников достал из кармана заранее приготовленный на такой вариант развития событий эланский сигнальный передатчик и нажал клавишу включения. Какое-то время ничего не происходило, потом в окнах стал загораться свет, и замелькали силуэты судорожно натягивающих на себя одежду людей.
Какое-то время сборы проходили в тишине, потом запоздало заревела сирена. В будке постового замигала лампочка, и зазвучал зуммер.
— Етить твою мать змееныш, — злобно выругался часовой, выскакивая с оружием наизготовку под дождь. — Руки вверх! Лечь на землю! Стрелять буду!
Над головой Федора провыли заряды. Конечников счел за лучшее плюхнуться лицом в мокрую траву.
Над полем космодрома пронеслись глайдеры, шаря остронаправленными прожекторами. Одна из машин тяжело плюхнулась на дороге позади поста. Из глайдера стали выпрыгивать десантники, отсекая Федора от леса.
— Михайлов, эланец где? — прокричал командир.
— Да здесь! — ответил часовой. — Перед тобой лежит.
— Этот пацан?! — удивился десантник. — Встать!
И не дожидаясь, пока Федор поднимется сам, дернул его за шиворот, ставя на ноги.
— Вася, проверь — приказал десантник одному из своих.
— Он, родимый, — почти ласково сказал тот, тыча раструбом противно пищащего прибора в Конечникова. — Что, допрыгался, ступида элана виркоко?
— От тупого петуха и слышу, — ответил Конечников. — Глаза разуй, какой я тебе эланец? Я доброволец, я послужить хочу империи, великому князю-императору.
Пеленгаторщик замахнулся, чтобы ударить Федора, но командир десантников остановил своего подчиненного.
— Не тронь… Не видишь — чокнутый…
Допрос длился уже второй час. Мерно падала с потолка вода, со звоном барабаня в поставленные под течь жестяные коробки, гулко плюхая в плотную, матовую пленку, которой были накрыты кровати и приборы.
В центральном закутке, выполнявшего роль столовой или комнаты для совещаний, на грубо сколоченном, пахнущем смолой предмете, отдаленно напоминавшем стол, были разложены вещи Федора.
Там помещались: портативный компьютер, аварийно-спасательной передатчик, фотография Дарьи Дреминой, нательный крест, кожаный мешочек со взятой на родном подворье землей, красивый полупрозрачный камешек с Гремячки, моток веревки, огниво, самодельный нож, шматок сала, несколько сухарей, фляга с водой, пара запасных портянок.
Конечников с тревогой наблюдал, как водяные капли, все ближе ложатся к его электронному другу. Федор ерзал на грубо сколоченном, самодельном, сыром стуле, пробуя крепость наручников. Из-за импровизированной пленочной перегородки доносился гул, в котором различались сигналы вызовов и обрывки разговоров.
По тому, как притихал общий гомон после вопросов майора, Федор догадывался, что всех крайне интересует правда, которую пытается добиться от пришельца из леса их командир.
— … Мне очень понравилась та трогательная сказочка, которую вы изволите тут рассказывать. Но позвольте еще раз выслушать, что вижу я.
Итак, мы видим: современный компьютер, который просто не мог оказаться у жителя планеты, которую уже 900 лет не посещали корабли из Обитаемого Пространства. Тем более эланского производства. Одним этим вы себя с головой выдаете…
Потом передатчик. Сие означает, что после выполнения задания вас должен был подобрать корабль. Фотография девушки… Я полагаю, что это фотография агента, с которым вы должны вступить в контакт. Оружие… Эланцы, я знаю, большие любители колюще-режущих игрушек. Не смогли расстаться с любимой железячкой? Понимаю… И в заключение — пробы земли и воды…
Вот так вот, юноша. Поймите вы, наконец, ваша песенка спета. Радуйтесь, что особиста у нас пока нет. Давно уже бы кровавые сопли по физиономии размазывал. Молодой человек, очень вас прошу, — пожилой майор с летными нашивками наклонился к Конечникову. — Время позднее, всем спать хочется. Признайтесь, — и с чистой совестью в камеру. Чистосердечное признание смягчает вину. А то ведь мы вас бить начнем.
— Если бы вы меня шпионом считали, давно уже бы били, — ответил Федор, исподлобья разглядывая вспыхивающие разноцветными огоньками приборы.
— Пацан, скажи, где взял, домой отпустим. Родные, поди, с ума сходят, — майор вопросительно посмотрел на Конечникова. Мать, отец…
— Нет у меня ни отца, ни матери, — ответил Федор. — И не хочу я домой. Не для того я к вам пришел.
— Ты сам подумай, что я в рапорте напишу? Явился дикий человек из леса и попросился служить на флот. Без документов имени, рода, племени. Да еще с эланским барахлом, изобличающим его как шпиона.
— Как это без роду племени? — удивился Федор. — Я Конечников Федор, сын Андрея Арсеньевича Конечникова и Марии Алексеевны Шаповаловой, внук Арсения Викторовича Конечникова.
Живу я в поселке. В поселке 200–250 жителей. На планете люди обосновались очень давно, не меньше 1000 лет назад. Когда-то здесь были: малая исследовательская станция, геологическая экспедиция, комплекс объемной пеленгации. Предположительно на Амальгаме были даже города.
Первые колонисты пришли с Тригона, ближайшей отсюда густозаселенной и промышленно развитой планеты. А на Тригон попали со Старой Земли еще во времена первого князя князей. А про компьютер я уже вам говорил…
— Шпарит как по писанному… Ну, не было такого корабля, не было лейтенанта медицинской службы Дреминой, не было экспериментального полета к Глюкранде.
В компьютере учебники, инструкции и боевые уставы деметрианской армии, имитатор блока мануального управления для нового секретного оружия. Все, что нужно, чтобы закосить под своего.
— Нет, мне все это Дарья дала, чтобы я готовился к экзамену в военное училище.
— Ну вот видишь, ты и не скрываешь, что хотел внедриться… Расскажи подробнее об этой Дарье Дреминой
— Пожалуйста.
— Для начала скажи, откуда ты узнал, как ее зовут.
— Она показала мне удостоверение личности офицера. Написано в нем было: «Департамент здравоохранения Деметрианской империи. Первое Управление медицинской службы Военно — Космических Сил. База ВКС „Крокус-3“ Второй лейтенант Дарья Дремина, врач. Код допуска А2…». Когда она прикладывала палец к контактной зоне, пластинка окрашивалась в зеленый цвет.
Майор присвистнул.
«Ох, и ни хуя ж себе!» — сказал кто-то за импровизированной перегородкой.
— Вот это да, — набравшись смелости, отозвался офицер, в чине капитана, протискиваясь за занавесь. — Удостоверения с сенсорным блоком — до сих пор экзотика. Иван Михайлович, — продолжил второй, — а наши, какие коды? Е-16?
— Е-14. И это несмотря на то, что информация о малых крейсерах — разведчиках до сих пор специальном доступе, а наша миссия известна только очень немногим. Что же такого инфернального, запретного было в полетном задании этого корабля?
— Первое Управление многое может себе позволить, — майор, сказав это, сделал над собой усилие и продолжил казенным тоном, обращаясь к Федору. — Теперь я понимаю, насколько хорошо вы подготовлены. Кто же вы, признайтесь…
— Да Федор я, Федор Конечников.
— Хватит врать, — заорал майор, треснув кулаком по столу.
— Михалыч, не ори, — осадил его второй офицер. — Толку от крика мало. Давай лучше поразмышляем. По словам мальца, корабль приземлился?
— Да.
— Какие-нибудь материальные свидетельства этого остались?
— Да вот же, полный стол, — не выдержал Федор.
— Помолчи, — приказал ему офицер. — Следы от опор, специфические сооружения на поверхности, записи датчиков наблюдения?
— А, — с досады махнул рукой майор, — следы от опор наверняка давно заплыли, записей нет, все орбитальные спутники давно стали металлоломом. А этих специфических сооружений — пруд пруди. В основном обломки и руины, замытые песком и заросшие лесами. Поди, разберись.
— Нет, подожди, ведь была же передача маяка 9 лет назад…
— Информация, переданная маяком, имеет гриф секретности «А». Маяк изъяли особисты. Нас не пустили. Рожей, типа, не вышли. Кто сейчас с уверенностью может сказать, наш он был, а может эланский или древний, допотопный. Бог знает. Вот, — майор с досады развел руками. — Замкнутый круг.
— Постой, — предложил капитан. — По словам парня, там канонира похоронили на месте посадки.
— Да, на пригорке. И обелиск из броневой плиты поставили с фотографией, — вставил Федор.
— В темноте найти сможешь? — спросил майор.
— А зачем искать? — удивился Федор. — В учебных заданиях было упражнение по определению географических координат. Я и определил.
Конечников почесал затылок и нарисовал две группы цифр.
— Это что, получается квадрат 500х500 метров?
— Да, что-то около того. Большей точности в наших условиях добиться невозможно. Есть ориентир — отдельно стоящая на пригорке сосна.
— Ага, все бросим и сейчас пойдем сосны искать, — угрюмо произнес майор.
— Иван Михайлович, не забывай там кусок брони примерно метр на два. Локатор засечет цель на раз…
— Вот сам и лети. Возьми глайдер и десяток десантников.
— А кто закончит настройку комплекса объемного контроля?
— Ладно, оставайся. Семен, — обратился майор к невидимому офицеру за пологом, — сгоняй…
Было слышно, как тот поднялся и ушел. За стенами блокгауза началась перебранка, затопали по металлу кованые ботинки, потом что-то тяжело прошелестело, удаляясь на восток.
— Михайлыч, — предложил капитан. — Место освободилось, пусть парень блеснет.
— Ну, а мы молодой человек, пока поиграем, — отреагировал майор. — Пока место на имитаторе свободно.
— Во что? — подозрительно спросил Федор.
— По вашим словам, молодой человек, вы неплохо летаете. Не попробовать ли нам, чего вы на самом деле стоите?
— Показывайте, что нужно делать, — ответил Федор.
— Имитатор в дальнем углу, подключайте, — равнодушно сказал майор, снимая с Федора наручники. — Если с чем не справитесь, спрашивайте Петра Ивановича.
Офицер сделал кивок в сторону капитана, который, бросив свои занятия, подошел к Федору.
— Есть, — ответил Конечников, чувствуя, как от ужаса холодеют ноги.
Капитан почти силком затолкнул его в отсек, где стоял десяток аппаратов, как и все остальное в блокгаузе по случаю дождя накрытых пленкой.
У пультов управления сидели молодые ребята с погонами вторых и третьих лейтенантов, усердно производя какие-то манипуляции.
В первый момент Федор растерялся. Ящики имитаторов никогда не показывались в учебном курсе с этого ракурса. К счастью, все обошлось, Конечников вспомнил, где на картинке у имитатора была нарисована кнопка включения. Он нажал, и установка заработала. По монитору поползли строчки самопроверки, экран замер в положении «готово»
— Почему не включился мануальный блок?
— А тебе зачем? — спросил офицер. — Штурвал, педали есть — летай. Вон ребята летают, не жалуются.
— Мне нужна мануалка…
— Так летай, не выпендривайся…
— А я это, я не умею без мануального интерфейса…
— Плохому танцору всегда что-то мешает, — буркнул капитан. — Михайлыч, он говорит, что не умеет!
— Неправда! — с этим криком Федор бросился к майору, продираясь через холодную мокреть листового пластика. — Он мне специально не включает мануального управления!
— Юноша, уверяю вас это гораздо сложнее, не справитесь.
— Я только так могу. Ну откуда у меня на компьютере руль и педали?
Майор покачал в сомнении головой, потом, кивнул.
— Включи, Петя, раз юноша хочет.
Когда Федор резким, сноровистым движением воткнул ладони в перекрестье лучей, офицеры переглянулись.
— К выполнению задания готов! — отрапортовал Конечников.
— Поехали, — ответил капитан.
На объемном экране стали возникать мишени. Имитировалась стрельба на различные дистанции: от предельных, когда боевые машины противника видны, как крупные яркие звезды, до коротких, когда нужно попасть по маркированной точке попадания на вращающейся цели.
Промахов не было. Силуэты кораблей разлетались сочными фейерверками пламени и осколков. Занятый делом, Федор не обращал внимания на собравшуюся вокруг толпу, которая встречала каждое попадание одобрительными возгласами.
Конечников заметил, что темп появления мишеней заметно ускорился. Проверялась способность претендента к скоростному отражению атак. Наконец, цели стали летать также быстро, как и ракеты Федора, хитро, изворотливо маневрируя, пытаясь пройти рубеж защиты. Конечников умудрился не пропустить ни одной.
— Силен бродяга, — сказал майор. — Посмотрим, так ли юноша хорош, если ему отключить стабилизаторы курса.
— А я и не включал, — признался капитан.
— Мухлюешь, Петр Иванович? Всех своих пакадуров попробовал?
— Так точно…
— Представь, если на «Эстреко» заведется хотя бы пара-тройка таких наводчиков.
— Я не знаю, кто этот парнишка такой, откуда его принесло, но стреляет он как Бог. Такого можно и с Амальгамы притащить.
— Я могу считать себя принятым? — не отрывая глаз от объемного поля прибора, спросил Федор.
— Ладно, хватит, побаловались, и будет. Экипажи — в казарму. Пить кефир, и спать. Петр Иванович, отключите монитор нашего гостя.
Чернота, ярко расцвеченная звездами и туманностями, снова стала плоской.
— А как быть со мной? — осторожно поинтересовался Федор.
Ответом на его слова был тяжелый вздох приземлившегося глайдера.
— Малец, побудь здесь, — предложил майор. — А ты, Петр Иванович, постереги на всякий случай. Оружие вытащи из кобуры. Небось, помнишь еще, душа технарская, как стрелять?
— Так точно, — ответил капитан.
Майор ушел и довольно долго отсутствовал. Снаружи доносились громкие голоса, приправленные солеными междометиями, в которых тонули остальные слова.
— Что же ты не сказал, дурья твоя башка, что был знаком с Борькой Луговским? — с ходу начал майор, возвратясь с улицы. — Петр Иванович с ним вместе учился на Алой.
— Я не был с ним знаком, — ответил Федор. — Я был на его похоронах.
— Жалко… А оградку кто у могилки сделал, кто цветы посадил, кто скамейку поставил?
— Ну, я…
— Ты знаешь, парень, вот так же ты, ракеты умел наводить только он… Я так думаю, что хлеборобов и охотников на Амальгаме без тебя хватит…
Медсестра выдернула иглу из вены и приложила ватку к месту укола. Конечников вернулся из своих воспоминаний.
— Федор Андреевич, сожмите, пожалуйста, ручку.
— Да, конечно, Мариночка. Если тебя не затруднит, подай, пожалуйста, инструкцию по управлению тележкой том второй.
Очень скоро Федор разобрался, отчего средством передвижения уверенно управляли дрожащие генеральские ручки, и не справился он, профессиональный оператор-наводчик.
Конечников добросовестно выставил все параметры управления под себя, и прямо через окно стартовал к облакам, закладывая крутые виражи, разгоняясь, тормозясь, делая бочки и мертвые петли.
Где-то внизу в раскрытом окне с выражением ужаса на лице осталась медсестра Марина. Она показывала рукой и, по-видимому, что-то кричала.
Окно быстро уменьшилось в размерах, став одним из многих в шестидесятиэтажной башне больничного корпуса А.
Федор не успел насладиться чувством свободного полета, как вдруг содержимое желудка попросилось наружу.
Ориентиры пропали, мир внутри головы стал вращаться вне зависимости от реального положения летательного аппарата. На глаза наползла темная пелена. В перерывах между попытками желудка вывернуться наизнанку, Конечников со спокойствием идиота пытался припомнить с какой стороны, справа или слева, сверху или снизу должно быть Солнце. Он даже не понимал, движется лицом или спиной вперед.
Федор с трудом сообразил сбросить скорость. В мире не осталось ничего кроме зеленых сегментов спидометра. Воздушная тележка замедлилась до 20 метров в секунду. Только тогда к Конечникову вернулось ощущение верха и низа. Федор выровнял кресло, вывел его в горизонтальный полет, потихоньку снижая высоту.
Через пару минут, которые показались Федору вечностью, воздушная тележка коснулась земли. Поскольку он не сообразил сбросить при этом до нуля горизонтальную скорость, кресло развернуло и опрокинуло некомпенсированными силами инерции. Лишь поля антиускорительной системы не дали Федору размазаться по газону.
На остатках сознания Конечников поднял воздушную тележку над землей, выровнялся и совершил нормальную посадку под вой сирен скорой помощи.
Федор отдался подоспевшим медикам, которые потянули к нему провода диагностической аппаратуры, сделали инъекции стимулирующие сердечную активность, постоянно показывали иголочками и постукивали молоточками.
Внезапно Конечников понял, что кто-то трясет его за плечо и называет по имени.
— … Федечка! Федечка, милый! Ты меня слышишь!?
Эта была Виктория. Она с яростью растолкала врачей и теперь напрягала все силы, чтобы Конечников ей ответил.
— Я тебя слышу, Вика, — ответил Федор, поражаясь, какой у него слабый голос. — Успокойся, все в порядке.
Девушка повалилась на него, сотрясаясь от рыданий.
Врач хотел было насильно оттащить мешающую работе медсестру, но был остановлен особистом, который внимательно наблюдал за этой сценой.
Глубокой ночью, полковник заглянул в палату к своему беспокойному пациенту. Он тихо и деликатно постучал, потом открыл дверь своим ключом. Конечников проснулся, но вида не подал, что уже не спит. Вика, стараясь не шуметь, встала, с постели. Под взглядом начальника, не стесняясь, набросила на голое тело халатик, и тихонько, на цыпочках подошла к полковнику.
— Как он? — спросил особист, протиснувшись в узкий проем входа застекленного медицинского поста.
— Спит, Борис Николаевич, — ответила девушка, присаживаясь рядом и захлопывая дверь закутка. Вакуумный стеклокерамический пакет полностью глушил звуки, но Конечников все равно продолжал слышать разговор.
— А здоровье?
— Здоровье? — переспросила Виктория и сладко потянулась. — Нормально. Просто у Федора слабый вестибулярный аппарат. Полететь — полетел, но не рассчитал. При падении не разбился, даже не испугался.
— Вот ведь Виктория, какой могучий человечище. Явно ведь, невооруженным глазом видно, что, никогда не управлял при помощи мануалки, да и летал, судя по всему, только пассажиром. Однако 2 часа, — и пошел так, что даже я поверил, что он всю жизнь наводил ракеты и крутил виражи на крейсере. Но не все предусмотрел… — удовлетворенно сказал Терских. — Но готов поспорить, что он и это преодолеет.
— Борис Николаевич! — решительно сказала девушка. — Он ведь разобьется. Ему скучно, надо чем-нибудь себя занять.
— Тебе — то, что за беда. Неужели ты думаешь, что он ни о чем не догадывается? Это ведь Управитель.
— Нет, Боря, он хороший, добрый.
— Кому и добрый… — желчно сказал полковник. — А на меня глядит как удав на кролика. Ему все равно, он привык ко всему, этому «капитану» не в диковинку сладкая велеречивость подчиненных. Ты подумай, ему даже не интересно меня слушать, но вот формальность должна быть соблюдена. Вот и глядит… А глаз острый, наметанный. Чуть что не так, он уже где-то у себя внутри отмечает — «сфальшивил „полкан“, дело плохо знает».
— Да ладно, успокойся. Он всегда о тебе хорошо отзывается.
— Небось, считает глупым хлопотуном. Какая жалость, что он не разбился.
— Борис, ну нельзя же так. Надо его занять чем-нибудь.
— А мы его и займем, — усмехнулся полковник. — Что у нас тут самое лучшее?
Виктория сердито фыркнула.
— Скажешь тоже, Борис Николаевич. Я ей глаза выцарапаю.
— Тихо, тихо, киса. Не ревнуй… Есть у нас невинные развлечения, от которых не откажется ни один бессмертный… Но у меня к тебе будет просьба… — произнес особист, слегка касаясь руки Виктории.
— Чего ты хочешь? — игриво поинтересовалась она.
— Я закрою на все глаза, на нарушения инструкций, лечебного режима, режима секретности… Окажу любую помощь с моей стороны. Только с одним условием…
— Каким? — уже серьезно спросила девушка.
— Ты скажешь эти 12 слов и мне.
Конец 12 главы
За окном роняло слезы низкое, серое небо. Рассеянный свет плотно закрытого дождевыми облаками солнца едва проникал в палату. Из форточек порывами налетали влажные сквозняки. Особист маячил перед глазами, словно заноза. Конечников глядел на него и никак мог понять, знает ли начальник Службы Безопасности про то, что он не Управитель.
После обычного разговора о здоровье и обслуживании, полковник перешел на подчеркнуто официальный тон:
— Федор Андреевич, до полного восстановления функций головного мозга, прошу Вас впредь воздержаться от полетов на транспортном кресле выше 50 сантиметров от поверхности и скорости больше 2 метров в секунду.
— Ну, чтож, я понимаю, что это решение продиктовано заботой о моей безопасности и готов подчиниться. Однако мне нужно как-то тренироваться.
Особист задумался, потом сказал:
— Упражнения на имитаторе в вечерние или утренние часы вас устроит?
— А отчего нельзя заниматься в нормальное время?
Полковник схватился за платок, промакивая моментально покрывшееся потом лицо.
— Поймите, Федор Андреевич, график загрузки очень плотный. Чтобы обеспечить условия для Вас, придется сильно уменьшить поток обычных пользователей. Отдельный блок, охрана. Ну, вы понимаете…
— А что, на мне написано, что я не такой как все? — с холодной улыбкой произнес Конечников. — Почему я не могу заниматься с остальными?
— Можете, если хотите, чтобы вас расшифровали. По легенде вы герой, суперасс… А Вы, Федор Андреевич, на первой же тренировке, покажете себя хуже новичка. Сразу возникнут вопросы, что за человек занимает палату — люкс.
— Нахожу ваши доводы не лишенными здравого смысла… Но, черт возьми, сколько я буду умирать в этих четырех стенах?
— Может нам прогуляться в библиотеку?
— Помилуйте, полковник. Разве там есть что читать? Или я похож на любителя сказок?
— Там есть на что взглянуть, если опуститься поглубже.
— Ну, слава Богу, вы сочли меня достойным посетить спецхран, — иронически сказал Конечников, угадав мысли полковника. — Разумеется, я хочу, вы тут уморили меня без чтения.
— Федор Андреевич, вынужден напомнить, что правила не разрешают выносить книги из закрытого хранилища. Как было бы просто, если литературу из спецхрана Вам могла бы приносить медсестра, она же отвечать за их сохранность, когда вы спите или находитесь в невменяемом состоянии.
— Поставить дежурить сотрудника первого отдела, вы понятное дело не смогли…
— Федор Андреевич, правила. Да и всему свое время. Доктор только сейчас рекомендовал Вам больше находиться на свежем воздухе и читать.
— После того, как я чуть было не разбился, изображая ПКДР -2, поражающую цель… Как я понимаю, медсестры не имеют допуска, чтобы сопровождать меня в этот отдел библиотеки. Поэтому я буду лишен общества Виктории, Марины, Беллы или Елены.
— Совершенно верно.
— Могу Вас утешить, — с усмешкой сказал полковник. — Допуска А-4 нет и у меня.
— Вот как? — удивился Федор. — И кто же эти счастливчики, которые смогут быть моими гидами по океану времени?
— Вы рассчитываете на молоденькую научную сотрудницу? — пошутил особист.
— Не думаю, что это понравилось бы Виктории, — ответил Конечников.
— Виктория может не волноваться. Вашим лоцманом будет Афанасий Константинович Огородников, — личность совершенно неординарная. Десятки поколений студентов исторических отделений местного университета молились, чтобы попасть на экзамене к кому угодно, хоть к черту, но не к нему.
— Он что, сильно старый? — озабоченно спросил Федор.
— Как всегда, вы схватили самую суть. Но это единственный человек, допуск которого позволяет находиться в этой библиотеке. Кроме того, он великолепно знает свое дело.
— И что, больше никто не сможет попасть в хранилище? Это ведь неудобно.
— Автоматика, — сокрушенно вздохнул полковник, — Ей не объяснишь…
Федор с тревогой подумал, как аппараты сканирования отреагируют на идентификатор, который ему дала княжна Александра, то есть Дарья Дремина или как там ее еще…
— Жаль, что мы не можем все заменить надежной автоматикой. Курс процедур приведения хранителей к лояльности, штука длительная и не дающая полной гарантии, — важно озвучил Федор, то, что подсказала ему интуиция.
Полковник со страхом посмотрел на него и от вопросов воздержался.
— Если можно ехать уже сейчас, то давайте позовем Елену, — предложил Конечников.
— Ну, зачем, я сам не сочту за труд помочь, — предложил полковник.
— Буду признателен Борис Николаевич.
Федор подъехал к платяному шкафу. С ловкостью заправского лакея, особист протянул ему свежую майку, развернул накрахмаленную до хруста рубашку, помог Конечникову одеть и застегнуть китель с капитанскими погонами, завязал галстук. Ноги Федора укрыли пледом. Конечников посмотрел в зеркало и остался доволен своим видом. Несмотря на инвалидное кресло, и неуставную нижнюю часть одежды, получился бравый и элегантный выздоравливающий офицер.
Когда они вышли на улицу, снова закапал дождь. Федору пришлось раскрыть тент кресла.
— Может вернемся? — предложил он, с удовольствием слушая стук каплель по натянутой материи.
— Ерунда, — отозвался особист, но всеже бросил пару слов в переговорник.
Некоторое время он героически мок, пока из корпуса не выскочила медсестра и не вынесла своему начальнику зонтик. Ее тонкий халатик моментально напитался влагой, сделался прозрачным, показывая молодое упругое тело.
Федор оценивающе взглянул на грудь девушки, потом на завивающиеся в мокрые колечки волосы на лбу и правильное личико с озорным, задорным выражением. Медсестра улыбнулась Конечникову, отдала зонтик полковнику и со всех ног кинулась обратно.
Полковник не забывал роль экскурсовода — зазывалы и старательно рассказывал, какая прекрасная подборка беллетристики и исторических документов находится в специальном отделении университетской библиотеки.
Конечников рассеяно слушал, невпопад кивая словам особиста.
Он провожал глазами медсестру, глядя даже не на обрисованную мокрой одеждой ложбинку между ягодиц, а просто на то, как легко, непринужденно бежит девушка обратно под защиту стен к мохнатому полотенцу, стакану горячего чая и фену с восхитительно теплой струей.
— Борис Николаевич, вы прекрасно подбираете девушек…
— В смысле? Вам надоели ваши и хочется разнообразия? — понимающе поинтересовался полковник, проследив направление взгляда подопечного.
— Нет, просто интересно… Отчего они выглядят такими счастливыми? — спросил Федор.
— Они молоды, хороши собой, устроены, очень недурно зарабатывают. Потом они…
— Что? — спросил Конечников.
— Ну, вы же сами все знаете. Для простой девчонки, у которой ничего нет кроме смазливой мордашки, попки и ножек, — это все равно, что вытащить счастливый билет на лотерее жизни.
— Просто завидно, — признался Федор. — Как бежит легко.
— Ничего, и вы также бегать будете, — утешил его полковник.
Библиотека помещалась в старинном, благородных пропорций, но увы, сильно обветшалом корпусе в глубине парка. Посетителей практически не было. Интерны и ординаторы, студенты — медики и раненые в больничных пижамах располагались в читальных залах на втором этаже и третьем этаже. На первом, в абонементе было пусто. Особист проводил Федора до служебного отдела.
Их нетерпеливо дожидался седой старик, одетый в ветхий мундир чиновника шестого класса. На груди историка гордо красовался потертый университетский значок. Позолота парадного мундира облетела, оставив после себя пятна изначального цвета на линялой ткани. В довершение картины, из под ворота кителя, частично скрытого длинными, спутанными волосами, торчала засаленная горловина свитера неопределенного цвета.
— Здравствуйте, дорогой Борис Николаевич, — ответил ему смотритель. — А это, как я понимаю, наш гость, кхм… боевой капитан, командир крейсера — разведчика.
— Прошу называть меня Федор Андреевич, — подсказал Конечников.
— Разумеется, молодой человек, разумеется, — сказал старик, протягивая свою ладонь.
Она оказалась совсем слабой и костлявой, точно лапка мертвой птицы.
— Оставляю Федора Андреевича на ваше попечение, Афанасий Константинович. Покажите ему все, что он соблаговолит осмотреть и дайте пояснения, если потребуется.
— А допуск нашего гостя?
Конечников извлек из-под рубашки золотой медальон. Старик — историк негромко простонал.
— Полагаю, никаких проблем здесь не возникнет, — отрезал Федор, продолжая движение по тропе самозванства, которая заводила его все дальше и дальше в непроходимые и опасные дебри.
— Милости прошу, милости прошу, — кланяясь и делая приглашающие жесты, сказал хранитель.
— Честь имею, — произнес полковник, щелкая каблуками.
— Да-да, вы свободны Борис Николаевич, — несколько рассеянно ответил ему Конечников.
Полковник ретировался. Смотритель поманил Федора, указывая на неприметную дверцу за стеллажами.
Конечников не ожидал, что им придется спуститься так глубоко. Неповоротливая воздушная телега поплыла за стариком, нырнув в темный, заставленный коридор.
Видимо выздоравливающего Управителя ждали.
В месиве книг, доверху наваленных у стен, было обозначено подобие прохода.
Хранитель стал многословно и витиевато извиняться за беспорядок. Сделав несколько поворотов, коридор вывел в довольно широкий тоннель с облупившейся краской на стенах и истертым пластиком на полу.
Он едва освещался тусклыми желтоватыми лампочками, скупо воткнутыми так, чтобы идущие не оставались в полной темноте.
Стало влажно, на стенах заблестели капельки воды, появился запах гниющей древесины. Вокруг лежали сопревшие скамейки и тумбочки, связки влажных, рассыпающихся от времени газет. У стен угадывались ведра и жестяные бачки с окаменевшей краской.
Федор уже хотел было прекратить движение по этой подвальной помойке, как вдруг коридор вывел в просторный подземный зал. Откуда-то сверку проникали жалкие отблески солнечного света с поверхности, позволяли видеть, Насколько огромно подземное помещение.
— Извольте, — торжественно сказал старик, нажатием на кнопку карманного пульта, зажигая двойной ряд сильных, молочно — белых ламп на стенах.
Источники света были направлены на темную, массивную конструкцию в центре зала. Шизофренический бардак словно по волшебству заканчивался в 20 метрах от нее.
— Подождите, господин. Чтобы войти, необходимо подтвердить свои полномочия.
Старик двинулся к сооружению как раз туда, где угадывался блок каких-то приборов.
Конечников подождал немного и двинулся следом. Как только кресло пересекло границу светового круга, раздался протяжный, мелодичный звук. Поверхность, похожая на половинку куриного яйца, начала вращение. Оно угадывалось лишь по приглушенным звукам работы мощного механизма, приводящего в движение броню. Дойдя до крайней точки, массивная полусфера звонко ударилась об упор.
— Однако… Вот я и думаю, кто кого ведет, — ворчливо пробурчал себе под нос историк, так и не успев пройти идентификацию.
Федор уговаривал себя не показывать своего волнения.
— «Подумаешь сторожевые автоматы, запретные знания, старинные тайны», — говорил он сам себе — «Легче, спокойней. Ведь для Управителя это обыкновенная рутина».
Рука сама дала команду начать движение. Телега вьехала по пандусу. Под броней оказалась круглая площадка около пяти метров в диаметре.
Перед Федорором возникли туманные сгустки, и прямо в воздухе проступили слова, образованные искрами зеленого огня: «Статус Вашего спутника?»
— Согласно его полномочий, — ничуть не удивившись, ответил Конечников. — Пожалуйста, прибор для идентификации.
Из пола вырос столб, увенчанный половинкой шара с углублением с плоской стороны. Хранитель резво подбежал и приложил туда свое лицо.
В воздухе, перед хранителем появились слова: «Здравствуйте Афанасий Константинович. Прошу прощения за то, что не узнал Вас».
А затем сгустки пламени перетекли к Федору, задавая ему вопрос зеленоватым светящимся пламенем: — «Какие будут поставлены задачи?»
— Я желаю, чтобы хранитель делал свое дело, а я сам буду лишь смотреть и слушать, — распорядился Федор.
«Как пожелаете» — мигнули огни.
— Приступайте пожалуйста, Афанасий Константинович, — предложил Конечников.
— Извольте, Федор Андреевич, — еще не совсем оправившись от шока, сказал профессор Огородников. — Подумать только, страж не узнал меня.
— Бывает, — неопределенно сказал Конечников.
— А если бы вы приказали ему оторвать мне голову?
— Значит такова ваша планида, — иронически ответил Федор. — Мы так и будем стоять? Развлекайте гостя, представьте, что вы ведете экскурсию.
Историк обиделся до слез, но быстро взял себя в руки.
— Господин, мы сейчас переместимся в главный зал библиотеки, — сказал он. — Путь вниз долгий, около 15 минут. Небольшой видеоряд и хорошая музыка скрасят вам неудобства путешествия.
Платформа начала медленное движение вниз. Люди оказались в глубоком колодце. Из пола выступила блестящая пленка, в которой отразились стены, механизмы и люди на подъемнике. Ноги Федора стали все глубже уходить в зеркальную материю Поскольку провожатый стоял совершено спокойно, Конечников тоже постарался не реагировать на погружение в блестящую жидкость… Она вообще никак не ощущалась. Пребывание в ней не доставляло неудобств.
Вскоре Федор с головой ушел в жидкое зеркало, напоследок взглянув на свое лицо из необычного ракурса. Судя по всему, зеркало было просто границей разделяющей пространство подвала и подземной библиотеки. Для чего это было нужно, Конечников предпочел не спрашивать. Пятно света над головой пропало. Стало темно.
В мраке раздались тягучие, вызывающие смятение звуки древнего духового инструмента, называемого саксофоном.
Внезапно темноту сменило зеленоватое свечение голографического проектора. Оно длилось секунду, потом металлические стены исчезли.
Федор оказался над снежной равниной. Перед ним причудливая игра природных или иных сил создала идеально выглаженную гигантскую воронку, похожую на вмерзший в прозрачный лед пузатый бокал.
На дне этого громадного аквариума находились великолепные сооружения, совершенство, созданное по прихоти кого-то или чего-то.
В лучах Солнца, словно облитые сахарной глазурью, блестели громадные купола, километровые башни похожие на причудливо увитые лианами стволы деревьев, изгибались громадные арки, наклонные галереи как тонкие паутинки висели в пустоте. В самом низу, утонув в массивных ледяных полях, широко раскинулись остатки дворцов и крепостей разных эпох.
— Печальный итог, не правда ли? — спросил старик.
В голове Федора, словно что-то щелкнуло. Во сне его сна, показанном ему Ларой, все это выглядело совсем по-другому.
— Мне больше нравилось, как было раньше.
— Вот так? — спросил историк, меняя кадр.
Волны грозного ревущего моря разбивались о невидимую преграду силового поля. Туман наполнял глубокий проем. Из этой сумрачной бездны гибко вырастали арки, башни и мостики, которые Федор на первом слайде чуть было, не принял за игру природы. Ракурс съемки позволял судить о том, насколько огромен свободный от бушующей водной толщи участок.
— Мне больше по-сердцу, когда в этом месте светило ласковое солнце, вечера были тихи и спокойны, а океан еще и не думал наступать на благословенную землю, — сказал Конечников, вспомнив чувства человека, которым был когда-то сам.
— А по мне хорош самый первый кадр, — сказал профессор. — Так бывает после сильных бурь, когда смерчи подчистую выдувают снег из котловины и вокруг нее. Представляете силу — вырвать слежавшийся снег из «стакана» двухкилометровой глубины, сточив его до прочного тысячелетнего льда.
На полюсе ветра в 400 км/час не редкость. Но с какой скоростью мчатся эти потоки, трудно даже представить. Если задуматься, все это напоминает, что прошлое иногда можно видеть воочию.
— Я бы хотел, чтобы оно действительно возвращалось в кружащем голову калейдоскопе запахов, красок, ощущений, а не просто напоминало о себе обледенелыми, насквозь промороженными остатками, — ответил Федор.
— Да… — потрясенно сказал хранитель, устремляя на него свои воспаленные, линялые глаза. — Я Вас понимаю… Год проходит за годом и все больше хочется вернуться в те года, когда был молод, а мир вокруг ярче… Ничто не в силах противиться напору прошедших лет. Даже такой могучий человек как Князь Князей не устоял под потоком времени.
И его Дом Вечности погребен под ледниками нового полюса. Обычно, «стакан», как называют это место полярные наблюдатели, завален снегом доверху и похож на банальный взрывной кратер от падения метеорита. И лишь раз в несколько лет открывается то, что скрыто внутри.
— Но отчего такая правильная форма у котловины? — удивился Федор.
— Даже когда вода поднялась много выше километровых башен дворца, она все равно не смогла одолеть силового поля. Так и замерзла прозрачной глыбой с зазубринами волн наверху — ледяной аквариум былого величия этого места.
Генераторы потом испортились — вечного нет ничего. Снег засыпал давно мертвые деревья и пустые здания дворцового комплекса. Так образовалось это чудо природы.
Но к тому времени люди больше тысячи лет как покинули эту ставшую не слишком пригодной для жизни область планеты. Поговаривают, что где-то там остался тот, закопанный в безымянную могилу глубоко под землей, чье имя теперь не упоминают.
— Хоть нынешний император тезка и прямой потомок этого человека, — заметил Конечников.
— Вот такие странности судьбы, — отозвался старик. — Ну хорошо. Вот время, которое нравится Вам больше всего.
Эффект присутствия был полный. Над покрытой сумерками и туманом землей оранжевым огнем горели башни, освещенные садящимся за горизонт светилом.
В кадр попало несколько чаек, таких же оранжевых от солнца, как и высотки Дома Вечности. Птицы лениво и безмятежно парили, завершая образ тихого неспешного вечера давно прошедшей эпохи. Они летели так близко от оператора, что отчетливо различалось каждое перышко. Было видно, как горит в глазах птиц отражение утопающего в плотной дымке у горизонта Солнца.
Конечников на какой-то момент мысленно перенесся в пространство над Царьградом, почувствовал покой и отрешенность ясного летнего вечера, полного пьянящих ароматов земли и подступающей влажной свежести ночи.
— Я Вас расстроил? — спросил старик.
— Все проходит, — ответил Федор.
На экране возникла молодая женщина в парадном платье. Она выглядела просто потрясающе: рыжие, цвета темной меди кудри оттеняли гладкость смуглой кожи, похожие на зеленые омуты глаза с дразнящей полуулыбкой заглядывали в душу зрителя.
Неширокие, точеные плечи, крепкая, сильно открытая грудь, тонкая талия, подчеркнутая фасоном платья, открытые до середины бедер стройные ноги не давали оторвать взгляд от картинки.
Смятение Федора усилилось, когда в женщине он узнал Дарью Дремину, то — есть княжну Александру.
— Ну, как? — поинтересовался хранитель? — Хороша?
— Недурна, — ответил Федор. — Мы знакомы.
— Господин, долгие века эта женщина была эталоном красоты. Мужчины мечтали обладать женщиной похожей на эту, дамы чего только не делали, чтобы приблизиться к идеалу.
— Я знаком именно с ней. Зрительная память у меня работает без сбоев. Она особенная: глаза этой леди в темноте светятся как у кошки. Еще я знаю, что всем ароматам она предпочитает «Дикий сад» и любит покурить хорошую дурь.
— И как давно вы с ней знакомы? — осторожно поинтересовался хранитель.
— Со времен моего детства, — ответил Федор. — Когда это было, не спрашивайте.
— О… — только и сказал старик.
Кадр сменился. На экране Дарья Дремина стояла под руку с человеком в богато украшенном мундире, с парадным мечом на поясе. Мужчина был высок, под стать своей спутнице, хорошо сложен. Только лицо было заслонено черным прямоугольником. Именно туда, за черную границу смертного забытья ласково и нежно улыбалась Дарья, с любовью и радостью отвечая на внимание человека без головы.
— Да, уж, — сказал Федор. И повинуясь интуитивной догадке, прибавил. — Кто только позволяет хранить такие фотографии.
Ему стало понятно, кого имела в виду Александра. Изнутри легонько кольнула ревность.
— Лицо закрыто… А так никто не догадается, что это Проклятый. Не правда ли, странные зигзаги делает жизнь? — продолжил хранитель. — Пророк Господень, Князь Князей, Джихан Цареградский, Самый Почитаемый и Проклинаемый и, наконец, просто Проклятый, человек, вычеркнутый из истории.
Конечников состроил на лице легкую гримасу неудовольствия.
— Не надо мешать людям быть людьми, — назидательно сказал старик, посмотрел на Конечникова, и тут же поправился. — У Вас, господин, наверняка другое мнение по этому вопросу.
— Нет, оно вполне совпадает с вашим, правда немного мотивация другая…
— Да уж, любила она его. Как она его любила… Она же его по-сути и убила. Одно слово — ведьма. А какая женщина с рыжими волосами и зелеными глазами не ведьма… — ворчливо добавил старик.
18 Апреля 10564 по н.с. 00 ч.11 мин. Единого времени. Альфа-реальность. Деметра. Дом князей Громовых.
Дойдя до этих слов, Управительница словно споткнулась. Все темное, тяжелое, что носила Живая Богиня в себе выплеснулсь наружу.
Она вспомнила о своей потере, ныне скрытой километрами приполярных льдов и сотнями тонн бетона в глубинах подземной пещеры.
Губы девушки задергались, глаза наполнились слезами. Рогнеда некоторое время пыталась бороться с собой, но то, что рвалось в мир, оказалось сильнее.
По щекам побежали влажные дорожки, девушка стали всхлипывать. Твердый, холодный разум подсказал ей, что она уже вполне готова, и Рогнеда кинулась набирать номер Управителя.
Андрей появился на экране терминала. Пока шло соединение, девушка уже ревела, не сдерживая своего горя.
— О, Принцесса… — удивился Управитель. И приглядевшись, он участливо спросил. — Отчего у нас осадки?
— Ты знал? — в перерывах между рыданиями, по кусочкам собирая слова, вытолкнула из себя Рогнеда.
— Что? — сыграл в удивление Живой Бог.
— Зачем? Зачем ты мне напоминаешь? — простонала Управительница.
— Да что напоминаю?
— Его…
Видя в каком она состоянии, Пастушонок, плюнув на приличия, переместился к ней. Девушка плакала, кричала нечто бессвязное и колотила по постели руками в бессильном отчаянии.
Андрей сел рядом, решительно притянул Управительницу к себе. Девушка не оттолкнула его, наоборот, с силой прильнула, словно утопающий к спасительной плавучей коряге, грязной, осклизлой, но всеже такой необходимой, и уткнулась головой ему в плечо, заливаясь слезами.
По мере того, как со слезами выходило отчаяние, неразборчивые стенания становились глуше. У Андрея пронеслось в голове, что сильная и независимая Живая Богиня, такая же баба, как и все. Помимо воли, ощущение собственного превосходства заполнило мужчину.
Рогнеда плакала долго. Успокоившись, она еще долго не отпускала Андрея, словно прячась за ним от беспощадной реальности.
Наконец, девушка совсем пришла в себя. Вместе с этим к ней вернулось понимание, что она практически голая и ситуация с каждой минутой становится все более двусмысленной.
Заниматься сексом с Пастушонком бывшая императрица совсем не хотела. Она резко оттолкнула Управителя от себя, встала, подобрала с пола халат, запахнулась в него и уселась в кресло. Достав из кармана пачку сигарет, она закурила, окружив себя дурно пахнущим облаком тлеющей ядовитой травы.
— Боже мой, — поразился Управитель. — Ты перешла с гашика на тернавь?
— Скажи спасибо, что не ширяюсь феней, — отстраненно ответила девушка, взглянув на него мокрыми от слез глазами.
— А мне — то что, — усмехнулся Андрей.
Отрава стала оказывать на девушку свое действие. Первым делом у Рогнеды расширились зрачки, потом побелело лицо. Глаза стали пустыми и отстраненными. Девушка явно стала соскальзывать в пропасть видений, более ярких, чем реальность.
— Ты знаешь, — сказала она совершенно трезвым и рассудительным голосом слова, в которых сквозило настоящее безумие, — сколько ко мне приходило тех, перед кем я виновата, но он ни разу не появился.
Я так хочу увидеть его снова, может тогда, смогу попросить у него прощения. Вот сейчас я вижу, какие черные тени окружают тебя. Они терпеливы, они ждут… Все Живые Боги заложники своего тела, эмоций, чувств и холодного себялюбивого разума. Стоит конструкции под названием Пастушонок распасться, эти тени поволокут самозваного хозяина жизни дальше, чем ты загнали Даньку.
Помимо воли, Управитель вздрогнул от ужаса.
— Ты в порядке, судя по всему, — спросил он, — если начала петь такие песенки?
— Я всегда в порядке, — хрипло рассмеялась Рогнеда.
— Ладно, — сказал мужчина, брезгливо морщась от ароматов наркотической травы. — Отоспись, позанимайся своими делами. Когда Большой Босс разрешил тебе отдохнуть, он, похоже, был прав. И не кури эту дрянь. Ты себя ей в гроб загонишь.
— Да мы и так неживые, — нехорошо улыбаясь, заметила девушка. И просверливая взглядом, пространство перед собой, добавила. — А вот я вижу, как нашего старшего начальника волокут крючьями…
— Ты… Ты… — замялся Управитель. — Короче, давай спать ложись. Я завтра позвоню.
Девушка механически кивнула, продолжая рассматривать жуткие фантазии отравленного тернавью мозга. Они становились густыми, приобретая вид теней на белой стене. Андрею стало ужасно неуютно рядом с совершенно невменяемой Живой Богиней, и он счел за лучшее переместиться обратно к себе, в мир полный солнца и ласковых прекрасных девушек, которых он растил на потеху бессмертным.
Рогнеда скоро вышла из этого состояния и холодно отметила, что теперь Андрей вряд-ли повернет дело так, чтобы оно окончилось осуждением в Зале Совета, а попытается разыграть свою козырную карту.
Живая Богиня решила, что на сегодня хватит, и провалилась в сон.
21 Апреля 10564 по н.с. 11 ч.24 мин. Единого времени. Искусственная реальность «Мир небесных грез».
Управитель не беспокоил Живую Богиню 2 дня. Но на третий, не выдержав, снова появился в мире Рогнеды. Живая Богиня продолжила чтение в компании своего бессменного надсмотрщика.
В этот день павильон для чтения был расположен в густом, наполненном густым, холодным туманом лесу. Мокрые елки и сосны, погруженные в дрему холодного неприветливого утра изредка роняли водяные капли со своих влажных ветвей. Туман плыл между деревьями. Было тихо, неуютно, мокро и холодно.
Постройка в античном стиле явно не подходила для этого климата.
Рогнеда с удовольствием облачилась в термокостюм, а мужчина стоически мерз, до тех пор, пока не согласился с мыслью, что не следует бравировать общей закаленностью организма.
Девушка старалась делать вид, что не замечает Андрея, но и не грубила открыто. Дежурная вежливость и предупредительность, стандартный кофе из машины, холодные, нарочито равнодушные реплики.
Управители уселись в напитавшиеся влагой кресла и продолжили с того места, где закончили.
Платформа остановилась. В темноте светилась лишь единственная дежурная лампочка. Над головой горело еще несколько далеких и едва различимых обычным зрением огоньков. Было неестественно тихо.
Конечников ожидал спертого, стоялого запаха подземелья, жары, которая бывает в глубоких шахтах. Но тут все было по-другому. Откуда-то сверху тянуло морозным сквознячком, словно из настежь раскрытого зимой окна.
Конечников отвернулся в сторону от источника света и напряг глаза. Включилось ночное зрение.
Темнота отступала медленно. По мере того, как черная стена тьмы отходила назад, проявлялись все новые и новые детали этого странного места.
Подъемник замер на крыше громадного здания. В голове у Федора промелькнуло слабое удивление, — так просто не могло быть. По его ощущениям они все время двигалась вниз.
Здание находилось в окружении других таких же шестигранных строений. Гексагональные крыши располагались под разными углами к плоскости, на которой находился Федор. Он увидел ряд расположенный перпендикулярно, и даже постройки над своей головой.
Внезапно Конечников понял, что находиться внутри шара, диаметром должно быть в пять или шесть километров. Весь его внутренний объем занимали ступенчатые пирамиды со срезанной верхушкой, поставленные так, что благодаря кривизне внутренней поверхности подземелья, расстояние между равными по высоте секциями пирамид было примерно одинаковым. Особое впечатление произвела на Конечникова оппозитная пирамида, перевернутый двойник той, на вершине которой оказался Федор после долгой дороги вниз.
— Как любопытно решена задача максимальной плотности заполнения пространства элементами хранилища, — произнес Федор, вслушиваясь в мертвую тишину, подземелья.
— А заодно и генерации стабилизирующего поля, — откликнулся Огородников. — Господин, на какие документы вы хотели бы взглянуть?
— Для начала включите свет.
— Прошу прощения, господин, — отозвался хранитель, производя манипуляции на портативном пульте. На крыше загорелись прожектора, отчего Конечников вернулся в видимый глазами обычного человека мир. Он пожалел об этом — ослепляющая иллюминация лишь слабо очерчивала ближайшие громады.
— Привычка… — продолжил извинения старик. — Порой я подолгу сижу здесь в темноте, наслаждаясь покоем и тишиной.
— Вас не угнетает, что миллионы тонн висят над головой, готовые сорваться? — поинтересовался Конечников.
— Хорошая шутка, — шамкающее засмеялся историк. — Действительно, когда я увидел все впервые, мне стало не по себе. Но потом, когда понял, что в этом пространстве гравитация действует от центра к краю, стал получать удовольствие. Один час, проведенный здесь, омолаживает на 50 часов.
— Ну, ведь наверное есть и более радикальные средства, — намекнул Федор.
— Что позволено Юпитеру, то не позволено быку, — с тоской произнес хранитель. — Не смейтесь над стариком.
— Что вы, Афанасий Константинович — ответил Федор.
— Мой господин, выберите, то, на чем изволите остановить свое внимание. Период, тему, автора, — официальным тоном, сердито произнес старик.
— Афанасий Константинович, не обижайтесь, — сказал Конечников. — Лучше дайте что-нибудь ненапрягающее, на ваш вкус.
Федор с большим удовольствием выбрал бы документы по Амальгаме, чтобы узнать что случилось, когда 900 лет назад эланская «рогатая камбала» появилась на орбите планеты.
Он даже хотел переменить свой выбор, но испугался, что выдаст себя этим. Зачем Управителю копаться в прошлом заштатного мирка на окраине империи…
— Хорошо… А какой период? В хранилище собраны документы с 2094 по примерно 6850 год
— Возьмем Золотую эру первого императора, — подумав, сказал Конечников. — Старая Земля, Царьград, что-нибудь из беллетристики, но со смыслом.
— Вы сильно упрощаете мне работу, — снова обиделся старик. — Можете называть даже имена главных героев. В те времена техника позволяла не только компактно записывать, но сортировать любые данные и производить автоматический поиск.
— Вы храните данные в этом формате? — с подозрением поинтересовался Федор.
— Нет, как можно. Все давно списано и подготовлено к уничтожению.
— Значит, вы помните на память все художественные произведения этой поры, — утвердительно сказал Конечников, показывая, что не интересуется интимными подробностями общения профессора с архивами.
— Конечно не все, но очень, очень многое, — раздуваясь от гордости, сказал старик. — Я ведь почти 85 лет состою при библиотеке.
— Скажите, Афанасий Константинович, а, как долго придется отыскивать документ с использованием обычных средств?
— Больше половины пирамиды под нами занято только справочниками и картотеками… Не зная правил расположения, придется многие годы блуждать по лабиринтам коридоров в поисках необходимого. Я ответил на ваш вопрос?
— Полагаю, что многие поколения историков пор сожалеют о потеряных возможностях, — с улыбкой сказал Федор, уклоняясь от опасной для него области.
— Не думаю, — ответил профессор. — Кнопки нажимать любой может.
— Понимаю, — сказал Федор. — Ценность, значимость, востребованность…
— Вы и сами все знаете, господин, — подвел итог старик. — Милости прошу.
С этими словами он набрал комбинацию на пульте. Плита у его ног приподнялась и поползла в сторону, открывая ход внутрь пирамиды.
Тишина внутри давила. Казалось, тысячелетия, спрессованные в ячейках хранения, ложились на плечи могильной тяжестью давно отошедших дней и горечью громадного океана вычерпанных до дна жизней многих миллиардов людей. Это не было просто спокойной констатацией былого, прошлое будто рвалось наружу, чтобы снова жить и чувствовать в телах других людей.
Хранитель и Федор двинусь по широкому проходу. Автоматика зажигала свет перед ними и гасила его позади. В разветвленной сети абсолютно одинаковых коридоров, лишенных всяких указателей, кроме едва различимых номеров мелким шрифтом это выглядело жутковато.
— Скажите, — вдруг спросил Федор, — сколько хранителей встретили свою смерть на рабочем месте?
— Очень многие. Например, моего предшественник. Его мертвое тело пролежало почти месяц, пока не прибыла специально снаряженная команда с необходимым допуском. Сегодня на всей планете право находиться здесь есть только у меня.
— А что с ним случилось?
— Право же это не стоит вашего внимания, господин, — попытался уйти от ответа Огородников.
— Я все равно узнаю, — заметил Федор.
— Он нашел и попробовал произнести одну из мантр — обманок. Не устоял… — сказав это, старик горько вздохнул.
— А у вас опасная работа, — без тени насмешки заметил Конечников.
— Вот мы и пришли, — произнес историк. — Пожалуйте в мой кабинет.
Кабинет оказался просто огромным — целый зал, наполненный столами и стеллажами. На столах пылился старинный хлам: книги, тетради, мнемокассеты, рукописи. Его было так много, что часть «реликвий прошлого» лежала на полу под ногами.
Несколько больших экранов на стенах мягко засветились. После приветствия электроника выдала сводку о невыполненных заданиях, отложенных мероприятиях по поддержанию порядка и срочной необходимости распределения новых поступлений.
Огородников от досады встряхнул головой. Компьютер разболтал то, о чем профессор не хотел говорить посторонними.
— К сожалению, в одиночку трудно справляться со всем этим хозяйством — оправдываясь, заметил хранитель.
— А автоматика? — поинтересовался Конечников.
— Тот, кто разрабатывал программное обеспечение для роботов, тоже надеялся, что будет единственным и незаменимым, — с легкой иронией ответил историк.
— Вы сказали, что ваши архивы содержат документы до 6850 года. Означает ли это, что все остальное просто свалено в кучу без разбору?
— Зачем вы спрашиваете то, что знаете лучше меня? — с обидой спросил старик. — Серьезные сортировки по силам только целой бригаде работников. Вот когда я умру, будет хороший повод… Прискачет горластая банда погромщиков, все перевернет с ног на голову, растопчет, пораскидает и испортит. А после оставит нового узника подземелья. И он останется заложником никому ненужных тайн.
Служба Безопасности будет улыбаться ему лицами приятелей, смотреть ласковыми глаза женщин, появляться в виде любителей книг в штатском.
Который каждую неделю особый резидент Службы будет приглашать в свой кабинет и требовать письменного отчета о том, где, когда, что, с кем. Всю жизнь, всю жизнь так… Скверная штука такая жизнь…
От волнения хранитель подался вперед. Конечников увидел, что историк завелся всерьез, лицо раскраснелось, а в мутных старческих глазах блестят слезы.
На мгновение Федору стало жаль старика, но все перебила мысль, что бессмертный господин вряд ли стал бы выслушивать стенания одного из низших существ, огромные толпы которых прошли на его глазах свой немудреный путь от колыбели до могилы за время невообразимо длинной вечности Управителя.
— Проводите-ка лучше меня в отдельную комнату, да принесите то, о чем мы говорили — легкое, ненапрягающее, со смыслом. Из той поры, когда Царьград еще не вмерз в лед на полюсе.
В глазах хранителя мелькнула ненависть, которая тут же сменилась дежурной угодливостью.
— Как прикажете, господин. Но Вам придется немного подождать. Извольте проследовать в кабинет для посетителей, — профессор почтительно указал в направлении богато отделанной широкой двери.
Конечников оказался в прекрасно обставленном кабинете, немного пыльном, но всеже содержащейся в почти идеальном порядке. Федор огляделся. Обстановка почеркивала ранг бывающих здесь гостей. На полу были постелены ковры. Диваны и кресла манили в свои мягкие обьятия. У стены дальней стены расположился огромный стол, напротив по линейке были построены шкафы с книгами. Колыхались занавески.
Воздух был на удивление свежим. Конечников не сразу понял, что было тому причиной и отчего тут светло при потушенном освещении. Федор несказанно удивило, что в комнате, скрытой в глубине подземной пирамиды было сделано окно.
Через него оранжево-желтым потоком лился свет раннего утра. Этот живой, теплый поток выгонял стылую, нечеловеческую тоску страшного места, наполненного давно прошедшим, но немертвым прошлым. Веселые, озорные лучики низко стоящего светила мягко ласкали кожу, радостными потоками проникали внутрь вместе со свежим ветерком, наполненным запахами луга и леса.
Издалека доносилось пение птиц, шум листвы и мычание коров. Конечников решительно протянул руку, отбрасывая легкую колышущуюся материю. За распахнутым окном открывался чудесный сельский пейзаж, озаренный поднимающимся солнцем и накрытый легкой дымкой тумана.
Высота позволяла взглянуть сразу на все: березовые рощицы, в которых петляли маленькие речушки и ручейки, далекие голубые озера, зеленые луга, мерно бредущие стада. Временами доносилось щелканье бичей пастухов и лай пастушеских собак.
Цвет неба, угловой размер светила, растительность, не встречающийся на Алой, подсказали Конечникову, что он видит пейзаж совсем другой планеты. В голове мелькнула безумная мысль — вылететь в распахнутый проем и навсегда затеряться на нетронутых человеком просторах. Рука сама потянулась за пределы кабинета к вольному ветру и яркому погожему дню. Вдруг пальцы Федора натолкнулись на холодную как лед преграду. Конечников провел рукой вперед и назад, вверх и вниз, даже поднял кресло почти к самому потолку, чтобы убедиться, что в пяти сантиметрах за окном пространство непонятным образом заканчивается.
«Иллюзия… Фокус…», — сказал сам себе Федор, преодолевая желание разогнаться и протаранить препятствие тяжелым антигравитационным креслом, надеясь, что это поможет ему оказаться по ту сторону…
Федор долго уговаривал себя не делать глупостей. Он занялся детальным осмотром помещения: открыл дверки мебели, заглянул в пустые выдвижные ящики, в которых никогда ничего не лежало.
Затем пробежал взглядом по корешкам книг. Большинство названий было на каких-то непонятных языках, давно забытых в Обитаемом Пространстве. Конечников мог читать и довольно бегло говорил на техно, не говоря уже о совсем простом неоло — языке эланцев, но сложить знакомые буквы в совершенно непроизносимые слова у него не получилось. Мозг отказывался верить в то, что люди могли так странно изъясняться.
Причалив своим креслом к одному из книжных шкафов, Конечников не без труда вынул альбом из линейки книг. Внутри были репродукции совершенно неизвестных ему картин. Большинство полотен было написано в седой древности, если судить по датам рядом с нечитаемыми словами.
Конечников внутренне похвалил себя, сообразив, что его действия вполне соответствовали намеченному шаблону: пришел, скучающе огляделся, вытащил полистать книжечку, убивая время в ожидании заказа.
Он продолжал скучающе переворачивать страницы, внимательно всматриваясь в лица людей в нарядах прошлых эпох, изображенных то нарочито примитивно, то почти голографически точно.
Они были вполне узнаваемыми, обычными, много раз виденными в жизни. В этих физиономиях читались вполне понятные, ничем не выходящие за пределы обыденного страстишки и чувства. Конечников на мгновение ощутил что-то вроде разочарования. Пролетели тысячелетия, но ничего не изменилось.
Он поковырялся в книжке, потом довольно небрежно бросил ее на стол. В этот момент открылась дверь, и появился историк, держа на подносе пухлый том.
Профессор Огородников заскрипел зубами от гнева, увидев, как обращается гость с его раритетами.
— Эта книга была издана… — начал он.
— Совершенно верно, до потопа, — прервал его Конечников. — Принесли?
— Разумеется, господин… И все же, прошу вас аккуратнее обращаться с крайне редкими изданиями.
— Хорошо, — ответил Федор, подхватив с подноса роман, толстенную книгу на 1000 страниц.
Хранитель долго устанавливал альбом на место, бросая быстрые, косые взгляды на Конечникова.
— Благодарю вас, Афанасий Константинович, — наконец, сказал Федор, когда ему надоела затянувшаяся пауза. — Я полагаю, что у вас есть неотложные дела. Скажите, сколько у меня есть времени?
— Если вы пожелаете, я могу в виде исключения…
— Спасибо, пока почитаю тут.
— Я планировал вернуться только к ужину, — предупредил хранитель.
— Великолепно, не буду нарушать ваши планы, — ответил Федор.
— Приятного чтения, — сухо ответил историк. — Извините, я вас покину.
— Не забудьте про меня, когда соберетесь на поверхность.
— Разумеется, господин.
Хранитель поклонился, открыл дверь и вышел.
Федор на всякий случай подлетел к дверке в дальнем углу кабинета, чтобы убедиться, в наличии сантехнических удобств — не хватало еще вызывать хранителя и выспрашивать, где тут сортир.
Потом Конечников устроился поудобней, еще раз мельком подумал, что его просто тошнит от той роли, которую он играет, и наугад раскрыл книгу. В голове зазвучали слова давно умершего автора.
…Историк вошел в здание космопорта. Максиму Величко, молодому человеку 78 лет от роду, было радостно и весело…
Федор приблизил глаза к тексту. Он не ошибся. Там действительно стояла цифра «78».
Конечников, решив, что это банальная опечатка, продолжил чтение.
… Он любил свою работу. Ему нравилось все: частые командировки, новые места, новые люди. Но больше всего ему нравилось, то, ради чего он по 2 раза в месяц пересекал Галактику, бывая во всех мирах Обитаемого Пространства. Вот и сегодня у Максима все получилось, и он летел домой во Владимир с чувством выполненного долга.
Максим уже представлял, как он вернется на Землю, в заснеженный, скованный 20-ти градусным морозом город, как с удовольствием вдохнет холодного, бодрящего зимнего воздуха, такого желанного после пекла Гелиоса.
Еще ему подумалось, что соскучился по Маре, по тому, уюту и комфорту, которые возникали от одного ее присутствия.
Максим пошел через громадный, практически пустой зал. Сквозь огромные, слегка притемненные окна в помещение рвались потоки света, рисуя в воздухе косые дорожки, заставляя сверкать танцующие в летучих сквозняках пылинки.
Историк снова поразился, какое несоразмерно огромное здание использовано для приема и отправки пассажиров на планете, население которой составляет всего 29 тысяч человек. Но в этом была своя логика. Джихан, повелитель Обитаемого Пространства, строил даже не на века, а на тысячелетия и учел, как все может здесь измениться.
Информационное табло было отключено и даже зачехлено, поэтому Максим воспользовался сигнальным браслетом. Он задал поиск сети местных транспортных перевозок, а сам стал смотреть в окно, наблюдая, как со стоянки взлетает пустое воздушное такси, ведомое роботом-рулевым.
Как частенько бывало в глуши, быстрый поиск не дал результата. Максим зарядил расширенный поиск, пытаясь найти хоть какую-нибудь доступную информационную сеть.
Его внимание привлекли громкие голоса и стук каблучков наложенных на пыхтение задыхающего ся от жары и быстрой ходьбы толстяка.
Максим поднял голову и скользнул взглядом по странной паре, состоящей из толстого, обрюзгшего, довольно потрепанного мужчины и его стильной, шикарной спутницы. По принятому в Обитаемом Пространстве этикету, не стал вмешиваться в беседу незнакомых ему людей. Он деликатно отвернулся и продолжил свое занятие.
— Какие люди, блин… Макс, ты, что — ли? — раздалось сзади…
Максим обернулся. Его давно никто так не называл. В просторном пустом зале не было никого кроме странной пары.
— Извините, вы меня? — спросил он.
— Макс, епрст… Только не говори, что не узнал, — радостно улыбаясь проорал мужик, протягивая руки к нему.
— Толик, — вдруг потрясенно сказал Максим, узнавая своего школьного товарища по каким-то неуловимо сохранившимся черточкам в лице и интонациям голоса.
— Узнал, хрен моржовый, — радостно заорал Толик, хватая его и поднимая на воздух.
— Толян, сколько зим, сколько лет, — сказал историк.
— Что, сильно изменился? — спросил мужчина.
— Да нет, не особенно, — соврал Максим. — Я же узнал.
— А ты вообще как был, таки остался. Как будто и не было 60 лет.
— Это что, так много времени прошло? — удивился Макс.
В его памяти ярко проступил образ длинного, нескладного, большеголового подростка, ухаря, бунтаря, матерщинника и подающего надежды юного дарования. Вспомнилось, как много они чудили в веселой компании, проявляя недюжинную изобретательность для того, чтобы доказать, что им никто не указ.
— Да, дружище, жизнь пробежала, оглянуться не успел.
— Ладно, брось, — усмехнулся Макс. — Какие наши годы, все еще впереди.
— Ну-ну, — с печальной, кривой усмешкой сказал Толян. — Макс, это дело нужно спрыснуть.
— Ноль проблем, — ответил Максим.
Внезапно он перехватил взгляд женщины. Внешность ее была совершенно обыкновенной, по негласно принятому у модниц эталону красоты: светлые волосы, пышная, глубоко открытая декольте грудь, длинные, стройные ноги, подчеркнутые очень короткой юбкой.
Кроме того у спутницы школьного товарища были зеленые глаза, свои, натуральные, а не контактные линзы. Это довершало образ стервы, роковой ведьмы, сердцеедки, губительницы мужчин.
Этот образ полюбился женщинам и на протяжении столетий поддерживался ими в подражание первой леди Империи, супруге Цареградского правителя и дворцовым амазонкам.
— Копылов, может ты всеже соизволишь вспомнить обо мне? — насмешливо произнесла женщина. — Или решил обойтись? Старая любовь и все такое…
— Ну что ты, моя сладкая, — преувеличено ласково ответил ей Толик. — Макс, разреши представить Ирину, мою подругу.
— Это чтобы твой приятель не принял меня за дочку? — ехидно поинтересовалась она. — Или ты думаешь, твой приятель не знает, для чего большие мальчики и девочки живут вместе?
— Однако, — сказал Максим и встряхнул головой, точно вытряхивая что-то из ушей. — Ирина, у вас язык как бритва.
— Какие мы вежливые… Копылов, — обратилась она к своему спутнику. — Мне не очень верится, что этот человек раскопал в книжных завалах энциклопедию мата и ругался как сапожник.
— Было, признался Максим. — Ругался.
— И мы когда-то были рысаками, — неопределенно, в пространство бросила женщина. — Ну что ж, мальчики в целях экономии пойдут сосать бутылки на свежем воздухе. А куда бы мне несчастной податься?
— В порту есть ресторан, — предложил Максим.
— У меня лимит исчерпан, — грустно сказал Толян.
— Я угощаю, какие проблемы, — ответит Максим.
— Сегодня определенно не мой день, — раздраженно сказала Ирина, взглянув на Макса. — Мало того, что мой кавалер, будет весь вечер пороть всякую чушь, он еще на халяву напьется как свинья и будет всю ночь храпеть мне в ухо.
— Ладно тебе, маленькая, — сказал заметно взбодрившийся Толик. — Не бузи…
Он положил руку на тонкую талию своей спутницы, и, преодолевая ее нарочитое сопротивление, поцеловал в щеку.
— Копылов хочет сказать, что уделит мне пару минут, включая прелюдию и надевание трусов, — сказала она, снова поглядев на Максима.
Тот помимо воли покраснел. Уже много лет историк не слышал ничего подобного.
Женщина, довольная произведенным эффектом, с улыбкой наблюдала за растерянностью человека, который невольно спутал все ее планы.
— Макс, пойдем, — сказал раздосадованный Толик. — Это сейчас она злая. А выпьет рюмашку, другую, подобреет.
— Да нет, это тебе после рюмашки станет все пофигу.
— Ладно, ладно. Пошли.
Ресторан помещался на последнем этаже космопорта. Небольшой зал, как обычно, был пуст. Шторы, кондиционер и тонировка создавали прохладный интимный полусумрак, наполненный тишиной и спокойствием.
В этой тишине растворились попытки приятелей привлечь к себе внимание. Они покашляли, постучали по столу, грохнули отодвигаемыми стульями. Все осталось без изменения. Через несколько минут стих громкий, рассчитанный на привлечение к себе внимания разговор. Все без следа растворилось в полумраке уединенного места. Замолчал даже Толик, наслаждаясь освобождением от жары, глядя через окно в мир, где царил горячий и влажный субтропический полдень.
За тонированными панорамными стеклами размеренно шла обычная, ничем не примечательная жизнь. Над морем кружились птицы. К причалу швартовался прогулочный катер. На плацу загорелые, голые по пояс солдаты охранного подразделения лениво делали вид, что отрабатывают приемы рукопашного боя. Кое-кто из них просто лежал на солнышке, сбросив ботинки, наслаждаясь ничегонеделанием.
На летном поле мирно грелись на солнце две транспортные лодьи. Их экипажи мирно дремали в тени своих кораблей, кроме пары техников, которые лениво, не спеша, но методично и придирчиво проверяли сканером состояние обшивки.
На башне контроля крутились тарелки локаторов. Параболические антенны дальнего обнаружения прислушивались к чему-то приходящему из-за пределов сияния теплого, сонного дня. Где-то там, среди звезд, не спеша, преодолевал последние сотни мегаметров грузопассажирский корабль.
— Часа через 3 начнется посадка, — прокомментировал Максим, поглядев на сигнальный браслет.
— А мы успеем, — засмеялся Копылов. — Выпьем за встречу и за отъезд, чтобы дорога была легкой.
— С таким обслуживанием? — ехидно поинтересовалась женщина. — Уж лучше бы взяли в автомате мерзавчик, говеной порционной закуски и пошли на природу.
— Однако, где же оператор? — недовольно сказал Максим, адресуя свой вопрос пустоте.
— Йо-ху-ху! Ау! Живые есть?! — прокричал на весь зал Толян, так, что зазвенели хрустальные подвески в люстрах.
Через пару минут, отчаянно зевая, появился молодой парень в шортах и сандалиях на босу ногу, натягивая фирменную робу с надписью «Космофлотсервис» прямо на голове тело.
— Слушаю Вас, — сказал он, придя, наконец, в относительное вменяемое состояние.
— Долго спать изволишь, любезный, — начал Толян.
— Простите, но вы пока могли воспользоваться автоматом.
— Какой автомат, о чем ты говоришь! Я друга детства встретил, гулять будем. Давай, блин, неси все самое лучшее, что у тебя есть: вино, коньяк, водку. Мяса приготовь в горшочках по купечески, лангет, салатик, бутерброды с икрой. Короче, бегом…
В глазах оператора ресторанного обслуживания блеснул недобрый огонек.
— Разрешите взглянуть на вашу карту.
— Зачем тебе моя карта? — заметно сникая, спросил Толик.
— Я вижу — гулять вы мастер… А лимит — он не резиновый.
— Да очень надо было… Тоже мне бутылку водки пожалел человеку. А мне Империя орден вручила за героизм…
Тебе такое даже присниться не могло: первый человек в государстве лично поблагодарил, «крест» на шею повесил и руку пожал. Не хрен собачий, если ты понял, а, между прочим, а сам джихан, мать его… арестовали.
— Вы сами уйдете? — поинтересовался парень, стараясь оставаться спокойным и доброжелательным.
— Молодой человек, — вмешался Максим, — моя карта в порядке.
Он протянул ее оператору. Тот внимательно осмотрел ее, проверил на детекторе, считал данные.
— Слушаю Вас.
— Я, знаете ли, не большой специалист по этой части. Начнем, наверное, с меню: что есть, чего нет, что лучше получается.
— Вы действительно с этим гражданином? — осторожно поинтересовался сервисмен.
— Да.
— Ты это, зубы не заговаривай. Выпивку давай и закуску, — вклинился Толян.
Оператор обслуживания едва не зашипел от злости. Его губы зашевелились, глаза на мгновение поднялись к потолку. Мантра, которую он читал, оказала свое действие и человек, сухо кивнув, отправился за заказом.
— Толя, чего это ты злой такой сегодня? — поинтересовался Максим.
— Да ну его, куркуля поганого. Поставлен на свой пост — будь добр, обеспечь. Ты видел, как он идет? — глядя на сервисмена, произнес Толик. — Бегом должен бегать, уважение показывать, молодой еще.
Максим не стал смотреть на задерганного парня. Он разглядывал лицо школьного приятеля, наблюдая, как расцветает тот, наслаждаясь властью над другими.
Острое сожаление кольнуло Максима. Перед ним за 30 лет работы в клинике прошел не один такой пациент. «И этот тоже…», — подумал он. — «Почему? Что за проклятие такое? Отчего им всем не живется спокойно? Что не хватает?».
Максим вздохнул. Вопросы были риторическими. Он знал на них ответы. Мысли унеслись далеко-далеко…
На стол мягко опустился поднос.
— Макс, не спи, — подтолкнул его Толик — У нас радость. Господин товарищ начальник водовки нам с барского плеча пожаловал-с.
— Простите, вы что-то сказали? — обернулся сервисмен.
Он все прекрасно слышал.
— Иди, родной, иди, — скучным голосом предложил ему Толик, — Не ломай нам кайфа. Принес, наконец, и ладно. Мы пока жахнем по стопарику, потолкуем, выберем, чего кушать будем. А ты иди.
Оператор тихонько выматерился и побрел к себе.
— Не спи, Макс, замерзнешь, — сказал Толян и весьма довольный своей шуткой, рассмеялся.
— А? Что? — спросил историк. — Извини, задумался. Наливай.
— Я водку не буду, — сказала Ирина.
— Шампанского! — гаркнул на весь зал Толик.
— Извините, но вы с вашей картой не являетесь моим клиентом, — ответил оператор.
— Не ну ты видал… Хамло… Я на тебя в контроль пожалуюсь… — с кривой усмешкой сказал Толян.
— Пожалуйста. Может тогда, вами в корпусе Теней заинтересуются, — ядовито ответил парень.
— А… — произнес Копылов и осекся. Потом, сбавив тон, добавил. — Стукач поганый.
«Отлично», — подумал Максим. — «Теперь Толян надолго заткнется». Его глаза встретились с глазами женщины. В них он прочел нескрываемое недовольство своим спутником.
— На что ты годен, Копылов, — раздраженно сказала Ирина. — Все у тебя не как у людей.
Она встала и пошла к выходу.
— С концами? — спросил Максим.
— Вернется, сучка, — сказал Толян, разглядывая этикетку на бутылке. — Ты это, нервную барышню за стойкой попроси, пусть шампанского подаст. Иначе, когда Ирка придет, она такой скандал устроит.
— А точно вернется?
— Да знаю я эту актрису погорелого театра. Стерва, каких мало. Это она перед тобой выступает. Не обращай внимания.
— А зачем ты с ней водишься?
— Ты знаешь, как трудно сейчас найти женщину?
— В смысле здесь, на Гелиосе?
— Нет, везде… Может кроме Царьграда, как-никак город — миллионник, столица межзвездной империи. А в нашей глуши как везде… Тихо, пусто, людей мало. Все давно уже устроены, живут друг с другом не первую жизнь. Свободны или какие-нибудь дуры, с которыми никто ужиться не может или горем придавленные, которые убивают время в ожидании реинкарнации любимого.
— Да ладно, — возразил Максим. — Есть куча свободных теток.
— Где ты эту кучу видел?
— Ну, например, во Владимире.
— Скажешь тоже, — возразил Толик. — Как-никак — старая столица. Потом там ведь большинство людей — научники. А у них бабы особые: тряпку берут двумя пальчиками, зато за хер хватаются обеими руками и сразу в рот тянут.
Толик рассмеялся, радуясь собственному остроумию.
— Ну и чего? — не понял причины его веселья Максим.
— Да не люблю я так… Повстречались, потрахались, разбежались. Все довольны, все смеются. Я ведь такую ищу, чтобы меня понимала, любила, а не просто со мной свой зуд удовлетворяла.
Взгляд Толика стал обиженным и несчастным. Он опустил голову, притворяясь, что разглядывает бутылку.
Наметанный взглядом опытного психолога Максим отметил, что приятель изготовился изливать душу, сетовать на свои неудачи и давить на жалость.
— Я за шампанским, потом твою подругу верну, — сказал Максим, ломая игру школьного товарища. — Выпей пока.
— Макс, ты человек, — сказал Толик, бросая на Максима укоризненно-жалобный взгляд, приглашая остаться.
Максим кивнул и быстро двинулся к стойке.
— Что вы хотели? — поинтересовался оператор.
— Бутылочку шампанского для дамы.
— Могу предложить…
— На ваш выбор, — мягко прервал его Максим. — Все равно ничего в этом не понимаю.
— Хорошо, — ответил оператор и пошел в кладовую.
Через минуту он показался из дверей винного погребка.
— Извините, не могли бы вы мне помочь? — попросил он историка.
— Конечно, — ответил тот.
— Вот ваше шампанское, — сказал оператор, когда они остались наедине.
— Спасибо, — поблагодарил его Максим. — Вы хотели мне что-то сказать?
— Да, — ответил тот. — Ваш приятель очень нехороший, опасный человек.
— Если вы с ним ругались, это не делает его плохим.
— Он страдает СН. Быть рядом с ним опасно для психики.
— Разве вы в состоянии поставить верный диагноз? Это прерогатива медиков — заметил Максим.
— Я студент. Учусь на психологическом. Мы сейчас проходим синдром ненужности.
— Очень хорошо. Я, как врач-психиатр с многолетним стажем, могу лишь подтвердить ваши выводы.
— Тут не нужно прибора, чтобы понять, что за ним придут в любой момент.
— Но необходимо помнить, что СН и психические атавизмы почти всегда вызываются неподконтрольной и неосознаваемой памятью о прошлых жизнях. Сейчас это сначала изучают.
— Вы историк? Охотник за памятью? — восхищенно сказал парень.
— Так точно. Владимирский институт исторической реконструкции.
— Здорово… Я когда — нибудь тоже буду там работать, — мечтательно сказал оператор.
— Потерпите тогда этого… Вам придется иметь дело и с таким материалом.
— Хорошо, — согласился сервисмен.
… — Он что, хотел у тебя отсосать? — поинтересовался Толян, когда Макс поставил на стол бутылку.
— Что-то вроде того, — уклончиво ответил Максим. — Пойду теперь твою бабу искать.
— Да уж, сделай милость, — одобрил его намерение Толян. — Она тут где-нибудь рядом ошивается. Скажи, что я сожалею и все такое…
— Ладно.
Максим нашел подругу Толика на веранде. Она курила длинную, тонкую сигарету, пуская по ветру вонючий дымок ганджубасовой отравы. Ирина сложила свои локти на перила и поставила ногу на первую планку ограждения, показывая то, что женщины обычно прячут.
Максим подошел и увидел, что идиллический порядок внизу, на летном поле, который они наблюдали из окна ресторана, был самым варварским образом нарушен.
Пилоты проснулись все до единого, и с интересом пялились на женщину, которая совершенно бесстыдным образом демонстрировала им свои прелести и так практически не скрываемые очень короткой юбкой, а с нижней точки видимые во всей красе.
Подруга Толика, казалось, не замечала, что два десятка мужиков внизу изучают изгиб лобка, едва прикрытого кружевными стрингами.
— Он тебя прислал? — спросила Ирина. — Уговорил помочь вернуть радость всей жизни?
— Не совсем…
— А разве Толик не начал рассказывать тебе про свою несчастную жизнь, — иронически предположила женщина. — А тебе жалко его стало…
— Начал. Но пока я хожу, он уговорит пару стопариков.
— Ты думаешь он повеселеет?
— Может быть… — с усмешкой ответил Максим. — А чего это ты? Не боишься, что народ ослепнет?
Он указал рукой на поле.
— Если ослепнут, то так им кобелям и надо. Будет хоть какая-то польза, что занимаюсь шейпингом по 2 часа в день и каждую неделю хожу на миостимуляцию…
— А еще в статье расходов личный психотерапевт, наставник по духовному развитию, салон красоты, бассейн, солярий… — предположил Максим.
— Слава Богу, своего солнца на Гелиосе хватает. Это не Владимир какой-нибудь.
— А кредитных баллов?
— С паршивой овцы хоть шерсти клок, — ответила Ирина. — Толик на что…
— Зачем тогда с Толиком поругалась?
— Все у него не как у людей. Даже в ресторан сводить не может без заморочек.
— «Мой миленок алкоголик, мой миленок паразит…» — начал Максим.
— «… Он любви моей не ценит, я сосу, а он храпит», — безо всякого стеснения закончила частушку Ирина. — Макс, а ты ничего… Теперь я верю, что ты изучал энциклопедию древнего мата.
— А ты сама, откуда это знаешь? Матерные частушки — это не то, что преподают в школе.
— Ты ходил в школу? — удивилась женщина. — А по виду не скажешь.
— Мало ли когда человек начинает непрерывное существование, — почему-то Максиму вдруг страстно захотелось оправдаться. — Зато я в этой жизни 2 высших образования получил и в институте исторической реконструкции работаю.
— А по виду не скажешь, — произнесла те же слова, но совсем другим тоном Ирина. — Я давно уже живу. Помню, что со мной было и чего со мной не было. И все эти хохмочки из прошлых времен.
— Доисторических? — удивился Максим.
— Кто знает, кто знает… Ты со мной дружи, историк, может быть, сгожусь на что… — с грустью сказала Ирина. — Пойдем, а то дитятко там весь исхнычется.
Женщина вдруг посмотрела вниз, потом легко и непринужденно сделала «колесо», на мгновение замерев на руках, продемонстрировав зрителям внизу длинные, стройные ноги и соблазнительную попку.
Народ внизу вытянул шеи, самые впечатлительные вскочили с мест.
— Пожалей людей, — с улыбкой сказал Величко. — Ведь руки до волдырей натрут.
— Главное, чтобы ты, мой милый не натер потом. Подразним мальчиков по полной, если ты не против, — ответила Ирина, крепко прижав его ладонь себе между ног и изгибаясь словно от удовольствия.
Космолетчики внизу просто застонали.
Потом Ирина, довольная результатом, послала обалдевшим космолетчикам воздушный поцелуй и скрылась в дверях, потянув за собой Макса…
Конечников оторвал глаза от текста. Ему просто не верилось, что такое вообще могло быть.
— Чего ночью темной не приснится, — пробормотал он, делая попытку закрыть книгу. Тут Конечникову вспомнились сказки, которые рассказывал долгими вечерами дед: о давно прошедшем Золотом Веке, старинной магии тех времен и долгой жизни людей этой эры.
Взгляд снова зацепился за слова, и Федор, помимо воли продолжил чтение.
…Толика не слишком интересовала жизнь своего школьного друга. Главное было в том, что рядом был человек, который наливал и вынужден был выслушивать подогретые водочными парами бредни неудачника.
— Макс, ну хоть ты меня, вижу, понимаешь, — вел свою партию в дешевом и предсказуемом алкогольном театре Толик. — Я говорю: — «У меня руки золотые»… А он, сволочь, с наглой мордой отвечает: — «По психологическим параметрам вы не подходите на должность наладчика». Я ему: — «Очнись, мужик. Я любую деталь выточу, спаяю, подклею. Да я неисправность, нутром за километр чую». А он мне — «Вы знаете, вот это и пугает. Наладчик должен быть ленивый и сонный. От него требуется спокойно, без эмоций менять блоки и настраивать программы по шаблонам. Хорошо, если у него есть занятие в свободное время, хобби, о котором он постоянно думает вместо работы. Алгоритмы совершенны и человек у нас нужен, чтобы нажать кнопку „ОК“».
Нет, ну ты подумай… Хочешь, как лучше, а тебе отказывают лишь потому, что не умеешь спать с открытыми глазами.
— Ну и чем дело закончилось? — поинтересовался Максим.
— Я и так, и этак, а этот гад говорит: — «Да поймите же вы, наконец, что ваше желание разнообразия, активности напрямую скажется на качестве работы. Вы ведь неосознанно стремитесь наполнить жизнь различного рода приключениями, эмоциональными встрясками, чтобы подчеркнуть свою значимость и нужность. А где вы видели на производстве приключения… У нас не бывает перебоев с запчастями и заготовками. Никогда не бывает необходимости делать что-то срочно, по великой нужде». А я ему прямо в лицо так выдал. «Гнида ты», — говорю, — «казематная. Ты что живешь, что не живешь, все для тебя чурки едино».
— Ну и чего? — спросил Максим.
— А он даже не обиделся, — Толян огорченно вздохнул. — Мужик вроде… Ну, хоть бы голос повысил, выругался, неудовольствие показал. Я бы тогда…
Он сжал свою пухлую ладошку в кулак, скроив на лице непреклонно-волевую, угрожающую гримасу, которая постороннему человеку показалась бы скорее смешной и жалкой.
— Копылов — герой… — иронически произнесла Ирина. — Языком трепать…
— Ирка, молчи! — заплетающимся языком, выдохнул Толян, с грохотом обрушивая кулак на стол. — Не видишь, мужчины говорят!?
— Пойду я тогда воздухом подышу, — сказала она. — А с тобой мы дома потолкуем, когда протрезвеешь…
Женщина поднялась и вышла.
— Давай, давай, дура, — зло пробурчал себе под нос Толян.
— И часто вы так? — поинтересовался Максим.
— А чего от блаженной ждать, которая с призраками болтает…
— Да половина Империи, общается с ними как с живыми, — заметил Макс.
— Оттого все и пизданулись, — Толян снова опрокинул стаканчик, откусил кусок от бутерброда с карбонатом. Помолчав, добавил. — Хорошо вонзилось…
Толик снова обрел благодушно — расслабленное состояние.
— Макс, а ты знаешь, что я даже в Дальней Разведке послужил. Лет тридцать назад…
— Дальней Разведке? — удивился Максим.
— Не в шарашкиной конторе, а в самой настоящей Дальней Разведке. Мы на Глюкранду ходили. Ты знаешь, красота… Планета чистая, нетронутая. Деревья почти как наши. В речках рыба, зверья всякого. А мы на орбите болтаемся. Отряд из четырех разведкораблей со всем своим реквизитом и личным составом, включая начальника экспедиции, доктора геологии Карлушу Хохлушкина.
Тормоз был, доложу тебе… Он за все время, на планету ни разу не опустился. Пока я не заставил… Говорил, что его работа контролировать правильность выполнения процедур подчиненными и своевременно составлять отчеты. Все остальные ему подстать. Глазки в экран, и думают, что это и есть жизнь.
Вот этот весь народ малахольный сидит за своими терминалами, кнопки жмет. А как на поверхность идти — в глазах скука… Не дай Бог душевный покой будет потревожен. Ты бы видел, как они по земле ходили… Или след в след или плавали на антигравах. Ни разу не вдохнули местного воздуха, ни разу не искупались. Зато много спорили, о генокодах и поразительной схожести жизни, удаленной друг от друга почти на 10000 парсек. Смонтировали биолабораторию и все проверяли, как скоро инфузория туфелька в местных условиях загнется. Даже спали в скафандрах.
Как мне многие месяцы, одуряюще равномерные, тупые, однообразные, хотелось, сидя в композитовой коробке корабля на орбите…
— Ну, не тяни резину, Толян, — попросил Макс. — Что ты там учудил?
— Учудил, ох учудил, — довольно ухмыльнулся Толян. — Было в партии четверо рабочих, но какие-то робкие, забитые. Чуть что сразу — а можно?
Можно, епрст… Ну, я их быстро выучил, в чем сладость жизни. Взяли мы из запасов нашей посудины канистру спирта, пару шпалеров и полетели с планетой знакомиться.
Приземлились… От наукарей слышали, что жить на Глюкранде можно. Однако, чего они местным воздухом не дышали? Засомневались… Вдруг какой трабл…
Сначала вмазали для храбрости, страшновато было… Зато потом… Выходим из десантного люгера, никаких кастрюль на головах… Благодать Господня… Солнце, ласковый ветерок, море, песочек белый.
Я Славика и Семена определил костром заниматься, палатки ставить, а сам с Генкой, он парень мировой оказался, полетел за мясом. Короче, подстрелили мы животину, на оленя похожую, привезли в лагерь. И такое у нее мясо, оказалось, доложу тебе, просто пальчики оближешь. А под спирт, вообще зашибись пошло.
Так мы культурно отдыхали, пока наши уроды не приперлись. Им, видишь ли, завидно стало.
Лично Карлуша прилетел. Спрашивает: — «Вы хоть понимаете, что натворили?». А я в ответ, правдиво так, по-простому отвечаю: «А хули? Тут курорт, лучше, чем на Царьградском побережье. Ребятам надо отдыхать или нет?.
Мы уже 8-ой месяц на орбите загибаемся, а вы, наукари, никак не разродитесь».
«С нами», — говорю, — «садись, будем открытие планеты праздновать, имя ей давать будем».
Карлуша аж позеленел. «Вы,» — говорит, — «Копылов, вы даже понять не в состоянии, что вы натворили. Вы — ископаемое, живой питекантроп. Степень вашего невежества непростительна».
Короче… Не хотели, а пришлось. Жилой модуль с орбиты опустили. Нас заперли в карантин… Делали ежедневное просвечивание, кровь из вены качали на генетический анализ. Устроили регулярные полеты в окрестностях, сбор материала…
Если ты думаешь, что они за нас беспокоились, — Толян нервно дернул подбородком, — то мимо… Мне уже потом один лаборант объяснил. Они боялись, что наши микробы перезаразят местных животных.
Ха, да что им будет. Там в море такие туши плавали, больше звездолета. А голосистые… Звука не слышишь, а чувствуешь только, как через тебя волны пробегают. Короче, наши придурки еще полгода там проваландались, даже подмогу с Земли вызывали. Распыляли какие-то там антитела, чтобы местная жизнь иммунитет против меня имела… Это что, я такой зараза? — с глупой гордостью спросил Толян. — А я все это время сидел под замком. Даже свежего воздуха вдохнуть не давали.
Бухта Радости, блин. Каждый день проверяли, не открутил ли я болты на иллюминаторе. Потом, отвезли меня на Кассию и сказали: — «Вот Бог, а вот порог, макаронов пачку, да херов тачку. И наше к тебе полное неуважение. Спасибо, что нам все испортил. Таких как ты, к Космосу на пушечный выстрел подпускать нельзя.
Пошел ты, куда глаза глядят, а нам больше на дороге не попадайся».
Хорошо, пинка ускорительного не дали.
— Ну ты начудил, — усмехнулся Величко.
— Это еще что — продолжил рассказ Толик…
Максим внимательно смотрел на своего давнего приятеля, мысленно представляя его путь от незрелого подростка, переполненного юношеским максимализмом, до старого, битого жизнью, потерявшего извиняющий многое цвет молодости, но оставшимся таким же недоразвитым, как и 60 лет назад.
«На что направлял свои душевные силы человек?» — с досадой подумал Максим. — «Чтобы держаться кретинских представлений о доблести и независимости, которые сложились от желания насолить взрослым? Или он выполнял некую автопрограмму, цель которой, — обеспечить эмоциями на много лет вперед?»
— А было ли у тебя что-нибудь этакое? — аккуратно перевел разговор Максим. — Что душу на старости лет греть будет.
— Состаришься тут… — грустно сказал Толян. — Эту мантру каждый час передают, вместо сигналов точного времени.
Раньше как было, — человек стареет, мудреет. А теперь… В окно глянешь, — на соседнем доме мантра. На притолоку посмотришь — и там она красуется.
В церковь придешь — накорябана рядом с «Отче наш». Даже на цветнике перед аэропортом и то эту надпись из пионов высадили. Все 12 слов. Не дадут состариться…
— Ну, а что уже сейчас греет? — проникновенным голосом спросил Величко.
Толян подозрительно посмотрел на приятеля, проверяя, не издевается ли он… На лице мелькнуло ясно видимое сомнение: — не стукачок ли старинный друг, из последних сил выполняющий план по «закладке» недовольных.
Но поскольку рассказ о самом козырном приключении входил в либретто пьяного моноспектакля, Толян решился.
— Ой было, Макс, было. Вот здесь, — он показал на правую половину лба, — наискосок должен был быть глубокий шрам. Сантиметров 10 в длину…
Случилось это так. Меня прибило к строителям. Они подземный туннель для скоростных поездов строили. От Царьграда, до места чуть западнее Владимира. Смекаешь, о чем я?
— Не, не въеду, — сказал Максим, — хоть убей.
— Эх ты, ботаник… Город они там восстанавливают мертвый. Хотят сделать его таким, какой он был до Большого Голода.
А дорога нужна для экспресса, чтобы наш Даня мог за полчаса из дворца на историческую родину метнуться.
— Ни хрена себе, — изобразил удивление Максим. — Ну, этот может себе позволить…
— Да ладно, нормальный он мужик. И баба у него…, - Толян замолчал, мечтательно прикрывая глаза. — Не чета этой корове Ирке. Ирка — она просто дырка, блин подделка дешевая. Оттого и терплю, что похожа…
Короче. В один прекрасный день взбрело в голову госпоже императрице на работы посмотреть.
А джихан так удобно придумал: садишься в поезд весь такой старый и допотопный с виду, и за полчаса ты из края долгого лета попадаешь в северную замороженную страну. Туда, где солнце выглядывает из облаков не каждый день, а зимой ложится снег.
Там он выходил на тихом перроне, в подземном пункте прибытия, очень похожем на станцию метрополитена, переходил на «конечную» какой-то «серой ветки» в древней транспортной сети.
А потом ехал на таком же допотопном поезде, куда ему надо, и думал, что на две с половиной тысячи лет назад попал прямо из своего цареградского скворечника.
Ребята говорили, что восстановили только подземелья, вестибюли станций, да часть города в центре. А остальное пока что просто нарисовано проекторами. Сам я не был, не видел. Нас дальше «Царьградской», это мы так место, куда поезд из нашего тоннеля приходил, обозвали, не пускали. Но не суть. Так вот, — сказал Толян. — Я отвлекся, чтобы ты лучше понял всю диспозицию. Небось, и не слышал о таком?
— Да так, как-то краем уха, ничего конкретного.
— Эх, Макс, не рубишь ты ничего в нынешней жизни.
— А ты чего, уже срубил? Оттого у тебя шрам должен был быть на полголовы? — пошутил Максим.
— И руки без пальцев, — добавил Толян. — Тогда мне и пальцы оторвало. То, что потом их отрастили, хорошо, но что вот башку мне залатали, так, что ничего не осталось — это, конечно непростительно.
— А чего так? — удивился Максим.
— Кому такое понравиться может?
— Мне, — без улыбки ответил Толик. — Как память о самом главном событии моей никчемной жизни.
— Толик, ну ты ходишь вокруг да около. Не тяни.
— Слушай и учись, — он, и продолжил уже серьезно. — Однажды, когда мы уже закончили работы и занимались тем, что устраняли мелкие недоделки, к нам пришла она. Императрица Рогнеда. И пускай она оделась совсем просто, работая под обыкновенную секретаршу, все узнали ее. Мы ведь все визию смотрим. А четверка мордоворотов из Теневого корпуса совсем ее выдавала.
Она попросилась — возьмите в рейс до «Царьградской». Бригадир репу почесал, поразмыслил, согласился. И действительно, почему бы и нет. Команда отправляется из 8 человек на мелкие работы, места полно. Почему бы не сделать приятное супруге нашего государя — императора? Она потом, наверное, и не вспомнит, зато, если откажешь, наверняка не забудет. У них у всех на обидки мелкие долгая память.
А потом, она такая красивая. Глаз не отвести. Просто рядом постоять — и то праздник.
Бригадир позаговаривал ей зубы, пока ребята срач из салона выгребли. Посадили Рогнеду с охраной в вагончик, полетели.
А ты знаешь, Макс, вагончик действительно летел, не касаясь стенок тоннеля в кольце из энергетических полей.
Вагончик такой неказистый был с виду: лавки дерьмантиновые, обшарпанные, поручни потертые, полы из какого-то несообразного материала, все исшарканные. На стенках ребята слова разные написали. Даже неудобно было перед ней. А императрице хоть бы что. Сидит и улыбается чему-то про себя.
Парни сначала сидели, как аршин проглотив, шевельнуться боялись, потом, увидели, что императрица закурила, тоже потянулись к куреву, расслабились, стали переговариваться шепотом. Потом вовсе по углам разбрелись, байки травить, да ржать как кони стоялые.
Мы уже половину дороги проехали, когда в кабине заревела сирена, замигали красные огни.
Наш машинист, схватился за рукоятки, включил защиту на максимум. Закричал: — «Всем в кресла, немедленно пристегнуться. Дисторсия поля». Проекторы в стеклах погасли. А там — сплошное серое марево. Скорость была громадная, ведь поезд за полчаса до Москвы доезжал. Заслонки, выползли, закрывая окна.
Мне потом объяснили, что какой-то гад на перегоне испортил индукторы. Ну, мы все — кто просто не успел, кто не допер сразу. Рогнеда эта, сразу видно бывшая амазонка, не заставила повторять дважды приглашение.
А перекос полей это такая адская штука. Поезд просто закручивает, плющит, забивает в стенку так, что одно мокрое место остается. Вот и нас шваркнуло.
Толян нервно плеснул в стакан водки и выпил залпом.
— И что было дальше? — спросил Максим.
— Шарахнуло так, что я ненадолго потерял сознание.
Вагон развернуло, и он несколько метров тоннель поперек пахал. Понятно, голова и хвост в дым… Гавриков моих из бригады просто размазало. Царство им небесное. Всю охрану императрицы поубивало. Они ее своими телами прикрыли. Когда я очнулся, Ганя эмиттеры поля заливала из огнетушителя. Увидела, что я жив, обрадовалась. Подскочила, маску дыхательную на лицо надела, чтобы не задохнулся.
— Я говорю — «Спасибо, твое величество, но все равно нам хана».
— «Пока не умер — сражайся», — коротко бросила она.
И снова тушить.
Вагон разогрелся как духовка, излучатели поля горят, а она знай, белой струей из баллона лупит.
Меня как подкинуло. Я тоже схватился за огнетушитель. Это уже потом я почувствовал, что в башке железяка, а пальцы раздавлены.
Знаешь, страха не было. Было даже как-то весело. Когда гореть перестало, мы подумали, что все в порядке, справились. Наступила передышка. Огляделись мы. Вагон перекорежен, стойки смяты, пол горбом, кресла выдраны.
«Легко отделались», — подумал я. И только я так подумал, что-то грохнуло, и тоннель начал оседать. Силовой генератор работал, но защиту все равно сминало, вагон плющило. Вот тут и прошлось мне вспомнить все, чему научился: как аварийные опоры ставить, как муфты резьбовые на них крутить… Без инструмента, раздробленными пальцами…
Ты, Макс, не поверишь, но ту опору, что вчетвером ворочали, я один поднимал.
Рогнеда, даром что императрица, помогала мне, при этом ругалась так, что я в жизни такого забористого мата не слышал…
Вагон просаживался, потолок со страшным скрежетом придавливало к полу. Я работал как проклятый. Опоры гнулись как спички, но я успевал ставить по две новых, вместо одной сломанной. Их снова сгибало, крепчайший композит, из которого они были сделаны, с грохотом ломался.
В меня куски отлетали. Я даже не чувствовал. Внутри был какой-то восторг. Я знал, что все получится, несмотря ни на что. Такого со мной не было ни до, ни после…
Толян вздохнул. Некоторое время помолчал, опустив глаза.
— Недаром я старался, — продолжил он, — остался в раздавленном вагоне кусочек метр на полтора, где можно было даже сидеть.
Она увидела, что я кровью истекаю, не побрезговала, оторвала подол от платья, замотала мне руки и голову.
Потом попыталась вызвать спасателей, но почему-то связи не было.
Представляешь, глубина полтора километра, выбраться наверх невозможно, тоннель обвалился спереди и сзади.
Толян вытащил сигарету, прикурил.
— Знаешь, — сказал он, — мы просидели почти в обнимку несколько часов. Один фонарь, маски на лице, жара. Раны болеть начали. Я плыву, а она уговаривает меня держаться. Расспрашивает про жизнь, рассказывает о себе. А она, ты знаешь, красивая до дрожи. И одежда на ней — сплошная прореха. Грудь видна, ноги. А она нисколько этого не стеснялась. Был бы целым, ну хотя бы не таким поуродованным, точно бы положил ее под себя. Императрица была бы не против. В то утро я был ее героем. Вот так вот.
Толян смял недокуренную сигарету и продолжил.
— Потом Ганя сказала, что помощь идет, но спасатели вынуждены двигаться от поверхности, потому, что в тоннеле заложены мины. Не она была целью диверсии. Те, кто все это устроил, хотели, чтобы он, джихан, очертя голову кинулся в развороченный тоннель. И подорвался бы…….
Рогнеда много мне про него рассказала. Что он одинок, что его никто не понимает, даже порой она. Я это уже плохо помню, сознание временами уходило. Но одновременно с этим было так хорошо… Если бы я умер тогда, наверное, было бы лучше.
Толик снова закурил.
— Да, — в задумчивости сказал Максим. — Вот какая сказочка. Чем же все кончилось?
— Очнулся я оттого, что где-то рядом стучали отбойные молотки. Плазменные горелки они выключили и копали по — старинке. Потом был врач, зимний воздух, лучший госпиталь… Прием у императора, орден, перевод в второй имущественный класс… Я больше не видел ее, кроме как в новостях. А дальше никчемная, пустая жизнь и эта вот пиявка — мозгокрутка Ирка. Как будто и жил всего пару часов.
На сигнальном браслете Толика в тоже мгновение загорелся красный огонек. Толик не веря своим глазам поднес сигнальный браслет ближе, снова взглянул на устройство. Огонек индикатора медленно и плавно изменил цвет на зеленый.
Толик обратил взгля дна Максима В глазах появилось слезливое, молящее выражение.
— Макс, будь человеком, найди ее. Я так боюсь, что она не вернется.
Максим подошел к оператору обслуживания, взял водки, минералку и салат на закуску. Он поставил все это на стол, похлопал совсем раскисшего приятеля по спине и пошел искать Ирину.
Подруга Толика сидела этажом ниже на террасе закусочной. Она расположилась в углу, потягивая охаянный ею коктейльчик из меню распределительного автомата.
— А, это ты, историк, — иронически сказала Ирина. — Пришлось вспомнить навыки психотерапевта?
Ее глаза говорили совсем другое. «Брось возиться с дураком» — говорили они. — «Неужели ты не видишь как я хочу тебя».
Ладонь Максима, касавшаяся теплого и влажного лона это красивой, привлекательной женщины, запульсировала от соблазна снова прикоснуться к ней там.
— Только за деньги, — в тон ей ответил Макс.
— Однако ты пошел меня искать.
— Интересно, а как вы обходитесь, когда нет посторонних?
— Обходимся… — ответила она.
— Ты приползаешь или он?
— Обычно он. Закажет подарок подороже, возьмет шампанского, цветы и приходит мириться. Так и живем.
— Скажи, а часто у него загорается на браслете красная лампочка? — спросил Максим.
— Бывает, — ответила Ирина. — Он слишком жалеет о несбывшемся.
— А у тебя? — спросил Максим.
— Издеваешься? — с усмешкой ответила женщина. — Зачем же я столько трачу на себя…
— Ну да, конторы духовного развития, как аналог средневековой торговли индульгенциями. Оттого и дерут три шкуры со слушателей…
— Макс ты не думал о визите ребят в серебристых шлемах? — спросила Ирина.
Вдруг, острое чувство опасности кольнуло Максима. Он поднял глаза и увидел, как на специальную посадочную площадку на крыше космопорта опустился малый десантный люгер, раскрашенный в характерные для Теневого корпуса цвета — черный и серебристый.
Максим хоть и не знал за собой грехов, но на всякий случай взглянул на браслет. Лишь после этого он почувствовал себя более-менее спокойно.
— Страшно? — с насмешливой улыбкой поинтересовалась Ирина. — Не за Толиком ли моим любезным прилетели?
— Пойду, проверю, — сказал Максим.
И, несмотря на холодок, который в засел в желудке, направился к подъемнику.
— Ну, сходи, — уже не таким издевательским тоном сказала она. — Пожалуй, и я с тобой пройдусь.
Они поднялись в зал ресторана, где шлемоголовые крутили руки Толику.
Делали они это все безо всякой злобы, спокойно и отстраненно. Толян вырывался и орал как недорезанный поросенок: — «Пустите меня душегубы, ироды. Я жить хочу».
На бойцов Теневого корпуса эти крики не действовали.
Они повалили орущего как свинья мужика, и, несмотря на то, что он катался по полу, пытаясь сбросить с себя шлемоголовых, солдаты технично обездвижили пьяного и надели на него наручники.
Толян перестал вырываться и лишь только со смертной тоской повторял: — «Я ни в чем не виноват. Это ошибка».
— Что здесь происходит? — спросил Максим казенным, протокольным голосом. — Кто командует операцией?
— Второй лейтенант Горюнов, — командир группы захвата подошел к Максиму. — В чем дело?
— Владимирский институт исторической реконструкции. Младший научный сотрудник отдела визуализации Максим Величко.
— Что здесь надо ВИИР? — с холодным спокойствием поинтересовался командир, внимательно проверив документ визуально, считывателем и сверив по базе данных.
— Господин второй лейтенант, данный субъект, представляет собой определенную ценность для моей организации как носитель уникальных данных.
Максим говорил это медленно, спокойно, безразлично, так, как и требовалось говорить это шлемоголовым, чтобы они поняли.
— К вашему сведению этот субъект в течение 3 месяцев регулярно выходит на показатели соответствующие тяжелому мыслепреступлению.
— Это лишь подтверждает правдивость моих слов. Как учит нас историческая психология, эмоциональные мыслепреступления вызываются прорывом в подсознательное атавистических психотипов.
— И что прикажете мне делать с этим субъектом? — также равнодушно поинтересовался офицер.
— До анализа материалов прошу этого человека не трогать. А дальше его пристроят к месту… Или мы или вы.
— Я не могу позволить, чтобы объект, совершающий опасные противоправные действия разгуливал в общественных местах и сеял психическую заразу.
— У него есть жилье, находящееся в малолюдном районе Гелиоса. Выбираться оттуда до решения вопроса ему совершенно невыгодно.
Лейтенант прикоснулся к уху, где был скрыт динамик, принимая директивы прослушивающего разговор оперативного дежурного.
— Хорошо. Пусть субъект немедленно отправляется домой и находится там до решения, которое мы просим вас предоставить не позднее 14 стандартных суток с момента переговоров. Также прошу учесть, что временная отсрочка выполнения правоохранительных процедур это не освобождает его от необходимости привести собственное эмоцииональное состояние в порядок.
В противном случае, при изменении ИПС больше чем на 15 единиц от допустимого или же при задержке решения вопроса он будет нейтрализован, несмотря на все пожелания ВИИР.
— Благодарю вас, — ответил Максим. — А теперь отдайте мне этого человека.
— Павлов, освободить…
Шлемоголовые сняли наручники с Копылова и оставили зал ресторана. Они прошли мимо Максима, равнодушно глядя в пространство спокойными, ничего не выражающими глазами.
Солдаты Теневого корпуса погрузились в свою бронированную коробочку и взлетели с крыши. Замерев, стояли все: от Толяна, который только что канючил и плакал, чтобы его оставили в живых до оператора обслуживания, белым пятном маячившего в дверях каптерки.
Когда тень люгера скользнула по стеклам и серебристо-черная машина быстро ушла в сияющую лазурь неба, напряжение отпустило.
— Макс, я тебе… — начал Толик.
— Потом поблагодаришь, — опережая возможные словоизлияния с его стороны. — Молча садись в такси.
— Ира, ты со мной? — с надеждой спросил Толик.
Она с ужасом покачала головой, прячась за Максима.
— Эх, сука… — горько сказал Толик.
— Марш домой, — рявкнул Максим. — Я за тебя, урода, поручился. Мантру читать по 4 джапы в сутки.
— Да-да, конечно, — испуганно согласился его приятель…….
— Когда проспишься, я заеду считать с тебя данные.
— А твой рейс? — поинтересовалась Ирина.
— Подождет, — отрезал историк.
Максим с удовольствием избавился от воняющего смертельным страхом, нездоровым телом и алкоголем приятеля. Он подошел к оператору ресторана, жестом показал, что хотел бы с ним поговорить приватно.
— Что случилось в мое отсутствие? — спросил он, когда они остались наедине.
— Ваш приятель начал впадать в тоску. Он что-то бубнил, пропускал стопку за стопкой. Потом вдруг увидел, что индикатор на сигнальном браслете медленно меняет цвет. Это была не просто мгновенная вспышка, а плавный, необратимый переход. Ваш Анатолий побледнел, зачем-то хлебнул водки прямо из бутылки, и кинулся ко мне, требуя фольгу.
— Зачем? — удивился Максим.
— Вот и мне это непонятно. Если бы он просил листовой паразол, чтобы завернуться в него как в кокон и нарушить поток излучаемой мозгом волны, это могло бы немного затруднить пеленгацию…
— Вы дали ему фольгу?
— Я поинтересовался — зачем? Он стал колотить браслетом по стойке, по полу и столам, крича нечто непотребное про холуев и джихановских задолизов.
— Понимаю… На орбитальной станции сигнал запеленговали, и ближайшая свободная группа шлемоголовых свалилась нам на головы.
— Скоренько это у них… Вы знаете, при всем моем уважении к императору, развоплощать живого, пусть даже такого недоделанного, только за то, что…
— Советую вам никогда не задумываться об этом, — произнес Максим, делая запечатывающий жест на губах.
Сервисмен кивнул…
Максим вышел на террасу. Было жарко, но его по-прежнему бил озноб. Мысли невольно возвращались куполообразным антеннам мыслепеленгаторов на орбитальных спутниках наблюдения, способных определить положение любого источника с точностью до полуметра…
— Боже мой, как такое вообще могло быть? — пронеслось в голове Конечникова.
В нищие времена Семицарствия невозможно было даже представить себе, что человека можно было бы убить за его настроение. Конечников почувствовал, как ему не хватает Лары. Она бы обьяснила ему, все тонкости того времени.
Федор погрузился в размышления. Он подумал, что любой из его знакомых, да и он сам закончили свою жизнь в подвалах Теневого Корпуса. Золотой век оказывался на поверку совсем не таким, как он его представлял.
Конечников повернулся к окну и стал глядеть на пейзаж. Даже теперь, когда, он знал, что это имитация, вид не перестал быть от этого менее привлекательным. Как хорошо было бы ускользнуть туда от мерзости реальной жизни…
Конечников вспоминал видение, показанное призрачной эланской девушкой, задаваясь вопросом, когда это было, до или после? Что было сначала, а что потом? Хватали без причины и казнили раньше, чем стали выдумывать поводы или же сначала власть стеснялась отправлять на тот свет, не обосновав для видимости законности хотя бы преступного намерения……..
Федор так сидел довольно долго. Он взглянул на сигнальный браслет и увидел, что часы его дорогого коммуникатора, который чудом пережил тот злополучный день, когда Конечникова размазало по корабельной переборке, остановились без всякой причины.
Конечников вздохнул, выматерился и полетел в рабочую залу хранителя. Профессор Огородников отсутствовал. На табло горели цифры 15–44. Это означало, что уже прошло время обеда, и день неуклонно клонился к вечеру. Внезапно Федор увидел, как мигнула цифра в секундном разряде на экране сигнального браслета, увеличив значение на единицу. Он ждал примерно минуту, прежде чем это случилось еще раз…
— «Дела», — подумал Федор. — «Странное подземелье…».
Конечников проехался в своем инвалидном кресле по рабочему залу хранителя — свалке ненужного, старого хлама, который нормальные люди выбрасывают.
Его рука вдуг дрогнула, и на повороте кресло задело стопку книг и тетрадей. Это добро с грохотом обрушилось на пол. Федор выругался про себя по поводу старого маразматика, который устроил непроходимый бардак, развернулся и стал собирать с пола упавшее барахло.
Конечников с сожалением подумал о том, что руки его действительно не слушаются. Он стал придумывать оправдание для себя и даже вывел, что перед неловким маневром в пальцах появилось что-то похожее на то, когда Лара пыталась заставить его перерезать вены.
Внезапно он увидел в одной из тетрадей компьютерный диск той самой модели, читаемой его древним компьютером. Сердце забилось от волнения. «Это мое» — подумал Федор.
Он на автомате пихнул за спину и тетрадь и диск, остальное барахло он сложил на место, старательно придав предметам положение, близкое к первоначальному.
Он вернулся обратно и продолжил смотреть в окно, где раннее утро никак не могло стать днем.
В голове у Федора была каша. Он пытался переварить события почти 3 тысячелетней давности, понять логику поступков людей.
Конечников снова раскрыл книгу, на этот раз несколько дальше места, где несчастный, непутевый Толик отправился домой, чтобы, трясясь от пережитого страха замаливать грехи.
… Подруга Толика в совершенстве знала искусство любви, заставив Максима почувствовать совершенно запредельное удовольствие, без потери семенной жидкости. Потом Ирина, утомленная многочасовым трахом, удовлетворенная и расслабленная, поднялась с кровати. Она была очень хороша и с удовольствием показывала свое юное, ухоженное тело. Ирине, как понял Максим, было 350 лет, но выглядела женщина потрясающе. Голой, как и была, не стесняясь Величко, Ирина направилась на кухню.
Видимо любовница Толика решила усилить произведенное горячим и долгим сексом впечатление, показав, какая она хозяйка. Но наметанный взгляд бывшего психиатра совершенно четко отметил чего ей это стоило. Максим подумал что такие тетки обычно отправляют готовить сьестное мужчин…
Когда страсть оставила Максима, все вокруг снова стало выглядеть совершенно отвратным. Его окружало скопление мебели и вещей, какие-то немыслимые тряпки, перья, стразы, блестки, горшки, вазы, бутылки и побрякушки. Все это было красиво какой-то варварской красотой, которую историк, хоть изучал эти периоды…
Конечников понял вдруг, как он ошибался, думая, что ничего не меняется. Совершенно невероятные сроки жизни людей, далеких от правящей, почти бессмертной элиты потрясали воображение.
«Неужели это все — правда?» — подумал Федор. — «Но как, черт возьми, как? Что это за мантра такая?» Конечников снова взял в руки книгу. Возможно, она скрывала в себе эту самую возможность прожить не одну человеческую жизнь, сравнявшись с Управителями в главном — феноменальной долговечности.
В дверь деликатно постучали.
— Господин, разрешите войти? — попросился Хранитель.
— Войдите, — разрешил Федор.
— Осмелюсь доложить, — сказал Огородников, появляясь в узенькой щели между косяком и полотном двери, — половина пятого. Мы планировали в это время закончить.
— Ах, да, конечно, — ответил Федор. — Милейший Аркадий Константинович, ни коим образом не хочу нарушать ваши планы. Хотя, право же, чтение оказалось весьма занятным.
— Рад, что был Вам полезен, — сдержанно поклонился хранитель.
«Чтоб ты мантру-обманку нашел, тупая скотина» — подумал он.
Конец 13 главы
Профессор Огородников, по всей видимости, не хотел постояно принимать у себя неприятного человека, стесняющего его свободу. Оттого он и предложил взять Федору книгу с собой.
Виктория отсыпалась сегодня дома после 2 утомительных ночей. У Федора в запасе был вечер и весь следующий день. Он распорядился, чтобы ему быстренько организовали в палате сейф и вернули табельное оружие. Полковник, который, как всегда понимал с полуслова, выполнил все в точности без вопросов, а заодно и настоял на других мерах безопасности. Конечников, скрепя сердце согласился. Потом он неоднократно пожалел об этом — процедуры превратили остаток вечера в сплошной содом.
Пост сестры — сиделки был переведен в помещение по соседству, которое срочно освободили от больных. В палате Конечникова спешным образом смонтировали специальное оборудование, которое активировалось сигналом от датчиков или с пульта, делая палату — люкс в неприступной крепостью. Для этого пришлось основательно побеспокоить и самого Федора.
Изгнанный, Конечников мешал всем, путешествуя по месту приготовлений и округе на своем кресле, играя роль раздраженного барина.
Он, подражая отцам командирам, на которых за время службы предостаточно насмотрелся, внимательно надзирал за ходом эвакуации соседней больничной палаты, вывозом коек, тумбочек, шествием больных и раненых, давая ценные указания и внимательно следя, чтобы они неукоснительно выполнялись.
Особист, которого Федор избрал основным объектом своего начальственного давления, внимательно проверял ход работ по сверлению толстенных стен здания имперской постройки и созданию вокруг палаты люкс охранного периметра с выводом сигнала тревоги через радиоканал в помещение охраны.
За окнами собиралась гроза, где-то далеко погромыхивали раскаты грома. Теплые порывы ветра врывались в открытые окна. Голубоватый свет газоразрядных ламп, неестественно четко вырисовывая контуры предметов, подчеркивал нереальность происходящего. Настроение у людей было взвинченное, нервное, возбужденное… Работа делалась быстро, резко и только офицеры особого отдела не давали разгореться скандальной склоке между пациентами, медсестрами, рабочими.
Сами офицеры терпели сбивающее с толку руководство Конечникова только из-за четких распоряжений своего командира относительно въедливого, педантичного и дотошного господина из палаты — люкс.
Люди старались, как могли. Масштаб проведенных мероприятий впечатлял.
Но опасная тропа самозванства требовала неукоснительного выполнения своей роли. Честно говоря, Федор вошел во вкус, почувствовав, как это приятно и легко говорить любые глупости, требуя внимания и послушания, как легко потакать своим эмоциям и ничего не желающему понимать эгоизму, когда вокруг столько людей, готовых услужливо прогнуться.
Когда, наконец, Федора оставили в покое, он испытал нечто вроде раскаяния. Федор долго разглядывал себя в зеркале, изучая, что за человек смотрит на него из-за отражающей свет поверхности. Потом Конечников плюнул на самоедство и устроившись поудобнее в постели принялся за чтение.
…Максим поражался, какой разительный контраст составляли внешняя парадность Ирининого дома с внутренним пространством, больше на пыльную свалку старого, ненужного хлама.
Настоящего рванья, конечно, не было, но барахло в таких количествах превратилось в пропыленную, однородную массу, которая за долгое время обрела монолитную цельность. Максим вздохнул и сел на кровать.
Ему неприятно было находиться в этом гибриде склада и помойки, которым был дом подруги Толика. Историк раздумывал, не вызвать ли такси и переночевать в гостинице, пока не стало слишком поздно.
Вскоре из прохода донесся какой-то неясный шум. Максим выглянул из дверей. Ирина катила столик на колесиках, на котором позвякивали тарелки с нарезанными на скорую руку бутербродами, пустые стаканы и стопки, бутылка коньяка и кувшин с соком.
— Заждался, милый? — спросила она, целуя его.
Поцелуй вышел робкий, неуверенный, точно побыв 20 минут вдали она потеряла право это делать. Хотя Ирина совсем не ошибалась. Максиму прикосновение ее губ показалось неприятным.
— Сижу вот, изучаю культурные пласты, — сказал он.
Ирина смутилась.
— Я тут почти не бываю, а у автоматики не получается с этим справиться, — попыталась оправдаться она.
— Ну, еще бы. Тут работы на роту андроидов, — усмехнулся Максим.
— Пойдем на террасу, — предложила хозяйка.
— Пойдем, — согласился Максим. — Только вот оденусь.
— Какая разница, — сказала Ирина. — В округе на десятки километров никого нет. А глайдеры с людьми почти не появляются. За все время это случилось раза три — четыре.
— Хорошо. Сольемся с природой, погреем свои косточки после холодов.
— У вас там сейчас зима, правда? — спросила Ирина.
— Ты ведь про другое хотела спросить?
— Да, — потупив глаза, ответила она.
— Ждет ли меня кто-нибудь во Владимире?
— Да, — согласилась Ирина, отвернув лицо.
— Скорее всего да, — признался Максим. — Обычная история.
В его сознании мелькнули быстрые картинки постельных баталий с Ксенией, секс ради секса, маленькое дозированное безумие ради здоровья и душевного спокойствия. Потом подумалось, что Мара, хоть и не умела выражать свои мысли словами, но чувствовала больше привязанности к своему хозяину, чем его партнерша.
— Ничего другого я и не ожидала, — сказала Ирина, взяв себя в руки. — Пойдем, перекусим.
— Вообще-то это моя кошка, — пояснил Максим. — Хотя и подруга есть тоже.
— А, — только и сказала Ирина.
Больше к этому вопросу она не возвращалась.
Устроясь на открытой террасе, они раскрыли шезлонги и принялись глядеть на закат, вначале хлопнув по паре стопок коньяка для того, что бы избавиться от неловкости, которая наступила после того, как страсть была удовлетворена, а новое желание пока не возникло.
Вдали мерно рокотали волны прибоя, разбиваясь о береговые скалы, шумел лес, мягко налетал ветерок. Местное светило, звезда Эпсилон Короны Бореалис, более красная, чем земное Солнце заливала все вокруг густым, нереальным, оранжевым светом. Колдовской свет и действие алкоголя сделали свое дело.
Внимательные, просящие глаза и смешные попытки новой знакомой понравиться, снова показались Максиму привлекательными. Он даже стал ловить себя на мысли, что с удовольствием занял бы ее большой рот с пухлыми губками делом прямо здесь, под темнеющим небом, горящим на севере невероятно огромным заревом заката.
— Ты ведь — охотник? — спросила Ирина, раскидывая руки и выгибаясь, впитывая в себя плотные, осязаемые оранжевые лучи.
Максиму показалось на мгновение, что он спит или бредит, словно это когда-то было в его жизни. А раз так, ему нет необходимости снова влезать в эту ловушку, раз урок получен и усвоен.
— Да, я сотрудник отдела визуализации. Мне не нравится, когда меня называют охотником.
Максим почувствовал, что ведет разговор не туда, раз уж он хочет снова использовать манящий сочными губками рот Ирины. Но почему-то чувствовал необходимость противоречить, словно упрямый школьник.
— Извини, — ответила ему Ирина. — Но это ведь так похоже. Вычислить, отыскать, уговорить отдать.
— Мы не забираем, — возразил Максим.
— Охотник должен так расположить к себе человека, чтобы у него возникло желание поделиться своими воспоминаниями.
— А что в это такого? — удивился историк.
Он просто делал свою работу, совершенно об этом не задумываясь. А по словам Ирины выходило, что индуктор — носитель воспоминаний отрывал от себя нечто ценное, с болью расставаясь с частью себя самого.
— Понимаешь, как это тяжело… Вспоминать…
— Отчего? — возразил Максим как можно более убедительно. — Когда мне делают сканирование, я не просто любуюсь картинками из прошлого, а наблюдаю причины своих поступков, учусь понимать себя, духовно росту.
Максим опять противоречил, осознавая, что причина, заставляющая его это делать — элементарный страх. Он боялся вдруг начать смотреть на мир так же, как она. И пусть женщина говорила это, чтобы получить немного элементарной жалости в виде дополнительного сеанса наполнения ее «чихательных и пихательных» отверстий, вред, наносимый этой теткой позиции спокойного, ровного созерцания жизни был налицо.
— Я не об этом, — возразила Ирина. — Видеть свои давно прошедшие дни, близких людей, заново осознавать потери… Да и все это… Раз забыто — значит так надо. По крайней мере, мне. А на общественную пользу я плевать хотела. К тому же это, наверное, похоже на медицинское обследование — дышите — не дышите, смотрите — не смотрите.
— Да нет, что ты, — возразил Максим. — Скорее на фотосессию.
— А не хотел бы ты попробовать это со мной? Раз уж удостоил такой честью даже Толика… — задорно улыбнувшись вымученной улыбкой, предложила она.
— Охотно, — согласился он, надеясь защититься от нее сосредоточась на выполнении отработанного множеством повторений сеанса сканирования глубинной памяти.
Максим спустился вниз и извлек объемистую машинку меморидера. Аппарат сразу же добавил ему уверенности.
— Я готова, Макс, — сказала Ирина, когда историк снова появился на террасе. — Что я должна делать? Двигаться?
Женщина пошла на него походкой подиумной дивы, скрестно ставя ноги, подняв руки к волосам, пронзая мужчину пристальным недобрым взглядом.
— Или может мне лечь? — предложила она, опускаясь на пол.
— Достаточно просто сидеть и ни о чем не думать. Главное — надо закрыть глаза и не открывать пока все не кончится, — сказал Максим.
— Хорошо, — ответила Ирина.
Она опустилась в шезлонг и закрыла глаза. Пальца Максима забегали по клавиатуре меморидера, выводя его в рабочий режим. Из темной линзы объектива появился луч света и уперся в переносицу женщины, придав лицу неживой зеленоватый оттенок.
Через некоторое время сканер показал, что нужный участок памяти найден. Воспоминания не хранились в мозге, однако, легче всего было добраться до них, имея непосредственный контакт считывающего луча с телом. Машинка, конечно, сильно врала из-за высокого уровня помех, но для первичной оценки материала, получаемых ей картинок было вполне достаточно.
Максим иногда и сам видел, что происходит в сознании обрабатываемых им людей, но тут, к своему стыду поймал только световые пятна, невнятный гул и обрывки раздраженных мыслей. Женщина сидела спокойно, лишь пару раз она смахнула слезу, которая некстати набежала на ресницы.
— Ну, как, все получилось? — спросила она, когда все закончилось.
— Отлично, — ответил ей Максим. — Модуль памяти полный.
— Ты сам видел что-нибудь? — с напряженным вниманием спросила Ирина.
— Так, почти ничего. Воспоминания становятся доступными после обработки на компьютере размером с этот остров.
— Значит, ты ничего не видел из того, что я тебе показала? — разочарованно спросила Ирина.
— Да, — неизвестно чего застыдившись, ответил Максим. — Потом это можно будет смотреть как визию.
— А мои мысли и чувства? Ты тоже их испытаешь?
— Компьютер эти данные преобразует. Интенсивность отображается на специальных шкалах в виде символов, мысленный диалог озвучивается, — почему-то Максим почувствовал себя полным ничтожеством.
— Ну-ну, — неопределенно сказала Ирина, гадливо поморщилась, отвернулась, подошла к столику и хлебнула добрый глоток коньяку прямо из бутылки. Я ему всю душу, а он… Пошел вон, бесчувственное животное…
… «Однако», — подумал Федор, закрыв книгу… — «Похоже, в те времена люди только и занимались тем, что выясняли отношения, болтались без дела, трахались с кем попало, и выполняли странные, ненужные действия».
Все, что он прочел очень было похоже на то, о чем говорилось в кратком курсе истории который он учил. Всесильные правители жестоко подавляли инакомыслие среди своих подданных. Придавленные невыносимым гнетом люди или сходили с ума или уходили от реальности в работу, пьянку или распутство.
Конечникову стало неприятно. Он подумал, что ковыряется в идеологически выдержанном дерьме писак времен Первой империи, которые валяли в грязи и выставляли идиотами честных и простых людей. Он решил было убрать роман с глаз долой, но упоминание хранителя о сокрытых в древних книгах заклинаниях вечной жизни заставили Федора возобновить чтение.
Он пропустил немного текста, полагая, что мантра бессмертия не встретится среди описания разборок между героями после случки и перелета на допотопном звездолете с окраины Империи на центральную планету.
… Здание института исторической реконструкции — огромный черный куб высотой в двадцать этажей располагался у дороги на Мертвый Город. Когда-то это местечко называлось Лакинск и было пригородом Владимира. Но нынешний «Владеющий Миром» недотягивал до своих старых границ многие километры, оттого город был отделен километрами почти непроходимого леса.
С верхних этажей ВИИРа были видны редкие огоньки в центральной части города, да выхваченный лучами из кромешной тьмы золотой купол храма над Клязьмой.
Кабинет Максима был освещен лишь свечением монитора и включенной вполнакала настольной лампой. Историк, сидя на столе, любовался далекой искоркой за окном, чудом, построенным в незапамятные времена, сочной желтой звездой в океане ночи, с удовольствием вдыхая холодный воздух, веющий от раскрытого окна.
На терминале медлено двигался вправо столбик датчика выполнения работы показывая, ход расшифровки данных суперкомпьютером института. Степень загрузки огромной машины при выполнении таких операций была предельной, поэтому сотрудникам разрешалось переносить эти работы на вечерние часы, для рационального использования вычислительных ресурсов.
Сегодня данные конвертировались довольно быстро, что говорило о том, что историк, скорее всего, один во всем комплексе. Компьютер пока не требовал вмешательства и Максим делал все, чтобы не грузить себе мозги, расслабляясь насколько это возможно.
Он перепрыгнул в кресло и, сильно оттолкнувшись ногами, доехал на нем до стены, к кожаному диванчику. Максим перебрался туда, устроился поудобней, разглядывая весь свой кабинет.
Помещение недотягивало до стандарта принятого для средних чиновников, однако в нем было все необходимое.
Как было заведено во всех офисах Империи, кроме 3 персоналок, батареи ридеров, письменных и рабочих столов, полок для книг, сейфа повышенной надежности, чайника и микроволновой печки, на рабочем месте, в качестве обязательных атрибутов присутствовали: диван, душ и пара тренажеров для поддержания телесной формы сотрудника.
В этом сравнительно небольшом, уютном, отделанном кожей и дубом закутке, размером 9 на 14,5 метров, можно было бы жить, благо, подведенная транспортная линия позволяла получать не только посылки из расположенных в подвале запасников, но и весь ассортимент распределительной сети.
Правда, это совсем не приветствовалось. Сегодня ему стоило больших трудов уговорить микрошефа разрешить ему остаться до половины восьмого вечера. Начальники отделов следили за тем, чтобы сотрудники приходили на работу не раньше 11, а в 15 часов заканчивали свои дела и отправлялись по домам. Рабочее рвение совсем не приветствовалось, считалось, что человек должен иметь помимо работы и другие увлечения.
Обычно, сотрудники, веселой гурьбой выскочив из здания, грузились на свои летающие машины и разбегались, кто куда: учиться, кататься на лыжах, в гости. Или просто медитировать, плавать в бассейне, валяться на диване с ридером.
Кое-кто летел на станцию, чтобы уже через 2 часа быть в набитом ресторанами и дискотеками «стольном граде Джихановске», начиная «отрываться» еще в вагоне магнето.
Обычно в Царьград летали поодиночке, чтобы вволю насладиться полной свободой от запретов маленького городка, где все знали друг друга. Народ, в общем-то, не стеснялся, любовные истории и просто связи были обычным делом.
Но для избежания неразберихи издавна было принято разделять будни и отвязное, безбашенное веселье.
Раздался мелодичный звук, кто-то просился на связь. Максим нажал клавишу ответа на пульте.
— Вот ты где, — сказала девушка на экране. — Работаешь?
— Да, Ксюша.
— Совсем комиссия по рабочему времени за тобой не смотрит, — шутливо сказала она. — Макс, будешь напрягаться — заболеешь.
— Да уж, — поддержал ее Максим. — Мне бы наш «супер» домой.
— А чем так плохо? Зарядил, пошел домой… Утром придешь и все увидишь.
— Так интересно же… — ответил историк. — Потом, ты знаешь, ручная коррекция диапазонов расчетов порой до 10 раз уменьшает объем вычислений.
— Максим, после того, как ты вернулся с Гелиоса, я тебя не узнаю…
— В смысле? — поинтересовался историк.
— Ты уже неделю здесь, а мы еще ни разу не встретились наедине. Что-нибудь случилось?
— В общем-то нет, — ответил Величко. — Совершенно случайно пересекся со своим приятелем, а его «шлемоголовые» поволокли. Я их остановил, попросил отсрочки на 2 недели, а теперь вот пытаюсь выловить из взятого у него материала хоть что-нибудь ценное. А там — один мусор. Скорее всего, дальнейшее сканирование бессмысленно. Микрошеф никогда не подпишет запрос на передачу его нам. Если он не отчистился чтением мантры — кончат его ребята из Корпуса Теней.
— Макс, ты с ума сошел, — ужаснулась Ксения. — Как же так можно?
— Он был моим другом.
— А я?
— Потерпи немного, девочка. Я скоро закончу.
Максим, конечно, немного соврал. Данные своего школьного приятеля он обработал и признал совершенно непригодными еще пару дней назад. Теперь на очереди была любовница Анатолия Копылова, которая по всем параметрам должна была дать хоть немного данных. Историк торопился — это был козырь на случай возникновения неприятностей из-за его самоуправства.
— Макс, — сказала девушка, — я конечно не должна этого говорить по телефону, но я просто уже не могу молчать. Я была в центре планирования семьи. Мне разрешили иметь ребенка.
— В самом деле? — удивленно, почти зло ответил Максим. — И от кого? Кто этот счастливец?
— Глупый, — засмеялась девушка. — Конечно же, это ты… Мы смогли бы пожениться, официально взять отпуск лет на пять, поездить за счет джихана по Обитаемому Пространству, побывать в разных мирах.
— А работа? — вдруг спросил Максим. — Как же моя диссертация?
— Родить человека тоже большая, почетная и нелегкая работа, — ответила девушка. — Я вижу ты не рад…
— Это так неожиданно. Мне нужно подумать…
— Конечно, — поникнув, сказала Ксения. — Извини меня, о таких вещах нельззя говорить через экран.
Девушка отключилась.
Компьютер пискнул, сигнализируя о конце работы. Максим уселся за терминал, изучая полученные результаты. Декодирование и сортировка дали несколько больших блоков информации. Первое, что бросилось в глаза историку — это коэффициент ее структурированности.
Практически все данные, из тех, что были приняты в обзорной сессии, содержали легко читаемую информацию, относящуюся к Мертвому Городу в период перед старинной катастрофой перенаселения.
На экране замелькали картинки давно прошедшей жизни: улицы и площади, здания и тротуары, столбы, деревья, крыши, интерьеры квартир и общественных помещений. Историк даже подумал, что данные сняты большим считывателем, таким четким было изображение, практически без неизбежного в этом случае тумана, скрадывающего контуры предметов и мелкие детали.
Даже при беглом просмотре стало ясно, что Максим случайно вытянул счастливый билет в лотерее ВИИРовских охотников, найдя потрясающе богатый источник воспоминаний.
Помойная любовница Толика воплощалась в этом городе 4 раза за 2 последних столетия жизни Мертвого Города. К тому же она была в одной из воплощений маститым архитектором, а в другой художницей, которая специализировалась по городским пейзажам.
Ее профессиональная зрительная память обладала такой цепкостью, что она пережила прежние тела и досталась в наследство новой личности.
Его удача звалась Ирина, она была сексуальна, красива, но при этом больна на всю голову. Кроме того, она была истерична, взбалмошна и настроена портить жизнь мужчинам в лучших традициях городских столичных пролетарок последнего века доисторического периода.
Максим засобирался домой, думая, что скажет Маре о причинах того, что уже второй раз на этой неделе засиживается на работе. Он совершенно не беспокоился, что кошка останется голодной, автоматика дома работала нормально. Максима мучила совесть. Его любимица чувствовала себя совсем заброшенной в связи с участившимися командировками хозяина.
Историк выключил компьютеры и дезактивировал связь с суперкомпом института, думая о вечере в своем большом, теплом и пустом доме в обществе грациозной серой красавицы.
Максим опустился вниз, отметил карточку доступа и погрузился в застывший на морозе «Корсар».
Историк разместился в тесноватом салоне, ограниченном спереди сборкой из 4 реакторов повышенной мощности, а сзади маршевыми моторами от армейского десантного люгера.
Именно на этой новомодной машине, способную развить 20 скоростей звука в стратосфере и совершать недолгие переходы в открытом космосе, Максим пару раз в неделю наведывался к своей любовнице на побережье Флориды, занимаясь по 4–5 часов постельной акробатикой.
Коллеги находили этот аппарат непрактичным, предпочитая иметь атмосферные лодьи с большим салоном, куда грузили кучи всякого нужного и ненужного. У некоторых были даже колесные мобили — средство передвижения оригиналов и маразматиков.
Максиму приходило в голову, что и его самого считают мальчишкой, пижоном, стремящимся выделиться любой ценой.
Размышляя о том, как ему следует поступить с выпавшим шансом, Максим автоматически начал готовить глайдер к взлету. Поставленные в нейтральный режим двигатели быстро прогрелись. Все было готово.
Максим выбрал маршрут полета, дал энергию на моторы вертикальной тяги и включил ходовые. Глайдер бесшумно ушел по параболе в небо, повинуясь записанной в автопилот программе.
До жилища Максиму нужно было лететь минут десять. Его дом находился в лесу к югу от Владимира.
Летом туда с грехом пополам, при необходимости, можно было проехать на гусеничном вездеходе, но вот зимой наземного пути просто не существовало — снег скрывал мелкий кустарник, стволы поваленных деревьев, пни и глубокие овраги, которые легко могли стать причиной аварии.
Он гордился тем, что живет в такой глухомани, не слыша никакого шума и не видя человеческих лиц.
Максим подумал, что, вступив в законный брак с девицей Ксенией, он вынужден будет расстаться со своим медвежьим углом и переехать поближе к цивилизации, — обязанности родителя требовали иметь дом с поликлиникой, магазином и детским садиком по соседству. Максим вдруг с ужасом подумал, что будет, если у них родится такой же, какими были они с Ксенией — человек, живущий первую жизнь, пищащий неразумный младенец, которого придется всему учить?
Он даже помотал головой, отгоняя саму возможность такого.
Обычно, люди появлялись на свет в полном сознании, с памятью о прошедших жизнях. Забота об отпрыске в этом случае сводилась к минимуму — 2–3 года, которые необходимы, чтобы дух освоился в новом теле. А потом еще несколько лет, пока возрожденный человек не подтвердит возможность самостоятельной жизни.
За этими размышлениями Максим не заметил, как подлетел к цели. На сигнальном браслете вдруг замигал сигнал тревоги. Кто-то ломился в его дом, пытался разбить стекла на террасе.
Историк с подумал о тщетности таких попыток. Он давно поменял стандартный 20 миллиметровый акрил на сверхпрочную бронекерамику. Но Максим выключил автоматику и на максимальной скорости пролетел последний отрезок дистанции.
Около дома странными скачками двигалась непонятная розовая тварь. Она то махала лапами, то прыгала взад и вперед, изображая нечто среднее между движениями медведя, застигнутого роем злобных лесных пчел и плясками доисторических обитателей Папуа Новой Гвинеи.
Периодически невиданный тварь колотила отодранной от беседки штакетиной по окнам, затем падала на снег, сворачивалась в кольцо, задирала кверху голые как у страуса ноги и охватывала их шерстистыми лапами.
При этом она орала так, что было слышно, как минимум, за километр.
Максим сначала принял э то существо за какую-то мутантную снежную обезьяну. Он хотел было вызвать полицию, как вдруг увидел, что это человек, женщина в нелепой негреющей декоративной шубенке.
Как успел заметить историк, на ногах у нее были надеты тонкие, обтягивающие сапожки на длиннючих шпильках, а юбка едва доставала до середины бедер. В добавок, женщина была без шапки, спасая голову от мороза лишь собственными волосами.
Как она не дала дуба в холодном лесу, на пороге запертого дома, осталось для Максима загадкой. Смутное чувство узнавания подсказало Максиму, что это его знакомая с Гелиоса, бывшая любовница Толика по имени Ирина.
Сразу же за этим Максим понял, что с давно забытым и снова неожиданно возникшим в его жизни приятелем что-то случилось. Иначе бы эта актриса погорелого театра не стала бы тут прыгать, изображая несчастную жертву, которой совершенно некуда идти.
Где-то глубоко в сознании мелькнуло лестное для Максима предположение, что он понравился Ирине как мужчина, но тут же увяло, стертое знанием этого реликтового типа женской психологии.
Максим с разворота посадил машину, подняв вал снежной пыли. Он накрыл женщину, которая перестала орать, плюхнулась на пятую точку, замерла, тихо подвывая и размазывая по лицу снег пополам со слезами.
Максим выскочил из аппарата к Ирине, которая тут же, будто обессилев, картинно откинулась на спину.
Ему ничего не осталось, как подхватить ее на руки и занести в дом.
Женщине действительно пришлось несладко. Голые коленки, прикрытые лишь тонким, прозрачным материалом чулок стали красными, как вареные раки, щеки, уши и нос заметно побелели. Еще немного и Ирина бы обморозилась.
Максим не мешкая, стал оказывать нежданной гостье первую помощь: сбросил с нее дурацкую шубу, завернул в толстый махровый халат, растер щеки, руки и ступни. Ирина лишь жалобно постанывала и стучала зубами. Решив, что кровообращение у нее в достаточной степени восстановилось, Максим снял с Ирины те узкие и короткие куски материи и кожи, которые она носила в качестве одежды, и отнес ее в ванну согреваться в горячей воде.
Там он скорее из любопытства, чем по необходимости, немного помассировал ей плечи, ноги, грудь, зад. Устроил голову Ирины так, чтобы она не захлебнулась.
Потом, историк собрался на кухню — готовить ей чай с коньяком, как вдруг она протянула к нему руки, вцепилась, притянула к себе и впилась в губы горячим, страстным поцелуем.
Такой прыти, от минуту назад умиравшей бабы, Величко не ожидал. Но поскольку его возбудило то, что он проделывал, Максим позволил Ирине почти насиловать себя.
Скоро она прыгала на нем, так, что из ванной выплескивалась вода, а от ее крика дребезжали зеркала и лопались склянки с кремами и туалетной водой на полке.
Мара недовольно выглядывала из-за двери, пытаясь понять смысл происходящего безобразия.
Максим трахался со своей гостьей до тех пор, пока она не выбилась из сил. Не удовлетворившись этим, он отнес в спальню и продолжил упражнения, наслаждаясь безответной покорностью партнерши.
Ирина уснула практически сразу после того, как он ее отпустил. Максим не стал ей мешать, хоть у него была к ней масса вопросов, и отправился в душ. Закончив, он перекусил, потом пошел в комнату для медитаций на третьем этаже в юго-западной стороне дома.
Мара не заставила себя долго ждать. Из-за косяка двери показалась серая мордочка. Убедившись, что незваной тетки в комнате нет, кошка вошла внутрь, села и стала глядеть на хозяина вопросительным взглядом. Максим позвал ее к себе на колени. Кошка заставила себя долго упрашивать, показывая, как она недовольна событиями сегодняшнего вечера, потом легко вскочила на диван и перебралась к хозяину.
Максим положил на животное руки и стал читать мантру, такой у них с Марой был заведен обычай.
Описать, что чувствует человек правильно и ритмично произносящий мантру бессмертия невозможно. Это состояние похоже одновременно на жар и на холод, на свет и на тьму одновременно. Прошлое, настоящее и будущее стягивались в точку. Оставался лишь миг, который и является настоящей жизнью.
Максим слышал свой собственный голос, доносящийся откуда-то со стороны, не осознавая, что эти звуки издает его собственное тело.
«ОМ ТРАЙАМБАКАМ…» — начал он в очередной раз, как вдруг почувствовал какое-то движение под ладонями и увидел неприятное и опасное существо с остатками рыжей шерсти на голове.
Ужас внушали длинные, красные когти и красный, блестящий свежей кровавой влагой рот, словно эта самка, пахнущая призывными ферромонами, только что терзала и грызла добычу, удовлетворяя лютый, многодневный голод.
Острые глаза моментально отсканировали ее слегка помятое лицо с остатками косметики, неприятные, пронизывающие глаза с суженными зрачками. Под гладкой кожей ходили крепкие мускулы — двуногая тварь явно собиралась броситься в атаку.
В лапах зашевелились мышцы, когти вышли из подушечек, спина стала непроизвольно выгибаться, в горле возникло тихое шипение, готовое перейти в душераздирающий вопль. В голове осталась только одна мысль — защитить себя, защитить хозяина…
Максим очнулся, огляделся и увидел, что к нему идет Ирина. Мара, выгнув спину, шипела на соперницу.
— Ирина, ты не могла бы подождать, пока мы закончим? — попросил он.
Женщина хотел что-то сказать, но сдержалась, в результате чего у нее изо рта вырвался невнятный приглушенный звук, напоминающий шипение.
Она развернулась и выбежала из комнаты.
Кошка снова опустилась на колени хозяина и испытующе посмотрела ему в глаза.
— Ты думаешь, я не понимаю, что этой швабре здесь не место? Даже Ксения с ее идеей продолжить человеческий род, лучше смотрится в этом доме, — сказал Максим. — Но мне нужно, нужно это ископаемое.
Кошка отвернулась и огорченно вздохнула.
— Мы избавимся от нее. Однако, придется немного потерпеть…
На стенных часах, мерно сменяя одна другую, плыли цифры. Была глубокая ночь. На тумбочке у кровати горела свеча. В тишине казалось, что ее свет и создает мир, очерчивая круг реального. Все, что смутно угадывалось во мраке, принадлежало к иному измерению, царству теней, снов, небытия.
Со шкафа поблескивали 2 зеленых огонька. Это вместе с людьми бодрствовала Мара, — посредник между мирами, страж спокойствия и телохранитель Максима.
Она решила остаться, на случай, если хозяину потребуется помощь, хоть кошке и было неприятно, что чужое, неизвестно откуда пришедшее существо лежит на постели хозяина.
Мара даже дала себя погладить, чтобы убедиться, что помойная человеческая самка ничем не больна. Теперь кошка внимательно наблюдала за происходящим, готовая кинуться в бой при первых признаках опасности, грозящей ее другу.
— Посмотри, как кошка глазами сверкает, — сказала Ирина.
— Ира, тебе бы понравилось, если бы тебя называли не по имени, а просто «теткой»? — спросил ее Максим. — Вот и Мару не называй. Она девушка умная, все понимает, только не говорит. А на тех, кто ей не нравится, Мара насылает порчу.
— Да, кошка у тебя непростая. И за себя постоять может, и защитить есть кому, — печально ответила Ирина. — А меня и сукой, и шлюхой, и как только не называли.
— Да ты что, — поразился Максим. — И кто тебя так?
— Да вот, далеко ходить не надо. Приятель твой, Толик. Он мне такие сцены устраивал, такие гадости говорил…
— Кстати о Толике, — перевел разговор Максим. — Я так и не понял, что же с ним случилось. Его Корпус Теней забрал? Или он сам помер с перепугу?
— Макс, не спрашивай меня про это, — пуская на глаза слезу, ответила Ирина, готовясь разразиться настоящими рыданиями.
— Ты подожди реветь. Объясняй все по порядку снова. Я долго слушал твой рассказ, но это все эмоции, вода. Какого черта тебя понесло к нему? Ты ведь знала, что он должен сидеть тише воды, ниже травы?
— Да, — виновато и жалобно ответила Ирина. — Но я соскучилась… Ты завел меня, разозлил, и исчез. Мне хотелось снова побыть рядом с живым человеком. Пусть даже с ним. Ведь ты знаешь, у нас на Гелиосе с этим проблемы. На весь шарик людей — 29 тысяч с копейками. Даже призраков нет. Поговорить не с кем.
— И ты, устав сидеть одна без дела, решила проведать Толика?
— Да, — с еще более виноватым и жалобным видом ответила женщина. — Я ведь не думала, что все так получится.
— А вышло так, — Максим сделал паузу, собираясь с мыслями. — Ты приехала и застала своего приятеля в непотребном виде.
— Копылов был пьян, как сапожник. При этом он пытался читать мантру. Я стала с ним говорить о своих проблемах. Мне хотелось от него немного поддержки и сочувствия. А он понес пургу про то, что я ничего не понимаю в духовном развитии. Что я просто бездушный кусок мяса, — Ирина усмехнулась. — И это он говорил мне…
— А что, Анатолий был сильно неправ? — иронически поинтересовался Максим.
— И ты туда же — с огорчением констатировала женщина. — Что от вас, начинающих еще можно ждать. Родись ты хоть раз в полной памяти, одолеваемый сожалением о незавершенных делах и потерянных близких, ты бы так не говорил.
Если бы ты хотя бы лет сто выполнял духовные практики, то понял бы, как много дает время и как много оно отнимает. Ты ведь совсем мальчишка. Ты был ребенком недавно, тебя только-только оторвали от материной сиськи. У тебя детство еще не выветрилось из заднего места…
Максим явно не ожидал, что вот еще две минуты назад депрессивно предававшаяся печали тетка пойдет в лобовую атаку, ударив по самому больному.
— Рассказал бы кто, чем я от нормального человека отличаюсь, — сказал Максим.
Ирина бросила на него взгляд, пытаясь понять, шутит или издевается этот странный мужчина. А если издевается, то над кем. Она смотрела на Максима долго, пронизывая насквозь. Наконец ее взгляд смягчился. Ирина поняла, что новый любовник просто хочет узнать.
— А тебе никто об этом не говорил? — спросила она.
— У нас не принято распространяться на эту тему. Однако, я частенько ловлю своих знакомых на мысли, что Максим Величко еще ребенок.
Хоть между тем этому ребенку 78 лет, у него два высших образования, тридцать лет работы в клинике для душевнобольных. Я о людях знаю все, знаю, кто чем дышит. Об чужих мыслях я догадываюсь раньше, чем их носитель осознает, что же пришло ему в голову. Я могу любого ввести в транс, если захочу.
— Ну, вот видишь, Макс, ты еще совсем мальчик, — мягко остановила его женщина. — А теперь послушай старую суку. В первый раз умираешь по-настоящему. Тоннель, свет в конце тоннеля, ангелы, близкие. А потом вдруг осознаешь, что все это просто иллюзия, игры…
— Подожди, это совсем не так, — возразил Максим. — Я лично видел в воспоминаниях людей нечто подобное.
— Как тебе объяснить, — Ирина задумалась на мгновение. — Понимаешь, это правда и неправда одновременно. Оно вроде бы на самом деле, но все можно прекратить в любой момент, стоит лишь захотеть. И ничего не остается. Лишь то, что хотел бы видеть. Потом, когда приходишь снова, имеешь возможность сравнить.
— Что? — напряженно поинтересовался Максим.
— Как приходить с отягощенным сознанием. Те промежутки времени, когда я была куском писающейся под себя плоти, в котором, как в тюрьме была заключена опытная, зрелая женщина, были самыми неприятными в моей жизни.
— Расскажи подробнее, — попросил Максим.
— Нет, милый мой, — мягко отказалась Ирина. — Это очень личное.
— И случайному мужику там делать нечего, — закончил за нее историк. — Но стоит ли чего-то, что ты хранишь, будто величайшую ценность?
— Ты удивительно точно схватил суть существования долгоживущих. Да, это правда. Все уже было, все снова будет, когда этого захочешь, — Ирина огорченно вздохнула, — ничего не имеет ценности. Вообще, человек после ста лет уже не человек…
Недаром люди держатся группами, переходя из жизни в жизнь. Они называют это человеческими чувствами, близостью. А на самом деле — это просто неспособность установить новые отношения.
И все потому, что, прожив не одну жизнь, перемерив разные тела, понимаешь, что все в мире относительно: любовь и ненависть, доброта и злоба, прекрасное и отвратительное. Нет никаких ориентиров, никаких критериев кроме собственного желания. Но вот беда, понимание этого лишает всяких желаний. Оттого то и посмеиваются над тобой вновь рожденный, потому, что ты платишь абсолютным за относительное.
— А ты сама, Ирина? — внимательно посмотрев на нее, спросил Максим, — Разве ты не держишься за это глупое относительное? Раз ты такая умная, умудренная жизнью… Зачем это тебе?
— Понимаешь… Действительно, чувствуется многолетняя практика, — Ирина замолчала, задумалась. — Ты правильные вопросы задаешь, Максим, прямо в точку. Когда до тебя доходит относительность всего, мир раскрывается вокруг от края и до края. А ты сам делаешься маленькой, незначительной и ненужной точкой, которая просто смотрит, плавно летя в потоках восприятия.
Просто смотрит, не оценивая, не мысля, не живя. П И тогда годится все, что угодно, лишь бы эту пустоту вновь сделать полной, восстановить границу.
— Иными словами…
— Мир — театр, люди — актеры.
— Это было и раньше. Эти слова принадлежат доисторическому писателю семнадцатого века от Рождества Христова. Уже тогда это было.
— Но тогда люди не переходили из жизни в жизнь, и не проводили в одном теле сотни лет. А главное, в эту пустоту вокруг могли заглянуть лишь единицы.
Самозваный пророк запретил в поте лица добывать свой хлеб, наградил долгой жизнью и дал понять основы собственной сущности. Теперь, по воле доброго Князя Цареградского, да будет он трижды славен и благословен, эта непереносимая пустота встает перед глазами, стоит лишь на мгновение забыться и перестать творить никому не нужную мелкую клоунаду.
Большинство людей вокруг тебя — живые трупы, которые изображают людей, чтобы не сойти с ума от осознания того, что сами уже давно мертвы как горячие, чувствующие, стремящиеся к чему-то существа.
Ирина замолчала. Максим притянул ее к себе, она положила голову ему на колени. Он стал гладить ее по рыжим волосам, словно ребенка.
— Ты хороший, Макс, добрый… Хоть и не любишь меня совсем… — сказала она.
— И все же, что случилось с Толиком?
— Мы поругались. Я сказала, что он полный ноль, что спала с тобой. — Ирина жалко посмотрела на Максима. — Я была зла на тебя. Мне хотелось достать тебя хотя бы так. Толик просто взбесился. Он принялся грязно ругаться, попытался меня бить. Я ударила его, свалила с ног. Он хоть и выглядел грозно с виду, был просто студнем. Заперла его в комнате, вызвала «тачку» и улетела. Он долго ломал дверь, потом, наконец, выбрался, сел на свой драндулет и погнался за машиной аэротакси.
Тут или сработала автоматика, или шлемоголовые, наконец, проснулись…
Из сияющего зенита вынырнула пара люгеров Теневого Корпуса. Толик, у которого индикаторы были не просто красными, а пунцовыми, попытался удрать. При маневре его глайдер врезался в воду и пошел ко дну. Потом его достали… Толик умер еще до удара, от страха. Не остановилось сердце.
— Как я понимаю, ты была этим не слишком расстроена…
— Да, пожалуй. Мне тогда так казалось. Но через пару дней у меня на браслете стал коротко так, на мгновение вспыхивать красный огонек. Мне не помогало ничего. Ни душеспасительные беседы с гуру, ни чтение мантры. Я чувствовала себя убийцей…
— Ты испугалась, и приехала ко мне… Кстати, где твой браслет?
— Где-то на улице…
— Обязательно надо будет получить новый, — предостерег ее историк.
— Да… Я чувствовала, что только ты сможешь мне помочь. Если не вылечить, но хотя бы защитить от полуроботов из Корпуса.
— Могу… — ответил Максим, чувствуя себя подонком. — Как ты узнала адрес?
— Земля, ВИИР, Величко — исчерпывающие сведения, — Ирина улыбнулась.
— А что за представление ты устроила у дома?
— Да, глупо получилось, — вздохнула Ирина, выгибаясь и поворачиваясь, как большая кошка. — Но тебе ведь понравилось.
Она хитро взглянула на Максима.
— В общем-то да, — согласился он.
— У тебя стоял, как лом, когда ты нес меня, слабую и покорную…
— Хитрую и коварную, — в тон ей ответил Максим.
— Ну, не без этого, — согласилась Ирина. — Правда коммуникатор я в снег уронила не специально. А там оставалось только надеяться, что ты никуда не улетел.
Дурацкое изобретение поляризационные ставни. Изнутри видно, что делается снаружи, а из дома ни одни лучик не выйдет. Есть свет, не света — окна все равно темные. Я думала ты дома, даже такси отпустила.
— Зачем?
— Чтобы не прогнал, — призналась она.
— Давай спать, — предложил Максим.
— Как скажешь, милый, — сказал Ирина.
Через некоторые время, сквозь сон, Максим услышал, как она плачет.
— Что случилось? — спросил он, заживая свечу.
Ирина вся тряслась от рыданий, отворачивая лицо от Максима.
— Нет, не надо, — повторяла она. — Не тебе смотреть, какая я стала некрасивая, — повторяла она сквозь слезы.
Эта маленькая истерика разбудила Мару, которая укоризненно посмотрела на мужчину и женщину, словно спрашивая — «Какого черта вам не спится, люди?».
Кошка выгнула спину колесом, потянулась, легла. В темноте зелеными звездами засияли ее глаза. Мара снова лежала и слушала, готовая вступиться за своего хозяина.
— Расскажи мне о Толике, — попросил Максим. — Какой он был, чем жил, к чему стремился.
— Толя был славным парнем. Мы знакомы с ним лет 15. Для него оказался большим даже тот короткий срок, который он прожил. Раньше, он, наверное, бы прожил полную приключений, лишений и опасностей жизнь, состарился и умер. Но джиханская магия не дала ему стареть так, как требовал того его ум. А джиханский строй не давал ему почувствовать вкус жизни. Он, наверное, рассказывал тебе.
— Да, — ответил Максим. — И про Дальнюю Разведку, и про гниду из отдела кадров, и про тоннель.
— А он не говорил про то, как сеял хлеб? — спросила Ирина.
— Нет, — ответил Максим. — Расскажи.
— Толик распахал участок возле дома, 10 на 10 метров и засадил невесть откуда взявшимися зернами пшеницы. Поливал из шланга, удобрял комплексной подкормкой для цветов, птиц отгонял. Потом сам срезал стебли серпом, который сам выковал, обмолотил. Мечтал как на будущий год засеет пшеницей гектар, не меньше.
Ты знаешь, я давно его не видела таким счастливым. У него была цель в жизни. Такая простая, которая требовала приложить чувства и руки до пота. Он хотел открыть пекарню и печь настоящий хлеб, по старинным рецептам. Просто так, чтобы люди вкус этот не забыли. Он бескорыстный был, хотел только нужность свою почувствовать.
Представляешь, обычно непоследовательный и ленивый, не доведший ни одного дела до конца, Толик сам собрал из заказанных деталей плуг и выписал маленький, но мощный гусеничный вездеход.
Он каждый день со мной обсуждал, когда же, наконец, можно будет сеять зерно снова, раз от раза все больше и больше, хвалил климат Гелиоса, который позволял снимать несколько урожаев в год. Но однажды пришел равнодушно-спокойный чиновник из экологического контроля, — женщина раздраженно умолкла.
— Ну и…
— Он сказал, что распашка земли нарушает биологическое равновесие и вызывает эрозию почв. А на такие дела контроль глаза закрывать не будет. Одно дело, если кто-то разводит пшеницу на клумбе вместо цветов, другое, если готовится обработка земли в промышленных масштабах. Сверху видно все… От спутников наблюдения ничто не скроется.
Никогда не забуду, как этот негодяй, просто высказал сомнение в душевном здоровье Толика. Легко так, между делом, заметив, что субстратно — клеточные технологии способны дать больше и лучше…
— Что было дальше?
— Дринк-дринк, буль-буль, — устало и зло сказала Ирина. — Толику нужно было чем-нибудь таким заниматься. Чтобы всего его захватило, чтобы было важным, нужным, полезным. Чтобы на виду быть, значимость свою чувствовать. А не работа, — так пьянка.
— А чем-нибудь еще заниматься он не пробовал?
— А что он умел? Нарубил из сухостоя и бурелома уродцев — без слез не взглянешь. Это кто-то ему сказал, что у него неплохо деревянная скульптура получается. Благо Толик не конченый дурак был, небольшое понятие о прекрасном имел. Пустил все на дрова. Да и дрова сейчас никому не нужны…
Пытался камни обратабывать — но кому это надо, когда машина сделает это лучше и быстрее. Пытался лепить кособокие кувшины, горшки и глиняные свистульки в стиле этно, — не получилось. По образцам так, еще на троечку с минусом выходило. А когда Толик сам придумывал модели — народ или плевался, или ржал в голос. А Толик, он же такой самолюбивый был…
Короче, не нужен простой, трудолюбивый, не хватающий с неба звезд, мужик оказался.
— Да… — протянул Максим. — Заработал синдром ненужности… Тут его и цапанули ребята в шлемах.
— Максим, ты, конечно, извини, но вы здесь все извращенцы полные. Это вас бы нужно шлемоголовым хватать. В Царьграде люди встречаются на вечеринках и трахаются, даже не спросив имени. Мужчины держат биодроидов для секса, похожих на телеведущих, актрис и даже императрицу. Молодые девчонки не могут уснуть без грезогенератора. И это никого не смущает. А когда мужик… Ладно, проехали. Ты ведь кстати тоже…
— В смысле? — Максим напрягся.
— Святую молитву Господу, которая продлевает дни жизни тел наших и дает бессмертие духа, пускаешь на животное.
— Кто это животное? — недобро поинтересовался Максим. — Ты ври, да не завирайся.
Со шкафа донеслось отчетливо слышимое шипение.
— Я пока ты… Ну, там, в комнате на третьем этаже…
— Ну…
— Я в гостиной видела фотографию. Там Мара совсем старенькая. И дата стоит 20-ти летней давности. Сколько же ей лет?
— Полтора года, — спокойно ответил Максим. — Вы на меня это не повесите.
— Хорошо, Маре полтора года, — согласилась Ирина. — Ты добрый, Макс. Пожалей и меня беспутную.
Женщина уложила голову ему на плечо, а через мгновение уже спала крепким, здоровым сном.
— Ну что вот с ней делать, — сказал Максим кошке.
Та легко спрыгнула со шкафа, пробежала по полу и устроилась на свое законное место — на подушке возле хозяина…
… В дверь вежливо, но решительно постучали.
— Федор Андреевич, — вам пора капельницу делать, донесся из-за двери голос медсестры.
— Сейчас открою, — отозвался Конечников, раздраженно буркнув. — Почитать не дадут спокойно.
Конец 14 главы.
— "Вот это да", — непрерывно крутилось у Конечникова в голове. — "Эти мантры делали бессмертными даже кошек".
Федор подумал, что с удовольствием попользовал бы этими дикими, сложно произносимыми сочетаниями звуков своего деда, чтобы он снова стал молодым и здоровым. А еще он сам бы читал эту мантру, какие бы кошмары не приходилось ему при этом терпеть, лишь бы прожить тысячи лет, наполняясь знаниями и мудростью, наблюдая, как встают и рассыпаются прахом города, как брошенные зерна идей, слов и действий дают всходы.
Медсестра закончила. Федор, рассеяно поблагодарив девушку и заперев за ней дверь, продолжил чтение этой невозможной книги, имея целью найти полный текст когда-то известной всем и каждому, а ныне отошедшей в забвение мантры бессмертия.
"Оранжево-красные лучи утреннего Солнца, теплые, ласковые, проникали на кухню дома через громадное, во всю стену окно. Если не смотреть на заваленный снегом лес и тяжелые белые шапки на елях и соснах, можно было бы решить, что наступило лето. На кухне, несмотря на включенную вентиляцию, было тепло. Максим не любил с утра прохладу, его еще не проснувшийся организм требовал расслабленной неги. Однако, на этот раз рассеянного состояния, наполненного мыслями ни о чем, не получилось.
Едва Ирина возникла на кухне, Мара преувеличено энергично начала тереться об ноги хозяина, требуя завтрак. Обычно она так не делала, с достоинством ожидая, когда Максим приготовит ей еду.
Гостья Максима, без зазрения совести соревновалась с кошкой, выцарапывая свою долю внимания, отвлекая мужчину на всякие глупые затеи, видимо считая это вполне заслуженным после нескольких половых актов и полночного разговора "за жизнь".
Младший научный сотрудник впервые не знал, что ему делать. Бывшая любовница Толика свалилась ему как снег на голову, не имея за душой ни единого кредита, потратив все на перелет от Эпсилона Короны до Солнца.
Табло информации о внешних условиях показывало, что за стенами дома стоит мороз в 35 градусов.
Утро в лесу под Владимиром выдалось солнечное и очень морозное. Максим с неудовольствием понимал, что вцепившаяся в него тетка, в декоративной обуви и негреющей шубейке на тараканьем меху, в которой она приехала, сегодня, вне теплого помещения просто даст дуба.
А ее нужно было довести хотя бы до института, а там можно было бы спихнуть на руки начальства, пусть думают, куда ее определить.
Оставить Ирину у себя, пусть даже после хорошего секса и разговоров по душам означало бы плюнуть в душу Ксении, совсем неплохой девчонке, вызвать неудовольствие Мары, а главное, поставить с ног на уши весь налаженный быт.
Однако не использовать женщину в программе "Город", отправить обратно из-за проблем морального порядка, означало не только лишить ВИИР бесценных данных, но и погубить Ирину, которую наверняка уже взяли под постоянное наблюдение ребята в черной форме.
Это, и еще смутное чувство жалости к неглупой, но совершенно запутавшейся тетке, заставили Максима предложить ей обновить гардероб, выбрав что-то подходящее для здешнего климата.
Услышав это, Мара скользнула по лицу хозяина насмешливым взглядом. Ирина, забыв обо всем, самозабвенно занялась шопингом.
"Главное — довезти", — повторял Максим, глядя, как Ирина роется в каталогах магазина, листая клавишами просмотра страницы. Из одежды на женщине были одни маленькие, едва прикрывающие причинное место трусики, позволяющие рассмотреть ее всю. Ирина была хороша. Много лет заботы о собственном совершенстве сделали ее тело неотразимо привлекательным. Движения были подчеркнуто гибкими, пронзительно, первобытно сексуальными. Они будили что-то глубоко скрытое в подсознании мужчины. Максим ловил себя на мысли, что снова готов наброситься на свою гостью, плюнув на то, что они тогда точно опоздают. Однако помойной женщине не по силам было обмануть врача-психиатра с многолетним стажем. На экране плыли модели одежды, которые придирчивая покупательница с негодованием отвергала. Через неравные промежутки времени, но всеже, с какой-то явно прослеживающейся закономерностью, Ирина останавливала просмотр и одевала своего виртуального двойника в каталожную модель. Она долго придирчиво разглядывала результат, крутилась в рецепторной зоне, двигала руками и ногами, отчего женщина с лицом и телом Ирины совершала на экране те же движения.
При этом она отвлекала Максима, который наконец-то устроился перекусить на скорую руку, заказав в автомате яичницу и салат и уже принявшуюся завтракать Мару, которая, брезгливо косилась на каждый возглас непрошенной гостьи, поневоле отрываясь от совершения сложного ритуала поглощения пищи.
На столе лежала сервисная карта Максима, которой тетка, доставшая историку в наследство от безвременно почившего приятеля, собиралась сделать легкое кровопускание.
— Котик, ты думаешь, мне это подойдет? — спросила она, наверное, в сотый раз.
— Не знаю, как тебе, а мне понравилось все, что ты померила. Выбирай сама. Если ты не остановишь свой выбор на чем-то конкретном, я опоздаю на работу.
— А что, у вас за этим следят? — удивилась женщина. — Когда я работала в редакции, у нас отсутствия просто не замечали.
— ВИИР — режимный институт, — объяснил историк.
— А сколько ждать заказа? — поинтересовалась женщина.
— Для верхней одежды — полчаса… Остальное — гораздо быстрее… — ответил Максим. — Центральная планета Обитаемого Пространства все-таки.
— А до работы сколько добираться?
— Чистого времени, от порога до порога — 20 минут. Это с прогревом глайдера.
— Макс, я закончила, — сказала Ирина, — Введи, пожалуйста, свой код, милый.
Сумма была изрядной. Максим совершенно не беспокоился о том, сколько съест эта женщина, благо он снабжался по третьему имущественному классу, но при этом тратил всего лишь десятую часть кредитования, так, что значительные суммы кредитных баллов ежегодно сгорали по прошествии стандартного срока в 13 лет.
— Вот оборжутся операторы в магазине, когда увидят, что Максим Величко, солидный человек, историк, накупил женских лифчиков и заказал доставку домой, — с усмешкой сказал Максим.
— А что, у вас женщины сами себя обеспечивают? — удивилась Ирина. — На Гелиосе никого не удивляло, что толстый, пузатый мужик шестьдесят восьмого размера заказывает изящные женские маечки и кружевные трусики, которые ему и на нос не налезут.
— А Бог его знает, — признался Максим. — Десять миллионов человек на одной планете — солидное количество. Всякое может быть.
— Целых десять миллионов, — мечтательно сказала женщина. — Сложно даже представить. Но ты ведь знаешь, что в доисторические времена столько людей жило в одном только Мертвом Городе.
— А теперь там развалины и заросли дрянка. В центре поменьше, на окраинах побольше.
— А дрянк это что?
— Милое растение, кустарник с шипами как у терновника, иглами как у кактуса, колючими, жгущимися листьями и ядовитой пыльцой. Иногда его называют терновой или тернавью.
— Откуда же такая пакость взялась? — поразилась женщина.
— Бог его знает… — ответил Максим. — Говорят — мутация. На развалинах долго ничего не росло. Потом появилось оно. Кто-то придумал красивую легенду, что это из земли вышло древнее зло. На раскопах приходится эту пакость жечь огнеметами, а самим, как космонавтам, залезать в защитные костюмы с ультрафильтрующими респираторами. Но, я думаю, ты скоро все сама увидишь.
— Ты возьмешь меня в место, где все началось? Спасибо, милый.
Скоро по трубе контейнерной доставки для Ирины пришло 7 объемистых тюков. Времени оставалось совсем мало.
Максим пошел готовить машину к взлету, оставив женщину выбирать одежду для посещения института. Максим сказал Ирине, что ждать ее, если та задержится, не будет. Но это была пустая угроза. Историк никогда бы не оставил свою кошку и свой дом в распоряжение этой ненормальной.
Максим завел машину и вышел на мороз, полюбоваться чистым, нетронутым снегом, пронзительно голубым небом, почувствовать на лице теплые лучи Солнца, которые обещали, что скоро холода пойдут на убыль. Максим стоял так довольно долго, пока не почувствовал настоятельную необходимость подвигаться. Он стал энергично ходить взад и вперед, выпуская клубы пара от дыхания, которые тут же намерзали на шапке и ресницах, делая их холодным и тяжелыми. Историк хотел было вызвать свою гостью по телефону, но тут женщина показалась в дверях.
Одета Ирина была весьма добротно, по крайней мере, сверху. Максим оценил теплую шубу, меховую шапку и сапоги на меху. В общем-то, все было по погоде, красиво, удобно и очень шло Ирине, делая ее похожей на красавицу древних, былинных времен.
Яркое солнце играло в каждом волоске меха, светилось в чистых, пронзительно зеленых глазах. Несмотря на непривычную одежду, Ирина двигалась с грацией дикой кошки, точно выросла и всю жизнь прожила в холодном краю. О том, что женщина — пришелец из жарких миров можно было догадаться лишь по загорелому лицу.
Бывшая любовница Толика со счастливой улыбкой, обнажающей ровные, белоснежные зубы, подошла к Максиму, повернулась, показывая обновки, обхватила руками за шею и поцеловала.
Максиму очень хотелось узнать, что же надето на женщине под шубой, чтобы не краснеть на работе за свою спутницу. Однако, Величко не стал проверять, чтобы женщина не посчитала это требованием заняться с ним любовью прямо в машине.
Перед взлетом Ирина нацепила очки с блестящими стразами в оправе, что серьезно подпортило принятый женщиной образ.
На стоянку ВИИРа, глайдер младшего научного сотрудника приземлился уже без двадцати двенадцать.
Идя по коридору к своему кабинету, Максим отметил, что позади раскрылась дверь, и какая-то девчонка из секретариата, у которых на всех была одна наружность: — черные, длинные, прямые, крашенные волосы, траурный макияж, и непременные темные очки с удлиненными линзами "под кошку", открыв рот от изумления уставилась вслед спутнице Максима.
Едва историк вошел в кабинет, как зазвучал зуммер вызова. Младший научный сотрудник нажал клавишу ответа. На экране появился его непосредственный начальник, Дмитрий Абакумов.
"Микрошеф" хотел что-то сказать, но, увидев, что Максим не один, отключился. Историк заметил, как вытянулось лицо начальника в удивленно-осуждающей гримасе.
— Ну, сейчас начнется, — покачивая головой, сказал Максим.
— Что?
— Воспитательная работа, — ответил он.
— Мне уйти? — спросила Ирина.
— Нет, оставайся. Посиди на диванчике. Вдруг пронесет.
Максим помог спутнице снять шубу и просто оторопел. Под верхней одеждой обнаружилась короткая, кожаная юбка коричневого цвета, открывающая стройные ножки и трикотажная, зеленая блузка с меховыми вставками, но зато с громадным вырезом, в котором нахально красовалась большая часть высокой, крепкой груди Ирины.
Дело довершали сапоги выше колена, которые, несмотря на функциональность, больше бы подошли для танцовщицы стриптиза.
— Атас, — сказал Максим.
— Что — нибудь не так? — встревоженно спросила Ирина.
— Нет, ничего, просто у нас так не ходят.
— А разве плохо? — обеспокоенно спросила женщина. — У меня туфли есть.
Ирина наклонясь, и балансируя на одной ноге, стала стягивать сапог, отчего Максим смог рассмотреть всю ее грудь и даже увидеть пупок. Женщина быстро поменяла обувь, надев туфли на высоченных шпильках.
— Как я тебе? — спросила она, поглядев в глаза Максиму и опустив взгляд ниже, туда, где из штанов рвался его детородный орган.
Она подошла своей фирменной, модельной походкой к историку и протянула руку к этому самому месту, наслаждаясь его упругостью и готовностью к действию.
В этот момент дверь распахнулась, по всей видимости, от пинка ногой. На пороге стоял руководитель отдела визуализации, старший научный сотрудник, доктор исторических наук Дмитрий Иванович Абакумов.
Увидев, как проводит время его подчиненный, Дмитрий Иванович растерялся.
— Это черт знает что такое, — пробормотал "микрошеф", захлопывая дверь.
Через некоторое время он деликатно постучался, поинтересовавшись:
— Если вы закончили, то могу я войти? — почему-то на "вы" спросил Абакумов.
— Входите, Дмитрий Иванович, — пригласил его Максим.
Начальник вошел. Ирина к этому времени сидела на диване, эффектно положив ногу на ногу и листая журнальчик с ангельски-невинным выражением на лице. Максим нажал на кнопку, и задняя часть кабинета утонула в дымке маскировочного поля.
Он жестом пригласил начальника садиться, прервав его ступорообразное состояние. Дмитрий Иванович с трудом оторвал взгляд от места, где только была женщина.
— Максим Александрович, потрудись объяснить, что это такое, — потребовал "микрошеф", протягивая планшет, на котором светился лист рапорта начальника регионального отдела Теневого Корпуса. — Кроме того, ты вчера монопольно израсходовал 4 часа машинного времени. Я понимаю, что других пользователей не было, но плановые работы были сдвинуты, из-за того, что, пользуясь отсутствием контроля, ты объявил первый приоритет для своих расчетов.
— Дмитрий Иванович, взгляни, — Максим повернул монитор компьютера и запустил расшифрованные данные.
— Мне не говорили, что ты задействовал вчера вечером большой считыватель, — сказал начальник, едва на экране появились первые кадры.
— Это всего лишь стандартная обзорная программа. Я бы хотел это сделать сегодня. А все, кто претендует на вычислительные ресурсы, могут пойти домой отдохнуть.
Начальник не отвечал. Он, не отрываясь, глядел в экран. Было слышно лишь его взволнованное дыхание.
— Где носитель? — отрывисто спросил он. — Боже мой, это что… она?
Дмитрий Иванович кивнул головой в сторону маскировочного поля.
— Да.
— Я уж подумал, что ты дроида на работу привел, — усмехнулся начальник. — Главный компьютер в твоем полном распоряжении. Тебе нужна помощь? Сам справишься? Хочешь, сканирование и обработку сделает Алевтина?
— Спасибо, нет, — донеслось от невидимой за полевой завесой женщины. — Я буду работать только с Максимом.
— Извините, мы не представлены, я не знаю, как вас зовут… ВИИР не частная лавочка, — возразил начальник. — Сведения имеют неоценимое научное значение. Неужели вы не понимаете?
— Я тупая, необразованная баба, — ответила Ирина. — Мне все равно. Я могу собрать свои вещички и отбыть на историческую родину.
Это было блефом, но Абакумов поверил.
— Как угодно, — сказал он, меняя тактику. — Максим, проверь, свободен ли какой-нибудь из гостевых домиков, направь в кредитный отдел заявку на снабжение по четвертому, нет, по третьему имущественному классу, предоставь машину из институтского транспортного парка, что-нибудь получше, из последних поступлений. Сошлись на меня. Я сейчас подготовлю распоряжение.
— У меня есть, где жить… — донеслось с другой стороны.
Абакумов проигнорировал реплику женщины.
— Максим, ты нас познакомишь? — спросил он подчиненного.
— Пожалуйста, — ответил Величко. — Ирина, это начальник моего отдела, доктор исторических наук, старший научный сотрудник Дмитрий Иванович Абакумов.
— Рада с вами познакомиться, — ответила женщина, выходя из маскировочного поля. — Ирина Кузнецова, в прошлом журналист, ныне просто праздно и бездарно тратящая жизнь особа.
— Очень рад, — ответил Абакумов.
Он, безо всякого интереса, посмотрел на ее ноги, талию, грудь и уцепился взглядом за лицо женщины, складывая на своей физиономии дежурную радушную улыбку.
— Я буду работать только с Максимом, — повторила она.
— Пожалуйста, кто вам не дает, — ответил Дмитрий Иванович. — Я просто беспокоюсь, что Максим Александрович у нас человек новый, он у нас всего 10 лет. К сожалению, у него мало практики.
— Ну, надо же когда-то начинать, — ответила Ирина.
— Ваш оптимизм заразителен. Что, будь, по-вашему. Единственно, что я бы хотел, — чтобы у вас было свое жилье, пока вы будете гостьей нашего института. Вы там можете не жить, это ваше право, но…
— Хорошо, — ответила женщина. — Лицемерие — это плата, которую платит порок добродетели. Уже не помню, кто из древних это сказал.
— Пойду, сделаю необходимые приготовления, — продолжая держать на лице приклеенную улыбку, сказал Абакумов. — Не прощаюсь, мы еще увидимся…
— Ты знал? — спросила Ирина, когда они снова остались наедине.
— О чем? — поинтересовался Максим.
— Не притворяйся. Я спрашиваю серьезно.
— Знал, конечно, — ответил Максим. — И что из этого?
— Ты потому пустил меня к себе? — внимательно изучая его лицо, спросила Ирина.
— Ты не оставила мне другого выбора, — ответил историк.
— Вызвал бы Службу Спасения, — устало сказала она. — Все так поступают. Через 5 минут прилетели бы, через 10 избавили бы тебя от обузы.
— Бог его знает… Может, так и надо было сделать, — согласился с ней Максим. — Все равно я не рассчитывал, что мне, молодому сотруднику, отдадут курицу, которая несет золотые яйца.
— Сам ты курица мокрая, — ответила ему женщина. — Плох тот солдат, который не мечтает стать генералом. Значит, ты не рассчитывал…
— Да, — ответил Максим. — Но не мог же я дать тебе околеть на улице.
По лицу женщины пробежала целая гамма эмоций, прежде чем она вновь овладела собой.
— Ладно, проехали, — сказала Ирина устало. — Где тут у вас главный компьютер?
К "суперу" нужно было спуститься на лифте. Тот, кто совершал это путешествие, попадал из уютного офисного помещения, с приглушенным, мягким светом бра и продуманным богатым интерьером, в жесткое царство тоннелей с тюбингами из сверхпрочной керамики, энергетических магистралей и автоматических охранных систем.
По сути дела, главный компьютер в режиме считывания представлял собой гибрид сверхмощной вычислительной машины и информационных матриц, настраиваемых чувствительной электроникой при помощи резонаторных демпферов.
Их огромные размеры были вызваны наличием волновых магистралей и линейных ПВ усилителей, которые на частотах человеческого мозга обладали поистине чудовищными размерами.
К 4142 году устройства без активных управляемых диэлектриков были анахронизмом. Однако только такой способ расшифровки не вносил искажений в получаемую информацию, позволяя воскрешать прошлое во всех красках, деталях, делая его зримым, осязаемым, живым.
Вычислительная часть комплекса преобразовывала информацию продольных волн в трехмерное голографическое изображение высокой четкости, позволяющее моделировать окружение источника информации практически со 100 % достоверностью, отсекая шум, помехи, посторонние мысли и образы внутреннего кино индуктора воспоминаний.
Главный компьютер, пожалуй, справился бы и с воспоминаниями Толика, но непутевый бедолага и в те времена не имел привычки отмечать красоты окружающего пейзажа, а предпочитал заглядывать женщинам под юбки и в декольте. Еще он травил себя нескончаемым верчением в голове ненужных слов, пытаясь жить по тем несложным, усвоенным еще в детстве вербальным командам, полученным им в возрасте некритичного восприятия действительности. А оттого и был совершенно не нужен.
Но, тонко структурированные воспоминания бывшей московской художницы, были для института манной небесной. Институт исторической реконструкции, уже многие годы топтался на месте из-за отсутствия качественного материала, который позволил бы продолжить работы, ради которых цареградский владыка много лет назад и создал это учреждение.
— Смотри-ка, — сказала Ирина Максиму, — какой мы переполох тут наделали.
— Да уж, — согласился тот. — Просто удивительно. Наверное, из волноводов спешно выметают паутину и мышиные какашки. В этом режиме "супер" уже не использовался лет пять.
По транспортным тоннелям, отделенным от пешеходных зон, решетчатыми ограждениями с тихим шелестом пролетали универсальные ремонтно-диагностические модули на колесном ходу. Некоторые из них были даже укомплектованы экипажами работников технической службы.
Расчеты техников, в спешном порядке затребованные с различных объектов, заполняли обычно пустующие залы контрольно-измерительного комплекса и разворачивали мобильные терминалы, беря под наблюдение все участки сложных коммуникаций суперкомпьютера.
Мужчина и женщина наблюдали все эти приготовления через панорамные блистеры и мониторы слежения из наглухо перекрытого броней и защитными полями ядра установки. Там сходились финальные резонаторные камеры сложной трехмерной сети чувствительной матрицы, располагались приборы управления полевыми диафрагмами и усилителями. Время от времени следовали доклады, адресованные начальнику группы техников.
— Макс, мне страшно, — сказала Ирина. — Долго еще?
— Нет, — ответил историк. — Уже скоро. Мы давно бы уже начали, но большой шеф страхуется. Он не хочет промахов с самого начала.
— А это долго? — спросила женщина.
— Считывание? Да, долго. Часа по полтора в день.
— В день? — удивилась Ирина. — Ты хочешь сказать, что это будет не один раз?
— Нет, конечно. Не раз и не два. И даже не десять. Ты попала по полной программе, — ответил ей историк.
— Сколько? — настойчиво спросила Ирина.
— С учетом полезной для ВИИР информации в твоей энергоинформационной сущности, скорости считывания и декодирования с нужным качеством и детализацией…
— Не тяни, — подстегнула его Ирина.
— Короче, минимум год, максимум четыре. Я смог бы уложиться в два.
— А в десять? — поинтересовалась женщина.
— Это нужно постараться, — с усмешкой ответил историк.
— А где я буду жить? — спросила Ирина.
— "Микрошеф" предлагает отдельный дом, примерно такой же, как у меня, только побольше и получше, снабжение по 3 имущественному классу, лодью в личное пользование. Как правило, машину потом просто списывают и передают носителю данных. Возможно, будут подъемные. Будут организована перевозка твоих вещей с Гелиоса и обратный перелет. Жилище на родной планете резервируется за тобой на все это время. По результатам работы выдается несгораемый кредитный бонус.
— Да нахрен мне все это надо, — устало сказала Ирина. — Ты сам что-нибудь с этого будешь иметь?
— Наберу, может, данных для докторской диссертации…
— Негусто, — ответила женщина.
— А у меня все есть.
— Бессмертная кошка?
Максим не стал злить женщину в такой момент, поэтому сделал вид, что не слышит.
— Первый пост — 2-х минутная готовность, — прохрипело радио.
— Ирина, пошли, — пригласил ее Максим.
— Куда? — спросила она.
— Вот сюда, — ответил Максим, показывая на маленькую дверцу.
За ней была овальная комната, в которой было лишь одно кресло, перекресток восьми волновых магистралей. Максим усадил в него Ирину. Женщина заметно дрожала.
— Макс, мне страшно, — повторяла она. — Макс, давай поедем домой.
— Потом, девочка, — ответил историк. — Вот сделаем дело и поедем. Я буду рядом.
Ирина сдалась и позволила надеть на себя датчики телеметрии и зафиксировать себя в кресле.
Максим вдруг поймал себя на мысли, что женщина, связанная ремнями, смотрится крайне эротично. И вдруг почувствовал, как в голову пришла дикая мысль, овладеть Ириной во время того, как интерферирующие продольные волны будут входить в резонанс с ее давно прошедшими жизнями.
Провожаемый жалобным взглядом Ирины, историк скрылся в тесной каморке управления, отделенной от камеры считывателя сорока миллиметрами прозрачного изолирующего композита.
Управление большой установкой сильно отличалось от портативного меморидера и требовало большой осторожности ввиду чрезвычайной мощности линейных усилителей. Историк, начал осторожно увеличивать выход энергии на резонаторах.
Полевая сущность Ирины отозвалась включением в теле защитных механизмов бегства от реальности: сердцебиением, холодным потом и, наконец, криком и слезами. Было видно, как женщина раскрывает рот в беззвучном крике. По движению губ явственно прочитывалось: "Макс, не надо!".
Максим тут же сориентировался, добавив мягких, спокойных мозговых ритмов во внешнюю принудительную модуляцию. Женщина перестала кричать, сваливаясь в зыбкий, изменчивый мир собственных фантазий. Это было не страшно.
Усилители вышли на расчетный режим, призрачный фиолетовый свет разгорелся в прозрачных трубах волноводов, заполнил туманом камеру считывателя. Стоячая волна стала настолько мощной, что начала излучать в видимом невооруженным глазом диапазоне.
На мониторе прокатилось кольцо огней, показывая, что датчики информационной матрицы до самых дальних уголков получают устойчивый сигнал.
Историк послойно, уровень за уровнем стал изменять настройку резонаторных камер, стараясь направить энергоинформационную сущность своей любовницы против потока времени.
Это у него получилось. Затем алгоритм временной регрессии подхватила электроника. Теперь Максиму не было необходимости самому манипулировать диафрагмами отсекателей и изменять тонкую настройку торцевых отражателей продольной волны.
По прошествии некоторого времени, электроника стала выводить индуктора из забытья, возвращая ясность сознания, но уже не в мире, где гудели линейные ускорители, и в волноводах плескалось море светящейся эктоплазмы.
Это была уже не Ирина. Это была совсем другая женщина, по-другому чувствующая и думающая. Но связь между их сущностями оставалась, оттого давно прошедшая жизнь стала заполнять сознание Максима"…
Следующие 10 страниц автор несколько неуверенно, всячески извиняясь за противоречие здравому смыслу, описывал тот мир, который открылся историку через глаза и мысли молодой художницы, вынужденной малевать на продажу пейзаж, открывающийся со смотровой площадки какой-то Воробьевой или Воробьиной горы.
То, что не могло уложиться в голове занимавшегося этим периодом историка, было предельно ясно его далекому потомку, который читал и словно глядел в зеркало: несмотря на то, что поменялись декорации, все было до боли узнаваемым, виденным Федором его собственными глазами.
Единственно, в этом мире было чуть больше свободы и уважения к человеческой личности.
Столоначальники еще (уже) не били своих подчиненных по физиономии, не загоняли их за Можай, по крайней мере, в массовом порядке и безнаказанно.
Еще существовали опереточные органы, гарантирующие соблюдение прав трудящегося люда.
Правителей страны уже давно назначала верхушка, но еще устраивались представления, называемые "выборами".
Ветераны еще ходили на улицы требовать человеческого к себе отношения. Они уже не слишком верили, что смогут чего-то добиться, но безысходность и желание хоть что-то сделать для признания давно списанных заслуг, гнали их на улицы. Им пока — что давали такую возможность, поорать и выпустить пары, стесняясь признать, что прежние безумные правители пережевали, высосали все соки и выплюнули их за ненадобностью, а теперешней власти они и подавно не нужны.
Новая знать еще помнила, хоть и старалась забыть всеми доступными средствами, об оставшихся в недалеком прошлом "свободе, равенстве, братстве".
Еще не было законодательного разделения на классы, хотя декларируемая равноценность всех членов общества, доставшаяся в наследство от периодов лишений, войн, репрессий и утопических экспериментов с массовым смертельным исходом, была уже чисто пропагандистским трюком.
Большая война со свирепым, сильным и вероломным врагом уже осталась в прошлом. Однако, отравленные сытой жизнью поколения "детей, не знавших войн", быстренько устроили себе ряд маленьких, но чрезвычайно горячих по накалу страстей конфликтов, на которых, как и на большой войне убивали и калечили по-настоящему.
Удавка "единомыслия" еще не была накинута на шеи людей, при помощи тяжелых условий жизни и тотальной "охоты на ведьм" обязывая всех думать одинаково.
Был там и ответ, объясняющий, зачем все это делалось, который был ясен как дважды два литературному персонажу и совершенно не укладывался в голове капитана ВКС.
По мнению автора, древние люди таким образом "не позволяли душе лениться". Люди заполняли свое существование эмоционально значимыми событиями, строя бледное подобие настоящей жизни вокруг самими же созданных препятствий по материальным ресурсам, свободе перемещения и, чему больше всего поражался персонаж романа — ограничению в пище, которая для многих, с легкой подачи писателей рассмаковывающих ужасы голода, стала фетишем, мерилом ценностей, самой желанной наградой.
Федор долго думал о прочитанном, поражаясь, что ничего не меняется. Потом он в расстроенных чувствах выкурил сигарету и улегся спать, благо время было позднее.
Но в голове бывшего пакадура, по воле случая вынужденного прикидываться Управителем Жизни, еще долго крутился собачий вальс из поколений, то изнурявших себя "самодельными" трудностями, то скучающих без лишений.
И вращала этот дебильный хоровод та самая сила, которая заставляла людей сходить с ума от скуки, когда по странному капризу календаря нерабочих дней набиралось больше 3 подряд.
Утро Федора пролетело просто мгновенно. Пришел лечащий врач, затем полковник, потом были процедуры. Из младшего персонала дежурила Бэла, которая ему нравилась меньше всего из-за крашеных волос и неприятного диковатого взгляда карих глаз. Конечников почти не обращал на нее внимания. Наконец, он, оставив медсестру в палате, Конечников выехал на природу, в парк.
Его аппарат, повинуясь заданной программе, медленно плыл по аллеям, неся на себе погруженного в чтение высокопоставленного пациента. Федор читал все подряд, забыв о первоначальной задаче — найти сочетание звуков, которое делало человека бессмертным. А невозможная книга подбрасывала пакадуру факты один занятней другого.
"В небе было еще светло. Машина историка с мягким шорохом неслась сквозь воздух. 700 км/час практически не ощущались в герметичном салоне, как в вату обернутом эластичным коконом поля. Помимо защитных функций, барьерная разность потенциалов обладала еще и свойством гасить воздушные вихри, что резко снижало сопротивление воздуха и шум. Земля была темной, пустой, нереальной, сумрачным двойником темнеющего неба, на котором уже загорелись острые, колючие, безжалостно яркие звезды. Глайдер Максима, скользил между этими темными безднами в полоске света от вечерней зари.
— Будет холодно, — сказал историк.
— Да, — грустно сказала женщина, отрывая голову от стекла.
Ирина, наконец, вернулась из своих невеселых мыслей, сопровождаемых созерцанием однообразного снежного пейзажа за блистерами скоростного антигравитационного снаряда.
— Еще минут 10 и мы на месте, — сообщил ей Максим.
— У тебя хороший аппарат, — также грустно сказала женщина. — Он такой, такой…
Ирина замялась, не найдя нужного слова. Женщина показала на консоль управления, где переливались огоньки индикаторов и приглушенно светились темно-синие цифры табло.
— Он будит инстинкты, — подсказал ей историк. — Он одного вида этого глайдера хочется дать полный газ и уйти к звездам.
— А это можно?
— Спрашиваешь, — улыбнулся Максим. Он любил свою машину. — Моторы "Корсара" позволяют ему делать 6 Махов на границе тропосферы без форсажа. Глайдер может разгоняться с ускорением до 10 g в безвоздушном пространстве. Мы могли бы долететь до Луны и вернуться обратно, прежде чем кончится ресурс системы дыхания. Хочешь?
— Не в этот раз, Максим, — грустно сказала женщина. — Есть странное несоответствие. Этот аппарат по заложенным в него возможностям больше подходит для спасателей и военных.
Его судьба была носить пушки и ракеты, ходить в атаку на тяжелые, неповоротливые туши крейсеров, уворачиваться от перехватчиков, маневрировать в роях обломков, спасая себя и пилота… А жизнь проходит в полетах от работы до дома на прогулочной скорости. Да еще вот в таких вылазках.
— Ну почему, — возразил Максим. — Я регулярно летаю на побережье Флориды. Бывал в Австралии, Мексике, Китае, южных островах. Выходил на околоземную орбиту и даже добирался до Луны.
— А к кому ты летаешь во Флориду? — поинтересовалась Ирина.
— К женщине, — ответил Максим.
— Ну, разумеется, — с досадой сказала Ирина. — Не заниматься же онанизмом.
— А если заниматься, то с партнером, — в тон ей ответил Максим.
— Вот именно… Онанизм вдвоем — как зеркало нашей эпохи.
— Кто виноват, что люди, подходящие друг другу, как правило, разделены не километрами, а парсеками пространства.
— Нет, не в этом дело. Люди разделены тем, что совершенно, ни сколечко не нужны друг другу. От этого хочется выть.
— Ты имеешь в виду себя? — осторожно спросил Максим.
— И себя тоже, — глухо, с досадой ответила женщина. — Смотри, впереди появились огоньки.
— Я давно их заметил, — сказал Максим. — Это наше цель, Мертвый город.
— Не называй его так, — попросила Ирина.
— Хорошо, просто город.
Историк повел машину вниз, одновременно отклоняясь влево. Когда глайдер опустился настолько, что воздушные вихри от его стремительного полета стали обозначать его путь на снегу, Максим, привычным движением, довернул штурвал вправо и двинул его от себя. Снежная равнина внезапно ушла вниз под брюхом машины, "Корсар" ухнул почти до самого дна и помчался в каком-то неглубоком, петляющем овраге, поднимая за кормой целую снежную бурю.
Женщина от неожиданности взвизгнула, схватилась руками за своего спутника.
— Мы подберемся так, что локаторы нас не увидят, — пояснил Максим. — Сейчас мы летим в сухом русле реки. Мы вынырнем за метромостом.
— Зачем? — почти прокричала Ирина, возбужденная и напуганная.
— Появимся эффектно. Так подкрадывались к цели древние штурмовые машины, — с внешним спокойствием, наслаждаясь скоростью и чувством опасности, пояснил Максим. — Кстати, кричать прямо в ухо совсем не обязательно.
— Извини, — уже нормально сказала Ирина. — Может не надо?
— Отчего? — спросил историк.
— Если хочешь хорошенько меня завести, прибереги это для возвращения, — ничуть не смущаясь, ответила она.
— Ну, как скажешь, — ничуть не выдал своего удивления Максим.
Ему вдруг подумалось, что он начинает привыкать к этой помойной женщине и даже принимать во внимание ее желания.
Историку это совсем не понравилось. Что-то происходило между ними как бы, между прочим, самой собой, помимо его желания.
Максим снизил скорость и поднялся на 200 метров. Цель полета была совсем рядом. Посреди снежной равнины сияла огнями улица большого города. На здания были налеплены сотни лампочек, которые сияли в темноте ночи, очерчивая контуры сооружений. С ними соперничали оранжевые уличные фонари, заливавшие неживым светом расчищенное от снега пространство. На проезжей части садились лодьи и глайдеры гостей.
Историк сделал круг, показывая изнанку этой почти с идеальной точностью смоделированной улицы — торчащие наружу внутренности недостроенных зданий, перекрытия, страховочные балки из композита, подпирающие стены фасадов. Все это выглядело как с размахом выполненные фанерные декорации.
Максим прошел над коробками домов, лишенных крыши и заваленных почти доверху снегом внутри, зашел на посадку и технично посадил машину на свободный пятачок. Вылез из глайдера и помог выбраться Ирине.
Иллюзия того, что они оказались в настоящем старинном городе, из которого непонятным образом исчезли все жители, была полной.
На занесенной снегом улице сияли огнями фонари, светились витрины магазинов, предлагая зайти. Море света плескалось на вывесках казино. На крайнем доме, граничащим с Садовым кольцом, медленно вращался огромный глобус. Впечатление портили беспорядочно брошенные летательные машины.
Мало того, что глайдеры принадлежали к совсем другому времени, они были натыканы, где попало, довершая впечатление странной катастрофы, которая заставила людей покинуть это место налегке, бросив и дома и транспорт.
Ирина огорченно вздохнула.
— Я много думала, как это выглядит, надеялась, что будет похоже, но увы…
— Почему? — удивился Максим.
— Никакого эффекта реальности.
— Вроде все сделано, как должно было быть, — в раздумье произнес историк.
— Нет, — покачала головой Ирина. — Несмотря на размах, есть масса деталей, которые выдают новодел, даже с этой стороны, не говоря уже о заднике.
— Тебе виднее, — согласился Максим.
За этим разговором они подошли к зданию. У входа, за огораживающим проход толстым бархатным шнуром, грудой мерзлого железа стояла пара "паксов", летающих боевых роботов. Как заметил Максим, они были дезактивированы и просто таращились на проходящих линзами видеодатчиков, пугая людей одним своим присутствием.
Сочлененные тела, делающие роботов похожими на гибрид паука, змеи и велосипедной цепи, занимали характерное для транспортировки положение. Биодетекторы, способные засечь живое существо с заданными психопараметрами были выключены, и висели на гибких кронштейнах, будто короткие усики.
Историку пришло в голову, что боевые механизмы просто привезли и бросили тут давным-давно, даже не удосужившись проверить их работоспособность.
— Кошмар какой, — сказала Ирина, проходя мимо механических стражей.
— Абстракционизм, — усмехнулся Максим. — Неработающий элемент интерьера. Хотя кого бояться здесь, в запретной зоне…
У дверей стояла пара девушек из личной охраны императора. Они считали информацию с идентификационных браслетов и оставили Максима с его спутницей в покое.
Помещение было маленьким, тесным, несмотря на то, что реконструкция проводилась с учетом увеличения за прошедшие эпохи среднего роста людей более чем на 70 см.
Привыкший к имперскому размаху Максим всегда удивился, как же можно так было жить. После того, как они сдали верхнюю одежду в гардеробе, оказалось, что в помещении прохладно.
Дуло из дверей, холодом тянуло от окон и вообще, маленькие, водяные радиаторы не в состоянии были дать столько тепла, чтобы нагреть щелястое здание до комфортной температуры. Ирине, одетой в короткую юбку и блузу с огромным вырезом, стало откровенно холодно.
Максим предложил ей свой шарф, но она стоически отказалась. До начала просмотра оставалось еще довольно много времени, и историк со своей спутницей решили пройтись. Публика уже собралась, очевидно, решив, что лучше приехать заранее, чем лихорадочно спешить в случае каких-либо форс-мажорных обстоятельств.
Приглашенные занимались своими делами, реагируя на окружающих доброжелательно, но абсолютно индифферентно. Кое-кто надиктовывал данные в речезаписывающее устройства, кое-кто разговаривал по вмонтированным в идентификационные браслеты телефонам. Большинство пользовалось портативными компьютерами для блуждания по сети. Огни вмонтированных в стандартную гарнитуру экранчиков отражались в спокойных, ничего не выражающих глазах.
Люди были одеты, в основном в черное и серое. Попадались экземпляры в рабочих комбинезонах — техники главного компьютера допоздна проверяли работоспособность механизмов считывателя и приехали сюда, в чем были.
Кое-где кучковались военные в черной форме, к которой воображение помимо воли дорисовывало серебристый энергошлем.
Прочая публика их старательно обходила. Офицеров Корпуса Теней избегали даже конченые "ботаники" императорской "шарашки", как называли ВИИР.
"Шлемоголовых" не боялись, нет. Просто рядом с этими лишенными тормозов существами нужно было внимательно контролировать себя, чтобы не сделать чего-то, что могло быть истолковано их начисто промытыми энергошлемом мозгами как агрессия. Естественно, по доброй воле во внерабочее время люди напрягаться не хотели.
Также народ избегал амазонок. Амазонки — личное подразделение владимирских принцесс, созданное в незапамятной древности, остались такими же дикими и необузданными, как и в те далекие времена.
Ходила злая шутка про то, отчего амазонкам не кладут ножей и вилок — кушать ими они все равно не умеют, но непременно используют не по назначению. Глядя на этих светловолосых девочек, одетых в серую форму, в это не сильно верилось.
Но это было абсолютной, без прикрас правдой. За похожими на ангелов воительницами тянулась дурная слава неуравновешенных и злобных фурий, пускающих в ход оружие по любому поводу.
Несколько офицеров военной полиции напряженно следили за тем, чтобы все прошло без эксцессов.
Ирина выделялась из толпы. Ее откровенный наряд, цокающие шпильки, красивое тело, медный загар и рыжие волосы обращали на себя внимание. Спутница Максима выглядела штучкой со страниц цареградского журнала мод, неизвестно каким ветром занесенной в запретную зону холодного континента.
Появление гостьи с Гелиоса вызвало неявный, но хорошо заметный для опытного глаза психиатра переполох. Публика бросила свои дела и переключила на Ирину большую часть внимания.
Дамы искоса кидали на нее оценивающие взгляды, амазонки недоброжелательно щурились, мужчины откровенно таращились на ту, которая так отличалась от сложившегося местного стандарта. Не реагировали только "шлемоголовые", которые по-сути, давно уже не были людьми.
Обычно здесь женщины одевались в серые и черные цвета, носили длинные юбки или свободные брюки. На ноги они надевали тяжелую обувь наподобие туристических ботинок, а верхняя часть костюма, как правило, состояла из наглухо застегнутого френча или толстого свитера под горло с жилетом обычной траурной расцветки.
Кое у кого на плечи были накинуты темные платки или пончо. Волосы старательно красились дамами в черный цвет и распускались по плечам или прятались под бандану, чтобы не дай Бог вызвать ассоциации и с конским хвостом девушки — воина. На нос цеплялись притемненные очки, если там раньше не оказывалась компьютерная гарнитура.
Смысл этих странных манипуляций со своей внешностью заключался в том, что ученые тетки не хотели иметь ничего общего с тенденциями моды, копирующими стиль принятый "дикими кошками" на службе и вне ее.
Рядиться под императорскую амазонку имело смысл где-нибудь далеко: на Тау, Кассии, Алой. Но делать это, имея батальон оригиналов под боком — было просто смешным.
Но переполох по большому счету вызвало не это. Уже давно никто не старался привлечь к себе внимания, не заявлял, хотя бы таким способом, что нуждается в обществе себе подобных.
Максим также догадывался, что кое-кто совершал туже ошибку, что и его начальник, принимая Ирину за сексдроида, которого хозяин из-за избытка дурного, низкопробного остроумия привел на мероприятие и выдает за человека.
Историк даже увидел, как его приятель Миша, стараясь, чтобы никто этого не заметил, деликатно проверил на своем браслете, не отзовется ли встраиваемый в каждого робота маячок в спутнице Максима.
— Макс, а что, кто-то умер? — несколько растеряно поинтересовалась Ирина.
— С чего ты взяла? — удивился историк.
— Почему все в трауре?
— Так принято, — пожав плечами, ответил Максим.
— И ты мне ничего не сказал?! — с негодованием воскликнула женщина. — Я же выгляжу как белая ворона.
— Ты все равно бы мне не поверила, — ответил Максим. — А потом, — посмотри. Ты произвела фурор. Теперь много дней будут разговоры про медноволосую богиню.
— Да, — сказала она, — я и представить себе не могла, что в центре Обитаемого Пространства, самом ядре цивилизации народ одевается как в забитой деревне, — усмехнулась Ирина.
— Не путай Царьград и Владимир, — ответил Максим. — И потом. Все эти цветущие девочки и мальчики — в большинстве своем — неимоверно старые существа. За их долгую жизнь было много всего: людей, событий, мыслей"…
… Фeдор вдруг ощутил, что жить в этом мире было его судьбой, что именно он должен был спокойно и неторопливо прохаживаться по фойе бутафорского кинотеатра в фантасмагорическом, призрачном городе. Именно он должен был читать мантру и улыбаться пролетающим мимо десятилетиям, оставаясь молодым и сильным впитывать мудрость эпохи спокойного и сильного разума. "Что сделано, то сделано", — со вздохом подумал Конечников, возвращаясь к чтению.
"… — Иными словами, этим их не проймешь. Ты это ведь хотел сказать? — спросила Ирина.
— И это тоже. А еще то, что у нас люди мало нуждаются друг в друге.
— Как же вы можете так жить, — с досадой произнесла женщина. — А впрочем, наверное, как везде. Просто у нас в провинции это не так заметно. Скажи, что же заставило этих моральных развалин притащить задницы сюда?
— А разве я не сказал? — удивился Максим.
— Нет.
— И ты поехала неизвестно куда, неизвестно зачем? — поразился историк.
— Ты мой мужчина. Куда ты, туда и я, — ответила Ирина.
Максим оторопело посмотрел на женщину, пытаясь понять, правду говорит она или издевается. Ирина глядела на него с мягкой чувственной улыбкой, словно предлагая себя всю своему господину и повелителю.
На какое-то мгновение все воронье сборище перестало существовать для Максима. Он ошалело потряс головой, стряхивая с себя наваждение.
— Тут показывают древние фильмы, плоские движущиеся картинки доисторических времен. Мероприятие закрытое, только для своих. Собирается институтская элита, рободелы, строители. Приезжают ностальгирующие личности из цареградского дворца. Иногда просмотры изволит посещать даже сам джихан.
— Ты часто здесь бываешь? — с уважением поинтересовалась Ирина.
— По правде говоря — в первый раз, — пряча смущение за усмешкой, ответил Максим.
— Все когда-нибудь бывает в первый раз, — не стала иронизировать по этому поводу женщина. — Главное, чтобы не в последний. На этих вечерах только смотрят?
"Атавизмы, атавизмы", — подумал Максим, чувствуя, что ему все равно приятно исходящее от женщины восхищение.
— Обычно тут решаются все серьезные вопросы. Теоретически можно улучшить карьерное положение.
— Максим, это же здорово. Постарайся использовать эту возможность.
"На кой мне это нужно", — подумал Максим.
— Хорошо, — сказал он, с улыбкой. — Пошли, уже можно.
Максим с Ириной уселись под балконом левой стороны, подальше от экрана в темном уголке.
Очень скоро тягомотина с посадкой закончилась, и в зале погас свет.
Максим по долгу службы изучил немало обработанных при помощи современных технологий исторических материалов, но настоящий фильм, причем так, как его могли видеть далекие, доисторические предки смотрел впервые.
С самого первого кадра стало ясно, что видеоряд состоит из множества неподвижных картинок. Хотя частота смены изображений была оптимизирована под современную скорость восприятия и составляла 120 кадров в секунду, глаз историка, избалованный недискретными мониторами замечал ощутимое подергивание экрана.
К этому добавлялось несовершенство картинки с недостаточно резким изображением — следствие старинной технологии образования цвета при помощи 3 монохромных слоев.
Максим, конечно, был готов к убожеству зрелища. Он много знал про те времена. Но эти бледные тени на на экране, заставили историка задуматься, каково было этим людям жить, если сидение в неосвещенном, холодном и душном зале на неудобных креслах, было одним из желанных развлечений.
Ирина, несколько напряженная сначала, наоборот, с удовольствием растворилась в том, что было неправдой вдвойне. Бывшую любовницу Толика захватила не слишком реальная история о не существовавшей женщине, приглаженная и выхолощенная режиссерами и сценаристами давно разрушенной "фабрики грез" до состояния розовой водички, предназначенной для выжимания слез из сентиментальных неврастеничек.
Как психолог, Максим понимал, зачем князь-император собирает людей в строящемся по его прихоти городе-фантасмагории, городе-призраке.
Собственно говоря, младший научный сотрудник института исторической реконструкции, непосредственно участвовал в создании мегаполиса древности. Но одно дело печь блины, другое дело давиться тем, что напек. Одно дело быть зрителем и охотником, другое — самому подвергаться тому, как жили предки.
Максим догадывался о тех чувствах, которые мог переживать император: от легкой ностальгии по давно прошедшим временам, до желания убедиться в правильности того курса, которым он, цареградский владыка, вел 63 миллиона своих подданных, разбросанных по Обитаемому Пространству Галактики.
Историку вдруг подумалось, что Даниил Концепольский, чем-то похож на одного из героев этого фильма. Он смеялся и отрицал ценности ближних своих, но в глубине души завидовал тем, кто по разным причинам, от трусости и глупости до твердого убеждения в правильности своими жизнями утверждал то, чему их учили родители.
"Выдохся наш император", — вдруг подумалось Максиму. — "Устал рубить топором великого мастера. В конце-концов, нет ничего вечного".
Экранная героиня вовсю праздновала свою любовь к напичканному предрассудками остолопу, который разрывался между спокойной, удобной и скучной теткой и пышущей африканскими страстями девчонкой, по тем временам совсем лишенной моральных запретов.
Ирина, не отрываясь, глядела в экран. На ее щеках блестели слезы. Она совсем забыла про своего спутника, забыла про необходимость играть в любовь.
Когда пресный блондинчик в очередной раз отказал огненной чертовке, Ирина, издавая какие-то невнятные звуки, поднялась со своего места.
"Ира, ты куда?" — успел только спросить Максим. Женщина сдавленным голосом сквозь слезы на бегу пробулькала, чтобы он за ней не ходил, и выскочила из зала.
Глубоко внутри что-то подталкивало Максима встать и бежать следом, но весь опыт практикующего психиатра противился этому. Сделать это означало показать слабину, поддаться на провокацию, уступить самодеятельной актерке, разыгрывающую как пьесу свою жизнь.
Историк посидел еще немного, разглядывая темный зал, освещенный лишь дергающимся изображением на экране. Кое-где торчали редкие головы зрителей. Большинство из них продолжало заниматься своими делами.
Время шло, Ирина не возвращалась. Прошло примерно полчаса, действие перенеслось из мирной довоенной идиллии в жуткую реальность военного времени.
Максим подумал, что подопечную уже точно нужно идти искать. Удовольствия от просмотра не было никакого, а, дав выплакать женщине в одиночестве самую острую, горькую обиду на жизнь можно успеть к фазе, когда напряжение спадет, и сочувствие будет принято с благодарностью.
Зачем ему это нужно Максим анализировать не стал, отметив для себя, что может быть, тетка продемонстрирует по этому поводу какой-нибудь особенный номер в постели.
Однако фойе и галерея второго этажа были пусты. Максим проверил туалеты, но никого, кроме парочки, занимающейся любовью в кабинке сортира, не обнаружил.
Историку стало немного страшно — неужели эта дура в расстроенных чувствах выбежала на улицу без одежды. Несмотря на общую закаленность, южанка там долго не протянет.
С чувством близким к легкой панике, Максим пару раз обошел здание, на этот раз, дергая все двери.
На втором этаже он неожиданно обнаружил не предусмотренный планом, незаметный проход на галерею, явно не относящуюся к доисторической эпохе.
Сделана галерея была из идеально прозрачного, практически невидимого материала. Слабое свечение поверхности пола указывало путь. Поверхность имела наклон, идти приходилось в горку.
Максиму сразу же вспомнилась темная масса со стороны бывшего Трубниковского переулка, которая на мгновение закрыла огни кинотеатра.
Действительно, судя по всему, там стоял замаскированный модуль, — громадный, неуклюжий аппарат, снабженный собственными двигателями, с грехом пополам приспособленный для коротких самостоятельных полетов в космосе и посадок на поверхность небесных тел.
Такие модули использовались в основном при освоении новых планет в качестве убежищ, командных комплексов и исследовательских центров.
На Земле, тем более в запретной зоне, он мог принадлежать только одной из служб князя-императора. Возможно, это был опорный пункт "шлемоголовых" или хуже того — амазонок.
Сталкиваться с этими усердно лижущими зад своему хозяину суками, тем более находящимися при исполнении служебных обязанностей было просто неприятно.
Нет, они не грубили, не хамили, но от них исходило нечто первобытное, нечто среднее между раздражением, озабоченностью, даже страхом. В сочетании с тем, что большинству людей до джихана цареградского не было никакого дела, эта служебная паранойя вызывала желание избегать связанных с высшей властью мест, где все так непросто.
Делать было нечего, и Максим двинулся над домами, используя в качестве опоры под собой лишь слабо светящуюся туманную дорожку. Ему очень хотелось, чтобы проход с той стороны был заперт, тогда ему не придется искать ненормальную подругу там, где ему меньше всего хотелось быть.
Проход оканчивался ничем, дорожка просто обрывалась в воздухе. Историк, однако, знал, что это совсем не так, но инстинкт самосохранения все равно вопил об опасности.
На всякий случай, Максим оперся руками о невидимые стены и высунул голову за край дорожки. После мгновенного всплеска черноты перед глазами от пересечения границы маскировочного поля, историку открылся довольно большой, темный зал с висящими в воздухе над холодными февральским сугробами столами, стульями и даже барной стойкой.
За столами сидели люди, нисколько не обращая внимания на то, что парят на высоте, — к прозрачным полам и стенам давно привыкли. На столах горели плоские свечки, плавая в керамических плошках с водой. Материал, из которого был сделан корпус и сам горючий состав, тоже были прозрачными, отчего казалась, что огонек горит прямо на поверхности воды, бросая причудливые блики на стол и окружающее пространство.
Максим почувствовал облегчение. Никаких казарм, никаких командных пунктов. Просто небольшой, уютный ресторанчик, где гости, которым надоело сидеть в холодном зале, могли погреться, перекусить и обсудить впечатления.
Историк сделал пару шагов. Обнаружился еще один любопытный факт, — в стены были вмонтированы голографические проекторы высокого разрешения, которые, если не очень приглядываться, создавали иллюзию окон, за которыми горит ночными огнями большой город.
Максим узнал кадры из мнемозаписи, сделанной им сегодня. Кто-то из техников оперативно воспользовался полученной информацией.
Точка взгляда была несколько изменена, согласно высоте расположения зала. За спиной Максима полыхал Новый Арбат, виднелась река из белых, красных и желтых автомобильных огней на Садовом. Перспективу слева загораживали громады жилых домов с россыпью звезд освещенных окон.
Пространство вне экранов, без прикрас, показывало то, что было на самом деле: снег, пустоту, темноту ночи. Историку стало немного не по себе от сюрреализма картины, сочетания того, что было и как это все выглядит теперь.
— Максим Величко? — поинтересовалась неизвестно откуда возникшая девушка.
— Это я, — ответил историк. — Чем могу быть полезен?
— Если вы ищете Ирину, то она за 4 столиком, беседует с Даниилом Андреевичем. Однако, император особо просил, чтобы его во время этого, крайне важного разговора, не беспокоили.
— Передайте императору, что я по мере возможности удовлетворю его пожелание.
Глаза Максима нашли этот столик. Ирина сидела к нему спиной. Судя по напряженности ее спины, по жестикуляции, разговор был нервным и злым. Историк вдруг испугался. В голове возникла картина того, как женщина хватает со стола стакан с водой и выплескивает его содержимое в лицо владыки Обитаемого Пространства.
— Император просил передать, что последствия могут быть самыми печальными.
— Знаете что, милая барышня, — сказал Максим, решительно отодвигая девушку и направляясь к столику, — Ирина моя пациентка, и я не позволю, чтобы она нарушала необходимый режим.
— Стойте, — испуганно вскрикнула служащая, пытаясь его остановить, хватая его за руку.
Историк вежливо, но решительно стряхнул руки девчонки и сделал еще шаг.
— Ну, ведь вам же человеческим языком говорят — "нельзя", — снова повысила голос девушка, решительно хватая Максима за свитер.
На шум обернулись все, даже Ирина, хоть она уже практически не контролировала себя. Максим, совершенно не задумываясь, что ему за это будет, показал пальцем на ее спутника, потом поднял растопыренную ладонь к голове, изображая корону.
Глаза Ирины расширились от ужаса. Она все поняла.
Джихан призывно помахал рукой.
Максим подошел. Служащая семенила сзади, и от нее тянуло запредельным, невыносимым страхом.
— Здравствуйте Даниил Андреевич, — приветствовал Максим джихана, согласно правилам вечеринки.
— Здравствуйте Максим Александрович, — иронически ответил император.
Историк впервые видел своего владыку так близко. Повелитель Обитаемого Пространства, на своих официальных изображениях, стараниями стилистов, выглядел как представительный, подавляющий своей харизмой мужчина. Но в жизни, глядя на свежую, гладкую кожу и рассеянную улыбку на лице, трудно было вообразить, что он и есть тот самый, вызывающий ужас джихангир.
— Я говорила, я предупреждала, — вклинилась в разговор служащая.
— Вы свободны, Мария, — несколько раздраженно оборвал ее император. И, обращаясь к историку, предложил, — Садитесь, Максим, составьте нам компанию.
— Спасибо, — ответил тот.
— Выпьете что-нибудь? — поинтересовался джихан.
— Спасибо, нет. Не могу. За рулем…
— Тогда сок, — посоветовал император.
— После холодильника внизу, я бы с удовольствием выпил чаю с лимоном, — после секундного раздумья ответил Максим.
— Вот и славно. Разрешите вам предложить настоящий, высокогорный, — сказал император. — Мария, вы слышали?
— Да, Ваше Величество.
Служащая ушла.
— Что вас так удивило? — спросил император. И сам же ответил. — Общение без чинов — только для моих гостей, тех, кого я приглашаю. Не все, к сожалению, понимают, что это всего лишь форма общения…
— Ваше Величество намекает на меня? — желая напоследок поерничать, спросила Ирина.
— Ирина Евгеньевна, ты это… Потом острить будешь, — довольно грубо посоветовал ей джихан.
— Нет, меня удивило другое, — сказал Максим. — Не думал, что вы знаете о моем существовании.
— Кто не знает хозяина бессмертной кошки? — усмехнулся Даниил. — Рапорты присылали каждый день много лет подряд, пока на самом высоком уровне не было решено, что в этом нет ничего страшного.
— Не думал, что на такие, в общем-то, интимные дела обращают внимание.
— Люди всегда считают, что про них знают только то, что они показывают наружу, — с улыбкой ответил император. — Вот, например, сейчас вы лихорадочно пытаетесь сообразить, как заставить этого цареградского дядьку рассказать о том, что Ирина успела наговорить.
— Ну, да, меня это интересует.
— А напрямую спросить неудобно…
— Совершенно верно.
— И вы пытаетесь обойти это, в надежде, что потенциально оскорбительные моменты я забуду или сочту несущественным?
— Речь идет о другом человеке. По поводу своей персоны я бы не стал миндальничать.
— А вы думаете, что если бы меня что-то не устраивало, ваша подружка бы сидела тут, празднуя собственную значимость?
— Я не знаю, — ответил Максим. — Никогда раньше не общался с власть имущими.
— Честный ответ. Это хорошо. Я думаю, Ирина после сама расскажет. Меня всегда удивляло, отчего так не любят и боятся того, кто все это организовал: достойную, долгую жизнь в каждом воплощении, непрерывность существования, возможность развития…
— Люди стремятся считать, что сами всего добились, — ответил Максим.
Повисла долгая, неловкая пауза, в течение которой император отчаянно боролся с чем-то внутри себя. Что это было гнев или веселье стало ясно, когда джихан разразился смехом. Он смеялся долго, до слез.
— Вот что значит профессиональный психолог, — наконец, произнес он. — В самую точку. Максим, бросайте вы свой ВИИР и перебирайтесь ближе к морю.
— Спасибо, я подумаю, — ответил историк.
— Скромность украшает, когда нет других достоинств, — с улыбкой произнес император. — Были психиатром, были историком, самое время стать царедворцем. Мне нужны при дворе энергичные молодые люди правильного направления, ученые, аналитики. А то ведь, знаете ли, вокруг вьются все больше рубаки и интриганы.
— В любом случае, на ближайшие 2–3 года я занят. А там видно будет, — дипломатично ответил Максим.
— Ну да, конечно. Через 2 года мы вернемся к этому разговору, — согласился император и тут же, не давая опомниться, спросил: — А каким вы видите будущее своей спутницы?
— В смысле? — сделал вид, что не понял историк.
— Все просто, — конечно, пристально глядя Максиму куда-то чуть выше глаз, в середину лба, — сказал джихан. — Имейте только в виду, что женщину переделать невозможно. Грубые энергии могут послужить хорошим ускорителем, но это лишь для тех, кто умеет стоять на гребне волны. Но меня больше интересовала, — профессиональная деятельность госпожи Кузнецовой в ее прошлых воплощениях.
— Даниил Андреевич, об этом лучше спросить у нее самой.
— Тоже верно, — согласился джихан. — Однако, если задуматься, как много невостребованных знаний подспудно живет в человеке и как неожиданно они могут пригодиться…
— Вы говорите о том, что случится, если память прежних жизней сделать устойчиво доступной для теперешней личности?
— Совершенно верно.
— В общем и целом подобная регрессия ведет к тяжелым невротическим конфликтам личностей, откровенной шизофрении и даже случаям одержимости. В работе сканер-оператора это тяжелейший брак, сравнимый только со смертельной ошибкой хирурга, — пояснил Максим.
— Страшнее чем синдром ненужности? — просто спросил император, посмотрев на желтый огонек на сигнальном браслете Ирины. — А впрочем, давайте переменим тему. Как вы думаете, зачем все это?
— Что? — мягко поинтересовался Максим.
— Не притворяйтесь, что вы не поняли, юноша, — строго сказал император. — Разумеется реконструкция.
— Я не задумывался, — ушел от ответа историк.
— Да Бог с вами, — усмехнулся император. — Все говорят об этом. Бытует мнение, что Данька на старости лет сошел с ума. Есть такое?
— Да, — согласился Максим.
— А что вы сами думаете?
— Я работаю в ВИИРе.
— Отлично, — император улыбнулся, оценив емкость фразы. — А не приходилось вам слышать о чудовищных затратах на постройку практически бесполезного города?
— Слышал и такое.
— Что вы об этом думаете?
— Что кому-то выгодно, чтобы считалось, будто нами руководит ностальгирующий маразматик.
— А кому выгодно, чтобы считалось, будто нами руководит ностальгирующий маразматик? — поинтересовался император, практически слово в слово, повторив ответ Максима
— Тому, кто хочет прикинуться ностальгирующим маразматиком.
Джихан удивленно встряхнул головой.
— А что же скрывает этот самый деятель под вывеской маразматических затей? — серьезно поинтересовался Концепольский.
— Все, что угодно, — в раздумье ответил Максим. — Проработку изменений в геноме человека, проверку технологий управления личностью через психосемантику и волновую психотехнику, разработку методов радикальной психокоррекции и сшивки личностей из разных кусков памяти, собственных или наведенных.
— Да, — сказал император, вставая. — Фантазия у вас могучая. Попридержите ее. Годика через 2 ей найдется достойное применение. Рад был познакомиться.
Он протянул руку, и историк спешно пожал ее.
— Это большая честь для меня, Ваше Величество, — сказал Максим.
— Я была очень рада познакомиться, — встряла Ирина.
— Ну, разумеется, — ответил джихан. — И я. Приезжайте запросто, будем пить и предаваться печали о том, что уже прошло, но скоро вновь выйдет из бездны времени. Вы единственная, кто любит этот город, также как и я.
Император удалился. Следом, из — за соседнего столика, встала девица явно секретарской внешности: убранные под бандану волосы, темная, закрывающая тело одежда, черные очки на носу.
Она на мгновение приблизилась к Ирине, что-то прошептала ей и, не спеша, направилась вслед за хозяином Обитаемого Пространства.
Подопечная Максима замерла, пытаясь вытолкнуть застрявшие в глотке слова, растеряно хлопая глазами. Так она стояла довольно долго.
— Что она тебе сказала? — поинтересовался Максим.
— Ерунда, — ответила Ирина, наконец, выйдя из ступора. — У тебя дома есть этот фильм?
— Дома — нет. В спецхране можно заказать.
— Поехали тогда домой, — предложила женщина.
— Поехали, — согласился Максим.
Помойная подруга Толика резво засеменила к выходу нервной, раздраженной и одновременно испуганной походкой, потеряв всю стать величавой богини.
Ирина успокоилась только тогда, когда "Корсар" поднялся на 200 метров над Мертвым Городом.
На Ирине это сказалось следующим образом. Она сложила пальцы в бессмертный, идущий из доисторических времен жест, называемый когда-то в этой местности "факом" и визгливо крикнула, обращаясь к кому-то внизу:
— А вот это видела, сука? Пугало черное!
— Что случилось? — обеспокоено поинтересовался Максим.
— Ты знаешь, что она мне сказала? — гневно спросила историка женщина.
— Откуда?
— Эта тварь сказала: — "Приезжайте, мои амазонки будут вам рады".
— Прямо так? — поразился Максим. — Похоже, это была сама…
— Ну, я это и без тебя поняла, — зло ответила Ирина.
Некоторое время они летели молча.
— Милый, о чем это вы с джиханом говорили? — заглядывая историку в глаза, спросила женщина.
— Вместе вроде были, — ответил Максим. — За одним столом сидели.
— Максик… Максимушка, — просительно произнесла женщина, ластясь к нему, как большая кошка. — Ты такой умный, а я дурочка.
— Ну, хорошо. Начну издалека. К середине 27 века, то есть к моменту нового появления в мире пророка в виде Даниила Концепольского, тогда еще не императора, а просто сына княжеского архивариуса, Земля представляла собой практически ту же чистую доску, которой она стала после Большого Голода.
— А был ли Большой Голод? — поинтересовалась Ирина. — Церковники в каждой проповеди поминают его. Иногда мне кажется, что это или сказка или преувеличение, аналог упраздненного ада и вечных мук.
— О, если бы, — нервно усмехнулся Величко. — Ты бы видела, сколько костей лежит в туннелях метрополитена и под развалинами.
— Но ведь правда этому есть какое-то объяснение, кроме Божьей воли.
— Да, конечно. Несмотря на то, что живы непосредственные свидетели, мы до сих пор не знаем, как все случилось. А экспериментировать… Ну, ты сама понимаешь.
— Да уж… — зябко повела плечами Ирина.
— В наши дни это уже практически невозможно. А все случилось так. Когда население этой планеты стало приближаться к 7 миллиардам, сработали защитные механизмы. Образно говоря: "Усталость сковала Землю".
Катастрофы случались и раньше. У древнейших народов погибшей доисторической цивилизации, оставались смутные предания об их высокоразвитых предках, бороздивших небо на летательных аппаратах и достававших до Луны при помощи бесконечно удлиняющейся лестницы. Чтобы там не было, — кометы, смещение оси, чудовищные извержения, войны с использованием высокомощного оружия, эпидемии, — жизнь на Земле много раз обновлялась.
— А как это все случилось в этот раз? — с обожанием глядя на него своими зелеными глазами, спросила Ирина.
— На этот раз все было без всякой помпы. Для того, чтобы жизнь могла существовать на поверхности нужен не только свет и вода. Все гораздо серьезнее.
Говорят, что ни одно живое существо не может выжить в своих отходах. А самыми страшными, как оказалось, для Земли были не отравляющие вещества, не промышленные выбросы, не радиация. Самыми страшными для Земли оказались мысли и эмоции живущих на ней людей.
— Да, я слышала про это, — скучнея, ответила Ирина. — Этой тягомотиной нас пичкают все религиозные каналы. Но ведь это чушь, полная чушь. Земля — это просто невообразимо большой кусок дерьма, летящий в пространстве. Как на нее могут влиять мысли ничтожно мелких существ, обитающих на ней?
Максим некоторое время молчал, подбирая подходящий пример.
— У тебя бывало, что ты опаздываешь, торопишься, нервничаешь, а техника как назло начинает барахлить. То вызов телефонный срывается, то компьютер виснет, то лодья никак не встает в рабочий режим?
— Сколько угодно раз, милый. Это у меня пожизненное.
— Так вот, с Землей случилось то же самое.
— Да брось, она ведь большая.
— Как оказалось не настолько.
Женщина отвернулась и с неудовольствием стала глядеть в окно на снежную равнину.
— Ты смотришь и думаешь, что назначение этого "куска дерьма", безропотно носить людей на себе, выращивать ему пропитание, держать его жилища, прятать в себе мертвые тела?
— Ладно, я все равно ничего в этом не понимаю, — с досадой ответила Ирина.
— Давай по-другому, — предложил Максим. — Вот представь жил доисторический человек, страдал, мучился, болел, потом помер. Закопали его в землю. А куда делись все эти эмоции, мысли, боль, страх?
— А вправду, куда? Когда у меня бывал в гостях Толик, я просто физически чувствовала его присутствие, даже спустя много дней.
— А те времена каждую секунду развоплощались 2–3 человека, оставляя всю грязь на Земле. Есть у нее, у земли — матушки есть свойство — обезвреживать отходы. Гниющие тела становятся травой и деревьями, энергия успокаивается, становится нейтральной, годной для нового цикла. — Максим сильно упрощал, но это было необходимо, чтобы его поняла Ирина. — Что будет, если в раковину наливать больше воды, чем сливается? Представь, — слив засорился?
— И ты хочешь сказать, — размышляя, произнесла женщина, — случился засор, и дерьмо поперло наружу?
— И испортило всю систему тонких энергоинформационных связей. Мертвая информация задушила живых. Это называлось синдромом Х.
Выработка тонкой энергии на поверхности была остановлена. Растения и животные погрузились в спячку, которая продлилась три года. Те, кто выжили, навсегда запомнили этот чудовищный урок.
— От этого, джихан цареградский навешал на орбите генераторы стерилизующего излучения? От этого, для рождения ребенка нужно пройти семьдесят шесть комиссий? От этого только 5 женщин из ста получают свое законное право — быть матерью, — гневно спросила Ирина. — Ты еще про вампиров вспомни. Монумент Славы в Киржаче, колыбели цивилизации. Тьфу.
— Наверное, можно и про Киржач. Что бы тогда с нами было, если бы джихан не отстрелялся тогда от мутантов? — ответил Максим.
— Не слишком ли высокая цена — полная власть для мизантропствующего психопата за 3 недели пострелюшек в незапамятной древности? — негодующе сказала Ирина. — И как закономерный итог "праведного курса" — 10 миллионов жителей на всю центральную планету. На целую планету, по прошествии почти трех тысяч лет!
— А зачем больше? — поинтересовался Максим. — Пролетев Галактику вдоль и поперек, я понял, что наиболее комфортно живется в мирах, где население не больше 3–5 тысяч человек. Тишь, гладь, Божья благодать.
— Ладно, деревянный мальчик, — с досадой произнесла Ирина, понял, что может вдрызг разругаться с мужчиной. — Скажи, что эта курица кудахтала? Про то, что она там сказала, когда ты вошел…
— Она передала, что джихан просил не мешать.
— И ты не послушался? — с неподдельным ужасом и восхищением произнесла женщина.
— А что мне оставалось делать, если у меня баба — дура…
— Ах ты, гад… — произнесла Ирина, впиваясь ему в губы своими пухлыми чувственными губами.
У них был долгий и совершенно чумовой секс в кружащем над лесом глайдере. Примерно через час, историк собрался с духом и посадил "Корсар".
Максим и Ирина продолжили заниматься любовью в доме, прикипая друг к другу в совершенно невозможных, запредельных ощущениях.
Потом, во втором часу ночи, обуреваемый чувством вины перед заждавшейся хозяина кошкой, историк поволок сонную Мару в комнату для медитаций, испытывая облегчение оттого, что завтра пятница, выходной день.
Максим очень хотел спать. Сознание временами отключалось, однако, губы сами произносили затверженные тысячами повторений, известные каждому человеку с детства слова.
Вдруг в один из моментов просветления, когда увлекаемое вселенскими вибрациями сознание снова вернулось к Максиму, он обнаружил на коленях рядом с мурлыкающей кошкой голову Ирины. Помойная женщина безмятежно спала, поджав под себя ноги и по-детски положив под голову сложенные ладони. На сигнальном браслете горел чистый зеленый огонек……."
Федор по инерции пробежал взглядом еще несколько строк после мантры, как вдруг что-то с силой развернулось у него в голове. "Есть" — пронеслось в сознании. "Я не умру, теперь я никогда не умру", — колотилась в сердце, стучала в виски сумасшедшая радость освобождения от главной кары человеческого рода — краткости жизни.
Ощущение было удивительным — никуда не нужно было больше торопиться, вдруг потеряли силу все вехи расставленные людьми на пути к смерти.
Те привычное ориентиры, которыми простые люди руководствовались на своем жизненном пути: детство, взросление, экзамены, испытания, любовь, свадьбы, рождения детей, постройка дома, первые седые волосы, морщины, служебный рост или трудное постепенное накопление богатства, медленное угасание жизни в распадающемся теле, старческая немощь тела и разума — это было теперь не для него, потеряв всякий смысл.
Жизнь капитана ВКС Федора Андреевича Конечникова простиралась теперь без конца и края в грядущие века. Времена, которые волновали Федора лишь абстрактно, стали близкими, достижимыми, осязаемыми.
Все это было чудесным образом заключено в 12 труднопроизносимых словах. К радости Конечникова примешивался холодок неизвестности. Но недаром у пакадура было это желание — взглянуть на обратную сторону звезд. И как когда-то в звездный океан, Федор решительно направил свой путь в океан времени.
Подводя черту под своими сомнениями, Федор аккуратно, сильно надавливая на карандаш, переписал мантру из книги в блокнот, вырвал листок и спрятал его между корочкой и пластиковой обложкой удостоверения личности.
Конец 15 главы.
Федор проснулся оттого, что входная дверь пронзительно скрипнула. Также скрипела дверь в маленькую комнату, в доме, где они с братом жили детьми. И действительно, открыв глаза, Конечников обнаружил себя лежащим на старинной деревянной кровати, которая, возможно, еще помнила тех, кто 300 лет назад выбрался из теплого чрева горы на продуваемую всеми ветрами холодную равнину, поставив самые первые, похожие на землянки дома поселка.
Восхитительно знакомо пахло старым домом, вкусным, непередаваемо приятным запахом родного жилья, память о котором не перебили ни железные запахи звездолета и портяночная вонь казармы, ни тонкие ароматизаторы спецпомещений для комсостава, ни запахи, приносимые тетками, с которыми он спал, из своих домов.
— Кто здесь? — на всякий случай спросил Федор, нашаривая под подушкой ножик.
— Я, — раздалось от двери.
Голос принадлежал женщине. В проеме, светящемся слабыми отголосками далекой, еле горящей свечи, появилась абсолютно черная фигура. Федору на мгновение стало жутко. Ему показалось, что пришелец состоит из вещества чернее антрацита. Вернее из нереальной, жуткой пустоты, прорехи в пространстве, абсолютного ничто.
— Кто ты?
— Федя, ты что, с ума сошел? Это же я, Лара, — сказала женщина. И действительно, в следующую секунду, черная фигура обрела знакомые по видениям и кошмарам черты.
— Ты скучал по мне? — спросила Лара.
— Если честно, нет, — ответил Федор. — Я тут чуть кони не двинул.
— Ну, конечно, — с легкой досадой сказала девушка. — Знаешь, не оправдывайся. Я вовсе не хочу, чтобы ты превратил свою жизнь в траур и ожидание нескорой встречи. Живи, развлекайся, на то она и жизнь.
— А ты все еще оплакиваешь себя? — вдруг, неожиданно для себя спросил Федор.
— Что? — не поняла Лара, потом, ответила: — Нет. Ты знаешь, нет. Глядя на то, кем мне нужно было стать, я почти рада, что ты избавил меня от этого.
— Значит, ты уже не сердишься на меня?
— А я и не сердилась никогда, — ответила девушка. — Если ты думаешь, что я прихожу позлорадствовать и полюбоваться твоими страданиями, то сильно ошибаешься. Наши чувства пережили тогдашние тела и прежние личности. Когда-то ты был добр ко мне. Я хочу снова встретить тебя во плоти, чтобы снова познать удовольствия вашего мира. Оттого то и я пытаюсь помочь тебе.
— Спасибо, я уже справился, — в словах Федора промелькнул упрек.
— Ты сам хотел, чтобы у тебя было время все осмыслить в одиночестве.
— Правда? — поинтересовался Федор, но иронии не получилось. Он помолчал, размышляя, стоит ли говорить, и продолжил. — Я тут корявые стишки нашел. Для бессмертия…
— Милый, если хочешь дожить до дня, когда я снова появлюсь на свет, если вообще хочешь жить, — не читай их никогда, — попросила Лара.
— Это почему? — с подозрением спросил Конечников.
— Первое, что сделали Управители Жизни придя к власти — это перестроили энергоструктуру человека. Теперь, при правильном прочтении той мантры, наступает практически мгновенная смерть.
— Зачем?
— Бессмертных не должно быть слишком много, — усмехнулась девушка. — Но не в этом суть. Я принесла тебе то, что работает в теперешнюю эпоху. Тебе нужно немедленно проснуться, пока не рассеялось написанное. Не веришь мне — проверь. Ты уволок из хранилища пару дисков. Обязательно посмотри, отчего умер предыдущий хранитель.
Федор подскочил на койке. Стояла глубокая ночь. Окна палаты были задернуты плотными портьерами, не пропускающими с улицы слабый свет фонарей. В этом абсолютном мраке он увидел, как слабый свет пробивается из кармана его больничной пижамы. Он вытащил оттуда свое удостоверение.
Свет шел сквозь толстый непрозрачный пластик обложки. Федор, помня слова Лары, быстро вытащил бумажку с мантрой. Ниже написанного им текста призрачным, холодным огнем сияли другие 12 слов.
Федор, не мешкая, обвел светящиеся буквы карандашом, потом включил свет и проверил, что действительно, он сделал видимым послание любящей его призрачной девушки.
Крок уже не знал, спит ли он или бодрствует, что происходит на самом деле, а что в воображении, — слишком много случилось с ним с того момента, как на гарнизонном балу появилась нововладимирская принцесса. Федор уже устал удивляться и просто принимал все как должное. В конце-концов, кто определил, что есть "норма", а что "патология"… Надеясь, что утром солнечные лучи разгонят морок, оставив только истинную реальность, Конечников снова уснул.
Утром Федор проснулся рано. Первым делом он взялся за клочок бумаги. И действительно, под четкими, вдавленными в бумагу буквами были написаны другие слова, такие же непроизносимые, как и предыдущий вариант заклинания вечной жизни, совпадая только в первой строке.
Крок подивился логике призрачной спутницы, которая, судя по всему, всегда была рядом, но вмешивалась, когда складывались крайние обстоятельства или когда Федор сам вплотную приближался к разгадке и небольшая помощь уже ничего не меняла. Но сейчас, он был в замешательстве, выбирая, поверить или нет…
Конечников долго изучал и тот и другой тексты, пока не понял, что до жути боится произносить эти мантры, одна из которых могла оказаться смертельной.
Федор, со вздохом, отложил до лучших времен испытание, пока он не наберет данных и не решит, кому поверить в этом деле, в котором были четко обозначено альтернативы — вечная жизнь или быстрая, и судя по всему, запредельно мучительная смерть.
Конечников долго ждал смены. Наконец, в дверь деликатно постучали. Это была не Виктория. За дверью, поправляя легкомысленно короткий халатик, стояла Елена.
— Здравствуйте, Федор Андреевич, — поприветствовала она его.
— Здравствуй, Леночка, — с наигранным радушием поприветствовал ее пакадур.
— Федор Андреевич, разрешите, я у вас немного уберусь. Сейчас обход будет. Борис Николаевич станет ругаться, если увидит беспорядок.
— Пожалуйста, — махнул рукой вокруг Федор. — Палата в вашем распоряжении. Делайте, что хотите.
Конечников убрал книгу в сейф, включил на нем охранную сигнализацию и выехал в коридор, чтобы не мешать девушке. Спрашивать напрямую, отчего Елена дежурит не в свою смену, Конечников, после некоторых колебаний, не стал.
Далее было все как всегда. Доктор, потом особист. Борис Николаевич, как всегда чуткий к своему подопечному, сообщил, что Виктория заболела, умудрившись простудиться в жару. Федор пожал плечами. Заболела — значит заболела.
Федор подумал, как удачно все складывается. Значит, у него есть еще один день.
Потом был обычный, ничем не примечательный завтрак, капельница, томограф, биорезонанс. Около 11 все закончилось.
Конечников взял книгу и выехал на кресле в парк. Выбрал маршрут по самым глухим местам и снова принялся за чтение.
Он наскоро пробежал взглядом по страницам, где описывались самые изощренные способы совокупления, которые практиковали в свободный день Максим и Ирина.
Читать такое, не имея рядом доброй девочки Вики, готовой быстро удовлетворить его при помощи рта, было просто мучительно. Дальше пошел более содержательный текст.
"… В субботу, после обеда, у Максима зазвонил телефон. Он, размышляя, кто бы мог его беспокоить в выходные, ответил на вызов.
На экране был сам джихангир. Князь — император располагался за столом на фоне окна, за которым над темнеющей землей плыли далекие, подсвеченные розовым облака и светило красное, низкое стоящее солнце. Вид был характерен для большой высоты.
— Здравствуйте, Ваше Величество, — приветствовал владыку Обитаемого Пространства историк.
— Здравствуйте, Максим Александрович, — с неизменной рассеянной улыбкой отозвался князь князей. — Как вам отдыхается?
— Спасибо, хорошо, — ответил Максим.
Фраза эта получилась не слишком любезной. Историк и сам это чувствовал, поражаясь, зачем он так реагирует. Но впитанный с молоком матери рефлекс — избегать власть имущих и недовольство от необходимости общаться с практически незнакомым, требующим почтения и необходимости следить за своими словами человеком, неожиданно выплеснулись наружу.
— Максим, ну что вы право же, сразу в штыки, — огорчился император. — Надеюсь, я не оторвал вас от важных и серьезных занятий?
— Нет, Ваше Величество, — тон Максима, взявшего себя в руки, стал доброжелательным.
— Никуда сейчас ехать не планировали?
— Нет.
— А давайте ко мне, на "Серебряный Ворон", — предложил император. — Мы тут скоро будем пролетать мимо вас. Маленькая вечеринка для своих. Мы движемся уже часов 30 и у нас все время закат. Приезжайте и вы на пару часиков. Пригласите от моего имени Ирину. Возьмите купальные костюмы.
— Хорошо, Ваше Величество.
— Я пришлю за вами люгер. Примерно через один час двадцать минут он будет у вас. Будьте готовы ко взлету.
— Буду, Ваше Величество.
Кто это был? — поинтересовалась Ирина, когда Максим вернулся в спальню.
— Император, — ответил тот
— Что хотел? — поинтересовалась она.
— В гости приглашает, — с усмешкой ответил Максим.
— Это же здорово, — загорелась Ирина, но тут же вспомнив ревнивую Рогнеду, погасла. Она подняла глаза на Максима и спросила — Скажи, а правда, что за убийство амазонке бреют голову? И этим все и ограничивается?
— Да, — отвели историк.
— И часто это случается? — поинтересовалась женщина.
— Бывает… На моей памяти было 2 раза. Я имею в виду — за то время пока я работаю во Владимире. В ВИИРе эти случаи довольно бурно обсуждали. Вообще, — стараются, чтобы никто не узнал.
— Твари, — вздохнула Ирина. — Каста безголовых.
— Мы можем не ехать, — попытался разрядить обстановку Максим.
— Максим Александрович, — ответила Ирина, — совсем врать не умеешь. Ты хотел сказать — "Можешь не ехать".
— Нет. Но можешь не ехать, если не хочешь.
— Вот уж дудки, — ответила женщина. — К этим сучкам я тебя одного не пущу.
— Хорошо, — ответил Максим…
Набрав высоту 25 километров, люгер императорской охраны помчался с шестикратной скоростью звука. Пилот несколько раз поинтересовался, успевает ли аппарат Максима за его машиной, но после того как "Корсар" историка сделал каскад бочек, мертвую петлю и после легко, как стоячего, обошел имперский "лапоть", пилот перестал спрашивать об этом.
Мощная машина легко неслась в разреженном воздухе стратосферы. В кабине было тихо, несмотря на громадную скорость, движение практически не чувствовалось.
Максим любил полеты на высоте, когда горизонт раздвигался на сотни километров, а обширные пространства вокруг и 2–3 десятка километров пустоты под ногами вызывали чувство непередаваемой свободы, восторга от победы над пространством, силой притяжения и временем.
Внизу быстро темнело, полутень наползала на горб земли. Скорость вращения Земли складывалась со скоростью полета глайдера, заставляя ночь наступать с удвоенной скоростью. Но на высоте Солнце оставалось. Его лучи, пройдя сквозь насыщенную водяными парами приземную воздушную толщу, теряли свою слепящую жгучесть, становились оранжевыми, осязаемо плотными.
Казалось, что воздух от них становился жидкой огненной субстанцией, в которой можно плыть и которую можно вдыхать как чудесное, необжигающее, греющее изнутри пламя.
Ирина сидела собранная, сосредоточенная. Она упорно глядела перед собой в одну точку. Максим знал, что на самом деле она смотрит внутрь себя, настраиваясь на что-то. Может на победу в столкновении, может, убеждала себя потерпеть. А, скорее всего, просто уговаривает себя не бояться. Историк, поглощенный пилотированием машины, почти не обращал на нее внимания.
Скоро солнечный диск повис над самым горизонтом. Земля под глайдером стала сумрачной массой. На ее фоне вдруг обозначился маленький пульсирующий огонек.
Пилот люгера стал сбавлять скорость. Огонек вдруг обнаружил длину и ширину, вырастая в размерах. Светлое пятнышко превратилось из точки в черточку, обозначенную цепочкой огней, потом в серебристое эллипсообразное тело с рыбьим хвостом, похожее на расцвеченное огнями небольшое облако.
Корабль быстро пролетел мимо, подмигнув ярко освещенными громадными блистерами теневой стороны, сквозь которые было видно все богатое внутренне убранство. Люгер сделал поворот, убедился, что ведомый им "Корсар" тоже развернулся и пошел вслед за кораблем.
Исполин, похожий на громадный светильник или рождественскую елку, снова стал увеличиваться в размерах, сияя в морозном воздухе оранжевыми бликами солнца на обшивке и огнями 9 палуб.
Прогулочный барк императора был огромен: 350 метров от носа до кормы, 60 в ширину и 30 в высоту в самой широкой, практически полностью застекленной части.
Его размеры впечатляли, казались нереальными, не укладывающимися в мозгу, даже когда воздушный колосс плыл буквально под ногами, в сотне метров под брюхом глайдера. Блестела керамика иллюминаторов и ребристая обшивка корпуса, горели ходовые огни и лампы внутри помещений.
Барк скорее походил на модерновый детский воздушный шарик, надутую газом резиновую рыбу, сочетающую в себе черты ската, камбалы и акулы, нежели на мобильную резиденцию главы Обитаемого Пространства.
Корабль шел широкими галсами в сторону заходящего Солнца, подставляя по его лучи, то один, то другой бок.
Максим почему-то вспомнил, что эта громадная летательная машина, несмотря на обилие прозрачных элементов в обшивке, делающих барк несерьезным, похожим на игрушку, рассчитана на условия космического пространства и даже на 30-ти кратные перегрузки.
Еще историк заметил, что корабль хорошо вооружен — незаметные с первого взгляда батареи лазеров и массометов размещались так, чтобы обстреливать любую точку окружающего пространства сразу с нескольких направлений.
Максиму стало немного не по себе. Он увидел, что несколько прозрачных башенок со скорострельными картечницами отслеживают полет приближающихся аппаратов, целясь в них своими толстыми, короткими, похожими на выдолбленные бревна стволами.
В воздухе загорелся огненный коридор, обозначенный рамками плазменных разрядов. Его провожатый отвернул в сторону, на прощание, помахав короткими крыльями, а Максим стал аккуратно, по центру обозначенного пространства приближаться к гигантскому кораблю. Очень скоро, к облегчению историка они миновали последнюю светящуюся рамку и глайдер подхватили невидимые поля причального комплекса барка. Силовые захваты втянули "Корсар" внутрь корабля.
— Вот и прилетели, — сказал Максим, с трудом разжимая крепко сжатые на штурвале пальцы.
— Надеюсь, у ее Величества сегодня хорошее настроение, — зло ответила Ирина, — и нас отпустят домой целыми и невредимыми.
— Увидим.
Их уже встречали. У стены стояла амазонка с приветливым, но совершенно непроницаемым выражением на лице. Увидев, что историк со своей спутницей вышли из глайдера, она двинулась к ним.
— Максим Александрович? — спросила она.
— Он самый, — сказал Величко, с улыбкой глядя в совершенно детское, с широко раскрытыми наивными голубыми глазами, лицо амазонки.
— Мне поручено вас встретить, — серьезно сказала девушка. — Вы и ваша спутница — гости князя-императора на борту барка "Серебряный Ворон".
— Очень хорошо, — ответил Максим. — Что мы должны делать?
— Отдыхайте, — сказала амазонка, — Веселитесь. У нас на борту есть все для приятного времяпрепровождения: бассейн, танцевальные залы, фуршет — зал, рестораны. Есть аттракционы, игральные автоматы, карточные столы, бильярдная. Для гостей проводится лотерея. Вы планируете остаться на ночь?
— Нет, — ответил Максим.
— Позвольте спросить, планируете ли вы отдых в кровати?
— Не знаю.
— На всякий случай в вашем номере приготовлена постель. Если будете плавать в бассейне, рекомендую сначала принять душ. На борту принято соблюдать нормы общественной морали в вопросах оголения тела и проявления чувств.
— Мы это учтем, — ответил Максим.
— Нужен ли вам гид для знакомства с кораблем? У меня заканчивается смена, и я могла бы…
— Спасибо, не надо, — несколько поспешнее, чем этого требовала формальная вежливость, отозвалась Ирина.
Амазонка вопросительно посмотрела Максима, тот кивнул, подтверждая слова своей спутницы. Девушка улыбнулась, стараясь, чтобы это не выглядело невежливым. Она протянула историку ключи, коснувшись ладони мужчины своими длинными, прохладными пальцами.
— Вот ключи для вас и вашей спутницы. Ваш апартаменты номер 26 на седьмом уровне кормовой жилой зоны. Вас проводить?
— Спасибо, — улыбаясь, ответил Максим. — Попробуем разобраться сами.
— Если у вас есть оружие, оставьте его в номере. Оно никуда не пропадет. Всего вам хорошего, — отозвалась амазонка и, повернувшись, направилась к своему посту.
Максим проводил ее задумчивым взглядом, разглядывая девичью фигурку, скрытую серым армейским комбинезоном, потом подхватил Ирину под руку и направился к лифту.
Перед тем, как двери кабины закрылись, Максим, увидев ненавидящий взгляд своей подруги, обернулся. Амазонка смотрела им вслед.
— Джиханская шлюха, — пробормотала Ирина.
Максим сделал вид, что ничего этого не слышал.
Номер был действительно большим. 3 комнаты, обставленные добротной мебелью из блестящего металла и темного пластика, громадная ванная, бар с напитками, линия доставки, голографический экран — все говорило о том, что для своих гостей джихан не скупился.
За окнами все также горел закат над погруженной в тень землей, создавая совершенно особое, непередаваемое освещение комнаты. Максим поразился тому, как плавно идет императорский корабль. Сверхзвуковая скорость абсолютно не ощущалась, не было ни вибрации, ни раскачки, которые говорили бы о движении. Казалось барк, замерев, просто висит в пустоте.
Историк сел к окну, заворожено глядя на красно-оранжевый диск, висящий в узкой полосе света над горизонтом, между темно-фиолетовым небом высоты и далекой сумрачной землей, прикрытой сверху редкими розовыми заплатками облаков.
По едва заметным деталям, за бортом угадывался царящий вокруг холод стратосферы. Но в помещении было тепло, даже жарко. Цифры на термометре показывали 28 градусов тепла. Все было сделано для того, чтобы люди комфортно чувствовали себя без одежды
— Ты пойдешь купаться? — отвлекла Максима Ирина.
Женщина уже скинула с себя все, и вертелась перед зеркалом, с удовольствием разглядывая свое точеное тело.
.— Я так думаю, что не придется, — ответил Максим. — Не для того был приглашен.
Подтверждая его слова, в дверь аккуратно постучали. На пороге стояла все та же амазонка.
— Император просит вас заглянуть к нему на пару слов. Я провожу.
— Хорошо, — ответил Максим. Я только предупрежу Ирину.
Амазонка кивнула, историк прикрыл дверь.
— Я к большому боссу, — сказал он.
— А что буду делать я? — с упреком поинтересовалась женщина.
— Запереться и сидеть в каюте будет невежливым. Не думаю, что тут на каждом углу народ режут.
— Как скажешь, милый, — отозвалась Ирина. — Буду везде шататься одна и делать вид, что безумно счастлива.
— Ну, вот и славно, — сказал Максим, целуя подругу и делая вид, что не замечает иронии ее слов.
— Маленькие секреты, — объяснил Максим, появляясь в коридоре.
— Пойдемте, Максим Александрович, — предложила амазонка. — Даниил, то есть Его Величество, попросил меня устроить небольшую экскурсию по кораблю, прежде чем привести на горку.
— На горку? — удивился Максим.
— Это наш местный фольклор, — пояснила девушка. — На верхнем ярусе есть большая площадка с прозрачным потолком для наблюдения звезд. Она и зовется лунной террасой или горкой. По совместительству это банкетный зал и место совещаний. Но обычно там валяется барахло из бассейна: матрасы, круги, шезлонги.
— Вот это да, — поразился Максим. — Отчего?
— Джихан ругается, но ничего не может поделать. На террасу ходит подъемник. Платформа у него большая, при уборке туда удобно покидать вещи и убрать их с глаз долой на верхний уровень.
— Здорово, — Максим засмеялся.
— Это еще что, — сказала довольная произведенным впечатлением амазонка. — Там любят спать наши тигры. Днем там немноголюдно, никто не мешает.
— Тигры? — удивился историк.
— Они смирные, ручные. Пара больших, ленивых белых кошек. Обычно они днем наедаются до отвала и дрыхнут. А по ночам несут охранную службу, — на совершенно законных основаниях спят в передней комнате апартаментов джихана, — амазонка рассмеялась.
— Здорово, — улыбнулся Максим. — У меня тоже есть кошка.
— И давно она у вас? — поинтересовалась девушка.
— Лет сорок, — не стал запираться Максим.
— Кошки столько не живут, — грустно сказала амазонка, и тут же спохватилась. — А, я вспомнила… Максим Величко, психолог и историк… Вы тот, кто первый придумал читать мантру для зверей.
— Да, совершенно верно.
Девушка привстала на цыпочки и поцеловала Максима. На какое-то время историк потерял ощущение реальности, захлестнутый совершенно непередаваемыми ощущениями от близости свежего, молодого тела и прикосновения нежных, теплых губ.
— Спасибо, — немного смущенно сказала амазонка. — Раньше они так быстро умирали. Было так жалко… Теперь наши полосатые ребята, Шерхан и Барсик, живут уже лет пятнадцать, а сканер стабильно определяет их биологический возраст в полтора года. Жалко Карат не дожил…
— Может быть, он вернется, — сказал историк.
— Может быть, — задумчиво сказала девушка. — Пойдем, Максим.
— Пойдем, — ответил он, вдруг поняв, что не знает имя девушки.
— Меня зовут Яна, — сказала амазонка.
— Очень приятно, — ответил историк, преувеличено любезно склоняясь в шутовском поклоне. — А я Макс…
Девушка засмеялась.
— Пойдем, а то не успеем все осмотреть. Даниил просил, чтобы ты был через десять минут.
— Яна, так давай не будем. Я скажу, что меня задержали.
— Есть идея получше, если ты не возражаешь. Умеешь лазить по лестницам?
— Легко, — ответил Максим.
— Давай за мной, — девушка открыла люк в стене и нырнула в темноту.
Максим последовал за ней. В тесном, круглом колодце не было ничего, кроме лесенки наверх и маленького уступчика на ширину ноги. Стоять можно было только тесно прижавшись друг к другу. Яна, повисая на Максиме, протянула руку и захлопнула люк.
— Я первая, — сказала она, ставя ногу на перекладину.
Автоматически включился тусклый свет. Амазонка полезла наверх. Максим двинулся за ней, стараясь не смотреть в темную бездну под ним.
Мужчина и девушка благополучно преодолели 25 метров подъема, и вылезли из люка, который располагался на полу. Максиму показалось, что он стоит прямо на наружной обшивке фюзеляжа. Он, на какое-то мгновение, испугался, — поток воздуха со скоростью 2500 км/час, размазал бы их по керамике корпуса и сбросил остатки вниз, с 20 километровой высоты. Историк приказал себе успокоиться. Опасности не было никакой.
Вид, который открывался из треугольного, прозрачного коридора, был совершенно потрясающим. Впереди под лучами солнца, как драгоценный камень, переливалась сотнями бликов и отражений центральная, прозрачная часть аппарата.
За стеклами неширокого коридора обводы корпуса круто уходили вниз, создавая ощущение узкого скального гребня, тропинки, на которой любой неверный шаг мог стать последним. Далеко внизу виднелось широкое основание корабля, снабженное похожими на поплавки цилиндрами антигравитаторов.
Перепад высот, величиной в многоэтажный дом, волновал сильнее, чем далекая, темная, кажущаяся нереальной поверхность земли. Позади, справа и слева, как неприступные скалы, возвышались башни причального комплекса.
— Здорово? — спросила Яна.
— Здорово, — согласился Максим. — Когда сидишь в кресле пилота, рассматривать времени не остается.
— А тут?
— Тут все воспринимается по-другому.
— Это потому, что страшно, — сказала амазонка и легонько подтолкнула историка боком. — Пойдем.
Максим опять испытал странную смесь страха и влечения к этой девушке.
— Ага, — сказал он.
— Этот корабль император сам спроектировал и построил. Он чрезвычайно гордится этой машиной и любит, когда его творение хвалят.
— Я восхищаюсь "Серебряным вороном" совершенно искренне, — ответил Максим.
— Ну и отлично. Там впереди ступеньки, коридор имеет уклон до 45 градусов.
Амазонка двинулась, Максим за ней.
— Здесь хорошо бывать, когда летишь в облаках. Полное ощущение того, что стоишь на вершине горы.
— А что, бывает, что вы летаете так низко? — удивился Максим.
— Конечно, — ответила девушка. — Даниил большой выдумщик проводить выходные. Каждый раз что-то особенное. То парим на малой высоте над морем, так, что можно спуститься на тросе в воду и искупаться в настоящей морской воде, то устраивает полеты в облаках, то выбирает место для воздушной стоянки где-нибудь в Гималаях, чтобы полюбоваться заснеженными громадами гор. Ты не представляешь, какие они красивые: розовые, золотистые и при этом неуловимого голубого оттенка льда.
— Это красиво, — согласился Максим. — А почему в этот раз так?
— Джихан давно грозился устроить три дня вечерней зари. В четверг вечером мы вылетели из Мертвого Города, нагнали закат и уже второй раз совершаем виток вокруг Земли.
— Так это был не модуль? Я имею в виду за кинотеатром, — спросил Максим.
— Нет, отчего. И модуль тоже. Не размещаться же в этих ужасных, тесных постройках. Я поражаюсь, — теснота, холод, сквозняки, никакой звукоизоляции. Неужели и в правду наши предки так плохо жили? — спросила амазонка.
— Да, Яна. И это считалось очень неплохим жильем. Похоже, наши предки были крепче своих хилых потомков, — пошутил Максим.
— Ладно тебе, про хилых потомков рассказывать, — серьезно ответила амазонка. — Пусть попробуют эти "крепыши" пробежать за сутки 250 километров по лесу на лыжах в 30 градусный мороз.
— А кто бегает, зимой, в мороз, по лесу, на лыжах, да еще и так далеко? — удивился Максим.
— Есть ненормальные тетки, которые, живя у Мраморного моря, ездят тренироваться зимой в холодильник средней полосы.
— Обалдеть, — сказал Максим.
— Я считаю себя чокнутым оттого, бывает, делаю десяток километров по лыжне. Но ездить из Царьграда и так над собой издеваться… — историк с улыбкой покачал головой.
— Вот и я не знаю, зачем нас мама так гоняет, — усмехнулась девушка.
За этим разговором они спустились к миделю.
— Макс, тебе прямо. Дверь в конце коридора, потом лесенка и ты на лунной террасе, — сказала амазонка. — А я, пожалуй, немного поплаваю. Рада была познакомиться.
— Жалко, — непроизвольно вырвалось у историка. — Я думал ты мне весь корабль покажешь.
— Тебя все равно джихан ждет, — ответила девушка. — Надеюсь, не в последний раз видимся.
Яна нырнула в люк, помахав рукой на прощание.
"Она ведь не джихана имела в виду" — пронеслось в голове у Максима.
Максим открыл дверь. Узкий коридор неожиданно закончился пустотой. Прозрачный колпак открывал громадные пространства до далекого горизонта. Но страшным было не это. Он оказался практически в зените эллипсоида центрального сектора, так, что мог без труда дотронуться до прозрачной керамики остекления, и под ним было метров 20 пустоты.
Внизу плескалась вода, в которой виднелись изрядно уменьшенные высотой тела купающихся, а прямо под ним шла неширокая галерея, скорее похожая на навесной мост через пропасть, который, дойдя до противоположной стороны, плавно расширялся, образуя почти правильный круг метров семи в диаметре.
До этой, внушающей уверенность площадки нужно было пройти галерее, а главное, преодолеть метров пять по вертикали над двойной бездной.
Максиму стало дурно, он застыл в ужасе на узкой площадке, похожей скорее на птичью жердочку. Площадка соединялась с галереей крутой лестницей, ступеньки которой состояли из тонких трубочек, вдобавок ко всему, без перил.
Это был единственный путь вниз, и историк, замирая от накатывающих приступов страха, стараясь не смотреть вниз, стал переставлять ватные, онемелые ноги. Он двигался боком, держась рукой за ступеньки.
Облегчение Максим почувствовал, когда снова оказался на твердой и относительно широкой поверхности, огороженной от пустоты вокруг легкими перилами.
Терраса была шире, чем казалось сверху, но все равно не слишком большой — 2–2,5 метра. Как понял историк, пролегала она над трубой центрального коридора корабля, вернее той его части, которая соединяла разделенные прозрачной линзой бассейна носовые и кормовые отсеки корабля.
Амазонка оказалась права. Большая часть поверхности была занята всевозможным снаряжением: надувными матрасами, лодками, спасательными кругами, мячами, ластами, масками, лежакам, шезлонгами — всякой всячиной для отдыха и физических упражнений. Стояла даже парочка аквабайков, неизвестно каким образом затесавшихся в пляжный инвентарь.
Более-менее свободно было лишь в самом начале, в широкой части галереи. Там, под круто изогнутым наружным остеклением корпуса сидел человек на легком табурете и сосредоточенно смотрел на закат.
Одет он был в простой серый комбинезон, который подчеркивал его широкие плечи и сухощавую фигуру. Снизу доносились заглушенные высотой голоса и плеск воды. Но мужчина не обращал на это никакого внимания, погруженный в свои мысли.
Максим двинулся к нему через завалы. Подойдя поближе, он увидел, что это действительно император, только какой-то непарадный, лишенный всякого величия, обыкновенный человек, размышляющий о не слишком приятных для себя вещах.
— А, это вы, господин Величко, — сказал император, даже не взглянув в сторону вошедшего.
— Я, Ваше Величество.
— Присаживайтесь, — предложил он, указывая на свободные табуретки.
— Спасибо, — ответил Максим, усаживаясь.
Повисла долгая, неловкая пауза. Максим, глядел на закат и поражался, как можно вынести это зрелище 32 часа подряд.
— Ну и как вам, Максим Александрович у меня? — спросил император Даниил, прервав свои размышления.
— Спасибо, замечательно, Даниил Андреевич.
— Я и не сомневался, что вам понравится, — иронически сказал джихан. — И что вас увлекло больше всего?
— Девочка Яна, разумеется, — в тон ему ответил историк.
— Браво, юноша, — ответил император. — А я уже думал, что будет банальная сценка с неискренними восторгами и лизанием зада большому боссу.
— Как скажете, господин император. Можно и сеанс чинопочитания.
— Не стоит, — сказал Концепольский. — Вы не находите огорчительным тот факт, что люди, которые открыто, свободно и даже резко выражаются в близком кругу, прячут языки в задницы, в обществе того, над кем так остроумно потешались?
— Я бы нашел огорчительным тот факт, что упражняются в остроумии таким образом. А все остальное понятно. Ведь на самом деле смеются не над живым человеком, скорее над образом, который, как правило, сами себе и придумали.
— Иными словами, джихан это объект мифотворчества?
— Да, такова уж природа выделенного положения.
— Ну ладно, — с кривой гримасой сказал Концепольский. — Как вы думаете, Максим, за что меня ненавидят?
— Кто? — удивился Максим.
— Да хоть эта ваша Ирина, — ответил император. — Если бы вы ее не остановили, то она бы непременно вылила бы мне в лицо воду из стакана. И тогда пришлось побрить кого-то из моих девушек… Или не побрить… Ведь это действия, угрожающие здоровью и жизни охраняемого объекта. А еще скорее, мне пришлось бы ее ударить. Я вам очень благодарен. Ненавижу бить женщин.
— А разрешите полюбопытствовать, что же этому предшествовало? — осторожно поинтересовался Максим.
— Психолог, историк, дипломат, — и до сих пор не в Царьграде, — усмехнулся император. — Я оценил вашу деликатность. Она приняла меня за одного из гостей. Я успокоил девушку и предложил посидеть со мной в баре. Ирина, конечно же, согласилась. Там ваша подруга стала рассказывать о своем… эээ — джихан замялся, подбирая нужное слово — знакомом.
Император прервался, наблюдая за реакцией Максима.
— Совершенно верно, знакомом, — продолжил император. — Она рассказала об его странной, неустроенной жизни. Я встречался как-то с ним, если вы знаете.
— Толик говорил мне об этом. Вы награждали его за храбрость после аварии в тоннеле…
— Да, было. Считаю, что в долгу я не остался. Толя Копылов получил все, о чем мог бы мечтать разумный человек в такой ситуации: крупный несгораемый бонус, пожизненное содержание по второму имущественному классу и даже целый остров на теплой, курортной планете в собственность.
— Это его и убило, — отозвался Максим. — По крайней мере, так говорит психологическая наука.
— Психология — наука о человеческой ублюдочности, — недовольно ответил император.
— Вы тоже согласны, что именно это преждевременно лишило его жизни? — вежливо поинтересовался историк, скорее утверждая, чем спрашивая.
— Да, — спокойно ответил джихан. — Вы искусный дипломат. Ирина, та сразу вспомнила о Корпусе Теней.
— Свалившееся буквально с неба богатство усугубило уже развившийся синдром ненужности, — сказал Максим.
— Смерть при помощи ребят в черной форме от синдрома ненужности и других нарушений психического равновесия, — лидирует в Обитаемом Пространстве, — несколько огорченно сказал император. — Это самый массовый вид смерти. Как правило, ушедшие таким путем, не возвращаются. Что говорит по этому поводу теория?
— Которая из? — поинтересовался Максим. — У нас в ВИИРе — сколько людей, столько и моделей реинкарнации.
— Я знаю, — сказал джихан. — Но я подумал, что вы не будете рекламировать разработки ваших конкурентов.
— Мне кажется, все они, даже мои расчетные таблицы — частные случаи, крутящиеся вокруг чего-то целого, которое мы до сих пор не поняли.
— Не скромничайте, господин историк, — прервал его император. — Именно ваши расчеты позволили выловить золотую рыбку, которая спасла жизнь институту и вдохнула новую кровь в исследования.
— Ну, в общем-то, да. Я, конечно, ошибся, но корректировка данных показала, что я выходил на требуемые параметры, стоило мне немного внимательней отнестись к интерполяции, использовав разные алгоритмы. Мне повезло.
— Нет случайностей, а есть скрытая закономерность, — отреагировал джихан. — Мы отвлеклись…
— Моя теория говорит, что никуда эти бедолаги не пропадают. Стертая смертью тела личность, откладывает отпечаток на духовную, бессмертную часть, тем больший, чем больше была степень неудовлетворенного желания. Новая персона, созданная этим духом будет еще более настойчивой в достижении своей цели.
— Да какого рожна им еще надо?! — не выдержав, разгорячился джихан. — Сытая жизнь в свое удовольствие, развлечения, путешествия, секс.
— Получение других чувственных удовольствий, — ответил Максим. — Тяжелой работы, лишений, страха, почитания, поддержки, лидерства, радости выстраданной, заслуженной победы.
— Да знаю, — скривился и заметно сник Концепольский. — Но вы то хоть сами понимаете, что это все игры?
— Так и мир — иллюзия. Я тридцать лет смотрел в клинике на этих несчастных и убедился, что они без этого действительно не могут. Это очень глубокая программа.
— Да, это так. Сотни тысяч, возможно миллионы лет даром не проходят даже для духа. Видеть доблесть в преодолении того, что сам же себе и устроил… Сущности Тонкого Мира привыкли, что здесь отхожее место, сюда очередь уже выстроилась на многие тысячелетия вперед, — раздраженно произнес император, вставая. — И никому нет дела, что кто-то не хочет жить в свинарнике, терпя игры шумных и раздражающих соседей, которые к тому же часто заканчиваются массовым выкосом игроков.
— Но ведь они и в правду страдают, — сказал Максим.
— Ерунда, — ответил император. — Надо же им как-то выполнить свою жизненную программу.
— Через страдание?
— Страдание — это жизнь, получение чувственных переживаний, возможность бороться, напрягать силы, добиваться, побеждать или проигрывать. Они к этому весьма настойчиво стремились, и теперь снова и снова будут реализовывать это несмотря ни на что… — император нервно выдернул из пачки сигарету и жадно закурил. — Мне бы 20 тысяч лет стабильности… Я бы смог все поправить.
Они опять долго молчали. Даниил Концепольский курил, глядя на закат, а Максим, который не мог терпеть ганджубасовой вони, отворачивал нос, насколько это было возможно.
— Не делайте вид, будто вам интересно помещение. Я уже закончил портить воздух, — сказал пришедший в благодушное состояние император. И продолжил, имея в виду, о чем они только что говорили. — А вы что, этого не знали?
— Я много лет облегчал страдания людей. Они искренне были мне благодарны. Я видел, как они страшно мучились. Особенно те, у кого психическая неуравновешенность перешла в соматику, в болезни тела.
— Не портите себе настроения. Лучше я его вам испорчу. Все те ужасы, которые не поддаются современной медицине и которые были совершенно неведомы в доисторические времена непуганых идиотов — всего лишь средство обрести нечто абсолютное, твердо реальное, независящее от собственного желания и воли. Вы поговорите хотя бы с Ириной. Она наверняка вам расскажет о чудовищной трясине неопределенности, от которого есть одно спасение — играть роль человека.
— Значит, вы хотите сказать, что слабый разум моих пациентов спасался от лавины сверхчеловеческих возможностей эпилептическими припадками, язвами, соматическими дисфункциями и опухолями?
— Совершенно верно, Максим Александрович, — удовлетворенно ответил император. — А вы выступали в роли их убийцы, поддерживая эту игру.
— Почему убийцы? — пораженно спросил Максим.
— А все очень просто. Игра только тогда имеет остроту и привлекательность, когда ставки непрерывно растут. А что им собственно терять? — усмехнулся джихан. — В нынешнюю эпоху каждый твердо знает, что дух бессмертен.
— Знаете, господин император, — зло сказал Величко. — Я понимаю, почему Ирина захотела облить вас.
— А что же вам мешает, Максим Александрович? — иронически поинтересовался Концепольский. — Ну, смелее.
— Вы наслаждаетесь тем, что чувствуете себя в полной безопасности в окружении своей охраны?
— Напротив. Тут нам никто не помешает решить это дельце. Валяйте, юноша, — с угрожающими нотками в голосе ответил император.
— Нет, Ваше Величество, я не так глуп.
— Ну, тогда давайте пофехтуем, выпустим пары, — предложил император. — В инвентаре, наверняка, есть легкие тренировочные мечи и средства защиты.
После короткой подготовки к схватке, историк за 20 секунд боя пятнадцать раз получил гибкой фибергласовой палкой по всем частям тела, после чего был сбит и обезоружен. Император, как джентльмен, помог ему подняться.
— Полегчало? — спросил у Максима Концепольский. — В реальном бою ты был бы изрублен в мелкий винегрет.
— Сила есть, ума не надо, — пытаясь отдышаться, ответил тот.
— Я не силой тебя одолел, а умением, — сказал император. — Учись и ты, при дворе это нужно.
— Первое и наиважнейшее качество власть имущих — творить насилие, — сказал историк с усмешкой.
— Не буду отрицать. Но ты не совсем прав. Умение постоять за себя, настоять на своем, имеет мало общего со сворачиванием челюстей, отрубанием голов и пытками в застенках.
— Да ладно, в основе та же угроза причинения страданий, — отрубил Максим.
— Так правят плохие правители. Как правило, их власть длится недолго и страшно заканчивается. Настоящая власть — это тонкая игра, умение убедить, что именно предложенное отвечает глубинным чаяниям, использование внутренних запретов и знание очерчиваемых человеком для себя границ.
— Что-то не сильно в это верится, — ответил Максим. — Если вспомнить, как орудуют шлемоголовые.
— Кстати, сними шлем и фуфайку, — посоветовал император. — Иначе потом изойдешь.
— Спасибо, — сказал Максим, и поспешно избавился от доспехов.
— Пойдем, присядем, — предложил император. — Соку хлебнем. Или чаю.
— Хорошо, — согласился Максим.
— А с каких это пор тебя стал волновать Корпус Тени? — вдруг спросил император. — С тех пор как сошелся с Ириной?
Он посмотрел жестко и прямо в глаза историка.
— Да, — ответил Максим.
— А отчего? — продолжая просверливать зрачки Величко своим взглядом, спросил джихан.
— Оттого, — ответил Максим, дотронувшись до идентификационного браслета.
— Понимаю, юноша. Было все хорошо. Была любимая работа, хороший дом, любимая кошка, удовольствие от жизни.… Пока не появилась она. Так?
— Не совсем.
— Понимаю, — сказал император поднимаясь.
Он дошел до терминала доставки и набрал заказ. Через пару минут с характерным звуком дверцы раскрылись. Концепольский взял поднос и двинулся обратно к столику. Максим, который провел это время в напряженном ожидании, думая, что еще может учудить этот странный, непредсказуемый человек, и вовсе оторопел от изумления.
— Я бы и сам… — начал он, беря стакан.
— Ты знаешь коды пищеблока? — перебил его император. — Мы не закончили.
— В ВИИРе "шлемоголовые" людей не брали, а в лечебнице они страдали так, что право же быстрая и безболезненная смерть за мыслепреступление была бы воспринята как благо. Просто я вдруг стал задумываться, что это не атавизмы, это не болезнь. Это сама система убивает людей.
— А задавал ли ты себе вопрос — зачем?
— Да, и много раз. И отвечал: — Засорение пространства разрушительными мыслеформами должно пресекаться.
— Да, — согласился император. — А зачем?
— Чтобы не было повторения Большого Голода, — ответил Максим, вдруг почувствовав себя студентом на экзамене.
— Катастрофа началась, когда людей на Земле перевалило за шесть миллиардов. Теперь во всем Обитаемом Пространстве живет лишь чуть больше шестидесяти миллионов человек. Может все же дело не в этом? — хитро улыбаясь, поинтересовался Концепольский.
— Если все время лить в бочку, когда-нибудь она все равно наполнится, — ответил историк, чувствуя, что действительно не знает настоящего ответа на вопрос, который был подробнейшим образом расписан и растолкован во всех учебниках: по экономике, социологии, психологии.
— Это хорошо, что ты понимаешь, — сказал император. — Но если у тебя вызывает живой протест судьба Толи Копылова, то, получается, что самого главного ты и не понял. Попробуем вместе восполнить твой пробел в образовании.
— Давай, — неожиданно для себя, назвал Максим императора на "ты".
— На какие группы делятся люди? — спросил император.
— На четыре основных и шесть имущественных, — озадаченный тем, что джихан спрашивает такие простые вещи, ответил Максим.
— Хорошо, — ответил император. — А чем же они все же различаются?
— При равенстве основных средств положенных каждому человеку на жилье, одежду, еду и медицинское обслуживание, имущественные классы отличаются дополнительными суммами кредитования, которые также имеют различные для каждого класса сроки действия, от двухмесячных для низшего, шестого класса, до несгораемых у первого и второго. Психическое разделение на 4 типа, происходит от старинного принципа деления на гуны или как их сейчас принято называть психические полярности.
— Ну а если обобщить? — император нахмурился, давая понять Максиму, что недоволен его несообразительностью.
— Ну, что еще остается? — историк пожал плечами. — Есть ориентация на мир или на себя. Раньше это называлось экстраверсия или интроверсия.
— В яблочко, — сказал император. — Один понимает мир таким, каков он есть, другой изменяет мир под себя. Как правило, люди из первой группы спокойны и рассудительны, их все устраивает. А если что-то не нравится, они ищут причины в себе и добиваются желаемого. Люди из второй — неудовлетворенные действователи. Они верят, что могут изменить мир, только силой своих рук или разума, не изменяясь при этом сами. А поскольку сие невозможно по определению, эти несчастные сублимируют свое раздражение во все новые и новые авантюры.
Как правило, эти люди стремятся достигнуть уважения других членов группы и через это повысить собственную самооценку. Или добиться чего-то недостижимого, а по большей части и ненужного, чтобы на некоторое время заглушить внутренний голосок, нашептывающий об их собственной никчемности.
— Даниил Андреевич, ты описываешь пациентов, с которыми я много лет работал. Как будто сам их лечил…
— И еще? — подсказал император.
— Толика Копылова, Ирину и им подобных.
— Да, просто ответил джихан. — Даже Ирину, которая вознамерилась добиться собственной значимости, став любимой богатым и могущественным человеком. Не тешь себя надеждой, что индикатор на браслете снова зеленый. Жизнь длинная. В ней все имеет свойство становиться обыденным. И подтверждения требуются постоянно. Готов ли ты приносить свою жизнь в жертву чужой психической неуравновешенности?
Максим помотал головой, намереваясь сказать, что все, что нарисовал ему джихан, к Ирине и к нему лично не относится.
— Не говори ничего сейчас, — посоветовал император. — Просто подумай об этом на досуге. И имей в виду, что чистых типов не бывает, все перемешано.
— Хорошо, — ответил Максим.
— А теперь скажи, чем они так опасны? — с хитрой улыбкой поинтересовался император.
— Рискну предположить, что для размеренной системы, в которой уже второе тысячелетие войн, катаклизмов, опасных катастроф и прочих событий, требующих предельного напряжения сил не случается, субъекты, желающие перемен, опасностей, страданий — серьезная проблема, поскольку они в силу своей природы притягивают это к себе.
— Браво, психолог, — восхищенно сказал император. — Но ведь это еще не все.
— А что может быть еще? — удивился Максим.
— Не буду тебя больше мучить, — сказал Концепольский. — Если бы ты подумал подольше, то, скорее всего, пришел бы к этому. Все просто. В древности говорили: "все мы одно целое". Они даже сами не понимали, насколько были правы. В каждом из нас дремлет желание перевести внутренние битвы и испытания, которыми мы все тут себя развлекаем, в плоскость окружающего мира, да еще и заставить других лить воду на собственную мельницу.
Эмоционализм заразен. Но и это еще не все. Главный грех эмоционалей состоит в том, что нарушители психического спокойствия ослабляют действие мантры. Оттого-то я и объявил их мыслепреступниками, людьми, посягающими на священный миропорядок. Про мантру я умолчал, чтобы не возникло сомнений в силе ритмических вибраций, дающих вечную жизнь духу и телу.
— О, — только и смог сказать Максим, поняв, насколько прав император. — Но зачем такое нужно? Даже этим, желающим сильных ощущений.
— Раньше их называли экстатиками и даже адептами исступленного экстаза. Я их называю эмоционалями, — подсказал джихан. — Дам небольшую наводку. Ты смотрел доисторические фильмы?
— Да, конечно.
— Внимательно?
— Наверное, насколько это возможно при убогом, скучном, притянутом за уши сюжете. Особенно в этих, как их там, боевиках.
— Не обращал внимания, как часто герои легко теряют положение в обществе, должность, состояние? Их подставляют и загоняют в угол всеми возможными средствами. На худой конец, если все уже исчерпано, сценаристы просто придумывают, что герои потеряли память.
А все для того, чтобы снова и снова, герой проходил сквозь, милое зрителю тогдашней поры, тупое мочилово. И в конце-концов, получил то, что имел в самом начале. Или взять всякие там романтические комедии. Считалось, что хеппи-энд — это пышная свадьба или просто сцена предложения мужчиной руки и сердца и согласие прекрасной дамы.
Но в продолжении мы узнавали, что герои снова расстались. И все по — новой: — напряжение сил и очередное красивое признание в любви до гроба.
— Я понял, — в крайнем волнении сказал Максим. — Им так хочется чего-то, что они готовы это делать, меняя декорации эпох и тела, забывая о прошедшем, чтобы воспоминания не мешали раз за разом повторяться. Этим, как ты их называешь, эмоционалям, не нужна ни долгая жизнь, ни опыт. Лишь возможность вечно наступать на одни и те же грабли.
— А еще более счастливыми они стали, если бы каждый год из-за обострения маразма их память обнулялась, — усмехнулся джихан. — И нет им числа. И эмоционали давно бы взяли верх, если бы большинству не было по-сердцу то, что я предлагаю.
Как бы не называли это большинство неудавшиеся любители африканских страстей: стадом свиней, хрюкающим в луже, которым нет дела до высокого, тупыми мещанами, одноклеточными, биомассой, — пока большинство стремится жить сыто, сонно и долго, эмоционалям места в истории нет.
Пусть люди сетуют, что большинству из них не дают завести детей, но все понимают, что без этого нельзя. В муравейнике свобода стесняется автоматически, только по факту многочисленности. Жизнь бесконечна, и надо думать, как провести ее с пользой для себя. Секс, творчество, научные исследования, вялотекущее философствование и просто удовольствие от разумно устроенной сытой и долгой жизни в проявленном мире — вот, что предлагает система вместо подвигов, горения, испытаний, отречений, тяжелой жизни и ранней смерти.
— А нарушители, по этой логике, очевидно — вставил историк — потенциальные наполеоны, для которых не нашлось энное количество дураков, чтобы стать марионетками в походных колоннах их армий, финансовые воротилы, у которых была отнята сама возможность эксплуатировать чужой труд, демагоги разнообразных видов, которым для счастья нужно проехать по мозгам миллионов.
— Женщины, которые не стали жозефинами этих наполеонов, — с усмешкой поддержал император. — Пахари всех мастей, которые ради значимости своего труда готовы устроить тотальный дефицит.
— А все-таки жаль, что их уму и энергии не нашлось места в нашем мире, — вставил Максим.
— Чего жаль? — удивился Концепольский. — У нас не будет больших чайников, из которых можно напоить невкусным чаем сразу 100 000 человек пригнанных строем? Или никогда не будет распахана Антарктида и обводнена пустыня Сахара, чтобы несметные толпы ненужных людей смогли запихивать жрачку не только в рот, но и в анальное отверстие?
Главное — спокойствие и гармония. Стабильность — это правильное решение задачи о втекающей и вытекающей из бассейна воде, а катастрофа — это когда бассейн или пустеет или переполняется.
Был в древности один китаец, который все это красиво обосновал в короткой книге на 5 тысяч слов. Слава Богу, я уже полторы тысячи лет удерживаю систему от крайностей.
— А может дать им это, пусть попробуют? — осторожно поинтересовался историк. — Убедятся на собственной шкуре, что они сейчас живут намного лучше.
— Поверь моему опыту, будет только хуже, — печально сказал император, и вдруг предложил, круто меняя тему разговора: — А не позвать ли нам девочек?
Он подошел к огороженному краю террасы, поманил за собой Максима. Тот приблизился.
Внизу, метрах в пятнадцати под ними плескались амазонки. Молодые, привлекательные девушки плавали и брызгались в подсвеченной солнцем воде, напоминающей янтарную патоку. Их крепкие тела были прикрыты лишь условно, оставляя открытыми гладкую кожу, соблазнительные изгибы и округлости, позволяя мужскому глазу домыслить то, что было небрежно скрыто.
Максим узнал в одной из девушек свою провожатую.
— Правда, она хороша? — спросил император.
— Которая из? — уточнил историк.
— Не прикидывайся, — сказал император, внимательно наблюдая за реакцией Максима. — Та, к которой твои глаза тянутся помимо воли, та, которая чувствует, как ты ласкаешь ее тело глазами.
Яна подняла голову, словно услышав слова джихана. Максим сделал движение головой, приглашая девушку подняться наверх. Амазонка кивнула в знак согласия.
— Да, благородная лань поразительно отличается от тощей коровы… — прокомментировал император. — У тебя хороший вкус. Девушка выросла на мантре бессмертия. Она слышала эти 12 слов еще в утробе матери, потом молитву Трехокому владыке много лет транслировали через специальные биоэнергетические генераторы. Изменения наступили даже на генетическом уровне.
— Зачем? — поразился Максим. Ему стало жаль, что такая красивая, юная девушка была объектом каких-то странных экспериментов.
— Зачеркивали результат 90000 лет инволюции, который превратил человека в краткоживущее смертное существо. Теперь Яне не нужна мантра.
— Ох ты, — вырвалось у историка. — Значит, бессмертие было изначально присуще нашему виду?
— Да, — довольно улыбаясь, сказал император.
— А причем тут я? — недоверчиво поинтересовался Максим.
— А вот зачем, — сказал император. — Когда-то она была другой. Только сейчас ничего не помнит о том своем существовании на заре этого мира. Я бы хотел, чтобы ты заставил ее вспомнить и сделал эти воспоминания гармоничной частью теперешней личности.
— А какой в этом смысл? — осторожно поинтересовался Максим.
— Она была моей дочерью в прошлой жизни, — поколебавшись, стоит ли говорить, все же ответил император. — И еще меня интересует твоя Ирина. Пожалуй, только она с ее уникальным опытом прошлых воплощений, сможет сделать город, который я строю живым, а не картонной декорацией, ненатуральность которой видна за версту.
— Вот в чем дело, — с облегчением сказал Максим.
— А ты что подумал? — не преминул вставить император. — Неужели я похож на дешевого сводника?
Историк сконфужено промолчал.
— Что-то не идет Яна, — наконец выдавил он, что бы заполнить паузу.
В ответ, сзади еле слышно заработал механизм подъемника. По полу зацокали каблучки. Судя по раздающимся звукам, женщин было несколько. Максим повернул голову и обомлел.
Девчонки явились в мокрых купальниках, которые, намокнув, лишь подчеркивали то, что должны скрывать.
Императрица и Ирина, явившиеся незваными, так горели желанием высказать императору нечто неприятное, что не оделись в более подходящее для нервного выяснения отношений.
Они шли решительно, энергично и свободно. Выражение их лиц совершенно не гармонировало с сексуальностью тел, не предвещая ничего хорошего. Вернее, боевой настрой был только у двоих из трех девушек. Яна, двигалась за ними, явно недоумевая, из-за чего началась буча.
Княгиня Владимирская, жена императора и подруга Максима, бывшая журналистка, из-за общего выражения лиц ставшие похожими друг на друга как сестры, летели, чтобы не остыл кипяток язвительных и обидных слов, приготовленных для джихана.
— Здравствуй князь ты мой прекрасный, — иронически приветствовала императрица Даниила, растягивая губы в приторно сладкой улыбке и просверливая его насквозь ненавидящим взглядом.
— Здорово, коли не шутишь, — мгновенно сориентировавшись в настроении своей жены, ответил император.
— Что ты на этот раз придумываешь мой хороший? — тем же внешне спокойным, но полным убийственной иронии тоном поинтересовалась женщина. — Может быть, ты размышляешь, как на всех твоих подданных одеть энергошлемы или заставить их слушать мантры по 24 часа в сутки?
— Нет, исключительно о том, как заставить молиться на свое величество как на живого бога, — в той же манере ответил Концепольский. — А еще, как всех заставить жить тяжелым трудом и приносить каждый день в клювике по 1/12 своего заработка в качестве дани за то, что солнце светит.
— Ты намекаешь, что я именно этого хочу? — вдруг с горькой обидой спросила Рогнеда.
— Нет, — уже почти нормальным тоном ответил император. — Тебе хочется, чтобы на тебя падал отблеск славы твоего героя, к которому трепещущие обыватели каждый день приползают на коленях и униженно благодарят за то, что еще живы.
— Вот именно, — с мукой в голосе, сказала девушка. — Славы, а не позора и ненависти.
— Ты хочешь сказать, что я делаю вещи, за которые меня все ненавидят и презирают? — удивился джихан. — Я думаю, что это не так. Да и время для выяснения отношений ты выбрала не лучшее. Может, избавим посторонних от домашних сцен?
— Это не домашняя сцена, — упрямо сказала Рогнеда. — Ко мне приходят люди и рассказывают о том, как твои шлемоголовые болванчики хватают и убивают людей, вся вина которых состояла в том, что они имели несчастье думать не так, как предписано великим и ужасным Князем Князей.
Даже в самые черные дни, самых страшных деспотий, никто не казнил за потаенные мысли и чувства, которые никогда не станут действием. Ты стал чудовищем, Даниил, и я жалею о том, что когда-то помогла тебе.
— Как трогательно, — иронически сказал император. — Какая прелесть. Жить в построенном на крови дворце. Есть с добытого кровью золота, купаться в крови. Пользоваться добытыми ценой смерти невинных благами. А после этого еще и не отказывать себе в маленьком удовольствии — ткнуть все это в нос тому, кто все это дал. Воистину благословен жребий, выпавший тебе, Ганя.
— Мне ничего этого не надо, — решительно сказала девушка. — Я вернусь к себе во Владимир и установлю в княжестве справедливые, человеческие порядки.
— Вот как? — Концепольский резко поднялся и пошел навстречу Рогнеде. — Ты уже лет пятьсот об этом вспоминаешь, когда мы ссоримся.
— На этот раз я говорю серьезно, — упрямо сказала императрица. — Тебе не удастся меня отговорить на этот раз. Это просто бесполезно. Всему есть предел.
— Хорошо, — с усмешкой сказал Князь Князей. — Если хочешь, устрою я для тебя и таких, как ты, резервацию. Обнесу колючей проволокой, заградительное поле поставлю, чтобы и не воняло от вас, отключу энергию, транспортные магистрали, заблокирую терминалы распределительной сети.
— Давай, давай, — зло сказала императрица. — Это будет лучше для всех. Наконец-то нормальные люди, которых ты вынуждаешь жить сонными мухами, почувствуют то, зачем появились на свет. Никто не будет давить, вычеркивать, унижать, запрещать. Обойдемся.
— Тогда ты откажешься еще от кое-чего, — зловеще усмехнулся Концепольский, подойдя к жене вплотную. — Ты откажешься от своего бессмертия, раз это дар злобного, кровавого тирана.
Император протянул руку к золотому медальону на груди девушки. Рогнеда инстинктивно закрыла драгоценность ладонью.
— Нет, отдай, — настойчиво сказал Концепольский. — Это ведь неправильно — жить вечно. Неправильно с точки зрения тех, кого ты защищаешь. Ведь это их главное правило: короткая, полная лишений жизнь и безвременная смерть. Все ради того, чтобы немного развлечься сильными страстями.
Император захватил цепочку и потянул к себе. Рогнеда схватила его руку, не давая сорвать медальон.
— Ну что же ты? — хриплым от напряжения голосом, спросил Концепольский. — Будешь читать мантру каждый день часа три подряд или стареть, как обычные люди. Представляешь, каково это, куколка. Что ты там говорила про болванчика без мыслей и желаний, после чтения мантры бессмертия?….. А какая роскошная альтернатива… Секущиеся тусклые волосы, седина, морщины, тонкая пергаментная кожа с пигментными пятнами, отсутствие желаний, немощь, смерть без надежды вспомнить себя в следующей жизни. Ты этого хочешь?
— Нет, — крикнула девушка, вырываясь из рук Даниила. — Не дам…
— Как знаешь, — пожал плечами Даниил, потом, помолчав, поинтересовался: — Поорала, — отошло?
Рогнеда ничего не ответила, повернулась и убежала.
Концепольский проводил глазами ее ладную фигурку, вздохнул и предложил:
— Максим, а не треснуть ли нам винца?
— Не возражаю, — ответил тот.
— А кто нас обратно домой повезет? — поинтересовалась Ирина, подпустив в голос скандальных интонаций.
— Мы вас прямо у дома высадим, — пообещал джихан.
— Ну, вы пейте, а я пойду, если позволите, — сказала бывшая журналистка.
— Ирина, ну чего ты, останься, — предложил Концепольский. — Максим тут пока побудет, Ганю ты не найдешь, а сидеть одной в каюте скучно. Ты ведь со мной не ссорилась.
— Как вам будет угодно, Ваше Величество, — ответила Ирина.
— Яна, будь другом, сообрази, что в таких случаях полается, — попросил амазонку император. — А я пока с Ириной побеседую. И Максима, если он не против, возьми себе в помощь.
Он бросил девушке связку ключей. Она легко их поймала.
— Пойдем, — Яна легонько потянула историка за собой.
Максим не стал ерепениться, хотя мог бы. Прохладные пальцы девушки лишили его речи. Он с удовольствием последовал за амазонкой. Они молча прошагали весь путь до подъемника. Историк, перед тем, как механизм привел в движение платформу, бросил взгляд на свою подругу, которая, изогнувшись всем телом, с наряженным вниманием слушала императора, не отрывая от него, подчеркнуто восторженных глаз.
— Не беспокойся, — заметила Яна. — Это самый наихудший из возможных вариантов завлечения императора.
— Я и не беспокоюсь, — с досадой, которую ему так и не удалось скрыть, ответил Максим.
— Не переживай, — посоветовала ему Яна. — Скоро Ганя вернется. И будет цвести, словно майская роза, дарить милому улыбки и знаки восхищения так, как этой бывшей журналистке и не снилось.
Платформа плавно остановилась. Максим в последний раз посмотрел наверх. С этого ракурса галерея для наблюдения Луны казалась исполинской тарелкой, нахлобученной на особо толстую трубу внутрикорабельных коммуникаций, проходящих под потолком бассейна. Яна повела его дальше, мимо практически раздетых амазонок, загорелые тела которых в свете закатного Солнца казались сделанными из красного дерева. Воительницы с подозрением смотрели на незнакомого мужчину, вторгшегося в их личное пространство, но, увидев, что его ведет одна из них, не говоря ни слова, просто провожали оценивающими взглядами.
— А ты привлек внимание наших барышень. Теперь будут задавать вопросы, и строить всяческие домыслы… Макс, подержи ключи и отвернись, — попросила девушка, протягивая связку.
Величко повернулся лицом к закату, чувствуя, что в этом, длящемся уже вторые сутки схождении Солнца с небосвода есть что-то неправильное, противоестественное. Он слышал и чувствовал, как девушка стянула с себя тряпочки купальника и стала натягивать комбинезон прямо на голое тело. Больше всего Максиму хотелось резко повернуться, чтобы увидеть амазонку совсем без одежды. Но он героически преодолел искушение. Когда, как ему показалось, Яна закончила переодевание, он спросил:
— Можно уже повернуться?
— Пожалуйста, — ответила амазонка, задергивая до самого верха молнию на комбинезоне. — Пойдем. Она выхватила у историка связку с ключами и убрала в карман.
Девушка опять потянула его за руку.
Вскоре они покинули бассейн и оказались на общедоступной территории. Закат здесь был почти не виден за притемненными иллюминаторами. Горели лампы. Максим вдруг почувствовал, что соскучился по нормальному, незатейливому освещению.
— Камень с души? — с улыбкой поинтересовалась девушка.
— Да, — улыбкой признался историк. — Я не успел пробыть на барке и часа, а зрелище неподвижного Солнца достало вконец.
— Ты не понимаешь, — ответила амазонка. — Вечный закат, — это символ нирваны, состояния безмятежной божественной благодати.
— Нирвана для меня — это взгляд прекрасной незнакомки, запах ее духов, ласкающая глаз пластика ее походки, шелест платья.
— Или комбинезона, — иронически вставила Яна. — Макс, ты просто поэт.
— Стараемся, — тем же тоном, ответил ей Максим. — А иначе в это вертепе нельзя.
Действительно, обстановка вокруг была соответствующей. Зал был стилизован под старину: красное дерево, бронза, тяжелый красный бархат портьер, настоящие свечи на столах и люстрах.
Играла тихая музыка. Прохладный ветерок раскачивал язычки пламени, создавая трепетный полумрак. Декольтированные дамы и их мужественные кавалеры, разгоряченные шампанским и гашишем, напропалую флиртовали и кокетничали друг с другом, сплетались в танце, потом снова пили и очаровывали друг друга, медленно подогревая свою страсть.
— А чем им еще заниматься? — снисходительно сказала Яна. — Пускай будут счастливы и свободны, пусть у них будет изысканная еда и привлекательные спутники. Этажом выше танцевальные залы и игровой клуб с рулеткой, лотереями и карточными столами.
Потом идут библиотеки и хранилища электронных копий редких документов. Еще выше прозрачная прогулочная палуба и бассейн для гостей.
Тут каждый находит для себя занятие. Не знаю, как Даня добился, но даже в наш пресыщенный век, все устройство этих приемов вызывает эйфорию у приглашенных. Эти сорок восемь часов счастья накрепко врезаются в память, люди очень дорожат такой честью — провести выходные на "Вороне".
— Я думал, что все гости сидят в томительной скуке, внимая усыпляющему бормотанию лектора на трибуне, — усмехнувшись, сказал Максим. — Честно говоря, я колебался, стоит ли сюда ехать.
— Какой ужас, — иронически сказала девушка. — Это из-за профессии?
— В смысле? — поинтересовался историк.
— Ощутимо чувствуется нафталин. Нынче все по-другому. Хоть джихан и любит представления в историческом духе, взгляды его совершенно современные. В том числе и на светские мероприятия.
— А на отношения с женой? — поинтересовался Максим.
— О, увы, тут полная архаика. Даня и Ганя живут вместе почти 2000 лет, не удивительно, что им периодически требуются встряски для остроты ощущений.
— И куда смотрят на станциях прослушивания? — адресуя пустоте, поинтересовался Максим.
— Что положено Юпитеру, то не положено быку, — ответила Яна. В мягкости и отстраненности ее слов прозвучало железное требование остановиться.
Историк не стал развивать дальше эту тему.
Девушка открыла дверь служебной лестницы. Прошагав пару лестничных маршей, амазонка и еe гость оказались на первом уровне, где помещались энергетические, хозяйственные, сервисные службы корабля. Все это было автоматизировано, скрыто за переборками и не требовало вмешательства человека. Там же, поближе к главным коммуникациям распределительной сети помещались кладовые и кухни. Яна и Максим двигались по узким коридорам. За тонкими стенами, временами угадывалось присутствие мощных агрегатов.
Но вскоре стало тихо, начались кладовые.
Наконец, девушка нашла нужное хранилище.
В помещении было прохладно. Вначале Максим подумал, что попал в библиотеку, но, приглядевшись, понял, что тут держат бутылки.
— Ну и как тебе? — поинтересовалась амазонка. — Винный погребок Его Императорского Величества.
— Я впервые вижу, как хранят вино, — с улыбкой ответил историк.
— А ты думал, что для императора его тоже делают из синтетики?
— Большинство того, что пьют, едят, одевают на себя обычные люди, производят на расположенных где-то под землей универсальных автоматизированных модулях сразу после поступления заказа, — сказал историк.
— Хочешь попробовать то, что употребляет, сам джихангир Цареградский, Князь Князей, император, владыка? — предложила девушка.
Тон этих слов был самым невинным, но Максим явно почувствовал скрытый подвох.
— Давай, — осторожно согласился он. — Если можно.
— Мы по глоточку, он и не заметит…
Девушка зажала в станке бутылку, вкрутила штопор в мякоть пробки, потом нажала на рычаги и бутылка чпокнув, открылась.
Максим остолбенело глядел, как это делается. Раньше о таком он только читал.
— Я бы сам, — сказал он. — Это ведь мужское дело.
— Когда научишься — пожалуйста, — с улыбкой ответила амазонка.
Она достала из зажимов бутыль, пошарила на полке и достала пару стопок.
— Разливай, — сказала она, показав, сколько можно отлить.
Максим серьезно, с осторожностью, чтобы ни капли не пролилось, налил вино в посуду.
— Ну, давай, — серьезно сказала девушка.
— За знакомство, — предложил Максим и отпил темно-красную жидкость.
Вино оказалось поразительно невкусным, похожим на уксус. Историк, сделав над собой усилие, проглотил пойло, почувствовав, как пошло оно по пищеводу к желудку. В голове пронеслось: "Как бы не обоср*ться".
— Ну, как? — с преувеличенным волнением, поинтересовалась девушка.
— Своеобразно, — сделав над собой усилие.
Амазонка рассмеялась.
— Не надо быть таким дипломатичным, — сказала она. — Ведь, правда, жуткая дрянь.
— Действительно, крайне невкусно, — согласился историк. — Ты решила надо мной подшутить?
Он испытующе посмотрел на нее, напряженно размышляя, как ему ко всему этому относиться.
— Попался, — девушка снова засмеялась.
Максим вдруг неожиданно для себя схватил девушку за запястья и прижал к стене, подняв ее руки над головой. Яна, смеясь, пыталась вырваться, и Максим чувствовал, что делает это она для проформы, тщательно дозируя усилия, давая историку справиться с ней.
Ему было приятно ощущать крепкое, свежее тело амазонки, упругую тяжелую грудь, чуть выпуклый живот, сильные бедра и волнующую ложбинку между ног.
Яна перестала сопротивляться. Максим потянулся своими губами к губам девушки, но тут острое ощущение того, что это неправильно, заставило отпустить ее.
— Побаловались — и хватит, — сказала девушка. — Вот уж не думала, что вино на тебя так подействует. Пойдем, отнесем бутылку к терминалу.
— Это? — удивился Максим. — Император будет пить эту отраву?
— Конечно, — спокойно сказала амазонка. — Натуральное вино. Двадцать пять лет выдержки.
Она заткнула бутылку пробкой, положила в корзинку с деревянными стружками и вручила ее Максиму.
— Макс, работай.
— С удовольствием, — ответил историк. — А корзинка зачем?
— Бутылка из силикатного стекла, хрупкая — объяснила Яна.
— Удивительно, — сказал Максим. — Силикатное — это если я не ошибаюсь то, которое научились делать еще в первобытное время.
— Да, — сказала девушка. — А знаешь чего, давай возьмем еще одну…
— И выпьем? — поинтересовался Максим.
Помимо воли, его лицо исказила гримаса.
— Нет, конечно, — не удержалась от смешка амазонка, посмотрев, на кислую физиономию историка. — Чтобы во второй раз не бегать.
— А я подумал для нас, — с облегчением сказал Максим.
— Мы, если хочешь, можем посидеть в кафе на прогулочной палубе со стандартным меню. Для тех, кто не пил ничего кроме искусственно ферментированных смесей, сделанным Бог знает из чего, императорский погребок не самое желанное место…
— Как тебе наш Даня? — спросила амазонка, когда они затолкнули корзину в окно приемника транспортного терминала. — Он тебя не слишком отделал?
— В каком смысле? — поинтересовался историк.
— Вы ведь фехтовали.
— Да, император показал мне пару приемов, — признался Максим.
— В смысле, разделал под орех, — лукаво улыбнувшись, спросила Яна.
— Не без этого.
— Связался бы он с кем-то своего роста, — вздохнула амазонка, нахмурясь. — Если вспомнить длительность его практики боя на мечах, то выходит, что он поразительно бестолковый ученик.
Максим удивленно посмотрел на амазонку.
— Не слишком почтительно ты отзываешься об императоре, — сказал он.
— Но ведь правда, он такой неуклюжий, когда дело доходит до ближнего боя. И его "оловянные", такие же. Герои стрельбы по бумажным мишеням.
— Ты имеешь в виду имперский корпус Тени?
— Оттого то он и держит батальон "диких кошек", потому, что знает, — когда дело дойдет до рукопашной, его лучшими ангелами — хранителями станут озверелые бабы с мечами, — глядя куда-то далеко, за линию горизонта задумчиво произнесла амазонка.
— Тебе виднее, — дипломатично ответил Максим.
— Будь, по-твоему. То, зачем он нас послал, мы сделали. Теперь мы свободны. Даня, когда выпьет и не вспомнит, что были еще какие-то люди. К тому же императрица наверняка уже вернулась.
— После того, как убежала в слезах?
— Женские слезы, как легкий грибной дождик, — сказала амазонка. — Приходят ниоткуда и также уходят в никуда.
— Серьезно? — несколько преувеличено удивился Максим. — Вот уж не думал, что кто-нибудь из женщин в этом сознается.
— А я не женщина, я амазонка, — засмеялась Яна. — Мне все можно.
— А что еще тебе можно, чего другим нельзя? — поинтересовался историк.
— Когда-нибудь ты об этом узнаешь, — с загадочной улыбкой ответила девушка. — Макс, мне бы не хотелось пугать гостей формой. Поднимайся наверх или, если хочешь, пойдем со мной.
— Пойдем, конечно, — с готовностью отозвался Максим.
— Ты думаешь, что твое присутствие заставит меня быстрее собираться? — с иронией спросила амазонка.
— Нет, — ответил Максим. — Просто хочу побывать в носовой части.
— Моя каюта в 40 метрах от передней кромки бассейна. Немного ты увидишь…
За этим разговором они приблизились к двери сейфового типа, с серьезными замками, за которой коридор стал особенной узким — 2 метра, не больше. Пройдя совсем немного, девушка показала глазами наверх:
— Сидят, голубчики, — произнесла она. — Как бы за третьей посудиной идти не пришлось.
— Кто сидит? — не понял Максим.
— Шведская семья — здоровая ячейка общества, — совершенно серьезно сказала Яна.
Максим приложил усилие, чтобы не расхохотаться.
— Хорошо, — заметил он. — Это всегда лучше, чем чемпионат по выдиранию волос.
Историк и амазонка вышли по сторону "фонаря". Проход приобрел нормальные размеры, из окон в световых залах снова заструился красно-оранжевый свет закатного Солнца.
— Подожди меня тут, — попросила девушка. — Я скоро.
Величко с огорчением подумал, что Яна могла пригласить его к себе. Но тогда…
Максим представил, как амазонка слегка наклонив к плечу и откинув назад голову, глубоким, прозрачным взглядом смотрит на него, а он, не слишком понимая, что делает, протягивает к ней руки… Кладет ладони на тонкую талию, страстно целует девушку в губы, жадно хватает ее за грудь, которой Яна дразнила его весь вечер, касается зада, нетерпеливо подталкивает амазонку к кровати…
Максим вздохнул, подумав при этом: — "Нельзя… Нельзя сразу так все запутывать".
В некотором смысле он был благодарен девушке за то, что она не заставила делать его мучительный выбор между тем, что хочется и тем, что должно.
Вдруг неплотно прикрытая дверь тихонько скрипнула и подалась вовнутрь. В открывшемся проеме стала видна часть девичьей комнаты, с разбросанными по синему ковролину пола мягкими игрушками, белыми жалюзи, закрывающими окно во всю стену и трюмо в котором отражалась сама хозяйка.
Яна была без одежды. Она посмотрела на себя, разглядывая внимательным и оценивающим взглядом с головы до ног, затем провела руками по груди, словно анализируя, приятно ли это ей. Потом быстро повернулась корпусом влево и вправо, заставив свои тугие груди упруго колыхнуться. Девушка, по-видимому, осталась довольна увиденным.
Она надела маленькие прозрачные трусики, легкомысленный, блестящий как змеиная чешуя короткий топик на бретелях, после чего повернула голову и встретилась глазами с Максимом, который не успел сделать вид, что смотрит совсем в другую сторону.
Амазонка покачала головой, сделала руками жест, точно бросала слепленный из воздуха мячик. Дверь пришла в движение и мягко захлопнулась. Максим успел увидеть, что девушка довольно улыбалась, радуясь, какое впечатление произвела ее нагота на мужчину.
Историка вдруг пронзило сладкое предчувствие того, что однажды все то, о чем он мечтал здесь перед закрытой дверью, когда-нибудь сбудется.
Амазонка не заставила себя долго ждать. К короткому, облегающему тело как вторая кожа топику, девушка выбрала низко сидящие на бедрах штаны защитного цвета из плотной материи и короткие сапожки с маленьким каблучком.
Амазонке этот наряд был к лицу, выигрышно подчеркивая ее белую кожу, крепкие, прекрасной формы руки, тугую, полную грудь, тонкую талию и круглую, упругую попку. Максиму подумалось, что так девушка выглядит еще более возбуждающе, чем без одежды.
Если Яна сделала все, чтобы подчеркнуть красоту своего тела, то по странному капризу с прической не стала заморачиваться, заплетя две совершенно детские косички, которые превратили девушку в рано развившуюся школьницу.
— Ну и как я тебе? — спросила она.
— Супер, — сказал Максим, пытаясь не слишком пялиться на сильно открытую грудь.
— А на голове? — поинтересовалась она.
— С хвостом было лучше, — честно признался историк.
— А вот так? — спросила Яна, нахлобучив на нос круглые черные очки.
— Ужас, — действительно ошарашенный ее превращением из положительного и благожелательного офицера охраны в девчонку — хулиганку.
— Даньке особенно не нравится, когда я делаю такую прическу, — довольно сказал девушка. — Пойдем, примем для храбрости и порадуем пресветлого князя-императора.
— Не слишком ты его любишь, — заметил Максим, когда они поднялись на второй прогулочный уровень, состоящий из 2 остекленных проходов около занимающей весь центр этажа емкости бассейна.
Это место популярностью не пользовалось. Люди предпочитали находиться тремя метрами выше, где располагались публичное купальни с настоящим песком, вышками для ныряния, открытыми кафешками, кабинками для переодевания и прочих интимных дел.
Там кипела жизнь, а тут было тихо и безлюдно. Широкая галерея пустовала. Шаги раздавались неестественно громко, эхо заставляло приглушать голос.
— Было бы за что, — заметила Яна. — С моими желаниями он не считается. Я сначала думала, что он в меня влюблен, даже подумывала предложить ему себя, чтобы он успокоился. Но, увы, все оказалось гораздо хуже… Добрый дядя Даня, видимо, не хочет заниматься этим ни с кем, кроме своей жены. Однако он заботливо подсовывает мне кавалеров, в надежде осеменить, и посмотреть, какую неведомую зверушку вырожу.
— Странно это… — сказал историк, прилагая все усилия, чтобы не сболтнуть лишнего.
— А он тебе разве не говорил? — невинным тоном поинтересовалась девушка. Она остановила его, взяла за руки.
— Нет, — несколько рассеяно ответил Максим.
— Врешь ведь, Макс.
Амазонка прижалась к нему грудью, с улыбкой заглядывая мужчине в глаза.
— Правда, не знаю, о чем ты.
— Молодец, — сказала девушка. — Это у тебя что — профессиональное?
— Ей Богу, не понимаю.
— Ладно, — сказала Яна. — Если тебя выгонят из ВИИРа, перебирайся к нам, будешь помогать мне, за зверями ухаживать и мантру им читать.
— Спасибо, я подумаю, — ответил Максим.
— Соглашайся, — уже почти серьезно предложила ему девушка. — Мы с тобой чем-то похожи. Оба мы ненормальные, не от мира сего, и только у нас, получается, читать эту абракадабру так, чтобы она действовала на животных.
— Неужели? — искренне удивился Максим.
— Увы.
— Хочешь, я по вечерам буду приезжать? — сам того от себя не ожидая, спросил Максим.
— Приезжай. Но только читать мантру, — серьезно сказал девушка. — А к тому, о чем ты подумал, мы вернемся через год — полтора.
И еще… Хочу, чтобы ты об этом знал. Я просто маленький эксперимент императора, еще одна надежда загнивающей империи. Так что ты, немного подождешь, успеется выполнить общественно полезное дело…
— Зачем ты так об этом говоришь? — удивленно-обижено поинтересовался Максим.
Он отвернулся от девушки, глядя на пылающий горизонт.
— Я не умею любить, — сказала амазонка. — Я не чувствую привязанности ни к кому, кроме больших, пушистых полосатых зверей живущих при дворе. Император сделал меня такой, когда дал мне то, что я имею.
Теперь он ждет, какой практический результат будет из этого. Бессмертные существа, неспособные в случае необходимости размножаться, — это нонсенс. А больше всего, доброго Даню интересует, передается ли способность к вечной жизни по наследству.
Наш император имеет так мало настоящих сторонников, что с удовольствием завел бы расу, преданную на генетическом уровне его джиханскому величеству.
Так что мне вменено в обязанность, найти подходящего кавалера, позволить поставить себе маленькую противную клизму. А затем дать мерзкому червячку внутри меня превратиться в противную, беспомощную, орущую обезьяну, — самую большую обузу из тех, что может взвалить на себя женщина.
Яна стала рядом, глядя на колдовской, вечный закат.
— Я никогда раньше не слышал, чтобы женщина такое говорила, — качая головой, словно пытаясь не дать словам амазонки войти себе в уши, сказал Максим.
Помимо своей воли он почувствовал, какая обида и боль исходят от девушки.
— Я ценю, что в свои 455 лет без всяких усилий выгляжу шестнадцатилетней девочкой. Ценю, что могу делать то, что ты, мой миленький даже представить себе не в состоянии. Я радуюсь тому, что чем дальше, — тем совершенней я становлюсь.
Но, черт возьми, временами я чувствую себя жестоко, подло обокраденной. В такие моменты особенно… Когда понимаешь, что даже все мое кокетство и непосредственность — идущая от головы, хорошо отрепетированная постановка.
— Зачем ты мне об этом сказала? — чувствуя, как обрушивается что-то внутри, спросил историк.
— Ты сумел задеть что-то внутри, а значит, сделал больно. Но не расстраивайся, это ненадолго. Извини, что вообще заговорила об этом. Не тешь себя напрасно надеждой. Но ты, пожалуй, лучший из всех, кого предложил мне император.
Девушка легонько дотронулась своими губами до щеки историка, потом замерла, положив голову ему на плечо.
Максиму пришлось вспомнить, что он был профессиональным психологом и не должен обижаться на больных.
— Пойдем уже куда-нибудь, — предложил он, и девушка с готовностью подчинилась.
Они, не говоря ни слова, бесцельно побрели по коридору к подъемнику, чтобы забраться на этаж выше.
Максим периодически чувствовал на себе виноватое внимание Яны.
— Знаешь, давай не будем тусоваться среди гостей, — вдруг предложила амазонка. — Лучше вернемся в верхний коридор и послушаем, как император развлекает своих подружек.
— Давай, — согласился Максим.
Ему подумалось, что брести в виде памятника мировой скорби мимо празднующего праздник жизни народа выглядело бы нелепой просьбой о помощи, обращенной к тем, кому принципиально нет до него никакого дела.
Они опять полезли в трубу тоннеля. На этот раз у Максима уже не кружилась голова от прикосновения к телу девушки.
Яна, казалось, была огорчена переменой к ней своего нового знакомого. Она выглядела задумчивой и печальной. Величко вдруг ощутил, что все его навыки профессионального психолога в этом случае просто непригодны — красивая, сексуально привлекательная девушка, по — сути, не была человеком, всего лишь плодом генетических и психоволновых манипуляций с рожденным женщиной существом.
Какое-то время эта мысли преследовали историка, ставя заборы вокруг очевидной привлекательности амазонки, пока Максим не сообразил, что дело здесь совсем не в Яне.
Пока в историке кипела жестокая внутренняя битва с раздражением и досадой, девушка тихонько открыла дверь и уселась на узенькой площадке без перил, беззаботно свесив ноги над двадцатиметровой бездной.
Амазонка знаком пригласила Максима присаживаться. Историк, совершенно забыв, как он боится высоты, устроился рядом.
Величко было все равно. Его разум активно боролся со злобой, гася поднимающийся от глубин существа негатив. Эта война закончилась тем, что историк вынужден был признать, что ничего умного в его построениях, уличающих и обвиняющих "джиханскую сучку", нет — тут все дело в умело уязвленном чувстве собственной значимости.
Уязвленном в той сфере, где каждый, даже самый плюгавенький мужичонка втайне считает себя первым, лучшим, достойнейшим.
Поразмышляв еще немного, Максим понял, что со стороны девушки это была просто демонстрация какого-то беспросветного отчаяния, совершенная не с целью обидеть его лично, а получить сочувствие и понимание.
Пока эти мысли пробились в замутненный эмоциями мозг бывшего психолога, он как автомат уселся рядом с Яной на жердочке над бездной, механически взял у девушки из пачки сигарету, затянулся пару раз.
Понимание того, что он не курит, тем более не курит марихуану или что там, у ненормальной амазонки было набито в сигареты вместо ганджубаса, как опасно он сидит, и что сейчас ему будет плохо, пришли вместе с раздирающим кашлем, который стал его колотить.
Эти звуки привлекли внимание сидящих внизу, где джихан неторопливо, под шашлычок из молодого барашка и красное вино из личного погребка, беседовал с Ириной и Рогнедой. Императрица успела переодеться в какую-то растянутую, линялую майку и шорты до колена, а Ирина оставалась в своем минимальном одеянии.
Бывшая журналистка сидела, эффектно положив ногу на ногу. Временами она поднимала руки к голове, поправляя волосы, демонстрируя почти голую грудь и слепя мужчину своими бездонными зелеными глазами.
Император с улыбкой, скрывающей неподдельный интерес, разглядывал прелести своей гостьи.
Услышав сдавленные звуки, Концепольский поднял голову и сделал приглашающий жест. Уже по одному движению руки было видно, что император изрядно пьян. Его собеседницы тоже были навеселе: лица раскраснелись, глаза блестели, голоса были резкими, с характерными нетрезвыми интонациями.
— Яна, ты куда смотришь, — прокричал император, оценив ситуацию. — Не видишь разве, что он сейчас упадет.
— Пьяный придурок, — тихо сказала девушка.
Она взяла Максима за руку. Опора ушла из-под пятой точки историка. Сначала Максиму показалось, что это плод отравленного наркотиком восприятия, но потом, по изменению перспективы, историк понял, да, точно, он медленно планирует вниз.
Вернее, планирует девушка, а он придерживается такой траектории лишь потому, что Яна держит его руку. Но не оттого, что амазонка неимоверно сильна. Просто из руки девушки исходит та же сила, кто не дает упасть ей самой. От страха Максим даже перестал кашлять.
Амазонка плавно опустила его на твердую поверхность. Историк на остатках моторных рефлексов сделал несколько шагов к ближайшему креслу, тяжело плюхнулся, запрокинув голову назад и закрывая глаза. Но даже с закрытыми глазами Максим чувствовал, как мир вращается вокруг него.
— Готовченко, — произнес император.
— Что с ним? — встревожилась Ирина.
По голосу чувствовалось, что она обеспокоена, но не настолько, чтобы встать и заниматься своим обкурившимся приятелем на глазах у джихана, которому она строила глазки на протяжении всей беседы, и которого считала почти завоеванным.
— Давайте уложим его, чтобы он не задохнулся, — предложил Даниил. — Рыся, давай.
Максиму не пришлось долго ломать голову, кого джихан называет "Рысей". Яна подхватила его с одной стороны, император с другой. Они отволокли Максима к куче барахла, и положили его на пляжный лежак.
— Живой? — тормоша потерявшего форму историка, спросил Концепольский.
— Да, — еле слышно, не открывая глаз, ответил Максим.
— Хорошо, — сказал император. — Полежи, подыши глубоко. Минут через пятнадцать оклемаешься.
Максим лишь кивнул в ответ.
Он провалился в тяжелое забытье, балансируя оцепенелым сознанием на грани сна, красочной, бликующей неземными цветами галлюцинации, продолжая держаться сильно разогнанным, отравленным наркотиком мозгом за реальность.
— Ты что, обалдела? — вполголоса спросил император девушку. — Хочешь отравить мужика?
— Я как-то не подумала, — растеряно сказала девушка. — Он так уверено взял сигарету.
— Не забывай, Яна, что те убойные психоделики, которые ты заряжаешь в свои самокрутки, слона с ног собьют.
— Кто виноват, что на меня ничего другое не действует, — еле слышно произнесла девушка и добавила: — Хорошо, я буду осторожней.
— Надеюсь, — сказал Концепольский.
За этим разговором они вернулись на место.
— Нет, ты видела? — обратился император к Ирине, довольный тем, что у него есть слушатель, новичок, для которого чудеса Дома Вечности в диковинку. — Аки птица. И воде, как посуху. А я так не умею. Все, что у меня получается — это вот…
Даниил издал кряхтящий звук, точно поднимал тяжесть, причем совершенно точно угадывалось, что он просто дурачится, и повис в воздухе, подогнув под себя ноги.
Ирина удивленно-восторженно взвизгнула.
— Как ты это делаешь, Даниил Андреевич? — старательно выпевая свои сильным, глубоким голосом, каждую нотку в партии безудержного восхищения, спросила бывшая подруга Толика.
— Это еще что, — сказал джихан. — Рыся, однажды спрыгнула с башни, прямо в толпу нападающих. Ты не поверишь…
— И что из этого получилось? — сладко пропела Ирина.
— А вот как раньше показывали взрыв бомбы, так и здесь, — весьма довольный успехами своей любимицы, ответил император. — Всех разметало, только отрубленные руки и головы полетели.
— Подумать только, — ненатурально восхитилась Ирина.
— Даня, ты еще скажи, что все мясо мы потом собрали и пустили на шашлыки, — сказала Яна.
— И сейчас человечинкой балуемся, — вставила императрица.
— А… — растеряно пролепетала Ирина.
Ее лицо исказилось и она, борясь с рвотными позывами, побежала к подъемнику, отчаянно стуча каблуками.
— Не забудь, выход по карточке, — напутствовала ее Яна, что скорее прозвучало как: "Пошла вон, дура".
Снизу раздались звуки, сопровождающие опорожнение желудка через верх. Потом неритмичные, цокающие звуки шпилек на босоножках помойной тетки затихли в отдалении.
Император переглянулся со своими женщинами и расхохотался. Его веселье передалось Гане и Яне. Троица смеялась долго, временами останавливаясь и снова закатываясь, смеялись до боли в животе, исходя слезами.
— Ну, все, ну все, хватит, — произнес джихан, уговаривая скорее самого себя, чем, предлагая это сделать своим спутницам.
— Да уж, — сказала императрица. — Давно я так не веселилась.
— Хреново жить человеку без чувства юмора, — подвел итог Концепольский. — Яночка, а ты не могла бы еще раз сходить в подвальчик за бутылочкой?
— Хорошо, — без тени неудовольствия согласилась девушка.
Она встала и спокойно прыгнула вниз.
— Нет, это просто невозможно, — раздраженно сказал император. — Для чего подъемник нужен?
— Не придирайся, — осадила его Рогнеда. — Не нравится, — так сходил бы сам.
— Что это с ней сегодня? — спросил джихан. — Она ведь никогда раньше не пыталась убить кандидата в кавалеры.
— Ты думаешь, она пыталась убить? — возразила ему императрица. — Скорее просто попытка отбить память. Что-то она ему не то сказала…
— Вот бы узнать что…
— Не трогай пока бедную девочку, — попросила Рогнеда. — Я вообще поражаюсь, как ты мог уговорить Анну проделать такое со своим нерожденным ребенком. Мне временами так жалко ее. Это же надо было додуматься…
— Зато она по-настоящему бессмертна, — возразил император. — Ты, моя милая, была бы такой же, если бы читала мантру по физиологической потребности для полного восстановления тела.
— В каком смысле? — поинтересовалась Ганя.
— Кой-какие рецепторы в мозгу бы заблокировались… Которые на эстрогены реагируют.
— Тогда, милый мой, ты бы со мной только здоровался, — пожав плечами, ответила императрица.
— Для того ты и носишь эту штуку, — Даниил дотронулся до медальона на груди жены.
Его руки пошли дальше.
— Не надо, Даня, — попросила Рогнеда. — Нас слышат.
— Хорошо, подождем. Но берегись, девчонка… — тоном театрального злодея пообещал Концепольский.
— Не раньше, чем зайдет Солнце, — в тон ему ответила императрица.
— Сейчас сделаем, — отреагировал император.
Он пошарил в кармане, нашел пульт автопилота и нажал несколько кнопок.
— Правильно, — согласись Рогнеда. — Гости просто обалдели от нескончаемого заката.
— А ты? — уже серьезно спросил император.
— О чем ты? — попыталась увернуться Ганя.
— О том… Слишком много в последнее время мы ссоримся. Ты слишком много времени проводишь со своими прилипалами. Ну, там, своими амазонками из ультра… Подумать только: — "Назад, к природе". И этими гнусными демагогами — Андреем — Пастушонком, Мишей и им подобными. Вот уж кто действительно нуждается в визите спецкоманды Теневого Корпуса.
— Они мои друзья, — возразила императрица. — С ними я отдыхаю от того фашизма, который ты устроил.
— Фашизма? — искренне удивился джихан.
— Даня… То государство, которое ты создал…
— Нет никакого государства, — перебил ее император. — Под землей автоматы клепают товары и продукты, которые народ достает из люков распределительной сети. Народ — это куча людей, которые ничего не умеют, кроме как заказывать блага цивилизации по Интернету. Оплачивается все это реально несуществующими кредитами, которые большинство получают за то, что с 11 до 15 в будние дни бездельничает на рабочем месте.
Есть несколько человек, которые следят за установленным порядком распределения. Есть наполовину роботизированная армия, которая готова дать отпор тем, кто готов оспорить такой способ дележа полностью халявного продукта.
В последнее время, возможность существования таковых все больше и больше кажется скорее гипотетической, чем реальной. Пахать — это им не мечты о том, как джихана укокошить. Пахать — уметь надо.
Есть подчиненный лично мне Корпус Тени, который состоит из накачанных энергией мантры до полной потери всяких желаний существ, вычисляющий при помощи мыслепрослушивания тайных врагов и просто портящих ноосферу своими эмоциями людей. Нет никакого государства.
— И все равно это государство, — возразила императрица.
— Ну, Бог с тобой, государство, — согласился джихан. — Только если раньше правителям от народа что-то надо, то сейчас все наоборот. Даже низший имущественный класс снабжается так, что из горла лезет.
— Хороший правитель ослабляет волю и укрепляет кости, — процитировала Ганя. — Я тоже читала. Вот именно это и нужно тебе от людей. Чтобы жили тихо и умерли, не оставив роду — племени.
— Нет, чтобы все имели возможность понять себя и развить свои способности, — возразил император. — Тебя не удивляет хотя бы тот факт, за последнюю тысячу лет скорость восприятия повысилась, по меньшей мере, в 5 раз?
— Кто стал счастливее от приобретенных сверхспособностей и понимания иллюзорности всего, что окружает? — горько сказала Ганя. — Ты знаешь, отбросив всю идущую от лукавого мишуру, можно сказать, что просто боишься сыграть в ящик, чтобы не лишиться такой комфортной иллюзии, которой ты окружил себя.
— Упрощенно и грубо, — ответил император. — Ты ведь не думаешь так сама.
— Зато так считают многие.
— Какое мне дело до того, что обо мне думают, — досадливо отмахнулся император.
— А до Анны, Вероники, Татьяны, Николь и многих других, которые умерли, защищая твое величество от заговорщиков, которых не удержали хваленые системы безопасности Дома Вечности?
— Ты меня и этим попрекнешь? — зло спросил император.
— Нет, — ответила девушка. — Это было их судьбой. Но ты лишил предначертанных им судеб десятки поколений людей. Для них осталось выразить свое предназначение лишь самым позорным способом — через бесплодные метания, больничную койку или скорую и безвременную смерть от пустоглазых зомби со шлемами на головах.
— Кто им мешал заниматься любимым делом, наукой, собой, наконец? — поинтересовался джихан.
— Во все времена в обществе были те, кто вел за собой других…
— Нет никакого общества, — возразил джихан. — Есть кучка практически невзаимодействующих людей, не имеющих никакой общей цели, ничего, что бы объединяло, кроме умения вынимать из приемных бункеров шмотки и жрачку. А значит, не нужны и те, кто действует от имени сверхчеловеческой общности, сиречь общества.
— Но это же ужасно. Тысячи поколений людей учились жить вместе, учитывать желания и интересы друг друга, невообразимо долгое время умение подчинять других, использовать убеждения и желания было залогом успеха.
Напряженно работал интеллект, свободно текли эмоции, люди жили, страдая и радуясь, получая то, за чем пришли на грешную землю. Общество выработало этические, моральные нормы, законы, дипломатию, ораторское искусство, да много чего, — императрица с досадой покачала головой. — А теперь что, отбросить?
— Да, — просто согласился джихан. — И не потому, что я такой садист, устроивший преисподнюю для энергичных, страстных носителей устремлений прошлой эпохи и рай для неприспособленных дурачков всех мастей, бывших тихих пьяниц и городских сумасшедших. Просто мантра такая капризная штука. Она в обуреваемой страстями толпе не работает…
— Ты боишься умереть? — поинтересовалась Ганя.
— Нет, просто я сделал то, к чему стремились сотни поколений людей.
— Верится с трудом, — ответила Ганя.
— Во все времена, мечтали о царствии небесном. Вот я и сделал так, что царствие небесное пришло в каждый дом.
Мир светлых, легких снов и простой, ничем не замутненной жизни, похожей на сон.
Мир запредельной мудрости и исполнения желаний. Хотели — получите.
А меня, мягко говоря, за это не любят.
Одни отдают должное за то, как все организовано и не видят во мне никакого толка, будто бы все и вправду происходит само собой.
Другие просто ненавидят из-за того, что я смог внушить всем бессмысленность и позорность страстей, связанных с удовлетворением потребностей низкой психики в плотном мире. И подкрепить весьма занятной приспособой…
Император с усмешкой поднял руки к голове, изображая шлем.
— Милый, — ну скажи мне, пожалуйста, попросила императрица с максимальной убедительностью, на которую была способна. — Отчего нельзя, таким как Толик, дать хоть какое-нибудь занятие? Как мне жалко их всех, желающих послужить, быть нужными, а в оплату желающих получать всего лишь небольшое подтверждение своей значимости. Они пошли бы в огонь и в воду за тебя, император.
— Ей Богу, это тот случай, когда лучше с умным потерять, чем с дураком найти, — сказал Концепольский.
— Ты не ответил мне Данька.
— Вода снесет всю плотину, найдя самую тоненькую щелочку. Не может быть стабильного промежутка между полярными состояниями.
— Но есть искусство балансировки, — возразила императрица.
— Результат не гарантирован, всегда можно потерять равновесие и сломать себе шею. Я, признаться, несколько смухлевал, когда закладывал фундамент нашего государства, максимально облегчив себе задачу.
Экономики нет, политики нет, идеологии и демагогии нет, психологии нет. Есть мантра — путь и награда.
Есть читающие ее, всем довольные, спокойные и радостные существа.
И есть широкая дорога духовного совершенствования, приобретения запредельных способностей и небесной мудрости.
— Скажи, что ты просто боишься даже тени неудачи.
— Нет. Больше всего я боюсь потерять тебя, девочка моя, — ответил джихан, глядя на диск Солнца, который, наконец, коснулся линии горизонта. — Помнишь, о чем мы мечтали перед рассветом в холодном лесу, наполненном разыскивающими нас ратниками суздальского князя?
Мы сидели спина к спине, потому, что опасность могла прийти с любой стороны, и вглядывались в молочно-белый туман.
Наши автоматы, готовые в любое мгновение огрызнуться огнем, лежали у нас на коленях, а мысли были далеко, в чистом мире без горя и слез.
Ганя подошла к Концепольскому, положила ему руки на плечи. Девушка долго смотрела ему в глаза, пытаясь понять, издевается или говорит серьезно этот человек.
— Знаешь, оказывается, есть еще один способ быть бессмертным, — наконец, сказала она, мягким задушевным тоном, будто пытаясь утешить или уговаривая. — Я сама об этом недавно узнала. Он позволяет примирить желающих все новых и новых ощущений эмоционалей и твое стремление видеть, как растут и уходят в песок города, потребность нести в своей голове тысячелетнюю мудрость, сочетая ее с удовольствиями смертной жизни.
— Продолжай, — взволновано попросил Ганю джихан.
— Не нужна никакая мантра. Если взять избыток жизненной силы пассионарного эмоционаля…
— Но это же грязь, — удивился император. — Жрать, совокупляться, давить — вот что захочется от такого угощения.
— Это легко преобразуется в силу и мудрость, — так же мягко ответила девушка. — Нам не нужно будет стоять на пути потока, перегораживая реку жизни, чтобы можно бы существовать, опираясь на хрупкую конструкцию из 12 слов. Миллиарды существ дадут нам вечную жизнь, в обмен на позволение получать то, к чему они так стремятся.
— Иными словами кучка мудрых бессмертных и море погрязших в сансаре примитивных существ? — удивленно спросил император.
— Если хочешь, да — ответила императрица.
— Ну и кто из нас фашист? — откровенно веселясь, спросил джихан.
Он сбросил ее руки с плеч, остро просверливая Рогнеду насквозь своими зрачками.
— Даня… — горько сказала девушка. — А я поверила тебе… Быстро ты пробежал эту дорожку… От "Белого Тигра" до "Серебряного Ворона"".
… Федор от удивления выпустил книгу, и она упала ему на колени. Перед глазами стали быстро проноситься страшные картинки бесконечной эпохи войн:
толчея сражений, тяжелые корабли упорно бомбардирующие друг друга на параллельных курсах, вспышки попаданий и ослепительные взрывы полного распада;
абордажные команды на броне чужих звездолетов, косимые очередями пушек;
штурмовики и транспорты с десантом над горящими городами;
экипажи скаутов, дорого продающие свои жизни в отчаянных, неравных схватках с тяжелыми крейсерами;
молодые девочки-медсестры, раздающие таблетки для эвтаназии;
раскромсанные трупы на палубах санитарных кораблей.
Как кульминация перед глазами возникли вечные льды Амальгамы и взрыв "Эстреко" над Гало, завалы из горелых трупов и страшное, похожее на чудовищную пытку существование уцелевших.
"Вот откуда ноги растут", — подумал Федор. — "Вот где истоки этой бесконечной кровавой корриды. А за все это расплачиваются такие же простые люди как он, участники и жертвы чудовищно алогичного процесса".
Мысль о том, что его смерть нужна кому-то, чтобы не только вкусно жрать, сладко спать, но и просто, чтобы жить его смертью показалась просто невыносимой для пакадура.
Федор почувствовал, насколько ему стали ненавистны гладкая, ладная, благостная княжна Александра и ее подельники из клана бессмертных.
Конечников вдруг понял и простил свою смерть и гибель любимой женщины в прошлом одинокому, ненавидимому всеми человеку, заклейменному неблагодарными современниками позорной кличкой "Проклятый", единственному, который сдерживал весь ужас последующих эпох, жесткими, но такими необходимыми мерами, казавшимися в спокойные, почти райские времена, верхом жестокости.
Конец 16 главы.
21 Апреля 10564 по н.с. 19 ч.13 мин. Единого времени. Искусственная реальность "Мир небесных грез".
По мере того, как разворачивались события в книге Колывана, Управители погружались в давно забытую атмосферу прошедшей поры. Девушка смягчилась, разогнала туман и выпустила солнце, которое согрело мокрую чащу.
Живой Бог потерял большую часть своей вальяжной, напыщенной уверенности, возвратясь к основательно позабытой роли веселого и компанейского парня.
Рогнеда, казалось, стала прежней, женой великого мужа, хозяина Обитаемого Пространства, строптивой фрондеркой, первой после величайшего из величайших, сияющей, как луна светом отраженного величия, исходящей от Самого Почитаемого и Проклинаемого.
Богатый сильный голос машины создавал иллюзию того, что реальность переместилась в иной временной пласт существования.
Словно и не было долгих эпох взаимной грызни за власть, разборок и интриг. Весь груз сожалений, ошибок и обид скрылся в Непроявленное грядущее, создав иллюзию того, что все могло бы быть иначе.
Прохладительные напитки стояли нетронутыми, мороженное растеклось в вазочках. Управители сидели молча, захваченные своими воспоминаниями. Колдовской оранжевый свет, который так любил Проклятый, разливался в помещении.
Рогнеда увлеклась повествованием так, что почти не замечала, как по ходу чтения непроизвольно создает иллюзорные интерьеры дома Вечности, лица и тела людей тех времен.
Но когда, прозвучали слова, "конец 16 главы", Управители опомнились.
Андрей со вздохом выключил чтеца.
— Все Колыван обосрет. — довольно грубо заметил Управитель.
— Узнаваемый, фирменный стиль, — усмехнулась Рогнеда.
— Ну его к черту… — подытожил Живой Бог. И мечтательно добавил. — Были времена…
— Да, — с грустной улыбкой, согласилась девушка. — Мы не ценили того, насколько комфортным и спокойным было наше существование в тени Князя Князей, под его защитой, в стерильном мире, где возможно было выполнение любых желаний.
— Ты ли это говоришь? — с усмешкой поинтересовался Пастушонок.
— Да, мы хотели самостоятельности, страсти, значительности, а, получив, не смогли воспользоваться ими так, как нам мечталось, — печально заметила девушка. — Думалось, что все будет также здорово, но просто немножко лучше. Острее, более живо, более насыщенно.
— Но ведь именно ты… — начал Управитель. — Ты пришла однажды и предложила сделать с ним это. Лишить его старой формы и снова возродить уже безо всех ужасных заморочек видевшего смерть мира человека.
— Да, — согласилась Рогнеда. — Ее губы стали подергиваться от сдерживаемых рыданий. — Ты как раз кстати напомнил мне об этом. Это было сразу после этого разговора с Данькой.
— А может все же зря? — продолжил Живой Бог. — Очень скоро мы подвели мир к предколлапсному состоянию, и так усилили взаимную ненависть противоборствующих сторон, что они готовы были взрывать планеты противника и выпускать кишки всем, кто говорит на непохожем языке.
Наступил черед Живой Богини с подозрением вглядываться в лицо собеседника.
— Так было надо, — твердо сказала Управительница, немного подумав.
Ее слезы высохли, не успев пролиться.
— Не понимаю.
— Наш мир, всего лишь один из многих миров в цепочке восхождения духа. Он и должен быть таким, иначе его существование теряет всякий смысл. Всплеск страстей был закономерен. Но потом уже мы сами их поддерживали и усиливали, добывая себе пропитание. Знаешь, отчего джихана стали называть Проклятым?
— За шлемоголовых, наверное, — ответил, пожимая плечами, Андрей.
— Нет, — просто люди чувствовали, что наш мир утратил свое предназначение, стал таким же, как и Дом Вечности Князя Князей, изолированным куском реальности, окруженным несокрушимой прозрачной стеной композита и защитного поля лишенным всякой возможности перемен.
— А может — древний герой имел право на место, в котором все было бы, так как он хотел? Как любил, как привык. В конце-концов, это многих такое выхолощенное существование устраивало.
А все остальные нашли бы новую лужайку для игр, где можно ломать ветки и топтать траву, играя в войнушку.
— Мы действительно мало знаем об истинном устройстве Вселенной, — сказала Живая Богиня, покачивая в раздумье головой. А тогда знали еще меньше и считали, что по факту неисполнения кармической задачи, небо непременно рухнет на землю и наступит конец света. Мы были горячими, искренно заблужающимися людьми, а не теми корыстными жирными свиньями, которыми стали за последующие тысячелетия.
По мерзости мы превзошли существ Первой Эпохи, которые впервые поставили "общее благо" выше блага каждого.
— Первая Эпоха? — удивился Живой Бог.
— Не знаешь, Пастушонок… — с удовольствием отметила девушка. — Кроме ВИИРа, был ВИИР -2, для которого "шарага джихана" была всего лишь прикрытием.
Успехи в настоящем институте исторической реконструкции были куда более значительными. В своих опытах со считыванием информации о прошлом, ученые Князя Князей дошли до начала времен. Колыван об этом не пишет, хотя он читал об этом в книге, которую цитирует.
— Не знаю, — согласился Андрей. — Кто в состоянии одолеть, все, что написали за бездну времени? Так же как и ты не знала про неоконченную рукопись Колывана.
— С моронскими болотами много чего пропустишь, — покривившись, ответила девушка. — Самая первая раса живущих в альфа-реальности была цивилизацией тонкоматериальных существ. Этакие разумные энергетические вихри, остатки которых до сих пор воспринимаются нами как галактики и звезды. Основной задачей они поставили отделение нашего мира от Непроявленности. Для этого им пришлось придумать иерархию, угнетение, принудительный труд и самопожертвование. Куда там матросовым, камикадзе и исламским террористам — смертникам доисторических эпох.
Они даже пожертвовали своим бессмертием ради этой идеи — фикс.
До сих пор в глухих уголках Космоса можно натолкнуться на заплатки из их эманаций и даже куски их собственных тел, которыми Первые завалили порталы, связывающие наш мир с Непроявленным.
Кстати, наша, людская цивилизация собиралась повторить судьбу Первых. Такое впечатление, что везде, где появляется организация, государство, живые существа, высосанные сверх-индивидуальной структурой, мельчают как в плане телесных размеров и возможностей, так и сроков жизни.
Если бы не планетарная катастрофа из-за отказа механизмов очистки земной энергетики, мы бы благополучно превратились в тварей размером с кошку, с таким же коротким сроком воплощенного существования и интеллектом, недотягивающим до интеллекта семилетнего ребенка времен последнего века доисторической эры.
Хоть Князя Князей и называли исчадием ада и тираном, Данькин "имперский клоповник", который он устроил, служил противоположной цели.
— А ты бы хотела вернуть его обратно с той стороны? — пытливо поглядев Рогнеде в глаза, спросил Управитель.
— Там нет опоры живому телу. Там ужасающие демоны, пропасти огня и льда. Там нет времени. Если ад и есть, то он там, — убежденно ответила Управительница.
— А может там вечное "сейчас" и свет небесной гармонии в лучах Абсолюта? А наши миры, — просто мыльные пузыри, где мы с тупым упорством поддерживаем ублюдочные условия жизни. Условия, принятые в начале времен, еще не слишком понимающими, что они творят душами?
И твой герой лишь поблагодарит за миг вечного блаженства, отдых от условностей не слишком удачного пространственно-временного континуума.
— Мне странно слышать это от тебя, — нахмурясь, настороженно ответила Живая Богиня.
— Ладно, давай еще почитаем, — предложил Управитель.
— Осенний сад всегда печален. Там, где бурлила неугомонная, кипучая жизнь остается лишь ее бледное подобие, скелеты деревьев и опадающие мертвые листья. Их цвет сравнивают с золотом, но это настоящий цвет траура. Люди обычно по недомыслию относят к трауру только черный или белый. Но это не траур, — это цвет смерти, — размеренного, устойчивого, безжизненного состояния. Печаль бывает там, где есть еще, кому плакать. Великолепный, насыщенный, яркий цвет листьев — это зримый знак скорби, плач земли по уходящему лету.
Сказав это, Конечников удивился сам себе.
"Все равно, ни хрена не поймет. Зачем?" — подумал он.
— Так грустно, Федя, — ответила Виктория. — Скоро уже начнутся дожди, слякоть, выматывающие перемены со снега на дождь и с дождя на снег.
— Да ладно, у вас тут еще мягкая зима, — возразил Конечников.
— Это-то и плохо, — сплошная, нудная, нескончаемая осень.
— Зато — прекрасное длинное лето. Всего через 3 месяца, природа снова соберется с духом.
— Уже без тебя, мой милый, — грустно сказала медсестра. — Тебя уже здесь не будет.
— Да, — согласился Федор.
— Будешь ли ты меня вспоминать? — спросила девушка, делая усилия, чтобы не заплакать.
— Да, — ответил Конечников. — Ты вернула мне желание жить. Я всегда буду вспоминать тебя с любовью и благодарностью.
— Возьми меня с собой, — давя растущий крик отчаяния, попросила медсестра.
— Ты знаешь, что это невозможно, — строго сказал Федор.
Виктория тихо, беззвучно заплакала. Конечникову стало стыдно за свою черствость. Он прижал девушку к груди, стал гладить по волосам, шепча, что-то ласковое и успокоительное.
Со стороны, наверное, это выглядело очень красиво — высокий молодой офицер и юная светловолосая медсестра, чьи волосы соперничают с золотом листвы, а открытые колени слепят как полуденное летнее Солнце.
Федор подумал, что совсем ничего не чувствует к этой девушке. Вспомнились ночи, ласковая, настойчивая решимость Виктории доставить удовольствие своему господину. Он просто пользовался ей, как пользуются бритвой или полотенцем.
"Как же можно так жить", — подумал он. — "Как нужно было все вывернуть наизнанку, чтобы красивые девушки, которые могли дать счастье любому нормальному мужчине, помимо своей воли служили самодвижущимся мастурбатором и спермоприемником для зажравшихся хозяев жизни?"
Федор вспомнил, что таков порядок, установленный в православном Отечестве. Все, было основано на этом. "До какой степени нужно было поглупеть людям, чтобы позволить другим так легко забирать плоды их труда и саму жизнь?"
— Тебе хорошо было со мной? — спросила Виктория.
— Надеюсь тебе тоже, — ответил Федор.
— Что ты такое говоришь Федечка? — тревожно спросила девушка.
— Я ни в чем тебя не обвиняю, — мягко ответил Федор. — У каждого своя работа.
— Я так и знала, что этим все кончится, — с отчаянием заглядывая в глаза мужчины, произнесла Виктория. — Но неужели ты думаешь, что я не могла полюбить по настоящему?
— Могла, — согласился Федор. — Но я знаю, что тебе на самом деле надо. Знаю, отчего ты так хочешь уехать со мной. Ты надеешься на то, что…
— Да, — не отрываясь от него, произнесла девушка. — Ты дерево, на котором каждый год вырастают листья, а я лист трепещущий, который весной свеж, к середине лета пылен и тверд, как кора, а осенью валится на землю и гниет в куче себе подобных, пока его не сожгут.
— Ты очень хочешь быть деревом? Зачем тебе это? — удивился Конечников.
Девушка подняла голову, и в заплаканных глазах появилось твердое, непреклонное выражение.
— Хорошо рассуждать бессмертному, — горько сказала Виктория. — Я служила тебе, как могла, в надежде, что твое сердце дрогнет. Я и сейчас готова… Назови цену.
— Какая цена того, что ты и через 300, и через 500, и через 1000 лет останешься сияющей и свежей, как майская роза? Какая цена того, что ты проживешь столько, сколько захочешь, оставаясь молодой и полной сил? А что ты сама можешь предложить взамен? Да и для чего тебе это? Каково будет пережить всех, кого любишь?
— Дай мне эти 12 слов, Федор. Я сделаю все, что ты захочешь. А на все остальное мне наплевать.
— Кто для тебя Борис Николаевич? — поинтересовался Федор.
— В смысле? — удивилась девушка.
— Слышал я, — усмехнулся Федор. — Никогда не говори о таких вещах рядом с объектом. Не услышит, так догадается. Люди не дураки.
— Что ты придумал, Федя, — досадливо сказала девушка. — Полковник зашел, чтобы справиться о твоем здоровье.
— "Но у меня к тебе будет просьба… Я закрою на все глаза, на нарушении инструкций, нарушения лечебного режима, нарушения режима секретности… Окажу любую помощь с моей стороны. Только с одним условием. Ты скажешь эти 12 слов и мне", — с усмешкой повторил по памяти Федор. — Ах, какая была сцена. А если учесть, как мило ты его не стесняешься…
— Так ты ревнуешь, Федечка? — попыталась отшутиться девушка, но в глазах стал расти смертный ужас от понимания того, что она так глупо прокололась.
— Если ты врешь по мелочам, то, как я могу тебе доверять в серьезном деле?
— Борис трахает весь наш отдел. Ему можно — это его вотчина, гарем за государственный счет, — слегка поморщившись, объяснила девушка. — Он полагает, что сам ничуть не хуже, чем наши высокопоставленные клиенты. Оттого то не проходило дня, чтобы он не покормил какую-нибудь из подчиненных своим вонючим отростком. Полномочия у него широкие. При случае может и в печку отправить. А так… Дает копеечку "на трусы". Его любимое выражение. Он выбрал меня, рассказал, кто ты такой, намекнул, что надо. Он такой ловкий, запутывать и уговаривать.
— А как ты думаешь, долго ты проживешь, если дашь ему настоящую, работающую мантру бессмертия? Ведь тогда между ним и бессмертием будешь только ты. А жить в страхе, что девчонка проговорится, наш господин вряд-ли захочет. Его бессмертие станет твоей безвременной и тайной смертью. Кто всерьез станет искать пропавшую медсестру?
— Если я не дам, то тоже долго не проживу, — со вздохом сказала девушка. — Сначала переведут санитаркой в общее отделение, слушать, что говорят раненые. Сорок рублей жалования и по рублю за рапорт. Потом вообще выгонят из госпиталя…
— Ты и про меня писала? — поинтересовался Федор.
— Конечно, — горько сказала девушка, отступая от Конечникова.
— И где они? — осторожно поинтересовался Федор.
— Бог их знает, — ответила медсестра. — Из соображений секретности, о работе Бориса ничего не известно толком даже капитану Застенкеру, его заместителю. Ничего кроме официальных дел, связанных с оформлением документов, а также написанием циркуляров, инструкций, рапортов и всякого рода отписок.
— А саморегистрирующимися удостоверениями тоже Застенкер занимается? — поинтересовался Крок.
— Нет, что ты, — удивленно ответила Виктория. — Разве Борис отдаст свою кормушку?
— Ну-ну, — с усмешкой сказал Федор. — Интересно, как он их списывает. — Вика, ты знаешь, что это такое?
Пакадур достал из удостоверения клочок бумаги и показал девушке. Она сразу догадалась и сделала попытку взять текст мантры.
— Не так быстро, девочка, — с усмешкой сказал Федор, убирая обратно неказистый на вид ключик к бессмертию.
— Федя, дай, — почти простонала Виктория, повисая на руке мужчины.
Конечников оттолкнул ее, и она упала на ковер из желтых и багряных листьев. Поняв, что с почти здоровым мужчиной ей не совладать, медсестра расплакалась от обиды и разочарования. Она плакала долго.
— Что я тебе плохого сделала? Зачем ты надо мной издеваешься? — обратив к нему заплаканное лицо с дорожками от растекшейся туши с ресниц, наконец, спросила она.
— Назови хоть одну причину, по которой я должен дать тебе это? Чтобы ты сдала меня? Ведь первая покажешь пальцем. А кстати, ты знаешь, что делают с теми, которые всеми правдами и неправдами добились вечной жизни?
— Нет, — ответила девушка, но плакать на всякий случай перестала.
— Убивают, — коротко ответил Конечников. — Без суда и следствия. Сначала, конечно, помучают всласть, выведают все, что нужно. Тебя устраивает такая перспектива?
— Пусть поймают сначала, — упрямо ответила девушка.
— Все твои близкие умрут. Все то, что тебе дорого, станет смешным анахронизмом, так же, как и ты, осколком давно прошедших дней, в лучшем случае вызывающим легкую усмешку.
— Но ты ведь с этим справился, значит, и я смогу, — сказала Виктория с надеждой.
— А кто сказал, что у тебя будет такая возможность? — оборвал ее Конечников.
Виктория снова заплакала.
— У тебя есть повод быть благодарной своему начальнику? — поинтересовался Федор.
— За минеты в наручниках? — зло спросила девушка. — За жирных, старых боровов, к которым он меня подкладывал?
Федор долго изучал лицо медсестры. Он подошел к Виктории, вытащил платок, вытер ей слезы.
— Скажи, только честно, а меня ты любила? — спросил Федор.
— Нет, Федя. Но я так привязалась к тебе… Ты жалел меня, хоть и не любил. Ты добрый…
— Ладно, — сказал Крок. — Будем считать, что проверку на вшивость ты прошла.
— Что я должна сделать? — спросила она.
— Я тебе дам мантру. Ты ее передашь полковнику. И упаси тебя Бог читать или переписывать ее. У меня найдется способ проверить, как все было на самом деле. Сделаешь?
— А как же я? — удивленно и обиженно спросил медсестра.
— Я вроде все сказал, — отрезал Федор.
— Я согласна, — со вздохом ответила медсестра.
Говоря, что у него есть способы проконтролировать честность, Конечников не лукавил. То, что он сначала называл чтением по губам, оказалось просто способностью слышать чужие мысли.
Стоило бывшему пакадуру узнать о симптомах этого "заболевания", как все сразу стало на свои места, и Федор приобрел возможность мысленно следить за действиями и внутренним диалогом выбранного субъекта.
Когда девушка ушла, Конечников вернулся к креслу, — далеких прогулок он еще не выдерживал. Смахнул с сиденья и спинки желтые осенние листья, устроился поудобней и включил антигравитаторы, поднимая тележку в воздух.
Федор чувствовал себя паршиво от того, как он заставил просить и унижаться девушку, которая заботилась о нем и ублажала в меру сил, сообразно своим представлениям о том, что нужно мужчине от женщины…
Конечников подумал, зачем он так поступает с полковником, который хоть и был сволочью, но ему лично ничего плохого не сделал. Эти мысли долго не давали ему покоя, пока он со скоростью пешехода пробирался над верхушками деревьев парка.
Федор выбрал беседку, чтобы иметь защиту на случай дождя, и принялся читать. Это была очередная книга из спецхрана, судя по-всему последняя, которую самозваный Управитель прочтет здесь.
С той поры, как он узнал печальную историю цареградского правителя, Конечников читал до самозабвения о давно прошедших годах золотого века, когда люди были спокойны и невозмутимы, не испытывали проблем с жильем, едой и сексом.
Краткая экскурсия Конечникова в давнопрошедшие времена, совершенная им однажды, подтверждала, что все написанное — правда.
Федор забыл, что хотел подробней узнать про то, что случилось на Амальгаме. Он, как наркоман без дозы, уже не мог жить без рассказов об эпохе джихана, светлом пятне на фоне темных будней, наполненных погоней смертных "человеков" за иллюзорными победами и материальными благами.
Снова и снова оказываясь в сияющем мире Князя Князей, пакадур испытывал сожаление об эре, в которой слова "смерть" было лишь пустым звуком, а столь желанное в предшествующие и последующие времена стремление достигать, добиваться, переживать и наслаждаться — младенческим лепетом незрелого разума.
Всякий раз, Федор испытывал что-то вроде смутного сожаления о своем тогдашнем решении уйти из этого чистого, удобно устроенного мира и громадных сроках между инкарнациями, которые не дали ему возможность вернуться в ту эпоху.
Сегодня Конечникову попался запрещенный еще в те времена роман, где автор от первого лица расписывал страдания человека, вынужденного оставаться молодым на протяжении сотен лет.
При этом, по собственным понятиям, герой отнюдь не желал себе ничего плохого. В ту далекую эпоху, считалось, что границы между жизнью и смертью были призрачны, зыбки. Описывалось, как живые пировали вместе с призраками, занимались любовью и просто жили рядом с ними, воспринимая их как нормальных полноценных существ.
Призраки могли вновь обрести тело, пройдя реинкарнацию, сохранив при этом свою прежнюю личность.
Поэтому герой и досадовал, что ему приходится придерживаться обязательного для всех рационалистического подхода с его иссушающим самоанализом и техниками контроля эмоций, чтобы поддерживать в порядке данную духу форму, бренное тело, которое во все времена являлось всего лишь дешевым, легко сменяемым орудием для получения чувственных наслаждений.
Федор вспомнил, как только что у него в ногах валялась красивая девушка, умоляя дать то, от чего отказывались пресыщенные идиоты тех времен, и чуть не разорвал антикварный бумажный раритет с досады.
"Подумать только, от чего страдал придурок", — пронеслось в голове Крока. — "Много таких было. Они страдали, отказывались, старались забыть, чтобы потешить свою значимость. Решили, наконец, проблему, дебилы… А теперь их потомки их проклинают и мечтают снова вернуть то, от чего отказались эти зажравшиеся уроды-эмоционали".
Древние книги, прочитанные обычным артиллерийским капитаном, учившим историю по краткому курсу для кадетов военных училищ, дали ему совершенно новый, неожиданный для забитой, чинопочитающей эпохи, взгляд на правильное, позволительное и полезное.
Бывшего жителя Амальгамы в самое сердце поразила сама идея независимой от остальных жизни, в которой изобилие было нормой, а лень законодательно предписана гражданам Обитаемого Пространства.
Федор размышлял о том, сколько времени он мог бы потратить на себя, сколько книг прочесть, в скольких проблемах разобраться… Но принятый в государствах Семицарствия порядок обязывал большую часть дня проводить за служением государству. И не просто проводить время — отдавать силы машине угнетения. Делать работу, от которой общество "тирана" было избавлено самим фактом правильной организации. Добровольно ограничивать себя в понимании жизни, чтобы не выскочить за пределы дозволенной нормы.
"И ведь как протестовали", — с досадой подумал Конечников. — "Заваливали землю своими и чужими трупами, но всеже добились гибельной для системы разбалансировки".
Конечникову вспомнились организованные для таких извращенцев (тут он полностью соглашался с точкой зрения тогдашнего официоза), лагеря в пустынных областях удаленных планет — последняя отчаянная попытка системы спасти от психического заражения нормальных людей.
Это было началом конца, плацдармом для желающих потешить свои чувства и пожить тяжелой, полной лишений жизнью.
После, уже никакие меры не смогли остановить победное шествие любителей смолы и скрежета зубовного, особенно после того, как Даниила I поджарили заговорщики.
Император немного не успел… В одной из книг Конечников прочитал, что Проклятый практически закончил на окраине Галактики, у одной из звезд созвездия Золотой Рыбы, строительство Колокола Смерти, устройства призванного уничтожать на расстояниях в десятки парсек эмоционалей, не трогая милых сердцу джихана созерцателей, лентяев и философов.
Конечникову стало ясно, зачем на ныне разрушенной орбитальной крепости над Солейной было такое мощное вооружение…
Распад империи был лавинообразным. Система имущественных отношений деградировала вместе с людьми. По мере того, как все больше и больше тон в обществе задавали "живые и чувствующие", все хуже работали подземные заводы и средства распределения.
В практику вошли товарно-денежные отношения между людьми, породив все прелести этого образа жизни от эксплуатации человека человеком до разрушения среды обитания. Все это происходило на фоне взрывообразного роста численности населения на планетах.
Двуногая саранча с энтузиазмом принялась плодиться, жрать, заваливать отходами и вытаптывать миры Галактики. Вскоре людям пришлось напрягать все силы для того, чтобы просто поддерживать свое существование. Ожесточенная конкуренция, постоянные битвы за лучшее место, имущество, партнера, кусок хлеба стали смыслом существования.
Когда народ спохватился, оказалось, что большинству стало жить хуже, если не сказать просто хреново. Вновь сформировавшаяся элита уже приняла все меры, что падение по спирали продолжалось до самого дна.
Новый порядок насаждался силой оружия и подлым, изматывающим психотеррором, рассчитанным на то, чтобы люди просто добровольно забыли о своих правах и свободах, которыми пользовались в прежнее времена, в надежде, что их оставят в покое.
Уже после двухсот лет правления "живых и чувствующих", в освобожденном от "диктатуры" Обитаемом Пространстве вновь были расконсервированы станции прослушивания мыслей, но отлавливали они уже тех, кто не горел желанием "страдать и наслаждаться".
Дальше стало еще хуже. Федор, вспомнил, зафиксированные в текстах свидетельства того, как восторги эмоционалей по поводу возможности безудержно предаваться страстям, сменились ужасом. И было от чего прийти в отчаяние. Продолжительность жизни резко упала. Человеки стали изнашивать свои тела за 100–120 лет, но не это было самым страшным.
Вновь реинкарнированные все тяжелее и тяжелее вспоминали свои прошлые жизни, пока в один прекрасный день вечность кончилась — накопленные знания и опыт, за исключением краткого резюме в виде предсмертных желаний, определяющих новую сущность, перестали быть доступными ныне живущей личности.
После краткого периода паники проблема была решена крайне просто — реинкарнация была объявлена научной теорией, а потом и просто вымыслом, мифом, сказкой невежественных древних. Хотя невеждами по-праву можно было называть новых двуногих, запертых в границах между рождением и смертью, непохожих на человека прошедшей эпохи, владеющего богатством знаний и опыта, накопленного за десятки прежних воплощений.
Даже реформированная православная церковь отказалась от концепции череды воплощений, заменив исканием царствия небесного за одну земную жизнь, как альтернативы адскому пламени, которое непременно ожидает изначально грешных потомков Адама и Лилит.
Теперь уже в закрытых хранилищах оказывались работы, в которых авторы сравнивали интеллектуальные, психические и сверхпсихические возможности новой и старой ветвей Хомо Сапиенс.
На общество обрушилась лавина проблем, связанных с формированием личности новорожденных, их обучения, отягощенной быстрой сменой поколений и необходимостью за короткие сроки забивать в голову огромные объемы информации.
Особо сложной стала борьба за физическое здоровье, больше не поддерживаемое практически уснувшим разумом. Планеты стала захлестывать эпидемии давно забытых заболеваний, лекарства от которых были давно утрачены за ненадобностью.
Наследники божественно мудрых, бессмертных и могущественных существ стали обычными говорящими безволосыми обезьянами, не слишком отличаясь от них по примитивной неразвитости психики и опустившегося до зачаточного уровня интеллекта.
Этому способствовали войны, начавшиеся почти сразу после распада империи джихана, в огне которых горели и архивы, и тонкая душевная организация людей, заставляющая искать ответ на вопросы экзистенции.
Федор оторвал глаза от книги, и долго бессмысленно глядел перед собой на облетающие березки.
Потом встряхнулся и строго сказал себе, давя нехорошее, мерзкое чувство вины, что это был его первый поступок в духе Управителей Жизни, для которых смертные были легко сменяемым, дешевым материалом в достижении собственных целей.
Когда он вернулся в корпус, его уже встречал капитан Застенкер. Капитан, несмотря на свою страшную фамилию, был приятным в общении, тихим, усталым молодым человеком. Особист деликатно постучался в палату к Федору.
— Позвольте войти, Федор Андреевич, — робко спросил он.
— Пожалуйста, — равнодушно пожав плечами, ответил Федор и сражу же, резко пошел в атаку. — Чем обязан? Где полковник Терских?
— Осмелюсь доложить, с Борисом Николаевичем случилась беда, — мягко и деликатно произнес Застенкер.
— Что с ним еще такое… — недовольно произнес Федор.
— Он умер, — максимально печальным голосом произнес капитан.
— А почему не пришел? — поинтересовался Конечников, продолжая свои игры.
— Простите? — не понял Застенкер.
— О Боже… Не сразу дошло. Он казался таким здоровым и крепким, — сыграл в виноватое удивление Федор. — Я хотел спросить, отчего?
— Кровоизлияние в мозг, Федор Андреевич. Прямо в рабочем кабинете.
— Я могу взглянуть на него? — спросил Конечников.
— Разумеется, Федор Андреевич, — ответил особист.
Неистребимый запах мертвецкой витал в воздухе пустой, холодной "смотровой", комнаты с тускло блестящими металлическими стенами, — помещения морга, куда выкатили тело. Эта вонь пробивалась, несмотря на фильтры-поглотители в кондиционерах и маскирующие запахи дезодоранта.
Терских лежал на тележке. Федор сразу понял, что это он, узнав свешивающуюся волосатую руку с золотыми командирскими "Сентако".
Крок, откинув край простыни, взглянул в сине-багровое лицо мертвого полковника. Сомнений не было, это был Борис… Начальник первого отдела: хлопотун, соглядатай, сводник и палач.
В лице особиста вместе с мукой застыло бесконечное изумление, будто он так и не смог понять — за что.
— Похороните достойно, — сказал Конечников Застенкеру. — У него есть жена, дети?
— Да, — ответил капитан.
— Я позабочусь, чтобы вдова получила хорошую пенсию, а Борису Николаевичу дадут орден посмертно за заслуги перед отечеством.
Особист кивнул головой.
Конечников отвратительно чувствовал себя. Сколько бы он не убеждал себя, что это просто необходимо, что каста эсбешников никогда с людьми не церемонилась, сколько он не вспоминал про халявных девок и бани, как нечто само собой разумеющееся доступные этим хозяйским холуям, все равно злодейство оставалось злодейством.
Однако такого случая он упустить не мог. Мантра требовала проверки, да Федору для жизни в новом качестве нужны были деньги и документы.
Все сложилось как по-писаному. Сексотный фонд службы безопасности и личные накопления нечистого на руку сотрудника, добытые торговлей фальшивыми удостоверениями, а главное — два добровольца, желающие вечности…
Если бы полковник остался жив, то дело бы, конечно, несколько осложнилось. Но и в этом случае, чипкарты удостоверений личности и изрядный кусок денежных средств лже — Управителю все равно был бы гарантирован.
Конечников вернулся в палату. Виктория стояла у окна, бледная, несчастная, раздавленная увиденным.
— Грустно, — сказала она.
— Что, — неестественно бодрым тоном спросил Крок.
— Федя, ведь он даже не понял, — также глядя вдаль, сказала девушка. — Борис обрадовался, переписал слоги мантры. На радостях дал мне тысячу рублей. Потом мы долго говорили о том, как будем жить до конца времен, строили планы на века вперед. Потом начал бубнить по бумажке. С третьего раза у него получилось. Тут будто что-то хлопнуло. Боря упал, хрипя и задыхаясь. Пару минут он сучил ногами и пытался что-то сказать, потом…
— Мне это не слишком интересно. Где мантра? — спросил Федор.
Девушка молча протянула ему бумагу.
— Ведь Борис умер из-за нее? — спросила она.
— Конечно.
— Бланки, — приказал Конечников.
Девушка нервно вытряхнула из кармана пачку чистых чипкарт удостоверений личности и записывающий аппарат, маленькую блестящую коробочку размером с портсигар.
— Возьми себе, пригодится, — Федор отодвинул три пластмассовых прямоугольника.
— Зачем? — спросила девушка. — Мне не надо.
— А когда тебе стукнет 50, а ты останешься двадцатилетней, как ты это объяснишь? Будешь лепетать про здоровую наследственность или системы дыхательных упражнений?
Виктория убрала бланки документов в карман.
— Теперь самое главное, — сказал Федор.
— А именно? — хмуро поинтересовалась Виктория.
— Ключ-карту от секретного счета, разумеется, — с усмешкой ответил Федор.
— Зачем она тебе без пароля? — удивилась девушка.
— Я знаю пароль, — отрезал Конечников. — Занятная комбинация из 32 символов. Мне сообщили его перед началом операции.
На самом деле все было гораздо проще. Мнительный "особист" имел глупость часто повторять про себя известный только ему код доступа. Это было вполне объяснимо из-за огромной ответственности, которая лежала на покойном полковнике СБ за подконтрольные ему немалые денежные средства.
Способ хранения денег был, мягко говоря, экстремальным — после неверного ввода, ключ просто превращался в мертвый хлам. — Пользуйся, — бесцветным голосом сказала Виктория.
— Это еще не все, — с усмешкой продолжил Федор. — Денежки давай, киса.
— Какие деньги? — попыталась отпереться медсестра.
Виктория взглянула в неумолимо твердые глаза своего любовника, заплакала и пошла на медпост. Она принесла сумку, из которой вынула объемистый сверток и швырнула его на кровать.
— Подавись, — сказала девушка.
Сверток порвался, и тугие пачки кредитных билетов высшего достоинства рассыпались по одеялу. Федор никогда в жизни не видел столько денег. При его лейтенантском жаловании, взносах в кассу взаимопомощи, перечислениям в банк, наличности на руках оставалось до обидного мало.
Да и, пожалуй, он за всю службу не заработал столько, при семирублевом довольствии в бытность курсантом и жаловании первого лейтенанта, составляющего невозможную сумму в 93 рубля 57 копеек в месяц.
— Не надо грубить, — сказал он, — накажу. Никто не имеет права торговать казенными удостоверениями. Мы должны были прекратить этот разбойных промысел. Но при этом, я полагаю, мы имеем право на маленькое вознаграждение. Вот твоя доля, вот моя.
Федор честно разложил деньги на 2 равных стопки, отметив, что в его половине все равно больше, чем он получил за всю службу.
— А карта? — попыталась вставить Виктория.
— А с какой стати мы будем делить казенные деньги? — ответил ей Федор.
— Но мы ведь тоже их украли, — сказала девушка.
— Вот их-то мы не крали, — возразил Федор. — Деньги были перечислены для меня. Зачастую человек и не догадывается, что является лишь временным хозяином.
Конечников собрал свою долю и убрал в тумбочку.
— Никакой ты не Управитель, — не слишком правда, веря в то, что она говорит, ответила ему Виктория.
— Очень смешно. Ха-ха-ха, — произнес Федор, глядя в заоконные сумерки. — Там на столе лежит листок бумаги. Читай скорее, и займемся в последний раз любовью.
Федор очень не хотел видеть, как станет умирать Виктория, да и просто боялся, что его жадный интерес к происходящему выдаст его.
— Ты от меня избавиться хочешь? Как от Бориса? — спросила девушка.
— Читай, — страшно сказал Федор. — Хотел бы я тебя убить, давно бы уже сделал. И ничего бы мне за это не было.
Девушка дрожащим от волнения голосом несколько раз прочла заковыристый, непривычный текст. Постепенно ей это стало нравиться, и она уже с охотой повторяла странные сочетания звуков.
— Ну, хватит на первый раз, — остановил ее Федор.
Он обернулся и посмотрел на девушку. Радикальных, волшебных перемен с ней не случилось, но глаза медсестры стали глубже, губы краснее, от кожи, казалось, исходило свечение, так она стала свежа.
— Ну, как? — спросил Конечников.
Он почувствовал почти физическое облегчение оттого, что его любовница жива. Уже потом, Федор понял, что означает для него. Мантра бессмертия прошла испытание.
21 Апреля 10564 по н.с. 20 ч.25 мин. Единого времени. Искусственная реальность "Мир небесных грез".
— Хватит на сегодня, — предложил Управитель.
— Да, пожалуй, — согласилась девушка.
— Но каков молодец, — усмехнулся Андрей. — Вполне достойный Управителя поступок.
— Все равно прокололся, — покривилась девушка. — Если бы он подошел без сантиментов, то, пожалуй, мы бы и не знали, что он что-то раскопал.
— Скажи, какого черта тебе понадобилось пускать его в нашу святая святых? — поинтересовался Живой Бог.
— Ну, надо же было как-то решать проблему. Если бы не развоплощенная, то все прошло бы гладко. Он прочел бы мантру, и это его положили в холодильную камеру морга.
— А если бы он не искал мантру? — с подозрением спросил Управитель. — А, например, поинтересовался документами по Амальгаме?
— Я, собственно говоря, на это и рассчитывала, — с усмешкой ответила девушка. — Тогда он оказался бы в холодильнике с дыркой в голове от собственного выстрела.
— Да врешь ты все, — с сожалением заметил Живой Бог. — Ты просто играла с ним, давая возможность выкрутиться и перейти в новый тур игры.
— А что в том плохого, даже если и так?
— Плохо то, как все сложилось.
— Я не знала про его подругу.
— Но зачем?
— Так… Было интересно. Маленький эксперимент, — ответила Управительница, честными глазами глядя на Андрея.
— Он, что, напомнил тебе Князя Князей? — поинтересовался Живой Бог. — Это было мотивом? Воспитать себе постельного мальчика?
— Дурак, — беззаботно рассмеялась девушка.
— Тогда зачем?
— Нам всем нужен был тогда разработчик новых правил боя. Для того, чтобы заставить дрессированных по идиотической Конвенции дуболомов летать так, как это было нужно для борьбы с берсерками.
— Чушь, — не слишком уверенно возразил Управитель. — В нашем распоряжении были целые штабы военных специалистов.
— И все они рассуждали как старый полковник Томасон. И еще долго бы цеплялись за правила "рыцарской" эпохи. Я хотела сохранить новое, перспективное течение в тактике.
— Но зачем ты его пыталась сделать бессмертным? Дать ему почувствовать, как сладко быть пусть маленьким, но богом. Что, мало развели всяческих Управителей?
— Стимул, мой милый, — с усмешкой сказала девушка. — Стимул — это великая вещь. Только по доброй воле человек может сделать то, чего не добьешься от него ни угрозами, ни пытками.
— Ты просто ходячая энциклопедия по манипулированию, — ответил Андрей. — Но, пожалуй, это слишком для какого-то смертного дикаря. Ты сильно рисковала. Совет бы этого не одобрил.
— Ставки были высоки, — не смутилась Управительница. — На тот момент это был реальный шанс. Если бы дело получилось, то мы бы не проиграли первых кампаний и не потеряли триллионы жизней. Подумай, сколько нужно было ждать, когда течение жизни сформирует подобное сочетание: подходящий ум и страстное желание отомстить?
— Но зачем ему бессмертие?
— А кто бы придумывал маневры лет через 30–40? Хороший хозяин содержит в порядке нужные и полезные ему вещи.
— Алексей Конечников… — отрезал Живой Бог.
— Алексей… Этот мальчик был просто нежданным подарком судьбы, возникшим, спустя много лет после известных событий, когда я уже отчаялась, — призналась Живая Богиня. — Вообще, я благодарна этой семье. Они научили меня, как формировать желаемые явления и события, используя минимум собственных усилий.
— Оттого они все так плохо кончили? — поинтересовался Пастушонок. — Понятное дело, кроме Федора, который вовремя исчез из нашего поля зрения.
— Так было надо, — без тени смущения ответила Живая Богиня.
— Ладно, — согласился Управитель. — Не будем ворошить больше эту тему. Я двинусь по делам.
— Хорошо, — усмехнулась девушка. — Пока.
Через пять минут тяжелая масса звездного корабля вспорола воздух, на полной скорости уходя в космос.
Рогнеда отправилась в свой дом на Деметре, размышляя о том, что ей, возможно, удалось изменить намерения Живого Бога просто расправиться с ней при помощи Совета, используя раскопанные им компрометирующие материалы, и заставить попытаться своего старинного протеже использовать бывшую благодетельницу в собственной игре.
— Ты не представляешь, какое это блаженство, — ответила Виктория. — Я чувствую так, будто стала 13-ти летней девочкой.
— Ну, вот и прекрасно, — отреагировал Федор. — Иди на пост.
— Я думала, что мы займемся любовью напоследок, — обиженно сказал Виктория.
— Наверное, не стоит, — возразил Конечников. — Пока мы делали вид, что все происходило само собой, было интересно.
— Да, ты прав, — горько сказала девушка. — Но я думала ты меня хоть немного любишь. Или хотя бы просто привык ко мне.
— Там куда я еду, с этим большие сложности.
— Скажи, — спросила девушка. — А ты вернешься?
— Не знаю, — ответил Конечников. — На твоем месте я бы тихо смылся и боялся бы встреч со мной как смерти. Девушка посмотрела на него полными слез глазами и вышла. Конечников больше никогда не видел ее живой.
Выпроводив свою бывшую любовницу, Конечников наведался к терминалу и несколько раз перевел казенные деньги со счета на счет, открыв их при помощи саморегистрирующихся чипкарт.
После этих операций, найти средства службы стало весьма затруднительно.
Утром Федор попрощался с профессором Огородниковым, с врачом и медсестрами, получил выписку медкомиссии, в которой капитану Конечникову Федору Андреевичу был рекомендован лечебный отпуск сроком на один год, собрал свои нехитрые пожитки и навсегда покинул Центральный эвакогоспиталь ВКС.
Для того, чтобы отвезти важного гостя, капитан Застенкер, на правах исполняющего обязанности, вживаясь в должность своего покойного начальника, приказал задействовать приписанный к эвакогоспиталю звездолет, транспортную модификацию С-29.
Конечникова с превеликим почетом усадили в кресло второго пилота, подключили обзорные системы и даже мануальное управление. Федор был этому совсем не рад, он начал испытывать беспричинный страх и неприятные ощущения в теле, едва оказался в кабине аппарата, желая забиться куда-нибудь в темный уголок, чтобы не позориться на людях.
Корабль пришел в движение. Федор вдруг почувствовал, что железная коробка уже не опирается на твердую поверхность, мягко, пружинисто раскачиваясь на увлекающих от земли поплавках антигравитаторов.
В экранах мелькнули корпуса госпиталя, парки, сады. Крок узнал неприметное здание библиотеки, место, где стискивающая его реальность, на мгновение расступилась, обнажая иные миры, отдаленные океаном времени от берегов нищей, конкретной, убого-мелочной реальности. Конечников со стыдом подумал о том, какую роль ему приходилось играть, за возможность побывать на другой стороне…
Когда транспортник вышел из гиперпространства на высокой орбите родной Амальгамы, сбылись самые худшие опасения Федора.
Кораблик мотало и колотило с чудовищным ускорением, а Конечников, замотанный в поля гашения антиускорительной системы без конца опорожнял свой желудок, уделывая его содержимым скафандр первого класса защиты.
Пилот среагировал, увидев, что Федор открывает стекло, но просьба привести защитный костюм в рабочее положение не прозвучала, сменясь брезгливо-иронической усмешкой при виде корчащегося от рвотных позывов человека, являющимся по документам боевым офицером.
Все 300 мегаметров до планеты Конечников, как сопливый новичок боролся со своим желудком, зеленея и белея, испытывая мучительные позывы вывернуть наизнанку внутренности. Временами на него наваливался липкий, удушливый страх, он с ужасом прислушивался к потрескиванию едва сросшихся костей.
Пилоты, которым надоело слушать неаппетитные звуки уже в открытую прохаживались по блевунам со слабым вестибулярным аппаратом.
На низкой орбите экипаж связался с комендантом космопорта, сообщив, что везут тяжелобольного пассажира, которому нужен транспорт до поселка Хованка.
Комендант в ответ пролаял, что единственный глайдер был отправлен 2 часа назад со специальным поручением, а другого транспорта у него нет.
Пилот заметил, что его это волнует мало. Они выгрузят носилки с больным, а дальше не их забота. Если тот помрет, то виноват будет комендант.
Зампотех навел камеры на Конечникова и дал послушать те звуки, которые издавал не оправившийся от контузии капитан.
Корабль снижался в сплошной облачности. Блистеры заливало дождем, который временами переходил в снег. На экране в трехмерной проекции плыли контуры сложнопересеченной местности в окрестностях космодрома, красными огнями горели сигнальные радиомаяки, включенные ради нежданного гостя. Транспортник приземлился.
Федора аккуратно, боясь испачкаться, переложили на носилки. Скафандр снимать не стали, не нашлось желающих. Где-то далеко заурчал и залязгал механизм трапа, пахнуло мокрой землей, лесом, промозглой сыростью, которой был пропитан воздух.
Техкоманда спустила Федора по гремящему трапу и оставила на летном поле под реденьким холодном дождиком середины амальгамской зимы.
В защитном костюме было тепло. Конечников сделал попытку встать, но голова кружилась, а тело было ватным от слабости.
— Очухивается вроде, — сказал один техник другому.
— Встать сможешь? — крикнул второй в самое ухо Конечникову.
Тот помотал головой.
"Бл*ль" — вполголоса произнес техник короткое, емкое слово.
— Может носилки оставим? — просил один другого. — Потом сактируем.
— Нет, ты что, охренел? Ладно, эта тряпка на нем все равно списана, но вот носилки… Да командир из тебя самого носилки сделает, — возразил тот.
— Вот и стой, карауль блевуна…
На счастье техников с края поля раздался скрип телеги и лосиное фырканье.
— Тпру, Гектор, — крикнул возница. — Этот пассажир, что-ли?
— Этот, этот. Забирай.
— А на кой он мне, помрет еще. Оно мне надо, отвечать. Да и куда я его дену.
— А нас это не волнует, — одновременно ответили техники, синхронно хватая Конечникова за руки и за ноги, спешно, но аккуратно забросили его в телегу. Туда же полетели 3 чемодана с Кроковским барахлом.
Потом они подхватили освободившиеся носилки, моментально вбежали по трапу наверх. Заработал подъемник, убирая лестницу.
— Стойте, ироды окаянные! — в отчаянии прокричал мужик.
Люк захлопнулся, транспорт взмыл на антигравах и скрылся в пелене облаков.
— Отвезу я тебя коменданту, — сказал возница. — Пусть куда хочет, туда и девает. На кой ты мне такой обморочный.
Федор слушал, а в голове крутилась мысль, где же он мог раньше слышать этот голос.
Он с трудом повернул голову и стал разглядывать этого неопределенного возраста человека в мокром, заношенном полушубке с нахлобученным на макушку рваным треухом.
Возница, по привычке воровато оглянувшись, достал из-за пазухи мятую папироску и темную от времени зажигалку, покрытую местами белым налетом. Вспыхнул огонек, и Конечников узнал своего сверстника, Славу Опанаскина, по кличке Гунька.
— Гунек, ты не причитай, а вези меня к Конечниковым.
— Не поеду я, — визгливо возразил тот. — Мне комендант только до поселка велел ехать, а не на хутора. Как ты меня назвал? — вдруг пошло до него.
— Гунькой был, Гунькой и остался, — подытожил Федор.
— А вы откуда меня знаете? — осторожно поинтересовался Опанаскин.
— Федор я. Внук Арсения Конечникова. Синоптик-младший…
— Синоптик? — Гунек щелкнул зажигалкой и поднес крохотный огонек к лицу Конечникова.
— Что, так сильно изменился? — Крок поднял стекло шлема.
— Федька, — потрясенно сказал возница. — Какой же ты молодой.
— Ноги только не носят, а так ничего, — усмехнулся Конечников.
Откуда-то издалека по раскисшей грязи поля космодрома зачавкали шаги. Раздалась приглушенная ругань. Гремя намокшей брезентовой плащ-накидкой, к телеге приблизился военный.
— Кого нам Бог принес, Гунек? — спросил подошедший.
— Конечникова Федора, внука Арсения Конечникова с хутора Выселки.
— Не болтай, стали бы из-за него транспортник гонять, — сказал офицер и вполголоса, забористо выругался в усы.
— Капитан Конечников Федор Андреевич. Последнее место службы База ВКС "Солейна", — представился Федор. Должность — командир малого гиперпространственного разведчика. Нахожусь в лечебном отпуске.
— Здравия желаю, господин капитан. Прапорщик Топорков, комендант объекта. Разрешите осведомиться о состоянии здоровья.
— Спасибо, терпимо, — ответил Федор, с трудом приподнимаясь на локтях и забрасывая ноги в телегу.
— Вот и хорошо, — сказал комендант. — Медицина тут никакая, один фельдшер на планету. Помереть недолго.
— А как же Планетная Охрана? Раньше тут целый полк размещался.
— О… — покачал головой прапорщик. — Когда это было, вспомнили. Уж лет семь как нет. Кому мы нахрен нужны.
— Как я понимаю, обратно выбраться будет трудновато.
— Так точно, господин капитан. Дыра, захолустье… Случись что… — многозначительно сказал комендант. — Может вернуть корабль?
— Ключи здесь молодильные есть. Найду — не помру.
Федор подумал, что это, пожалуй, было бы лучшим выходом, но вряд — ли ребята с транспортника стали бы возвращаться. Тем более за каким-то странным типом, прикидывавшимся боевым офицером, но изгадившим всю кабину как последний шпак.
— Удачи. Я слышал — сказки все это.
— Увидим. Честь имею.
— Выздоравливайте, господин капитан.
— Но, трогай, — грозно крикнул возница, щелкнув вожжами.
Копыта ездового лося зачавкали по грязи, телега, покачиваясь, поплыла под редким дождиком.
Они въехали на проселок, оставив позади десяток гектаров раскорчеванного пространства, окаймленного едва видимыми в тумане белыми фонарями, которое называлось летным полем.
Стало темно. Остатки света короткого зимнего дня позволяли с грехом пополам видеть темную колею дороги между черных, почти вплотную стоящих друг к другу деревьев. Дорога пошла в горку, грязь сменилась светлым песком, а где-то за облаками мелькнул угловатый, неправильный силуэт Крионы.
— Луна взошла, — довольно сказал Гунек. — Теперь ехать веселей будет. Ты-то поди в темноте видеть разучился, с вашими лампами, фонарями, прожекторами.
— Если бы, — усмехнулся Федор. — Сколько лет наши предки в горе сидели. Думаю, что это уже навсегда.
— А что ты там делал, Крок? — Гунек показал рукой на небо. — Как же можно там 20 годков то прожить было. В тесноте, да с воздухом спертым. Кругом железо, а за стенкой пустота.
— Жил вот, воевал. Награды имею. Кораблем командовал.
— А чем ты лучше меня? — вдруг вывел Опанаскин. — Я всю жизнь землю пахал, пшеницу сеял, огородом занимался. А у меня и куры, и утки, и дом справный. И лося четыре ездовых, и 2 лосицы дойные.
— Гунь, а чего это ты вдруг? — поинтересовался Федор. — Сожаления по поводу, что жизнь не удалась?
— Ты вот хоть лодырь и калека, но тебя называть героем будут, в пример другим ставить. Когда гикнешься, глядишь, памятник поставят. Ну, на худой конец, доску на дом прикрутят, типа "здесь родился герой".
— Не понял, Гуня, ты что, обидеть меня хочешь?
— Да такие, как ты, нам, честным труженикам, в душу плюют. Болтаются там по космосу, деньги народные на ветер пускают, баб трахают и водку хлещут. Так бы и дал в морду, — Опанаскин сделал попытку замахнуться.
Федор ударил его открытой ладонью в нос, и Гунек, охнув, вывалился из телеги.
Лось остановился. Гуня долго валялся на земле, тонко, по-бабьи завывая: "Синоптик, сволочь, гад. Ты мне нос сломал".
— Я тебе шею сломать могу даже сейчас. И ничего мне за это не будет…
— Сука позорная, — плача сказал Гунька. — Теперь ни одна баба за меня не пойдет.
— Ты и раньше Гунек не был красавцем, — издевательски сказал Конечников. — Да и жена тебе ни к чему, раз лосицы есть.
— Убью, гад, — Гунек сделал попытку достать Федора ножом.
Конечников треснул Опанаскина тростью по уху, отчего тот плюхнулся на пятую точку, выронил тесак и тихо заныл, схватившись за больное место.
— Ты, чмо болотное, — крикнул Федор, бросая добротное, тяжелое, деревянное ведро — дощан в голову Гунька. Ведро гулко ударилось о лоб мужика. — Быстро принес воды из речки. И сам умойся, морда. Будешь гундеть — пристрелю.
Славка Опанаскин поспешно исчез в лесу. Посыпались камни, Гуня в быстром темпе съехал по склону к едва слышной отсюда Гремячке.
Конечников с трудом, опираясь на палку, встал. Злость придала ему сил. Огляделся, настраивая глаза на кромешную тьму. Пристально вглядываясь в пространство, заставил различить себя различить в сплошной стене деревьев белые стволы берез, высокие сосны, мрачные лапы елей.
Способность видеть в темноте возвращалась. Песчаная дорога стала совсем светлой, темная полоска между ее колеями стала светло-серой, резко обозначились серые, сухие былинки мертвой травы, замершей до следующей весны.
Федор отметил, что дождик прекратился и ветер стих. Наступила неправдоподобная тишина, какой никогда не бывает на заполненном гудящими механизмами скауте. Лишь где-то внизу едва слышно несла воды Гремячка, да пыхтел, поднимаясь по склону, прибитый Федором возница.
Залитая кровью морда Гунька после умывания приняла почти человеческий вид, лишь нос стал в два раза толще, да на лбу появилась пара солидный шишек.
— Полей, — приказал Конечников.
Он с удовольствием смыл с себя кислую блевотину, включил обогрев защитного костюма на половинную мощность, чтобы испарить влагу с поверхности скафандра. Потом Федор залез в телегу, и протянул Опанаскина по спине тростью, когда тот ненавидяще зыркнул на него.
Конечников на службе научился обращаться с такими шакалами как Гунек.
Остаток пути они молчали: Гунька — опасаясь побоев, Федор — разглядывая полузабытые родные места.
Конечников поражался, как все поменялось, оставив лишь призрачное сходство с тем, как это ему запомнилось. Прошлое лишь угадывалось в произошедших в окрестностях поселка переменах.
Приметные деревья, овражки, горки, канавки или сгинули, или изменилась до неузнаваемости. Никто не ждал окончания его службы, жизнь шла своим чередом.
Заметно изменился и сам поселок. Памятные Конечникову домишки покривились, сели в землю.
Между старых зданий красовался новодел — веселые поселковые бабы исправно рожали детей, увеличивая население Хованки, изрядно уменьшенное много лет назад огневицей.
Телега долго ехала по заполненным непролазной грязью узким улочкам. Конечников рассматривал уродливые изгороди, за которыми прятались участки, и располагалось жилье, слушал злой, заливистый лай собак.
По тому, насколько подступил поселок к выселкам, можно было судить, что население Хованки изрядно выросло.
Возница, делая боязливые попытки повернуться к Конечникову и что-то сказать, но, не решаясь этого сделать, молча остановил телегу.
Федор жадно разглядывал родное подворье, отгороженное мокрым забором из разнокалиберных деревяшек. Старый дом, в котором прошло его детство, показался ему маленькой невзрачной халупой. Поодаль, на месте старой бани, был поставлен большой, новый дом, крытый светлой черепицей. По местным меркам это были почти хоромы: подклеть, крытая лестница, терраса, широкие, застекленные окошки, в которых колыхался неяркий, но кажущийся ослепительным после почти полной темноты позднего вечера свет от печи с открытыми дверцами.
Раздался лай. Крупный пес местной породы заметался на цепи, перекрывая подходы к дому.
— Чего сидишь? — поинтересовался Федор. — Чемоданы взял, и вперед.
— Не пойду, — втягивая голову в плечи в ожидании удара, сказал Гунек. — Собака у Виктора — зверь. Порвет.
Конечников сунул 2 пальца в рот и оглушительно свистнул. Потом еще раз.
— Кто там? — раздался грубоватый, сильный, однако узнаваемый по характерным интонациям голос.
— Отзовись, — приказал Федор Опанаскину.
— Витька, это я, Гунек, — крикнул тот. — Дело есть.
Виктор невнятно выругался, но зашагал в их сторону.
— Если ты, Гуня с пустяками по ночам шляешься, ей-богу, Крайта спущу.
— Грозный какой. Не было б нужды, не приперся бы на ночь глядя.
— Про Федора опять чего-то пришло?
— Да ты топай, топай, нетерпеливый.
Виктор распахнул скрипучую калитку. Брат заматерел, задубел кожей, покрылся морщинками, зарос густой бородой, лицо его было усталым, глаза потухшими.
— Выкладывай, Гуня, — хмуро бросил он. Тут Виктор увидел, что Опанаскин не один. — Кого еще привел? На постой не возьму.
Конечников — младший оглядел Федора с головы до ног. Его глаза остались такими же неприветливыми.
Федор подумал, что в легком армейском скафандре, который наземные части использовали в качестве термокостюма, узнать его сложно.
— Ну, давай теперь братьев не узнавать, — произнес Федор, откидывая шлем.
— Федька, ты?! — Виктор сделал шаг, пристально вглядываясь в лицо пришельца. — Живой, чертяка!
Виктор обнял пакадура так, что у Федора затрещали кости.
— Силен, черт! — вырвалось у Федора — Здорово, брат! Тише, я нынче весь из кусочков.
Виктор отпустил его, сделал шаг назад и только сейчас разглядел палку в руках брата.
— Нормально, не рассыплюсь. — Федор перевел глаза на Славу Опанаскина. — Гунек, чемоданы в дом.
Возница, бурча что-то невнятное, полез за багажом. Виктор хотел было помощь, но, поглядев на лицо Гунька, лишь усмехнулся, и пошел во двор к собаке, сделать привязь пса короче.
Гунек добросовестно перетаскал все Кроковское добро, даже поднял его по лестнице и остался стоять, вопросительно глядя на братьев.
— Чего тебе? — поинтересовался Федор.
— Дык это… Возил, носил… Как бы надо того…
— Тебе мало? — не предвещающим ничего хорошего тоном спросил Федор. — Могу добавить, если понравилось.
— Премного благодарен вашбродь, обойдусь.
— Знаешь, Гунек, — сказал Виктор, беря возницу за локоть и подталкивая к воротам. — Смотрю я на тебя и думаю — не женился ли ты часом.
— А чего? — поинтересовался Опанаскин.
— Да вот вижу — рога уже растут.
И действительно, шишки основательно созрели, напоминая пробивающиеся молодые рога у сохатого. Возница молчал, топая по дорожке, ведомый хозяином дома. У калитки он тихо, чтобы не услышал Федор, сказал:
— Да уж, отблагодарил твой братец. Уезжал — еще был на человека похож, вернулся держимордой.
— Ладно, топай, герой, будешь еще выступать. Спасибо скажи, что не убил, — брезгливо сказал Виктор, выталкивая Гунька.
Пес продолжать без особого энтузиазма дежурно залаять в сторону террасы, где невидимый для него стоял Федор.
Виктор, проходя мимо собаки, нагнулся, и погладив пса, сказал:
— Свои, Крайтушка, свои.
Брат Федора по-молодецки, одним махом взлетел по лестнице на террасу.
— Федя, чего в дом не заходишь? — спросил он.
— Тебя жду.
— Не стесняйся, это и твой дом.
Конечников толкнул массивную деревянную дверь, укрепленную грубо скованными металлическими уголками и полосами. Петли пропели душераздирающую мелодию, пропуская Конечникова в сени.
— Кого там носит, Витя? — раздался незнакомый голос.
На пороге, шлепая голыми ногами по доскам пола, показалась еще молодая, но явно не следящая за собой женщина в несвежей нижней рубашке. Увидев Федора, она пронзительно взвизгнула и опрометью бросилась в дом.
Виктор, услышав крик, влетел следом.
— Вот баба, вот дура, — с досадой крикнул он вослед тетке. — Кого ты испугалась? Это же Федька, брательник мой вернулся.
— Ты располагайся, сейчас чай будем пить, — предложил Виктор. — А я пока Тому успокою. Она тут после случая одного всех боится.
Конечников поставил чемодан, прошелся по темной горнице, вдыхая запахи дерева, цветущей на подоконнике герани свежего хлеба и горящей печи.
По местным меркам остановка была богатой, хоть и явно запущенной. Чувствовалось, что у хозяйки дома был хороший вкус: на полочках стояли композиции из сухих цветов и трав, лежали красивые камешки, на стенах висели картинки, на окнах висели ажурные занавески, на столе и подоконниках салфетки и скатерти.
Но стекла картинок засидели мухи. Изящные, искусно связанные крючком занавески и скатерти захватаны руками. Домотканые половички с причудливыми узорами были истерты и грязны, точно в один прекрасный день хозяйке надоело наводить порядок, и она предпочла безучастно наблюдать, как все ветшает, грязнится и портится.
Из соседней комнаты доносился разговор брата с женой.
— Ну Федька, это, Федька. Видала ведь и не раз. Чего ты боишься, не укусит ведь, — увещевал супругу Виктор.
— Не он это. Погиб твой брат, — возражала, задыхаясь от страха, женщина. — Гони его. Опять худо будет.
— Здрасте, — возмутился Витька. — Никуда я своего брательника гнать не буду…
— Оборотень это, из тех, что деда Арсения стрелили.
— Витька, — вмешался в их разговор Федор. — Что с дедом случилось?
— Да живой он, — ответил его брат. — Подожди, вот жену уговорю…
— Может мне термокостюм снять? — предложил Федор.
— Снимай, мабуть она без этой дьявольской одежи бояться тебя перестанет.
Конечников с треском оторвал липучки гермошва, дернул молнию и быстро выскочил из скафандра, оставшись в комбинезоне униформы. От резких движений головой, мир опять пошел кругом, к горлу поступила тошнота. Федор вынужден был взяться за палку, чтобы удержать равновесие.
— Ну, чего там? — поинтересовался Виктор.
— Вылез, — ответил Федор. — Пол у тебя холодный.
— Потерпи, сейчас пимки домашние дам, — ответил брат. И, обращаясь к жене, приказал — Выгляни. Огонь — то тебе зачем?
— Отстань, — огрызнулась женщина.
Из-за занавески выплыла свеча в тонкой руке, а потом показалась бледная маска лица, на которой бусинками блестели глаза.
— Иди, — приказал Виктор.
Трепеща крупным телом, оглядываясь на непреклонного мужа, стоящего позади, Тамара сделала пару шагов. По мере того, как он приближалась к Федору, ее свеча все явственней освещала лицо гостя. Женщина продолжала двигаться мелкими шажками, подслеповато щурясь и вытягивая вперед свободную руку, точно боясь наткнуться на невидимую преграду…
Вдруг страх на ее лице сменился радостью узнавания.
— Федя Конечников, — удивленно сказала женщина.
— Это я, — подтвердил Федор. — А ты кто?
— Не узнал, — покачала головой женщина. — Я Томка Девяткина из поселка.
— А, это мы тебя с Витькой на солнцеворот в Гремячке искупали. В тот год, когда я в армию ушел.
— С Алены своей, небось, пылинки сдували, — обиженно сказала Тамара.
Вдруг она заплакала, развернулась и убежала, оттолкнув мужа.
— Томка, ты чегой? — поразился Виктор. — Том, я, правда, не понял… Что о нас Федька подумат?
— Отстать, не мешай, — донесся сдавленный голос.
— Я зараз, — сказал брат и пошел за женой.
"Ты чегой, обалдела?" — уловил Федор шепот за стеной. — "Нашла время красоту наводить. Стол накрывай, чай заваривай, етить твою мать. Он, поди, с дороги вечерять хочет, а ты у зеркала выкручиваешься".
"А ты и рад меня пугалом выставить", — тихо, но злобно, ответила Виктору Тамара. — "Пока не соберусь, не выйду".
— Ну вот, что ты тут поделаешь? — сказал Виктор, выныривая из-за занавески. — Братан, ты голодный?
— Нет, — ответил Федор. — Дай после перелета отойти…
— А это? — Виктор щелкнул себя по тому месту, где челюсть переходит в шею.
— Может завтра? — спросил Федор. — Время позднее.
— Да брось, — возразил Виктор. — Девять вечера, а завтра воскресенье. Бог простит, что проспали заутреню.
— Тогда деда буди, — сказал Федор.
— Не он, наверное, не будет, — подумав, ответил брат. — Да вечером он к нам и не ходит.
— Как это? — удивился Конечников.
— Живет он в своей халупке. Кушает с нами, за детьми приглядывает, по хозяйству помогает, что может. А ночевать — к себе в нору. И весь изведется, если не отведешь. Мычать будет, шамкать, даже плакать. Чем ему этот дом плох? Пригляду больше. Мы ему комнату выделили. Теплую. А там, того и гляди, спалит старый дом, и сам еще сгорит дурень старый, не дай Бог.
— Я к нему, — сказал Федор.
— Без меня не ходи, — предупредил Виктор. — Крайт тебя не знает. На двор выйдешь — налетит. Подожди, лучше я деда приведу, мыслю, он по такому случаю не откажется.
Виктор ловко нырнул в сапоги, накинул полушубок, прихватил лампу и был таков. Конечников поднялся. Он прошелся по горнице, прикоснулся к свежим, еще не потемневшим деревянным стенам из добротного бруса, нашел на стене старинные, знакомые еще с детства картинки с кораблями и зданиями. От времени они сильно поблекли, изображение скорее угадывалось, чем было различимо.
Были и относительно свежие карандашные рисунки окружающих пейзажей, детей, младенцев, Виктора и деда.
Обнаружил он и свой портрет, нарисованный по-памяти, оттого не слишком похожий.
Набросок был обрамлен в темную рамку с траурной лентой в правом нижнем углу. Чьим-то нетвердым почерком было выведено: "Раб Божий Федор, воин". Крок почувствовал тревогу. В реальном мире все было совсем не так, как он увидел однажды в своем сне. Занавеска отодвинулась. Появилась Тамара.
Она была некрасива даже сильно напудренной, с намазанными свекольным соком губами и подведенными сажей бровями. На ее треугольном, скуластом лице с опухшими веками застыло выражение привычной тупости, слегка разбавленное явным, легко читаемым желанием понравиться шурину.
То, что Тома была в этом, роскошном по местным меркам доме лишней, было видно с первого взгляда. Мужчина строит такое жилище для женщины, которую любит до безумия и которая способна оценить это.
Глядя на Тому, Федор явственно представлял обычные для этого типа теток протекающую крышу халупы, треснутые чугунки, неметеные полы и битые стекла на окнах.
Женщина принялась хозяйствовать, стараясь, однако, не измазать парадный, явно с чужого плеча сарафан, в котором она выглядела как чучело из этнографического музея. Конечников помнил, как смеялась Алена над этой формой одежды "поселковых дур". Федору стало неприятно, обидно за Алену и брата, который выбрал себе в спутницы такую чурку.
Тома отставила в сторону печную заслонку и стала греметь чугунками в печи, доставая ужин для гостя. На лице тетки читалось сожаление по поводу непредвиденной траты продуктов.
— Спасибо, не хочется, — вежливо отказался Конечников. — Пока добрался, думал, помру. Пусть душа на место встанет.
— А как же ты там, между звезд летал? — жалостливо удивилась женщина.
— И мы когда-то были рысаками, — усмехнулся Федор. — Попью воду с истоков Гремячки — оклемаюсь.
— А было-то чего? — спросила Тамара. — В прошлом годе в поселке почту открыли, сразу кипа писем от тебя за много лет и похоронка. Мы уж не думали тебя живым увидеть.
— Бой был, ранило меня. Поторопились наши ребята чуть-чуть, — пожав плечами, ответил Федор, не став вдаваться в подробности.
— А кем ты был там? — женщина показала глазами вверх.
— Командиром корабля, — ответил Федор…
— О… — произнесла женщина и уважительно покачала головой. — Большой человек. Деньгов, наверное, много получал.
Дверь распахнулась. На пороге, опираясь на плечо младшего внука и на палку, появился дед Арсений, весь высохший, сгорбленный, с безумным блеском в слезящихся, красных глазах, немощно тряся головой и механически загребая палкой.
— Давай, деда, давай, — мягко уговаривал его Виктор. — Пойдем, недолго осталось.
Старик с помощью внука одолел пару шагов до лавки и сел, продолжая трясти головой, и беззвучно шамкая что-то, одному ему ведомое.
— Дедушка, Федор к нам вернулся, — громко и внятно произнес Виктор.
— Какой Федор? — продолжая трясти головой и глядеть перед собой мутными, бессмысленными глазами, спросил старик.
— Я, деда, — сказал Федор, подходя к нему. — Приехал, вот, на побывку.
— Мой Федя постарше будет, — сказал старик, махая рукой, точно пытаясь разогнать перед собой морок. — Так ты говоришь, тебя тоже Федором звать?
— Я — Федор, — с изумлением и ужасом глядя на старика, которого помнил еще здоровым и крепким, сказал Крок.
— Федор, Федор, — согласился старик. — А моего Федьку там не видал? Говорят, сгинул он, только я не сильно верю. Еще тот озорник был, все время бежал куда-то. А тут, видишь ли, бумажка пришла, — умер, дескать, геройски. Только враки все это.
— Видал, — согласился Федор. — В госпитале он, раненый.
— А что с ним? — живо поинтересовался старик. — Женилку — то чай не оттяпали? Как же он детей делать будет? Очень я хочу правнучат от его, непутевого дождаться.
— На месте у него женилка. За медсестрами бегал, хоть и на костылях, — уверил старика Федор.
— Ой, скорей бы приехал, етить его мать, — старик заплакал.
— Приедет. Скоро приедет. Меня вот, вперед послал.
— Мил человек, ты располагайся, чувствуй себя, как дома, — проявил заботу дед, пытаясь вытереть слезы. — Аленушка нам кашки с сальцем даст повечерять.
— Я не Алена, я Тамара, — с огорчением и раздражением поправила его женщина.
— Витька, а деду можно? — спросил Федор, показывая на пальцах вечный знак, обозначающий бутылку.
— Да наливаем ему стопочку… — ответил Виктор. — Дед у нас геройский, сидит, цедит весь вечер по глоточку.
— У меня коньяк есть. Настоящий.
— Ну, давай свой каньяк, — согласился Виктор.
Очень скоро на столе было все, что надо. В чугунке исходило паром настоящее вареное просо, рядом на глиняной тарелке лежали нарезанное мелкими ломтиками сало и домашняя колбаса. В глиняной плошке, распространяя совершенно невозможный, давно забытый запах, похожий одновременно на аромат парного молока и влажную свежесть свежевыпавшего снега, лежали малосольные огурцы. Духовито, вкусно пахло свежевыпеченным хлебом.
В центре Конечников — младший, явно гордясь собой, поставил лампу местной работы из расписной керамики, изображающую непонятного зверя тянитолкайский породы. Виктор залез лучинкой в печь, вытащил на ее кончике потрескивающий огонек и зажег свет.
Горела двухфитильная масляная коптилка слишком слабо, чтобы разогнать мрак горницы и слишком ярко, чтобы можно было нормально видеть ночным зрением.
— Может не надо? — спросил Федор. — Видеть в темноте я еще не разучился.
— Деда не видит ночью без лампы, — вполголоса, глядя куда-то в сторону, — произнес Виктор.
Он выудил древние, потемневшие от времени стопки с много численными сколами и мелкими, едва заметными глазу трещинками.
Конечников — младший взял выставленную Федором на стол бутылку, в котором плескалась жидкость цвета темного янтаря, с уважением посмотрел на красную с золотом этикетку, на непонятные буквы. Марочный эланский коньяк в окружении убогой посуды на простом деревянном столе выглядел пришельцем из другого мира, артефактом, само существование которого невозможно в этом Богом забытом хуторе в четыре дома, посреди мрачного елового леса.
— М-да, — сказал, наконец, Виктор, справившись с пробкой. — А дальше-то, как?
Он показал на пластиковую шайбу, которая не давала выливаться жидкости сразу, а выпускала ее тонкой струйкой.
— Как? Наливай и пей, — ответил Федор.
— Вот ведь придумают, — с удивлением и восторгом, протянул Виктор, когда у него получилось наполнить стопки.
— Ну, деда, давай с нами выпьем, — предложил Виктор. — За Федьку нашего, за то, что живой вернулся.
Два брата чокнулись друг с другом, с женщиной и стариком, который с детской радостью поднял трясущейся рукой склянку и пригубил огненный напиток, перестав шамкать беззубым ртом.
За первой последовала вторая, потом третья стопки. Дед Арсений тихо уснул, свесив голову на грудь и пуская слюни.
За стеной заплакал ребенок, и Тома с облегчением поспешила к нему.
В разговоре наступила неловкая пауза. В окна лился синеватый свет Крионы. Стояла неправдоподобная, мертвая тишина.
Федор погасил совершенно ненужную лампу. Ночное зрение позволяло до мелочей рассмотреть комнату, оценить стены и потолок.
— Как тебе хата? — поинтересовался, наконец, Виктор.
— Супер, — ответил Федор. — Хоромы.
— Хоромы, — вздохнул Виктор. — Эх, жизня. Ты то как, брат?
— Нормально.
— Не женился?
— Куда там, — только махнул рукой Федор. — Без своего угла, мотаюсь по крепостям и гарнизонам.
— А как оно на небе? — поинтересовался Виктор. — Узнал, какие звезды с обратной стороны?
— Узнал, — сказал Федор. — С избытком.
— Федя, а, сколько лет тебя дома не было? Пятнадцать, двадцать?
— Двадцать почти, — ответил Федор.
— А на вид, будто годов пять прожил в свое удовольствие на ентом, как его там, курорте.
— От этого Гуня взбесился? — спросил Федор. — Кричал: "бездельник, бабник, пьяница".
— А ты его… — брат усмехнулся, изобразив движение кулаком.
— Пришлось поучить хорошим манерам. Ты мне лучше про деда расскажи.
— А чего про него рассказыват, — зубы Виктора скрипнули. — Вернулся я раз с охоты… Пришел рано, с доброй добычей. Гуся на дальних лугах подстрелил…
А тут… Дети ревмя ревут, Алена, посреди двора лежит, без головы. Кровищи лужа уже натекла. Деда нет… Он потом к ночи приполз. Избитый, стреленный.
— И кто это сделал? — чувствуя, как его захлестывает бешеная злоба, поинтересовался Конечников.
— Дед сказал, что прилетали космонауты на овальной штуке с башенками…
— Сколько орудий было на башенках? — резко спросил Федор.
— А я видел? — отстраненно отозвался Виктор, весь погруженный в воспоминания о том страшном дне. — Дед не сразу на голову поплохел. Он сказывал, что били его, допытывались про летопись. Даже накарябал, что не по нашему было на боку этой диавольской лодки прописано.
— Осталась запись?
— Осталась, куды ей деваться, — сказал Виктор поднимаясь. Он слегка, покачиваясь, подошел к киоту и вытащил клочок бумаги, вернулся к столу и протянул записку Федору. — На вот, читай, коли можешь.
— ST boato de skoto № 2. Apartenajo de EKS "Praido Elano", — прочитал Федор. — Так… "Прайдо Элано".
— Что ты там бормоташ, нихрена не понятно, — возмутился брат. — И писано не по человечески, и что читаш ты, тоже не поймешь. Гул один.
— Тут написано: "Посадочная шлюпка скаута номер 2. Собственность эланского космического корабля "Прайдо Элано"". Ты с этой бумажкой к коменданту ходил?
— Тож умный отыскался, — зло выкрикнул Виктор, непроизвольно стискивая кулаки. — Алену нужно было по-человечески схоронить, за дедом приглядеть, бо очень плох был, да дитев кормить.
И тихо добавил, сникая точно сдувающийся воздушный шарик: "Ходил, конечно"…
— Ну и что дальше?
— А чего сделают оне? — глядя в пространство, сказал брат. — Алену не воскресят, деда не поднимут. Посочувствовали, аптечку дали с лекарствами.
— Да… Выпьем, — предложил Федор. — За Алену, царствие ей Небесное.
Братья не чокаясь, выпили.
Потом они долго молчали.
— Значит, Аленка за тебя пошла? — поинтересовался Федор.
— Она лет пять ждала… Если ты об ентом… — глухо сказал Виктор.
— Нет, не об этом. Это она все сделала? — Конечников обвел рукой по сторонам.
— Да, — ответил Виктор. — Редкостного таланта баба. А каки картины рисовала… Я прибрал, чтобы не попортились. Только портреты оставил.
— Видал. Дед, ну просто вылитый.
— Да, — печально улыбнулся Виктор. — Аленка — она такая.
Братья снова выпили.
— Чем ты там, в космосе своем занимался? — спросил Виктор.
— Да так, — ответил Федор… — Воевал. Знаешь, я этому "Прайдо Элано" две ракеты в цитадель закатал.
— Ну и? — живо поинтересовался Виктор.
— Две ракеты ему мало, — ответил Конечников. — Но по флагману второй эскадры "бессмертных" отметились все корабли нашей группы. Ему хватило…
— Чего ему хватило? — не понял Виктор.
— В дым, — ответил Федор.
— А что ж они? — спросил брат. — К нам прибежали те, кто с его спасся?
— Никто с него не спасся… Ни адмирал, ни даже пилоты десантных лодей. Всех пожгли. Это в прошлом году было, перед самым моим ранением.
— Сквитался, значит, — грустно сказал Виктор. — Жаль, поздно. Давай еще жахнем.
Они налили еще по одной и снова, не чокаясь, выпили.
— За всех наших, кто жил, несмотря на огонь и холод, ветер и потьма подземные, — произнес Виктор.
— И за деда, — добавил Федор.
Конец 17 главы.
С неба падал редкий моросящий дождик. Колеса телеги заунывно скрипели, копыта лося мягко шлепали об утоптанную землю дороги. В такт с движениями ног большого сильного зверя, телега шла рывками, раскачивая седоков.
Федор, страдая от тяжелого похмелья, смотрел ничего не выражающими глазами перед собой. Говорить, думать и сидеть не хотелось. Но лежа было еще хуже, — начинало укачивать. Кроку было более-менее комфортно только при пешем ходе.
Однако, много ходить Федор не мог, не позволяли перебитые ноги. Вот и приходилось сидеть, тоскливо просверливая взглядом придорожную траву и прихлебывать рассольчик из крынки, когда становилось особенно хреново.
Рядом дремал дед, Конечников — самый старший, по своему обыкновению свесив голову на грудь и улыбаясь чему-то во сне.
Виктор с утра успел похмелиться, оттого выглядел молодцом. Он мурлыкал что-то про себя и изо всех сил делал попытки растормошить брата.
— Федь, выпей, полегчат, — предложил он. — Рассолом горю не поможешь.
— Спасибо, — ответил Федор.
— Ну Федька, чегой ты кислый… — произнес Виктор, протягивая бутылку. — Вот она радость жизни.
— Витька, ты соображаешь? — вяло попытался отбиться Федор. — Приезжает мужик в местном треухе и заношенном, грязном "гондоне", который в самых зачуханых гарнизонах последний шамотник не оденет. При этом он заявляет, что он капитан ВКС и требует, чтобы фельдшер занялся обморочным, впавшим в детство стариком из местных. В довершение, от него тащит сивухой домашней выделки, чесноком, луком и хреном. Смесь ядреная, духовитая, нафиг с ног валящая непривычного человека.
— Тише, ты это самое, не выражайся, — покосившись на сына, сказал Виктор.
Младший Конечников, хитрый малец 8 лет от роду, делал вид, что его здесь нет, ковыряясь в носу и с нарочитым вниманием глядя в серое небо над верхушками деревьев.
Однако, уши Алешки, как локаторы отслеживали каждое слово взрослых. Старший сын Виктора проникся к дяде и везде ходил за ним хвостом, после того, как Федор подарил племяннику подзорную трубу, пистолет, стреляющий пластиковыми шариками и маленький ножик. Но главным было не это.
Федор показал родичам свои армейские снимки, иллюстрированные туристические справочники по разным планетам империи, прокрутил через внешний проектор компа пару фильмов.
Качество изображения из-за сверхмаксимального увеличения было посредственным, но большой мир, находящийся где-то там, у обратной стороны звезд, поразил мальца в самое сердце.
Теперь, Алешка всеми правдами и неправдами напросился в поселок, и сидел тихо, как мышка, лишь бы быть рядом со своим обожаемым дядей, который в глазах ребенка был олицетворением возможности пробить облака, уйти в чудный, яркий, волшебный мир громадных звездолетов, жестоких битв и неведомых, волнующих кровь опасностей.
Говорить Конечникову было мучительно. Он вручил племяннику свой компьютер, потом, страдая от необходимости объяснять, в двух словах рассказал, как пользоваться имитатором. На удивление, мальчик на лету понял краткие пояснения дяди, и пробовал управляться с ракетами в учебной программе.
Получалось неплохо.
Пакадур знал, что его машинка совершенно неубиваема, оттого и не беспокоился, что ребенок сможет испортить компьютер. Зато он мог посидеть в относительном покое. Лишь резкие сигналы, оповещающие о попадании или промахе, иногда заставляли его морщится.
— А, ладно, — махнул рукой Федор. — После антисептического раствора у медицины тоже трубы будут гореть. Веселые мужики, пышущие перегаром, наведут его на правильные мысли. Ты огурцы взял?
— Взял, а то как же, — ответил Виктор, протягивая крынку.
— Вот и молодец, — похвалил его Федор, бесцеремонно залезая грязными пальцами в рассол. — Давай.
Брат дал ему бутылку и Конечников сделала пару глотков, чувствуя, как домашний, вонючий самогон проникает в каждую клеточку прибитого похмельем тела. Потом Федор закусил огурчиком и замер, чувствуя, как возвращается способность видеть и понимать мир без стеклянного звона в голове и боли в патологически расширенных сосудах мозга.
Это было кстати после навевающей смертную тоску мокрой просеки и мыслей о деде Арсении, убитой Алене, а главное, странной нестыковке его давних снов и настоящей действительности.
Под действием самодельной отравы, мир вокруг стал удивительно реальным, ощущаемым каждой клеточкой тела. Занавешенная дождиком и туманом даль, будто по волшебству обрела четкие очертания.
Недовольство, раздражение и скука отошли куда-то далеко, вглубь сознания, впустив другого Федора, самоуверенного, веселого, контактного, но при этом примитивного и заурядного, плоского, как рыба с глазами на спине из морей Старой Земли.
Но Виктору, похоже, с таким Федором было проще, слишком много недосказанного стояло между ними.
— Ну, — спросил брат. — Чего замер?
— Хорошо пошло, — сказал Федор, возвращая самогонку.
— Ну вот, а ты не хотел. Давай закурим, что-ль братуха. Доставай свои блатные.
Конечников вынул пачку дорогих, сигарет представительского класса, черных с золотом, длинных и тонких, с добавкой гашика, рассчитанных на долгие, расслабленные разговоры ни о чем.
Этот дорогой ширпотреб показался совершенно невозможным осколком иного мира на осклизлой лесной грунтовке в окружении мокрых деревьев.
— Ишь, ты, суки, — с удивлением, перемешанным со злостью, произнес Виктор, разглядывая пачку с чужими, непонятными ему буквами. — Каку красоту умеют сотворить.
— Не стесняйся, мы в поселке еще купим, — подбодрил его Федор.
— А откуда у нас в поселке такое курево? — недоверчиво спросил брат. — Там же наши космонауты.
— Все просто. Есть нейтральная сторона, которая закупает на Глюкранде и продает в Нововладе. И наоборот. Чем больше мы собачимся, чем выгодней посредникам.
— Суки, — через некоторое время зло сказал брат, высадив до фильтра эланскую сигарету, выматерился, бросил "бычок" на дорогу и поинтересовался. — Федя, а ты откуда знаш?
— Был я у "торгашей" в Аделаиде, Скайтауне 1. Меня в комиссию назначили по их кораблям. Тогда решался вопрос о закупке. Были экскурсии по торговым центрам, заводам, офисам, крупным клиникам. Выставка достижений великого предпринимательского духа звездной нации. Витрина… Пропаганда и агитация того, как можно заработать на враждующих лохах.
Перед Конечниковым вдруг явственно пролетели дни, которыми он тогда тяготился, и которые сейчас стали казаться ему просто раем…
Время, когда еще адмирал Убахо не пришел убивать тех, кто сжег родную планету эланского флотоводца и 500 миллиметровые пушки главного калибра второй эскадры "бессмертных" еще не пристреливались по сияющему острову орбитальной крепости.
— Во как, — уважительно сказал Виктор. — Как они там живут — то?
— А по-всякому. Медицина у них на высоте, но народ все равно больной и хлипкий. Всю жизнь среди стен и коридоров. Воздух мертвый, регенерированный, гравитация ненастоящая, за блистерами окон — черный, пустой космос.
Конечников опять мысленно улетел за парсеки от места, где мокрый лось волок скрипучую, примитивную повозку.
— Это же сдохнуть можно… — протянул Виктор. — Страшны, небось, все, как смертный грех.
— Нет. Они же наполовину искусственные, все с имплантами.
— Ох, и ниху… — поразился Виктор. И тут же оборвал свою фразу, покосившись на Алешку, который все также делал вид, что ничего не слышит, хитро поблескивая глазенками из-под рваной, засаленной шапки. — А импланы — это что?
— Импланты. Это то, что вживили вместо настоящего. Например, зубы. К 25 годам, у жителей Союза Небесных Городов, как правило, все зубы заменяются вживленными протезами.
— Это чего, у них ни одного своего зуба? — поразился Виктор.
— Да, — ответил Федор. — У них и органы есть замененные, или механические, или искусственно выращенные. С их лицами работают хирурги, мышцы поддерживают в тонусе приборы. Постоянные инъекции энзимов и гормонов. Зато выглядят до старости как огурец.
— Тебя там случаем импланами не нашпиговали? Выглядишь больно молодо, — пошутил брат.
Про энзимы и гормоны он просто не понял.
— Не. У нас этим строго было. Даже зубной был свой собственный. И лечил зубы по-старинному, лазером и бормашиной.
— А зачем? — удивился Виктор.
— У этих пендосов все дорого, без штанов останешься от лечения, — пояснил Федор. — Да и что поставят — неизвестно. Вдруг "жучок"…
— Какой такой жучок? — не понял брат. — Нафиг надо, еще жуков каких-то в кишки зашивать.
— Жучок — это устройство, которое подслушивает и отсылает запись разговоров на приемник. Или шарит в наших компьютерах.
— Ох, и твари, — зло сказал Виктор. — Не могут без подковырки. А могут такого жучка поставить, чтобы человеком править изнутрех, мысли ему нашептывать, ходить заставлять, яриться, на стенку от боли лезть?
— Могут, Витька, — ответил Федор.
— Суки, — ответил Виктор, покачав головой.
За этим разговором телега выехала из леса и, переваливаясь на некруглостях колес, подползла к поселковому КПП, — будке при деревянных, явно сколоченных из местных материалов воротах.
Справа и слева от них, отделяя луг от серых заплаток распаханной земли, шло заграждение из завитой в спираль колючей проволоки, подпертой слегка обтесанными дрынками из леса, которые успели посереть от зимних вьюг, дождей и жалящего летнего солнца.
Проволока была явно привозная, заботливо доставленная в одноразовых грузовых контейнерах с остальным необходимым для хозяйства поселка грузом. Гальваническое покрытие колючки потускнело, но ржавчина еще не коснулась металла.
Федор отметил про себя, что заграждение поставлено сравнительно недавно, не больше пяти лет назад.
Пакадур взял у племянника машинку и произвел необходимые приготовления.
— Эй, стой! — раздалось из будки. — Куда прешь, дубина!? Ярмарка по воскресеньям. Разворачивай оглобли!
— Мы к фельдшеру, — вежливо ответил Федор. — Пропустите нас, постовой.
— Ишь, чего захотел. Езжай отсюда, лапотник.
— Постовой, ко мне, — скомандовал Федор. — И язык свой попридержи, когда с капитаном разговариваешь.
Конечников вылез из телеги и, опираясь на палку, двинулся к будке.
— Ах ты мать твою, — уже на тон ниже буркнул охранник. — Молись, если обманываешь.
Рядовой караульной службы направился к Федору, кутаясь в плащ-накидку.
Конечников протянул ему удостоверение.
— Еще вопросы есть? — спросил он.
— Виноват ваше благородие, — утратившим важность голосом сказал солдат, отдавая честь.
— Открывай, — приказал Федор.
— Никак нет, не имею права, — оправдывающимся тоном, ответил постовой, снова поднося руку к каске.
— Начальника караула сюда и коменданта поселка прапорщика Топоркова, — приказал Конечников.
— Сей момент, — угодливо ответил солдат.
Он вытащил служебную рацию и нажал клавишу вызова. Сканер в компьютере Федора, приготовленный для перехвата, отозвался жужжанием. Блок настройки нашел параметры служебной частоты.
— Господин прапорщик, — доложил охранник. — Человек с документами капитана ВКС, на имя Конечникова Федора Андреевича, требует, чтобы его пропустили в поселок.
— Капитан Конечников? — отозвался голос из динамика. — Есть такой. На прошлой неделе прибыл в отпуск. Спроси, зачем ему в факторию надо?
— Дай сюда, — приказал Федор, отнимая у солдата рацию. — Здорово, прапорщик.
— Здравия желаю, — ответил комендант. — Чем обязаны?
— К фельдшеру хочу наведаться. Самому медицине показаться и деда своего показать.
— Показаться — то можно, будет ли толк, — ответил Топорков. — Петрович наш сегодня на голову занемог.
— Птичья болезнь? Перепил? — спросил Федор. — Так я его на ноги поставлю.
— Вам видней ваш бродь, только будет ли польза от такого лекаря.
— А выбор у меня небольшой.
— Воля ваша. На площади дом справа. Амбулатория. Там он.
— Спасибо, прапорщик.
— Открывай, — распорядился Конечников.
— Ну, ты лихо с ентим, — восхищенно сказал брат, кивая головой назад в сторону КПП. — Вот уж помыслить не мог, что ты наших космонаутов обломаш.
— А, ладно, — ответил Федор. — Скажи, чего это поселок огородился? Воевали, что-ли?
— Не, — ответил брат. — Тут как-то поселковые учудили, завели себе зверей диковинных. Коров называется. Не знаю, видел ли. Большой зверь, тяжелый, едва ходит. Жрет и срет целый день. Этих коровов завели, а коров он не лось, отбиваться от серых не умеет. Вот и изодрали волки половину стада.
Так космонауты гребаные, мало того, что свой поселок тут всадили, так еще и никого не спросив, пастбище для коровов сраных отрезали, колючкой огородили.
И еще какие-то грядки накопали. Такая, доложу тебе, братуха дрянь растет, глаза на лоб лезут, как хватанешь.
Виктор кивнул на бурые плети ботвы, сваленные в кучи на неровном, перекопанном поле.
— А ты чего пробовал? — поинтересовался Федор.
— Ягодки, — ответил Виктор.
— Так их же не едят. Из земли клубни копают. Их варят и жарят. Вкусно.
— А, — ответил — Виктор. — Понятно теперь, чего они в земле роются, как кроты.
— Коровы молоко дают и мясо.
— Ученый, — усмехнулся Виктор. — Пантелей купил себе корова, бешеные деньжищи отдал. 10 лосиц купить можно. Хвалит, сказывает, что стоит того.
— Хочешь, купим и тебе корову? — спросил Федор. — Детей молоком поить будешь.
— На кой он мне? — возразил брат. — Стереги весь день, чтобы волки не утащили.
— Так она одна лосиц пять заменит. Ведро молока в день.
— Во как, — поразился Виктор. — Дельно.
— Федя, — сказал Виктор. — Мне тут после похоронки твои деньги пришли.
Было видно, что он не слишком хотел говорить на эту тему, но как человек порядочный, решил расставить все точки, чтобы между ними не было недоговоренностей.
— Хорошо, — ответил Федор. — Это я распорядился перед последним боем. Оставь их себе. Хозяйство подправишь, деда будешь кормить, детям образование дашь. Да и я еще погощу пару месяцев.
— Три тыщи пятьсот двадцать пять рублев и восемьдесят три копейки, — возразил брат.
— Зачем мне в армии деньги? — равнодушно ответил Конечников. — Будем живы — потом сочтемся.
— Ну, а как же… — попытался снова возразить Виктор.
— Лет через пятнадцать, снова об этом поговорим…
— Ладно, — сказал Виктор. — Нам тут каки-то карточки дали, так на них и одежу дают, и припасы. Отдам я свою, возьмем коньяка твоего, цигарок золоченых, жрачки… Погуляем. Я угощаю.
— Какие такие карточки? — удивился Федор.
— А вот, — Виктор с готовностью достал из "сидора" кусок пластика и потянул брату. — Цена ей грош, а если поторговаться можно ружо взять с пулями и ящик консервов.
Федор долго вертел в руках именную кредитку, поднес ее к считывателю сигнального браслета. На экранчике высветилась сумма в десять тысяч.
— Нифига себе, — удивился Федор. — Откуда это у тебя?
— А это в тот год, позапрошлый всем давали. И старым и малым. Имя спрашивали, заставляли крестик на бумаге ставить. Я вместо крестика свою подпись изобразил, так барин удивлялся, откуда я грамоте обучен.
— А не сказали, для чего это? — поинтересовался Федор.
— Сказали, как не сказать. Дескать, за все наши мучения от князя-амператора помоща. Спасибо яму, энтому князю — амператору. Многие уже поменяли, довольны. Материев, ниток, ружа, ножи, струмент получили. Кто побойчей, рублев на пятьдесят. Я потом посмотрел, сколько все это в лавке стоит. За какую-то карточку. Добрый, наверное, человек энтот князь-амператор.
— Карточку свою спрячь, — сказал Федор, протягивая кредитку обратно. — Нет ее у тебя. И бабу свою попроси разузнать, кто уже сменял. Список составим.
— А зачем? — поинтересовался брат.
— Потом объясню.
— Дык с нас и можно начинать. Отдал я дедову карточку. Сменял на промысловку. Ружо в тот день, у деда пропало, а моя лупилка энто дробовик. На большого зверя не сходишь, да и в лесу боязно.
— А мой пистолет? — спросил Федор.
— Батарейка в нем сдохла, а новой такой не найти.
— А адаптер?
— Колечко-то? Оно поплавилось и перекорежилось. Замкнуло, наверное. От ружа батарейку вставлял, чуть не испортил. Нагрелась так, что руки жгла.
— Ладно, купим. Не проблема, — ответил Федор. — Скажи лучше, Вить, а не слышал, построили уже телепорт?
— Ась? — не понял брат.
— Ну, это чтобы раз, — и в другом месте оказаться.
— А, для кораблев… — сообразил брат. — Не, говорят только строют.
— А как все это завозят? В смысле провиант и припасы.
— Бог их знат. Слыхал только, что ловять они каки-то кантенеры. Один раз упустили, так за припасом чуть ли не Христа ради приходили.
Деньгов давали, товар, даже специальны коротки ружжа давали, из армейского запасу. Кой-кто соблазнился, правда пожалел потом. Утку вклочья. Хорошо на крупного зверя. Пулька хоть и медленно летить, глазом видно, но большая, отого дыры это ружо бьет — кулак входит. Волка, лося, ведмедя наповал, но мясо, однако, сильно портит. Если пулькой глиняной зарядить, как мы в детстве делали, замучаешься зубами скрипеть. Ешь и плюешься глиняными осколками. Може быть эланцев сподручно бить, а для охоты так…
Да и шарики самодельные через раз выстреливает, надо в лавке заряды брать. По мне старое дедово ружьецо было — самое милое дело. Хошь мелким камешком снаряди вместо дроба, хошь пулькой глиняной, — и точно, и убойно, и надежно.
— Странно, — подивился Федор. — Я знаю, что "полтинка" может стрелять чем угодно, хоть гвоздями. И скорость у нее — дай Боже, вместо пушки можно пользоваться. Дома покажешь. Может и в правду, какие-то испорченные ружья вам подсунули.
За разговором телега взобралась на пригорок.
Поселок "космонаутов" лежал перед ними. Он сильно разросся. Первые блокгаузы, которые помнил Федор, потерялись в череде уродливых строений.
Стандартные модули были дополнены кривыми пристройками из серых досок и блестящих кусков обшивки одноразовых транспортных контейнеров, в которые на Амальгаму доставляли блага цивилизации. Со стороны поселок выглядел сляпанным из подручного материала бомжовским куренем на свалке.
Сквозь кажущийся хаос просматривалась стандартная имперская планировка с центральной площадью и исходящей с нее главной улицей, по местным меркам достаточно широкой, а главное, почти на всем своем протяжении замощенной теми же порезанными на кособокие куски ребристыми остатками контейнерной обшивки.
— С бодуна чекрыжили? — с усмешкой поинтересовался Федор, показывая на серебристые листы со следами термических разводов по краям, криво порезанные лазерным лучом.
— Да, могет быть — ответил брат. — Они тута не просыхают.
— А "горючку" где берут?
— Да хрен их знат. Привозят.
— Не ходили ваши "космонавты" в поселок за самогонкой?
— Не… С энтим строго. — Мужики их как встретят, так по сусалам.
— А они?
— Ну, и они, — пожал плечами Виктор, открыв рот, отодвинул пальцем губу, показывая отсутствие 2 верхних коренных зубов слева.
— А как же вы на ярмарку ездите?
— На ярманке вроде замирения у нас. Они не трогают, мы не трогаем.
— Хорошо…
22 Апреля 10564 по н.с. 15 ч.23 мин. Единого времени. Искусственная реальность "Мир небесных грез".
Рогнеда успела прочесть изрядный кусок текста, прежде чем Живой Бог составил ей компанию. Его появление было эффектным и пугающим. Он возник позади девушки и разразился гулким хохотом привидения из детской визии.
Рогнеда подскочила от неожиданности. Пастушонок довольно рассмеялся.
— Что за идиотские шуточки? — недовольно спросила Живая Богиня.
— Ладно, не обижайся, — предложил Управитель, продолжая тихонько хихикать.
— Ты однажды получишь, — пообещала ему девушка.
— Ну-ну… Попробуй, — на всякий случай пригрозил ей Управитель.
— И давно ты здесь? — поинтересовалась Рогнеда.
— Почти с начала присутствую, — ответил Андрей. — А ты не читала вечером, вопреки обыкновению.
— Тернавь кончилась, — с усмешкой сказала Живая Богиня.
— Да, без курева нельзя, — в тон ей ответил Пастушонок. — Особенно если читаешь о простой пейзанской жизни.
— Глупый ты, Андрей, — заметила девушка. — Ничего не видишь.
— А что я должен был видеть? — поинтересовался Управитель. — Скучная, примитивная жизнь.
— А движения Вечности ты не заметил? — поинтересовалась Живая Богиня.
— Нет, я вот, все думал, как бы не уснуть, — пошутил Андрей. — Но боялся, что храпеть стану. Что ты там нашла от Вечности?
— Пьяный пакадур рассказывает о далеких мирах, напряжении битв и дает свой комп поиграть маленькому мальчику. Просто так, чтобы не доставал. Вроде бы банальное, незначительное в масштабах Вечности событие. Но за ним горящие звездные крепости берсерков и наши победа в войне с нечеловечески сильным противником…
Прекрасное движение жизни, утверждение принципа преемственности и последовательного развития.
— Так вот оно что… — поразился Управитель. — Никогда бы не подумал.
— Оттого ты просто куклодел, — заметила Живая Богиня, — что не видишь глубины происходящих событий и не обращаешь внимания на мелочи.
— Зато я могу заставить видеть это тебя, — серьезно сказал Управитель. — А это, пожалуй, главнее.
— Ну, будь по-твоему, — устало сказала Рогнеда. — Продолжим чтение.
— Как скажешь, — с усмешкой ответил Живой Бог.
На площади началось какое-то движение. Из казарм стали выползать люди, одетые в серебристые костюмы. Издалека они казались карикатурно толстыми. Федор сообразил, что, скорее всего, это партия монтажников одетая в рабочие скафандры 2 класса защиты.
— Не вовремя, — заметил Федор. — 7 часов. На построение попали.
— Могет обождем? — предложил Виктор.
— Нет, — ответил Конечников, вытаскивая из карманов погоны с капитанскими звездами и крепя их на плечах.
Федор достал форменную кепку с длинным козырьком, застегнул на талии ремень с кобурой.
— Ишь ты, — прямо как космонаут, подивился Виктор, когда брат закончил преображение.
Копыта лося затопали по импровизированной мостовой. Федор всеже надеялся, что развод закончится раньше, чем они подъедут к площади.
По мере приближения издалека стал раздаваться хриплый начальственный рык, в котором очень скоро стали угадываться оскорбления и обещания всех чертей своим подопечным. Соло командира временами прерывалось анонимными выкриками из строя, еще больше распаляющими офицера.
Конечникову очень захотелось увидеть все это действо.
— Думаешь, успеем? — спросил он брата.
— Силен, бродяга, — ответил Виктор, прислушиваясь ко всем этим "грязным шакалам", "поганым свиньям", "выродкам", "тупорылым ублюдкам", вперемешку с матом и редкими вкраплениями нормальных слов, в основном технических терминов, характеризующих проведение работ.
— Да, уж, — ответил Федор. — Интересно, в каком чине…
Командир оказался уже не молодым вторым лейтенантом строительных войск, одетым в термокостюм, еще более грязный и заношенный чем у Конечникова. Изящно выражающегося, пламенного оратора можно было бы назвать стройным, если бы не карикатурное кругленькое брюшко непонятным образом приделанное к худощавому и широкоплечему корпусу.
Было просто удивительно, откуда брался его неимоверно силы голос. Бедняга, багровея от натуги, обещал всем солдатам оставить их без порционов, увольнительных и заработка, если монтаж секций не будет выполнен через 2 месяца.
Телега уже почти въехала на площадь, как вдруг оба брата, привлеченные тихим, шелестящим звуком с неба подняли головы. Из низкого тумана опускалась черная размытая туша летательного аппарата. Виктор натянул вожжи, останавливая лося. Федор слез, держась за борт повозки.
Через несколько мгновений нечеткий силуэт превратился в громадную чечевицу транспортной лодьи, которая зажгла посадочные прожектора, превратившие хмурое утро в ярчайший полдень. Лодья погудела сигнальными сиренами и тяжело приземлилась на площади.
— И че стоим, мать вашу, — заорал командир. — Старшина Семенов! Организовать погрузку личного состава. Кто увижу на площади через 2 минуты — лично зубы вышибу.
Толпа ринулась по узкому трапу в нутро космолета. Не обошлось без происшествий. Оказалось, пока офицер распинался, кто-то из скучающих "шамотников" сцепил карабины многочисленных ремней и фалов соседей. Получилась свалка.
Напрасно второй лейтенант ругался, а командиры подразделений расцепляли неуклюжих увальней в тяжелых и толстых скафандрах. Куча мала выглядела комично, солдаты с удовольствием падали мягкими тюфяками друг на друга и делали вид, что совершенно беспомощны. Кутерьма закончилась только минут через десять.
От ругани второй лейтенант охрип и выкрикивал угрозы задушенным петушиным дискантом, чем еще сильней веселил подчиненных. Когда транспорт исчез в моросящем мареве, офицер погрозил напоследок кулаком и с облегчением схватился за сердце.
Почувствовав взгляд, он повернулся к Федору. Сначала, увидев телегу, он хотел было сказать что-то резкое, но, разглядев человека, в погонах направился к нему.
— Здравия желаю, — приветствовал он Федора, отдавая честь.
Нормальный голос местного начальника оказался на удивление высоким, монотонным, скучным, словно звук ручной пилы по металлу. Хрипота лишь подчеркивала эту его особенность.
— Здравия желаю, — отреагировал Конечников, поднося руку к голове.
Ему в глаза бросилось, что лицо офицера со слегка выпуклыми, воспаленными, печальными глазами до жути похожее на морду старой больной обезьяны. "Мечтатель из заштатного гарнизона" — решил про себя Конечников.
— Рановато прибыли, летуны, — с места в карьер начал строитель. — Не готов для вас объект.
— В смысле? — не понял Конечников.
— Ну не в поселке же вам жить. Участок не расчистили, колючку не натянули, ангары не поставили.
Конечников помотал головой.
— Я здесь в лечебном отпуске.
— Проблемой меньше, — офицер усмехнулся. — Кстати, вы уверены, что наш фельдшер светило медицины?
— Климат здесь подходящий, — ответил Федор.
— Вот уж сказанул, — опять оскалился второй лейтенант. — Только ревматизм наживать — очень хорошо подходит.
— Да, наверное, — согласился Конечников. — Извините, мне некогда.
Конечников быстро козырнул, отвернулся, вытащил палку и тяжело зашагал к зданию с надписью "Амбулатория".
Через некоторое время Федор появился на крыльце и махнул рукой брату, чтобы двигал к крыльцу. Сзади мелькнул белый халат медика, заталкивающего что-то глубже в карман.
Телега подъехала. Вместе с братом они подняли деда, который вяло отбивался, ругаясь на своих внуков: — "Оставьте меня, ироды эланские", очевидно приняв их за тех, кто не так давно едва не убил его.
Поняв, что из железных рук не вырваться, дед тонко завыл. Из безумных глаз потекли старческие слезы.
— Лешка, останься, — приказал сыну Виктор. — Лося постереги и телегу. Да наверх поглядывай, летают тут всякие.
— Хорошо батя, — обижено зыркнув глазами ответил мальчик.
— Э, так не пойдет, — попытался остановить их фельдшер. — Так мы не договаривались.
— Молчи, медицина, — рявкнул на него Федор, — распаленный борьбой со строптивым стариком. Я же сказал — деда первого.
Деда Виктора ввели в приемную. Увидев блеск инструментов и мигание огоньков аппаратуры, старик затих и дал себя усадить.
В тесной комнате было тепло, жестким дурнотным теплом, стекающим с раскаленных пластин обогревателя. В спертом, душном воздухе, пахло лекарствами, мужским потом и каким-то неописуемым неуютом, который бывает в таких вот хлипких, казенных времянках с тонкими стенами.
Дед, воспользовавшись тем, что его отпустили, треснул фельдшера клюкой. Прапорщик медицинской службы ойкнул, согнулся, потом заорал благим матом — "Вон! И уберите своего психа придурошного! Сами его лечите!". Он ринулся к старику, чтобы выкинуть его из приемной амбулатории.
Федор загородил деда, раскинув руки, стал оттеснять медика.
— Успокойся, Павел Петрович, успокойся. С меня причитается.
Конечников сунул еще одну купюру в карман халата.
— Хрен с вами, — устало согласился прапорщик. — Пейте с Павла Петровича кровь за его доброту… Раздевайте пациента.
Виктор, преодолевая сопротивления сжавшегося деда, снял с него кожушок и рубаху. Старик снова тонко заныл, размазывая слезы по морщинистым щекам.
Федор, увидев деда, без одежды едва сам не заплакал от жалости. На худом теле с выпирающими костями виднелись две гноящиеся незарастающие раны, одна на животе и вторая чуть пониже ключицы.
— *б вашу мать, — поразился фельдшер. — До чего старика довели.
Он решительно уложил деда. Небрежными движениями коснулся ран, сыпля медицинскими терминами пополам с матом. Руки его тряслись, а в глазах стояло тоскливое выражение. Мысли прапорщика тяжело поворачивались вокруг бутыли оранжевого стекла с антисептическим раствором, которая стояла на верхней полке прозрачного шкафчика.
— Бля, ты куда смотрел? — с досадой спросил он Виктора. — Это ведь вылечить — два пальца об***ать. Когда ты приходил?
— В утом годе, — сконфуженно ответил Виктор.
— Ну и чего сопли жевал, сказать не мог?
— Вы ж мне аптечку дали. Таблетки давал, мазями мазал, йодом прижигал, повязки прикладывал.
— Аптечку… — медик снова выругался. — Хрена ли тут с аптечкой сделаешь.
С ловкостью фокусника Петрович извлек иньектор и ткнул деда Виктора в предплечье. Старик дернулся и снова заплакал. Потом обмяк, и стал заваливаться назад.
— Э, ты че сделал — то, — недоуменно- угрожающим тоном спросил Виктор.
— Нормально, — ответил Федор. — Деда держи, укладывай.
— Сейчас мы старичка подлатаем, как новый будет, — успокаивая братьев, сказал фельдшер. Медик небрежно кинул датчики возле вонючих, гноящихся свищей. Потом уронил несущие дуги с блоками регенерации, приблизительно, на глазок отрегулировав их положение, щелкнул тумблерами на пульте, небрежно надел на запястья пациента широкие прозрачные браслеты затянул их ремешками и убедился, что на пульте загорелся оранжевый огонек.
Потом медик отвернулся, с жадностью извлек бутыль оранжевого стекла, плеснул остро пахнущую жидкость в мензурку, разбавил дистиллятом. Поднес трясущимися руками к губам и жадно всосал в себя крепкое пойло.
— Витька, бегом в телегу, — скомандовал Федор. — Харч тащи.
Когда Виктор вернулся, автомат закончил сканирование и приступил к лечению. Гудящие коробки нашли правильное положение и опустились на телескопических штангах к телу, выставив вращающиеся блестящие щупальца.
Автоматические иглы, мягко подрабатывая сервоприводами вонзилась в вены старика. Кровь потекла по прозрачным трубкам.
— А че это вы делаете? — с подозрением поинтересовался Виктор. — Зачем это его обескровливаете?
— Это мы ему кровь чистим от токсинов. Должна же грязь из ран куда-то уйти, — пояснил медик.
— Нормально, Витя, нормально, — успокоил его Федор.
— Нифига себе нормально, — сказал брат, с подозрением подходя к телу. — Кровь берете… В унутрех ковыряетесь. Прям как-то не по-людски.
Виктор присел, стараясь разглядеть блестящие, светящиеся штуки, которые вращались внутри раны.
— А как было — по-людски? — окрысился фельдшер.
— Через час дед будет как новый. Я много раз видел, как это делается, — сказал Конечников и предложил прапорщику. — Это дело следует спрыснуть. Но сначала… Пробовал местный продукт?
С этими словами Федор протянул кринку медику. Тот с подозрением понюхал, потом залез пальцами, выловил огурец и, не удержавшись, с удовольствием сожрал, энергично чавкая.
— Вкусно, блин.
— Витька, налей ему нашей, — приказал Федор.
Виктор аккуратно, чтобы не раздавить взял мензурку и набулькал туда самогонки. Фельдшер взял, и, предложив жестом обождать, вытащил из шкафа с посудой еще парочку емкостей. Тем временем брат Федора нарезал крепко просоленного сала и копченого мяса.
Мужики звякнули мензурками и выпили.
— За здоровье, — провозгласил медик. Потом добавил. — Крепкая зараза.
— Заешь, — предложил Федор, показывая на ломтики сала.
Павел Петрович недоверчиво понюхал остро пахнущее угощение. Потом долго жевал, прислушиваясь к своим ощущениям. Потом снова вытащил огурец и жадно сгрыз духовитый малосольный овощ.
— Смак, — сказал медик.
— А то, — ответил Федор. — Все натуральное, свежее.
— И чего ваши бабы так мало этого добра на рынке продают? И "горючку"… Хоть и пахнет сивухой, но и пьется легче, и не так болеешь после.
В дверь постучали. В приемной появился офицер — строитель.
— День добрый, Петрович. День добрый, уважаемые, — приветствовал он компанию покосившись на стол, где стояла выпивка и закуска. — Петрович, сердчишко разболелось, дай таблеточку.
— Возьми там на столике… Сам знаешь — какую. Недосуг мне, не видишь занят.
— Спасибо за заботу отец родной, — ответил строитель, причем нельзя было понять, издевается он или на самом деле благодарит.
— И много не бери, они у меня посчитаны, потом проверю.
Офицер проигнорировал его высказывание, лишь дернулся и покраснел от досады. Убрав лекарства в коробульку и запрятав глубоко в карман, второй лейтенант продолжил:
— А чего это вы дитенка на холоде под дождем держите? Вон он весь замерз, одни глазенки сверкают. Непорядок.
— А тебе чего Иван Федорович? — недружелюбно поинтересовался фельдшер.
— Лося он караулит, — пояснил Виктор. — Мой ребенок, что хочу, то и поручу.
— Ты таблетки взял? Еще что-то надо? — совсем уже невежливо спросил медик.
— Жалко мальца, — ответил офицер. — Я солдата вызову. Пусть мальчишка в тепле посидит.
И не дожидаясь ответа, скомандовал в рацию: — "Галкин, дневального свободной смены с оружием бегом сюда". "А куда прислать-то?" — спросил голос из коробки.
— "Мать твою" — выругался второй лейтенант. — "К амбулатории, конечно".
— "Что я мысли читать научился", — невнятно прохрипел динамик, будто собеседник офицера не вовремя отжал кнопку передачи.
— "Поговори у меня", — механически пригрозил строитель.
Через три минуты по металлокерамическим листам импровизированной мостовой вдавленной в холодную мокреть земли гулко простучали солдатские сапоги.
Второй лейтенант высунулся на звук, проорал что-то в своей обычной манере про зубы и кичу до конца службы, потом позвал:
— Пацан иди сюда, погрейся.
Алешка, судя по всему, не сдвинулся с места, поскольку, второй лейтенант уже с другой, более жесткой интонацией крикнул:
— Эй, ты что, оглох?
— А ты чего тут у меня командуешь? — поинтересовался медик.
— А то, что я тут всем начальник, не забывайся "кусок". Если я у тебя таблетки беру, это ничего не значит. Проживу я без твоих таблеток, но ты говнюк будешь по струнке ходить, — офицер подошел к столу и с вызовом уперся взглядом в глаза медика. Тот, хоть и неуверенно, но стал подниматься.
— Ша, Павел Петрович, — скомандовал Федор, вставая сам и кладя руку на плечо фельдшера, побуждая его сесть. — Ты сначала деда вылечи, а потом делай что хочешь.
Потом Конечников, нетрезвой походкой, опираясь на палку, выбрался к дверям, высунул голову на промозглую сырость и поманил мальчика к себе.
— Иду, дядя Федя, — отозвался племянник.
— Дядя Федя, — поразился строитель. — Так ты местный, капитан?
— А что? — поинтересовался Федор.
— А фамилия твоя Конечников?
— Да.
Второй лейтенант схватил его руку и долго тряс, улыбаясь, заглядывая подобострастно в глаза.
— Ну, как же, — наслышаны, произнес он тем же скрипучим голосом, в который вплелись нотки искреннего восхищения. — Мы хоть и в медвежьем углу, но "Имперский вестник" читаем.
— И что пишут про меня в "Имперском вестнике"? — поинтересовался Федор, сажая рядом ребенка.
— Замерз? — спросил Федор.
Мальчик кивнул.
— А ты что, не читал? — удивился второй лейтенант. — Во даешь… В прошлом году, в мае статья была.
— Я весь май в отключке пролежал на Алой в госпитале, — ответил, Федор, старательно отрезая для ребенка кусок хлеба и укладывая сверху ломтик мяса.
— Нам бы чайку, если можно, — попросил он медика.
— Хорошо, — ответил тот, поднимаясь.
Он протопал в глубину своей каморки и щелкнул клавишей автоматического кипятильника. Строитель с раздражением взглянул на хозяина амбулатории.
Потом снова обратил на Конечникова свои глаза больной обезьяны, в которых все сильнее разгорался огонек обожания и какой-то непонятной, странной веры.
— У нас этот "Вестник" в лавке пачками лежит. Хочешь купи, хочешь — так дадут, — помолчав, офицер добавил — Такие суки эланцы, однако.
— Иван Федорович, ты это, типа, выпить хочешь? Присаживайся, наливай, — недовольно выдал прапорщик и добавил. — "Вестник" он читает…
— Чтоб ты понимал, клистирная душа, — в предвкушении выпивки, не стал усугублять второй лейтенант. — Это понимать надо. Как же. Ведь героизм настоящий. Два эланских тяжелых крейсера одним ударом…
— Человек едва оклемался — таким же ворчливым тоном, маскирующим издевку, вставил хозяин амбулатории. — А ты ему напоминаешь. Не ровен час дурно станет… Ума палата.
Было видно, что медику, также как и офицеру — строителю до Федора Конечникова и его племянника не было никакого дела, они сводили какие-то свои давние счеты.
Даже если бы приезжий капитан упал в обморок, стал биться в припадке или мальчишка насмерть замерз на улице — это стало бы лишь козырем в их пикировке.
— Господа, вы пить будете или продолжите лаяться? — поинтересовался Федор. — Витька, наливай.
После второго "залпа", офицер — строитель пришел в благодушное расположение духа и по своему обыкновению грубо и оскорбительно приказал дежурному в казармах, чтобы послал свободного дневального в лавку за журналом.
Получив желаемое, он проглотил из заветной коробочки пару пилюлек, залил все самогонкой и начал вслух читать, поглядывая временами на Федора, словно не веря, что сидит рядом с героем, человеком о котором пишут в главном издании вооруженных сил империи:
"Пушечные линкоры эланцев, которые во время боя держались тени, теперь, зная, что никто не сможет им противостоять, вышли на арену сражения. Мощнейшие планетарные пушки, подлое оружие, запрещенное Конвенцией Семи держав, стали расстреливать орбитальную станцию. Их высокоскоростные снаряды легко пробивали поля и броню обреченной космокрепости.
Последние защитники деметрианского форпоста доверили жизнь и свободу своих жен, детей, тяжелораненых товарищей и самой наследницы престола командиру лучшего гиперпространственного крейсера — разведчика капитану Федору Андреевичу Конечникову, уроженцу планеты Амальгама в далекой окраинной системе Ярисс.
Капитан Конечников повел сквозь рои обломков и обстрел неприятеля в безопасные сектора санитарный транспорт с ранеными и гражданскими.
Но эланцы приготовили еще одну смертельную ловушку. Когда казалось, что все уже позади, показались два свежих вражеских "Тондро".
Тяжелые крейсера противника прижали маленькие кораблики к самому краю смертоносных астероидных полей Альбигора и потребовали сдаться на милость победителя.
Один из эланских монстров дал предупредительный выстрел, повредив санитарный корабль. Казалось, что уже ничего не спасет оставшихся один на один с подлыми и вероломными врагами.
Команды обеих кораблей приготовились к последнему бою, выбрав с честью погибнуть, но не сдаться. Тогда храбрый капитан Конечников применил новую, неопробованную еще тактику, разработанную лучшими стратегами флота его величества князя-императора, противопоставив огонь и маневр тупой мощи ощетинившихся жерлами пушек бронированных эланских громад.
Он выпустил ракеты в один из крейсеров, превратив его крошево пылающих обломков, и таранил второй корабль, добавив к силе удара энергию маршевых двигателей звездолета. Луч поляризованного вакуума, даваемый тяговыми эмиттерами двигателей, как бритвой рассек тяжелый крейсер врага.
Эланского разбойника не спасли ни защитные поля, ни броня, ни крупнокалиберные, плюющиеся огнем скорострельные орудия,
Наш крейсер-разведчик тоже был поврежден, многие члены команды были ранены. Но храбрые космолетчики спасли от позорной мучительной смерти в лапах эланских палачей своих беспомощных товарищей, женщин, детей и наследницу престола княжну Александру"…
Второй лейтенант замолк, взглянув на окружающих, словно проверяя их реакцию.
Собравшиеся молчали. Конечников хотел было сказать, что большей чуши он никогда не слышал, но его остановил взгляд ребенка, полный немого обожания и гордости за своего героического дядю. Виктор, который лучше всех знал своего брата, нахмурился, видя выражение лица Федора.
Авдеев, каким-то шестым чувством угадав, мысли заезжего капитана, предложил готовому продолжить чтение строителю:
— Иван Федорович, ты таблетки самогонкой не запивай. От них и так крышу сносит.
— Что бы ты понимал крыса амбулаторная — в сердцах ответил тот. — Была бы моя воля, таких, как ты, к стенке бы ставил. Там наши геройски гибнут, а ты тварь окопался. Торгуешь освобождениями от работ и наркоту толкаешь.
— На себя посмотри, — парировал медик.
— Да что с тобой говорить. Есть благородные, храбрые, преданные Отчизне люди. Спасибо, капитан, — обратился он Федору. — Благодаря таким как ты, я знаю, что есть настоящая жизнь, полная подлинного героизма… А тут гниешь в захолустье. Изо дня в день монотонная рутина, тупые солдаты и такие вот, как эта падаль, сволочи.
Второй лейтенант перегнулся через стол и влепил пощечину фельдшеру.
— Прапорщик Авдеев — вы подлец. Можете выбирать оружие. Я полагаю, капитан Конечников согласится быть моим секундантом.
Офицер попытался вытащить из кобуры пистолет, но вдруг рухнул на пол, а через мгновение провалился в забытье.
— Передоз, как бы не окочурился, — сказал медик, со смущением и злостью потирая ударенную щеку. — Проспится, ничего помнить не будет. Мартышка вонючая, сучонок. Ишь развалился.
Авдеев со злостью пару раз пнул второго лейтенанта по ребрам, затем, поглядев на своих гостей, сказал:
— Ну и хрена ли уставились. Витек, подсоби. Давай его на вторую койку. Надо ему кровь прочистить. Гикнется, скандал будет.
С помощью Виктора, Павел Петрович пристроил своего обидчика ко второму медавтомату.
Налепил автоматические инъекторы ему на руки, плюнул в лицо второго лейтенанта, вернулся и тяжело опустился за стол.
— Налей, приятель, — попросил он брата Федора. — Сердце зашлось из-за говнюка.
Прапорщик поднял мензурку, и торопливо бросив — "ваше здоровье", влил в себя дозу крепчайшей самогонки.
Повисло тягостное молчание. Медик нервно закурил, поглядывая на индикатор хода работ на мониторе. Сквозь тонкую стену времянки было слышно, как пофыркивает лось, и топает подкованными сапогами постовой, переминаясь с ноги на ногу.
Федор от нечего делать взял журнал и стал читать статью о героической гибели четвертой эскадры и базы "Солейна". Он морщился, кривился, усмехался, пока не дошел до страниц, где под заголовком "Вечная память погибшим за Родину", окруженного траурными лентами в виде стилизованных императорских штандартов, шли имена тех, кого перемололо в жестокой мясорубке у звезды Карина.
Взгляд Конечникова скользил по знакомым фамилиям и редким фото, выдернутым из личных дел, пока, наконец, не дошел до записи "капитан Авраам Исаак Смит, старший интендант". С крохотной фотографии, на него улыбаясь, смотрел Абрашка, еще молодой, сразу после выпуска.
— Гуталин, дурак, дурак черномазый, — помимо воли вырвалось у Федора. — Что же ты не нашел меня, когда была возможность спастись?! Все со своими принципами носился…
Конечников вдруг со всего размаху треснул кулаком по столу и отвернулся, стирая с глаз непрошенные слезы.
Люди молчали, стараясь не смотреть друг на друга, и лишь один Алешка тихо, как тень передвигался от прибора к прибору, изучая мигающие индикаторы на панелях.
Динамики медавтомата негромко пискнули.
— Нате, получите, — сказал фельдшер, открывая замки опорных дуг. — Столько лекарств на вашего старика угробил, вы представить себе не можете. На одного — целых 2 баллона регенератора ушло.
— Добавить? — спросил Федор.
— Нет, — ответил прапорщик. — И деньги, которые дал, тоже забери. Военнослужащим и членам их семей обслуживание бесплатно.
Медик сунул Конечникову купюры.
— Забрать, так забрать, — пожал плечами Федор. — У нас там еще кое-чего из харча осталось. Возьми. Обратно вести примета плохая. Алешка, будь добр…
Федор указал глазами племяннику в сторону двери. Мальчик с готовностью кинулся выполнять просьбу Конечникова.
— Спасибо, — поблагодарил Авдеев.
Фельдшер помог донести носилки со стариком до телеги. Они с предосторожностями уложили спящего деда, накрыли дерюжкой.
— Он теперь пару дней проспит, — проинструктировал прапорщик. — Дырок на нем больше не будет, а вот вернется ли к нему рассудок — один Бог ведает. Будет буянить, колите успокаивающее. Не стесняйся, звони в любое время. Теперь давай ты.
— Нет, не сегодня, — подумав, отказался пакадур. — За стариком присмотр нужен.
— Ну, как хочешь.
Медик положил в телегу пакет с ампулами и иньектор, написал код персонального вызова.
Федор кивнул.
— Давайте прощаться, — предложил медик.
— Ну, бывай, Павел Петрович. Еще раз спасибо.
Федор пожал Авдееву руку.
Фельдшер попрощался с Виктором и Алешкой. Телега захромала на своих кривых колесах по импровизированной мостовой.
Прапорщик медицинской службы Авдеев вздохнул и вернулся в свое полутемное царство, догоняться презентованной ему местной самогонкой.
Ярисс скрылся за деревьями. Потянулись долгие, кристально прозрачные сумерки. В чистом небе у горизонта задержались серо-золотистые облака.
Словно и не было хмурого утра с моросящим дождиком и дня, насквозь продутого холодным, налетающим сразу со всех сторон ветром. Погода налаживалась, несмотря на предстоящую холодную ночь и череду предстоящих дней возвратившихся морозов.
— Гляди, брат, — сказал Виктор. — Завтрева будет ясно.
— Только холодно.
— То лучше, — помолчав, ответил Виктор. — Так уж эта мокрятина достала. Помнишь, каки стояли в енто время морозы годов двадцать попрежь. Снег скатеркой белой лежал, мы маленькие на снегоступках хаживали, в снежки грались.
— Климат меняется, — сказал Федор. — У деда в летописи сказано, что в год моего рождения холода доходили до 30 градусов. А век назад было все 60.
— Да ладно, нашел чегой вспоминать. Ты Федька в деда пошел знать, такой же синоптик-летописец. Помнишь, небось, как тебя Синоптиком задразнивали?
— А тебя Зюзей.
— Ну, енто когда малой был, — не стал обижаться брат. — Вот гляжу я на тебя Федька, и не верю, что ты там побывал.
Виктор указал в сторону заката.
— Побывал, брат, — нахмурился Федор.
— До сей поры не верю, что тама по-правде что-то есть, — признался Виктор.
— А как же, — усмехнулся Федор. — Если подняться километров на тридцать, это примерно столько, сколько до старых выработок, небо станет темно-фиолетовым.
Криона, которую, мы еще не видим, покажется среди других звезд. Если подняться еще выше, то сможем увидеть, как на дальней орбите, над радиационными поясами висит гигантская подкова недостроенного телепортатора, иначе говоря, кольца нуль-транспортировки. Вокруг него летает куча сборочных платформ. Немного в стороне движется временная База, куча сваренных между собой жилых космических модулей и транспортных контейнеров. Потом Криона, спутник Амальгамы, маленький, захваченный ею астероид.
Если мы продолжили бы двигаться то следующее, что нам бы встретилось, это первый астероидный пояс перед Ахроном.
— О, — поразился Виктор. — А сколько ж тогда до солнышка будет?
— Сто тысяч мегаметров
— Погодь, брат, мега ентот твой, сколько-то будет?
— Тысяча километров.
— Во блин… Дох*я получается
— Много, Витя. Свет от Арисса до Амальгамы доходит минут за шесть — семь. А от звезды Яр, солнца Деметры, центральной планеты, свет идет 7 тысяч лет.
— Как же ты там летал? — поразился Виктор.
— Через телепорт. Раз и там.
— Как енто? — Виктор был совсем сбит с толку.
— Как тебе объяснить… — задумался Федор. — На самом деле все близко. Есть единая субстанция, сила, которая проявляется в виде гравитации, света, электричества, сгущаясь, образует планеты и звезды. Она наполняет все вокруг, вернее образует и связывает. Чем слабее связь, тем слабее притяжение, слабее доходящий свет, тем с меньшей предельной скоростью может двигаться тело в пространстве между ними. Кольцо нуль-транспортировки на мгновение устанавливает сильное, прочное сцепление с точкой, куда нужно попасть. И корабль оказывается там, где надо, буквально за один шажок.
— А… — сказал Виктор. — По тону чувствовалось, что он ничего не понял. — Я не про то гуторю. Как же так? Чего ж така несправедлива жизня.
— В смысле?
— Если сейчас вы исхитрились-таки чудеса творить. Наловчились как в сказках, перепрыгивать от звезды к звезде, лечить от всех хвороб треклятых.
А отчего ничего не изделали, чтобы не было войнов, чтобы люди не гибли люто?
Выходит все без толку, все как попрежь. Как при царе Горохе брань вели мечами и луками, так и продолжаете, только уже на звездных лодьях. Жжете, увечите и измышляете, как лучше жечь и увечить. Даже как лечить, я мыслю, выдумали, чтобы было кого жечь и убивать.
Виктор отвернулся и полез за сигаретой.
— А почему "вы"? Разве не мечтали мы с тобой в детстве свалить "рогатую камбалу"? Разве не говорил об этом наш дед? Разве не думали все наши пра-прадеды? Вся летопись проклятиями эланцам исписана.
— Так то ж мы думали, а они иделают, — не нашел ничего лучшего ответа Виктор. — Прочел я енту книжицу, котору подневольный космонаут в халупу медицинску старшому начальнику принес.
— А, "Имперский сплетник", журнал. Знал бы ты, как все на самом деле бывает… — с досадой сказал Федор.
— Шо, брешут писаки? — с надеждой спросил брат.
— Врут. Но на самом деле, все гораздо хуже.
— А зачем? Кому енто надоть?
— Кому? — Федор усмехнулся. — Тому, кто нашу смерть ест и пьет, кому наша смерть — как сладкая коврижка. Правителям нашим. Если бы не это, они давно бы уже ответили за все свои "добрые" дела. А так они громоздят ложь на ложь и заставляют других признать это правдой.
— Но зачем? — поразился и испугался брат.
— Власть, деньги, сила.
— Но зачем?
— Наверное, чтобы жить так, как и хочется и иметь то, что хочется. И все за счет таких, как мы лопоухих увальней.
— Разве ж так можно? Разве нельзя по-другому?
— Можно, — поколебавшись, ответил Федор. — Давным-давно людей было немного. Все, что им нужно делали спрятанные под землей машины. Люди жили долго, очень долго, переходя из тела в тело, в полном сознании, сохраняя свою память.
Но за это они платили тем, что были лишены возможности проявлять свои чувства и рожать детей, как требовала их природа. И они променяли это все на короткую жизнь полную болезней, лишений и опасностей, в мире который снова стал враждебным и мало пригодным для комфортного существования.
— Федя, ты стал дедовы сказки пересказыш, — усмехнулся Виктор. — Так не быват.
— А если представить, только допустить, что это правда?
— От ты ж… Не знаю, что б я исделал, — Виктор почесал в затылке. — Взглянуть не пристально, если, то — лепота. Ничего делать не надоть, пахати не надоть, сеять не надоть, в лес за зверем ходить не надоть. Руку протянул — харч, другую потянул — самогонка. Отросток взлетел — только подумал, и готово дело, девка теляшом. Лепота… Скучно только. Не протянул бы долго. Тоже не по-людски, не по совести.
— Эта эпоха продлилась больше двух десятков веков.
— Был дед Арсений — летописец, стал Федор — летописец, — со вздохом ответил Виктор. — Было, прошло, однако. К лучшему, по разумению моему. Зачем голову забивать.
— Может ты и прав.
— Скажи, Федя, раз ты все знаш, — зачем вы космонауты к нам пристали? Чей-то вам надо, что вам там в своем далеке не сидится? Там бы и космонаутством своим промышляли.
Конечников не стал заострять внимание, что Виктор отнес и его к "космонаутам".
— Витька, погляди на те холмы, — показал Федор за Гремячку, где виднелись остатки старых гор. Вот за ними лежит в земле руда, без которой ни компрессита, ни бальдурита не сделать.
— Каку бальдуру изделать? — не понял Виктор.
— Помнишь, у деда нож был? Тяжелый, прочный. Наждак его не брал, в огне закалки не терял, даже камешки прозрачные с Гремячки, алмазы которые, царапал.
— Как же не помнить, знатный нож.
— Так он из компрессита, это материал так называется. Из него броню делают для кораблей. А если еще к нему генератор подключить, то материал такой крепости делается, что листок в папиросную бумажку толщиной становится прочней железной плиты в три пальца.
— Еб*ческа сила… — вырвалось от удивления у Виктора. — А как енто так можно?
— Он ячейки, как у сетки рыболовной образует. Так эти ячейки у себя внутри энергию от генератора накапливают.
— А без него обойтись можно? — с надеждой поинтересовался Виктор.
— Нет, — ответил Федор. — Этого материала даже в астероидах очень мало. Нужно сто тонн перелопатить, чтобы грамм получить.
— О, как, — размышляя произнес Виктор. — А скажи, брат, много там ентой руды лежит?
— Километров на пять вглубь и Бог знает на сколько вширь. Концентрат. Можно прямо в плавильник.
— Этак от нас до скончания времен космонауты не отстанут, — с вздохом подвел итог Виктор. — Для них енто цельно богачество. А нам шиш на постном масле. Разроют все тута, Гремячку загадят, дыма, пыли, шума понаделают. Зверье уйдет, просо расти не будет. Спасибо, что сказал, брат, надо отсюда подаваться туда, где ентого добра отродясь не бывало. Эх, жизня… А я дом построил, думал сам буду жить, детки мои, внучата.
— А может и пронесет, — сказал Федор. Может они с того конца копать начнут. Может, придумают, как без него обходиться.
— Хрена с два, — в сердцах сказал Виктор. — Пойду деда проверю.
Дверь тихонько скрипнула. Виктор молниеносно кинулся к ней, распахнул ее тяжелое полотно и обнаружил Алешку, который, судя по всему, подслушивал их разговор.
— А ты, чего здеся делаш? — грозно спросил Виктор у сына.
— А я по нужде, — ответил мальчик.
— Мал ты еще, таки разговоры слушать, пацан, — строго сказал Виктор. — Узнаю, что сказывал кому, выдеру по первое число и неоднократно.
Алешка кинулся вниз, гремя безразмерными валенками, надетыми на босу ногу.
Во дворе звякнула цепь, это из будки вылез Крайт, проверяя, кого несет, на ночь глядя.
Федор, вздохнул и вернулся в дом. Он чувствовал легкую досаду. В тайне Федор надеялся, что Виктор иначе воспримет рассказ о давно прошедшем времени Князя Князей.
"Что можно ожидать от закостенелого мужика" — подумал Конечников, ныряя под холодное одеяло и перед тем, как нырнуть в темную глубину сна. — "Завтра нужно будет начать чтение мантры для деда".
Конец 18 главы.
ОМ ТРАЙАМБАКАМ ЙАДЖААМАХЭ…
Конечников произнес эти слова в очередной раз, чувствуя, как тело отзывается на эти странные звуки старинной алхимии бессмертия, пришедшие из незапамятной древности. Прохладный жидкий огонь, одновременно свежий и обжигающий стал светом перед закрытыми глазами.
22 Апреля 10564 по н.с. 20 ч.34 мин. Единого времени. Искусственная реальность "Мир небесных грез".
— Закончим на сегодня? — предложил Управитель.
— А ты устал? — поинтересовалась Живая Богиня.
— У меня дела, — сказал Пастушонок. — Не одна ты у меня.
— Что, целый гарем? — поинтересовалась девушка.
— Типа того, — с усмешкой ответил Андрей.
— Ну и катись, — сказала Рогнеда.
Живой Бог прошелся взад и вперед. Остановился, глядя на девушку.
— Забавно Колыван излагает, доходчиво. Чувствуется рука мастера. Жаль, что был он не с нами.
— Да уж, доставил хлопот мужичок.
— Таких, как он, лучше иметь в друзьях, — и, подумав, добавил: — А уж мантру таким давать — хуже, чем автомат дикарю.
— Это верно, — сказала Рогнеда.
— Ты говоришь об этом так спокойно? — поразился Управитель. — Ты ведь в этом виновата.
— Тебе лишь бы кого-то сделать виновным, — зло ответила девушка. — Кто мог знать? Я выполнила все стандартные процедуры.
— И что, на Совете тоже будешь про процедуры рассказывать? — спросил Пастушонок.
— А что тебе за радость — выносить это на Совет? Охота выслужиться перед Большим Боссом?
— Нет, — ответил Управитель. — Но знай, что в любой момент мне может этого захотеться.
— Это ты уж сам решай, — философски заметила девушка.
— Ладно, пока. Мне уже и вправду некогда.
Управитель двинулся своему кораблю темневшему неподалеку. Вдруг равнина стала бездонным морем без конца и края, наполненным пронзительно-голубой водой. Управитель сделал шаг и провалился с головой.
Он вынырнул на поверхность и был накрыт водяным валом, поднятым его крейсером, который как утюг пошел ко дну.
Звездолет Живого Бога стремительно уходил в пучину с открытыми люками, оставляя вырывающиеся на поверхность гирлянды крупных, блестящих бриллиантовым блеском воздушных пузырей. Андрей выматерился и дал мысленную команду кораблю.
"Дракон" всплыл, подняв на свою черную, лоснящуюся спину хозяина.
Живой Бог огляделся. Рогнеды нигде не было видно.
Платформа падала в глубину. Свет давно сменился чернильным мраком, а девушка продолжала сидеть неподвижно, глядя в одну точку перед собой. Купол энергощита тихонько потрескивал, сдерживая громадное давление водяного столба над ним.
Управительница не обращала внимания на это. Судя по скорости погружения, ее спасательная капсула, создающая приемлемые для тела условия во время безумных экспериментов Живой Богини, ушла уже не на один десяток километров в глубину.
А бездна и не думала кончаться. Через некоторое время вода стала вязкой как сироп. Скорость погружения замедлилась.
В сжатой чудовищным давлением жидкости плавали распотрошенные тела, с привязанными к ногам камнями. Тысячи, десятки тысяч, сброшенные болотной шаманкой топкую бездну за время проведенное на Мороне, вперемешку со всеми лишенными жизни по вине Управительницы.
В темной, похожей на желчь жидкости кишмя кишели огромные многометровые черви, питаясь парящими в водной толще мертвецами. Капсула миновала слой объеденных трупов и безглазых, зубастых падальщиков. Видимость в черной воде становилась все хуже и хуже даже для Живой Богини, которая видела во многих диапазонах, включая ультрафиолетовые и инфракрасные лучи, мягкий рентген и продольные волны среднечастотного диапазона.
В вечной ночи, придавленной страшным гнетом сотнями километров водной толщи, сновали какие-то громадные, размером с космический корабль, смутно угадываемые твари. Ниже была только темнота.
Генераторы защитного поля уже просто выли от нагрузки. Капсула решительно воспротивилась дальнейшему погружению, и остановилась, сигналя индикаторами о достижении предельной глубины. Рогнеда продолжала неподвижно сидеть, ожидая неизвестно чего.
Вдруг глубоко внизу возникла искорка света. Через бесконечно долгий промежуток времени она стала силуэтом до боли знакомого корабля. Девушке показалось, что под куполом атмосферного барка она видит едва различимую, крошечную фигурку, которая махала ей рукой.
Корабль — призрак созданный ее памятью растаял в темноте.
Живая Богиня вздохнула, и дала команду на всплытие. Когда капсула прошла слой мертвецов, Рогнеда изменила реальность, снова оказавшись на равнине под вечно безоблачным небом. Девушка вернулась в свой дом на Деметре и наскоро перекусив, отправилась спать.
22 Апреля 10564 по н.с. 13 ч.01 мин. Единого времени. Альфа-реальность. Деметра. Дом князей Громовых.
Яр, солнце Деметры неспешно двигался по небу. Его сияющие лучи силились пробить плотные шторы спальни княжны Рогнеды Громовой.
В это время деметрианского года их силу ничто не сдерживало. В разреженной атмосфере практически отсутствовали пыль и влага. Тропическая иллюминация сочеталась со стратосферным морозом, который осадил на поверхность всю воду из воздуха. Искрящиеся снега планеты лишь усиливали непереносимо яркий свет звезды.
Управитель появился тихо. Он бесшумно возник в углу спальни и застыл, ощупывая глазами сонный полумрак комнаты. Девушка спала, разбросав рыжие волосы по подушке, чему-то улыбаясь во сне, трогательно беззащитная, притягательная, вызывающая желание.
Ее сон был крепок. Она не услышала, как Пастушонок подошел к ней, вглядываясь в лицо, потом окликнул по имени.
Мужчина аккуратно прикоснулся к плечу, легонько потащил одеяло вниз, открывая свежую, упругую грудь Живой Богини.
Девушка улыбнулась, сказала: — "Данька перестань", отпихнула его руки, накрылась и отвернулась от Управителя, продолжая сон.
Андрей подошел к окну и раздвинул шторы на ширину ладони. Расчет оказался точным. Луч света попал на лицо Рогнеды. Веки девушки задрожали и она проснулась.
Некоторое время Управительница была во власти сна, потом ее улыбка сменилась гримасой скуки:
— Ты опять врываешься ко мне, — безо всякого выражения сказала она. — Пошел вон. И не смей больше приходить так.
— Извини, я беспокоился, — ответил Живой Бог. — Проводишь над собой эксперименты с суицидальным уклоном, не просыпаешься во время. Я уж думал, что ты овладела техникой перевода сознания в прошлое и оставила здесь лишь мертвое тело.
— Все это ерунда, — заметила Живая Богиня. — Если бы это было можно, я бы давно вернулась во время, когда все вы были мальчиками на побегушках при Князе Князей… А сейчас — сгинь, не хочу при тебе одеваться. Приходи через 2 часа.
Живой Бог поспешно исчез.
Управительница точно знала, что Андрей никуда не уйдет и останется подглядывать. Это входило в планы бессмертной ведьмы. Молодое, красивое тело — прекрасный аргумент в играх с мужчинами. Сейчас, когда Пастушонок все еще колебался, подстраховаться было кстати.
Рогнеда поднялась, подошла к зеркалу, разглядывая свое отражение. Подняла руки к волосам, любуясь линией груди, придирчиво оглядела ноги и руки. Улыбнулась девушке в зеркале. Та ответила ей сияющей юной улыбкой. Довольная результатом, Живая Богиня накинула халат и отправилась завтракать. Это Андрею было уже неинтересно и он отправился по своим делам.
Управитель проявился несколько раньше, чем она ему приказала.
За мгновение до его прихода, Ганя почувствовала знакомый гнилостный запах болот Морона.
Этот запах наверно теперь ассоциировался у нее с Пастушонком, после того, как по его милости она попала на Богом забытую, дикую планету и провела там целые эпохи.
Но сейчас одолеть своего врага бывшая императрица не могла. Оттого ей оставалось ждать, терпеть и привлекать в жизнь мало-мальски нужное для продвижения в необходимом направлении.
Именно это качество позволило ей стать лучшим преобразователем Реальностей. Виртуозное владение этим ремеслом, позволяло ей выживать среди людей, которые с удовольствием отправили бы ее коротким путем в нирвану, но терпели за редкостный дар и пользовались услугами Живой Богини.
Рогнеда улыбнулась Управителю, когда тот вошел малую гостиную.
— Кофе будешь? — спросила она.
— Не откажусь, — ответил он, протягивая букет темно-красных роз. — Это тебе.
Мужчина протянул Рогнеде цветы.
— Какая прелесть, — сказала девушка. — Спасибо.
Она подошла к Управителю, взяла розы и поцеловала его. По ее команде в комнату влетел робот — андроид и занялся подарком. Живая Богиня стала хлопотать возле мужчины. Набежала целая команда механических слуг с подносами, на которых стояли чайники всех размеров, кофейные турки, спиртовки, сахарницы, вазочки с печеньем.
Девушка сварила Управителю чашку кофе и уселась напротив, допивать свой остывший напиток. Мужчина долго, с преувеличенным выражением блаженства на лице, хлебал ароматный напиток из крошечной чашечки.
— Спасибо, Принцесса, — сказал он. — Кофе великолепен.
— Да ладно тебе, — с улыбкой, показывая, что ей нравится похвала, ответила девушка.
— Я порой думаю о том, что хотел бы каждое утро пить кофе, приготовленный тобой.
— Ты меня в экономки или в жены зовешь? — спросила Управительница.
— В жены, — немного помолчав, собравшись с духом, ответил Андрей.
— Печальная перспектива, — иронически заметила девушка.
— Отчего? — искренне удивился Живой Бог.
— В этом качестве я немного стою, — отозвалась Рогнеда. — Я капризная, взбаламошная, ленивая. Меня содержать и развлекать надо.
— Это того стоит, — заверил ее Управитель.
— Праздник вечной любви быстро заканчивается. А крючья в зале Совета — будут всегда, — печально ответила девушка. — Счастливый Живой Бог не боец.
— Кстати о крючьях, — нахмурясь, заметил Управитель. — Еще неизвестно, кто будет командовать руками, которые их держат.
— Это угроза? — неласково спросила девушка.
— Нет, Принцесса, — это скорее мечта.
— Тогда точно я тебе не по карману, — заметила Рогнеда.
— А ЕМУ ты тоже так говорила? — жестко спросил Управитель.
— Он — другое дело, — с улыбкой заметила Живая Богиня.
— Жаль, что ты так считаешь, — сказал Пастушонок. — Пойдем, продолжим наши исторические изыскания. Может тогда ты поймешь, сколько тебе осталось до осуждения в зале Совета.
— А что, там дальше Колыван нарисовал мой смертный приговор? — поинтересовалась Управительница.
— Может быть, — заметил Андрей.
— Ну, пойдем, — со вздохом согласилась Живая Богиня. — Вечно ты меня пугаешь. А потом оказывается, что все не так страшно, как тебе представлялось.
— Не на этот раз, — отрезал, поднимаясь, мужчина.
Вскоре Управители сидели в павильоне для чтения и на экране бежали строчки текста.
— Дядя Федя, ужинать пора, — прервал его занятия племянник. — Мама Тома сказала, чтобы ты к столу шел.
— Спасибо, Алешка, — ответил Конечников. — Через минуту буду.
Федор еще немного посидел, наполняя избытком энергии клетки тела, уравнивая потенциал и размешивая небесную энергию с энергией жизни внутри себя.
Кроку вспомнилось, сколько копий было сломано вокруг чтения им мантры. Пока дед не сильно понимал, зачем бубнит внук мудреные слова, все было хорошо. Но только старик Арсений узнал — зачем, в ход были пущены все средства из арсенала капризного больного.
Дед ругался и кряхтел, лез с разговорами, жаловался на кошмары, лишь бы внук не читал над ним древнее заклинание бессмертия. При этом он не отпускал золотой медальон ни на секунду, прижимая его обеими руками к груди.
Однажды Федор сказал ему, что представляет собой эта украшенная драгоценными камнями золотая линза.
Старик устроил истерику, обвиняя Конечникова во всех смертных грехах, потом, отойдя, согласился, что выздоравливает он поразительно быстро, но приписал все чистому амальгамскому воздуху и радости от возвращения домой "непутевого внука".
Федор оценил хитрый ход, и стал читать мантру в сарае. Тома с тех пор диву давалась, как захиревшая от забот криворукой хозяйки скотина стала выздоравливать и поправляться.
Старик прекрасно знал, чем занимается Конечников, но не показывал вида. Когда дед Арсений поправился настолько, что стал ходить, он на целый день уходил в большой дом возиться с правнуками, оставляя пятистенку в распоряжение Федора.
Под эти воспоминания Крок поднялся, накинул тулупчик и отправился обедать.
Федор вышел из дедовского дома на двор. К нему, дружелюбно махая хвостом, подбежал Крайт, ткнулся в ладонь холодным носом. Конечников с удовольствием погладил собаку, сказав: — "Привет Крайтушка. Вот, кушать иду. А ты уже ел, хороший мой?"
Пес наклонил голову набок, заглядывая в глаза Федору. Тот достал из кармана заранее приготовленный сухарик из космофлотского рациона и Крайт с жадностью сгрыз угощение. Конечников пошел дальше, а собака, получив желаемое, снова вернулась в будку.
На улице стояла та же погода, что и в день приезда Федора, только сейчас по всем приметам было видно скорое наступление весны. Деревья уж не выглядели безжизненными чурками. Чувствовалось, что в мокрых и холодных древесных стволах пришли в движение живые соки.
Конечников поднялся на крыльцо, вошел в дом. Прошел через темные сени, наполненные устоявшейся стылой прохладой, и протопал в горницу к теплу печи, вкусным запахам домашнего хлеба и щей.
Тамара хлопотала у печки, племянники сидели за столом в ожидании ужина. Старшая дочь Виктора, Дуня на правах младшей хозяйки осаживала разыгравшихся пацанов, которые не на шутку разошлись, выясняя, кто может сегодня сидеть рядом с дядей.
Самый младший сын Виктора, Коля, точная копия отца в детстве, пытался отстоять свое право слезами и хныканьем.
— Дядя Федя, — заканючил он. — Скажи Лешке…
— Это мое место, я его занял, когда дядю пошел звать, — отрезал Алексей.
— Ничего ты не занял, — готовясь пустить в ход главное свое оружие — рев, заканючил четырехлетний Коля.
— Кто плачет, того в космонавты не возьмут, — как бы между прочим сказал Федор.
— Ты понял, хныкалка? — торжествующе закончил Алексей, выпихивая младшего брата.
— Дуня, а вот Лешка дерется, — младший побежал к сестре, подвывая на ходу, и готовясь разрыдаться в голос.
— Лексей, оболтус, — подражая мачехе, отреагировала Дуня, девочка 13 лет, по местным меркам уже почти невеста, — пошто ребенка бьешь?
— Если вы все не успокоитесь, ничего рассказывать сегодня не буду, — пригрозил Федор. — И завтра на ярмарку не возьму.
Дети мгновенно затихли.
— Что за шум? — спросил Виктор, выходя из-за занавески. — Кто подзатыльник хочет?
— Уже разобрались, — ответил за мальчиков Федор.
— Ну и ладноть, — сказал Виктор. — А то, что про вас дедушка подумает.
Из-за занавески раздались тяжелые, шаркающие шаги. В проеме показался дед. Он шел медленно, тяжело, но без палки.
— Деда, зачем встал? — спросила Тамара. — Мы бы тебе принесли.
— Спасибо Тома. Лежать надоело.
— Подожди, Витька, наш дед еще за девками бегать будет, — пообещал Федор.
— Да ладно тебе Федечка, — с улыбкой ответил дед. — Это ваше дело молодое.
Он сел, нашарил что-то под рубахой, подержал, отпустил, обвел глазами собравшихся за столом, призывая к тишине. Потом прочел "Отче наш", перекрестился и полез черпаком в миску с супом.
После ужина и обычной Федоровской были на ночь, то есть истории из "космонаутской" жизни, дети были отправлены из-за стола.
— Ну, мужики, не тяпнуть ли нам? — предложил Виктор, потирая руки.
— Вам бы все пить, окаянным, — в сердцах сказала Тамара.
— Не бузи, жана, — нагибаясь и легонько шлепая Тамару по заднице, сказал Виктор. — Дай нам сальца для закуси, первача, да сама садись. Думать будем.
— А чего-й думать, — произнесла женщина, гремя чугунками в печи.
— Ты чей-то злая сегодня? — подивился Виктор. — Гляди, жизнь налаживается. Деда вон, на поправку пошел. Рождество скоро. Как молодая травка выйдет, корова купим дойного. Молока будет море.
— Что коров, что лосицы, — недовольно сказала Тамара. — Все одно, мне заниматься. Не подойду я к этой страсти. Была я у Пантелея. И как только евоная жана с ним управляется. Ужасть. А кричит — то как, прямо уши закладат. Как заореть свое: "Му-ууу", так хоть беги.
— Мы книжку сначала купим, как коров разводить и содержать, — успокоил ее Федор.
— Ладноть. Могет хоть енто Витьку мово вразумит. А то уперся — "Коров, коров".
Тамара пошла в погреб. Вернулась оттуда с куском сала, кругом копченой колбасы и наполовину пустым шкаликом самогонки.
— Чей так мало, жана? — поинтересовался Виктор.
— А что завтра ты на ярманку повезешь? — окрысилась Тамара.
— Там же у тебя 3 двухведерных бутыли заготовлено, — поразился Виктор.
— Неча самогоновку хлестать, — отбрила женщина, — здоровье свое пропивать.
— Ладно, Витька, нам хватит, — сказал Федор.
— Откуда ты знаш. Вон можа и деда с нами выпьет.
— Не откажусь, — сказал старик, ловко распиливая колбасу.
— А вот тебе бы не надо, — возразил Федор. — Только-только ведь оклемался.
— А я чуть, чтобы вкус вспомнить.
— Ну, будем здоровы, — сказал Виктор, разлив пойло.
Он сначала чокнулся с дедом, потом с братом, потом с женой, соблюдая известный ритуал, и с жадностью потянул стакан ко рту. Остальные, чтобы успеть, впопыхах столкнули стаканы, и выпили вместе с ним.
— Хорошо пошла, зараза, — довольно сказал Виктор. — Спасибо Томочка. Знатная у тебя самогоновка выходит. Стряпня, конечно, так себе, но вот самогоновка…
— А ты сам готовь, — ничуть не обидевшись, посоветовала женщина. — А я буду только самогоновку гнать. Бабы Дуни дом под нее пустим. Бражки много надо будет, чтобы первачу накапать, сколько космонауты просять.
— Эт мы еще подумаем, — оборвал ее Виктор. — Давай лучша все тут прикинем, что будем к Рождеству куплять.
— Дуньке кожушок надоть, — сказала Тамара. — Девка уж большая, а ходит в рванье.
— Так енто Иван Соломонов делат, то не на ярманке.
— Яму надоть харч давать, — скис Виктор.
— А вы ему денег дайте, — посоветовал Федор. — Рублей пять — семь.
— Ишь ты, прям как космонауту, — подивилась Тамара. — Перебьется. Таки деньжищи…
— Я прикинул, — продуктами дороже выйдет, — сказал Федор.
— А возьметь? — спросил брат.
— Куда он денется… — отозвался Федор.
— И не хлопнуть ли нам еще? — предложил Виктор, плеская прозрачный как слеза первач в новые стеклянные стопки.
— Давай, Витюня, — предложил дед, — выпьем за твоих деток замечательных, моих правнучат.
Снова звякнула посуда.
— Спасибо Томочка, — поблагодарил жену Виктор. — Усладу сердца гонишь.
— А как жа. У меня с детства к ентому таланыт, — довольно ответила раскрасневшаяся от выпивки женщина.
Очень скоро все изрядно набрались.
Тамара отправилась спать. Даже выпив, она осталась туповатой, совершенно неженственной бабой — лошадью для работы, которая мужика и к себе допускает лишь для того, чтобы тот мог выпустить пар и не ходил налево.
— Расскажи Федя, вы энтого, как его там, тьфу, "Праду", поймали? — попросил Виктор, когда они остались в мужской компании.
— "Прайдо Элано", — поправил его Федор. — Сколько можно рассказывать…
— Так ведь деда не слышал.
— Расскажи, внучок, — попросил дед Арсений.
— Ладно, — нахмурился Федор. — Они убивать нас пришли. Перепрыгнули, в систему звезды Карина, спрятались, тихо в поясе астероидов поставили на каменные глыбы двигатели, и двинулись, уже не таясь. Сколько они там отсидивались — один Бог знает.
— А ты вроде не так рассказывал? — встревожился Виктор.
— Это вся история с самого начала. 14 февраля прошлого, 7119 года с космокрепости, на перехват С Базы вышла наша 4 эскадра. Трое суток спустя, наша эскадра была поймана в ловушку и взорвана безо всяких потерь со стороны эланцев.
— Вот суки, — покачал головой брат. — А что в ентой книжице писали… Какой бой описывали… Срамота.
— Как это взорвали? — не понял дед. — Неужто так можно?
— Бах, и нет, — дернув щекой, ответил Федор. — Наши дуболомы не заподозрили подвоха, тем более что эланские "Тондро" на их глазах расстреляли одного нашего разведчика и пустились в погоню за вторым. Эскадра ринулась спасать скаут сквозь астероидные поля, — и напоролись. Взрыв был мощнейший. Все линейные рейдеры и крейсера сгорели, не сделав ни единого выстрела по врагу.
— Разве ж это по-людски?
— Война, деда.
— А дальше чего было? — спросил старик.
— Скаут 2801, за которым гнались, успел передать про гибель эскадры. А потом его тоже добили. Если бы не он, на Базе бы ничего не узнали до того момента, когда по космокрепости ударили бы снаряды.
На скауте был геройский экипаж, хоть командир был гадский. Хотя о мертвых только хорошее… Вот уж не подумал бы никогда, что буду обязан жизнью Никитке Симонову. Ладно… — продолжил Федор встряхнул головой. — Уничтожив корабли эскадры, эланцы уже почти не сомневались в победе. Как показали дальнейшие события, у них было еще много подлых сюрпризов.
Из мобильных сил на Базе остались только плохо отремонтированный броненосец и 12 крейсеров-разведчиков.
Мы с горя напились, устроили по себе поминки заранее. Нас накрыли, думал — расстреляют, но Бог миловал. Никого не наказали. Мне даже очередное звание присвоили.
— О, это по нашему, — засмеялся Виктор. — Давайте и мы жахнем.
Мужчины выпили.
— А чего дальше было? — поинтересовался дед.
— На предельной для орудийной дуэли дистанции, космокрепость открыла огонь по эланской эскадре. Они ответили. Но их орудия главного калибра были слабоваты против планетарных пушек "Солейны".
— Что у вас тож были запрещенны пушки?
— А как же, — усмехнулся Федор. — Понятно, что "Имперский сплетник" об этом обстоятельстве стыдливо умолчал. Как потом я узнал, канониры батареи сверхкрупного калибра сожгли тяжелый крейсер и серьезно повредили пару линкоров. Но ребята на второй эскадре "бессмертных" оказались не лыком шиты.
Они снова разыграли астероидную карту. Эланцы не стали нарываться на кинжальный встречный огонь и просто шарахнули пару астероидов в планету, над которой вращалась станция. Им удалось ударить по касательной и взметнуть фонтаны камней и газа до орбиты.
Обломки градом хлестанули по наружной броне, плазма сожгла локаторы и уничтожила эмиттеры защитного поля. На космокрепости со стороны удара в иных местах конструкции были снесены на несколько уровней.
Станция горела, рвались накопители, вспыхивали реакторы. Под эту дуду им удалось подойти очень близко, ведя в поводу все те же управляемые астероиды.
"Прайдо Элано", флагман эскадры стал отбивать сообщение, предлагающее сдаться в плен и отдать великую княжну. На кораблях начались волнения, люди не хотели умирать за дочку Тупилы.
Федор не стал рассказывать все правды про "Омегу".
— А как вам удалось спастись? — поразился Виктор. — Ты мне про это не рассказывал. Полтора месяца живешь, каждый день байки травишь, а про главное молчишь.
— Эх, Витька, — сказал дед. — То же тебе не сказки в журнальчике.
— Когда эланцы пришли к "Солейне", — продолжил Федор, чувствуя болезненное удовольствие от возможности поделиться, тем, что долго носил в себе — мы ответили им тем же, расстреляв их же бомбы — астероиды. Оказалось, что они вели их в боевых порядках. Глупость с их стороны…
Поджарили почти всех. А флагман, этот "Прайдо Элано", поскольку был парламентером, вместе с адмиралом раньше всех попал под разделку. Я по нему первый ракету пустил.
— Слышал деда? Это тот самый "Прайдо Элайно", который у нас тут побывал и дел натворил. Сквитался Федор с ним за все, что он, сволочь тут изделал.
— Так вишь, — они сами в переплет попали, — вставил дед.
— Дык и я не знал, — ответил Виктор. — Федор, он хитрый, рассказывал про то, как "Прайду" замолотили ракетами, но молчал как рыба, что они сами погибали. Я думал — лихо налетели, как в "Вестнике" пишут, притерли, и — привет рогатым…
— Эх, если бы… — ответил Федор.
— Так выходит, вы в парламентера стреляли, — подивился дед.
— Стреляли, — с досадой ответил Федор. — Не до сантиментов. Они первые Конвенцию нарушили, они наших раненых живьем на части резали… Они вот чего сделали с 4 эскадрой… А нам, что утереться и сделать вид, что все в порядке?
— Страсть какая, — вздохнул дед. — До какого озлобления и ненависти человек дойти может…
— А дальше чего было? — спросил Виктор, с удивлением и глядя на брата.
— Пара тяжелых крейсеров убежала от нас, и потом мне пришлось встретиться с ними один на один. У эланцев был сюрприз, козырь в рукаве… "Сучки", пушечные линкоры, с теми же запрещенными планетарными пушками. Эти корабли называют "убийцами планет".
На каждом по пять пушек, зато они метают вольфрамовую картечь или бальдуритовые снаряды по шести метров в диаметре со скоростью 1200 километров в секунду. После попадания остается двадцатикилометровый кратер, плюющийся магмой из мантии на сто километров вверх.
— Нихрена себе, — поразился Виктор, силясь представить себе это.
Но было видно, что в голове планетного жителя все это никак не укладывалось. Дед переменился в лице и незаметно осенил себя крестным знамением.
— Они расстреляли крепость, наш последний линкор и крейсера разведчики. Но, если верить радиоперехвату и сами погибли. Одну "сучку" долбанул "Князь Иван", другую, судя по всему, затрепали скауты. Но Бог его знает. Мой "2803" повел санитарный корабль с ранеными к кольцу нуль-транспортировки. Связные сообщения с космокрепости уже просто не приходили. Мат, крики, призывы о помощи. Потом все стихло.
— О, как… — потрясенно сказал Виктор. — Значит, пришли, убили всех и сами погибли?
— Типа того. Но наши злоключения на этом не кончились. У Альбигора наш конвой ждали два тяжелых крейсера, припаленных в свалке у орбитальной станции. Они спаслись лишь потому, что последний уцелевший линкор пожертвовал собой и таранил наш транспортник с ракетами.
— О, как? — поразился Виктор. — Люди ли вы, космонауты? Зачем так?
— Я теперь и сам не знаю, — ответил Федор.
— Ну, сказывай дальше, — нетерпеливо сказал Виктор.
— А дальше очень мало чего было, — сказал Федор. — Был бой, меня ранило.
— А что, все было как "Вестнике" прописано?
— Почти, — невесело усмехнулся Федор. — Будут теперь наши кормой вперед на таран ходить и гибнуть на за хрен собачий.
— А чего, наврали? — поинтересовался брат.
— Наврали, — ответил Конечников. — И антенну я сбил, чтобы думали, будто готов транспортник сжечь, лишь бы он врагам не достался.
— Мудрено как — то все выходит, — подал голос дед. — Что-й, они бешеные?
— Не знаю, — ответил Конечников. — Есть версия, что мстили за Гало. Это такая эланская планета. А еще на станции великая княжна была.
Он решил не говорить всей правды даже деду. Зачем лесным жителям знать про лучевой аннигилятор.
— А что княжна? — удивился дед. — Неужто из-за девки? Сам — то веришь?
— Слабо, — ответил Федор.
— А что с Гало? — продолжил спрашивать старик.
— Скауты нашей эскадры при атаке верфей на ее орбите уронили на поверхность 4 эланских линкора. Короче, получилось так, как когда-то и нашей Амальгамой. Ядерная зима, 500 миллионов зажаренных или замороженных эланцев. Не специально, просто так вышло.
— Дед, ты понял? Страшно конечно, — потрясенно произнес Виктор. — Но ведь есть, есть на свете правда. Наши деды и прадеды верили, что придет этот день, день расплаты. Ты, я надеюсь, в этом поучаствовал?
Эти слова Виктор произнес с гневным торжеством и надеждой.
— Да, — ответил Федор. — У меня скауте оставалась одна ракета, на которой не работал двигатель. Так эту дуру я исхитрился в трюм "Эстреко" загнать и самому целым остаться.
Дед еле слышно вздохнул и печально опустил голову.
— Как бы я хотел бы быть на твоем месте, — произнес Виктор.
— Меняюсь, — с усмешкой сказал Федор, бросив взгляд на ноги.
— Заживет, — хлопнул его по плечу Виктор.
— А зачем вы на Гало пошли? — тихо спросил дед.
— Они наши верфи на Тэте спалили. У нас другого выбора не было. Они и так нас теснят, а без новых кораблей деметрианскому флоту конец и империи конец.
Старик совсем сник.
— Как же так можно, — с досадой сказал он. — Колотите друг друга, а люди страдают.
— Дед, ты чего? — поразился Виктор. — Есть на свете справедливость. Сколько лет мы в пещерах Хованских прятались? Поделом, тварям!
— Так то оно так, — вздохнул старик. — Но ведь люди же. Бабы, ребятишки, живность разная. Чем же они виноваты?
— А чем виноваты были люди на Амальгаме? Разве не мечтали наши прадеды, коптящиеся в горе, чтобы отомстить? И не ты ли сам нас учил, что нет человека гаже гаже эланца?
Разве не оне убили Аленушку и тебя, старого дурня, чуть не кокнули? Что же ты меньжуешься, старый!? — распалился Виктор.
— Внуки мои милые, — грустно сказал дед. В его глазах заблестели слезы. Он опустил голову и продолжил глухо: — Мальцы мои… Много я с той поры думал. Не знаю, что и сказать теперь…
Да говорил я, да писал и мой дед и прадед, про то, что придет однажды день и найдется человек на Амальгаме, который заставит заплатить эланцев за то, что они тогда сотворили. Но теперь не знаю…
— Дед, по моентому разумению, ты перепил малость, — сказал Виктор. — Укладайся-ка ты в постель, завтра вставать рано, на ярманку.
— Нет, не перепил, — ответил дед Арсений. — Придут снова эланцы. И не просто придут. На этот раз явятся, чтобы жестоко мстить за своих. И нет конца этому. Как детей растить? Или сразу в гору прятаться?
— Ладно, деда, пойдем мы тебя спать положим, — предложил Виктор, поднимаясь.
Проволив старика, братья остановились покурить на крыльце.
— Ты знаешь, по-моему деда просто спужался, — сказал Виктор.
— Испугаешься тут, когда такие страсти ужасы рассказывают, — в раздумье произнес Федор. — Я вдруг подумал, как нормальные люди отнесутся к таким рассказам. Я военный человек, таким как я, положено воевать и погибать. Нам есть чем защититься и на чем при случае убежать… А вот каково быть таким как мой дед? Как они глядеть на небо и молиться Богу, чтобы на этот раз пронесло, и вон та самая звездочка не оказалась очередной "рогатой камбалой"?
— Оне Алену убили, душу мою сничтожили, — с железной убежденностью, горько произнес Виктор. — А без Алены мне ни дом, ни дети, одна только самогоновка.
Терять мне неча. Пусть оне тоже плачут. Мне плохо, а им еще хуже. Вот за то я тебя братуха и уважаю, что выписал им приговор с процентиями.
— Помалкивай о том, что слышал, — попросил Федор. — Вот уж не знаешь как лучше. Красивое вранье про героизм или голая, страшная правда.
— А за коим хреном ты про эти дела деду стал сказывать?
— Не знаю, — честно ответил Федор.
— А потому, что и ты шатаешься, не знаешь, правильно ли. Ты такой же как деда. Одно слово — Синоптики.
— Это правда, брат. Много у меня было времени подумать, когда на койке больничной лежал.
— А ты не думай, — усмехнулся Виктор. — А думать припреть, наливай и пей.
— Не только это меня гложет, — помолчав, сказал Федор.
— А что еще твою душу космонаутскую тревожит? — поинтересовался брат.
Крок достал сигарету и затягивая ответ сначала размял длинную, черную гильзу, начиненную отборным, эланским табаком.
— Говори, коли собралси, — теряя терпение, сказал Виктор.
— Помнишь, ты мне про карточку рассказывал? Та, за которую давали какую-нибудь дребедень?
— Не, не дребедень… — возразил брат. — Цельно ружо можно было выменять.
— А какая цена у того ружья?
— Рублев 30. А еще к нему материю, давали, струмент, нитки. В хозяйстве все сгодится. Всего на полсотни будет.
— А что бы ты сказал, если узнал, что цена это карточке десять тысяч? — поинтересовался
— Брешешь, — с ужасом отшатнулся брат.
— Вот те крест, — произнес Конечников, как бывало раньше, осеняя себя крестным знамением.
— Братуха, обожди, — сказал Виктор. — Схожу, проверю, цела ли.
— А заодно и принеси, — напутствовал его Конечников, щелкая зажигалкой. — Покажу, что в ней ценного.
Виктор вернулся быстрее, чем мог себе представить Федор. Из дома донесся плач разбуженного Николеньки и сердитая воркотня Томы, про оглашенных мужиков.
— Вот оне, — произнес Виктор, крепко и бережно сжимая в лапах кусочки пластика.
— А ну дай одну, — попросил Федор.
— А зачем? — опасливо поинтересовался брат. — Не испортишь?
— Дурак ты Витька. Стал бы я тебе тогда про десять тысяч говорить?
— И верно… Чего это я…… — недоумевая самому себе, произнес брат, с трудом разжимая пальцы.
— Давай, не сс*, — усмехнулся Федор. — Фокус из серии — невероятно, но факт.
— Ты чего, шутишь, что-ли? — разочарованно сказал брат. — А я то поверил, купился. И в правду, че в ней такого ценного. Разве что пластмасс.
— Да, она мало чего стоит… — ответил Федор. — Здесь. А вот здесь… Смотри внимательно.
Конечников поднес карточку к считывателю идентификационного браслета. Раздался сигнал. Загорелся дисплей, больно ударив привыкшие к темноте глаза.
— Пресвятая Богородица, — произнес Виктор и забористо выругался. — По глазам… Ты ведь знал.
— Знал. Потерпишь. На экран смотри.
— Креди… кредит… А — "кредитная" — наклонясь к светящемуся окошку, прочитал Виктор, от натуги непроизвольно хватая себя за голову и проглатывая от волнения окончания слов. — Кредитная карта цен… централь… резер… банка. Какая еще банка?
— Короче, это кредитная карточка. По ней можно деньги получить. Сумму видишь?
— Ебить твою налево, — от неожиданности вырвалось у Виктора. — Десять тыщ рублев. Десять тыщ рублев, братуха. Мы богатые, Федька.
— Подожди, — оборвал его Конечников. — Все ли карты у тебя?
— А вон ты про что… — потух брат. — Обвели меня вы космонауты вокруг пальца, как недоумка малого. Не, я пойду ее обратно требовать. Я ему морду набью, ироду.
Виктор рванулся было к калитке, но видя, что брат не пытается его остановить, встал. Крайт, выскочив из конуры забренчал цепью и глухо, басовито залаял, поддерживая хозяина.
— Далеко собрался? — поинтересовался Федор.
— А ты, умнай, — сказал Виктор и снова тихонько выматерился, отвернув голову. — Тебе и горя мало. Все вы ироды такие. Нет, чтобы брату помочь.
— А что ты сделаешь. Сейчас, ночью, один. Да тебя даже в поселок не пустят.
— А ты на что? — поинтересовался брат.
— Я? Тут криком ничего не добьешься — усмехнулся Федор. — Ты это, не ори. Весь хутор перебудишь. Утро вечера мудренее.
Виктор, хмурясь вернулся. Взял сигарету, закурил.
— Кулаками пойдешь махать, загремишь в цугундер. А там тебя быстро угробят, чтобы молчал. Списки видел? Сложи теперь деньги. Вот и прикинь теперь хрен к носу. То видать не просто местный интендант решил на кусок хлеба с маслом заработать. Там начальство повыше замешано.
— Я мужикам скажу, так они порвут космонаутов. — со злой убежденностью ответил брат. — Прикинь, кто все свои карточки профукал.
— Да кто им даст, — в раздумье сказал Федор. — Поселок им штурмом не взять.
— Можа и не взять, но к нам в лес оне больше не сунутся. А как сунутся, так и вперед ногами выйдуть.
— По нынешним временам партизанствовать обходится себе дороже. Пригонят настоящих абордажных десантников и привет. Они когда тернави курнут, быстрее крыс бегают и силы делаются неимоверной. Только мелькнет, и ты уже с выпущенными кишками лежишь. Стреляют влет без промаха и бьются пока живы.
— О как… — призадумался Виктор. — А тернав это что?
— Тернава — травка такая, пакостная, хуже ганджубаса. Ее еще дрянком называют, — Федор, присел на крыльцо, закурил, сосредоточенно вдыхая дым и выпуская его вверх. — А по моему разумению, на то и было рассчитано. Мужики узнают, придут биться.
Начнется стрельба. Вам для этого и ружья продали, чтобы кого-нибудь из космонавтов подстрелили. А после этого с чистой совестью можно прислать две роты обкуренной десантуры и зачистить поселок под ноль. А тем нашим, кто выживет, веры не будет никакой. К ним типа с добром, а они жечь и убивать.
— Так и что делать то? — приуныл брат.
— Скажи, Вить, хватит пороху у мужиков недельку другую в округе подежурить?
— А зачем? Чай лутче не станеть…
— Есть у меня одна задумка. Помнишь про великую княжну?
— А как же. А не брехня?
— Нет. Может она подсобит.
— Можа и пособит, коли не забыла.
— Да не должна, — в раздумье сказал Федор. — Есть у нее мысль относительно меня. Но это все равно, что просить помощи против черта у дьявола.
— Не опасно?
— Не опаснее чем сейчас, — отрезал Федор. — Выбора нет.
— Как знаешь. Тебе решать, как со своими бабами разбираться. — Виктор помолчал, потом спросил. — А мужики-то зачем? Коли не выйдет, что будет? Звали тебя Синоптиком, а прозовут Пустобрехом.
— Не выйдет, так недолго будут обзываться. Не беда… Главное то, что, если мы начнем жаловаться, нам бошки снимать придут. А в нашем гарнизоне бойцов всего четверо: два калеки, пацан, да ты, лапотник.
— Ох, *бит твою мать, Федька. Голова. Обо всем подумал.
— Короче, как хочешь… Деньги обещай, самогонку, жратву, но главного не говори, чтобы не пошли они на факторию с дубьем и ружьями.
— Троих человек хватит? — спросил Виктор. — Генку Строева, Пашу Колядкина, толстого Мишку — Колбасыра.
— Ишь ты… Маленькие — орлами были. А сейчас как?
— Нормально. Справные мужики. Не богатеи, но и не бедуют.
— Витька, а может ну эту затею к лешему? — спросил Федор. — Подстрелят кого из детей…
Виктор помолчал, поглядел с крыльца вниз, по сторонам.
— Нет, братан. Даже если мы откажемся, оне то все равно свою задумку выполнять. Можа раньше, можа позжей, — тяжело сказал он. — А вот тебя точно отседова не выпустят живым. Нахрена им головная боль.
— Ладно, — вздохнул Федор, признавая справедливость его слов. пора.
— Я с утречка с ними договорюсь, — сказал Виктор. — Ты не ходи, а то заломять втридорога.
Конечников вошел в маленькую, закопченную горницу старого дома. По глазам резанул огонек свечи.
— Кто там? — спросил дед. И сам же ответил. — А, это ты, Федечка.
— Я, деда. Ты не спишь еще?
— Нет, внучек. Уснешь тут.
— А что так?
— Я вот думаю, что не оттого эланцы назинанку выворачивались, что хотели поймать одну девку, пусть даже наследницу императора. Там еще что-то было.
— Умный ты дед, — помолчав, сказал Федор. — В корень смотришь. За эту штучку из лаборатории космокрепости эланцы целую эскадру положили. Они до последнего боролись, за ее обладание этой машинкой. Они даже готовы меня были отпустить, лишь бы я отдал.
— А что это было? — поинтересовался дед.
— Скажу лишь, что оружие. А больше не спрашивай. Это секрет из раздела сильно портящих жизнь.
— У наших оно осталось? — с надеждой спросил старик.
— Да.
— Ну, слава Богу. Ложись спать Федечка. Завтра вставать рано.
— А ты?
— Я еще посижу.
— Ладно. О чем слышал, не пиши, тайна это, — предупредил Федор, понимая, что дед его все равно не послушает.
Ночью Федору приснилась Лара. К утру он уже не помнил всего, но ощущение ого, что все будет хорошо осталось.
Конечников проснулся бодрым и здоровым, точно не пил вчера. Нынешняя жена Виктора точно была знатной самогонщицей. Ее умению делать горячительное, позавидовал бы даже Васька Стрельников.
Стояло хмурое утро. С неба опять падала какая-то гнусная морось… Туман закрывал верхушки деревьев. Федор почистил зубы, умылся и ежась от холода обтерся холодной водой.
Не зажигая огня, в зыбком свете, льющемся из окошек в горнице, мужчины наскоро позавтракали. Зевающая Тома, молча подала на стол и отправилась в спальню, досматривать сны.
Виктор с сыном пошли запрягать сохатого, а Федор, пользуясь минуткой, забежал в старый дом. Быстро натянул термокостюм, нацепил погоны, вставил в салазки держателей орденские планки, подпоясался портупеей с кобурой и накинул сверху пахучий полушубок местного дубления. Дед собирался, складывая котомку провиант на дорогу. Он был так сосредоточен на процессе, что даже и не заглядывал в открытую дверь комнаты старшего внука.
— Деда, — спросил Федор, когда собрался. — А где твои старые железки?
— Надо то чего, Федечка? — поинтересовался старик.
— У нас накопитель был.
— Какой такой накопитель? — не понял дед.
— Та железяка, которой лежала в ящике с барахлом. Мы им дверь раньше припирали, чтобы не закрывалась, когда печка дымила.
— А эта то… — сказал дед. — Пойдем, внучок, покажу. Тут лежит.
Дед Арсений вывел Федора в сени и указал на старый ящик, который спрятался за кадушками с квашенной капустой, пустыми, трухлявыми ульями и прелой мешковиной.
— Выкинуть жалко, — сказал дед. — Иногда для чего сгодится.
Накопитель информации, похожий на уменьшенный корабельный "черный ящик", лежал посреди обрезков труб, проржавевших дверных скоб, гнутых и ломаных гвоздей, треснутых подков, обкатанных водой округлых голышей с речки и другой ненужной дребедени. Накопитель, как и в сонной грезе, был завернут в ветхий пластиковый лист древней газеты.
Прямо на Федора, с фото смотрел одетый в старую эланскую униформу полковник Томский. Подпись под снимком гласила, что это адмирал Антонио Гито, начальник штаба регул-императора.
— Чего нашел-то? — полюбопытствовал дед. Увидев фото, он покачал головой. — Личность у него знакомая. Не вспомню только…
"Ты же сам мне сказал", — пронеслось в голове Федора.
Старик виновато посмотрел в глаза внука, вздохнул и пошел прочь.
— Федька, чего копаешься? — донесся с улицы голос брата.
Конечников покрутил в руках блок накопителя, отметив, что корпус цел, разъемы тоже, значит, есть шанс, что на платах памяти устройства цела и информация. Нужно только найти переходник, который бы связал его компьютер и этот старинный агрегат.
Федор помнил, как еще во времена курсантской юности, эти устройства выбрасывались на помойку во время наведения порядка в кандейках и "гадюшниках" запасливых интендантов.
— Дядя Федечка, — сказал Алешка, распахивая дверь, — ехать пора.
— Идем, — отозвался Федор.
Он аккуратно положил раритет обратно в кучу и пошел за племянником.
Дорога шла тянулась удивительно долго. Алешка сначала восторгался по поводу поездки, но чувствуя настроение взрослых, Умолк. Дед дремал, Виктор сосредоточенно курил сигарету за сигаретой, пытаясь успокоить стискивающий желудок страх, а Федор размышлял о том, как пути Управителей Жизни пересеклись с его семьей, и что нужно сделать, чтобы им всем выйти живыми из этой передряги.
Ярмаркой назывался истоптанный сотнями ног грязный пустырь неподалеку от летного поля. До центральной площади по прямой было метров 200. Телега Конечниковых свернула в проулок, не доезжая торжища, и прямиком покатила к амбулатории фельдшера Авдеева.
— И виду не подавай, — на всякий случай в пол-голоса предупредил Крок. — Всех спалишь…
— Петрович, — осторожно поскребся в дверь Виктор.
— А, Витька… Заходи, — пригласил хмурый медик. И увидев Федора, приветствовал его. — О, какие люди. Здравия желаю, Федор Андреевич.
— Благодарствую, — произнес Виктор, протискиваясь в дверь.
Федор пролез следом. Прапорщик удивленно посмотрел на зипун, в который был обряжен капитан Конечников, но решил, что так тому удобней и вопросов задавать не стал. После второй серии приветствий и рукопожатий фельдшер перешел к делу.
— Привезли?
— А как же, — ответил Виктор. — Как условились.
— Хорошо, — сказал медик. — Я вот тоже приготовил. По рублю за литр.
— А о чем мы договорились, помнишь? — поинтересовался Федор.
— Однако, — вздохнул медик. — Это будет стоить дорого.
— Сколько, Петрович? — спросил Федор.
— По сто рублей за аппарат.
— Это недорого, — заметил Конечников. — А про мою особую просьбу не забыл?
— Федор Андреевич, ну без ножа режешь, — начал прапорщик.
— А вот не далее как в прошлом году, вы сами оружие продавали за гроши. Вы тогда, говорят, целый контейнер со "стволами" налево пустили.
— Так тож были "полтины" бестолковые. А ты чего просишь?
— То и прошу. Мне "полтинки" не нужны. Для чего ручная пушка, к которой зарядов не найдешь? Мне нужна десантная "десятка". Маленькая, компактная, мощная. Три, — поправился Конечников. И кивнув головой в сторону телеги, добавил. — А то ведь сам все выпью.
— И где ты, твое благородие, этому научился? — вздохнул Авдеев..
— Сам то за них, сколько хочешь? — осторожно спросил Федор.
— По 500 целковых за каждый.
— 200 хватит, — отрезал Федор.
— А зачем тебе боевое оружие? — вдруг опомнился медик.
— Тома винокурню открыть хочет, — пояснил Конечников. — Любителей халявы вокруг много будет. На всякий случай, чтобы обороняться
— Ну, если для этого… За тысячу 3 ствола отдам. И боезапас…
— По рукам.
Фельдшер сходил в кладовку, гордо именовавшуюся медицинским складом и выволок оттуда 3 грязных мешка стандартной армейской расцветки.
— В этом — указал прапорщик, — дистилляторы. В этом "стволы", в этом заряды. Будут спрашивать откуда взял — меня не впутывай. Откажусь от всего.
— "Машинки" новые? — поинтересовался Конечников.
— Муха не сидела, — с гордостью ответил прапорщик.
Конечников внимательно осмотрел подаватель, магазины, реактор и блок привода, каждого автомата, не вынимая оружия из мешка.
Конечников извлек стопку толстую денег и отсчитал запрошенную сумму.
— Много даешь, — заметил фельдшер.
— За самогонку с Виктором сам расплатишься, — ответил Федор. — У меня своя торговля, у него своя.
— Ну, как скажешь, — ответил медик.
— Тому порадуешь, — ответил на недоумевающий взгляд брата Федор, когда они простились с крайне довольным медиком. — Давай, трогай.
Телега отъехала от амбулатории, направляясь проулками обратно к ярмарочной площади. Федор внимательно проследил, не наблюдает ли фельдшер за ними и даже проверился по эфиру, не было ли передачи со служебного переговорника. Все было чисто.
— Самое время навестить почту, — с усмешкой сказал Федор. — А перед тем в лавке кой-чего купить. Останови.
— Нашел время запасаться, — буркнул Виктор.
— Федь, а что за страсть вы таку в телегу положили? — поинтересовался дед. — Тяжеленная.
— После скажу, — ответил ему Конечников. — То очень хорошая будет штука.
— А коли нас с ней прихватят? — мрачно поинтересовался Виктор, — пока ты будешь шляться. Что я скажу? Что на дороге нашел?
— Ну, тогда сразу объезжай проулками площадь и становись с той стороны у почтового отделения.
Выражение лица Федора изменилось, став непреклонно-волевым, спокойным, слегка усталым.
Алешка, с испугом посмотрев на дядю, непроизвольно отодвинулся. Конечников скинул треух, пригладил волосы.
— Приехали, — сказал Виктор. — Ну, давай, братуха.
Федор распахнул тулуп и энергичной походкой уверенного в себе человека отправился к почтовой конторе. Он вошел в здание пункта связи, помещавшееся в типовом блок-модуле, таком же как и амбулатория и с порога крикнул:
— Дежурный! — Срочный межпланетный по военной связи. Бегом!
Ефрейтор, который поднял голову на шум, увидел орденскую планку и кобуру с пистолетом под расстегнутым тулупчиком местного производства. Погонов не было видно, а лицо связисту не запомнилось из-за низко надвинутой на глаза форменной кепи. Стандартное выражение наглого превосходства, столь характерное для обращения офицеров с нижними чинами отбило всякое разбираться с личностью требующего переговоров. Человек, не дожидаясь ответа, прошел в кабинку для переговоров и оттуда крикнул:
— Чего копаешься?!
Ефрейтор рассудил, что с посетителем лучше не связываться, благо без пароля тот не сможет выйти на автоматический коммутатор Сети. А офицер явно его знал, раз говорил и действовал так уверенно.
— Сей момент ваш бродь, — ответил он, включая аппаратуру.
Федор закрыл дверь и достал заранее приготовленную визитную карточку великой княжны. Нажал на кнопку вызова.
На экране высветилась заставка с просьбой ввести пароль. На долю секунды все замерло. Сердце Конечникова перестало биться… Но через мгновение, на медальоне Управителей вспыхнул маленький красный огонек, и на мониторе терминала выскочило сообщение, что связь установлена.
Сердце, словно компенсируя краткую остановку заколотилось так что Федор почувствовал, как дурнотный комок поднялся к горлу. Он тяжелыми, непослушными пальцами набрал номер.
Долю секунды устанавливалось соединение, потом еще минуту по берггласу голографического экрана плыли строчки: "Вызываю абонента". По истечении минуты загорелась другая надпись: "Вызов переадресован". Экран мигнул, и всю его плоскость заняло лицо Александры.
Изображение было немного искажено короткофокусной оптикой браслета связи. Сначала Федору показалось, что наследница раздета.
Конечников, не отрываясь, глядел на матовый глянец свежей, поразительно гладкой, словно полированной кожи девушки, ее плечи, точеную шею, копну слегка вьющихся волос цвета красной меди, освобожденных от сложной и строгой придворной прически.
Лицо девушки было освещено красно-оранжевым, закатным светом, играющим на завитках густых, блестящих волос, изгибах влажных, сочных губ и в глубоких, изумрудных омутах глаз.
За головой Александры виднелась сплошная масса темной, тропической листвы зимнего сада. Слышалось журчание воды и пение птиц. На лице Александры было спокойное, благостное выражение, в уголках губ пряталась улыбка.
На краткий миг, Крок забыл обо всем, кроме чудесной красоты девушки. Ему остро захотелось оказаться рядом с ней, в этом далеком саду, где под легким ветерком колышутся листья неведомых деревьев.
Увидев непонятного, странно одетого человека, княжна нахмурилась.
— Кто это? — недоуменно спросила она.
— Это я, Ваше Высочество. Капитан Федор Конечников. База Солейна. Группа конвойного сопровождения при 4 эскадре Его Величества князя — императора.
— А, Федор, — узнала его девушка. — Ну зачем ты так официально… Боже мой, что на тебе надето. Прямо пейзанин.
Александра рассмеялась своим чудесным серебристым смехом.
— Местная форма одежды, — сказал он наклоняя голову и усмехаясь, чтобы скрыть досаду и смущение.
— Подожди, — сказала она, ненадолго выскользнув из видимости. На экране мелькнули пойманные объективом кроны деревьев, облака в вечернем небе. Изображение мигнуло, и ракурс изменился. Пакадур понял, что Александра переключилась на камеру летающего робота.
Стало видно, что девушка сидит в плетеном кресле за легким столиком в саду. Наследница престола было одета в серебристое, явно очень дорогое платье, открывающее плечи и грудь, на шее сверкало алмазное колье. Помимо воли, Конечникову стало неловко оттого, девушка такая чистая, красивая и умиротворенная, а он пристает к ней со своими ничтожными, мелкими проблемами.
От сознания того, что он одет в грязный, засаленный комбинезон с чужого плеча и издающий потрясающее зловоние сыромятный тулуп, Федору захотелось провалиться сквозь землю. О том, кто такая княжна на самом деле, Фeдор старался не думать, чтобы не выдать себя.
— Ты откуда? — спросила она. — А впрочем, не говори. И так ясно. Амальгама.
— Так точно.
— Федор, это же я, — сказала княжна, и в ее словах проскользнули оттенки интонаций незабываемого, сводящего с ума голоса Дарьи Дреминой. — Как ты? Уже выздоровел?
— Почти, — ответил Конечников.
— А почему раньше не звонил?
— Неудобно было беспокоить.
— Федечка, ты просто невозможен, — ласково улыбнулась девушка. — А я вспоминала тебя, беспокоилась.
— Да вот, — вздохнул Федор. — Болван. Каюсь.
— А давай ко мне, — предложила княжна, поглядев на палку. — У меня медики тебя быстро на ноги поставят.
— Да я то в порядке, — вздохнул Конечников. — Деда болеет.
— Это который "академик" лесных наук? — улыбнулась девушка.
— Да… — помолчав, ответил Федор.
Ему ужасно не хотелось говорить заранее приготовленный текст.
— Не стесняйся, — сказала княжна, становясь серьезной и скучной. В голосе прорезались горькие нотки. — Наверное, за этим-то и вспомнил обо мне.
— Вы проницательны Ваше Высочество. У меня к Вам дело, перед которым все личное отходит на второй план.
Девушка поморщилась, но не стала его останавливать.
— Говори.
— Чуть больше 2 лет тому назад, эланский разведчик свободно приземлился на нашей планете. "Виркоко" убили жену моего брата и искалечили деда. Он впал в маразм и лишь недавно пришел в себя.
— Так бери всех, — улыбнулась княжна, — если в этом дело.
— Не только.
Выражение лица Александры снова стало серьезным.
— Что еще? — поинтересовалась она.
— За аптечку с бинтами, йодом и аспирином мой брат отдал кредитную карточку в десять тысяч рублей.
— Он что, тоже заболел? — поразилась наследница престола. — Такой дорогой медицины нет даже во дворце моего отца.
— Им никто не объяснил, что это такое. Карты меняли на ружья, топоры, гвозди, миски, нитки, консервы и куски гнилого брезента. В среднем на одну кредитную карту отпускали товара на 40–50 рублей.
Я составил списки местных, кто уже совершил такой обмен. Их больше 200 человек.
В глазах великой княжны вспыхнул огонь.
— Они пожалеют об этом, — почти выкрикнула Александра. — Для чего мы заботимся о людях? Чтобы на чужой беде наживались какие-то подонки?!
— Это еще не самое плохое, — продолжил Конечников. — Как ты думаешь, для чего аборигенам продали армейские ружья?
— Наверное, на медведей ходить или на волков? — беспомощно ответила девушка.
— Хуже, — мрачно ответил Федор. — Представь, — он как-то незаметно для себя снова перешел на ты, — простые, ничего не смыслящие в тонкостях улаживания конфликтов в цивилизованном мире мужики узнают, что их так надули. Что они сделают?
— Пойдут требовать карточки обратно… — недоуменно сказала девушка.
— А если их пошлют? — спросил Федор.
— Ну, наверное, драться будут, — неуверенно сказала княжна.
— А что такое драка в военном гарнизоне? Это для лесовиков продавец из лавки военторга — просто Коля или Вася, который их одурачил. А для роты охраны он — маркитант. И нападение на него, — это нападение на военнослужащего. А если на лавку, но и на военный объект. Что будут делать мужики, если их угостят дубинками, а то и стрельнут кого?
— Боже мой, — произнесла Александра. — Армейские ружья… Озлобленная толпа, вооруженная боевым оружием. Бунт по всем признакам. Когда начнется перестрелка, никто уже разбираться не будет.
— Это, конечно, крайний случай, — произнес Федор.
— Нет, так и будет… — сникая, сказала девушка. — А потом, они постараются, чтобы никто из ограбленных ими не выжил. Как мы дошли до такого…
— Куш в 2–3 миллиона рублей стоит маленького поселка лесных дикарей.
— Хорошо, что ты мне позвонил, — решительно сказала наследница престола, обретая знакомое Федору непреклонно-твердое выражение. — Завтра же у тебя будет мой поверенный и два, нет три взвода имперских гвардейцев. Я прошу тебя любой ценой предотвратить бойню. У поверенного будут особые полномочия… Они пожалеют, что решились на такое…
"Дежурный! Не спать!", — бросил Федор, выходя из почты.
Дойдя до середины двора, Конечников резко обернулся. В окне белело лицо лицо связиста-ефрейтора. Конечников показал кулак. Дежурный исчез.
— Поехали, — бросил Федор, падая в телегу. Его ноги отказывались идти.
— Все путем? — надеждой спросил Виктор.
— Если она не обманула, то да, — ответил Конечников.
— А кто? — спросил Алешка.
— Много будешь знать, скоро состаришься, — сказал мальчику его отец, хлопая вожжам по крупу сохатого.
Пацан счел за лучшее воздержаться от дальнейших расспросов.
Мужчины долгое время ехали молча. Виктор опять курил сигарету за сигаретой, Алешка дулся, дед, видя состояние взрослых внуков, давил в себе любопытство. Телега рывками, в такт шагам лося, двигалась лесной дорогой, покачиваясь на неровностях.
— Что это за ярмарка такая? — ворчливо сказал дед. — Приехали-уехали. Ничего не купили, только скотину зря мучили.
— Купили, деда, купили, — успокоил его Федор. — Что надо — купили. Сейчас остановимся, попробуем обновки.
— Правда? — загорелся маленький Алешка.
— Цыц, малой, — остудил его пыл Виктор. — Твой нумер шашнадцатый.
— Ладно тебе, ребенка тиранить, — отреагировал дед.
— Молчи, деда от греха, — предупредил его Виктор. — Придет время, и табе откроем.
— Где ты говору поселкового набрался, — парировал дед. — Ведь умел правильно говорить.
— А у поселке все так говорят, — сказал Виктор. — Мне надо же с людями общатца и с Томой.
— Вот именно, что с Томой. Как спутался с ней, так и совсем омужичился — раздраженно сказал дед.
— А ты деда Алену мне оживи… — горько произнес Виктор. — Или не болтай зря.
— Хорош между собой лаяться. Проблем выше крыши, — оборвал брата Конечников. — Съезжай с дороги.
Виктор послушно повернул телегу в лес. Кривая таратайка захромала по кочкам. Мужчины, чтобы помочь лосю спрыгнули. Это сделал даже Федор, но тут же пожалел об этом. Ноги тут же дали знать о себе болью, к которой Конечников стал уже понемногу привыкать.
Федор побрел за дедом и племянником, которые резво зашагали по колдобинам, перешагивая через кусты и потоптанный лосем бурьян. Виктор правил, широко шагая рядом с телегой, оглядываясь назад и тут же поворачиваясь к сохатому, чтобы не получить невзначай копытом.
Отъехав метров сто, он остановился, глядя, как Фeдор ковыляет, тяжело опираясь на палку.
— Добрел? — поинтересовался Виктор. — А заболять ходилки, чего делать будем? Кто тебя просил? Ерой, голова с дырой.
— Эй, Федечка, — покачал головой дед. — А ведь еще совсем молодой.
— Ничего, все образуется, — отмахнулся Федор. — Живы будем — не помрем.
— Ничего местечко? — спросил Виктор.
— Нормально, народ на ярмарке. А те, кто услышит, вряд-ли чего поймут. Только зверя привяжи покрепче. А то пешком домой пойдем.
Место действительно было подходящим. Впереди, метрах в 30–40 расположилось лесное озеро с темной, как стекло водой. Подходы к озеру были окружены топью, поросшей серой, неживой осокой. В полосе разлива, стояли мертвые, выбеленные дождями и снегом остовы деревьев, с которых ветра посрывали хрупкую кору.
Федор решительно извлек из мешка автомат.
— Ну что мужики, начнем… — предложил он, беря элегантную железяку в руки. — Краткий курс обращения с современным оружием.
Итак, скорострельное штурмовое ружье Горелова М-21/10, называемая также по старинной традиции автоматом.
Калибр 10 мм, стреляет круглыми пулями или короткими стрелками, которые помещаются в магазине-контейнере. Стрелок в магазин входит до 200, пуль до 1000. Огонь ведется одиночными, очередями по 3, 5, 10, 15, 20, 50 выстрелов и непрерывно.
Скорострельность устанавливается от 300 выстрелов в минуту до 3000. Скорость полета пуль регулируется от 500 до 7500 метров в секунду.
Штурмовое ружье наводится на цель по открытому секторному прицелу, как у обычного ружья, лазерному целеуказателю или прицельному монитору. Монитор работает в 4 диапазонах: ультрафиолетовом, видимом, инфракрасном и субмиллиметровом. Есть режим захвата цели, наведение подстраивается в пределах поля экрана монитора, поправка на ветер, атмосферное давление и другие воздействия внешней среды выставляется автоматически. Дальность поражения цели зависит от комплекса факторов, и выводится на дисплей.
Компьютер штурмового ружья может автоматически изменять параметры обзора и стрельбы для наилучшего наблюдения и поражения цели. Отдача, как и в любом другом массометном оружии на нереактивной тяге отсутствует. Говоря по-простому — промахнуться невозможно и стрелять может даже ребенок.
Виктор ошалело посмотрел на деда. Половины из того, что сказал брат, он попросту не понял. Зато Алешка загорелся при виде новой игрушки.
— Ну чего? — спросил Конечников. — Кто храбрый?
— Я! — подался вперед племянник. — Дай мне стрельнуть, дядя Федя.
— Мал еще, — осадил сына Виктор.
— Да ладно, пусть попробует, — предложил Федор. — Справится. Это просто.
— Ну ладно, — согласился Виктор.
— А сам чего? — поинтересовался Федор. — Так и будешь стоять, глазами хлопать?
— Мудрено как-то… — Виктор поскреб затылок в задумчивости.
— Н у чего? — возразил Конечников. — Привыкай. Бери, он не кусается.
Виктор со вздохом вытащил второй автомат.
— А ты дед чего стоишь? — поинтересовался Федор. — Давай тоже бери оружие.
— Нет Федечка… — тяжело вздохнув, сказал дед. — Не знаю, зачем ты эту страсть прикупил, но я к ней не прикоснусь.
— А затем, дед, что ночью нас могут убивать прийтить, — отвернувшись в сторону, бросил Виктор. — Тут космонауты каверзу выдумали, как всех нас погубить и денежки наши забрать.
— Какие денежки? — не понял дед.
— А те карточки, которы нам дали, оказывается десять тыщ рублев стоять.
— Это за что же нам всем такое богатство? — поразился дед Арсений. — Эти карточки всем раздали. И женкам и деткам и старикам вроде меня. За что нам такая милость?
— Это за то, что деды наши в Хованке гнили, — с твердой уверенностью в голосе ответил Виктор. — Чтобы дети наши в школе могли учиться и в люди выбиться. Чтобы мы дома построили, чтобы у нас достаток в семьях был. А энти гады решили разжиться за наш счет.
— Верно, говорили про это, когда давали. Дескать, на хозяйство, — подивился дед. — Все так и поняли, рублей по 30–50… Но чтобы столько… Добрый человек князь-император должно быть… Как же нам теперь то быть? До Бога высоко, до князя-императора далеко.
— Сегодня Федька ходил жалобу подавать, — в голосе Виктора прорезались тонки удивления и искреннего уважения к брату. — Самой дочке князя — амператора.
— Вот как, — поразился дед. — А мы "Федька", "Федька". Большим человеком стал мой внук, Федор Андреевич.
— А чтобы не свернули нам головы, надо немного продержаться, — продолжил Виктор.
— Эх, — с горечью сказал дед. — Обидно. Тати эланские нас жгли и стреляли — это понятно, враги. Но чтобы свои… Ждали мы освободителей, а пришли разбойники черные. Сначала прикладами на работу гнали, когда нужно было им блокгаузы строить, глумились, за людей не считали. А теперь оказывается, что ограбили нас. Всем расскажу про обиду, которую нам учинили.
По морщинистой, дряблой щеке деда Арсения пробежала мутная старческая слеза.
— А вот этого и не надо бы. Пока…, — отозвался Федор. — Мужики поднимутся… Тут их и перестреляют, разбираться не станут. Вам и ружья продали, чтобы было с чем в факторию прийти… И денег не вернете, и сами ни за хрен погибнете.
— Верно говоришь, Федечка, — ответил дед, посмотрел на Алешку и отвернулся, стирая слезы с глаз. — Только когда княжеская дочка соберется помочь? Нас к тому времени и в живых то уже не будет.
— Экий ты право же деда стал слезливый. Мальца пугаешь, — сказал Федор. — К утру обещала подмогу прислать и поверенного, чтобы разобрался по справедливости.
— Правда? — обрадовался старик. — Тогда — доживем.
— Все будет путем, — ответил Федор. — Ночью поселковые, глядишь, и не сунутся. Но подстраховаться не мешает.
Виктор с надеждой взглянул на брата, без слов спрашивая, верно ли то, что он говорит. Федор, поймав его взгляд, кивнул.
— Бери автомат, деда, — сказал Виктор. — Учиться оно никогда не поздно.
— Да сложно это для меня, — сказал старик. — Я лучше дробовичком. Им сподручнее.
— Не дрефь, — ободряюще сказал пакадур. — Не боги горшки обжигают.
Конечников изрядно помучился, прежде чем дед и брат научились готовить к бою автоматы, снаряжать магазины и пользоваться прицельным монитором.
Зато маленький племянник Федора с острым, живым умом, незамутненным готовыми схемами, буквально с первого раза понял, какие манипуляции нужно производить с оружием, подсмотрев их из под руки Конечникова.
Стрельба по неподвижной мишени тоже получилась у Алешки неплохо. Устойчиво держать тяжелый автомат с полным магазином у ребенка не хватало силенок, но с упора оружие в руках мальчишки уверенно срезало несколько мертвых, гнилых стволов, торчащих из воды.
Оставшуюся часть пути ехали молча, лишь изредка перекидываясь короткими фразами.
Хитрый Алешка держал руку в мешке, не в силах оторваться от металла оружия.
Он, было, попытался выразить восторг по поводу мишеней, разлетающихся в сотне метров от него под ударами пуль, но Виктор так зыркнул на него, что мальчик счел за лучшее оставить свои впечатления для более благодарных слушателей.
Федор молчал по другой причине. В голове у него крутились мысли по поводу того, как расставить свои силы для отражения атаки.
В голове возникали картинки. Тяжелая боевая машина, кренясь на виражах, приближается к хутору. Вот глайдер с нападающими выходит из расщелины просеки… "Или они предпочтут лететь выше деревьев — заметнее, но гораздо безопасней?" — продолжил размышления пакадур. Картинка изменилась — бронированный аппарат стал делать круги над темными домами, ощупывая местность инфракрасными прожекторами и настороженно рассматривая в оружейные прицелы…
То, что в нем сидят полные валенки дела не меняет.
"Что дальше?" — мучительно размышлял Конечников. — "Как они поступят дальше? Вдруг эти лохи просто издалека рассобачат весь хутор пушками и ракетами?"
— У поселковых космонавтов, какие глайдеры? — спросил Федор. — "Ашки" или "Вешки".
— Ась? — не понял брат. — Маленькие лодейки?
— Да. Атмосферные или для вакуума? — продолжил уточнять Конечников. — Одна дверь сзади или две по бокам?
— По бокам, пожалуй, будеть, — почесав затылок, ответил брат. — Уверх понимаются, как крылушки у птахи.
— Ясно, — ответил Федор.
Картинка прояснилась. Атмосферный глайдер, парит над лугом. Из распахнутых дверных проемов торчат стволы ружей, готовые открыть огонь. На носу аппарата хищно рыскает короткий, толстый, словно бревно, ствол скорострельной пушки. У контейнеров с управляемыми ракетами открыты люки. Тупоносые реактивные снаряды решительно и злобно смотрят на на белый свет из коротких труб пусковых установок, готовые сорваться в первый и последний полет к незнакомой, но заранее ненавидимой цели.
"Нет, пожалуй, они не станут тупо обстреливать постройки. Шумно это. Да и они не полные отморозки, чтобы использовать скорострельную пушку, трассы которой видны за десятки километров" — решил пакадур. — "Но где они высадятся?" — задумался Конечников.
Федор представил себе дорогу, дугой проходящую через плешь в сплошном лесном массиве и ответвление от нее к горным кряжам с торчащим конусом потухшего вулкана — горе Хованка.
В метрах ста от развилки, дорога на гору проходит через их хутор, огибая конечниковские огороды. Первым на ее пути был дом давно умершей бабы Дуни, потом древнего деда, которого Федор почти не помнил, лишь после этого приближаясь ко двору Конечниковых. Потом дорога становилась едва намеченной, заросшей травой и мелким кустарником, уходя в лес.
"Как бы я сам атаковал при такой диспозиции?" — подумал Конечников. — "Главное — не дать уйти в лес. В глайдере 9 мест, включая пилота, а значит, пеших нападающих не будет больше 7 человек. Нужно отсечь пути отхода, поэтому я бы спустил на веревке по стрелку с каждой стороны, а остальной группой вошел бы на двор и под каким-нибудь предлогом выманил жертву из дому. Глайдер оставил бы кружить над хутором, обеспечивая прикрытие с воздуха. Или чтобы не поднимать тревогу раньше времени, посадил бы его на лосиный выгон перед дорогой, благо там уже стоят скирды сена, среди которых можно затеряться".
Федор вдруг почувствовал раздражение. Вдруг налетчики просто расстреляют подворье из пушки или пустят пару ракет, как только убедятся, что хозяева дома.
— Витька сколько ты говорил, будет наших? — спросил Конечников.
— Трое, — ответил брат.
Конечников чуть не выругался с досады.
"И это против семерых, поддерживаемых с воздуха", — подумал он. — "Вооруженная до зубов пташка способна перемолоть не один десяток пеших противников, если только те не призовут на помощь темноту ночи, родной лес, мужицкую смекалку и хитрость прирожденных охотников".
— Стрелять умеют?
— Спрашиваешь, — усмехнулся Виктор. — Всех положим. Пусть только покажутся.
— Вот этого бы не надо… Чем меньше постреляем, тем проще будет потом…… Ладно, — наконец решился Федор. — Действовать будем так…
Конец 19 главы.
Яркий, угловатый осколок Крионы стоял в чистом, холодном небе. Словно помогая Федору, облака разошлись. Для ночного зрения наступил ярчайший полдень, когда света было достаточно, что бы разглядеть малейшую травинку и каждую ветку на холодных, стылых деревьях.
После криков и причитаний, Тамара согласилась переночевать в старом, пустом доме давно умершей бабы Евдокии. Николенька, подначенный мачехой орал как резаный, Дуняша дулась и делала все назло, поразительно медленно и неуклюже.
Алешка, которого мужчины признали за взрослого, снисходительно ухмылялся. А подогревало его уверенность настоящее оружие, которое выдал ему отец — маленький эланский пистолет, подаренный когда-то Дарьей Дреминой Федору. Еще его грело то, что он целую ночь будет вместе с дедом стоять на посту, охраняя женщин и дом.
Переезд был похож на маленькое переселение народов. По двору носился Крайт, заливаясь негодующим лаем, выла Тома, припадая к стенам, хватая вещи и тут же ставя их на место.
Дуня казнила мужчин сердитыми взглядами.
Ревел Никола, умышленно спотыкаясь на ровном месте и ударяясь то об косяк, то об угол стола, то просто со всей дури налетая на препятствие.
Дед не вынес этого содома и ушел к себе, а братья, вынужденные руководить бастующими домашними, остались получать свою порцию неудовольствия.
Виктор орал на дочь, обзывая ее "бестолковой кобылой", периодически встряхивал жену, давал подзатыльники младшему, поднимая его на ноги и поминая при этом всех чертей.
Федор, на правах инвалида, слонялся по двору, пряча штурмовое ружье под тулупчиком и зорко поглядывая по сторонам. Он тихонько посмеивался над домашним содомом, стараясь, чтобы этого не видели Тома или Виктор.
— Ну вот, в кого тако вот ростеть убоище, — в конец измученный наведением порядка в семействе, спросил Виктор, имея в виду "маленького изверга" Николеньку.
— Да есть в кого, — с улыбкой, ответил Федор. — Помнишь, как я тебя на Хованку тащил?
— Не не помню, — признался брат. — А что было — то?
— Да вот Николка, вылитый ты.
— Да не, быть того не могеть… — отмахнулся Виктор.
— У деда спроси как нибудь. Как я тебя за воротник с земли поднимал.
— Не, не могеть такого быть, — ответил брат, — скажешь тоже…
Постепенно все баулы были перенесены, дети переправлены, Тома, наконец, оторвана от любимых лавок и фикусов.
Окна в старом доме Евдокии изнутри были закрыты щитами и заткнуты тряпками, на тот случай, если кому-то приспичит зажечь огонь. Были включены старинные, найденные как-то на чердаке обогреватели, которые, несмотря на древность исправно заработали, лишь стоило заменить микросотовые батареи. Томе был дан строгий наказ сидеть тихо, как мышь, но еще долго из-за двери доносились бабские причитания и вторивший им голосок мальчишки.
Когда все, наконец, затихло, Федор пошел проверить посты. Виктор еще днем договорился с мужиками. Те взяв ружья и запас еды с заходом светила засели на подступах к хутору Выселки.
Конечников шел, хоронясь по кустам, и стараясь держаться в тени на открытых пространствах.
Пост Пашки Колядкина находился у дороги.
Федор, который вынырнул из кустов, был встречен окриком "Стой" и направленным в живот столом.
— Хоть бы ты форму свою космонаутскую снял, — облегченно сказал Пашка. — А то ведь пальнул бы, не разобравшись.
Паша, ровесник Федора, последовательно прошедшел стадии трансформации обычного человека: мальчишки, парня и наконец, взрослого, грузного дядьки, отягощенного не слишком удачной жизнью, тяжелой работой и прожитыми годами.
Мужик стоял у дерева, завернутый в похожий на саван драный термический балахон, из старых дедовских запасов на чердаке. Древнее одеяние одновременно и согревало и затрудняло обнаружение человека инфракрасными датчиками.
— Это хорошо, что не спишь, — ответил Федор, подходя ближе.
— Уснешь тут, — усмехнулся Колядкин. — Такой ор твои подняли. В фактории, небось, слышно было.
— Бабы и дети — страшное дело, — признал Фeдор. — С ними свяжешься — горя хлебнешь.
— Эт точно, — сказал Паша. — Сам, поди, теперь жалеешь.
— Чего? — не понял Федор.
— Рассказал мне Виктор… — многозначительно сказал мужик.
— Что? — насторожился Федор.
— Про тетку — повариху.
— И что он рассказал?
— Да ты не прикидывайся, — улыбнулся Паша. — Оно дело такое, житейское. Только не пойму, что в поселке баб мало тебе? Али брезговаешь таперича нашими тетками?
— А что тебе Витька рассказал? — поинтересовался Конечников.
— Ну, дескать, полюбовницу в поселке завел. С интендантом сцепился, который допрежь тебя у ентой тетки был. Глаз яму подбил, два зуба вышиб.
— А… — сказал, чувствуя облечение, Федор. — Приукрасил брательник маленько.
— Но все равно, герой, — ответил Павел. — Одобряю. Так им космонаутам проклятым.
— Так я же сам космонавт, — возразил Федор.
— Ты, хоть и космонаут, но нашенскай, — сказал мужик. — А за нашенских я этим пришлым глотку порву. Было бы за что.
— А не боязно? — спросил Конечников. — С ружьем ведь. А пальнуть придется? Или в тебя пальнут.
— А чего мне бояться? — улыбнулся мужик. — Ты ведь не простой космонаут, а вроде старшой. Старшей, чем тутошние ахфицеры: камандандт и главный постройщик. Ты за все и ответишь.
— Отвечу, коли придется, — согласился Федор. — Ну, а всеже зачем? По какой причине?
— Была бы стояща причина, пошел бы с мужиками поселковых космонаутов душить. Тятьке мому, так ружейной прикладой по голове дали, что он год после болел и помер, — произнес Павел, стиснув от гнева пудовые кулаки. — А тут свому подмогнуть. Тем более ты за ценой не постоял: пятьдесят целковых кладешь за помоч. Это ж год жить можно семье.
— Ну, деньги дело наживное. На такой случай жалеть не следует, — сказал Конечников. — Ты мне поможешь, я тебе.
Федор удивился, но не подал виду. Обычно прижимистый, Виктор тут не поскупился.
— Эт точно, — подтвердил мужик.
— Задачу помнишь? — поинтересовался Конечников.
— Помню, как же. Смотреть за дорогой, за воздухом, ждать сигналу.
— А еще?
— Скрытно сидеть, без сигналу в сражению не вступать, противника пропущать или отходить тихо.
— Хорошо, — сказал Федор. — Какие сигналы у нас условлены?
— Вижу противника — волчий вой с подвыванием, — сказал мужик. — Огонь — как филин ореть. Ко мне — как выпь кличет. Но энто твой сигнал.
— Молодец, — похвалил Конечников. — Куда двигаться знаешь?
— А то, — ответил Павел.
— Еще какие сигналы?
— Ежели у дома будет что-то вроде молнии полыхнеть, бежать на подмогу, но розумно, не очертя голову, перебежками. Перед тем правда условлено, что свист будеть, чтобы глаза оборонить.
— А очки на что? — спросил Федор.
— Да ни пса в них не видно, — ответил мужик.
— А еще о чем у нас договорено?
— У всех наших будеть бела тряпица на левом рукаве повязана.
— А зачем? — спросил Федор.
— Зочем, зочем? — усмехнулся мужик. — Мы в потьмах видим, а оне нет. Чтобы своих не пострелять.
— То-то же ты меня чуть не грохнул, — усмехнулся Конечников.
— Энто я по-привычке, — виновато усмехаясь сказал мужик. — Уж шибко эту одежу космонаутску я ненавижу.
— Дай — ка свое ружье, — попросил Федор.
— А тебе на што? — удивился мужик. — У тебя же их два. Ружьецо на плече и на поясе маленькай шпалер как яго там, — кабуре.
— Показать кой — чего хочу, — объяснил Конечников.
— А, тады ладноть, — сказал Паша, протягивая оружие.
Федор взял армейскую "полтину" в руки. Легким, сотнями повторений отработанным движением, он опустил и зафиксировал крышку прицельного монитора.
— Ты чего сделал-то? — не понял мужик.
— "Полтинка", она тоже хорошее оружие, если уметь правильно пользоваться, — пояснил Федор. — Смотришь в экран и целишься. Дождь, туман, темнота — не помеха.
— Ишь ты, — поразился Павел. — Ярко только слишком. Глазам больно.
— Вот тут устанавливаешь яркость, — пояснил Федор, вращая рычажок.
Но экран продолжал слепить, слово прожектор.
— Ха, какой умнай, — усмехнулся мужик. — Крутили, вертели, только без толку. Витька твой все надписи прочитал. Только ничего не работает.
— А мы сейчас поправим, — сказал Федор, набирая комбинацию цифр на клавиатуре под дисплеем. — Тут код введен. Защита от дурака. По умолчанию 4 нуля.
Оружие пискнуло.
— Ибическа сила, — поразился мужик.
— А вот теперь можно и яркость установить, и скорость, — сказал Конечников. — А еще, если в контейнер пулек насыпать, можно как из дробовика стрелять. Полный магазин — 40 выстрелов. Вот здесь регулируется угол рассеяния. Хочешь пучком пули пусти, хочешь снопом, хочешь по горизонтали или вертикали. Тут вот крути, а на экране видно, куда пули попадут. Слишком большую скорость не задавай. 400 метров сегодня вполне достаточно.
— Ну ты и спец, — поразился мужик. — Недаром столько лет космонаутствовал.
— Я тебе магазин с пулями фабричными притащил, — сказал Федор. — Мог бы и по два взять, но уж больно они тяжелые. Не с моей ногой носить.
Конечников снял со спины рюкзак и достал снаряженный контейнер из двух, что лежали там.
— Тяжелый, зараза, — прокомментировал Колядкин. — Спасибо, Синоптик.
— Пять килограмм — тысяча пулек.
— А второй кому? — поинтересовался Павел.
— Колбасыру. Ему же тоже надо.
— А чего не сказали нам гады, что можно так изделать? — поразился мужик. — Чтой, жалко им было?
— Скоро узнаешь, — ответил Федор. — Скоро все все узнают. Ладно, я на другой пост пойду. Посмотрю, как там Колбасыр стоит.
Федор повернулся и двинулся в чащу.
— Чего мы узнаем — то, Андреич? — крикнул в спину Конечникову мужик.
— Если утром большой корабль прилетит, не пугайся. Это наши. С глайдерами поселковыми не спутай, — ломясь сквозь кусты, бросил Федор напоследок, оставив мужика в глубоком недоумении.
Дом старого Пантелея, старый, скособоченный с развалившейся крышей был выбран в качестве главного наблюдательного пункта. Он стоял на отшибе, там, где дорога делала петлю. С чердака дом и подворье Конечниковых и Евдокии были видны как на ладони. Крыша обеспечивала надежную защиту от инфракрасных сканеров, а широкие дыры давали хороший обзор.
Время тянулось медленно. В тени остатков крыши, закутавшись в термический балахон, сладко спал Алешка.
Федор с стариком Арсением, тоже были одеты в балахоны и оттого походили на привидения. Дед с внуком напряженно наблюдали за окресностями, глядя каждый в свою сторону.
Кроку очень хотелось курить, но он не хотел подавать дурного примера остальным. Вдруг он увидел у восточной опушки, там, где находился пост Колбасыра, вспыхивающий огонек самокрутки. Мужик втихую курил, коротая бессонную ночь.
— Деда, — тихонько позвал Федор деда Арсения. — Иди сюда.
— Чего, Федечка, — отозвался старик, тихонько смещаясь к внуку.
— Хочешь посмотреть как Колбасыр шмалит?
— Давай.
Федор показал ему экран своего автомата, где увеличенный оптикой располагался Миша Харитонов по кличке "Колбасыр". Инфракрасная камера позволяла рассмотреть мужика во всех подробностях. Уголек самокрутки вспыхивал ярко-оранжевым маяком в сине-сером мире.
— А отчего так странно видно? — удивился дед. — Все синее, да зеленое.
— Так нас могут видеть сейчас те, кто должен прийти.
— Вот озорник, Мишка, — укоризненно сказал дед. — А ежели углядят?!
Но Колбасыр затушил окурок и запахнулся в балахон, сливаясь с окружающим фоном.
На руке Федора едва слышно попискивал "Куппермайн", словно спрашивая владельца, как долго ещe будет продолжаться ожидание. Цифры на табло приближались в 4 часам утра. Конечников подумал, что незваные гости уже вряд-ли прилетят и решил на всякий случай обойти посты. Вдруг у их "друзей" из фактории предусмотрен другой план, и они вопреки обыкновению решили атаковать с земли.
Только Федор решил выйти из укрытия, как на развалившейся трубе вдруг возникла призрачная женская фигура и показала пальцем в сторону Хованки.
Конечников повернулся к горе и увидел в лучах заходящей Крионы приближающийся глайдер.
Федор почувствовал, как в груди гулко заколотилось сердце, а по спине побежали струйки пота.
22 Апреля 10564 по н.с. 19 ч.42 мин. Единого времени. Искусственная реальность "Мир небесных грез".
— Неплохо ему помогали, — заметил Управитель. — Даже завидно.
— Она действительно любила его, — грустно сказала Рогнеда.
— Отчего кому-то так везет? — задал риторический вопрос Живой Бог.
— Парадокс, правда? — заметила девушка. — Поставщик влюбленных дур для гурманов из Совета Управителей, оказывается не в состоянии сделать двуногое изделие, которое его бы полностью удовлетворило.
— Принцесса, не нарывайся, — посоветовал ей мужчина.
— Молчу, мой господин и повелитель, — иронически ответила Рогнеда.
— Я вот не могу другого понять, — перешел в атаку Живой Бог, — ты ведь с ним общалась довольно плотно. Неужели ты не смогла обнаружить присутствия духа рядом с Колываном?
— Не смогла, — отрезала девушка. — Не забывай, что все описываемое происходит очень и очень давно. Мы не обладали тогда и десятой долей тех знаний и умений.
— Ну как же, — возразил Управитель. — Мы добивались впечатляющих результатов.
— При помощи чипов прямого программирования и гипноинъекторов, — заметила девушка. — С людьми которые в психическом развитии стояли гораздо ниже, чем даже доисторические люди двадцатого века. А тут нам противостояла женщина эпохи джихана цареградского, к тому же неизвестно сколько болтавшаяся и неведомо чему научившаяся в астрале.
— Скажи проще, поднаторевшая в психических штучках, влюбленная сука, которая поставила целью спасти своего мужичонка любой ценой. Перед такой женщиной и океан расступится, и адский огонь потухнет… — Управитель вздохнул, покачал головой и сухо сказал: — Мне пора… Дела ждут.
— Пока, — бесцветным голосом ответила девушка.
Живой Бог тяжело поднялся и зашагал с горы по каменистому склону к звездолету, который услужливо возник в сотне метров от павильона.
— Такой большой, а в сказки веришь, — удовлетворенно заметила девушка.
Она тут же подавила свое краткое торжество и отправилась заниматься в гимнастическом зале.
Выполнив минимальный комплекс упражнений, Живая Богиня приняла душ, устроилась в кровати и продолжила чтение. Управительнице было интересно, как закончит Колыван описание этого приключения на родной планете.
Антигравитационная машина подкрадываясь с неожиданного направления, бесшумно паря на высоте 50–60 метров. Покажись пакадур на открытом пространстве, его бы тут же обнаружили и расстреляли. "Спасибо, Лара", — подумал Конечников.
Федор подтолкнул деда, указывая на пришельцев. Старик завыл. Голос старика был еще слаб, оттого волк получился совсем старый. Залаял Крайт. Было слышно, как собака носится за изгородью, бренча цепью и мягко ступая тяжелыми лапами.
Глайдер осторожно облетел хутор и бесшумно приземлился прямо на дороге в ста метрах от дома Конечниковых, прямо у халупы Евдокии.
Федору стала понятна логика этих людей. Дорога отчетливо просматривалась в инфракрасных лучах. Сев на укатанную колесами и утрамбованную сотнями ног поверхность, глайдер не рисковал свалиться в какую-нибудь яму или топь. Идти по ровной дороге, — удобнее, чем по изобилующей холмиками и канавками целине.
Федор бесшумно соскользнул по заранее привязанной веревке, заняв условленную позицию за воротами. Возбуждение придало сил, заставив забыть о боли в ногах.
Где-то глубоко внутри льдинкой стыла тревога, — если бы налетчики догадаются обшаривать постройки, они непременно найдут Тому с детьми.
Витьке с Генкой, который дежурят у дома, придется принимать бой, исход которого был совершенно неясен, ввиду неудачной для поселян позиции. Незваные гости спутали все планы обороны, приземлившись вне сектора обстрела восточного поста.
Некоторое время ничего не происходило. Очевидно, нападающие наблюдали. Собака успокоилась, лишь изредка дежурно взлаивала, на слабые звуки доносящиеся из темноты.
Из аппарата вышли шестеро человек с оружием. Мониторы прицелов полностью демаскировали группу.
Гарнизонные увальни надели броники и тактические шлемы, прикрыли защитой руки и руки. От этогоо двигались "космонауты" неуклюже и тяжело, как выряженные медведями клоуны на утреннике в гарнизонном детском саду. Седьмой участник вылазки остался в кабине, прощупывая пространство бортовой пушкой.
Федор занял приготовленную позицию.
Нападающие отошли метров на 50 от глайдера, шагая по дороге, вместо того, чтобы двигаться напрямую, подойдя к месту дислокации Федора и деда.
Рисковать дальше было нельзя. Теперь Паша, вздумай он вмешаться, зацепил бы самого Федора.
Конечников хотел дать сигнал, но вдруг с ужасом осознал, что от волнения забыл, как нужно кричать. В голове за долю секунды пролетели: страх, осознание своей глупости и самонадеянности, тревога, беспокойство за доверившихся ему людей и сотни, крепких задним умом, мыслей о том, как надо все было организовать. Особенно резануло понимание того, что трухлявые бревна не помеха для пуль, а он позволил мальцу пойти вместе с ними.
"Эх, рации бы всем", — пройдя через фильтр мозга, осело в сознании Федора.
Он отыскал белеющее в чердачном окне лицо старика и махнул рукой, показывая, — нужно подать голос. И к облегчению Конечникова, дед издал протяжный крик филина.
Снова недоумевающе залаял Крайт, не понимая, что за игру затеяли хозяева. Нападающие испуганно присели. Пушка глайдера усиленно заходила из стороны сторону и вдруг замерла.
Посреди собачьей фразы о том, что думает честный сторожевой пес об непонятных звуке, донесшемся из старого дома, прошелестел заряд, выпущенный из старого дробовика. Почти неслышный в мощном, звонком лае раздался приглушенный удар. Стекла кабины забрызгало чем-то темным, голова стрелка в кабине исчезла.
Федор с досадой подумал, что ему придется объяснять "немотивированное убийство" члена группы вторжения, еще не обнаружившей агрессивных намерений. Однако, он прекрасно понимал, что сделано все правильно — огневая поддержка скорострельной пушки глайдера, решила бы исход схватки в несколько секунд.
Конечников погрозил кулаком в сторону заброшенного дома, адресуя жест Виктору.
— Что это было? — спросил вдруг один из нежданных гостей.
Слова отчетливо раздались в морозном воздухе. Федор по голосу догадался, что это продавец из лавки. Конечников отметил его среди прочих, как первого кандидата на пулю.
— Хрен его знает — отозвался второй. — Может ветер. Может, филин пролетел.
— Какого черта мы сюда приперлись? — заканючил третий налетчик. — Нужно было просто дать разок из "тамбовки".
— А ты знаешь, дома ли он? Действовать надо наверняка, — важным, привыкшим указывать голосом сказал второй. — Давайте быстрей. Нам все спишут, если чисто все сделаем.
— Да ладно, — оборвал их продавец из лавки. — Небось, хмырю и дела нет, жрет и срет, баб жучит и самогонку хлещет. А тут грохнем его, — следствие будет.
— Тебе же говорят, что искать будут для вида, — с усмешкой сказал второй. — Тебе может еще на эланском повторить?
При этом налетчик, для убедительности, приподнял ствол своего ружья.
Федор вдруг узнал характерный силуэт "тромбо", эланского малокалиберного автомата.
— Нет, это он приходил, — вступил в разговор замыкающий. — Мне дежурный точно приметы описал. Нет такого офицера у нас в гарнизоне.
— Да твой дежурный баба в штанах. Чуть крикни посильней, глазки закатит. А как кулаком по столу — так он и обделается. Скажи по совести, может такая кисейная барышня толком что-нибудь увидеть и запомнить?
— А вы не пробовали у наших офицеров осторожно вызнать? — спросил второго замыкающий.
— А может сразу же с повинной явиться?
— Да чего вы ссоритесь, — оборвал их доселе молчащий член группы. — Этот Конечников давно уже как кость в горле. Сделаем дело, и все путем. Опус потом подтвердит, что видел эланцев.
— Опус — это кто? — спросил замыкающий.
— Не твое свинячье дело, — отрезал второй. — И хорош трепаться.
— Ладно, — согласился продавец из лавки. — Сейчас хозяева повыскакивают. Вон собака как надрывается.
— А нельзя не заходить во двор? — поинтересовался третий. — Укусит еще.
— Дурак ты, Тема, — сказал продавец. — Валенок. В броне, а боишься.
— А за ногу тяпнет? А хозяин шмальнет?
— Отставить вопросы! — привычным к командам голосом приказал замыкающий группу.
"У них эланские пушки" — с облегчением понял Федор. — "Умно задумано. Однако при разборе дела сразу будет ясно… Преступное намерение — налицо. Хоть их всех перестреляй, ничего за это не будет".
Конечников махнул рукой, кричать — означало заранее обнаружить себя. Виктор, который внимательно следил за братом, поднял по его команде ствол, изготовившись к стрельбе.
Федор выбрал грузного продавца, нажал на гашетку, совершенно некстати подумав, что парень из лавки может и останется жить, но сидеть ему будет не на чем. Пуля с хрустом воткнулась в пришельца. Продавец из лавки рухнул на землю, вопя от боли и ужаса во всю мощь крепких легких.
Через мгновение это был уже дуэт. Замыкающий, несмотря на начальственные замашки, со своей задачей наведения паники справился не хуже простого маркитанта.
Налетчики со страху забыли азы огневого боя и сбились в кучу, обшаривая стволами окрестность. Ничего не изменилось в ночи. Также угрюмо чернела стена леса, да кривились ветхие, давно брошенные домишки… Стрелять было не в кого.
Горе-диверсанты присели на корточки, затравленно озираясь. В их сценарии такого явно не было.
Не было орущих раненых, не было безжалостных, не знающих промаха невидимых стрелков.
Нападающие даже не могли оказать помощь раненым, и переливы дуэта исполняющего песню запредельной муки, переходили в хрип и сдавленное мычание, еще больше мешая принять разумное решение. Действовать нужно было быстро. Эти двое истекали кровью и могли умереть от болевого шока.
— Тарас, включи прожектора, стреляй, — заорал молодой, тот, что боялся собаки, обращаясь к пилоту глайдера.
Но тот молчал.
— Тарас, сваливаем, — заорал тот, махая рукой, чтобы летающая машина приблизилась.
Это также не дало никакого результата.
— А ну давай проверь, чего Пащенко копается, — второй схватил молодого и пихнул его к глайдеру.
— Мы тебя прикроем, — пообещал он, неуклюже переваливаясь на корточках и тыча автоматом во все стороны.
— Ага, — запинаясь и почти не понимая, что делает, сказал несчастный парень.
Он, трясясь от страха, короткими перебежками, почти добрался до машины, как вдруг Паша Колядкин некстати решил, что ему пора вмешаться. Издалека провыли пули, ударив по корпусу глайдера. Парень рухнул.
Кто-то из группы попытался стрелять, ориентируясь на звук, но Федор, поймав в прицел его оружие, нажал на гашетку. Расстояние было небольшим, и промах исключался. Раздался скрежет развороченного металла, вой отрикошетившей пули. Стрелок завалился на бок, крича и пытаясь зажать раскромсанную ладонь.
Трое, пока еще целых налетчика, поняв, что сопротивление бесполезно, подняли руки.
— Не стреляйте, это ошибка! Мы свои!!! Не убивайте!
Не веря своей удаче, Конечников скомандовал:
— Оружие на землю! На колени! Руки держать на виду.
Он свистнул, искренне надеясь, что Витька и Генка сообразят, что им делать дальше, и вышел из своего укрытия, держа незваных гостей на прицеле.
Мужики также вылезли из своего схорона.
— Резких движений не делать, — приказал Фeдор, — убью на месте! Руки за голову! Мордой в землю!
Конечников для острастки пальнул пару раз, заставив пули провыть над самыми головами незваных гостей. Горе — вояки сочли за благо подчиниться, неловко легли и уткнулись носами в пожухлую траву.
Почему-то к налетчикам пошел только Генка, а Витька полез в кабину глайдера, выкинул оттуда тело пилота и поволок с собой. Зачем, Федор не понял, пока не узнал в чем дело.
Очень скоро, все незваные гости были собраны в кучу.
Все оказалось гораздо лучше, чем мог рассчитывать Конечников.
Двое получили проникающие пулевые ранения, одному попортило руки. Молодому парню, который пытался вернуться к глайдеру, выпущенные на небольшой скорости пули отбили внутренности, и, кажется, сломали пару ребер.
Его спас бронежилет и то, что Пашке очень хотелось застрелить насмерть хотя бы одного космонаута. Целься он в ноги, налетчик не отделался бы так легко.
Пилоту, на удивление, досталось меньше всех. Витька оглушил его выстрелом в прикрытую шлемом голову, использовав вместо заряда подошедшую по калибру старого дробовика мороженную морковку.
В глайдер нашлась аптечка. Подстреленные диверсанты получили помощь. Федору пришлось самому освобождать раненых от защитных доспехов, колоть болеутоляющее и накладывать повязки.
Конечников вдруг почувствовал чей-то любопытный взгляд. Оставленный без надзора, Алешка выбрался посмотреть на страшных ночных пришельцев. Теперь мальчик расширенными от ужаса глазами глядел на кровоточащие дыры и раздробленные конечности, словно не зная, бежать ему без оглядки или хлопнуться в обморок прямо тут.
— Витька, — крикнул Федор. — Почему малец здесь?
Брат с неудовольствием оторвался от процесса обыска и вязания пленных. Освобожденные от шлемов и масок незваные гости оказались интендантом и его помощниками. Поселковые мужики с удовольствием крутили "их благородиям" руки.
— Чай не кисейная барышня — буркнул он, но все же взял ребенка за руку и отвел к деду, шепнув на ухо пару "ласковых"…
Дед Арсений переменился в лице, повернулся, спешно затрусил к дому, волоча за собой мальчика, бормоча ругательства и стараясь не наступать на кровавые пятна на пожухлой, серой траве.
На обратном пути, Виктор поднял одно из ружей налетчиков. Он недоуменно посмотрел на оружие, скинул с плеча свое, повертел, сравнивая.
Потом, не говоря ни слова, закинул свой автомат за плечо и, держа "тробмо" в руках, словно протягивая его пленникам, обратился к ближайшему:
— Это вот что? — с тихой яростью спросил он.
Не дав ответить, Виктор треснул "космонаута" прикладом в скулу, с разворота зацепил другого по челюсти, а третьему без изысков пнул в пах и треснул по темечку.
— Что это, суки? — заорал Виктор. — Вы убивать нас шли. Встать!
— Ты чего, озверел? — подивился Генка Строев, с силой пригибая оружие в руках Виктора к земле.
— Они же нас сказнить шли, — рычал мужик, пытаясь навести оружие на пленников.
— За повариху? Бабу?! — с сомнением спросил Пашка Колядкин, поглядев на Федора. — Вы что космонауты, не люди?
— Какая повариха, — продолжая бороться со своим односельчаниом, прохрипел Виктор. — Карточки нам дали пластиковы, помочь государеву. Такая карта десять тыщ рублев стоит.
— Верно ли? — спросил Генка.
— У них спроси, — посоветовал Федор.
Генка отставил Виктора и подойдя к плененным налетчикам, рывком с земли поднял самого молодого.
— Говори, гнида, — сказал он, трясущемуся от страху парню.
— Отдам, вот те крест, отдам, — запричитал тот. — Мне интендант две посулил. Только не убивайте.
Мужик с досадой отпихнул его и подошел к интенданту.
Тот сидел на земле, держась за ушибленную голову.
— Стреляй, — с вызовом сказал тот. — Все равно денег вы своих назад не получите. А всех вас за разбой к стенке поставят.
Генка хоть и слыл спокойным и справедливым мужиком, в сердцах наподдал интенданту ногой. Тот со стоном повалился, держась за разбитое лицо.
— Это мы посмотрим, кто кого к стенке поставит, — веско сказал Строев. — Мы ведь сначала из тебя жилы тянуть не спеша будем, пока не отдашь.
Он снова схватил интенданта, замахиваясь для удара.
— Нет их у меня. Они уже далеко, не на этой планете — признался тот, пытаясь избежать побоев.
Федору пришлось вмешаться и урезонить, рвущихся устроить самосуд поселян, сказав, что бить связанных, — геройство подлого свойства.
Потом Конечников рассказал про свой звонок наследнице престола. Только это, а в особенности сообщение про посланного великой княжной поверенного, остановило избиение бандитов.
Дольше всего Федору пришлось уговаривать брата. Наконец он остыл.
— Вот такие же гады Алену убили, — буркнул Виктор успокаиваясь.
Мужики откровенно радовались:
— Ловко все склалось, как по писаному, — радовался Колбасыр, большой, рыхлый мужик. — Федька Синоптик — голова. Пришли бы мы, валенки, у факторию, а нас бы всех и постреляли. Таперича и деньги наши вернуть и ничего нам за седнише не будеть.
А Конечников думал, что это просто чудо. План обороны оказался полной ерундой, и только находчивость Виктора, профессиональная меткость охотников и полная неопытность нападавших, позволили заранее проваленному предприятию закончиться так удачно. "Может быть, все и обойдется" — с надеждой подумал Конечников.
Чтобы не тащить на себе, пленников загрузили в лодью. Конечников поднял ее в воздух и перелетел на двор. Крайт ошалело носился на цепи и яростно лаял, пытаясь напугать машину, но когда небесная рыба глайдера мягко приземлилась у крыльца, счел за лучшее спрятаться в будке.
Но из огромного, страшного, пахнущего металлом, озоном и смазкой аппарата вышли свои.
Радости собаки не было предела. Пес прыгал, повизгивал и лизал от восторга даже поселковых мужиков, которых он обычно обгавкивал, охраняя свою территорию.
Налетчиков оттащили в сарай. Пленники тихо стонали. Те, кто уцелел в перестрелке, не слишком отличались от раненных, кривясь от боли и с трудом сплевывая кровь с осколками зубов.
Продавец из лавки был особенно плох, ему срочно требовалась медицинская помощь. Пуля вырвала старшине изрядный кусок мягкого места. Теперь толстяк исходил кровью.
— Чего с энтим делать? — спросил Колбасыр, показывая на раненого. — Можа пристрелить, что не мучился?
— Врача вызову, — ответил Федор.
— На кой он тебе сдался? — удивился мужик.
— Отвечать придется, — пояснил Федор. — Пока был бой — это одно. А пристрелить пленного — это уже просто злодейство.
— А я чего, — пожал плечами мужик. — Мучается ведь, жалко. Врача вызвать — значит факторию поднять. Он то ведь, поди, сразу командиру побежит докладывать. А там глядишь дясяток таких летучих лодеек прибегуть своих выручать.
Самым неожиданным образом колебаниям был положен конец. Громко топая ногами, прибежал Алешка, говоря, что в кабине лодьи что-то пищит и вспыхивает.
Федор рванулся туда.
— Пащенко, отвечай! Пащенко! Да отвечай же ты, урод. Пащенко, я в последний раз говорю, не ответишь под трибунал пойдешь, — надрывался на экране прапорщик Топорков.
— Привет… — сказал Федор, нажимая кнопку ответа.
— Здравия желаю, ваш бродь, — механически поприветствовал его прапорщик. — А где Пащенко? Так и знал, что обломы наши собрались на хутор за самогоном.
— А пошли за самогоном с эланскими пукалками?
— Так это, меняться, — на ходу придумал прапорщик.
— Ладно врать, они уже во все сознались и пишут признательные показания.
— Не бери меня на понт, ваше благородие.
— Ты как с офицером разговариваешь, кусок? — одернул его Федор. — А впрочем, ты бандит в форме, а не военнослужащий.
— Скоро мы узнаем, кто из нас бандит, — зловеще пообещал прапорщик. — За всех ответите. Ты и твои дружки из леса.
— Вот только пугать не надо.
— А я, твое благородие, не пугаю. Сейчас прилетит рота охраны и всех вас по законам военного времени без суда и следствия порешат.
— Вот как, — усмехнулся Федор. — За ваши махинации ответите сами, на нас переложить не получится. Будешь в петле болтаться по решению имперского суда.
— А это мы еще посмотрим, капитан.
— Подожди дорогой, — с ничего хорошего не обещающей усмешкой, сказал Конечников.
Он свистнул в темноту и проорал: — Летуна давай сюда.
Через некоторое время пилота глайдера привели. Лицо Пащенко было разбито, один глаз заплыл, слезно посверкивая из под набухшего века. Но он был жив и не ранен.
— Пащенко, ты живой? — сходу спросил прапорщик. — А что с остальными?
— Все живы, Георгий Константинович, — ответил пилот, плача. — Савостьянов ранен в плечо, у Бориса руку изувечило. Костика ранило тяжело. Остальные целы, побили только.
— Говнюки, — выругался Топорков.
— Нас в са… — начал Пащенко.
— Хватит, юноша, хватит, — выкидывая парня из кабины, сказал Федор. — Это уже лишнее. Там Пащенко подхватили и отвели обратно в импровизированную тюрьму.
— Ты понимаешь, что вы сделали? Немедленно отпусти всех, иначе пожалеешь.
— Гоша, не кипятись, — с усмешкой сказал Конечников. — Как ты понимаешь, комфортность пребывания ваших подельников у меня в гостях, зависит от того, останутся ли штурмовые глайдеры в ангарах, а рота охраны в поселке. Иначе может быть очень грустно.
— Ты им ничего не сделаешь, не имеешь права! — заявил прапорщик. — А сделаешь — ответишь.
— Короче, фельдшера сюда бегом. Ему ничего не тронем, слово даю. На всякий случай запомни. Мы с твоими ребятами поговорили по-мужски. Они во всем сознались. Все, что они сказали, мы записали. Показать? — поинтересовался Федор, протягивая к камере телефона идентификационный браслет. — Есть копии, которых нет уже здесь. И еще, пока мы тут беседуем, твой любимый продавец из лавки кони может двинуть.
— Я лейтенанту доложу. Пусть он решение принимает, — ответил Топорков.
Прежде, чем комендант отключился, Федор успел разглядеть на его лице все оттенки страха, беспокойства и лихорадочных размышлений о том, что сказать начальнику.
— Витька! — заорал Федор. — Сюда бегом.
— Чего орешь-то? — спросил брат появляясь в проеме люка. — Тут я.
— Витька, сейчас может быть очень кисло. Если мужики хотят, пусть идут домой.
— Да ты чего всполошился, братуха. Слышал я все.
— Если слышал, то, наверное, понял. Может штурмовые группы уже в машины грузятся. Они не будут сопли жевать.
— Так я мужикам скажу, пусть вокруг дома засядут, — спокойно сказал Виктор.
— Мощность ружей на максимум. Зарядить калиберными пулями.
Раздался зуммер и экран осветился. Начальник строительного подразделения, как старший офицер, исполняющий обязанности командира всего гарнизона глядел в экран своими крупными, воспаленными глазами.
— Капитан Конечников, это правда? — спросил второй лейтенант.
— Слушай, Иван Федорович, ты бы хоть поздоровался, — недовольно сказал Федор.
— Здравия желаю, господин капитан, — зло буркнул строитель.
— Здравия желаю, господин второй лейтенант, — ответил ему Конечников.
— Имею сообщение от коменданта фактории о факте захвата военнослужащих, нанесения ранений и побоев. Это правда? — второй лейтенант с надеждой посмотрел на Федора, искренне желая услышать, что у прапорщика Топоркова белая горячка.
— Да, ночью дом моего брата подвергнулся нападению. Мною захвачены и удерживаются до выяснения всех обстоятельств семеро военнослужащих гарнизона. Убитых нет. Трое ранено, один тяжело.
— Это хорошо, что вы не отрицаете, — пристально смотря в лицо Федора, точно пытаясь заглянуть ему в мозг, сказал офицер. — Отпустите моих людей и готовьтесь ответить за свои действия. Я искренне надеюсь, что ваши прошлые заслуги будут основанием для снисхождения при вынесении приговора.
— Слушай, Иван Федорович, — прервал второго лейтенанта Конечников. — Не надо изображать из себя солдафонствующего идиотика. Мы с тобой прекрасно знаем, зачем ко мне ночью пожаловали люди в броне и масках, вооруженные эланским табельным оружием.
— Понятия не имею, о чем вы говорите, — своим высоким, пронзительным голосом ответил второй лейтенант.
— Вот именно, понятия не имеешь, что творится у тебя под носом. В то время как империя проявляет заботу об своих жителях, отдельные нечистоплотные элементы обделывают свои грязные делишки, — произнес Федор, копируя официально принятый стиль деметрианских газет. — Императору это не понравится. Довожу до вашего сведения, что мной подана жалоба лично наследнице престола, великой княжне Александре Данииловне. Не далее как через час — полтора на Амальгаму прибудет ее личный поверенный для разбирательства. Подумайте, господин второй лейтенант, как он расценит ваше бездействие и прямое пособничество преступникам в военной форме.
Второй лейтенант был один из немногих, кто знал о роли Конечникова в спасении наследницы престола. На его лице появилось беспомощное выражение человека, совершающего выбор между крайне неприятными для себя вариантами развития событий.
— Подождите немного, я разберусь, — наконец ответил офицер.
Пошли томительные минуты ожидания.
— Надо бежать в поселок, предупредить людей, — предложил Виктор. — Пусть в лес уходят. И нам туда же подаваться…
— Не торопись панику поднимать, — ответил Конечников. — Все равно не успеют. Но ребят отпусти. Я эту кашу заварил, я и отвечу.
— Ну и я заодно, за кумпанию — иронически добавил брат. — Мне — то деваться некуда.
— Надеюсь, никто маски не снимал и не называл имен.
Виктор убежал. Вскоре Конечников услышал, как Виктор гонит мужиков домой.
Федор гипнотизировал прямоугольник экрана. Он много бы дал, чтобы знать, что происходит сейчас в фактории. В голове Федора крутился рой мыслей, переходя от отчаяния и самоедства к надежде и уверенности.
Прошла четверть часа, которая показались вечностью.
Наконец снова раздался сигнал, и командир строителей вышел на связь. Его лицо было пунцово-красным.
— Я направлю к вам фельдшера при условии гарантий его безопасности, — скучным безжизненным голосом произнес второй лейтенант.
— Даю слово офицера, что медицинский работник и пилот не будут никоим образом оскорблены, унижены или подвергнуты физическому воздействию при отсутствии враждебных действий с их стороны. Им разрешается иметь табельное оружие. Единственное требование — транспортное средство не должно быть вооружено.
— Хорошо, — согласился начальник гарнизона. — Я также настаиваю, чтобы раненые были переданы фельдшеру, если тот сочтет необходимым их лечение в стационаре.
— Не возражаю, — ответил Федор.
Конечников добрался до люка, и крикнул брату:
— Они согласились на наши условия. Штурма не будет. Сейчас фельдшер за ранеными прилетит, — и подумав, добавил. — Собаку покороче привяжи. Я их встречу. Пока глайдеры не сядут, не показывайся.
Федор запустил двигатели машины.
— Зачем? — крикнул Виктор вслед поднимающемуся глайдеру. — Сами дорогу найдут.
Конечников попробовал, как ходит пушка. Снял блокировки с ракетопускателей. А потом, хорошенько подумав, выключил все оружие, даже закрыл крышки пусковых контейнеров. Вернуть все назад было секундным делом, а провоцировать людей в другой машине, у которых нервы и так на взводе, не входило в его планы.
Федор поднялся повыше и стал наблюдать, поставив бортовой радар на засечку целей. Вскоре показалась машина с фельдшером. Других глайдеров не было.
Аппарат яркой пульсирующей кометой мчался над деревьями. Сияние его прожекторов было непереносимым для ночного зрения и "горбунок" тонул в световом пятне, состоящем из перемежающихся колец огня и темноты. 4 снопообразных расширяющихся луча выходили из сердцевины. Они медленно вращались и тоже пульсировали, расширяясь до овалов, с зазубренными краями, то прорезаясь насквозь острыми черточками. Это было завораживающе красиво.
Федор поморгал сверху остронаправленным прожектором. Полет пришельца замедлился. Очарование иллюзии пропало. Просто маленькая антигравитационная машина, пилот которой отчаянно боится впечататься в ночной темноте в препятствие, поэтому палит все источники света на полную мощность. Ночь превращается для него в яркий день на несколько десятков метров, а остальной мир за пределами светового круга застилается абсолютным чернильным мраком.
Конечников облетел вокруг, стараясь разглядеть вооружение глайдера. Ночное зрение выключилось, и он стал таким же слепым.
— Эй, на "горбунке", — обратился к ним Федор, включив связь. — Зачем вам столько огней? Все равно меня не видите.
— Федор Андреевич, это ты? — раздался знакомый голос фельдшера.
— Я, Павел Петрович, — отозвался Конечников. — Ты там без сюрпризов?
— Да уж, рота солдат в бардачке спрятана, — съязвил медик.
— Ну, тогда ладно, если в бардачке. Скажи пилоту, что бы летел за мной.
— Ладно, веди, — со вздохом сказал медик. — Вы, ребята, чудите, а мне спать из-за вас не дают.
Через несколько минут полета глайдеры приземлились на конечниковском подворье.
Фельдшер в сопровождении Виктора и Федора прошел в сарай, освещенный тусклым фонарем. Раненные и пленные лежали на сене… За перегородкой шумно вздыхали лоси, высовывая из темноты влажные носы и укоризненно поблескивая печальными глазами.
— Кто его так? — спросил прапорщик, — показывая на лежащего в забытьи продавца.
— Я, — сказал Федор.
— Четко сработано, — уважительно сказал медик. — Сразу видно, не хотел убивать.
— А зачем? — удивился Федор. — Он целый нужен… Для веревки с петлей.
— Обидел мужика, — укоризненно сказал Авдеев. — Как он теперь сидеть будет.
— Ничего, недолго ему осталось, — с тем же мрачным, отдающим садизмом юмором, ответил Федор.
— В амбулаторию их ко мне надо, — сказал медик. — Пальцы Славкины нашли?
Он указал на молодого парня с развороченной ладонью.
— Нашли, — ответил Конечников. — На лед положили.
— Тогда хорошо, может обратно прирастут. Короче, мне Пащенко нужен, у него сильное сотрясение мозга, Марат, это которому плечо прострелили, Славка и Костя — продавец. Отдашь?
— Отдать — то отдам, — ответил Федор. — На чем вот только повезешь.
— На чем они прилетели, на том и обратно повезу, — сказал прапорщик. — А тебе "горбунка" оставлю. Все равно лететь на нем некому
— А не пальнешь? — спросил Виктор.
— Я медик, — ответил фельдшер. — Это ваше дело — калечить. А мое — лечить.
Прапорщик шевельнул указательным и средним пальцами, показывая Федору, что просит его отойти в сторонку.
— Пойдем, с начальником базы поговорим, — предложил Федор, увидев жест.
— Хорошо, — с облегчением согласился прапорщик. — Чтобы на мне не висело и на тебе.
Федор, Виктор и медик залезли в глайдер налетчиков.
Фельдшер опасливо покосился на камеру телефона. Конечников, заметив это, выключил связь и обесточил весь аппарат, поставив его в неактивный режим.
— Федор Андреевич, Христом-Богом молю, не говори, откуда у вас автоматы, — попросил прапорщик, заглядывая Конечникову в глаза. — Век помнить буду.
— Не скажу, — пообещал Федор. — Все?
— Нет, — с непонятной досадой сказал фельдшер, и, сделав над собой усилие, произнес, обращаясь к Виктору. — Прости меня Витька, бес попутал. Все брали, и я решил, — чем я хуже. А вот жжет эта твоя кредитка проклятая. Все собирался на свой счет перевести, и все откладывал. Совестно было. Возьми ее проклятую, от греха.
Прапорщик протянул Виктору карточку.
Тот, поколебавшись, принял кусок пластика.
— Не говори только никому. Хочешь, я деньги за пушки верну? — попросил медик, подпуская слезу в голос.
Братья некоторое время молчали, потом переглянулись, ведя разговор без слов.
Виктор ответил.
— Каку таку карточку толкуешь Палыч? Вот она у меня… И всегда была, — Виктор показал ее и с превеликими предосторожностями убрал в карман.
— Спасибо, — фельдшер, смахнув с глаз слезы, облегчения, пожал руки братьям и выскочил из глайдера.
Виктор вышел следом, свистнул, и, махнув рукой, закричал:
— Мужики, сюды. Подмогнить ранетых загрузеть.
Глайдер улетел. Потянулось серое, предрассветное время. Ночное зрение окончательно выключилось, и теперь амальгамцы видели как обычные люди.
Фактория молчала, не предпринимая никаких попыток враждебных действий.
Ночь кончилась. Надо было как-то жить дальше. Утро воскресного дня вступало в свои права. В холодном, влажном воздухе повис густой, плотный туман.
Конечников чувствовал себя неважно. Сильно болели ноги. Пиковая нервная нагрузка этой ночи давала о себе знать состоянием похожим на похмелье, с вялостью, слабыми, едва шевелящимися мыслями и чувством разбитости во всем теле. Виктор, судя по наметившимся мешкам под глазами и серому, опухшему лицу чувствовал себя не лучше. В домашнем тепле клонило в сон. Дед Арсений и Алешка давно спали. Старик — привалившись к косяку и сжимая в руках ружье, а племянник, улегшись на лавку и подложив под голову шапку вместо подушки.
— Витька, — позвал брата Федор, доковыляв до сеней.
— Чего? — отозвался тот с крыльца.
— Аптечка осталась? Или ее в глайдере забыли?
— Осталась.
— А где?
— А тебе зачем? — поинтересовался Виктор.
— Ноги болят, — ответил Федор. — Ноют, сил нет.
— Побегал без палки? — укоризненно сказал брат. — Подожди, сейчас принесу.
Пока Виктор ходил за лекарствами, Конечников словно провалился куда-то. В голове крутились картины разброда и шатания на Базе.
Офицеры и солдаты в фактории никак не могли прийти к единому мнению по поводу недавних событий. Горячие головы требовали немедленной карательной акции в отношении "лесных гадов" и только вмешательство начальника удерживало людей от немедленных действий.
— Федька, ты спишь, что-ли? — спросил Виктор, возвращая его в реальность.
— Нет, — ответил Федор, — только собираюсь.
— Они и видно, — усмехнулся брат.
— Мужики ушли?
— Ушли к своим. А то мало ли чего…
— Правильно, — согласился Конечников. — Кто его знает, как оно обернется. На Базе народ кипит, требует немедленно разобраться с нами. Я думаю, начальник уже сообщил куда следует.
— И что будет?
— Могут приписать нападение, захват заложников… Короче, весело.
— Федь, а ты про княжну правду сказал? — осторожно спросил Виктор.
— Правду.
— И чего она…
— Кто ее знает, — ответил Конечников. — Давай таблетки кушать.
Он раскрыл аптечку, вытащил упаковки с анальгетиком и стимулятором. Проглотил по паре таблеток сам и протянул брату.
— Не, мне не надь, — ответил Виктор.
— Ты сам еле ходишь, — ответил Федор. — А сколько еще нам нужно продержаться — неизвестно.
— Ну, давай, братан.
— Только не плюй обратно, таблеток мало.
Виктор со вздохом отправил таблетки стимулятора в рот, сделал попытку проглотить, но не смог. Тогда он разжевал лекарство и остался сидеть с выпученными глазами, пытаясь сказать что-то полным слюней и горечи ртом.
— Воды хлебни, помогает, — посоветовал Федор. — Вообще глотать нужно и водой запивать. На меня не смотри, я привычный к таким вещам.
Виктор кивнул и побежал во двор. Звякнула колодезная цепь, заскрипела рукоятка коловорота под нагрузкой. Было слышно, как Виктор жадно пьет воду, смывая химический вкус лекарства.
Вернулся он изрядно посвежевший, веселый.
— Холодная, зараза. Зубы сводить. Однако ничего, — сказал брат, возвращаясь. — Лучше самогоновки будеть.
— Силен бродяга, — поразился Конечников. — Что в доме воды не было?
— Холодненькой захотелось, — довольно пояснил Виктор. — Чтобы до кишок продрало. Живем братуха!
— Сейчас не скачи зазря, — предупредил Федор. — Тогда эффект дольше продлится.
Он тоже почувствовал себя молодым, здоровым, сильным. Пульсирующая боль в ногах утихла.
— Пора, наверное, Тому выпускать, — предложил Виктор.
— Выпусти, не сидеть же им там весь день. Пусть только в сарай не шастают.
— Хорошо, — согласился брат. — Допрежь пойду, проверю, как там эти робяты сидять. Не бедокурять ли чаго.
— Проверь, — сказал Федор. — Я на крыльце подежурю.
Включив термокостюм на обогрев, Конечников вышел на крыльцо. Было уже совсем светло. Сизый туман покрывал луг, скрадывал контуры ближних домов и стогов сена. Морозец тронул голову.
Федор хотел было вернуться за шапкой, но остался, залюбовавшись восходом. Облака над горизонтом, освещенные косыми лучами восходящего светила, превратились в перевернутое озеро жидкой лавы, которое играло всеми оттенками пламени. Виктор тоже стоял, глядя на эту картину, и вдруг закричал, показывая Федору.
— Федька, летять. Лодейки летять
Из облаков вынырнули громады кораблей. Конечников сразу узнал транспортную модификацию С-29. Корабли развернулись и по пологой дуге пошли на посадку, ориентируясь на нитку проселочной дороги. Транспортники пролетели над домом.
Конечников торопливо зарядил автомат сигнальным зарядом и выпустил в небо магниевую стрелку. Снаряд из легкого металла, горя, прочертил ослепительную линию в небе. Головной корабль засигналил прожекторами.
— Отвечают, гляди Федька, отвечают, — с восторгом прокричал брат. — Не обманула твоя княжна.
— Подожди, орать, — притормозил его Конечников. — Морзянкой бьют… Сообщают — к нам на выручку…
Волна облегчения нахлынула на Федора. Этот раунд остался за ним.
По мере того, как звездолеты снижались, они становились все огромнее. Глаза отказывались верить тому, что видели, так небесные пришельцы были велики по сравнению с маленькими домишками, сараями, кривыми изгородями. Корабли величаво пролетели над головами людей и приземлились на дальнем выгоне.
Из головного корабля выскользнула летающая платформа с увешанными оружием десантниками в полной боевой выкладке.
Аппарат совершил посадку во дворе. Солдаты, не обращая никакого внимания на хозяев, занялись установкой зенитного комплекса.
Крайт счел за лучшее спрятаться и жалобно поскуливал, выглядывая из конуры.
От группы прибывших отделились компания из десятка человек — несколько рядовых охраны, офицеры и трое гражданских лиц.
Одного Федор определил, как поверенного по манере держаться и одежде. Другой был его полной противоположностью — длинноволосый парень в нелепом мешковатом плаще. На голове патлатого был натянут черный берет, придававший ему сходство с членом молодежной банды, на шее повязан длинный шарф стиляги.
По сравнению с неправдоподобно чистыми, лощеными вояками из имперской охраны, этот кадр выглядел натуральным уличным подонком из рабочего района. Последним шел бородатый пожилой дядька, занятый своей видеокамерой.
Парень что-то объяснял военным, махая руками и раздражаясь по поводу нежелания армейцев вникнуть в суть его гениальных мыслей.
Старший офицер, в чине капитана, хмурясь, слушал его, нервно дергая держащей шлем рукой. Было видно, как он хочет треснуть броней тактического шлема по длинному, тонкому носу патлатого.
Он что-то говорил в ответ, показывая всей мимикой лица, как надоел ему собеседник. Патлатый, кивал, поправлял очки и с жаром продолжал доказывать свое.
— Еще раз говорю — никаких съемок, — сердитым, не терпящим возражений тоном сказал командир десанта. — По крайней мере, до тех пор, пока не будет налажена система безопасности.
— Но поймите, формат нашего канала подразумевает документальную достоверность, резкость подачи, свежесть подхода.
— Поэтому вы собираетесь совать свою камеру в зону возможных боевых действий и снимать совершенно неподготовленных аборигенов.
— Именно так. В этом ведь и есть настоящее искусство преподнесения реальных событий, что бы они не оставляли равнодушными зрителя.
Офицер недовольно отмахнулся от визионщика.
Он подошел к Федору и довольным, радостным голосом рапортовал:
— Господин капитан, согласно приказу ее высочества великой княжны Александры Данииловны вторая рота Владимирского полка императорской гвардии прибыла в ваше распоряжение.
Закончив доклад, командир десантников, вдруг не в силах сдерживаться, преодолел пару шагов и схватил Конечникова за руку.
— Спасибо, спасибо, — заорал он, — спасибо капитан!
— Простите… — не понял Федор.
— Не узнаешь, чудак человек!? — проорал десантник. — Неужели не помнишь. База "Солейна". Ты еще нам всем в трюме приказал сидеть. А когда эланцы нас прижали, мы думали нам трандец, что так нас и зажарят в отсеке.
— А… Вот оно что… — то-то мне лицо ваше знакомо, — признал офицера Федор.
— Капитан Андреев. Для тебя просто Георгий, — обрадовано продолжил десантник.
— А я тогда Федор, — поддержал манеру общения имперского офицера Конечников.
— Что тут у вас стряслось, Федор?
— Грабят народец местный по черному, — пояснил Конечников. — Дали местным помощь, так нашлись умные головы, кредитные карты по 10 000 единиц поменяли им на топоры, ножи и гнилые нитки.
Капитан десантников прыснул со смеху, но видя, что Федор остался серьезным, скроил на лице подобающую мину и произнес:
— Вот суки.
— А ночью меня пришли убивать, чтобы не болтал, — продолжил Конечников.
— Бой был? Убитые, раненные? — моментально потеряв веселость, спросил офицер.
— Трое раненых, один контуженный. Все сейчас в лазарете фактории. Четверо задержаны. Сидят в сарае. Из местных никто не пострадал.
— М-да, — неодобрительно сказал капитан. — Дело стремное. Пойдем, покажешь.
Федор и Виктор отвели десантников в сарай.
Увидев заплывшие, расквашенные морды горе — налетчиков, командир отряда с сомнением спросил:
— А не круто ли будет так над людьми издеваться?
— Слава Богу, слава Богу, — заблеял козлом связанный интендант, неуклюже поднимаясь без помощи скрученных за спиной рук. — Спасите нас от этого сумасшедшего.
— Что случилось? — серьезно спросил офицер.
— Мы летали по служебной надобности, заблудились. Увидели хутор. Вышли дорогу спросить, — губы пленника почти правдоподобно задергались, из глаз брызнули слезы. — А нас стрелять. Кого не подстрелили, связали. Потом долго и жестоко били. Только угроза что их атакуют, заставила этих людей отпустить раненных.
— Ваш бродь, то я виноват, — выступил вперед Виктор. — Как мы энтих повязали, навалял я им, не утерпел. А брательник мой, что он сделать мог, инвалед. С палкой ходить еле-еле.
— Конечников, я этих людей отпускаю, — серьезно сказал десантник. — Ты хоть нам всем тогда жизнь спас, но людей мордовать никто тебе не позволит.
— Я объясню, — спокойно сказал Федор. — Мы при этих ребятах стволы эланские нашли, вот брат и не сдержался. У него эланцы жену убили.
— Это правда? — грозно спросил капитан интенданта.
Тот потупился.
— Витька, принеси, — попросил Федор.
— Я мигом, — сказал брат.
Скоро Виктор появился, таща весь арсенал налетчиков.
Десантники переглянулись при виде до боли знакомых автоматов противника.
— Обратите внимание, — сказал Федор, осторожно беря ружье с развороченной рукояткой. — На нем кровь. Один из этих субчиков стрелял в нас. Пуля попала в оружие, когда из него вели огонь.
— Что-то я не понял, — сказал капитан десанта. — Эланские ружья… Зачем?
— У том годе эланцы на лодейке прибежали, — скрипнув зубами, сказал Виктор. — И крепко оне набедокурили. Дело понятное… Где один раз, там и второй.
Десантник задумчиво покивал головой, потом вдруг с разворота впечатал кулак в живот интенданта. Тот рухнул.
Капитан начал молотить его ногами, крича:
— Встать, гнида! Встать! На! Получи! Такие как ты армию позорят. Да я сам лично тебя на осине вздерну, сучий потрох.
Оператор попытался включить камеру, но крепкий кулак одного из сопровождающих офицеров угрожающе всплывший у физиономии визионщика, отбил охоту у оператора снимать происходящее.
Экзекуция была прервана Томой, которая появилась в дверях сарая.
— Витьша, — опасливо косясь на разбушевавшегося капитана, спросила она, — чего енто деется? На лосьем выгоне огроменны лодейки стоять. Полон двор народу, ставять что-то. А я сижу как дура и жду, когда меня выпустять.
— Гости у нас Томка, — сказал Виктор. — Смалец тащи, самогоновки, огурчиков. Гулять будем.
Избитый интендант остался лежать, извиваясь как раздавленный червяк, судорожно втягивая воздух окровавленным ртом.
Конечников подумал, что капитан десанта поспешил отделать жулика, чтобы заглушить свои сомнения. Не будь они лично знакомы, а главное, — не отдай приказ великая княжна, быть бы им всем скрученными имперским спецназом и это их бы угощали полновесными пинками.
Мужчина в штатском критически посмотрел на Федора.
— Надеюсь, вы сможете предложить нам более веские доказательства, — сказал он.
— Разумеется, — ответил Федор. — Пройдемте в дом.
Он провел гостей в дом.
Поверенный великой княжны по хозяйски расположился за столом в горнице, внимательно изучая данные ему списки. Тому, которая, попыталась просочиться следом за военными, мягко оттерли двое десантников, вставшие в дверях. Поверенный хмурясь продиктовал в микрофон портативного узла связи фамилии поселян и остался ждать, не говоря ни слова. Повисла тяжелая тишина.
Офицеры избегали взглядов Федора и его брата индифферентно глядя по сторонам, разглядывая непривычную обстановку деревенского дома. Вдруг компьютер, подсоединенный к терминалу связи, дал сигнал, и его экран стал наполняться текстом.
— Ну чтож, — удовлетворенно сказал поверенный. — Конечно, это было ясно с самого начала, но мне надо было проверить. Что вы там говорили о легком завтраке?
— Там сноха в сенях томится, — сказал Конечников. — А без нее сложно.
— Извините, — отреагировал поверенный. — Охрана, пропустите женщину.
На столе появилась выпивка и закуска. Командир десантников, критически поглядев на блюда, пошептал что-то на ухо своему помощнику.
Тот извинился, вышел и скоро вернулся с объемистым тюком, из которого на стол перекочевали сыр, колбаса, консервы, коньяк.
— Не слишком богато ты живешь хозяин для человека, который получил получил пару месяцев назад 10 000 рублей по кредитной карте, — заметил капитан десантников.
— А что нормально живем, — угрюмо заметил Виктор, — получше многих.
— Не обижайтесь, — улыбнулся поверенный. — Просто в рапорте сказано, что Конечников Виктор Андреевич получил свои деньги в октябре. Правда, почему-то на Лидии-4, в другом конце нашего государства.
— Не бывал я там, — угрюмо отрезал Виктор.
— И знаете, не вы один, — продолжил поверенный. — Кредитные карты, выданные жителям поселка обналичивались везде по всей империи, кроме Амальгамы. Как я понимаю, никто из жителей поселка за последний год не покидал планеты.
— Из этого следует, что… — начал Федор.
— Виновные будут наказаны, — отреагировал на его слова представитель власти. — После завтрака, мы, с вашей помощью, начнем снимать со всех потерпевших показания.
— А люди? — поинтересовался Конечников.
— Люди получат свои деньги назад. Никто не позволит так дискредитировать законную власть. Для этого мы здесь.
— Чего мы ждем? — поинтересовался Конечников.
— Не поймите меня неправильно, — замялся поверенный. — Дело в том, что ты вынужденны учитывать мнение съемочной группы.
— Что не так? — поинтересовался Федор.
— Ваш вид…
— Не понял, — ответил Конечников.
— Простите меня великодушно, вы одеты, как оборванец. Герой битвы при Каре, не может предстать перед зрителем в таком виде.
— На улице холодно, а у меня из армейского только летняя полевая форма.
— Понимаю, — ответил поверенный. — Великая княжна подумала об этом. Она просит принять вас комплект подходящего для местных условий обмундирования.
Чиновник хлопнул в ладоши, и нижний чин внес объемистый тюк с амуницией.
— Как предусмотрительна Александра Данииловна, — заметил Федор. — Хорошо, подождите минут 5-10.
Следующие дни пролетели для Конечникова чадным, пьяным угаром. Комиссия наведалась ко всем пострадавшим от "банды мошенников". Поселяне, узнав о реальной стоимости выменянных на барахло кусочков пластика, вели себя одинаково: кричали, причитали, ругались. А получив новые кредитки, падали в ноги своим "благодетелям", целовали руки, угощали, кто, чем мог, тащили продукты и выпивку, благословляли, кланялись, желали здравствовать государю князю-императору и его доброй дочери Александре.
Все это снималось сразу несколькими камерами операторов 4 канала.
В общем содоме дед Арсений дал интервью патлатому, автору и ведущему шоу. Сначала дедом занялась целая группа операторов, осветителей, гримеров.
Старика приодели, подмазали, посадили в красном углу большого дома, наставив вокруг местных безделушек для колорита, назвали историком и летописцем.
Патлатый подонок, для такого случая одетый в строгий сюртук, почти три часа выспрашивал старика, заставляя цитировать, зачитывать и всячески демонстрировать перед камерами летописи. Старик Конечников, ошарашенный напором ведущего и размякший от внимания стольких людей сразу, счастливо-глупо улыбаясь, рассказывал о трудной жизни людей в горных пещерах и никогда не умирающей надежде.
Федор застал лишь самый конец этого балагана, и чуть было не кинулся в драку. Его с трудом оттащили от ведущего шоу.
Федор стал кричать, что после того, как выйдет программа, прилетят эланцы, чтобы зачистить планету от свидетелей и улик, потребовал уничтожить записи. Получив уверения, что все было снято для служебного пользования, Крок остыл. Это было, пожалуй, единственным конфликтом между местными и десантной спецкомандой.
Все было просто замечательно. Солдаты ходили пьяные и довольные, обвешанные домашней колбасой и шпигачками, с торчащими из карманов бутылями самогона, исцелованные всеми женщинами поселка, от сопливых девчонок до древних старух. По ночам с сеновалов доносились ахи и вздохи, это вдовые молодухи и местные оторвы по-своему вознаграждали бравых имперских вояк.
Каждый Божий день из трюмов кораблей извлекались ящики и коробки с едой и выпивкой. На поселковой площади соорудили столы, на которые выставлялось все это изобилие: консервы, бутылки, пакеты и контейнеры. Повара старались вовсю, подготавливая полуфабрикаты, кромсая хлеб и колбасу, заваривая чай и разливая по емкостям крепкие напитки.
На большом экране крутили рекламные ролики, рассказывающие о прелестях жизни в Деметрианской империи. Показывали учебные программы, объясняющие, как пользоваться благами цивилизации: идентификационными браслетами, считывателями чипов кредитных карт, торговыми автоматами и терминалами безналичной оплаты.
Эти показы собирали почти всех жителей поселка. Мужики и бабы стояли, открыв рты, пялясь на красоты курортных миров, громады индустриальных центров, орбитальные станции.
Сильная половина пускала слюни по поводу красиво раздетых красоток в дорогих глайдерах или на фоне роскошных интерьеров. Тетки вздыхали по поводу мебели, вещей, ухоженных, улыбающихся карапузов, в рекламе памперсов и детского питания.
Народ при этом не забывал прикладываться к одноразовым стаканчикам и закусывать дармовой колбаской. Временами, от избытка чувств, случались стихийные митинги, перемежающиеся пьяными плясками и нестройным пением разгоряченных спиртным поселян.
Все, что оставалось по вечерам от угощения, повара, чтобы не тащить обратно, раздавали местным. На фоне буйного пьяного веселья как-то спокойно прошло сообщение о бегстве из-под стражи арестованных махинаторов.
Сгоряча капитан десантников арестовал начальника гарнизона и назначил Конечникова временно исполняющим обязанности вместо него. Этим все и закончилось.
Конечников, под восхищенными взглядами односельчан, не нашел слов, чтобы отказаться.
Пьяная, сытая и веселая жизнь продолжалась почти неделю, все новогодние праздники. В поселке не топились печки, некормленая и недоеная скотина шумно протестовала, дети без присмотра бегали и ползали под ногами взрослых.
Подростки с загадочными лицами собирались поодаль от веселящихся родителей, раздавить выпрошенную у добрых гостей бутылочку и посмотреть веселые журнальчики с голыми тетками.
Но всему хорошему приходит конец. Опухшие от недельного пьянства поселяне тепло проводили таких же не отошедших от ударных доз спиртного гвардейцев. Девки плакали, тетки вздыхали.
Неопохмеленные мужики с нездешней тоской, мутными глазами глядели на уходящих молодцеватых имперских вояк, мечтая о дальних мирах, поголовно населенных неземными, жаждущими мужской ласки красавицами.
Корабли тяжело поднялись и скрылись в облаках. Оставшиеся на земле люди еще долго махали руками, до одури не желая возвращаться к привычным, обыденным делам.
Размеренное существование поселка уже не вернулось в прежнее русло. Вкусив "красивой" жизни, местные уже не стали возвращаться к "праведным" щам и каше, домотканой одежде и сыромятным мокасинам.
Нестойкие элементы, поддавшись на хорошо спланированную рекламную акцию, стали снимать деньги со счетов, пользуясь неожиданно свалившимся богатством.
Народ зачастил в поселок, закупая всяческие блага цивилизации и предметы роскоши. В числе прочих не слишком нужных вещей, пейзане закупили мониторы визиовещания и, пользуясь ретрансляторами фактории, стали смотреть программы видеовещания, которые ловко сляпывали имперские специалисты по прополаскиванию мозгов.
Примерно через месяц рейд "команды по восстановлению справедливости" показал сначала 4 канал, потом подредактировав каждый в своем формате, все остальные.
Удивлению поселян, увидевших свои физиономии на экране, не было предела. Жители Хованки с воплями бегали от дома к дому, оповещая об очередном появлении в вещании передачи про дела на планете Амальгама.
Люди собирались в избах и с удивлением, радостью и смущением глядели на самих себя, отпуская едкие шуточки по поводу глупого вида соседа или того, как в кадре лапают за задницу какую-нибудь поселковую девку.
Это занятие перемежалось "залпами" домашнего самогона и поглощением закуси из баночек и коробочек, купленных в лавке военторга. Под выпивку провозглашались тосты за здравие доброго князя-императора и пожелания победы имперскому оружию.
Печки в домах уже не топились. Хозяева поставили обогреватели с автономным питанием от микросотовых батарей даже в хлевах. Люди не ложились как прежде спать через час после захода светила, а допоздна просиживали перед ящиками, бессмысленно таращась в экраны, лузгая кедровые орешки и подсолнуховые семечки.
Работа по дому делалась из рук вон плохо. С утра пьяные мужики едва управлялись с тем, чтобы наковырять сена из скирд для скотины, начерпать из колодцев воды и исчезнуть до вечера, засев в мужской компании в "хазе" какого — нибудь приятеля-холостяка за просмотром под рюмку — другую "веселых" каналов с голыми шалавами или футбола.
У баб была своя молотилка под бесконечные сериалы о несчастливой доле бедных, но честных девушек, на которых никак не обратит внимания проживающий поблизости прекрасный принц.
Дети бегали предоставленные сами себе. Скотина болела и хирела, крыши текли, дома не подметались, стекла не мылись. Калитки перекашивались, ворота врастали в землю, изгороди рушились.
В поселок Хованка наконец пришел долгожданный прогресс.
23 Апреля 10564 по н.с. 1 ч.52 мин. Единого времени. Альфа-реальность. Деметра. Дом князей Громовых.
Дочитав до этих строк, девушка улыбнулась и отключила компьютер. Потом зевнула, легла, вытянулась, с удовольствием устраиваясь в постели. Через минуту девушка крепко спала, чему-то улыбаясь во сне.
23 Апреля 10564 по н.с. 11 ч.48 мин. Единого времени. Альфа-реальность. Деметра. Дом князей Громовых.
За бронированными окнами старинного княжеского дома начинался вечер. Яр словно пытаясь зацепиться за покрытую снегом землю, тянул свои руки-лучи, захватывая в прощальные объятия высокие горы и заваленные снегом долины со вздыбленными ледовые торосами, сияющие в лучах заходящего светила как неведомые, прекрасные города. Девушка посмотрела на холодный, неживой пейзаж и заторопилась к теплу мира, существующему в параллельных, сдвинутых по пятой координате пространствах.
Живой Бог не заставил себя долго ждать, посадив свой корабль неподалеку от павильона для чтения, который в это раз находился на зеленой, полной причудливых форм жизни равнине, похожей на древнюю африканскую савану.
— Ты сегодня рано, — заметил Управитель. — Даже не стала заниматься.
— Спешу ознакомиться со своим приговором, — с усмешкой ответила Рогнеда.
— Шутки — шутками, — назидательно сказал Андрей. — Но могут быть и дети.
— Не с моими декоративными яичниками, — заметила девушка. — Все что хочешь, кроме этого.
— Да, жаль, что ты не сможешь родить ребенка, — размышляя, сказал Управитель. — Представь, какая очень высокая и сильная душа смогла бы воплотиться.
— А зачем? — усмехнулась Управительница. — В наше время требуются тупые ублюдки вроде тебя.
Живой Бог не стал реагировать на оскорбление.
— Ладно, — сказал он. — Поешь, — подобреешь.
— Мы тут перекусим, когда я проголодаюсь, — сказала Рогнеда. — Готов наслаждаться Колываном?
— Погоди, — попросил Управитель. — Хочу тебя спросить, как специалиста.
— Спрашивай.
— Зачем мы так поступали и продолжаем поступать?
— Что — зачем? — не поняла Живая Богиня.
— Зачем давать возможность украсть и наказывать за это?
— Ты и в правду не знаешь? Или хочешь сделать мне приятное, чтобы я объяснила, что и так понятно, — поинтересовалась девушка.
— Просто вчерашнее не идет из головы, — сказал Пастушонок. — С этими людьми и так плохо получилось. Мы еще и закрыли глаза на то, что их совершенно бесстыдным образом обворовали… Использовали эти летописи, как козырь в игре с регул — императором. Тыкали Амальгамой в нос эланцам, когда те вспоминали Гало. Если вспомнить, что там случалось на самом деле, то история получается стремная и предельно гнусная.
— Это, пожалуй, звучит, как комплимент автору заметок, — без тени улыбки ответила девушка. — Ты ведь тоже так делаешь, используя любую возможность для своей выгоды. Однако начал петь песни о подлости. А представь, какие чувства могли испытывать простые смертные, читая колывановские пасквили про самозваных богов. А самое главное, что он сделал, гаденыш… Если бы он вывел нас, как демонических существ, обладающих запредельной мудростью, все бы выглядело по- другому…
А то ведь показал Живых Богов, как кучку недоумков, не знающих, куда девать свои возможности и как убить свою Вечность.
— А может так оно и есть? — поинтересовался Управитель. — Стоит бессмертному пристроить свою задницу в кресле Совета, как начинается…
— И что начинается? — невинно поинтересовалась Рогнеда.
— Атрофия мозга и воли. Маразм возведенный в ранг божественно мудрости. Нерон и Калигула по сравнению с ними — скромные, целеустремленные клерки.
Равнина вдруг изменилась. Исчезли стада слонов, жирафов и антилоп. До горизонта возникли громадные золотые статуи на сверкающих постаментах. Вместо глаз у истуканов холодно поблескивали объективы видеодатчиков, а вместо ушей красовались громоздкие раструбы древних звукоуловителей.
Андрей, увидев это, заморгал и осекся, несмотря на то, что знал, — все это просто бутафория.
— Очень просто, Пастушонок, — ответила Живая Богиня. — В те времена не было башен — поглотителей. Все делалось старинным, но очень действенным способом. Дай украсть и накажи. Тогда и воры, и обворованные признают твою силу и мудрость. А, признав, склонятся, отдавая свою жизнь и энергию. Забываешь азы, юноша.
— Ладно, давай читать, — предложил Андрей и добавил. — Хорошо, что хоть ты это помнишь, Принцесса.
Повальное увлечение визией обошло стороной семью Конечниковых. Тома, воспользовалась подарком Федора и развернула массовое производство самогона. 2 дистиллятора работали днем и ночью, перегоняя брагу в первач. Жена Виктора реквизировала под винокурню усадьбу бабы Дуни, разместив в доме перегонные аппараты и разместив в хозяйственных постройках бродильные чаны. Оттуда на всю округу распространялись сивушные ароматы. У ворот постоянно толклись поселковые мужики, которым было лень топать в поселок за пойлом и "космонауты" распробовавшие крепость и оценившие дешевизну Томиного первача.
Жена Виктора подошла к вопросу как заправский бизнесмен, организовав поставку продуктов из фактории и наняв пару вдовых молодух в качестве продавщиц.
Напирая на служебное положение деверя и подкрепив предложение изрядным количеством жидкой валюты, Тамара, договорившись с офицерами стройбата, затеяла строительство на месте старого дома деда Пантелея питейного заведения.
Теперь, почти под носом, стучали отбойные молотки и гулко, на всю округу, бухала машина для забивания свай, урчала, ревела и скрежетала прочая, снятая с военных объектов техника. Прямо на огородах стояли бытовки. По округе слонялись пьяные строители, оставляя пустые бутылки и желтые отметины на снегу. В ожидании платной случки толклись поселковые шалавы.
По вечерам в вагончиках горел свет. Оттуда доносились музыка, бабские повизгивания и мужской мат.
Федор этого безобразия старался не замечать, рано утром улетая в поселок и поздно возвращаясь. Служба не требовала от него особых усилий, кроме умения сохранять серьезное лицо и требовать, требовать, требовать. На удивление, запущенные его предшественником дела сами собой выправились.
Монтаж кольца телепорта шел с опережением графика. Федор временами даже сдерживал подчиненных, — снабжение не справлялась с поставками комплектующих. Однако расслабиться и заняться своими делами Конечникову тоже не удавалось. Он мотался по объектам, присутствовал при отправках рабочих партий и "разборах полетов".
Федору приходилось решать споры между подразделениями, организовывать культурный досуг личного состава, принимать людей по внеслужебным вопросам. Куда-то далеко ушли семейные проблемы и блоки памяти, оставшиеся в сенях старой хаты.
В короткие промежутки между актами управления Конечников читал газеты и смотрел визию. Он курил, размышляя обо всем и ни о чем, смотрел в окошко на пейзаж на поселковой площади, поглядывая в экран служебного компа, где выскакивали таблички, побуждающие Федора делать то-то и то-то.
Закончив вечерний инструктаж и напутствовав офицеров гарнизона не топить корабли, Конечников грузился в глайдер и летел на "горбунке" домой.
Там он поглощал ужин под болтовню Томы и бубнеж визии. Поболтав с племянниками о том и о сем, Федор уходил из нового дома, куда к тому времени подтягивались пропустить по рюмашке продавщицы и поселковые подружки золовки.
Дом Конечниковых становился похожим на блатхату, звенели стаканы, пьяные бабы и мужики жрали и пили, окидывая друг друга сальными похотливыми взглядами. Гордость Тамары, экран визиовещания настраивался на канал "для взрослых".
Даже из старой мазанки Конечниковых были слышны музыка и крики, в новом доме. По двору носился Крайт, истошно лая на выходящих по нужде гуляк.
У деда было тихо. Старик сидел за летописями просматривая старые записи и пополняя тетради новыми заметками. Федор лежал на той самой лежанке, на которой спал в детстве, читая тексты с дисков, украденных из библиотеки Управителей.
Тени других жизней, десятками и сотнями веков отделенных от пакадура вставали перед его глазами, почти такие же реальные, как и то, что видел Конечников в действительности.
Как когда-то давно, на потолке плясали ослепительные отсветы пламени свечи, обрисовывая неровности потолка, словно огненная стена в небе, загораживающая путь наверх. Федор часто лежал без сна, размышляя о замкнувшемся кольце времени.
Только тогда он был ребенком, теперь же зрелым мужчиной, покалеченным в жестокой мясорубке космической войны.
Стал ли он счастливей, увидев обратную сторону звезд? Не слишком ли высокой была цена за воплощение в жизнь своей детской мечты?
С дедом они почти не разговаривали, старик за много лет привык обходиться без своего старшего внука. Ему достаточно было сказать пару слов о текущих делах и заниматься снова своим делом.
Да и о чем было говорить офицеру имперского звездного флота и старику с забытого Богом хутора. Иногда они вспоминали старые времена, при этом дед хмурился и вздыхал. Было видно, как ему не нравилось, что происходит сейчас в Хованке.
Так шло время. Зима проходила. С каждым днем дед Арсений становился все крепче и сильней. В его седой шевелюре стали пробиваться молодые, черные волосы. С лица стала сходить сетка морщин, оно округлилось, засияло здоровьем.
В его речи нет-нет да угадывался прежний Арсений, дед-отец, каким его помнил Федор.
Скрытые, незаметные перемены понемногу накапливались. Это чувствовал Федор, это чувствовал дед, это чувствовал даже Виктор, пытаясь уйти от неизбежного в выпивку и бурное веселье.
Все кончилось в последних числах февраля по универсальному календарю. В Хованке прочно утвердилась ранняя весна. На деревьях набухали почки, земля просыпаясь, грелась в лучах Арисса, готовясь родить новые всходы трав и цветов, напитать корни деревьев и кустарников, давая жизнь листьям и плодам.
В этот день Конечников приехал раньше обычного. В доме было непривычно тихо и пусто. Федор заметил, что со стены исчез визор, обнажив старые, запыленные рисунки на стене.
У печки хлопотала Дуня, какая-то испуганная и пришибленная, с глазами на мокром месте.
Девочка налила ему щец, отрезала хлеба и сала, поминутно гладя в глаза дяди — все ли правильно она делает. Конечников старался ни о чем не спрашивать, полагая, что племянница все расскажет сама.
Федор насытился, поблагодарил молодую хозяйку и спросил:
— Дуняшка, а чего глаза на мокром месте?
— Дядя Федор, — как большая, закрывая лицо руками и утирая слезы передником, запричитала девочка, которая давно ждала этой минуты. — Папка мой маму Тому выгнал…
— А почему? — удивился Конечников.
— Вызверился, наорал, побил. Ты хоть ему скажи-и-и-и-и, — совсем разошлась Дуня.
— Ну ладно, чего ты, все образуется, — растерянно сказал Федор.
Он притянул девочку к себе, а она с удовольствием от ощущения своей взрослости приникла к дяде, ткнулась лицом куда-то под мышку и снова стала рыдать.
Конечников утешая, долго гладил племянницу по голове и плечам, прежде чем та в полной мере почувствовала себя выполнившей долг настоящей взрослой женщины.
— Ну что, успокоилась? — спросил Конечников девочку.
Та кивнула, глядя на него прозрачными, блестящими от слез глазами.
Федор вспомнил, что такие, сине-серые глаза были у покойной Алены.
— Да, — подвсхлипывая сказала Дуня.
— Где он? — спросил Конечников.
— У деда в хате.
— Пьяный?
— Трезвый, но какой-то страшный, — забыв, что надо всхлипывать, поежилась, зябко поведя плечами девочка.
— Детей покормила? — поинтересовался Федор.
— Николенька ведь день плакал, есть не хотел… С полчаса как уснул, — обстоятельно стала рассказывать Дуня, — А Алешка к деду подался, сказал, что не мужское дело с девчонками и сопливыми ссыкунами вечор досиживать.
— А Тома где?
— В балки подалась, что у бабкиной хаты, — девочка снова залилась слезами.
— Ладно, не реви. Пойду с братом поговорю.
Федор вышел во двор, прошел мимо вышедшего встречать его Крайта, необычно тихого и довольного отсутствием посторонних. Погладил и похвалил собаку за бдительность и прошел в старый дом.
Дед с Виктором сидели за столом. Брат был трезвый, что было совсем необычно.
— Здорово, — сказал Федор, усаживаясь за стол.
— Здравствуй внучок, — тихо приветствовал его дед Арсений.
— Здорово, брат, — ответил Виктор.
— Что у вас тут случилось?
— Чо- чо… Через плечо… — раздраженно сказал Виктор. — Курву е**ную выгнал.
— Чем нехороша стала? — поинтересовался пакадур.
— Давно пора, — тем же тоном ответил брат. — Дом в бардак превратила.
— Дело ваше, — помолчав ответил Федор.
— Робят жалко только, — со вздохом сказал дед.
— Алешка где?
— Спит, — ответил дед. — Намаялся парнишка.
Конечников поднялся и заглянул в маленькую комнату рядом. Племянник спал на его кровати, сжавшись в комочек, почти не видный среди подушек.
— Нормально, — сказал Федор. — Хорошо не поубивали друг друга.
— Чей-то ты сегодня рано, — заметил брат. — Случилось чего?
— Вроде нет.
— А чего смурной такой? — не унимался Виктор.
— Гарнизон меняют, — ответил Федор. — "Ржавых" уже не будет, спецназом заменят, строителей-монтажников на орбиту переведут.
— Что, и твоя служба кончилася? — поинтересовался Виктор.
— Да вроде никто не гонит.
— А чего-й грустишь-то, — подивился брат. — Или кака повариха зацепила?
— Баба — это к лучшему, — вставил дед. — И нечего смеяться. Мужику 39 лет, а все один, бобыль. Хочу деток твоих Федечка увидеть, а ты все воюешь.
— Какая к черту повариха, — раздраженно ответил Федор. — Сослуживца встретил. Искорина. Уже лейтенант-полковник. Офицер фельдслужбы при ставке князя — императора.
— Какой — такой Скорин? — усмехнулся Виктор.
— Искорин… — поправил его Конечников. — Помнишь, рассказывал про штабного, который на борт просился, большие тысячи предлагал.
— Было, — усмехнулся Виктор. — Ты его часом в торец не двинул?
— Хотел… Вспомнилось как он орал про богатого папочку, про 10 тысяч за место на крейсере… — Федор вздохнул. — А тут явился, не запылился в нашу глухомань. В мундире с иголочки, довольный, вальяжный уверенный в себе. С Алмазным Крестом на шее, погонами золочеными…
— Ну чего ж не прибил говнюка? — удивился брат. — У меня бы не задержалось…
— Он как-то странно себя вел, и это меня смутило. Он был рад мне, нисколько не стеснялся, как можно было бы предположить. Я даже чувствовал, что он прекрасно понимает, отчего я так казенно, почти грубо себя веду. Потом, после официальной части предложил выпить за встречу. Мы остались наедине.
Я подошел к нему, заглянул в глаза взял его за орден… Крепко так взял, сорвать хотел. Но вдруг почувствовал, что делаю неправильно. Отпустил.
Искорин понял мои колебания.
"Это хорошо Федор Андреевич, что не стал так меня обижать" — сказал он. — "Этот Крест не отец мне купил, не в карты я его выиграл".
"Ну, расскажи, как такие бирюльки достаются", — иронически сказал я.
"Присаживайся" — предложил бывший офицер для особых поручений. — "Разговор долгий будет".
"Ничего, постою", — тем же тоном ответил я. — "Начни сразу с того места, как получил прикладом за паникерство".
"Да, было", — с грустной улыбкой ответил Искорин. — "То, что ты меня на корабль не взял, оно оказалось к лучшему. Я так зол на тебя был… Убить был готов. Голова гудела, кровь из носа текла. Хорошо фуражка была на голове, да и солдат вскользь ударил.
На станции после того, как отчалили крейсера, стало совсем плохо. Офицеры бестолково бегали, не зная что делать, матросы не слушались приказов.
Идти мне было некуда. Штаба больше не было, возвращаться в каюту и ждать смерти, было невыносимо. Я прибился в центр связи, где на динамики транслировались все сообщения с кораблей Базы.
Эланцы разделались с кольцом гипертранспортировки и уверенно двигались к космокрепости, держась той стороны, которая пострадала при бомбардировке орбитальной станции метеоритным ливнем с планеты. Пакадуры и артиллеристы Базы ничего не могли сделать. Пушки "Князя Ивана" на предельной дистанции обменивались залпами с АБГ линкорами неприятеля, но не могли остановить их продвижения.
Основной огонь эланцев был сосредоточен на линейном рейдере. С "Князя Ивана" постоянно докладывали о разрушениях и потерях. На помощь броненосцу пошли скауты.
Но не зря эланцы потеряли целую эскадру. Перед тем, как превратится в газ, радисты службы перехвата второй эскадры "бессмертных" сумели запеленговать основные и резервные частоты каналов управления ракетами нашей ракетной артиллерии и передать данные на пушечные линкоры.
Глушилки "абэгешек" сбили ракеты с курса. Тогда наши пошли в лобовую атаку.
Это было фатальной ошибкой. 12 "скаутов" и "Скаляр", средний транспортник с ракетами, попытались достать врага, пуская ПКДР на манер древних неуправляемых торпед. Корабли не пытались даже маневрировать. Присутствие в строю грузовозов лишало атакующую группу такой возможности.
В какой-то момент показалось, что победа останется за нами. Несколько удачных попаданий ракет изрядно попортили "сучек", но эланцы сумели дать подряд несколько прицельных залпов мелкой картечью… Снесли и выпущенные "пакадуры", и крейсера — разведчики. Ты не представляешь, как это было… Харкающие звуки помех от выстрелов, вой помех, крики, ругань, слова прощания, свист запускаемых моторов пространственной на стартующих ракетах и снова выстрелы. Даже на противоположной стороне станции были видны сполохи взрывов, разносящих крейсера.
"Князь Иван" продержался дольше. Защитные поля и броня рейдера лучше держали удар. Боезапас пушечных линкоров изрядно уменьшился. Израсходовав энергию в накопителях на отражение атаки скаутов, "сучки" вынужденны были увеличить интервалы между выстрелами.
Но дальнобойные планетарные орудия "абгшек" все равно продолжали методично втыкать в корпус броненосца заряды. Пушки "Князя Ивана" отвечали, но его корабельная артиллерия со сбитой юстировкой, лишенная данных дальномеров и постов локаторного наведения, не могла состязаться в точности с эланцами.
Мы все ждали, когда рейдер приблизится настолько, что сможет прицельно бить по неприятелю. Но этого не случилось.
Когда "Князь Иван" долетел до эланцев, он представлял из себя глыбу искореженного композита, окруженного роем обломков. Лишь в цитадели броненосца оставались живые люди. Они смогли довернуть разбитый, практически мертвый корабль на врага.
Пушечные линкоры, которые обесточили все системы, включая резерв двигателей, отдав энергию для стрельбы, не смогли вовремя среагировать. Сначала они пытались расстрелять то, что осталось от "Князя Ивана", но лишь ухудшили свое положение, разбросав летящие с громадной скоростью обломки в широкий сноп, который накрыл эланцев.
"Сучки" попали под удар. Для одного вражеского линкора он оказался фатальным, второй корабль потерял половину надстроек и пять из шести орудий главного калибра.
Это последнее орудие непрерывно стреляло по орбитальной крепости все время, пока "абэгешка" двигалась к "Солейне".
Зная, что желанной добычи на станции нет, подданные регул — императора не церемонились, квитаясь за все, что случилось во время осады.
То, что творилось внутри крепости трудно передать. Каждый удар вызывал массу взрывов, Разогнанные до 1 мега заряды прошивали станцию, круша корпус механизмы и переборки, боевые расчеты и посты. Людей швыряло на пол, размазывало о стены, убивало обломками… Станция гибла.
Гравитация выключилась, генераторы поля, герметизирующего пробоины перестали работать. Эланская сверхскоростная картечь разрушила энергосеть крепости, обесточив приводы орудий и энергощитов.
Не помню, как добыл скафандр. Я бесцельно перемещался по разрушенным коридорам. Кругом было только месиво из обломков и замороженных, разорванных трупов. До сих пор их лица с гримасами ужаса, боли, страха стоят перед глазами.
Куда меня несло на двигателях скафандра, было непонятно даже мне, но, судя по всему, я уходил на более-менее уцелевшую сторону станции, инстинктивно направляясь в сторону от разрушений.
Орбитальная крепость потеряла всякую возможность сопротивляться. Эланцы прекратили обстрел и выпустили призовую партию на двух лодьях. Они желали символически завершить кампанию, водрузив на завоеванной куче металлолома двухцветную тряпку своего флага с орлом в знак победы.
Я попал в отсеки, граничащие с наружной поверхностью. Там я увидел живого.
"Ваш бродь", — сказал он мне, — "эланец прямо на нас прет. А в нашей пушке осталось на один выстрел мощности. Подмогни загрузить заряд в камеру. Плюнем в супостата напоследок".
Действительно в накопителях четвертого орудия планетарной батареи осталась энергия. Мы вдвоем начали закидывать в громадную глотку казенника все, что могли найти: штатную картечь, обломки конструкций станции, промороженные холодом космического пространства мертвые тела и осколки раскрошенной брони, оглядываясь на подходящий эланский линкор, схожий своими громадными трубами орудий на органную секцию.
Потом у нас нашлись помощники. Я что-то кричал, размахивал пистолетом, заставляя случайно набредших на нас выживших матросов присоединиться.
Даже в невесомости переместить 60 тонн груза в зарядную камеру без помощи подъемников оказалось очень сложным и тяжелым делом. Мы не смогли загрузить и 2/3 ее объема, когда эланский пушечный линкор, вернее тот обрубок, что от него остался, сопровождаемый лодьями с десантом подошел совсем близко, войдя в простреливаемый сектор.
Огромный корабль настороженно шарил парой уцелевших зенитных массометов, готовый подавить очаги сопротивления на корпусе раскуроченной орбитальной станции.
Погрузку прекратили. Расстояние было совсем небольшим. Эланец фактически был на рейде крепости. На такой дистанции не имела значения ни степень полноты заряда, ни связанное с избытком импульса увеличенное рассеяние убойных элементов.
Общими усилиями, по командам комендора, при помощи ломов, домкратов и таковской матери, прячась в черных, резких тенях разорванной батарейной палубы, орудие навели на цель. Артиллерист, перекрестившись, нажал на кнопку выстрела на переносном пульте. Из поврежденных катушек посыпались искры, но пушка всеже выпустила скрытый в зарядной камере смертоносный груз.
Широкий сноп импровизированной картечи из кусков брони и трупов снес "сучку" и лодьи с десантом.
Никогда я не испытывал такой радости, когда эланский корабль вдруг подернулся рябью вспышек от попаданий. АБГ полыхнул месивом горящих обломков, которые, вдруг, угрожающе увеличились в размерах, летя прямо нам на головы. Тут перед глазами все померкло.
Очнулся я в маленьком, тесном помещении. Матросы вытащили меня с батареи, на которую рухнули остатки корабля.
Комендора убило, еще одному человеку пробило скафандр, и он задохнулся. Мне повезло — осколок ударил в броню шлема по касательной.
Через 2 суток без еды и воды, когда всем приходил конец от углекислого газа в отсеке, нас нашли".
— Такая вот сказочка, — чуть помолчав, подытожил Федор.
— Да уж, — сказал Виктор.
— Ему дали Алмазный Крест. Комендору тому тоже, посмертно.
Мы с Искориным выпили, вспомнили ребят. Он сказал, чтобы я не обижался, мне тоже будет награда. И вручит ее сама великая княжна.
— Это что, сама Александра Данииловна сюда пожалует? — поразился дед.
— Приедет, — слегка покривишись сказал Федор. — Письмо прислала.
— Да ты че, морду-то воротишь? — удивился Виктор. — Это же сама Александра Даниловна. Кто нас от лихоимцев защитил?
— Братья Конечниковы, — серьезно ответил Федор. — А вообще, Александра молодая девчонка. Хитро — мудрая только, крученая, как канат швартовочный. Будут у нас проблемы.
— Да ты что? Всерьез? — удивился брат. — Только хорошее от нее видели.
— Она кое-что забрать хочет, — сказал Федор. — Одну цацку повесит на шею, а другую заберет.
Конечников кивнул на деда, который инстинктивно потрогал золотой медальон на груди.
— А это что, ее? — спросил Виктор.
— Ее, — ответил Федор.
— Ну, отдадим, раз ее, — со вздохом сказал дед. — Попользовались, и будя.
— А что в этой висюльке такого ценного, кроме того, что из золота? — поинтересовался Виктор.
— А ты не понял? — усмехнулся Конечников. — Заметил, что дед лет десять скинул?
— Отдам ей, внучок. Ценная, видать, вещица, — сказал дед Арсений. — А то ведь осерчает, детишкам достанется. А мне ведь главное, чтобы они жили.
— Ладно, не будем умирать прежде смерти, — сказал Федор.
— Это правильно, братуха, — вставил Виктор. — Эх, налил бы самогоновки, но теперь на ее проклятую смотреть не могу.
— А вот это правильно, — заметил дед. — Уж больно ты ей увлекался.
— А как не увлечься, — ответил Виктор. — Когда такое непотребство на глазах творится.
— Давно пора было Тому гнать. Зарвалась баба. Теперь не сгонишь. Вона стройка как развернулась. Будут теперь забулдыги в окна дышать.
— А я так мыслю, — сказал Виктор. — Продам я все это добро. Цену возьму хорошую, таперя много богатых у нас в Хованке, кто до этого места охоч. Да хоть эта змея подколодная, Тома, выкупит. Ей место это нужно до зарезу. Не буду препятствовать, зачем. Подадимся в леса, подальше от ел, от остального народу. Вон Федька баить, рудник тута будеть по соседству. Будут из земли руду как-то особу тянуть.
— Правда ли? — спросил дед Арсений.
— Правда, деда. Такой руды во всем Обитаемом Пространстве нет. Без нее ни брони, ни реакторов, ни пушек не сделать. Оттого-то вцепились в планету нашу мертвой хваткой. Кстати. Тут скоро строителей привезут и горных рабочих. Поселок расширят. Город будет шахтерский.
— О, как, — горько удивился дед. — И что все эти инопланетники будут нашу землю топтать и поганить?
— Да, — кивнул головой Федор. — Слышал я, что будут набирать полицию, чтобы за порядком следить. Набирать будут из местных. На месте подучат, а может, пошлют на курсы куда — нибудь. Людей поднатаскают. Витьку вон, прочат в начальники.
— Так вот зачем они нам деньги дали… — дед с досады плюнул на пол и качая головой растер плевок сыромятной чуней. — А я думал, добрая у нас правительница…
— Да, не без дальнего прицела, — ответил Федор. — С нами или без нас, они бы это сделали. А так у них есть народ, который за княжну глотку перегрызет. И за порядком досмотрит лучше чем наброда, которая сегодня здесь, а завтра поминай как звали.
— Да ну вас, — усмехнулся Виктор. — Пяссемисты — нытики. И так вам плохо, и сяк. Я в полицию с удовольствием пойду. Будут пришлые по одной половице у меня ходить. По нужде в лес не сбегают. Будут в своих космонаутских бараках под себя делать и нюхать.
— Я верю, — грустно усмехнулся Федор. — На то и было рассчитано.
— Да ну тебя, — засмеялся брат. — Пусть меня беруть. Обороню я землю нашу. Ты от эланских гадов в космоси доблестно стражалси, а тут тоже… наброде не дам поганить и баловать. Будя и от меня польза.
— Э-ээх, — с укором сказал дед.
— Ладно, хорош, — сказал Виктор, демонстративно потягиваясь. — Пойду я в свой, личный дом спать. Без бабы, но хоть не в бардаке.
Виктор ушел.
— Да уж, — сказал Федор, проводив глазами брата. — Полицмейстер, едрена вошь.
— Горе у Витюни, — сказал дед. — Любил он Алену больше жизни. Сказал как-то, что все отдал бы, чтобы вернуть ее.
— Ну, это дело такое, — ответил Федор. — Сегодня что случилось?
— Да самое простое дело. Томку тут один герой из космонаутов за мягкое место схватил, а та только взвизгнула и рассмеялась. А Витька увидел. Этому парню всю морду разбил, убить хотел. Слава Богу, не дали. Пошел к Томке, ей все высказал, бланшей наставил, и в чем была, на улицу вытолкал. Потом правда пришли товарки и вещи забрали. Внучок не препятствовал. Даже экран отдал. И слава Богу, чужого нам не надо.
— Да все к тому и шло, — размышляя, покачал головой Федор. — Завтра суббота, поспать можно подольше. Если только в гарнизоне опять что-нибудь не устроят.
— Поспи, внучок, поспи, — согласился дед.
— Ты как на работу пошел, опять хромать стал. Надо видать, тебе отдыхать больше. Первое время не мог к тебе привыкнуть. Как не посмотрю — глазам не верил. Прилетел такой молодой, словно только годочков пять — шесть прошло. Сейчас толи привыкать стал, толи сам отошел от своей болячки. Уже так в глаза не бросается. Полечил бы ногу. Ведь у фельдшера под боком целый день.
— Эх, деда, ты не представляешь, чем мне ее только не лечили, — вздохнул Федор. — От ноги одно название было. А что, я изменился?
— Делом занялся, — сказал старик. — Я уж думал ты запьешь по черному. Или с ума сойдешь. Бормотал что-то день-деньской, аж жутко делалось.
— Эх, деда, — вздохнул Федор. — Ничего ты не понимаешь. Самому скоро бормотать придется. Как медальон отдашь.
— Зачем это? — удивился старик.
— Ты думаешь, это тебе фельдшер помог? — усмехнулся Федор.
— А ты думаешь эта железяка?
— Не думаю, знаю. Но ты не расстраивайся. Научу я тебя словам. Словам тайным, заветным, верным. Переживешь тогда и стариков, и молодых. Да и мне надо чаще их читать, может, нога поправится.
— Опять ты за свое… Зачем? — почти испугался дед. — Не по людски это.
— Будешь, будешь, — усмехнулся Федор. — Чтобы чувствовать себя хорошо, чтобы молодеть день ото дня. Скоро на молодух потянет, новых детей себе народишь.
— Зачем это я тебе буду дорогу перебегать? — возмутился старик. — Это нынче твое дело род Конечниковых продолжить. В Хованке, понятное дело, ты не останешься. Но хоть где-нибудь то осядь, семью заведи, правнучат мне роди, чтобы я радовался, что не только у Виктора наследники есть, но и у тебя. Ты же мой самый любимый внучок, хоть и пошел по дорожке космонаутской.
— Ай ладно, деда. На конька своего любимого сел, — с досадой ответил Федор. Давай лучше, коль время есть, записи посмотрим.
— Какие записи, Федечка?
— Ну те… С накопителя, которые у нас в сенях валяются. Узнаем, что было. Может, что новое будет.
— Отчего же не поглядеть. Это завсегда полезно, — сказал старик. — Это наша история от самых корней может оказаться.
— Или какие-то старые программы и данные, которые без старых приборов не прочитаешь.
Федор принес из сеней древний накопитель, утратившие за века сходство с компьютерным оборудованием, стер с него пыль и плесень, проверил и подчистил надфилем контакты.
Дед с сомнением глядел на его приготовления.
— Ты думаешь, будет работать? — спросил он. — Уж больно грязен. Его и в воде мочили… И дверь ими припирали. И заместо противовеса в кузне подвешивали.
— Должен, — задумчиво ответил Федор, — ведь по сути это та же модель, что и "черные ящики" звездолетов. Сейчас узнаем…
Конечников пошарил в карманах и вытащил микросотовую батарею, при помощи отвертки выковырял мертвый источник питания из накопителя. Вставил элемент питания и закрыл отсек. На торце накопителя загорелся зеленый огонечек.
— Федя, чего это? — спросил дед.
— Работает, деда… Работает! — почти прокричал Конечников. — Кабель где?
— Какой кабель? — не понял тот.
— Что я в лавке взял, когда в лавке инспекцию делал.
— А почем я знаю внучок, — ответил старик. — Где клал, там, поди, и лежит.
— Давай вспоминай. Я был с Витькой. Отдал ему, сказал тебе передать, — Федор задумался. — Похоже, он у Витьки и остался. Не пропал бы. Ехать за новым не хочется. А то и не будет. Вещь-то редкая. Когда я был курсантом, остатки этих блоков на помойку выносили… Подожди…
Федор накинул куртку и выскочил во двор.
— То давай, то подожди, — огорчился дед. — Все у космонаутов перенял.
Конечников рысью пробежал через двор, не обращая внимания на лай Крайта, выскочившего на шум из будки и забарабанил в дверь нового дома.
— Витька открывай, — закричал Федор.
— Кого там блин нелегкая несет? — раздалось из сеней.
— Я это, я. Дело есть.
— Ну чего тебе Федька? Детей разбудишь, — сказал брат, появляясь в проеме.
— Помнишь кабель тебе давал? Провода с фишками пластмассовыми. Я еще сказал тебе его деду отдать.
— Не, не очень. Мы бухие были сильно. Но вроде не выбрасывал и не выкладывал.
— Ну, тогда ищи… Ты в старом тулупе был. Может так и лежит в карманах, если не выпал.
— А… — вспомнил Виктор. — Тулуп в сарай к скотине отнесли. Пригодится телятам подстилать.
Федор, матерясь, кинулся в сарай. Крайт, привлеченный топотом, выскочил из будки, залаял, вдруг смолк, завыл и, гремя цепью, поспешно убрался обратно в свое убежище.
Федор не придал этому значения. Он влетел в сарай и увидел Лару, которая белесым, полупрозрачным призраком колыхалась в воздухе.
— Завеса тьмы приоткрывается, Федор, — произнесла она.
— Здравствуй, — сказал Конечников раздраженно. — Давненько не приходила. Я уж подумал, вернулась в свое царство с концами.
— Вы, живые, так торопливы, — покачав головой, сказала девушка. — Вы делаете то, что не хотите, о чем будете потом жалеть. Вы знаете правду и давите в себе, в угоду каким-то сиюминутным интересам. Добро бы собственным…….
— Лара, приходи позже, — попросил ее Конечников. — Пару раз ты мне славно помогла, но право же, не мешай. Хочешь — посмотри вместе со мной, но только так, что бы тебя не видели.
— Я лучше подожду тебя снаружи, — ответила призрачная девушка. — Когда ты выбежишь, крича и думая, как прервать свою бренную жизнь.
Девушка пропала.
Федор, размышляя над странными словами призрака, нащупал на стене драный и замызганный тулуп, прося Бога, чтобы кабель оказался на месте. Кабель лежал в глубине левого кармана. Конечников рванул его наружу и отправился в дом.
Виктор уже был там. Любопытство пересилило желание поспать. Дед, который клевал до этого носом, с нетерпением ждал, чем все закончится.
— Нашел? — спросил его брат.
— Нашел, — ответил Федор, нетерпеливо сбрасывая армейский бушлат. — Сейчас мы все узнаем.
Он быстро, но аккуратно прочистил контактную колодку и воткнул колодку в гнездо. К удивлению и радости Федора, все сработало с первого раза.
Памятуя о преклонном возрасте прибора, Конечников скачал все содержимое на свой комп, благоговейно глядя, как файлы почти тысячелетней давности ложатся в надежную память проверенного и мощного устройства.
Процесс копирования занял довольно много времени.
Наконец, данные были переписаны.
— Ну, вот и все, — произнес Федор, обращаясь к изрядно заскучавшим родственникам.
— Запускай, раз все, — раздраженно сказал Виктор.
Дед Арсений промолчал, но его взгляд выдал его чувства лучше слов.
Конечников выбрал самую последнюю запись и включил воспроизведение.
На экране появился верхний пост горы Хованка. За бронеблистерами наблюдательного пункта было темно. Утробно, равномерно, не затихая ни на секунду, выл ветер. Снежинки таранили стены и стекла, добавляя низкий шипящий звук.
В небе с громадной скоростью неслись облака. Они то поднимались, образуя призрачную, едва угадывающуюся во тьме перевернутую равнину, на которой то вспухали холмы, то образовывались громадные пропасти. Временами край облаков смещался ниже, накрывая верхушку горы, и все тонуло в молочно-белом тумане плотной облачной материи, сквозь прозрачный композит подсвеченной лампами изнутри помещения.
На фоне всей этой фантасмагории, сидел еще нестарый человек, устало глядя на зрителей.
— Это последняя запись, — сказал он. — При всем удобстве такого способа хранения информации мы должны думать о будущем. Прошло уже 33 года с момента катастрофы. Техника изношена, принтеры приходят в негодность, кончаются запасы расходных материалов: чернил, бумаги, дисков для хранения данных. Понемногу отказывают микросотовые батареи. Подумать только, то, что никогда не считалось за что-то важное, маленькие цилиндрики с пористым стеклом, которых всегда было в избытке, стали редкостью. Теперь каждая батарея на учете. Их теперь решено использовать только в обогревателях, ружьях, переносных фонарях и рациях.
У меня есть пара-тройка неучтенных источников питания, которые я мог бы пустить на нужды записывающей аппаратуры. Впрочем, и так ясно, что погоды они не сделают. Если кто и посмотрит записи, так это те, кто найдет нас, какая-нибудь спасательная экспедиция.
Впрочем, оптимизм здесь неуместен. Вряд-ли это случится при моей жизни или жизни моих детей. Никто не захочет, отвечать за банальное головотяпство. Поэтому сначала подождут, пока умрут все свидетели этой трагедии, потом их дети и внуки.
Осторожные чиновники от Космофлота трижды по три раза дадут пройти срокам автономности поста наблюдения.
Подумать только, какая мелочь решила наши судьбы……
Хоть прошло уже много лет, этот день стоит перед глазами, точно это было вчера. Утро испытаний выдалось на удивление ясным. Дождь, который много дней поливал джунгли стих, облака разошлись. Стояло прекрасное субботнее утро. Я с тоской глядел на циферблат часов, на котором удручающе медленно ползли минуты длинных 30 часовых суток Амальгамы. Мне очень хотелось взять Арину с Павликом, как договаривались, и отправиться на пляж, купаться и загорать, пользуясь хорошей погодой. Кто мог знать, какими смешными окажутся мои разочарования той поры.
Ничего не предвещало всех событий, которые случились под конец смены.
Ариша, никак не могла дождаться меня с работы. Зная мою привычку засиживаться сверх положенного по любому поводу, взяла наш глайдер, и прилетела прямо на пост вместе с Джеком и Павликом.
Жена захватила купальные полотенца, ужин для нас, детское питание сыну и коробку корма для собаки, все, что по ее мнению могло потребоваться нам в течение 4–5 часов до заката.
В этот день у нас была назначена корпоративная вечеринка и многие сотрудники, вызвонили своих жен и детей прямо на станцию, чтобы не терять времени на сборы.
Джек тут же затеял возню с Альфой, собакой Вики. Павлик полез трогать все тумблеры, до которых смог дотянуться. Сын, пользуясь тем, что стал всеобщим центром внимания, что-то лопотал на своем детском языке, разражался восторженными возгласами и негодующим ревом, если ему что не удавалось. Даже техники группы военной связи бросили свои дела, любуясь на карапуза.
Тем временем, флотские из группы охраны, которым надоело валяться кверху брюхом у Синь-Озера за поселком геологов и смотреть на звезды в прицелы, затеяли учения по маневрированию "Святогора" на предельно низких орбитах.
"Святогор", экспериментальный линкор, с самого начала вызывал у меня сомнения, уж больно несуразным он казался. Больше всего он походил на плоский, немного вздутый посередине лист с парными фортами на носу в корме, надстройками, в которые была упрятана корабельная артиллерия.
Когда четыре тяжелых крейсера 59-ого проекта были заменены этим монстром, это вызвало у меня нехорошее предчувствие. Правда тогда казалось, что один, пусть большой и мощный корабль, не сможет обеспечить надежную охрану планеты.
Потом, после ходовых испытаний и стрельб на орбите Крионы, сомнения в силе экспериментального линкора отпали.
К тому же, 24 года мирной жизни, вдалеке от войны, заставили поселенцев забыть, что такое ночные подъемы по сигналу тревоги, обстрелы и бомбежки.
В конце-концов, новый, пусть даже не слишком эстетично выглядящий боевой звездолет, должен где-то проходить испытания, набирая материал по эксплуатации в различных условиях.
На Амальгаме все было новым, неопробованным, экспериментальным: жилые модули, буровое оборудование, которое спешно завозили для разведки и разработки совершенно случайно найденных залежей дикролита, перспективного минерала для композитной брони нового поколения, установки для его переработки, глайдеры и системы связи…
— "И системы связи"… — повторил мужчина, задумчиво взглянув на зрителей.
— До сих пор не знаю, может быть это действительно Арина… — мужчина подождал немного, приводя в порядок мысли, и продолжил: — "На экране появилась голова дежурного с соседней станции наблюдения в Столбовых горах. "Хованка", — произнес он, — "Принимайте "Святогора"".
Меня это уже не слишком касалось, поэтому я не обращал внимания на разговоры в секторе военной связи до тех пор, пока вдруг привычный гул главного зала поста наблюдения взорвался криком — "Что у нас с передатчиком?".
Техники побежали на вышку за посадочным полем к антеннам. Народ загалдел про отсутствие опорного сигнала на маяке, невозможность правильной триангуляции и врущий высотомер на на линкоре.
Оператор проводки, багровея от натуги, кричал в микрофон — "Борт 4415, немедленно вверх!!"
Корабль чиркнул по верхним слоям стратосферы и из-за своей несуразной формы с плохой аэродинамикой, пошел вниз.
В небе появился огненный след. Он становился все шире, пока не исчез под верхним обрезом бронеблоков, заслоненный крышей здания. Вика и Арина кинулись на улицу за животными.
Оператор продолжал орать, требуя немедленно включить двигатели подъемной тяги, прекратить снижение и выйти за пределы атмосферы, пока температура обшивки не достигла критической.
В ответ, радио сквозь помехи прохрипело: — "Тяги не хватает. П……ц".
Связь прекратилась.
Начальник смены погнал людей вниз, запретив им пользоваться лифтом, и строго приказав задраивать люки между секциями лестничных маршей.
На посту остались четверо: дежурный оператор, который, то вызывал "Святогора", то передавал предупреждение в главный узел связи, попутно покрывая отборным матом совершенно невиновный в трагедии орбитальный комплекс, за то, что они вовремя не сориентировалась, начальник, оператор радара и я, дежурный метеоролог.
Некоторое время был слышно, как с лязгом хлопали двери между отсеками лестницы, отмечая спуск вниз основной группы. Мы стояли у открытого люка, готовясь при первых признаках опасности нырнуть вниз. Некоторое время ничего не происходило.
Секунды тянулись как годы. Небо вдруг потеряло привычный бирюзовый оттенок. Купол атмосферы побелел, точно подернутый туманом, не потеряв при этом своей прозрачности.
Редкие облака вспыхнули пронзительным сиреневым огнем, отраженным от далекого взрыва за горизонтом. Их свет за мгновения прошел все градации цвета от ярко-фиолетового до желтого, оранжевого и багровых тонов.
Подземный гул перерос в вибрацию. Гора зашлась крупной дрожью. Было видно, как по склонам пошли каменные лавины.
Потом со сверхзвуковой скоростью пришла ударная волна в атмосфере, таща за собой пыль, камни, вырванные с корнями пылающие деревья.
Крыша блокпоста застонала от удара. Под чудовищной нагрузкой потолок просел, стены покосились.
Светящийся фронт уплотненного воздуха жестко ударил по горам, сваливая в пропасть целые горные пики. Рев и грохот поднялся до запредельных значений. Я видел, как в полуметре от меня начальник смены, надрывая горло, что-то кричит, но не слышал его голоса. Я понимал, что надо спасаться, прыгать в люк и бежать вниз, пока держат ноги, но не мог оторваться от апокалиптического зрелища снаружи.
Я глядел на огненный ад за окнами, отказываясь поверить в то, что это происходит на самом деле.
Сияющий фронт ударной волны быстро ушел за горизонт, превращая зеленое море джунглей в пылающий ад перемешанных, горящих обломков.
Стало темно от дыма. Приборы показывали, что во внешней среде скорость ветра достигла запредельных значений, а температура, несмотря на ураганный обдув, поднялась до 95 градусов.
Легкий запах озона и гари, говорящий о локальном нарушении герметичности в уплотнителях бронеблистеров, наполнил помещение, жара стала проникать внутрь. Но это были мелочи. Блокпост выдержал первый, самый сильный удар.
В тот момент я почему-то не подумал, об ужасной судьбе жителей городов и поселков. Мне в голову пришло то, что открыто стоящая на голом плато станция в Столбовых Горах, не имея надежной защиты в виде конуса потухшего вулкана, который прикрыл верхний пост от удара раскаленного воздушного потока и летящих каменных глыб, вряд-ли останется целой.
Да и остальные, построенные уже в современную эпоху, не имеющие глубокозалегающих ЗКП, как опорная база "Хованка", не смогут противостоять стихии.
Много позже, я часто со стыдом размышлял о своей черствости, коря себя за отсутствие сострадания сотням тысяч знакомых и незнакомых соотечественников, в момент их ужасной гибели, пока не понял, что никакая сила не смогла бы защитить их.
Всех, за исключением таких же как и мы, скрытых бронированными стенами станций наблюдения.
Начальник смены вызвал по переговорнику Викторию, и та подтвердила, что несмотря на интенсивную встряску от сейсмической волны и многочисленные трещины, подземная часть станции практически не пострадала……"
Мужчина на экране вздохнул и продолжил:
"— Я бы не стал вновь вспоминать вновь об этом страшном дне, который перевернул всю нашу жизнь, но совсем недавно я услышал, как Матвей, мой внук, с горящими глазами рассказывал про то, как налетели эланцы и подло сбили на испытаниях наш совершенно не готовый к отражению атаки корабль.
Он даже добавил, что эланцы на бреющем полете прошли над горой Хованка и обстреляли станцию. Дети слушали, затаив дыхание. Особенно их убедил рассказ об обстреле. Как иначе можно было объяснить холодные, заваленные снегом и льдом пещеры, обрывающиеся оплавленными колодцами от попаданий снарядов.
Я подошел к кучке мальчишек, дождался, когда рассказчик обратит на меня внимание, оторвавшись от живописания жаркой баталии на орбите, и попросил внука помочь со снятием данных с самописцев на верхнем наблюдательном посту.
Для восьмилетнего ребенка не было желанней предложения.
Мы выбрались из закопченных тоннелей, со следами герметизации подручными средствами, прошли по теплым жилым секторам. Стали подниматься в бронированной трубе гулкой и нескончаемой винтовой лестницы, разделенной на герметичные отсеки стальными дверями с колесами кремальер.
Мальчик, пыхтя, двигался за мной. Когда мы одолели 6 тысяч ступенек, половину пути наверх, я предложил отдохнуть.
Матвей уселся рядом на рваную подушечку, сделанную из пришедшего в негодность термобалахона — нелишнюю вещь в царстве холодного камня и капающих с потолка капель конденсата.
Когда мы отдышались, я спросил у мальчика:
— Внучок, а кто тебе сказал, что "Святогор" сбили эланцы?
— Ты, — удивленно ответил он.
— Как это? — поразился я.
— Ну, то есть не совсем ты, — смутился мальчик. — Папа рассказывал мне про то, когда болела бабушка, ты говорил ей про эланцев.
Я вспомнил далекое уже время, когда Арина задыхалась от кашля и металась в мокром от пота спальном мешке, не находя покоя для своего горящего в огне болезни тела.
Она держала меня за руку и говорила что-то невнятное про то, что это она во всем виновата. Сказала, что в тот день она так торопилась посадить глайдер, что зацепила мачту маяка. Мне так не хотелось потерять ее, что я тут же придумал историю о широком следе от посадки неизвестной машины.
"Таких глайдеров у нас не было", — придумывая на ходу, сказал я. — "Скорее всего, это был эланский десантный корабль. Эти ребята большие доки по части подлых штук… Только они могли…".
"Правда?" — спросила она с облегчением. — "А я…"
Через пару минут жена спала. Я строго-настрого наказал Павлику оставаться с мамой, а сам отправился с другими на заделку большой трещины в основании 14 штрека. К этому времени температура на поверхности упала до 65 градусов ниже нуля и от студеных сквозняков не спасали ни термобалахоны, ни обогреватели. Перекрыть доступ холоду во внутреннюю часть пещер, отсечь разрушенную часть подземного комплекса от помещений, в которых еще можно было жить, было вопросом жизни и смерти.
Никогда не думал, что маленький Павлик запомнил этот разговор. Сколько раз он потом слышал правду от взрослых, но та ложь во спасение стала для него главной правдой, а все остальное просто версиями людей, которые не хотят помнить о своих врагах, чтобы не расходовать нервную силу, так нужную для выживания.
То, что рассказывал мальчик, было дальнейшим развитием совершенно дикого, чудовищного мифа, создателем которого невольно стал я.
Но возможно ребенку было легче поверить в то, что "Святогор" сбили эланцы, чем в раздолбайство обалдевших от безделья связистов, у которых в наиважнейший момент отказал передатчик.
Когда уйдут очевидцы событий, уже никто не сможет подтвердить это или опровергнуть. В конце-концов, люди верят в то, что им выгодно.
Даже если я объявлю во всеуслышание о том, как все было на самом деле, через несколько поколений удобная, красивая ложь снова вылезет наружу. Быть хорошим — это естественное человеческое желание"…..
— Выключи, внучок, — произнес дед. — Великое горе нас сегодня посетило.
Губы старика тряслись, в глазах стояли слезы.
— Оба-на, — размышляя, произнес Виктор. — Это что, получается, вы, космонауты, невинных людей погубили на энтой вашей, как ее там, — Гале.
— Можно подумать — ты непричем? — механически бросил Федор.
— Не причем, братуха, не при чем, — откровенно радуясь, что не он замарал себя кровью, произнес Виктор. — Я тут кручинился о того, что не удалась у меня жизнь, а оказывается, вот оно все как обернулось.
— Ну и радуйся, лапоть, — рявкнул Федор, вскакивая.
Он с размаху пнул по табурету, на котором сидел брат. Табуретка полетела на пол, Виктор тяжело рухнул, но тут же вскочил.
— Держи его Витюня, — тонким, испуганным голосом проблеял дед. — Еще исделает что над собой.
Не слушая деда, Федор схватил бушлат и выскочил в сени.
— Стой, Федька, — донесся до него голос Виктора. — Не дури. Дело — то житейское.
Виктор попытался задержать Федора, но он технично и легко освободился от захвата и опираясь на здоровую ногу, непринужденно закатал коленом брату под дых. Виктор остался лежать на крыльце, жалобно мыча и пытаясь вдохнуть воздух в легкие.
Бормоча что-то бессвязное, Конечников, громадными скачками, забыв о едва заживших костях, кинулся в лес не разбирая дороги, не думая о хищниках. Федор бежал долго, пока не устал.
Он огляделся. Ноги привели его на то самое место. Здесь когда-то давно, в прошлой жизни приземлился корабль, оставив после себя броневую глыбу обелиска над могилой на пригорке и мечту о небе в голове мальчишки.
Конечников понял, зачем он пришел сюда. Тут все началось, тут все должно и закончиться. Внутри был предательский холодок, усталость и почти радостное предчувствие скорого избавления от всех ошибок и страданий жизни.
"Пожалуй, теперь мне ясно, какая она, обратная сторона звезд", — подумал Конечников, выдергивая пистолет из кобуры.
Что делать с оружием, пакадур знал не понаслышке. Офицеры в части стрелялись по самым разным причинам. И сразу же, пустивший пулю в висок подонок, растратчик или трус терял в глазах окружающий большую часть своего бесчестья.
Что-то пело Конечникову — "Мертвые сраму не имут". Нужно было только приложить ствол к голове и нажать на гашетку, чтобы получить вечное прощение за свое преступление.
За гибель миллионов ни в чем не повинных жителей, за расстрелянную станцию "Солейна" и сотни своих товарищей, насмерть замученных мстящими за родных и близких эланцами. Но сначала он решил сделать то, зачем сломя голову и не жалея ног бежал сквозь лес.
Федору очень хотелось разбить фотографию на памятнике, чтобы хоть как-то наказать человека, с которым и не был знаком вовсе, за то, что ему пришлось пройти, прежде, чем он дошел до истины, и за чудовищную правду, которую Конечников предпочел бы никогда не знать.
Федор подошел к могиле, снимая оружие с предохранителя. На какой-то момент Федору стало страшно, вдруг он увидит разрытую яму и собственный, бьющийся в истерике труп, как это было однажды во сне. Но все было нормально.
Могила артиллериста за много лет заросла травой, осела. Даже камни, которыми были выложен ее край, расползлись во все стороны, стали серыми, почти неотличимыми от пыльного дерна холма. Ограда сгнила, и ее остатки лежали в траве трухлявыми деревяшками.
Конечников взглянул на выцветшую фотографию. С керамического овала пакадуру беспечно улыбался совсем молодой мальчишка в форме.
У Конечникова в подчинении побывал не один десяток вот таких мальчиков, часто так и не успевавших получить еще пару звезд на погоны и навсегда оставшихся в раскуроченных эланскими снарядами орудийных башнях,
В детстве человек на фото казался Федору таким взрослым, мужественным, решительным. Но сейчас, когда Конечников был боевым офицером, капитаном, командиром корабля, желание свалить все на сопливого второго лейтенанта было, по меньшей мере, жалким.
Федор достал сигареты, закурил. Ночное зрение выключилось. Мир вокруг стал темным, собрался вокруг тлеющего уголька сигареты. За привычным занятием вернулась способность соображать. Конечников недоуменно посмотрел на пистолет в руке, словно пытаясь понять, в кого он собрался стрелять в кромешной тьме. Федор поставил оружие на предохранитель и сунул его в кобуру.
В темноте, под порывами ветра, вздыхал мокрый весенний лес. Он долго сидел так, прокручивая перед внутренним зрением картинки детских и взрослых воспоминаний. Все жизнь представилась пакадуру сложным математическим выражением, иногда забавным, иногда страшным. Однако, точку было ставить рано.
Потом, Федор вспомнил, что смерти нет. Он знал это совершенно точно. За выстрелом в голову не было черной пустоты небытия. Могло быть все: боль, мучения, сожаление, спокойствие, но не конец. Осознание того, совершил, не кончилось бы с выстрелом.
Просто оглушенный эмоциональной бурей в голове, он, следуя традициями офицерской касты, решил осудить себя на самое большое наказание. Скорее всего, гораздо более суровое, чем ему действительно полагалось.
Прокрутив в голове все свои действия, Федор вдруг понял некую запрограмированность произошедшего. Словно кто-то составил искусный план, который должен был привести к желаемому результату и к самоликвидации исполнителя.
"Пусть меня ждут миллионы горелых мертвецов. Виноват, — отвечу", — подумал Федор. — "Но, пусть это случится тогда, когда должно".
Конечников не знал, много ли ему отмерено, однако чувствовал, что в любом случае должен досмотреть, чем все закончится.
Словно подтверждая его мысли, издалека донесся волчий вой.
Конечников поднялся и зашагал обратно к дому.
По дороге, он пытался понять, кто мог желать ему смерти, пока не понял, что действия только одного человека могли толкать его к насильственному прерыванию своей жизни — светловолосой девушки, с которой когда-то познакомился на этом самом месте, после посадки поврежденного экспериментального крейсера.
Внезапно понял, с кем он встретился тогда и не распознал под личиной юной красавицы… Демоницу со светящимися во тьме глазами из старых дедовских сказок, страшную Одинокую Леди жадно рыскающую в поисках жертв.
23 Апреля 10564 по н.с. 19 ч.37 мин. Единого времени. Альфа-реальность. Деметра. Дом князей Громовых.
— Вот, однако, через сколько лет правда выясняется — заметил Управитель, ехидно посмеиваясь. — Мы ее считаем ценным специалистом, а она такие ляпы допускает…
— А сам-то… — не осталась в долгу Живая Богиня. — Так любил палачествовать, что прибежал с другого конца Галактики. Тетке голову срубить — это святое. Никого поближе не нашлось. Мало того, что не справится с каким-то одним стариком, так еще и засветился…
Мужчина хотел было вспылить, но передумал.
— Можно подумать, что самой не приходилось, — без злобы ответил он. — Как тебе хвоста накрутили, так лично Конечниковскую медсестру эту на голову укоротила.
— А сам? Кто Виктора Конечникова убил? Чем Живому Богу честный имперский служащий помешал?
— Знал много. А сейчас так и думаю, что совершенно правильно. Нам одного Колывана хватило.
Управители посмотрели друг другу в глаза и вдруг рассмеялись, поняв глупость это перепалки.
— Да уж, — сказал Пастушонок. — Правда смешно?
— Да, — ответила девушка. — Есть дела грязные, есть еще грязнее, а есть такие, что никому другому не поручишь. Для прикрытия критических огрехов… И кричать об этом, как пьяные мясники на скотобойне, — себе дороже.
— Может, так и надо было, как случилось, — в раздумье сказал Живой Бог.
— Что? — не поняла Рогнеда.
— Мы практически напоказ выставляли бессмертие. Лезли на высокие посты, на первые полосы, и не сильно задумывались, как мы выдаем себя. Вот и провели в тени тысячелетия, уже после джихана, вынужденно читая мантру Проклятого, чтобы не сдохнуть. Спасибо Колывану.
Управитель грязно выругался.
— Не в этом дело. Живые Боги никогда и ничего не делают своими руками. Они действуют из тени, влияя на ключевые точки процесса не афишируя свои магические штучки.
Ведь это настоящая магия высокого уровня, заставить человека самого захотеть сделать то, что тебе нужно и избежать ответственности. Зачатки этого всеобъемлюще правильного подхода мы применяли даже во времена, о которых пишет Колыван.
И нападение на Гало, и атака запрещенным Конвенцией оружием орбитальной крепости Солейна из этой серии. Уже тогда мы понимали, что все должно быть сделано так, чтобы отказаться от "ошибок" подчиненных, превысивших данные им полномочия.
Мы, Управители, должны быть всегда в стороне, всегда чисты. Без этого мы прямым ходом скатимся к единственному способу вознаграждения за послушание — обязательной раздаче долгой жизни, и даже бессмертия по факту заслуг перед вечными Хозяевами — заметила Рогнеда.
— Я думаю, — это неплохой способ добиться эффективного влияния на определенных этапах, — ответил ей Пастушонок.
— И, как следствие, — миллиарды бессмертных?
— Да ладно, — усмехнулся Живой Бог. — Что дано, то всегда отнять можно. Но твои слова я запомню… Пойду я.
— Хорошо, — согласилась девушка.
Через несколько минут черная масса корабля поднялась над землей и исчезла в темной синеве вечернего неба.
Рогнеда снова принялась за чтение.
Дома его ждал дед. Он дремал за столом, положив голову на тетрадку. Комнату освещал трепетный, колеблемый сквозняками огонек в масляной плошке.
Федор вошел, стараясь ступать как можно тише. Но старик все равно услышал шаги.
— Кто это? — испуганно спросил он, спросонья пытаясь разглядеть вошедшего.
— Я, деда, — ответил пакадур.
— Ну слава Богу, внучок, слава Богу, — вытирая непроизвольно выступившие слезы, сказал дед Арсений. — Витьку не встречал часом?
— Нет. Это он что, с собакой меня искать пошел? Зря. Волки в лесу воют.
— Ну как же, — резво переменил тему старик. — Свадьбы у них, вот и поют робяты.
— Как бы ему свистнуть, чтобы домой шел — сказал Федор.
— Он это…рацию взял. Сейчас я ему крикну по переговорнику, чтобы домой бежал.
Он произнес в рацию несколько слов. Виктор вскоре отозвался. Слышно было плохо, но Федор всеже разобрал что с братом все в порядке и он возвращается домой.
Федор бросил взгляд на стол, где осталось все его добро. На всякий случай скачал на новомодные микрокассеты все данные из компьютера, отстыковал древний накопитель и вернул его в сени, на старое место.
— Убрал? — спросил дед, когда Федор вернулся.
— Убрал, — ответил Конечников.
— Завтра надо его подальше спрятать, от греха.
— Я его в Гремячку кину, — сказал Федор.
— Хорошо, — согласился дед. — Ложись спать, Федечка. Утром поговорим обо всем.
Ночью Конечникову снилась Лара. Что происходило во сне, Федор не запомнил. Осталось только ощущение чего-то хорошего и радостного.
Утро субботнего дня выдалось сумрачное. Временами накрапывал мелкий противный дождик, облака, казалось, касались верхушек деревьев.
После завтрака, который прошел практически в полном молчании, старик напомнил внуку, что надо пройтись до речки.
Федор оделся, подождал деда, и они направились к Гремячке, которая шумно несла свои воды через перекаты и омуты. Конечников выбрал место поглубже, и швырнул туда увесистый прибор. Накопитель с шумом плюхнулся в воду, оставив на поверхности расходящийся след от падения и цепочку пузырьков.
— Вот и все, — сказал Федор.
— Уж лучше бы внучок мы не смотрели, — размышляя, сказал дед.
— Не знаю, — в задумчивости глядя на поверхность воды, морщинящуюся от потоков быстрого течения, ответил Федор. — Я давно стал догадываться, что тут что-то не так.
— Как это, Федечка? — поинтересовался старик.
— Говорил я с одним эланцем. Он ничего не отрицал… Что транспорты санитарные жгли, что раненых пытали и расстреливали, но про это… Еще так удивился…
— А ему-то, откуда знать? — пожал плечами дед Арсений. — Что ему в детстве читали, то для него и правда.
Старик вздохнул, нахмурился, махнул рукой, вздохнул.
— Не только он… Лара мне рассказывала.
— А кто это, Лара? — живо поинтересовался дед. — Зазноба твоя?
— Типа того, — ответил Федор.
— Небось, красавица? А чего ж не женился? — спросил старик. — Не надоело одному? Пригласил бы, свадьбу справили. Все как у людей…
— Красавица, — согласился пакадур. — Но она эланка.
— Ну и что? — удивился дед. — Коли люба, то какая разница.
— А чего ее приглашать, — усмехнулся Федор. — Тут она. Приходит, когда зову.
— И часто приходит? — с беспокойством поинтересовался дед.
— Уже много раз, — честно ответил пакадур.
— А отчего не познакомил? — поразился старик. — Поговорили бы. Или стесняешься меня, лапотника?
— Нет, деда. Не видишь ты ее. Да и никто уже не видит. Родилась она в этой жизни на Гало, там же и умерла. Фамилия ее — Убахо. Адмирал Убахо, командир второй эскадры бессмертных, что напала на нашу космокрепость, ее родной дядя.
— Умерла? — с сожалением сказал дед. — Это что, получается, оттого, что корабель этот, который ты подбил, на планету упал?
— Да…
— Ты, Федечка, совсем со своим космонаутством с ума спрыгнул, — со вздохом сказал дед. — Все, будя. Сам слышать не хочу и другим говорить запрещаю. Пусть хоть они тебя нормальным считают.
— Да нормальный я, нормальный, — со вздохом сказал Федор. — Если тебя так легче, считай, что меня просто совесть мучит.
— Бедный внучок, — сказало дед. — Зачем именно тебе это выпало?
— Чему учили, то и правда… — с горькой усмешкой сказал Конечников.
— Так мы тута, по земле ползаем, — начал дед. — Ох, лучше бы ты не ходил космонаутствовать.
В глазах старика появились слезы. Они прочертили дорожки по морщинистым щекам и исчезли в бороде.
— Как вот мне теперь с этим жить, деда? — спросил Федор. — Если раньше я был героем, я гордился тем, что совершил, то, как мне жить сейчас? Я разбойник с большой дороги, убийца. Мне все намекали, что я заблуждаюсь, ответ под носом в сенях лежал, а я все равно пер напролом, как сохатый по подлеску.
— Значит, так тому суждено было быть, — печально сказал старик.
— Идите вы все! — вдруг взорвался Федор, в крайнем волнении двигаясь вокруг старика и крича, точно выталкивая из себя злые и оскорбительные слова. — Придумали себе сказочку и лелеяли. Носились как дурень со ступой… Оказалось — все сами просрали. А вдобавок, этих придурков еще и бросили… Чтобы честь мундира соблюсти. А сейчас наши добрые правители снова на нас выспаться хотят. Ненавижу!!! Это вы во всем виноваты!!!
Одна часть Федора готова была броситься на деда, другая отстраненно наблюдала за взрывом эмоций.
— Так да? — распалился старик. — Тогда бей меня внучек, убивай. За то, что растил, за то, что кормил… Потом могилы можешь разрыть на погосте. Они ведь тоже виноваты… Моего деда, твоего пра-пра деда Кондрата обязательно выкопай. Ведь это он мне про все это рассказывал, когда я еще читать не умел. Да всех вырой и развей по ветру. Тебе ведь не привыкать, ты — убийца.
Сказав это, старик осекся и с ужасом посмотрел на внука.
Они долго молчали, глядя на холодный мокрый лес на соседнем берегу и свинцового цвета воду в шумной речке. Стал сеять мелкий, противный дождь.
— Пойдем уже деда домой, — предложил Федор. — Чего сейчас — то воздух зря сотрясать. Что сделано, — не воротишь.
— Пойдем, — ответил старик. — Только подожди… Забери свою цацку.
Дед Арсений залез пальцами за ворот и вытащил медальон Управительницы Жизни. Он протянул золотую вещицу Федору. В лице старика обида сменилась решимостью, решимость сожалением, сожаление обидой.
— Ты чего, дед? — растерялся Федор. — Покричали, пошумели… Слова — звук пустой. Прости меня.
— Забери, а то следом кину, — пригрозил старик.
Конечников осторожно взял еще теплый медальон, повесил на шею и убрал под рубаху. Мир стал ярче, ноющая боль в ноге стала стихать.
Старик же, казалось, полинял и съежился, точно гнилое, перемороженное яблоко.
Они долго шли молча.
— Зря ты, дед. Княжна еще неизвестно когда будет. Мог бы носить.
— Обойдусь, — безразлично сказал старик.
— Есть мантры. Если их читать эффект будет тот же. Я научу…
— Не надо, — также безразлично сказал дед.
— Ты что, обиделся?
— Нет.
— Я хочу, чтобы ты жил. Знаешь, сколько прожить можно, читая мантру бессмертия?
— Не обиделся я, Федечка, — печально произнес старик. — Просто ты не понимаешь… Молодой еще… Пожил сам, дай пожить другим. Правнучатам моим, Дуняшке, Николеньке, Алешке. Твоим деткам, и деткам их детей.
Неправильно дорогу загораживать.
— Да отчего загораживать — то? — поразился Конечников. — Если сам сильный и молодой.
— И ты будешь жить с тем, что сотворил? — удивился дед. — Да и если чист, как ангел, все рано устанешь.
— Пока жив, есть надежда. Вдруг что изменится или пойму чего-нибудь, — подумав, сказал Федор. — Жизнь — она длинная.
— Ну, Бог в помощь, внучок, — сказал дед, посмотрев на Федора. — Только не жить тебе среди людей.
— Ты хотел сказать — "С нами"?
— Да, Федечка. Сделают чего внучатам. Сам потом себе не простишь… А главное, я тебе не прощу…
— Наверное, ты прав, — согласился Конечников.
И все равно, несмотря на сознание простой житейской мудрости слов деда, Конечникову стало горько и обидно, точно старик оттолкнул его, вычеркнув из списка близких людей.
Больше в тот день они не разговаривали.
Назавтра, собравшись силами, дед продолжил этот разговор.
За окнами шел бесконечный, безрадостный дождь, какие бывают в межсезонье. Водяные капли, монотонно барабанили по крыше, нагоняя сон и навевая глухую тоску. За подслеповатыми оконцами маячил унылый, мокрый пейзаж.
Старик вошел в маленькую комнату и сел рядом с кроватью Федора.
— Не спишь, внучок? — ласково спросил он.
— Нет, деда, — ответил пакадур. — Думаю.
— Оно неплохо, — сказал старик. — Я вот тоже много думал.
— О чем? — поинтересовался Конечников.
— Это я во всем виноват. Ты прости меня, старого дурака.
— Ну что ты, — ответил Федор. — У каждого своя судьба.
— Это верно, — подумав, заметил старик. — Не такая твоя судьба должна была быть. И Алена была бы жива. И Витька нашел бы свою половинку. А все мои рукописи проклятые.
— Ты здесь не причем, — возразил Конечников.
— Федя, я все исправить хочу, — жалобным, просящим голосом сказал дед.
— Ничего уже не исправишь…
— Нет, Федечка, — с надеждой сказал старик. — Ты много повоевал, много повидал, устал, инвалидом сделался… Бросай свое космонавство, поживи по-человечески. Деньгов у тебя много, парень ты видный, справный, хоть и хромой. За тебя любая девка пойдет.
— И что?
— Девки, они сейчас такие красивые пошли, кровь с молоком. Детей народишь, сердцем отойдешь, думать про звезды забудешь. — Про Гало, ты хотел сказать, — уточнил Федор.
— И про Гало проклятое, — с готовностью подхватил старик. — И про призраков… И мантру свою окаянную. Живи, внучок, как предками нашими заповедано. Детей расти, воспитывай. Как во все времена.
— Вот оно что, — с усмешкой ответил Конечников. — Которыми из предков? Которые в пещерах хованских жили, проклиная эланцев, мечтая, чтобы им также плохо было? А может теми, кто "Святогор" на планету уронил? Или теми, кто на Тригоне жил, пока мы сюда не переселились? Которые молились Солигору и Цифроведу… Или теми, кто при джихане мантру читал?
— Да какая разница? — осторожно вставил дед Арсений. — Все одно, планида человеческая — вырасти, выучиться, дом построить, деток родить, дела добрые делать, чтобы хорошо потом поминали, и уйти в свое время.
— Не было так, — закипая, произнес Федор. — Для того человек родится, чтобы себя понять и мир вокруг. Большой мир со всеми его закоулками, во всех проявлениях… От начала времен до самых последних лет… А все остальное — антураж, условия игры. Знаешь ли ты, что во времена Проклятого, любителей бесконтрольно размножаться досрочно отправляли на тот свет? А первое, что сделали твари типа Одинокой Леди, — это пресекли непрерывность жизни, восстановили крысиное размножение. Спросишь — зачем?
Лучшее средство — проверенное средство. Уверить в конечности жизни, внушить, что главная ценность — это существование, каким бы мерзким оно не было. А еще припрячь заботу о потомстве…
И все, можно делать все, что душе угодно, любые эксперименты проводить, как на крысах. Благодатный объект для манипуляций. Давишь — выкарабкиваются всеми силами, пока не издохнут. Оставляешь в покое — разводятся для новых экспериментов. И никуда не денутся бедолаги. Их тюрьма из любви и заботы, страха и ненависти. И темница эта такого свойства, что заключенные в ней сами себе тюремщики. За собой приглядывают, и других караулят.
Удобно. Хозяевам, при случае можно декорации поменять… Солигора на Христа, а потом на Мумбу-Юмбу, друзей превратить во врагов, врагов в друзей. Заставить считать, черное белым, а белое черным.
— Да что ты такое говоришь? — упавшим голосом спросил дед.
— Ты вспомни, хотя бы начало летописей. Чему в детстве учили, то и правда. Воти ты меня выучил… Так можно не только линкоры на планеты валить. Так можно заставить считать, что Земля плоская, а высший смысл бытия — пойти на закуску пресыщеным самозваным богам.
— Не тому я тебя учил, — дрожащим голосом, еще надеясь, что внук шутит или пытается его разозлить, возразил старик. — Каждый живет, как сердце его подсказывает. Что ему любо, то он и делает. А как не любить жену молодую, красивую, детишек своих, землю родную. Как не делать, чтобы она расцветала и хорошела, чтобы люди о тебе добрые слова говорили?
— Вот как? — недобро усмехаясь, ответил Федор. — А знаешь ли ты, что мы все просто мясо? Мясо для Управителей Жизни. Что все наши розовые сопли, порывы наши идеальные заранее посчитаны и просчитаны. В рублях и копейках экономической эффективности существования биомассы. А заодно выведено, сколько она психической энергии даст на гора, чтобы Хозяева наши могли свои прихоти удовлетворять и жить вечно. Если они сочтут нужным, они сотрут все, что дорого тебе…
А детей и внуков твоих заставят смотреть на мир пустыми глазами, бесцельно коптить небо и доламывать то, что самим недосуг было испортить. И поделом…
— Вот я и гляжу, что тебе душу уже поменяли, — сказал деде Арсений, отворачиваясь. — Прикусила, видать тебя Одинокая Леди. А скоро и душу заберет…
— А не пошел бы ты на хер, — бросил Федор, поднимаясь.
Он накинул куртку и вышел на крыльцо. Вытащил сигарету, прикурил. Крок долго стоял, глядя на залитый водой двор и мокрые деревья.
— Федя, а ведь ты не прав, — раздался в голове голос Лары.
Призрачная девушка появилась перед ним полупрозрачным, почти неразличимым облаком.
— И ты пришла меня поучать? — зло спросил Федор.
— Ты не прав, — мягко повторила Лара. — Никто никого не насилует и не обманывает. Все происходит по доброй воле и взаимному согласию.
— Никогда не поверю, — отрезал пакадур.
— Поверишь… Души разные… Многим для развития именно это надо. Для них это манна небесная, путь к свету и пища для роста. Помирился бы ты с дедом. Он славный…
— Ты знала?
— Конечно, — мягко сказала призрачная девушка.
— А почему не сказала? — спросил он.
— Я говорила, ты не верил. Я пыталась сказать, а ты затнул мне рот старыми сказками. Я дала тебе мантру бессмертия. Но мне опять не поверил. Зачем я буду снова раздражать тебя?
— Да, — подумав, ответил Федор. — Но ты так своеобразно мне помогала. Делилась информацией только тогда, когда я уже сам походил к решению.
Сказав это, Федор остро почувствовал свою неправоту. Лара усмехнусь, но не стала спорить.
— Конечно. Ведь это же твой путь, и ты должен был пройти его сам. По другому нельзя, ты сам его выбрал.
— А может, расскажешь для чего все это? — с надеждой спросил Конечников.
— Завеса тьмы нужна, чтобы все мы выполнили свое предназначение. Не проси меня, милый. Поверь мне, хотя бы сейчас. Все будет хорошо.
Лара замолчала, с любовью глядя на Федора.
— Останься, — попросил он призрачную девушку.
Лара встала рядом, глядя на мокрый двор, темные от воды доски построек и стволы деревьев. Конечников чувствовал еe теплое, ласковое присутствие.
Бесконечный дождь уже не казался таким тоскливым.
Конечников долго молчал, слушая себя. Ему вспомнились Управительница Жизни, прячущаяся под личинами корабельного врача Дарьи Дреминой и великой княжны Александры. Пленительно женственная, заботливая и щедрая Живая Богиня не один раз толкала его к самому краю расставленных ей гибельных ловушек. И меньше всего эту бессмертную ведьму интересовали судьба Федора и его предназначение.
— Только ты, — сказал Фeдор. — И больше никто. До скончания времен.
— Да, милый, — ответила призрачная девушка. — Скоро все закончится. И мы сможем быть вместе всегда.
Конец 21 главы.
23 Апреля 10564 по н.с. 20 ч.52 мин. Единого времени. Альфа-реальность. Деметра. Дом князей Громовых.
— Вот такое дело, — самой себе сказала девушка. — Пока есть такие деды, победа будет за нами.
Она с чувством выполненного долга выключила компьютер и отправилась в гимнастический зал в доме на Деметре делать каторжные упражнения на растяжку.
Весь вечер с лица Живой Богини не сходила блуждающая, рассеянная улыбка.
24 Апреля 10564 по н.с. 10 ч.02 мин. Единого времени. Альфа-реальность. Деметра. Дом князей Громовых.
Рогнеда встала рано. За окнами было темно. Долгая ночь Деметры еще не думала заканчиваться. Девушка зажгла свет во всех комнатах, включила внешнее освещение вокруг дома. Позевывая, она принялась завтракать.
Кушала Живая Богиня основательно, скорее, для удовольствия, чем по необходимости. Одолев третью порцию креветок, княжна переключилась на пирожные и мороженное, запивая сладкое крепчайшим кофе. Немного подумав, Управительница приказала роботу принести ее особые сигареты и сверх всякой меры накурилась убойной смеси из тернави и гашика.
Тело стало приятно легким, невесомым, голова освободилась от мыслей. Продолжая улыбаться и мелко хихикать, девушка покинула негостеприимную, темную альфа — реальность.
В искусственном мире светило солнце. Управительница разместила павильон для чтения на высокой отвесной скале над утрамбованным океанским прибоем песчаным пляжем. Дул свежий ветер. Повинуясь его силе, волны с грохотом бились о берег, вытягивая длинные, пенные языки почти до кольца скал, которые окружали арену битвы земли и воды.
Рогнеда захотела увидеть, что произойдет, если поднимется настоящая буря. Вой ветра поднялся до визга, в водном пространстве загуляли сверкающие на солнце прозрачные горы, увенчанные белыми шапками пены. Полоса прибоя превратилась в мутное месиво из воды, песка и воздуха. Скалы задрожали от мощных равномерных ударов.
Брызги достали до Управительницы. Включилось защитное поле, отсекая ветер и гася шум.
Девушка пожала плечами, не-то негодуя, не-то удивляясь работе заботливой автоматики, и принялась за чтение.
Ночью старик много кашлял и ворочался. Федору тоже не спалось.
Дождь прекратился, и наступила глубокая, мертвая тишина. Она таила в себе оглушающий рев, от которого лопались барабанные перепонки. Тишина требовала напряженной работы мысли, чтобы не сойти с ума от беззвучного звукового шторма вокруг. И Федор, спасаясь от нее, стал напряженно размышлять.
Для начала, Конечников позволил признать себе правду. Он не удивился тому, что хранила старинная запись. Федор давно ожидал чего-то подобного.
Лишь где-то глубоко внутри саднило от сознания того, что правда лежала под носом все эти годы. Узнай он ее в самом начале пути, его жизнь сложилась бы совсем по-другому. Не было бы ни училища, ни службы. Огненный костер полного распада не рухнул бы на Гало.
Если бы он слушал самого себя, то, пожалуй, все бы сложилось иначе…
Его призрачная хранительница прожила бы жизнь обычной эланской женщины и отошла бы в мир иной окруженная многочисленным семейством, так и не узнав о существовании парня по имени Федор.
Это бы у него, а не у Виктора была красивая и любящая, умная и заботливая жена Алена.
Наверняка, не было бы страшного, кровавого месива на палубах захваченных санитарных кораблей и искореженной, расстрелянной орбитальной станции "Солейна".
И уж точно, разведчик с "Прайдо Элано" не появился бы в небе Амальгамы, чтобы забрать летопись и жизнь у деда Арсения.
Федор стал утешать себя, говоря себе, что сослагательного наклонения жизнь не признает.
И всеже, мысли Конечникова возвращались к альтернативным вариантам развития событий, к беспощадному пониманию того, что он мог узнать правду о событиях почти тысячелетней давности, не внося в мир новую кровь и новую смерть.
Он мог принести записи с собой, когда так отчаянно навязался инопланетникам в фактории, просясь в небо.
Мог остаться на планете, подавив желание уйти к звездам, зажить простой жизнью. Рано или поздно, он все равно нашел бы этот дурацкий разъем и прочитал информацию. Может быть, тогда он радовался бы как Виктор сейчас, что не сделал глупости в молодые годы.
Но ничего этого не случилось. Вместо этого жизнь дала ему знание об обеих крайностях существования: от темных, всепоглощающих страстей войны на тотальное уничтожение, до холодной, дистиллированной чистоты не знающего пощады чистого разума времен джиханского рационализма.
Жизнь дала ему чувство вины, отторжение от всего, что было ему дорого, громадный пласт исторического материала на осмысление, осознание своего бессмертия и горькую потустороннюю любовь убитой им эланской девушки.
Конечников решил, что хватит ему изводить себя. Его судьба была сплетена мыслями и чувствами тысяч и тысяч живых существ.
В нужное время он узнает, для чего нужен был такой путь для человека по имени Федор Конечников.
Стало легче.
Федор начал читать мантру. Очень скоро вибрации древнего заклинания подействовали, выгнал из сознания тяжелые мысли. Он сладко уснул сном ребенка.
Пошли скучные, серые дни.
Старик явно избегал говорить о том, что узнал. Мантру он, разумеется, не читал и не давал Федору произносить ее над ним.
Темой разговоров были еда, хозяйство, дети.
Дед Арсений продолжал изводить Федора напоминаниями про то, что он бобыль, холостяк, а отведенное ему на земле время для обзаведения здоровым потомством проходит.
Когда Конечников в очередной раз пытался объяснить старику про бездну времени впереди, данного ему мантрой бессмертия, дед кричал, ругался, грозился проклясть непутевого внука, лишь бы не слышать доводов, которые находил Федор. Этому способствовало и явное впадение деда Арсения в маразм, которое с каждым днем становилось все заметней и заметней.
В конце-концов, Федору надоели многочасовые бессмысленные проповеди, перемежаемые угрозами и проклятиями.
Сославшись на необходимость постоянного присутствия, пакадур переселился в поселок космонавтов, подальше от бессильного гнева сходящего с ума старика.
Федору было горько и обидно, но он за свои неполные 40 лет уже столько раз умирал, что без надрыва принял и этот удар судьбы.
Конечников занял 2 этаж комендатуры — конуру размером 3х4 метра. Подниматься туда нужно было по гудящей железной лесенке, дверь открывалась прямо на улицу. Тонкие стеклышки в окнах, хоть и были ударопрочными, но прекрасно проводили тепло и имели температуру, близкую к температуре внешней среды.
Оттого в комнате постоянно гуляли сквозняки, избавиться от которых можно было, только включив обогреватели на удушающий жар.
Федор жил какой-то призрачной жизнью. Странное сочетание достаточно высокого чина и прапорщицкой должности ставило его в странное положение. Мундир с золотыми погонами плохо сочетался с грязным закутком комендантского кабинета.
Он как старший офицер, вынужден был говорить на совещаниях и принимать решения о вещах, которые знал, мягко говоря, не слишком хорошо. Согласно традициям чинопоклонства, его мнение считалось основным на совещаниях.
Но его способность чувствовать чужие мысли и интуиция, избавляли его от откровенно абсурдных вариантов.
Благодаря этому, Конечникова находили вполне грамотным руководителем. Недочеты списывали на специфику предыдущего места службы коменданта, а удачи принимали как само собой разумеющееся, ведь недаром он дослужился до звания капитана, недаром о нем даже написали в "Имперском Вестнике".
Поставки комплектующих для строительства кольца нуль-транспортировки заглохли, и Федор добился от вышестоящего начальства официального предписания о временном прекращении работ до восстановления линии снабжения.
Дни проходили незаметно. Офицеры и солдаты маялись от безделья. Только усиленные меры по поддержанию дисциплины и порядка вкупе с занятиями строевой и физической подготовкой не давали гарнизону погрязнуть в пьянстве.
Время летело незаметно. Деревья покрылись листьями. Листва стала пыльной, темно-зеленой, прошли одуряюще душные июль и аурелий, теплый август, заморосили сентябрьские дожди.
Все также проходили утренние планерки, с обсуждением дисциплинарных взысканий проштрафившимся, планов на день, развод по работам и занятиям, бесконечные команды замученным солдатам на плацу "Делай раз", "Делай два".
Не задерживаясь в сознании мелькали оскаленные от напряжения, залитые потом лица солдат, сигаретный дым, пустые разговоры.
Фeдор плыл сквозь дни, как в дурном сне. Просыпался Конечников по вечерам, когда он запирался в своей конуре, занимаясь своими делами. Он включал негромкую музыку, бормотал мантру, читал о старых временах Князя Князей или просматривал материалы по родной планете.
Его сознание уходило далеко за пределы времени и пространства, давая силу для каких-то, еще непонятных изменений внутри. Иногда приходила Лара. Девушка полупрозрачным облачком располагалась в кресле и часами беседовала с Федором, рассказывая о прошедших днях.
Конечников купил себе новый, мощный компьютер и перевел в цифровой формат все летописи.
При помощи новой машинки и скачанных маскировочных программ, Федор снял деньги с временных счетов и перебросил их по вкладам на предъявителя, открытых в разных частях государства, окончательно лишив службу финансового контроля возможности найти украденные им деньги.
Проделав эту операцию несколько раз, Конечников стал единоличным хозяином суммы с семью нулями. Понятно, что тратить сколько-нибудь значительные средства, здесь на Амальгаме, не привлекая внимания, Федор не мог.
И еще Крок понимал, что рано или поздно Федор Конечников должен исчезнуть, когда несвойственная паспортному возрасту молодость станет слишком бросаться в глаза.
В первую очередь это означало прощание с близкими, которые не горели желанием последовать путем бесконечного продления жизни со всеми вытекающими отсюда плюсами и минусами.
Но перейти от положения заслуженного ветерана многих кампаний к роли изгоя, человека без корней, скрывающегося от внимания Службы Безопасности и Управителей, в малонаселенном, насквозь прозрачном месте было нереально.
Конечников наметил себе, что он должен будет переехать на Алую или другую густонаселенную планету со статусом регионального центра, где можно затеряться в многочисленной толпе.
Альтернативный вариант дикого человека, прячущегося в пещерах родной Амальгамы и добывающего пропитание собирательством и охотой, Федора совсем не прельщал. Слишком хорошо он знал о системах наблюдения и процедурах генетической и биометрической идентификации, чтобы лелеять иллюзии, что его не опознают, случайно обнаружив через энное количество лет.
Времени впереди было много, и Конечников продолжал жить, пользуясь передышкой.
В числе прочих материалов, он досмотрел ту запись, которая круто изменила его жизнь. Дело было вечером. До проверки постов, которую он назначил на половину двенадцатого ночи, оставалась еще уйма времени, и Федор включил свою новую игрушку, нашел необходимый файл, промотал по счетчику до необходимого места.
Видимо он все же немного промахнулся, поскольку попал несколько позже того момента, когда его далекий предок рассуждал о причинах того, что чудовищная ложь стала правдой для многих поколений жителей Хованки.
Все также за окнами неслись облака, и пожилой человек сидел в кресле перед камерой.
"… Открыть дверь было невозможно. Может быть, даже и к лучшему. Чудовищный ураган все рано не дал бы нам ничего сделать. Все, что мы смогли, это развернуть 45-ый комплекс спутниковой связи внутри помещения.
С грехом пополам мы ориентировали полутораметровую луковицу запасной антенны в направлении примерно соответствующем положению станции. За пределы атмосферы полетел отчаянный вопль нашего передатчика о помощи. Ответа не было. Шли томительные минуты ожидания.
Вдруг на пульте загорелся сигнал, регистрируя продольную волну, исходящую от орбитального комплекса. Наш радист, срывая горло, кричал в микрофон, стараясь переорать шум: — "Я — станция наблюдения "Хованка", прошу оказать помощь. Я станция наблюдения "Хованка", прошу оказать помощь. Я станция наблюдения "Хованка", у нас 25 человек гражданских, это жены и дети сотрудников. Ради Бога спасите хотя бы их".
Примерно через час его шаманских завываний эфир щелкнул, и орбитальный комплекс ответил голосом радиста Сорокина: — "Я орбитальная станция, прием информации подтверждаю".
Вдруг, голос в динамиках стал далеким и слабым. Кто-то кричал и ругался вдалеке от микрофона. Мне показалось, что сквозь грохот бури я уловил: — "Ты что, идиот? Нам запретили им отвечать". Спустя пару секунд огонек сигнала потух, чтобы больше никогда не загореться вновь.
Напрасно наш оператор продолжал вызывать орбитальный комплекс. Все было тщетно.
3 часа спустя, когда станция должна была быть строго над нами, из зенита небо один за одним, сплошными полосами пламени прочертили огненные метеориты, врезаясь в склоны окрестных гор, выбрызгивая пламя и заставляя вздрагивать от ударов пол. Пылающий ливень продолжался несколько минут, подбираясь к блокпосту, пока начальник смены не догадался выключить передатчик.
Через какое-то время, основательно проутюжив склон нашей горы и лишь по счастливой случайности не зацепив верхний пост наблюдения, метеоритный дождь прекратился.
Снизу доложили о серьезных разрушениях в восточных отсеках ЗКП, нарушении герметичности, взрывах и пожаре, который вынудил покинуть эту часть станции.
Стало понятно, что метеоры были ничем иным, как шарами сверхтвердой тугоплавкой керамики, снарядами массометных пушек.
Через несколько суток, на орбите был зарегистрирован мощный взрыв. Мы долго пытались понять, чтобы это значило, пока не обнаружили, что пропал сигнал от автоматического маяка кольца нуль-транспортировки.
Мы долго спорили о причине произошедшего, выдвигались самые невероятные гипотезы, лишь бы не признать страшной логики поступков тех, кто остался наверху — свидетелей надо убрать.
Амальгаму просто списали, вычеркнули из списка обитаемых планет, уничтожив телепортатор и орбитальный комплекс, чтобы не дать эланцам возможности когда- нибудь использовать его.
Не знаю, остались ли живы непосредственные исполнители акции. Логика тех, кто приказал добить уцелевших при катастрофе, не оставляла места в жизни и им, тем, кто видел все своими глазами. Свидетельство о бесчестье отцов-командиров, в скорбный час больше заботящихся о чистоте мундира, вряд ли когда-нибудь пробьет слой облаков слой облаков над замерзшей планетой.
Восстанавливая в памяти прошлое я уже начинаю сомневаться, верно ли понял я то, что когда-то произошло на моих глазах.
Может действительно прав мой внук… В любом случае, мы, те, кто еще жив, прижатые к поверхности изуродованной планеты стоградусным морозом и ураганными воздушными потоками, уже никому этого не расскажем".
— Я расскажу об этом за вас — вдруг сказал Федор, обращаясь к человеку на экране.
24 Апреля 10564 по н.с. 13 ч.03 мин. Единого времени. Искусственная реальность "Мир небесных грез".
— Привет, Принцесса, — приветствовал Рогнеду Управитель.
— Привет, — ответила она, втыкая бычок в пепельницу и приостанавливая воспроизведение.
— Ты сегодня рано. Какое похвальное прилежание, — улыбаясь, сказал мужчина. — И такое устроила во внешней среде, — просто караул.
С этими словами он убрал ветер, с удовлетворением поглядев, как сразу уменьшились волны внизу.
— Просто иногда хочется увидеть, как на берег падает стена воды высотой до неба, — сказала девушка. — А это так, развлекушка.
— Опять ты злая, — заметил Живой Бог. — Вроде спать легла рано.
— И проснулась ночью, — вставила Рогнеда. — Среди снега и мороза. Ста градусов ниже нуля и ветра в 600 километров в час, конечно же не было, но белая пустыня на когда-то теплой планете с тропическим климатом, действует на нервы.
— А ты тут ночуй, — посоветовал Управитель.
— А если солнце взорвется? — поинтересовалась девушка. — Или небо упадет на землю.
— Да ладно, — возразил Управитель. — Ты же не конченная суицидница.
— А Деметра? Это же родной дом князей Громовых. Теперь только меня волнует климат этой планеты.
— И чего бы ты хотела? — поинтересовался Живой Бог. — Деметра и раньше была не слишком пригодной для жизни. Только вместо белого ада был зеленый. Даже Громовы не стали заниматься терраформингом центральной планеты своей империи, предпочитая летающие города и поселения на орбите и спутниках.
— А я, пожалуй бы, принялась за это дело. Того безобразия, которое было тут в старые времена, повторять не стала. Совершенно необязательно иметь дикие, пригодные только для скорой и мучительной смерти приговоренных джунгли. А вот условия старого Владимира, в смысле средних широт Земли, были бы уместны.
— Но это чудовищные и совершенно ненужные затраты, — возразил Управитель. — Зачем возиться с заштатной планетой? Есть же масса нетронутых войной миров.
— Не знаю, просто было бы здорово… Ели и сосны, березовые рощицы, речки и озера с кристально чистой водой. А в небе будут летать птицы. По деревьям прыгать белки. Хочется, чтобы, наконец, сгладились воронки от взрывов, и можно было дышать, не рискуя отморозить легкие.
— Ну, если хочется, — усмехнулся Живой Бог. — Непонятно только зачем.
— Ни один мир не заслужил, чтобы его жгли безмозглые инопланетные автоматы из-за дурацких игр кучки бессмертных, желающих для собственной выгоды потешить орду краткоживущих идиотов.
— Ладно, — заверил девушку Управитель. — Технически это несложно. Странные желания у тебя нынче Принцесса. Сколько лет тебя это не волновало.
— Да вот, читаю, тут одну книжицу, — с усмешкой ответила девушка. — Колыван, наверное, действует.
— Ну, нет, — с усмешкой ответил Живой Бог. — Ты давно хочешь это сделать. Иначе, не строила бы дома на поверхности.
— Пусть так.
— Только это труднее, чем с Амальгамой будет.
— Можно подумать, что мы хоть пальцем пошевелили для ее восстановления, — заметила девушка.
— Просто, несмотря на все зоны оледенения, на родной планете Колывана остались области пригодные для жизни. Так на Амальгаме сохранились животные и растения. А твоя Деметра — стерильная, насквозь промороженная куча дерьма под жиденькой, едва пригодной для дыхания атмосферой.
— И всеже я так хочу…
— Да, пожалуйста, — улыбнулся Живой Бог. — Давай наведем порядок перед новым циклом хаоса.
Рогнеда ничего не сказала в ответ, лишь слегка дернувшися угол рта выдал ее мысли.
— Кстати, — продолжил Управитель, — мне пришло в голову, что именно так мы получили поразительно единообразие планетных биосфер всех миров Обитаемого Пространства.
— Ты мне будешь рассказывать? — иронически заметила Живая Богиня. — После всех наработок ВИИРа -2?
— Ну ладно, — нахмурился Управитель. — Почитаем о том, что ты так старательно хочешь забыть.
Девушка щелкнула пальцами, давая команду на продолжение чтения.
Ему вдруг стало легче. Теперь он знал, чем заполнить свою долгую жизнь и как оправдаться хотя бы перед самим собой.
Но сначала ему нужно было разобраться во всем то, что ему стало открыто, понять все причудливые извивы человеческой истории. Осознать как с течением времени благо становилось чудовищным злом, а то, что считалось злом становилось единственно возможным благом.
Его ангел-хранитель Лара, сделала ему царский подарок, дав неограниченно много времени на осмысление всего этого тяжелого, страшного, логичного и необходимого пути человечества.
Равномерное течение жизни было нарушено через несколько дней. В полдень по солнечному времени поселка Хованка, когда Конечников приготовился залезть ложкой в судок с борщом, принесенным вестовым из столовой, от станции наблюдения поступил сигнал о том, что на дальней орбите замечены боевые корабли. Они вышли из гиперпространства в 50 мегаметрах над теневой стороной планеты и готовились совершить посадку на Амальгаме.
Федор, не долго думая, объявил боевую тревогу и первую степень готовности к эвакуации. Ничего кроме этого гарнизон Амальгамы противопоставить не мог. Конечников бросил обед и отправился с группой спецназа к месту посадки неизвестных кораблей.
Еще издали Конечников узнал знакомые силуэты гиперпространственных скаутов. Крейсера приземлялись на пустоши у старых выработок. Каменистая почва позволяла гигантам по 80 тысяч тонн садиться, не боясь быть утянутыми в болото или грязь.
Бронированные звездолеты перемежались с транспортниками. Федор насчитал 25 машин. Скорее всего, с учетом крейсеров охранения, оставшихся на орбите, Амальгаму посетила мобильная охранная группа Дальней Разведки.
Команды техников уже натягивали над первыми приземлившимися скаутами маскировочные сети.
Появление десятка вооруженных глайдеров не вызвало у гостей никакой реакции, лишь зенитные скорострельные пушки некоторое время, точно в задумчивости провожали взглядами своих широких жерл маленькие летающие машины.
Конечников объявил отбой тревоги и приказал пилоту своего глайдера лететь к головному кораблю, полагая найти там командира соединения. Он не ошибся. С правого скаута первой пары замигал прожектор, приглашая встречающих приземлиться.
Глайдер, описав широкий круг, опустился в свободном пространстве между кораблей первой пары. Их уже встречала группа военных.
Федор, опираясь на палку, выбрался из люка и попал в объятия восторженно матерящегося Стрельникова, погрузневшего, с погонами капитана.
— Здорово, Федька, — заорал тот, хватая Конечникова в охапку. — Живой чертяка! Живой!
— Васька! — обрадовался Федор. — *б твою мать! А я думаю — что за хрен с горы. Мы тут уже в горы собрались податься, по пещерам прятаться.
— Испугались, — засмеялся Василий. — А мы думали — подойдем, и никто нас и не заметит.
— А если бы мы ракетой пальнули? — поинтересовался Конечников. — Или сидели бы в засаде с ножами и шпалерами наизготовку?
— Да ладно, — усмехнулся Стрельников. — Разве я не знаю, что на ваша планетка к обороне не готова.
— Да, мы вас не ждали. Планировали разместить обычную часть с крейсерами Планетной Охраны наземного базирования и парой- тройкой линейных рейдеров.
— Да кого нынче напугаешь рейдерами, — усмехнулся Василий. — Вот это — техника.
— Наши "собачки"? — поразился Федор.
— А чему ты удивляешься? — Василий сдержанно улыбнулся. — Теперь гиперпространственный крейсер — самое мощное оружие в космосе. Теперь мы не летаем строем. После того, как наш 2803 разделал пару "Тундеров", высочайше предписано маневрировать и всячески проявлять в бою смекалку.
Федор вздохнул.
Вокруг царил беспорядок. Он только на первый взгляд казался хаосом. Техники с кораблей проверяли параметры внешних систем. Группа наземного обеспечения, которая уже выгрузилась из объемистых недр транспортников, готовила к установке маскировочные сети.
Тут и там матросы команды прожигали плазменными горелками скважины и загоняли в скальную породу громадные анкера.
Между кораблями, с грохотом и лязгом, двигался маленький трактор, вытягивая в линию длинные, похожие на упаковки сосисок, коконы с маскировочными сетями.
Василий, который зорко наблюдал за манипуляциями команды техников, вовремя отодвинул зазевавшихся гостей с пути его следования.
— Чего это я на улице вас держу, — вспомнил обязанности хозяина Стрельников. — Милости прошу. Сейчас палатку поставим. Стол накроем.
— А чего в палатке? — спросил Федор.
— А допуск у твоих парней есть?
— Вот как, — нахмурился Конечников. — А у меня?
— Ну, ты другое дело, — ответил Стрелкин. — Ты свой…
— У меня тоже нет допуска. Аннулирован, — ответил Конечников, поглядев на своих подчиненных.
Василий какое-то время размышлял, потом, махнув рукой, беспечно сказал:
— Милости прошу на мой крейсер. Сейчас тут стрелять будут, а палатку ставить долго.
Конечников подозвал пилота глайдера и отправил его в поселок за самогонкой и закуской.
Они прошли на командирский корабль. Пропустив гостей, Василий задержал Федора на трапе.
— Посмотри, — предложил он.
Матросы команды выстроились с специальными ружьями вдоль борта корабля, выстрелили грузиками на тросах и кинулись разворачивать упаковку. Зацепив по всей длине края маскировочной сети, матросы дали команду по рации.
Лебедки с обратной стороны потащили тросы с зацепленной сетью через корпус. Василий задраил люк, чтобы не мешать.
— Видал? — довольно сказал Стрельников. — Сейчас поднимут опоры, — и импровизированный ангар готов. Наши придумали…
— Здорово, — согласился Федор.
— Пойдем, что-ли, — предложил Василий. — Сейчас врежем по паре стопок с народом для приличия, и можно будет поболтать у меня в кабинете. Проходи и ничему не удивляйся.
Внутри экспериментальный скаут второго поколения казался гораздо просторней стандартной "собачки". Не было двухярусных коек в центральном коридоре и отгороженных матросских кубриков по обеим его сторонам. Не пахло немытыми телами и портянками. Корабль казался комфортным и желанным, знакомым и незнакомым одновременно, располагающим к службе и жизни экипажа.
Стрельников внимательно смотрел на Федора.
— Нравится? — спросил он.
— Нравится, — вздохнув, ответил Конечников.
— Ладно, — вывел его из задумчивого состояния Василий. — Успеешь еще насмотреться. Пойдем, "пакадуровки" вмажем. Там все офицеры нашей пятой спецгруппы.
Небольшой экипаж и гости собрались в столовой. Когда друзья вошли, стол был уже накрыт, в стопки налито. Ждали только их. Внезапно Федор увидел своего тезку Ильина, бывшего зампотехом на 2803, радиста и пилота Комарова. Остальные были ему незнакомы, в основном молодежь, третьи лейтенанты, недавно выпущенные из училища.
Он обнялся со своими сослуживцами, которые шумно приветствовали бывшего командира.
Гарнизонные офицеры с удивлением и восхищением смотрели на поселкового коменданта, убеждаясь в справедливости тех историй, которые рассказывали об этом хромом капитане.
Под гомон и соленые шутки сделали несколько залпов фирменного стрельниковского напитка. Пили за содружество родов войск, за скорую победу над эланцами, за воинскую удачу и прибавление звезд на погонах. Местные офицеры рассказывали о здешних достопримечательностях, девках, и прочих радостях службы. Космолетчики наперебой вспоминали эпизоды походов и боев. Все делали вид, что слушают других и стремились встать слово в общий разговор.
Под шкалики опьяняющей жидкости быстро нашлись общие темы для разговоров. Стали ругать начальство и хвалить присутствующих.
После 4 стопки Федор почувствовал, что начал трезветь. Явился пилот глайдера, волоча бутыль самогона, кадушку огурцов и прочей деревенской закуски. Это вызвало новый взрыв веселья. Офицеры стали пробовать коварный Томин самогон, который пьется как вода и напрочь сносит крышу после пары шкаликов.
Конечников поймал скучающий взгляд Стрелкина и качнул головой в сторону двери. Василий кивнул. Они синхронно поднялись и покинули столовую. Их ухода пьяная компания не заметила.
Стрельников повел Федора по кораблю, с восторгом рассказывая о новшествах второй модификации гиперпространственного крейсера.
— Экипаж — 30 человек. С учетом электроники, которой снабжен скаут этого вполне достаточно. 4 дежурных ходовых смены, артиллеристы, техники и пара человек в хозяйственной части.
— А канониры в башнях? — поинтересовался Федор.
— Как таковых, канониров нет, — ответил Василий. — Есть операторы-наводчики передней и задней полусферы, которые работают с пушками и ракетами. Заметил, что башни стали меньше? Не хочешь узнать отчего?
— Если скажешь, — Конечников усмехнулся.
— Все автоматизировано, — довольно ответил Стрелкин. — Указываешь блоку наведения на цель, и электроника ее ведет.
Федор отметил, что, сказав это, Василий задумался, как деликатней отказать, если Крок захочет немедленно попробовать в деле новое оружие.
Но Коненчикова интересовало совсем не это.
— Это что, против Конвенции? — спросил он.
— Да, — пожал плечами Василий. — Удивлен?
— Нет. Но это не все. — заметил Конечников. — Форма орудий другая.
— Глазастый, — засмеялся Василий. — Ничего от тебя не скроешь. На корабле нет ни одного боевого лазера и плазмомета. Все заменено лучевыми пушками. Оставили только пару зенитных массометов на всякий случай.
— Лучевые пушки? — удивился Федор. — Это над чем Корсаков работал? Когерентный детонирующий луч реакции полного распада во втором вакууме?
— Откуда знаешь? — удивился Стрелкин. — Ленка тебе рассказала?
— В самых общих чертах. Кстати, как там она и Хухрик?
— Она — нормально. Теперь Хелена начальник лаборатории, защитила докторскую диссертацию по закрытой теме.
— А Антон Петрович?
— Да с ним тут случилось… — Василий замялся.
— Что?
— Срок мотает дядька.
— Вот тебе и раз — поразился Федор. — За что?
Да вот нашли приборчик в обломках твоего кресла, нарушающий внешнюю стабилизацию… А на корпусе прибора — его отпечатки пальцев.
Для внутреннего слуха Конечникова эти слова зазвучали нестерпимой фальшью.
— Правда? — Федор остановился и пристально поглядел в глаза Стрелкину. — Ты сам то в это веришь?
— Конечно, — пожал плечами Стрельников. — В свете предшествовавших печальному событию обстоятельств. Это, конечно, ваши с Хеленой дела, но я бы тоже не стерпел.
Федор не стал его опровергать. Остальную часть пути до боевой рубки они молчали.
— Посмотри, как все поменялось — по хозяйски обводя рукой помещение, сказал Стрелкин. — Нам еще полтора года назад такого и присниться не могло.
Действительно, в центре управления стало больше за счет уменьшения размеров рабочих постов. Новая, компактная электроника явно не соответствовала требованиям Конвенции, приближаясь по простоте, наглядности и удобству интерфейса к приборам давно прошедших рационалистических времен Князя Князей.
Федору хватило одного взгляда, чтобы понять, что управляющие системы сделаны в SC. Конечников счел за лучшее не вдаваться в подробности.
— Крок, ты посмотри, какая красота. Помнишь, сколько народу в рубке толклось?
— Да.
— А сейчас? Вся ходовая смена — 5 человек.
— И хватает?
— А как же. Хватило бы и 2–3.
— Здорово, — спокойно согласился Конечников.
— Сейчас будет А-12 стартовать, посмотрим, — предложил Стрелкин.
— Куда пойдем смотреть? На верхний пост? — спросил Конечников. — Или на улицу? Через маскировочную сеть немного увидишь.
— Да ладно тебе, — усмехнулся Стрельников. — В космосе тоже бы предложил прогуляться?
— А что, есть другая возможность?
— А то, — усмехнулся Стрельников. — Смотри и слушай. Ощущай и наслаждайся.
— Ну, изобрази.
— Компьютер, запустить разведчика. Режим следования 4, увеличение оптимальное. Трансляцию на капитанский экран.
— Слушаюсь, — ответила машина.
На экране поползли строки репорта, отмечающие последовательность операций по запуску беспилотного аппарата. Где-то над головами заскрежетал металлом механизм, лязгнул отошедший люк, раздался хлопок, и на экране появилась картинка с камеры робота.
Разведчик набрал высоту и стал ходить над лагерем широкими кругами, давая изображение прикрытых маскировочными сетями кораблей крыла.
Один из скаутов пришел в движение. Сеть над ним пошла волнами, затрепетала. Казалось, ее вот-вот сорвет, но громадный корабль аккуратно, как кошка, выскользнул из-под импровизированного укрытия и по пологой кривой поднялся в воздух.
— Видал? — поинтересовался Стрельников. — Что скажешь?
— Впечатляет, — согласился Федор.
— Помнишь, как мы в учебном отряде газовали? Мачты валило.
— Да уж… Антигравом — со всей дури. Корабль плашмя прыгает вверх, команда в кресла затрамбовывается перегрузкой, а на земле получается маленький торнадо от воздушной тяги.
— Были времена, — грустно улыбнулся Федор, вспоминая то беззаботное, молодое время.
Стрельников посмотрел на него, вздохнул.
— Вот, обрати внимание, — показал он на экран. — Скорость уже метров 200 в секунду, а картинка не шелохнется.
Летающий робот — разведчик держался впереди немного сбоку, давая изображение крейсера на главный монитор командирского поста.
— Смотри, — предупредил Василий. — Сейчас начнется.
От носа по корпусу, обтекая все его изгибы, вдруг побежала радужная пленка. Она окутала весь корабль, дотянулась до моторов. На остриях маршевых двигателей выросли фиолетовые столбы пламени. Скаут прыгнул вперед.
Камера переключилась с ретроградного обзор на курсовой, показав, как громадный крейсер за секунду превратился в точку на небосклоне и пропал из виду.
— Красиво, — задумчиво сказал Федор. Он ожидал громовых раскатов от пересечения громадным кораблем звукового барьера, но все было тихо. Федора, после старинных описаний ныне забытых противотурбулентных полей, это не удивило.
— Красиво, — взорвался Василий. — Крок ты чего? Что с тобой стало? Я уж думал, как тебя поделикатней отговорить в пьяном виде пилотировать крейсер и не стрелять из пушек на орбите, пока этот бардак с приездом княжны не уляжется. А ты — "Красиво". Давно дедом стал?
— Тогда, — ответил Конечников. — Я на том свете побывал.
— Ну и как оно там? — остывая спросил Стрелкин.
— Я Гута видел…
— Ясное дело, — вздохнул Василий. — Ведь это он Убаху подорвал.
— Убаху я видел тоже. И Константо, ну этого, командира "Фульгуро".
— Ну и что? Мало ли что в бреду привидится.
— Это точно… — вздохнул Федор. — Гут сказал, что шахматы мне оставил. Ну, помнишь те его, фирменные, раритетные. Не жалко, конечно, кукол деревянных и доски в клеточку, жалко, что память о нашем Абрашке пропала.
Василий вдруг со страхом посмотрел на Конечникова.
— Пойдем ко мне, покурим, — предложил он.
Друзья зашли в капитанскую каюту. Стрельников, не говоря ни слова, достал из сейфа знакомую клетчатую коробку.
— Забирай, раз тебе, — сказал Василий.
— Нет, пусть пока у тебя побудут, — подумав, сказал Федор. — Давай выпьем за хорошего парня, капитана Кинга.
Стрелкин достал из сейфа пластиковый штоф и пару стопок. Друзья не чокаясь, выпили. Помолчали, закурили.
— Когда мы вернулись на станцию, там все было вверх дном. Эланцы так и не смогли взять космокрепости. Говорят, там наш знакомый, Искорин, отличился. Если бы не он, да ребята с батареи планетарных пушек…
— Знаю, — ответил Федор. — Приезжал Искорин сюда. Лейтенант-полковник фельдслужбы Генерального штаба. Письмо привез от княжны Александры. Рассказал, как дело было.
— Совпадение какое, — невесело усмехнулся Василий. — Мы первым делом стали прочесывать станцию. Там такое творилось… Спасли мы два десятка человек из всего экипажа, кто случайно выжил. А больше мертвых находили. Тому повезло, кого при обстреле убило. Целые отсеки с задохнувшимися попадались. Жуть. Потом долго по ночам их видел…
Но тут… Эти шахматы прямо на меня выплыли. Уцелела игрушка в этом аду. Представляешь, мертвяков выволакивал, не боялся. Но когда увидел, как ко мне из темноты раскуроченного коридора знакомая коробка летит, жутко стало, точно что-то холодное к сердцу прикоснулось.
— Это он, наверное, напоследок с той стороны их тебе направил, — без иронии сказал Федор.
— Да ну тебя, — сказал Василий. — Ты еще скажи, что Страшный Суд есть и адские муки.
— Есть, Васька.
— Нет, Крок, — с отрицающей очевидное убежденностью, сказал Стрелкин. — Этого не может быть, потому, что не может быть никогда. Вспомни, как там наша жизнь определяется — "Способ существования белковых тел". Это так, это должно быть так. А иначе…
Стрельников не договорил, лишь тяжело вздохнул.
— Считай как хочешь, — не стал спорить Федор.
— Так-то лучше, — с облегчением сказал Василий. — Есть только "здесь" и "сейчас"… И здесь и сейчас мы разговариваем и водку пьем, а его нет.
Стрелкин снова разлил по шкаликам огненный напиток. Приятели выпили.
— Не надоело тебе Федька комендантствовать? — помолчав, спросил Стрельников.
— Нет, — отрезал Конечников
— Бабу, поди, завел?
— Нет, какие бабы, — ответив, слегка скривившись, Федор.
— А чего? — пожал плечами Василий. — Вот, например, Хелена. Тетка она видная, богатая. Остепенилась. То что раньше мужиков к себе водила, — то не считается. Прошло. Она часто к нам приезжает. Пушки, реакторы, двигатели — это ведь все ее хозяйство. Я к ней по старой памяти подкатывал. Она хоть и умная как Эйнштейн, но дама в высшей степени призывная. Еще лучше стала. Но без толку. Посидеть, вина выпить, прежние времена вспомнить — пожалуйста. А как к делу, так облом.
— Ну и что? — пожал плечами Федор.
— А с тех пор, как она узнала, что ты жив, она только о тебе и говорит.
— Очень рад и горжусь безмерно, — усмехнулся Федор.
— Это ты зря, — поскучнел Василий.
Разговор надолго затих. Было слышно, как где-то рядом в распределительных щитах щелкают силовые реле и басовито гудят вентиляторы в воздушных магистралях. Где-то далеко визгливо выли электронасосы и, булькая, циркулировала жидкость в системе теплообмена.
Были еще какие-то непонятные, необъяснимые звуки, похожие на те, которые издает остывающая печь. Громадный корабль жил своей жизнью, отдыхая и приводя в порядок свои системы. Молчание стало невыносимым.
— Не понимаю я, что с тобой стало? Помнишь, как мы сидели на кормовой "кукушке" курсантского учебного крейсера ночными вахтами? — не выдержал Стрелкин.
— Да, — ответил Конечников.
— А я думал, что забыл. Помнишь, как ты, глядя на звезды, рассказывал о восходах и закатах на Амальгаме. Про житье в пещерах, обвалы, вылазки на поверхность. Про тысячи ступенек, которые нужно пройти, чтобы попасть на верхний пост…
— Хочешь — покатаемся. С дедом познакомлю. Своими глазами посмотришь…
— Съездим, конечно, — согласился Василий. — Только не сегодня.
— Ладно, давай на днях. Код вызова не изменился? — поинтересовался Конечников.
— Нет, старый, какой был.
— Хорошо.
— Давай еще выпьем, — предложил Василий.
— Давай, — кивнул головой Федор.
Они тяпнули еще по шкалику.
— Ты не представляешь, — печально сказал Василий, — как мне сейчас приходится. Я ведь и кораблем — то не командовал. А тут свалилось… И хозобеспечение группы, и личный состав, и матчасть.
— Да ладно, — ответил Федор. — Не боги горшки обжигают.
— И маневры в бою, — слегка скривился Стрельников. — Что у тебя из-за плеча подсмотрел, то и используем. Твое время Федька пришло. Помнишь, сколько ты эти развороты на компе отрабатывал? Теперь можно. Ни Томасона нет, ни Соломатина, ни судьи этого, который хотел тебя эланцам отдать. Теперь это нужно. Мы на тебя, Федька, надеялись. Группу в полк реорганизуют. Я полк не потяну, точно. А ты смог бы…
— Эх, Васька, — вздохнул Федор. — Когда меня на Амальгаму везли, как почетному гостю, предложили в знак особого уважения пилотировать корабль. А я всю рубку на транспортнике заблевал. Как шпак, даже хуже.
— Вот оно что… Со временем может и пройдет… — задумчиво сказал Стрелкин. Немного помолчал и просияв предложил. — А зачем тебе летать? Корабль помнишь, руки есть… Сиди, придумывай.
Будешь начальником штаба. А ребята будут твои задумки претворять. Они молодцы, на лету схватывают. Вот этот парнишка, на А-12, например. Второй лейтенант Оскар Стар. Почти как ты лет двадцать назад. Пилот от Бога и с артиллерией управляется как профессиональный наводчик. Такие порой коленца выделывает… Только им всем далеко до нас…
Помнишь, как на Тетэ мы шли в общем строю, а по "Князю Ивану", флагману, сразу 4 "Претендента" долбили. Заодно и в нас метились, боевое охранение убирали. Одно попадание — нам всем хана. И ничего, ручки на рычагах наводки и в мануальных манипуляторах не тряслись.
— А что, у ребят трясутся? — поинтересовался Конечников.
— Не, не трясутся. Да это и не надо. Ракеты самонаводящиеся. Указал цель, выпустил пакадуру — и забыл. Можешь быть уверен, что не промахнешься.
— Вот как, — поразился Федор. — Опять против Конвенции.
— Да кому она нужна, эта старая пыльная бумажка, — невесело усмехнулся Стрельников. — Наши кораблики с любым линкором справятся. 30 ракет на борту, пускай их хоть с сотни мегаметров, никаких каналов управления и помех. Пары ракет для "Фуфлона" вполне хватает. Можно в одиночку целую эскадру переколотить.
— Да где же они на скауте помещаются? — спросил Конечников, вспомнив монстрообразные цилиндры ПКДР-2.
— Новые ракеты небольшие, примерно метра 3 в длину и 500 миллиметров в диаметре. Если массометы убрать, вообще можно было бы до сотни боезапас довести.
— Однако, — покачал головой Федор. — У нас такого не было… Неладное что-то у вас творится.
— Да с чего ты взял? — возразил Стрельников.
Ухо Федора уловило фальшь в его словах.
— Не темни со мной, — сказал Конечников. — Ежу понятно. Весь корабль — сплошное нарушение Конвенции Семи. Вся электроника сделана "торгашами". А мы ведь с ними на ножах были.
— Ну и что? — спросил Стрелкин, напряженно пытаясь определить, куда клонит его старый друг.
— Все вместе означает, что "торгаши" объединились с деметрианцами. А это может быть лишь в одном случае. Их объединили, враги более могущественные, чем лишенные возможности воспроизводства флота эланцы. Вот я спрашиваю, — что случилось?
— Ладно, я скажу, — угрюмо и зло бросил Стрелкин.
Он согнал Федора с кресла, запустил терминал и вывел на экран изображение странного, угловатого корабля, похожего сбоку на двухстороннюю усеченную ступенчатую пирамиду.
— Что это? — поразился Конечников. — Чей такой?
— А как ты думаешь? — вопросом на вопрос ответил Василий. — Это не человеческий корабль. Чужой… — "Странники" больше не клепают свои BARSSы и MARSSы. На их верфях размещено производство наших крейсеров…
— Нифига себе, — вздохнул Конечников. — Вот кому-то праздник… Бабло рекой…
— Федька, ты что, рехнулся!? — подался к нему Стрелкин. — Помнишь, флот Каранги? Который пропал без следа. Так вот знай, — 18 эскадр мощных, бронированных рейдеров, не уступающих нашим "Королям неба", были превращены в пыль одним таким залетным пришельцем. Теперь это общее дело.
— Мы вроде с Карангой не сильно дружили, — ответил, слегка пожимая плечами Конечников.
— Ты… Ты, — не нашел слов от возмущения Василий. — Тут уже не идет речь про наших или не наших. Один из флотов Обитаемого Пространства был уничтожен чужаком. Это война. Война людей и этих… Она будет, будет очень скоро.
— А что про них уже известно? — поинтересовался Федор.
— Ничего, — ответил Стрелкин, задумавшись. — Только то, что корабль очень древний. Ему сотни тысяч, если не миллионы лет.
— Так может быть их стоит оставить в покое? — поинтересовался Конечников. — Или изучить, с чем имеет дело, прежде, чем очертя голову кидаться в пропасть. Может это лишь какое-то недоразумение.
Василий покачал головой, хотел было вспылить, но сдержался, вспомнив, что имеет дело с не отошедшим от психологического шока, побывавшим на самом краю жизни, человеком. Лишь сжатые кулаки Стрелкина выдали его желание ударить друга.
Федор внимательно наблюдал за ним.
— Ладно, — сказал он. — Я тебе тоже тебе кое-что расскажу.
— Валяй, — хмуро ответил Стрельников.
— Помнишь, я рассказывал про все эти перипетии с ядерной зимой на Амальгаме. Про эланский линкор, который упал на поверхность…
— Как не помнить, — не очень понимая, куда клонит Федор, но все же в тайне надеясь, что друг опомнится от болезненного равнодушия к недавно важным для него вещам, ответил Стрелкин.
— Так вот, совсем недавно, мне удалось заглянуть в самое начало этой истории. Ответ был на самом виду. Накопитель с записями лежал все это время в сенях моего дома.
— Ты же говорил, что летописи заносили в тетради? — недоверчиво спросил Василий.
— Да, но так было не все время. Пока работала техника, люди пользовались традиционными способами записи: видео, аудио и текстовыми компьютерными файлами. У меня они есть на микрокассете.
Федор достал свой комп, вытащил из него невесомый, маленький прямоугольник микрокассеты. Воткнул ее в считыватель терминала. Нашел нужный кусок и пустил воспроизведение.
Стрельников смотрел молча, от волнения высаживая сигарету за сигаретой. В динамиках завывал ветер и раздавался негромкий хрипловатый голос давно умершего человека.
Федор не мешал ему, заново переживая этапы своей жизни, неудачного эксперимента, маленького и незначительного в сравнению вечностью.
Наконец файл закончился, и окно программы потухло. Стрельников еще долго сидел, глядя на черный прямоугольник и слушая шипение усилителя.
— Я бы застрелился, — сказал он. — Как с таким можно жить…
— А кто тебе не дает? — недобро спросил Федор.
— Тебе — то страшно стало, — безо всякого злорадства заметил Стрелкин.
— Нет, не в том дело. Мы на этой войне были солдатами и оказались на самом острие конфликта. Нашим ремеслом стало убивать и гибнуть самим. Мы делали свое дело и делали его хорошо. Нас теперь легко замазывать черной краской, расписывать под головорезов и подонков за взорванные планеты и расстрелянные санитарные транспорты.
— Это верно, — скрипнув зубами вставил Стрельников. — Мы с тобой еще и ракету разрисовали, мстители хреновы.
— А по другому и быть не могло. Честь, долг, ненависть, униженность, обида, месть — смесь гремучая. Поразмыслив, я понял, что из всего, что мы поняли и пережили, правдой оказалось лишь постоянное, душное ощущение неправды той жизни. От него мы пили, гоняли шлюх, задирали штабных… Рассказывали анекдоты… Драли жопы в карьерном забеге или демонстративно — истерически клали на чины и звания. Остервенело бились с врагами и мстили эланцам как могли. Все, что угодно, лишь бы ненароком не осознать кто мы такие есть.
— И кто мы есть? — тяжело спросил Стрельников.
— Деталь соковыжималки. Повод для Ивана Ивановича Иванова работать за копейки и терпеть скотство господ.
— Как ты жить с этим можешь? — поразился Василий.
— Пока жив, — есть надежда, помолчав, ответил Фёдор.
— Что ты сможешь? — поинтересовался Стрелкин. — Галян не воскресишь, наших пацанов к жизни не вернешь. А вспомни, какие парни были в 4 эскадре… Поднять бы их, все смели бы. Сколько будешь жить, столько будешь мучиться.
— Что я могу? — размышляя, произнес Конечников. Перед глазами мелькали какие-то загородки и заборы. Вдруг он почувствовал, что нашел ответ на этот вопрос. Сразу стало легко, точно в дождливый ненастный день из-за туч выглянул солнечный лучик. — Ты знаешь, Василий, я могу рассказать об этом. Чтобы ни у кого, никогда не возникло желания жечь и убивать во славу всякой сволочи. Чтобы все поняли, как наши кровь, слезы, пот и смерть превращаются в сытую жизнь наших генералов и правителей. Чтобы все поняли, чего стоят погоны и висюльки, их награды за то, что мы гробим жизнь ради их амбиций.
— Ты… — удивленно сказал Стрельников. — Вот теперь я вижу прежнего Крока… Может ты и прав…
— Спасибо, Васька, — произнес Конечников.
— За что? — удивился тот.
— Ты помог мне понять, — ответил Федор. — Без тебя я бы не справился.
— А что мне делать? — спросил Стрелкин.
— А что хочешь, — пожал плечами Конечников.
— А как же чужие? Кто защитит людей от них?
— Дело твое, — вздохнул Конечников. — Не могу же я тебе приказать. Хочешь — воюй. Воевали друг с другом, будем воевать с этими. Во славу кармана и власти наших господ. Для них чужие — просто подарок судьбы. Надо тебе это, — никто не запрещает.
— Ты так спокойно об этом говоришь? — возмутился Стрелкин.
— Кричи — не кричи, все одно. Все твои крики, возмущение, пойдут волкам на прокорм.
Василий долго молчал.
— Мне надо подумать, — наконец сказал он.
— Я пойду. Думай…
— Подожди, провожу, — сказал Стрельников, вынимая кассету из считывателя.
Василий довел Крока до машины. Снаружи корабля шел мелкий, противный, никем нежданный дождь. Темнело. Мокрые маскировочные сети шлепали под порывами ветра. Было неуютно, холодно, противно.
— Кассету забери, — настойчиво предложил Василий, заглядывая Федору в глаза.
— Зачем? — удивился Конечников — Ты ведь хотел теорию мобильного боя. Там все мои записи. Это тебе материал на много лет вперед. И еще летопись. А к ней куча старых книг из спецхрана. Узнаешь, как мы дошли до жизни такой. И еще кой-чего… Лет через 100 спасибо мне скажешь… Только аккуратней. Убери подальше, чтобы не нашли.
— Федька, не могу я тебе врать, — признался Василий. — Княжна все о тебе знает. Как ты в госпитале по спецхранам ковырялся, что нашел, какие выводы мог сделать. Они убьют тебя, если не согласишься. Или с ними, или в яму.
— Это она тебе сказала? — спросил Конечников.
— Да, Федька. Она поручила мне тебя уговорить… Но видишь, хреновый из меня дипломат получился.
— Спасибо, Васька… Они меня все равно кончат. Знаю много лишнего. А спрячусь — всю семью ликвидируют. Так что пусть записи мои у тебя останутся.
— Так этой крысе только этого и надо. Узнают, что ты мне дал — тебя тутже кокнут. А не сказать ей я не смогу. Эта княжна Александра — настоящая ведьма. Глазами своими правду как клещами вытягивает.
— Так они и тебя в расход пустят, — заметил Фёдор. — Ты ей всего не рассказывай. Теории боя ей вполне хватит. У Александры теперь главное — как сыграть на равных с инопланетниками. Так что это твой пропуск в долгую и счастливую жизнь. А остальное спрячь. Вместо меня потом расскажешь, если потребуется.
Фёдор спокойно и твердо посмотрел другу в лицо. Василий попытался помотать головой в знак отказа, но вдруг судорожно кивнул, соглашаясь.
— Княжна приедет завтра или послезавтра, — сказал он. — Понятное дело, прятаться бесполезно. Но побереги себя. Она баба крученая. На все пойдет.
— Да знаю. Пока, еще увидимся. Ребят моих доставь потом до места.
Все слова были сказаны. Друзья обнялись перед долгой, возможно, вечной разлукой.
Федор поднял "горбунка", сделал круг над лагерем и отправился прочь.
Стрелкин стоял между кораблей, провожая глазами полет глайдера. Василий понимал, как ему не хочется возвращаться на скаут, который он впервые увидел как средство превращения своей и чужих жизней в благополучие тех, кого капитан Стрельников ненавидел.
24 Апреля 10564 по н.с. 14 ч.15 мин. Единого времени. Искусственная реальность "Мир небесных грез".
— Ну и как тебе свидание друзей? — поинтересовался Управитель.
— Понятно, отчего он спустя пару лет сорвался с места и убежал, прихватив не только крейсера, но и транспорты с ремонтными комплексами.
— Крестьянская практическая жилка, — заметил Живой Бог. — Но ты… Ты должна была предусмотреть, что Конечников доверит все свои секреты человеку, который может выдать его с потрохами.
— А он и выдал, — невозмутимо вставила девушка. — Но сказал лишь половину правды.
— Ну, не конченный же он дурак, — с ухмылкой ответил мужчина. — Но это опять прокол с твоей стороны. Просто обязана была догадаться.
— Если помнишь, мы и тогда работали в паре. Все упреки можешь адресовать и себе.
— Но кто сейчас об этом вспомнит, — Управитель засмеялся неприятным смехом.
— Я не понимаю одного, — заметила Рогнеда. — Если их оставить в покое, они разменивают свою жизнь на ничтожные интрижки, на самоедство, скуку, вечные мучительные поиски чем бы заняться. Они должны были бы благодарить нас за то, как мы устраиваем их жизнь испытывать высокие и сильные чувства, позволяя быть героями и мучениками. Но узнав истинное положение дел, они готовы удавить тех, кто так о них заботился.
— Эго бушует — заметил Управитель. — Не только смертным это свойственно. Даже некоторые бессмертные…
— Давай уже продолжим, — оборвала его Рогнеда.
— Не терпится? — поинтересовался Андрей.
Девушка не стала отвечать и молча запустила воспроизведение.
Княжна Александра приехала два дня спустя. Корабль наследницы престола остался на орбите, ожидая сигнала готовности к торжественной встрече.
Сначала на Конечникова налетела свора квартирьеров, которые выясняли, готово ли предназначенное для наследницы престола жилье. Осмотрев наскоро возведенный двухэтажный ангар, отделанный изнутри как дворец, прихлебаи остались довольны.
Особисты изъяли у нижних чинов боеприпасы, проверили карманы, заставив выложить все мало-мальски похожее на оружие.
Одетые в парадную форму солдаты гарнизона и экипажи кораблей пешим ходом прошагали до космопорта. Им пришлось еще добрых три часа стоять под мелким моросящим дождиком в ожидании, прежде чем корабль княжны Александры совершил посадку на летное поле.
Из транспортника выгрузили глайдер, на котором наследнице престола предстояло отбыть во временную резиденцию, извлекли прочую атрибутику для торжественной встречи, включая помост для высокой гостьи и красную ковровую дорожку. Вдоль нее выстроилась рота охраны. Конечникова и старших офицеров гарнизона поставили в самом конце дорожки для встречи и доклада.
Они так и стояли в окружении особистов как дрессированные макаки, пока корабль княжны не подрулил к ее Т — образному окончанию и выпустил трап.
Наследница престола спустилась на землю, улыбаясь приятной официальной улыбкой. Конечников, преодолевая боль в ногах, прошагал положенные 5 метров, и приложив руку к козырьку, отбарабанил громким уставным голосом доклад.
Александра внимательно выслушала, кивнула и двинулась вдоль построения, глядя в лица нижних чинов.
Потом, силами гарнизона и полиции, состоялся импровизированный парад. Федору, с утра до вечера мучившему своих подчиненных шагистикой, не пришлось краснеть за торжественный марш гарнизона.
Команда Виктора, полицейские, набранные из местных, протопали как стадо баранов, таращась на девушку.
Федор стоял рядом с высочайшей особой на украшенном красной тканью помосте, вместе со ее свитой. По желанию наследницы престола, в знак особого расположения, его поставили рядом с великой княжной. Федор стоял позади девушки, чувствуя тепло ее тела и запах духов. Глядя на атласную кожу сильно открытых плеч, он подумал, что Александре, наверное, холодно.
Девушка, словно услышав его мысли слегка повернула к нему голову и со счастливой улыбкой тихонько произнесла:
— Рада, что ты в порядке Федор. Завтра с утра будет награждение, а вечером банкет в честь нового кавалера Алмазного Креста.
— Рад служить Отечеству, — отозвался Конечников.
Девушка нахмурилась и отвернулась. От ее зеленых глаз невозможно было ничего скрыть.
Парад закончился.
Княжна любезно пригласила капитана Конечникова на церемонию награждения, которая состоится завтра в 10 утра, села в машину и улетела.
Официальная часть церемонии была соблюдена.
Федор распорядился развести солдат и матросов по казармам, а сам под предлогом того, что ему нужно подготовиться, прыгнул в глайдер и помчался в поселок.
— Привет, дед, — сказал Конечников, появляясь в дверях с кульками и коробками.
— Здравствуй, Федечка — прошамкал старик, поднимая трясущуюся голову от тетради. — Ты сегодня рано.
— Да, — ответил Федор, садясь на лавку и стягивая сапоги. — Отпустили пораньше. Завтра Крест будут вручать.
— А кого награждать-то будут? — живо поинтересовался дед, своим дребезжащим голосом.
Он посмотрел на внука своими красными, слезящимися глазами.
— Меня, — слегка нахмурясь, ответил Федор.
— За что? — поинтересовался старик, отправляя трясущейся рукой перо в чернильницу.
— За то? — совсем уже раздраженно ответил Конечников. — Можно подумать — не помнишь.
— Как, за такое теперь награждают? — искренне недоумевая, с испугом спросил дед Арсений.
В его глазах стали набухать слезы.
— А что, спасение наследницы престола и разработка новейшей тактики мобильного боя недостойны награды? — поинтересовался Федор.
— А, это, — с облегчением сказал старик.
— У тебя деда памятью вроде в порядке более-менее? — поинтересовался Конечников, и предложил. — Давай лучше чай пить. Я тут пирожок привез.
— Давай, внучок, отчего ж не попить чайку. Я сейчас печку растоплю.
— Дед, — укоризненно сказал Конечников. — Чайник есть.
— Ой, правда, — вздохнул старик. — Все время забываю. Водички схожу принесу.
— Я уже принес, ведро в сенях стоит.
— Хорошо, — сказал дед, подхватывая ковшик и чайник. — Ты сиди, небось, устал с дороги.
Старик мелкими шажками, сутулясь и тряся головой, двинулся в сени.
Конечников не стал спорить. Дед был чрезвычайно упрям и мог устроить скандал с криком и битьем посуды, лишь бы не признаваться себе в собственной слабости.
— Да, сегодня был тяжелый день, — заметил Фeдор и спросил деда. — Чего-то Витькин дом закрыт? Куда все делись?
— Ты говори, я слушаю, — донеслось из-за открытой двери. Старик не понял, о чем спросил его внук.
— Начальство прилетело, — закричал Фeдор. — А у нас ничего не готово, все объекты из-за срыва поставок заморожены. Хорошо им сараюху построить успели. Думал, кипеж будет. Пронесло. Вот как важно, когда рота почетного караула умеет красиво маршировать.
— Кто, говоришь, приехал? — поинтересовался довольный дед, появляясь с наполненным чайником.
— Я и не говорил, — ответил Федор. — Она приехала.
— Кто? — не понял старик, продолжая улыбаться, смотря на внука выцветшими, безумными глазами.
— Княжна Александра, наследница престола.
— Какая Александра? — попытался вспомнить старик, нахмурился. Потом, вспомнив, испугался, сник. — Та самая?
— А какая же еще?
— Федечка, нужно Витьку предупредить. Пусть чтоли детишек спрячет.
— И долго он их прятать будет? — поинтересовался Федор. — Да и сам куда денется? Ему надо каждый день на службу являться.
— На службу-то? — дед помрачнел. — Срам один, не служба.
Он включил чайник, дождался, пока тот закипит, набулькал кипятка в заварочный чайник, бросил туда пригоршню травяной смеси. По маленькой горнице поплыл запах ромашки и иван-чая.
— Зря. Витька справляется, — попытался перевести тему разговора Федор. — На параде прошел со своими ребятами неплохо, даром что местные. Почти в ногу шли.
— Да ну их, — сказал дед сердито. — Ряженые, какие-то. Брюхи до колен, рожи красные, вечно пьяные. У космонаутов все переняли. Тьфу…
— Да ладно, — возразил пакадур. — Витька вон, молодец. Пить перестал, собой занялся. Выправка военная, мундир отглажен, с иголочки. Настоящий офицер.
— Наших — то ребятишков не видел? — озабоченно поинтересовался дед. — Двинулись в факторию с утречка.
— Зачем отпустил? — с неодобрением поинтересовался Федор. — Столько всякого люда понаехало. Знал бы, что они там, забрал бы. Давай быстренько смотаюсь, поищу.
— Не надо, — сказал дед. — Они на телеге поехали.
— Еще хуже, — сказал, качая головой Конечников.
— А как не отпустить? — виновато сказал дед. — Очень просились. Да и Дуняша нонче совсем большая, за ребятишками приглядит.
— Ладно, — сказал Федор. — Чайку попьем, — а там видно будет.
— Давай, внучок. Хорошее дело.
Федор раскрыл упаковку и нарезал пирог. Старик разлил настой по чашкам, с удовольствием вдыхая аромат и глотая слюнки от вида сладкой выпечки.
— Ты вроде говорил, что кто-то приехал? — опомнился старик.
— Княжна Александра, — сказал Конечников, не став комментировать дырявую память деда.
— Беда внучок, — горько сказал старик, ставя локти на стол и обхватывая ладонями голову. — Ты уж чего у нее брал — отдай.
— А что я у нее брал? — спросил пакадур. — Не это?
Федор достал из-под кителя золотой медальон. Старик недоверчиво и подозрительно посмотрел на вещицу, пытаясь вспомнить.
— Да не… — сказал он. — Вроде не такая была.
— Возьми, — предложил Конечников.
Он подал деду Арсению медальон. Тот взял тяжелую золотую луковицу в руку. Лицо старика изменилось. Голова перестала трястись. Он приложил древнюю драгоценную вещицу к груди.
Федор наблюдал за тем как менялся дед. Сначала из глаз ушло беспомощное старческое выражение. Они перестали слезиться, стали осмысленными. Взгляд обрел твердость и остроту.
— Федя… Федя… Сукин ты сын, Федя, — уже совсем другим, уверенным, четким, хотя и по-прежнему негромким голосом сказал дед. — Я же просил, чтобы не подсовывал ты мне этого бесовского искушения.
Старик уже хотел было бросить медальон, однако, рука не подчинилась воле и еще сильнее прижала дающую жизнь вещицу к груди.
— Не бузи, — сказал Конечников. — Надо поговорить. Я хочу, чтобы ты все понял. Княжна приехала.
— Ладно, — согласился старик.
— Княжна приехала сегодня утром. На завтра назначена церемония награждения. Александра намекнула, что хотела бы познакомиться с моими родственниками.
— Не поеду я, — отрезал дед. — Скажи, — болеет старый.
— Никто тебя и не приглашает. Она сюда приедет. Интерес у нее большой.
— Зачем ей мы нужны? Ты с ней сам разбирайся, раз всю эту кашу заварил, — сердито ответил дед Арсений.
— Не я, — ответил, пожав плечами, Федор. — Ты. Кто изображал из себя звезду визии, перед камерами распинался?
— Ну зачем мы ей нужны, — уже не так категорично, повторил старик.
— К этой летописи сейчас интерес большой, — объяснил пакадур. — Ей эланцев в нос тычут, дескать, сами виноваты — кровь за кровь, суд Божий. Сейчас нашим командирам из Нововладимира надо за Гало оправдаться. Есть на то серьезные причины.
— И что?
— Узнают о том, как на самом деле все было, нейтрализуют всех, кто знает правду. Чтобы ничего не напортили.
— Нейтрализуют? Как это, внучок? — не понял старик.
— Заставят молчать. Убьют… — припечатал этим страшным словом Федор деда.
— Да кто узнает? — начал дед Арсений. — Я молчать буду. Витька смолчит. Ты тоже…
— Ты что, честное слово дашь? — иронически спросил пакадур.
— Разве они не люди?
— В этой игре ставки очень высокие. В конце-концов, жизнь нескольких человек не так уж много стоит.
— Так мы не скажем. Откуда они узнают? — пытаясь приободрить себя, сказал старик. — Мы не скажем, они и не узнают.
— Да на тебя она только посмотрит, — сразу поймет. Есть у нее способ. Это я точно тебе говорю. Стоит подумать про это — и, готово дело.
— А быть-то как? — испугался старик.
— Надо чтобы ты не помнил про это ничего и не вспоминал. А то ляпнешь…
— А я и не помню, — сказал дед. — Ничегошеньки… Это сейчас ты меня взбодрил. А так — у меня голова дырявая.
— А отчего ты в летописи рисуешь на полях летописи силуэты "рогатых камбал" из клякс, плачешь, скрежещешь зубами и вместо букв чертишь косые линии?
— Я?
— Ты, — сказал Федор, вскакивая и подавая старику тетрадь.
— А я думал — это мне снится, — потрясенно вздохнул старик. — Я хочу рассказать, а вместо букв вот это… Так мне что, жизни себя решить?
— Зачем? — ответил Федор. — Мне Лара помочь обещала. Нужно только…
— Не желаю слышать я про твою нежить, — взорвался старик. — Давно бы уже женился, а не носился со своими фантазиями. Детей бы завел. На старости лет были бы тебе утешением.
— Да не буду я старым, — упрямо сказал Конечников.
— *б твою мать, — вырвалось у деда. — Не по человечески это. От века порядок установлен: родиться, вырастать, родить детей и в землю уходить.
— От века?
— Целую эпоху, люди жили по- другому, — в который раз начал Федор. — От века… Ты сам рассказывал про времена бессмертных великанов.
— Это сказки были, — возразил дед. — И никакими своими мантрами ты не добьешься…
Старик внезапно замолчал. Федор тоже испытал острое чувство опасности.
В следующее мгновение дверь распахнулась. На пороге стояла княжна Александра. Она была одета в армейский комбинезон с погонами лейтенанта медслужбы.
Управительница Жизни словно появилась из пустоты, как злой дух старых дедовских сказок. Федор как завороженный смотрел в глаза демоницы. В полутьме они горели белым огнем. Дед Арсений тоже видел… Конечников понял это по тому, как задрожал старик.
— Здравствуй Федор, — сказала княжна, своим высоким и сильным голосом, точно забивая гвозди в крышку гроба. — Решила посмотреть, как ты живешь.
Со двора донесся истерический, захлебывающийся лай сторожевого пса. Крайт извинялся, что не смог во время обнаружить незваную гостью.
— Здравствуйте, Ваше Высочество, — механически приветствовал ее пакадур.
— Ну, зачем же так официально? — усмехнулась девушка. — Помнится, мы были на "ты".
— Да, Ваше Высочество, то есть Александра.
— Смешной, — улыбнулась Живая Богиня. — Если хочешь, можешь называть меня Дарьей.
— Зачем? — Федор пожал плечами. — Я знаю, кто ты.
— И это не самое плохое, что ты знаешь, — сказала девушка.
Старик молчал. Для него сбылся самый страшный кошмар. Сама Одинокая Леди, ночная губительница, явилась в его дом одетой в тугую девичью плоть. Наконец, дед Арсений преодолел свой страх, спасая близких ему людей.
— Проходите, пожалуйста, Ваше Высочество, предложил дед. — Присаживайтесь, не побрезгуйте. Мы тут чайком балуемся.
— Спасибо, Арсений Викторович — поблагодарила княжна, усаживаясь за стол.
— Может свет зажечь? — предложил старик. — У нас тут темновато для гостей.
— Конечно, — согласилась Александра.
Старик, продолжая сжимать медальон, сходил в маленькую комнату за светильником. Включил его и поставил на стол. Свет слабой, немногим более мощной, чем свеча лампы, после полумрака показался ярче солнца.
Ночное зрение Федора выключилось. Горница стала темной, едва освещенной. Сияющие, как горящий магний, глаза княжны превратились в обыкновенные прекрасные, ласковые очи дивного зеленого оттенка.
— Кушайте, Александра Данииловна, — предложил старик, наливая в чашку отвар и кладя в тарелку ломтик пирога, придвинул вилку, нож, ложку.
— Спасибо, — как воспитанная девочка, сказала княжна.
Александра для приличия съела кусочек, сделала глоток пойла, вытерла губы платочком.
— Очень вкусно, — поблагодарила она.
— Это вам спасибо, — сказал старик. — Вы оказали честь нашему дому.
— А отчего вы одни? — спросила девушка. — Где ваша молодежь?
— Какая молодежь? — не понял дед. — Нету у нас молодежи. Я, да Федечка.
— А детишки вашего младшего внука?
— А, вы о робятах, — со вздохом сказал дед. — Такие озорники, дома никогда не бывает. С тех пор, как невестку убили, никакого с ними сладу нет.
— Сочувствую, — сказала княжна, сложив на лице соответствующую гримасу, нечто вроде величавого сожаления. — Хотите, я возьму детей в пансион в Нововладимире. Они получат прекрасное воспитание и образование. Я дам им капитал, на проценты от которого можно будет достойно жить даже на центральных планетах империи.
— Ваше Величество, — старик рухнул на колени, заглядывая в глаза всемогущей гостьи. — Пожалуйста, не надо. Внучата — моя последняя радость в жизни. Богом прошу, не делайте им ничего дурного.
При этом старик продолжал держать у сердца сжатую в кулак руку с медальоном.
— Что там у вас? — спросила княжна Александра, протягивая руку.
Дед Арсений, вздохнув, положил ей в ладонь старинную драгоценность.
— Какая древность… — сказала девушка, делая вид, что удивлена. — Откуда это у вас?
— Не помню, простите старого, — сказал дед. — Вроде Федечка откуда-то принес.
— Можно мне оставить эту безделушку у себя на время? — невинно поинтересовалась княжна.
— Конечно, — сказал дед, — хоть насовсем. После того, как вы с вашим батюшкой так облагодетельствовали наше захолустье, для вас ничего не жалко.
— Спасибо, — с величавой улыбкой сказала княжна. — Еще я слышала, что вы ведете летопись Амальгамы с тех самых времен.
— Ну, какая летопись. Баловство одно, — сыграл в благородную скромность дед.
— А не позволите ли взглянуть? — елейно поинтересовалась наследница престола.
— Стоит ли утруждать, себя Ваше Высочество? — попробовал отказаться старик. — Это больше десятка стопок толстых тетрадей. Иные синоптики не сколько погоду описывали и дела, а все больше словоблудием занимались.
— Ничего, я прочту. Там наверняка много поучительного и полезного для наших ученых… И для меня лично, — серьезным, не допускающим отказа тоном произнесла княжна. — Не буду вам говорить, что мое благорасположение к вашим родственникам и лично вам впрямую с этим связано.
— А что я, — вздохнул дед Арсений. — Я старик. Сегодня вот хожу еще, а завтра, не дай Бог, буду под себя писать и мычать вместо нормального разговора. А потом Виктор, и опять же Федор…
— Виктор правильно относится к жизни, — уже не скрывая угрозы, сказала Александра. — Звезд с неба не хватает, в вещи вне его понимания не лезет. Эти качества при добросердечном нраве и искреннем уважении к законной власти, располагают к долгой жизни. Дети у него прекрасные, будет обидно, если они вырастут на заштатной планете, на которой скоро будет десяток лагерей с заключенными. Там где преступники всегда плохо. Мало ли что может случиться.
— А Федор? — поинтересовался дед.
— А с Федором все ясно, — ответила девушка. — Он сам сотворил свою судьбу.
— Я принесу, — глухо, с мукой в голосе, сказал старик. — Главное, чтобы с детишками все было хорошо.
— Я с удовольствием устрою их судьбу так замечательно, как вы себе и представить не можете, — с улыбкой ответила наследница престола.
— Прости, внучок, — еле слышно сказал дед Арсений, и прошаркал в маленькую комнату.
По мере движения шаги его становились все тяжелее. Когда старик вернулся, глаза его были безумными, пустыми, голова тряслась. Он не уже не совсем понимал, зачем он тащит свое добро, но не мог остановиться. Сверху одной из стопок тетрадей были аккуратно всунуты под бечевку, диски, которые Федор взял в библиотеке спецхрана, микрокассеты с летописями и даже лист старой газеты с фотографией полковника Томского.
Конечников не испугался. Ему вдруг стало обидно и горько. Старик переусердствовал, желая ублажить страшную Одинокую Леди. Теперь нейтрализуют не только его. Уберут всех, кто мог видеть и понять смысл последней записи на накопителе.
Острые взгляд демоницы воткнулся в то, чего не должно было быть у жителей полудикого захолустья. Фeдору показалось, что Управительница напрямую считывает информацию с компьютерных носителей. Александра не смогла скрыть своего удивления, брови девушки поднялись, глаза округлились.
— Здравствуй, дочка, — приветствовал дед княжну. — И как только мой непутевый Федька такую красавицу смог заполучить. А я то думал, что он с ума спрыгнул. Ну, слава, Богу, слава Богу. С ребеночком только не затягивайте. Очень мне хочется детишек Федькиных увидеть.
Бессмертная снова надела маску великой княгини.
— Нам пора, дедушка — сказала Александра, поднимаясь. — Федя меня проводит.
— Конечно, конечно, — зашамкал дед. — Дело молодое.
— Дед, — укоризненно сказал Конечников.
— А ты, охальник, если девчушке как Аленушке голову заморочишь и бросишь — прокляну, — старик погрозил внуку пальцем. Он повернулся к княжне, с удовольствием глядя на ладное тело Управительницы, ее светлые волосы, колдовскую зелень глаз и сочные, спелые губы. — Ну, до свидания дочка… Какая же ты красавица.
Старик потянулся к княжне, расцеловал девушку в зарумянившиеся от смущения щеки. Александра как пай-девочка вынесла эту процедуру, поцеловала в ответ старика повыше бороды и вышла, шепнув Федору, чтобы он выносил тетради. Дед сел за стол и жадностью принялся за пирог.
На дворе Крайт рвал цепь, пытаясь достать зубами незваную гостью, истерически лая, лязгая зубами и носясь по сторонам, насколько позволяла привязь.
Александра лишь усмехнулась, глядя на бессильный гнев честного пса. Похоже, ей совершенно не досаждал оглушительный лай. Она устроилась в глайдере и, не закрывая дверь, принялась изучать подаренные ей архивы.
Когда Федор вернулся за второй порцией старинной макулатуры, старик крепко спал за столом, свесив голову на грудь и пуская слюни. Федор, подумав, собрал все свои наличные деньги, за исключением небольшой суммы и вложил их в карманы замызганной стариковской душегрейки.
— Что так долго? — спросила Управительница Жизни, и сама же ответила: — Деньги, наверное, передавал. Верно мыслишь, Федор Андреевич. Ты только избавь меня от необходимости ловить тебя по все планете. И убежать не сможешь, и родственникам своим подгадишь.
Конечников увидел, что княжна крутит на штатной деке глайдера запись с рассказом о падении "Святогора".
Пакадур никак это не прокомментировал, лишь подумал, что он, Конечников Федор Андреевич, точно не жилец.
Пока Конечников занимался переноской тяжестей, княжна несколько раз выходила, проверяя, не дал ли Федор деру.
Стало совсем темно, сумерки сменились темной осенней ночью. Конечников сложил все летописи в багажник "горбунка". Прежде чем захлопнуть отсек, он дернул старинную эланскую газету и убрал в карман. Потом сел в пилотское кресло за манипуляторы и поднял машину.
— В поселок? — без выражения спросил он.
— Да, ходишь ты совсем плохо, — вдруг заметила она, расширенными глазами вглядываясь в старинную видеозапись.
— Как могу, — ответил Федор, подождал еще немного ответа, пожал плечами и повел машину на малой скорости над дорогой к фактории.
Истерический лай Крайта сменился печальным, густым воем.
— Знаешь, Федор, — сказала Александра, — мне совсем не нравиться это делать. Но ты не оставил мне выбора.
— Не стоит извиняться, — иронически произнес Конечников.
— Нет, правда, — встряхнув головой, ответила девушка. — Еще решишь, что я твой самый злобный враг.
— После того, как на моих глазах сгорел родной человек, — самое время посчитать тебя действующей исключительно во благо, — печально и зло заметил Федор.
— Ты храбрый мальчик, — почти нежно сказала девушка. — Однако, вспомни, что именно он выступал против того, что дорого тебе сейчас.
— Он мне был больше чем дед.
— Да, это всегда печально терять близких. Хотя ведь он не умер. Арсений Конечников еще долгие годы будет жить, освобожденный от того, что ему мешало. Будет радоваться жизни, вкусно есть, сладко спать, улыбаться свои младшим правнукам. Правда, в качестве выжившего из ума старика.
Но его душа получит покой, и неизвестно что лучше: горькая правда от ума или сладкое безумие. Тем более, вспомни, ведь это вы сами придумали этот миф. Именно вы решили считать виноватыми эланцев, чтобы оправдать свою расхлябанность и головотяпство.
Произнеся это, княжна внимательно посмотрела на Федора. Тот повернул голову к ней, просверливая зрачки девушки.
— Я много думал, отчего все случилось, — сказал Федор. — И понял… Не затей вы, Управители, этой войны, ничего бы и не было. Не организуй вы жизнь так, чтобы самим оставаться богоподобными бессмертными супервластителями…
— И это говоришь мне ты? — перебила его Живая Богиня. — Я бы поняла, если кто-то еще… Ты ведь читал книги об этом времени… Да все вы давно бы окончили свои дни в клинике соматических неврозов или стали безумными, бесчувственными, бездумными зомби, читающими мантру, которым больше ни до чего нет дела.
— Не понимаю о чем ты? — попытался закосить под дурака Конечников.
— Слышала я, — остановила его Управительница. — Ты со своим дедом орали так, что на улице было слышно.
Федор от досады дернул щекой и пристально уставился на дорогу.
— Ты ведь чувствуешь, как прекрасен этот мир страсти? Мир, в котором возможно все: вдохновение в бою, любовь, ненависть, стремление. Мир, в котором каждый миг неповторим и наполнен чувствами и эмоциями.
— И огненное зарево над планетой Гало, — вставил Федор. — И стоградусный мороз над взорванной Амальгамой.
— Да, — ничуть не смутясь, ответила Живая Богиня. — Никто не запрещал вам всем выбирать другое.
— А выбрали именно это, оттого, что именно вы приложили к тому все усилия.
— Дело прочно, когда под ним струится кровь, — с иронией сказала девушка, затем продолжила, но уже совершенно серьезно. — Разве не вопили ваши души "Еще больше чувства, еще больше впечатлений!"? Тот, кто на тысячелетия остановил естественный ход жизни, знал, какую силу он загнал в бутылку и как она крепнет с каждым поколением обманутых надежд. Разве можно винить воду, с ревом сносящую плотину, которая ее так долго сковывала?
— Нет, — ответил Федор. — Лишь тех, кто заставил крутить ее колеса собственной мельницы. И кому это так понравилось, что заставляет эту ныне потенциально спокойную, исчерпавшую избыточный свой импульс, глубокую массу кипеть, яриться и пениться, лишь бы навертеть побольше оборотов собственной выгоды.
— Вращение этих колес может быть полезно и тебе, — просто сказала Управительница. — В конце-концов, я могу позволить тебе пользоваться всем тем, что ты вытащил из забвения. При условии, что ты не будешь выставлять это напоказ и делать то, что мне надо. Иначе, всех твоих близких постигнет такая вот незамысловатая метаморфоза.
Живая Богиня сделала несколько манипуляций, выведя на экран глайдеровской деки картинку обезглавленного голого женского тела. Труп лежал на раскрошенном бетонном полу с растущей сквозь трещины травой в какой-то заброшенной постройке.
— Это что еще за дрянь? — поинтересовался Конечников.
Неприятный холодок скользнул по телу. Он догадался, кто изображен на этом снимке.
— Не прикидывайся дураком Федор, — вздохнув, сказала девушка. — Неужели ты думаешь, мне приятно этим заниматься?
— Чем? — поинтересовался Крок.
— Ликвидировать последствия своей собственной неосторожности, — ответила девушка.
— А что, никого больше для этой почетной миссии — убить медсестру из госпиталя не нашлось? — с отвращением спросил Конечников. — Вам, Управителям, не привыкать палачествовать.
— Кто бы говорил, — с улыбкой произнесла княжна. — Добрейший Борис Николаевич так заботился о твоем выздоровлении… И что он получил в благодарность?
— Ничего личного, — пожал плечами Федор.
— Я уж думала, что пройдя невредимым через ряд смертельных ловушек и узнав способ жить вечно, ты избавишься от ошибочных воззрений свойственных обычным людям.
— Скажи, — зачем? Зачем ты вообще дала мне медальон? Ведь этот генератор биоэнергии дорог тебе.
— Ты не представляешь, насколько. Данька сделал их добрую сотню, но до нынешних времен дожил лишь один. Он уникален. Никакой электроники. Все камни, знаки и встроенные процессоры от лукавого. Все дело в материале, кристаллизовавшемся многие месяцы подряд из медленно остывающего расплава под размеренное чтение мантры. Он делал это сам, с тех пор этот простой кусок металла хранит маленькую частичку его духа.
— Зачем же ты отдала его мне? — спросил Конечников.
Он так удивился, что забыл обо всем, включая то, что быть может, живет на свете последние минуты.
— Во-первых, я бы нашла тебя с этим маячком где угодно. Это самая лучшая метка, которую ты хранил бы как зеницу ока.
Во-вторых, я чувствовала себя обязанной.
В-третьих, — Управительница со смущенной улыбкой взглянула на Конечникова, — это совсем личное…
— Понятно, — невесело усмехнулся Федор. — С первым соглашусь. Второе чушь. А последнее… Ты просто таила надежду, что пройдя все круги от глубочайшего отчаяния до принятия и понимания, я стану твоим подручным для продолжения абсурдой братоубийственной войны.
Думаешь, я не знаю о разработках ПКДР-3 с пилотом — камикадзе? Или о проекте "Миранда"? Таранные удары на околосветовой скорости для уничтожения планет противника? А главное, этого Конвенция Семи не запрещает, ведь "доблестное самопожертвование" не противоречит Кодексу воинской чести.
— Труды Хелены Ястребовой оказались очень кстати, — заметила девушка. — Теперь в этом нет необходимости. Появилась новая угроза. Я думаю, ты уже слышал…
— Не знаю о чем ты.
Девушка долго вглядывалась в лицо Федора, потом, решив, что он говорит правду, произнесла:
— Мы нашли чужих. Это какая-то бесконечно древняя цивилизация. До сих пор не известно, как они выглядят и какие цели преследуют. Но совершенно точно, что совсем не мирные. Помнишь, мы говорили на балу об исчезновении флота Каранги? Это их рук дело, — княжна замолчала, потом добавила. — Или того, что там у них вместо рук…
Александра продолжала глядеть Кроку в глаза, ожидая реакции. Федор чувствовал, как огненные глаза девушки пытаются добраться до его мозга. Еще немного и демоница узнает то, что он не выдал бы под пытками. Но что-то извне окутало его светящимся облаком, и Александра с досадой отвела взгляд.
— Вы никогда не играете честно, — произнес Конечников.
— О чем это ты? — не поняла девушка.
Федор, не говоря ни слова, поставил машину на автопилот и выдернул сложенный вчетверо газетный лист, развернул и ткнул в фото.
— Ну и что? — удивилась княжна, поглядев на изображенного на ней человека.
— Этот человек командовал эланцами, которые пытались отнять у деда летописи, — пояснил Конечников. — Он узнал полковника Томского или как там его на самом деле. Эти люди убили жену Виктора и тяжело ранили старика.
— Да мало ли похожих людей, — несколько растеряно произнесла Живая Богиня.
В голове Конечникова ее голос отозвался фальшью. Управительница, застигнутая врасплох, врала как девчонка.
— Да что я, полковника Томского не знаю? — возразил Федор. — И по времени нападение совпало с его командировкой.
— Не слишком ли скоропалительные выводы ты делаешь? — спросила девушка. — Помнится, ты считал, что это эланский линкор упал на Амальгаму.
— Нет, — ответил Конечников. — Теперь у меня есть средство узнать правду.
— Ну и что это меняет? — не стала запираться княжна. — Какая разница.
— После того, что вы, Управители, сделали с моим дедом, я склонен считать, что и инопланетян вы используете в своих целях. Для вас мы все — питательная среда.
— Это единственный способ остановить таких, как ты, заигравшихся в благородную месть. Сколько больших и малых завязок породил взрыв звездолета над Гало. Не такой семьи во владениях регул-императора, которая в той или иной степени не понесла утрату. Родственники, друзья, приятели. Унижение и боль… А эланцы такие вещи помнят долго. А федоров конечниковых может родить не только амальгамская земля.
— Лечить триппер чумой? Странный способ.
— Я на твоем месте не упражнялась бы в остроумии.
— Самое плохое, что ты мне можешь сделать — это убить, — пожал плечами Конечников. — Но, похоже, ты только пугаешь.
Загорелся экран терминала. На связь вышел полковник Томский. За его спиной был жаркий летний день теплой планеты, зелень, бирюзовое море и лазурное небо с редкими облачками.
— Привет, Принцесса, — приветствовал он Александру.
— Привет, Пастушонок, — ответила она.
— Ты не одна? — удивился Управитель. — Нам бы поговорить серьезно.
— Он не помешает, — ответила девушка.
— С каких это пор этот смертный один из нас? — поинтересовался Управитель. — Ты должна была уладить это дельце.
— Скоро улажу. Можешь говорить, он не будет больше представлять опасности.
— Ладно, — буркнул тот, кого Федор знал как полковника особого отдела. — У тебя есть то, что мы хотели привезти Бальдуро?
— Да, — с улыбкой ответила девушка.
— Отлично, — произнес Управитель. — Я обещал регулу привезти оригиналы.
— Он согласился?
— Да. У них выбора не оставалось. Сегодня пара берсерков расстреляла эланскую объединенную эскадру в системе Омикрона Контура.
— Берсерков? — не поняла княжна.
— Это мы чужим такое название дали, — пояснил Управитель. — Горят, но прут напролом. Они не такие неуязвимые, как оказалось.
— Это, пожалуй, к лучшему, — задумчиво произнесла девушка. — А как чужие попали на Омикрон Контура?
— Хотел бы я знать, — ответил Управитель. — Дорого бы заплатил тому, кто разгадает, как они мигрируют по Галактике. Короче, эланцам деваться некуда, скрепя сердце, согласились на перемирие и переговоры. А летописи пригодятся. У ребят из Бальноро не будет самого главного козыря и морального права требовать особых условий капитуляции.
— Отлично, — сдержанно улыбнулась Управительница.
— Кстати, этого можешь больше не терзать, — лениво произнес полковник Томский.
— А что так? — поинтересовалась девушка.
— Стрельников не соврал. Твой подопечный действительно передал ему свои записи. У "черных ангелов" стали неплохо получаться сложные маневры.
— Одна голова хорошо, а 2 лучше, — ответила девушка. Потом, подумав, небрежно обронила. — Впрочем, как скажешь.
— В нынешних условиях, лишний раз эланцев злить не стоит. Публичное награждение предлагаю отменить. И прибери за собой, хорошо? — сказал Управитель. — Жду тебя на Глюкранде через 3 часа.
Княжна кивнула и отключилась.
— Ну, Федя, ты все слышал, — печально сказала девушка. — Я хотела вручить тебе заслуженную награду перед строем боевых товарищей, дать долгий век и достойное содержание. Но ты сам все испортил. Я могла бы тебя заставить, шантажируя жизнями близких. Но, как я понимаю, малыши — племянники, ради которых твой дед выдал тебя с потрохами, не сильно тебя интересуют.
— Считай, что так, — ответил Федор, понимая, что этими словами сильно облегчает участь сыновей брата.
— Но ты ведь не перечеркнешь жертвы, которую принес старик. Сам понимаешь, одна только попытка — и с детишками сегодня же что-то плохое случится.
— Скажи, напоследок, зачем вам это понадобилось? — поинтересовался Конечников.
— О, Федя, — огорченно сказала девушка. — Жаль, что ты не на нашей стороне. Ты умрешь через 15 минут, а у тебя хватает самообладания выяснять причины движущие Управителями Жизни, господами человеческого рода, бессмертными богами.
— Да… Это что-то вроде последнего желания.
Лицо девушки помимо ее воли выразило уважение и восхищение мужеством Крока.
— Души приходят на свет, чтобы прожить в Плотном мире жизнь, полную чувств, опасной и переживаний. Это своего рода игра, способ заполнения Вечности. Те, кто думает иначе, врут самим себе. И никто не может становиться на дороге этого движения к совершенству.
— Как Проклятый? — поинтересовался Конечников.
— Или его эпигоны вроде тебя, — ответила Александра. — Мы, как огранщики драгоценных камней, заставляем неразвитые души сиять игрой Божественного света в сильных и совершенных проявлениях чувств и мыслей.
— И для этого вы врете? Подмахиваете нашим и вашим, стравливаете, держите в неведении? Устраиваете войны, моры, голод. И все для того, чтобы снимать пенки со чужих страстей для собственного пропитания?
— Ты ведь всегда знал, что эланцы ни в чем не виноваты. И дед твой знал. Если не веришь собственному сердцу, поверь своим ногам. Чем тебя только не лечили, они так и не пришли в норму. Ты сам себя так наказал, — сказала Управительница.
Со стороны фактории раздалась стрельба, в небо сигнальные ракеты.
— Связисты — самый болтливый народ в Обитаемом Пространстве. Теперь о конце войны знают и здесь. Ну, вот и все. Прощай, — огорченно подвела итог девушка. — Ты так ничего и не понял.
Александра потянулась к Федору и поцеловала. В тот же момент оранжевое сияние окутало ее тело, и Живая Богиня исчезла.
Реакторы глайдера встали, выключились двигатели, погасли панели приборов.
Лишенная подъемной тяги, машина стала крениться на нос, сваливаясь в крутое пике. Конечников дернул рычаг аварийной посадки, активируя батарею конденсаторов.
Шкалы на панели управления снова загорелись, и выровняв машину над самой землей, Федор посадил "горбунка" прямо на дорогу. Тормозной импульс исчерпал заряд аварийного энергоблока. Маленький кораблик окончательно превратился в бесполезную груду металла, пластика и керамики.
Конечников вылез из глайдера, удивляясь, что так дешево отделался. Залитая лунным светом дорога шла к поселку. Федор подумал, что это не страшно, палка при нем, если нога начнет болеть, то все равно, он сможет дохромать до дома. А с машиной можно будет разобраться завтра, пригнав "техничку".
Конечников в последний раз посмотрел на аппарат, и двинулся в неблизкий путь.
Со стороны фактории продолжалась канонада. К ручному оружию присоединились зенитные массометы крейсеров, раздирая небо сполохами пламени горящих в атмосфере снарядов и затяжными громовыми раскатами. Вспышки заставили выключиться ночное зрение.
На ходу Конечников проверил рацию, браслет идентификатора и компьютер. Ничего не работало. Крок подумал о пистолете и с содроганием убедился, что его оружие также мертво, как и остальные приборы.
Словно почувствовал страх человека, где-то далеко в лесу раздался волчий вой. Одинокому лесному певцу ответил второй голос, потом еще один.
"Не хватало только быть съеденным", — с беспокойством подумал Федор. — "С такими ногами я на дерево не влезу". Из оружия, если не считать недействующего пистолета, у Конечникова была только трость.
Вой раздался уже ближе. Конечников ускорил шаг. "Неужели это Управительница организовала?" — задал сам себе вопрос пакадур и горько подумал. — "Забавный выбор способа казни. Неужели нельзя было меня просто убить?".
Словно послушав мысли, кто-то окликнул Федора.
— Здорово, капитан, — издалека окликнул Конечникова знакомый голос.
Федор безошибочно определил его обладателя. Им был сбежавший из-под стражи бывший комендант.
Конечников повернулся и увидел в сверкающих вспышках салюта, как из леса вышли трое: Пащенко, интендант и тот самый прапорщик Топорков.
Бандиты выглядели ужасно. Почти 10 месяцев скитаний по лесам превратили их в заросших, оборванных дикарей, одетых в невообразимые, вонючие лохмотья из невыделанных шкур. Пащенко, как самый молодой и ловкий был вооружен катаной.
Топорков сжимал в руках ружье с примкнутым штыком. Судя по тому, как держал его бывший комендант, "полтиной" давно пользовались как пикой. Интендант, скаля зубы, крутил в руках большой кухонный нож.
— Здорово, — ответил Федор. — Давно не виделись.
— Это точно ты, — усмехнулся прапорщик. — Какая встреча… Как я рад тебя видеть, ты себе не представляешь.
— Не могу сказать, что взаимно, — ответил Конечников.
— Ты такой чистенький, такой холеный, такой благополучный. А ведь это ты должен был прятаться по лесам.
— Это отчего? — поинтересовался пакадур.
— Да оттого, что вы все быдло амальгамское.
— У меня прямо противоположная точка зрения. Бросьте ваши цацки, иначе буду стрелять. Конечников положил руку на кобуру.
Бывшие военнослужащие было отпрянули, но, видя, что противник не вынимает оружия, стали медленно, осторожно приближаться.
— Что это за фейерверк? — спросил интендант.
— Перемирие с эланцами. В фактории празднуют.
— Перемирие, — мечтательно сказал Пащенко. — Ребята, давайте сдадимся. Нас по случаю праздника простят.
— Делай, что тебе говорят, — оборвал его прапорщик. В свете вспышек салюта было видно, как его глаза горят недобрым огнем безумия. — Видишь, у него пистолет не заряжен. Давно бы уже перешмалял нас.
Беглецы окружили Федора. Конечников поднял трость, поворачиваясь в разные стороны, делая угрожающие выпады и не давая подойти нападающим.
— Да ты, Тараска, посмотри, — он еле на ногах держится, — подбодрил молодого прапорщик.
Пащенко сделал выпад, целясь в горло противника. Федор, парировал удар палкой, что есть силы, толкнув клинок вверх. Дерево, даже крепкое, плохая защита от сверхтвердого композита. Лезвие расщепило и косо срезал трость, но всеже основная сила удара ушла в пустоту.
Пащенко, не слишком хорошо владеющий мечом, потерял равновесие. Федор воспользовался этим и моментально вогнал противнику обрубок трости в глаз. Жирно чавкнула плоть, на Конечникова брызнуло липким и теплым.
Интендант подскочил к пакадуру сбоку и попытался заколоть, нанося удар сверху вниз, как видел это в фильмах про злодеев.
Федор, занятый выдиранием катаны из судорожно сжатых пальцев мертвеца, не сумел среагировать вовремя. Нож воткнулся ему в ногу, вспоров бедро.
Несмотря на дикую боль, Конечников сумел завладеть мечом. В следующее мгновение голова интенданта отделилась от туловища и рухнула на землю, удивленно хлопая глазами.
Топорков, заревев, как бешеный слон, попытался насадить противника на пику штыка. Федор, стараясь не ступать на выведенную из строя ногу, отбивал выпады мечом. Больная нога все сильнее давала о себе знать.
Конечникову казалось, что кость рассыпается на осколки. В ушах звенело, глаза готовы были лопнуть от боли, но мозг работал четко и ясно, несколько отстраненно воспринимая происходящее.
Топорков, видя, как неуклюже топчется пакадур, хромая сразу на обе ноги, несколько расслабился, стал атаковать смелее, агрессивнее, рискованнее. Федор выбрал подходящий момент и пользуясь тем, что нападавший открылся, как бритвой рассек прапорщику горло клинком.
Конечников опустился на землю. Левая нога онемела, правая болела так, будто он прошел как минимум 30 километров без трости. Федор прикоснулся, ожидая, что она сломана сразу в нескольких местах. Но, несмотря на саднящую боль переломов не было.
И тут Конечников понял, что кость, собранная из кусочков и предательски потрескивающая при малейшей нагрузке выдержала.
Федор почувствовал, что-то липкое на правом боку. Штык зацепил его, скользнув по ребрам. Но то все были мелочи. Конечников чувствовал, какое это счастье — жить.
От потери крови кружилась голова, боль пульсировала в разрезанном теле. Но всеже он был жив, а его противники — нет.
Борясь со слабостью, Федор обшарил одежду убитых, пытаясь найти индивидуальный пакет.
Ему повезло. У молодого, в драной торбе, среди объедков лежала упаковка стандартного набора для оказания первой помощи с бинтами и одноразовыми иньекторами полевой медицинской смеси, комбинации обезболивающего, кровоостанавливающего и антибиотического препаратов.
Конечников вколол себе дозу и стал заматывать ногу поверх комбинезона. В этот момент стрельба прекратилась, яркие сполохи от трасс скорострельных пушек погасли. Стало темно.
Несмотря на все усилия Конечникова, ночное зрение долго не хотело включаться. Когда, наконец, мрак стал привычным черно-белым ночным миром, Федор увидел, что его окружают плотным кольцом горелые, замороженные трупы убитых им эланцев.
Толпа мертвецов невнятно гудела, шаг за шагом, волнуясь плотным кольцом мертвой плоти смыкаясь над ним. Руки нежити со скрипом тянулись к своему убийце, из окаменевших глоток исходило слабое сипение, стон и сдавленное, торжествующее рычание.
Конечников подумал, что сейчас, когда Федор знает правду, никто теперь ему не поможет. Пакадур схватил забитое грязью и листьями, неисправное, лишенное зарядов ружье прапорщика Топоркова.
Руки сами нащупали микросотовую батарею, выдернули из отсека и воткнули ее в гнездо пистолета вместо испорченной Управительницей. Оружие ожило.
Конечников открыл частый огонь. Нежить падала, но сзади напирали все новые и новые ходячие трупы. Крок выпускал последние пули из обоймы, понимая, что теперь точно все, — перезарядить пистолет он не успеет, а на меч надежды мало.
Внезапно рядом с ним появилось золотистое сияние. В облаке света появилась Лара. Она что-то горячо, убедительно, сильно говорила. Мощная вибрация ее голоса пронизывала пространство.
Конечников не понимал слов, но чувствовал, как проходит испуг в глубине сознания. Призрачная девушка раскинула руки, и золотое сияние коснулось мертвецов.
Свет проник в сущность Федора, освобождая носимое им сожаление о напрасно потраченных годах и горькое сознание вины за жизни, погубленные во славу злой, никчемной иллюзии. Еще не облеченное в слова понимание страшного, ненужного пути, пройденного всеми во славу бессмертных паразитов заполнило Федора.
Бывший пакадур тоже засветился, испуская волны фиолетового пламени. В сиянии двух огней, существа, бывшие обугленными пугалами, стали терять свой ужасающий облик.
Их плоть перестала быть уродливыми кусками сгоревшего мяса, обрела кожу и мускулы, глаза и лица. Черты лиц и одежда менялись на них, неуловимо для глаза, не давая разуму зацепиться за знакомые детали.
Федор смутно различал жителей Амальгамы, космолетчиков деметрианского и эланского флота. И еще множество людей разных стран, эпох и миров…
Перед Федором прошли сотни и тысячи воплощений тех, кто стремился жить и чувствовать, но всего лишь стал изуродованным, мороженым трупом на сожженнных планетах и расстреляных кораблях.
Конечников чувствовал исходящее от людей умиротворение и покой. Перед дальней дорогой в край, без горя и слез, куда им прежде путь был закрыт, они посылали слова любви и прощения лежащему на земле человеку с ненужным пистолетом в руках и окруженной золотым огнем девушке.
Волна света продолжала расходиться по равнине, которая понемногу очищалась от участников этой странной, но прекрасной трансформации.
Наконец, все пришельцы пропали. Федор почувствовал, как налетел холодный ветер с дождем, приводя в чувство. Конечников вздрогнул, возвращаясь в реальность.
Он сидел на земле, стискивая рукоять оружия в руках. Индикатор зарядов говорил, что он действительно расстрелял почти весь магазин своего пистолета.
Федор повернул голову и увидел Лару. Девушка уже не была бесплотным, полупрозрачным облаком. Она, присев на корточки, гладила своей рукой его по плечу, и Федор чувствовал эти нежные, почти неощутимые прикосновения.
— Ты здесь? — поразился Конечников.
Он почему-то был уверен, что эланская девушка должна была исчезнуть с остальными.
— Да, — ответила Лара с улыбкой. — Как я могу тебя бросить, недотепу.
— А… А почему я тебя вижу?
— Я же есть, — улыбнулась она. — Теперь ты всегда сможешь меня видеть.
— Что это было? — снова спросил Федор.
— Разве ты не понял? Однажды ты не колеблясь, пошел в долину смертной тени, зная, как я боюсь уйти туда в одиночку, бросив то, что считал раем на земле. Теперь мой черед… Я попросила, и мне помогли в обмен на небольшое поручение в Плотном мире… Мы с тобой идеально подходили для этого задания.
— А кто они?
— Ты все скоро сам узнаешь. Люди, которые тут были не могли войти в благостную Вечность лишь потому, что были одержимы страстью к мщению. Движимые неосознанным желанием освобождения, они все собрались в одно время и в одном месте для расплаты и воздаяния.
Наши радость и раскаяние, обещание рая и стремление все вернуть, отблеск небесной родины каждой души и горькое понимание своих ошибок, помогли найти им дорогу. Теперь они все свободны снова выбрать свои судьбы без тяжелого груза налипшей на них ненависти. И мы свободны.
— Понятно, — сказал Конечников.
Он хотел спросить что-то, но девушка его опередила.
— Отойдем, не будем мешать народу.
Федор посмотрел на близкую стену леса. В разрывах между деревьями холодным, белым огнем горели глаза серых хищников. Опираясь на ружье, и тяжело припадая на больные ноги, Конечников с помощью Лары отошел на достаточное расстояние.
Он присел на землю, наблюдая за пиршеством волков.
— Я уж думал мне конец, — сказал Фeдор.
— Ты с самого начала знал, как все закончится.
Конечников хотел было возразить. Множество вопросов крутились в его голове, но он задал лишь те, что были действительно важны.
— А что дальше? — спросил он девушку.
— Это ты сам решай, — ответила она. — Наступило время жить своим умом. Ты больше никому, ничего не должен и вправе творить свою судьбу так, как сочтешь нужным.
— Лара, ты останешься со мной? — не желая снова терять свою вечную спутницу, неожиданно возвращенную ему, спросил Федор.
— Я всегда буду с тобой, — ответила девушка.
— А Управители… Они найдут меня?
— Управители… — слегка нахмурилась Лара. — Их власть велика, но распространяется она на тех, кто бредет дорогами тьмы. — Они самонадеянные и невежественные самозванцы, не знающие и тысячной доли того, что нужно для настоящего могущества. Жестокие Боги тоже нужны миру. В колесницу жизни запрягают черных и белых коней.
— Наверное, мне нужно позвонить, — сказал Конечников.
— Конечно, — ответила девушка. — Можешь не опасаться, это правильная идея.
Она отступила в тень и растаяла, все равно оставаясь рядом.
Федор вытащил микросотовую батарею из пистолета, приладил пару проводков к контактам отсека питания в браслете коммуникатора. Набрал выученный сотнями повторений номер. Долгое время никто не отвечал. Потом маленький экранчик загорелся, и на нем появилось знакомое лицо…