Давно уж кончились пирожки; так остановится где Светлица, снег раскопает, какую травку пожухлую найдет, ее пожует, да и дальше идет; найдет какую пещерку, так и то хорошо - там за ночует, ну а не найдет, так под деревом калачиком свернется, да и там заснет.
Долог путь: день за днем, месяц за месяцем - вот весна придет, заплачет Светлица, землю целовать станет и голосом чистым, как небо молвит:
- Я сделаю так земля-матушка, что весна тебя месяцами греть будет! Я дойду!
Пролетит весна, вновь холодные ветра, вновь птицы по небу темному, низкому спешат; вновь, день за днем, продирается сквозь холод Светлица.
Все дальше и дальше в восточные земли вел ее клубок; все холоднее ветры, все дремучее леса: вот и горные отроги: через пропасти пробирается Светлица, разбита в прах обувка ее, и леденят, и режут ступни острые камни. А ветер ледышками лицо да руки в кровь режет, не пускает; прочь, назад ее гонит, на колени валит.
- Весна-матушка! - зашепчет окровавленными губами Светлица, закашляет, за камень схватится, с коленей встанет и еще один шаг сделает... А те горы еще не были концом ее пути, за ними еще леса до самого края земли лежали; и сошла в те леса Светлица с ликом столь же ветрами сеченым, как и горы, и волосы поседели; но все же - она сияла! Как никогда раньше сияла!
Идет по лесу зимнему, по тайге бескрайней, снежной, сугробистой, зверьми дикими полной, поет о весне, и там где ступит - из земли подснежник пробьется, там, где голос ее среди деревьев забрезжит - птицы запоют, листья расцветут...
Долго ли коротко ли, но вот пришла она на самый край земли, за которым уж только море из-за которого солнце восходит. И высятся над ней горы, а среди них одна: самая высокая, с вершиной ослепительным льдом сияющей.
Начала на гору карабкаться: зубы до боли сжала - по каменным уступам взбирается; и где взбиралась она, где среди камней, с ладоней, с ногтей ее разодранных кровь оставалась, там позже розы пробились, красными лепестками в память о боли ее трепетали.
А она карабкалась все выше и выше; над бездной висела, а ветер ледяной все сорвать ее пытался; на части разорвать.
Все выдержала Светлица, и чуть живая, и вся промерзшая взобралась на самый верхний уступ.
Тут ветер разом улегся и видит она: прямо перед ней ледовое зеркало, в нем только край камня - то уступ последний, а за ним: небо голубое, ледяное - даже облака где-то под нею остались. И видит Светлица отражение свое: стоит не красна девица, а старуха страшная, годами согбенная. Вместе платье - обрывок грязный, да рваный; вместо лица - шрамы одни; только глаза сияют да и в них тоски да боли - целое море.
И тут молвит зеркало ледяное человечьим голосом:
- Что ж ты видишь теперь? Вся жизнь твоя прошла ни за что, ни радости, ни счастья ты не знала; и красу свою рано потеряла и умрешь скоро... А хочешь сделаю так, чтоб все: и краса твоя, и юность - все вернулось, хочешь перенесу тебя в блаженную страну, где круглый год лето и на деревьях увитых плодами поют райские птицы? Только скажи, и век твой будет долог и блажен.
- Нет! - просто ответила Светлица и так лучезарно, с такой силой душевной на зеркало то взглянуло, что трещинами толща ледяная пошла; закричало, завизжало, заскрипело, да тут и лопнуло.
Вошла Светлица в пещеру и видит: стоит там гроб ледяной, да такой огромный, что крышку его и дюжина богатырей не подняла бы. Стоит и из глубин его, из ледяной толщи свет весенний так и пышет, так и льется; по стенам пещеры летает, на гранях ее дробиться и глаза теплом ласкает.
Как во сне, подошла Светлица к гробу; встала и молвит негромко так:
- Перун, сын солнца лучезарный! Долог был твой сон, но теперь настало время - просыпайся! Приди к земле, согрей ее лучами, прогони зиму!
Тут откинулась крышка гроба, об пол разбилась; а из гроба, словно фонтаны, словно брызги, на пруду, лучи света забрезжили.
- Перун! - зовет Светлица, но крепок зачарованный сон - беспробуден сын Солнца.
Стала тогда карабкаться Светлица по гробу, по граням его из глубин светящимся, и вскоре добралась до его края; перегнулась и видит: лежит там вроде как весь свет весенний: густой-густой, словно небо медовое - и проступает из того света лик прекрасный; очи закрыты, а ресницы, словно лучи солнечные сквозь листву к земле падающие; волосы, словно водопад многоводный.
- Вот я и пришла. - заплакала тут Светлица. - Возьми мою жизнь, сердце, душу возьми, только проснись; только принеси к земле моей весну!
Глаза ее слезами налились! Сильнее Перунова света они сияли; и слезы из них к спящему великану полетели, словно сами эти глаза к нему полетели. Задвигался сын Солнца, вздохнул; жарким дыханьем своим волосы Светлице опалил.
- Просыпайся! Просыпайся! - смеется и плачет Светлица и чувствует, что измученное сердце ее едва бьется и зашептала над светом, что к ней поднимался. - Вот сейчас остановится сердце мое и вся я упаду к тебе одной слезой; вся душа моя, вся молодость в одной этой слезе соберется! Прими же ты эту слезу, пусть никогда, никогда не потухнет она в тебе! Пусть весна живет всегда, всегда!
И то были ее последние слова: бездыханным пало измученное, холодное тело, а пылающая душа в одной слезе в свет Перунов погрузилась. И тогда сразу раскололся, растаял ледовый грот; огромное облако в пещере собралось, и пещеру раскололо. И вот уже над горой медовым светом, горой весенней, желтым нектаром, воссияло. И закричал над всем миром пробужденный Перун и поплыл над землею, и вступил в схватку с могучей чародейкой зимой - отбросил на север ее...
Зажурчали ручьи, люди на поля вышли и поднялись колосья литые, хлеба взошли, соловьи в березовых рощах запели; источники зажурчали, а в теплом небе жаворонки запели.
Славься же, славься весна молодая, любвеобильная; славься и ты лето, тучно-пашенное; славься и ты - осень злато-лиственная, печальная!
Прошла осень, подступила зима; и вновь сражалась с Перуном и одолела его: полетел он, ледовой горой по небу; и в глубинах той горы одна слезинка, словно искорка горела; и как подступил месяц март растопила та искорка душа Светлицы, всю гору облачную, и вновь прогнал Перун зиму, и весна наступила, и лето, а за ними и весна, и вновь зимой был заморожен Перун, и вновь на край земли темной тучей полетел, а через три месяца в новой силе, всю землю озаряя вернулся.
Так с тех пор и повелось: года сменяются; зимы приходят и уходят, и каждый первый день весны парит над землею солнечное облако, льется свет из него, и земля пробуждается, чует тепло; птицы поют в небесах и мы, духи лесные, славим подвиг бесстрашной Светлицы; ведь только мы и помним о ней.
* * *
Все время рассказа, Сережа, неотрывно смотрел в глубины плавного медово-солнечного облака; видел то, о чем рассказывала ему Светолия; и когда прозвучало последнее слово, и на место рассказа пришло пение птиц; а образы: прекрасные, озаренные внутренним светом лики потухли, и облако обнаружилось вдруг далеким; почти уже полностью укрывшимся за дальним лесом - Сережа понял, что плачет.
- Что же ты плачешь? - Светолия осторожно поцеловала его в лоб, и от голоса ее огромной печалью проникнутого, еще жарче загорелось что-то огромное в Сережином сердце.
- Мне так жалко... - он замолчал, и подумал: "Вот скажу, а ведь это глупость!"
- Что же?
- Ладно скажу. - вздохнул Сережа, вытер слезу, но на место ей тут же пришла новая: - Просто... просто мне жалко, что облако ушло, и что вы не рассказываете мне больше. Это было так здорово! Так здорово! Я бы знаете чего хотел - чтобы проплыло оно еще раз над моей головою, а вы бы мне все заново рассказали! Увидеть бы все это опять, заново! Только это по "видику" можно, там понравился фильм - отмотал назад, смотри еще раз. Но все это совсем не как по "видику"... Это... это... - он замолчал, так как не знал, как выразить в слова свои чувства.
- А Светлица, и Перун, сын Солнца, теперь никогда не умрут - ты ведь принял их в сердце. Только ночью заснешь и придут они к тебе, даже и в холоде зимнем сердце согреют - поверь.
- Хотел бы я! Но вот, а я еще боялся и леса, и голоса твоего! Вот как представил сейчас: сидел бы целый игрался бы в компьютер, а потом опять боль в голове да усталость! И ночью опять эти чудища да слизь! А здесь так все красиво, Светолия! И даже не верится, что есть иная жизнь; не хочу в город возвращаться - остался бы у тебя, стал бы колдовству учиться; но не останусь - вернусь, потому что и маму, и папу люблю! Но потом я вернусь к тебе, если только можно.
- Конечно. - улыбнулась Светолия, но в голосе и в глазах ее была печаль. - Я буду ждать тебя; стоит тебе войти в лес и я уже узнаю про это, и приду к тебе.
- Здорово! Я обязательно вернусь! Ну, я побежал.
- Да, тебе уже пора. Но перед тем, как ты уйдешь, дай слово, что до тех пор, пока не уйду я из этого леса, никому не расскажешь обо мне.
- Хорошо. Даю слово. - просто сказал Сережа, хоть и не понимал зачем.
- Если люди узнают про меня, и про мой народ, нам придется уходить быстрее; тогда я не успею передать то, что хочу.
- Хорошо!
Сережа сделал несколько шагов в ту сторону, где скрывалась за лесным изгибом пьяные, но вот обернулся; почему-то испугавшись, что не увидит уже Светолии, испугавшись, что никогда вообще ее не увидит - нет, она стояла на прежнем месте, высокая, стройная; белая как береза, с венком из подснежников на голове.
У изгиба леса он еще раз обернулся: она так и стояла на прежнем месте, почти сливаясь с березами; да если бы Сережа и не знал, что это она такая светлая, так и принял бы ее за одну из берез. На прощание он махнул рукой, и теперь уже без оглядки бросился туда, где уже слышались крики колонок.
За изгибом он вновь увидел облако-Перуна; оно проплыло город и теперь, словно далекая и медленно уходящая в землю гора высилась за ним. Сережа вспомнил Лученицу, на бегу махнул ей рукой и еще издали услышал пьяный крик отца:
- А вот и он! Ты где пропадал, бездельник, шалопай... а?! Где тебя носило?! Я тебе ведь сказал... - он закашлялся, а Сережа уже подбежал и замер в нескольких шагах от стола.
Повсюду валялись бутылки, и несколько были разбиты (должно быть специально), так же валялись и пьяные - кто лицом на столе, кто прямо под столом или на земле; кто-то доплелся до машины и уже храпел там; повсюду валялись без толку сломанные березовые ветви - костер уже почти потух и никому уже не было до него дела; все, кроме детей, итак достаточно согрелись - дети же забрались в один из "джипов" и теперь гремели там компьютерной игрой и пронзительно смеялись. Сережа увидел и несколько молоденьких березок сломанных и теперь беспомощно лежащих на земле, точно девицы молодые, подрубленные каким-то злодеем.
- Где тебя носило? - покачивая головой, спрашивал отец - он одной рукой он держал за плечо спящего своего приятеля в другой держал бутылку с красивой надписью.