Не обращая внимания на мою скромность, незнакомые руки Аланис помогли мне одеться. А потом и причесаться, сотворив из моих волос блестящую волнистую массу, точь в точь как в фильмах 50-хх.
— Ну прям, как во времена молодости моей сестры. Помню, она была так красива, намного красивее меня, Алана или Аллета. Самая красивая, она умерла так рано, прямо, как и твоя мать.
Я хотела, уже было ее исправить, сказав, что Самюель жива, но вовремя спохватилась, вспомнив, что она говорит о Фионе.
Обув черные туфли с закругленным носком и твердым каблуком, я почувствовала себя не в своей тарелке. Умелый макияж, прическа и одежда, сделали меня старше на несколько лет, и при этом я не была похожа на себя — какая-то красивая и роскошная женщина смотрела на меня из зеркала. Голые плечи светились белизной, глаза горели синим, по сравнению с приглушенными тонами моей кожи, волос и платья.
На меня смотрела девушка из времен молодости Калеба — именно так в то время они должны были выглядеть.
Когда я спустилась вниз под воркование Аланис, доброй тетушки, которую я знала несколько дней, лишь ее руки удержали меня от падения, стоило моим глазам увидеть Калеба. Точнее не совсем Калеба, а Калеба Гровера, известного художника, которому никто бы, не дал 19 лет. Прекрасный мужчина, загадочный и неописуемо красивый, ждал меня внизу лестницы. Мое сердце заколотилось как сумасшедшее, стоило мне взглянуть в его глаза. Я даже не поняла, что делает Аланис, пока холодный незнакомый предмет не коснулся сначала моих ушей, а потом и шеи.
Калеб, улыбаясь на мою непонимающую улыбку, подвел меня к зеркальному буфету, в котором я вчера искала совпадение с чертами лица Джейсонда Деверо.
Незнакомка, которую я видела наверху несколько минут назад, теперь и вовсе перестала быть мной. Тяжелые холодные драгоценности сделали из меня совершенно чужую девушку. Я протестующе повернулась к Аланис, но она мягко перебила мои протесты.
— Это принадлежит теперь тебе, а раньше их носила Фиона. А до нее принадлежало моей матери.
Я нехотя погладила сверкающие камни, крупные рубины в обрамлении бриллиантов, и с тяжелым вздохом разрешила себе, походить в них, что и говорить, они безумно шли к платью!
— Любимая… — прошептал Калеб, и я поняла, действительно насколько хорошо выгляжу. У него просто не было слов сказать мне это.
— Думаю нам пора, — сумев преодолеть дрожь, ощутимую и мне, сказал Калеб.
Теперь мы ехали по улицам Чикаго не спеша. И всю дорогу Калеб не отпускал моей руки, а его глаза то и дело смотрели на меня, пожирали линию плеч, декольте, и я, как никогда раньше, ощутила, что имею над Калебом власть, не меньшую чем имеет он надо мной. Что сделали платье, пара туфель и прическа? Я стала, как никогда уверена в этот вечер.
Моя радость только увеличилась, когда Калеб остановил машину возле Drake Hotel — там на первом этаже есть заведение Coq d'Or, в котором вот уж несколько десятков лет играет лучший пианист города — Бадди Чарлз. Лучшее место, куда Терцо изредка водил Самюель, чтобы насладиться в обществе друг друга любимой музыкой Терцо. С ними я была там лишь один раз.
И если бы в другое время я с ревностью следила бы за тем, как Калеба провожают жаждущие взгляды женщин очарованные его красотой, то сегодня пришло время Калеба поволноваться. На меня то и дело кидали взгляды мужчины, и желание пригласить меня на танец наверное сдерживало хмурое лицо Калеба, с опасно мерцающими в темноте глазами. Что и говорить, официант шел к нашему столику, только после того, как менеджер каждый раз всовывал ему двадцать долларов.
Остальные дни прошли не так, как этот день, организованный для меня Калебом, но я еще долго была под впечатлением этого вечера, когда моя внешность неожиданно не уступала внешности Калеба. Этот день внес ощутимую лепту, в то дело, которое я называла «поисковая группа по поиску моего Я». Еще на несколько шагов за этот день я приблизилась к своей цели. И чем легче становилось мне, тем больше я доверяла Калебу.
Когда мы улетали в Англию, прощаясь с доброй Аланис, я как никогда была уверена в себе и своем завтрашнем дне.
За что наказуемы люди? За глупость? Нет, за самонадеянность!
Я нажимаю пальцами на глаза -
Это единственное,
Что способно остановить боль,
Которая соткана из всего,
С чем мне приходится сталкиваться.
Боже, это никогда не закончится…
Боль не останавливается,
Становясь только сильнее…
— Все к лучшему, — увещевал меня Калеб, но я никак не могла отойти от шока.
— Прат снова с нами? — спрашивала я себя, а может и Калеба, так как он странно и улыбчиво смотрел в мою сторону.
Голова медленно становилась чугунной, и боль знакомым отравленным ручейком проникала внутрь. Но я знала, что могу отрешиться от нее. В моей сумке лежало письмо Джейсонда, в котором он написал мне как лучше всего контролировать себя.
Я отвернулась к иллюминатору, чтобы скрыться от понимающих глаз Калеба, и хоть ненадолго расслабиться и суметь преодолеть боль, и ворох картинок, мыслей и воспоминаний, которые давили на меня со стороны сознания Калеба. Лучшим вариантом было просто заснуть, только в самолете это было просто невозможно, когда вокруг сидело множество людей, а также вампир, в сознание которого мне было попасть легче всего. Его ментальная сопротивляемость моему дару, была минимальной. Ну, хоть что-то у меня выходило хорошо!
Несколько минут сосредотачиваясь на воспоминании о море, я ощутила, как боль отступает.
— Только что, ты пыталась контролировать себя? Не хотела попадать в мое сознание без разрешения? — снова понимающая улыбка. Что-то подобное происходило все время, пока я была беременна — люди с пониманием смотрели на меня и думали, что это просто гормоны.
Главное теперь было не раздражаться и не злиться, но как без этого, если я, в отличие от Калеба, прекрасно понимала, чем сулит возвращение Прата в семью. Короче говоря, ни чем хорошим. Я нюхом чуяла, что будут проблемы. Это тоже самое, когда идешь по скользкой тропинке к дому, и понимаешь, чувствуешь, что сейчас точно должна шлепнуться. Не знаю шестое ли это чувство, или как его там, но я отчетливо и точно понимала, что приезд Прата хорошенько встряхнет нашу жизнь. Да и для него будет сильным потрясением то, как все изменилось в нашей жизни. У меня появился Калеб, у родителей Соня и Рики, а также в нашу жизнь прочно вошел Грем!
Я не боялась, что Прат сможет как и раньше влиять на меня, нет, но я боялась, что он попытается, а это очень не понравиться Калебу. Тогда Прат начнет искать других развлечений, как попойки в моей компании и шатание по барам здесь, в городке, а также в Лутоне, а может даже и в Лондоне. Вторые два города меня не интересовали, а вот его появление в городке наделает шумихи. И он, конечно, попытается сделать свое появление как можно заметнее. Я уже себе представляла, скольких женщин в городе он совратит, с кем подерется, и обчистит в покер и Блек-Джек. Картинка, которая всплывала перед моими глазами, становилась с каждой минутой просто ужасающей. Самым страшным, что может сделать Прат, так это убить кого-то в пределах города… кого-то кого знаю я, или родители…Меня передернуло от страха.
Прохладная рука легла на мое предплечье и, проследив за нею, я посмотрела на Калеба.
— Я думаю, все будет не так уж ужасно как это ты только, что себе представляла. Думаю, Терцо и Самюель найдут способ его приструнить.
Я слабо улыбнулась. Если бы был такой способ, Терцо и Самюель давно ним бы воспользовались. Но проблемы медленно начали улетучиваться из моей головы, когда я продолжила смотреть на Калеба.
Челка падала на широкий, белоснежный лоб. Широко открытые глаза казались огромными, не смотря на густую линию ресниц, накрывающие их сверху. Я будто впервые разглядела, что самая красивая черта его лица — губы. Подвижные, яркие, точно очерченные, словно выведенные резцом на податливой глине. Они могли изыскано кривиться в надменной улыбке. А могли смеяться, так беззаботно и весело, заражая и меня тем своим особенным весельем, присущим его девятнадцатилетней стороне сущности.
Теперь его улыбка не просто заражала меня веселостью, она вселяла надежду.
— Не гадай и не беспокойся, мы узнаем обо всем, как только приедем. Я буду рядом. Неужели Прат такой монстр?
Я нервно хихикнула. Ну да, Прат не монстр, он разбалованный, взрослый детина-вампир.
Дорога от Лутона к городку не показалась мне ни долгой, ни короткой, я ее вообще не помнила, единственным запоминающимся действием было то, как я вытирала липкий холодный пот с ладоней об джинсы. Я боялась, и это чувство, уже не могли преодолеть глаза Калеба. Как бы он на меня не смотрел, я продолжала бояться. Сама не знаю чего, но ощущение надвигающихся неприятностей не проходило.
Мы, наконец, подъехали к моему дому. Коттедж неожиданно как будто бы вырос и навис надо мной всей своей массивностью и тяжестью, словно вот-вот упадет. Легкое покашливание заставило меня взглянуть на Калеба, открывшего мне пассажирскую дверь. Его глаза внимательно следили за мной.
— Ты давно так стоишь? — смущенно спросила я, и быстренько выбралась из машины.
— Не засекал, — небрежно отозвался Калеб, и прежде чем я смогла сделать хоть шаг, притянул меня к себе. Он поправил мои волосы, стер пот над губой которого я не замечала, и только тогда поцеловал. Как всегда прохлада его губ заставила забыть обо всем, несколько блаженных мгновений Прата и проблем которые он нес в себе со своим приездом, не существовало. Медленно по телу словно разлилось тепло, и я ощутило некоторое расслабление во всех своих частях тела.
— Так намного лучше, — сказал Калеб. И мы еще несколько минут простояли, обнявшись и просто смотря друг другу в глаза. Сейчас мне даже не нужно было пролезать в его сознание, чтобы понять, о чем он думает, так как я думала приблизительно о том же. Да ну их всех вместе с Пратом, и убежать на вершину города, откуда открывался замечательный вид. Я бы взяла фотоаппарат, Калеб краски, и мы просидели бы там вечность…
Но нет, так нельзя, это знала я, и на этом все равно настоит Калеб. Нужно принимать все трудности в лицо. А иначе ты или трус или предатель.
— Теперь пойдем?
Я кивнула, и мы под руку пошли к ступенькам коттеджа, которого казалось, я не видела вечность. В моей голове, по-прежнему сохранялся вид особняка в Чикаго, который со временем станет моим. Терасса, кресла, — что-то изменилось, но я не обращала внимание на общий вид, по-крайней мере сейчас. Стук сердца заглушал все вокруг, звуки, и что странно даже запахи.