Все это как-то дурно пахнет. Хотя так происходит всегда, когда приезжает Прат. Как говорил Ричард, он несет за собой трупный запах. И почему я уже так не волнуюсь когда думаю об этом. Кажется, я позволила всему идти своим чередом, и поняла, что не имею ни каких возможностей контролировать события.
Хотелось позвонить Калебу и выяснить ситуацию, но потом я отказалась от этой мысли. Да какие у меня собственно доводы, чтобы им не доверять? Мне не хотелось, чтобы Калеб думал обо мне плохо. Я хотела его сейчас просто увидеть. Почувствовать холод его тела, ощутить губы и гладкую кожу на своем лице. Вроде бы не так уж и много. Вчера мы странно расстались. Калеб поставил меня на ноги, и, чмокнув в нос, умчался прочь, и мне это напомнило события прошлой осени. Такое уже происходило тогда. Но в то время мы не были вместе, и поцелуев тоже не было, а просто глухое расставание около дома, или враждебные разговоры и взгляды. Впрочем, было весело. И ему и мне, и в то же время это было ужасно больно. Мне не хватает иногда наших ожесточенных разговоров, но ту боль я больше не готова почувствовать вновь. Когда я думала, что не нужна Калебу, жизнь шла странным чередованием, и убеждением себя думать о жизни и понимать что я продолжаю жить, даже не смотря на то, что мы не можем быть вместе.
Я вышла на улицу. Какая это благодать осень! Нет ничего прекрасней осени, особенно когда она, такая как сегодня: светит солнце, но не настолько сильно, чтобы моя семья где-то там, в Лутоне, отшатывалась от людей как от чумы. Листья шепчутся себе не деревьях, и некоторые из них опадают от резких порывов. И почему только говорят, что осенью все умирает, по моему нечто в воздухе говорит о жизни, о самом ее расцвете. Слышно как по улице разносятся разговоры, значит, сестры Стоутон выбрались на улицу и пошли проведать соседей, ну что ж, все-таки суббота, погода позволяет, да и что старушенциям сидеть дома, особенно если нет применения биноклю — мои-то все уехали! Впрочем, они не были так уж плохи, эти Адель и Генриетта, и малышей моих любили просто до умопомрачения. Я всегда мечтала о нормальных дедушках и бабушках, может они в некоторой степени восполнят для Сони и Рики эту роль. Трудно представить в роли дедушки и бабушки Самюель и Терцо при их-то внешности. Да и меня-то мамой не назовешь. Я действительно хорошо исполняла для них роль сестры, но любила намного больше, чем сестра, и Соня и Рики это чувствовали, не знаю только, замечала ли это Самюель. И все же я не мать. Мне трудно было взглянуть на это со всей серьезностью, так как самой мне было лишь 16 лет, но может со временем, что-либо измениться, только к тому времени и сами Рики и Соня, могут стать взрослыми.
Я не смела теперь сожалеть, что сделано, то сделано, и они официально являются детьми Самюель и Терцо, и оформить эти бумаги просила их именно я. Это была маленькая часть той благодарности, что я испытывала к свои родителям, и если бы не они, то Сони и Рики могло бы и не быть. Они по праву являются их родителями. А мне хватало того, что я часто провожу с ними время, и Калеб тоже их любит.
В гараже стояло две машины — моя и корвет Прата, значит, они уехали на машинах отца и Грема. И тут в моей голове родился очень плохой, но такой желанный поступок. Я прошла вдоль двухместного корвета Шевроле, ярко-синего, почти ультрамаринового цвета, и убедилась в том, что ключи оставлены в замке зажигания, дверца со стороны водителя открыта. А потом обернулась на свою машину, не менее изящную, но порядком поднадоевшую мне. А почему бы собственно не прокатится к Еве в такой машине?
Я юркнула в салон, и обрадовалась тому, что Прат не стал убирать крышу, так как я не знала бы как это сделать, а на улице не смотря на хорошую погоду, все же стояла осень. Завелась она сразу же и урчание мотора показалось мне похожим на котенка. По дороге к дому Евы, я заскочила в магазин, чтобы купить что-то съестное к чаю, или к завтраку, как уже решит Ева.
Но подъезжая к ее дому, я не остановилась, а поехала дальше — дом немного дальше Евиного привлекал меня куда сильнее. Я знала, что Калеб должен быть сейчас там, наверняка рисовать, и готовиться к своей выставке. Я не любила приходить к нему в такое время, потому что тогда я для него отступала на второй план, и в комнате существовал лишь мольберт с холстом и сам Калеб. Его отстраненность пугала меня, задевала, и причиняла некоторую боль, которую я могла сравнить только с прошлым годом, когда думала, что ничего для него не значу.
Во дворе Калеба царила тишина, именно такая как в маленьких провинциальных городишках, когда люди тихонько копошатся на своих огородиках, моют машину, или что хуже подглядывают за другими. Я постаралась, как можно громче хлопнуть дверцей машины, чтобы возвестить о своем приезде, но это не произвело должного впечатления на меня, хотя Калеб должен был услышать. Открыв своим ключом дверь, я прошла в прихожую. На тумбочке для ключей стояли свежие цветы, и я поежилась от их гипернатурального запаха и вида — мертвые цветы которые пока еще сохраняли свой живой вид.
В доме не было тихо, как я думала, наоборот звучала музыка, но на ее фоне четко выделялся голос Калеба — грубый, усталый, и что главное злой. Не спеша я продвигалась на его голос, не зная даже, что предполагаю увидеть. Раньше мне редко доводилось слышать такой тон в разговоре Калеба, и это немало меня удивило и обеспокоило. Я шла как можно тише, но тут Калеб замолк и тихо еще что-то сказав, поставил трубку.
Только я приблизилась к дверям гостиной, как он вырос в дверном проеме, загораживая мне вход.
— Так, так, а кто это у нас так тихо пришел? На тебя совсем не похоже, — Калеб сложил руки на груди, и весь его вид говорил вовсе не о злости, а о радости. Но почему-то он не сделал шаг, чтобы сократить между нами расстояние.
Смотря на его опьяняющее лицо, я медленно опустила на пол сумку, но она так и не успела коснуться земли — Калеб перехватил ее быстрее, чем луч света мог упасть на трепещущий листок. Так же быстро я была избавлена от куртки, и вот желанные руки обхватили меня сзади, и я прижалась к нему. Я боялась и жаждала всех тех чувств, что вызывал во мне Калеб — колени всегда подгибались, стоило мне оказаться возле него. А вот Калеб оставался спокойным, лишенным каких либо эмоций и вот это раздражало, больше чем Прат, и его шуточки.
— Не ожидал тебя так рано в гости, — прошептал мне он и сердце тошнотворно громко застучало. Я постаралась вздохнуть глубже, чтобы успокоиться, но мне это не удалось, так как дыхание мое не могло выровняться, пока губы Калеба скользили вниз по шее.
Так и начинались наши встречи — с того что я привыкала к нему, его обаянию, и подготавливала свое сердце к отчаянной попытке справиться со своими чувствами. Калеб действовал как ураган на все мои органы чувств — обоняние, слух, зрение, ощущения и даже вкус — его кожа имела восхитительный оттенок леса.
Я обернулась, и его руки позволили мне это сделать.
— Очень хотелось тебя увидеть. Но я тоже не ожидала столь теплого приема — думала, ты рисуешь.
Лицо Калеб сделалось виноватым, он знал, каким бывает, когда рисует, и ему не нравилось, как спокойно я к этому отношусь, ведь стоило мне потребовать, и он бы все оставил чтобы побыть рядом, а я наоборот давала волю его творчеству в ущерб своих ощущений. Он легонько провел пальцем по моей скуле, и мне показалось, это место на лице несколько одеревенело, словно он заставил кровь на некоторое мгновение обходить эту часть. И так его прикосновение дольше оставалось на моей коже.
— Почему не позвонила, я бы приехал. Твоих сегодня нет, могли бы пойти погулять?
— Вообще-то я ехала к Еве, и решила заехать и к тебе, меня беспокоит все то, что происходит, а ты не так уж много со мной об этом говоришь. — Я знала, что последние слова звучат как обвинение, но после того как Калеб согласился на близость со мной, я стала намного увереннее в себе, и могла позволить оттянуть этот момент, или начать разговор о том, что меня интересует не смотря на то, что Калеб наверняка увернется от него. Хотя он так со мной почти не поступал, я уже начала путать Калеба и Прата.
Калеб смотрел на меня, не скрывая лукавого и заинтересованного взгляда.
— Я все ждал, когда ты решишь поговорить о Еве, Прате и Греме, ты продержалась даже дольше, чем я предполагал.
— Значит, ты намерено молчал? — я тут же возмутилась. Можно подумать он не знает, как меня беспокоит сложившаяся ситуация. И особенно меня интересовало, все что связано с Патрицией, этот вопрос я пока что обходила стороной, зная, что, не смотря на слова Калеба будто бы ему все равно — это было не так. Мне хотелось дать ему время обдумать все, что он узнал от Прата, и уже тогда задавать вопросы.
Калеб, молча, повел меня на кухню — они с Гремом задались целью немного меня откормить, смеясь, что так я не смогу привлечь ни одного нормально вампира, предполагалось что Калеб очевидно не нормальный. Он тут же занялся чаем и бутербродами, и я поняла, как голодна. Он, не спеша, намазывал на хлеб сырную пасту, потом аккуратно уложил сверху резаные огурчики и ветчину. Наблюдая за ним, я силилась отгадать для чего все это. Либо он собирался с мыслями, что ни к чему хорошему не приведет, так как Калеб очень любил решать за меня, либо… я даже не могла придумать еще какой-нибудь причины, по которой Калеб молчит, и занимается одними бутербродами, вовсе не смотря на меня.
— Почему все так? — неожиданно даже для себя выдала я, но слов было не остановить, так же как и реакции Калеба на них.
Он медленно обернулся в мою сторону, прекрасно осознавая, что это не простые философствования, и даже если бы я попыталась его в этом разуверить, мне бы уже не удалось, как и спрятать с лица все то, что я хотела узнать. Глаза и подрагивающая улыбка все равно меня выдаст — мне ли не знать.
— Ты это о чем?
И тут меня прорвало. Не то чтобы я была не довольна нашими с ним отношениями, но постоянные умалчивания, решения вопросов без меня или за меня, и то, что иногда он вел себя со мной как с ребенком, наконец, сложились в один обильный поток.
— Обо всем! Почему ты мне ничего не рассказал о Патриции? А сейчас ты ведь стоишь и что-то для себя уже решаешь, и думаешь, как бы меня от этого оградить?! Мы совсем не говорили о ситуации с Евой, Пратом и Гремом! Но почему? Я теперь уже даже не могу уснуть спокойно, думаю, что же происходит. Что чувствует Грем? Что натворит Прат? А главное Ева — она молчит, ни о чем не рассказывает! И ты тоже!
Выдав эту фразу на одном дыхании, я замолчала, чтобы перевести дух. И тут же испугалась. Калеб стоял возле стола, руки опущены вдоль тела, на меня не смотрит, и видно как его мысли сменяют выражения лица. Я знала, к чему это ведет. Если Калеб сердит — то я услышу целую лекцию о том, что надо не забывать, что я еще не достаточно взрослая, чтобы разбираться во взрослых проблемах. А если нет…если нет, то я боялась узнать что скрывается за этим выражением лица — потому что в один миг оно стало глухое и потерянное, словно я ударила его. Что же я натворила?
— Ты считаешь, что я отношусь к тебе как ребенку?
Эти слова несколько позволили мне расслабиться. Калеб задвигался, поставив передо мной кружку с чаем и тарелку заполненную бутербродами, и я машинально начала есть. А что мне еще оставалось делать?
— Считаю. Это же очевидно. — я старалась сохранять видимое спокойствие. Хотя все в моей душе кричало о том, что я растеряна. — Ты всегда защищаешь меня от всего — нет места для ошибок или глупостей — ты просто ограничиваешь меня в этом. Не то чтобы это было плохо…и все же…
Калеб улыбнулся, печально и несколько обижено, и в тоже время я видела, что на него нисходит понимание.
— Знаешь, а ты ведь никогда не думала, что мне приходиться во многом тебя ограничивать не по собственной воле? Мне трудно, ведь твои родители просят оберегать тебя. Да я и сам не хочу, чтобы ты во многое впутывалась. Ну, зачем тебе лезть в отношения Евы с Гремом и Пратом? И в то же время я тебя понимаю — они, по крайней мере, двое, тоже мне близки. Если ты так хочешь — давай поговорим.
Я подмяла под себя ноги, удобнее устраиваясь в кресле, словно в гнезде. Так было с Калебом постоянно, стоило мне немного надавить, и он сдавался, причем без всяких ожесточенных битв, на которые я постоянно рассчитывала. Может я до сих пор не знала Калеба настолько хорошо, как бы хотелось? И вина ли в этом самого Калеба? Меня можно было обвинить в том, что я постоянно приписывала ему ужасные вещи, которые сама же и придумывала. Например, во многом ли меня ограничивал Калеб, или это я сама себя ограничивала? Вопрос как говорится на миллион.
— Давай, — тут же ухватилась я за представленную возможность. Сначала я хотела, чтобы мы пошли в его комнату, но в таком случае, я буду слишком близко к нему и вряд ли выложу то, что хочу сказать. Что и говорить — его глаза по-прежнему были тем мощным средством, которое заставляло меня забыть о существовании воздуха, и что мне время от времени все же стоит дышать. — Расскажи о Патриции.
Это была уже просьба, совершенно не похожая по тону на предыдущие мои слова.
Калеб отошел к окну, и свет бил теперь ему в спину, отчего я не могла видеть какие эмоции сейчас у него на лице. Калеб всегда умело скрывал от меня все что хотел, а я никогда не могла соврать ему или что-то скрыть. Так получалось совершенно невольно — его глаза были лучшим детектором правды и эмоций, которые действовали на меня безотказно. Хорошо только, что этого не знал сам Калеб.
Он уперся ладонями в подоконник и повернул лицо так, словно бы хотел из-за плеча увидеть двор, и так мне удалось выхватить несколько ожесточенную улыбку. В неизменных джинсах и темно-синей футболке, это был тот Калеб, с которым я познакомилась год назад. Красивый, мрачно-притягательный, против магнетизма, которого у меня не было оружия.
— Патриция почти ничего не написала о том, что с ней случилось в прошедшие годы. Написала где я могу ее найти, если захочу, так же о своей новой семье — всего лишь пару слов, но как я понял она достаточно обширная — семь человек, поверь это много. Думаю, у нее были какие-то проблемы, если она обзавелась таким выводком, иначе для чего создавать так много особей? Просила удержать Грема от последующих поисков ее. Хотя если бы она знала, как Грем принял эти известия, не просила бы. — лицо Калеба омрачила жестокая ухмылка, редко такую можно было увидеть на его лице. Это заставило задуматься над тем, а так ли Калеб всегда спокоен и уравновешен? Я просто редко видела Калеба жестоким и это меня удивило.
— И как он принял?
— Радостно, словно с него сняли отягощающее обязательство. Может я был не прав, и он давно ее не любил, и искал в силу привычки. А тут была Ева, и возможно она ему довольно давно нравиться… По крайней мере, теперь я готов в это поверить.
— А что на это сказал сам Грем? Что он говорил о Еве?
— Что ему очень не нравится, как Прат кружит вокруг нее. Но насколько я понял, Грем решил держать расстояние — ему кажется это не правильно давить на Еву, к тому же он не знает нравиться ли ей сам.
— Но ведь нравиться! Ты не мог ему этого сказать?!
— И выдать друга? Как то это не красиво, тебе не кажется? — Калеб рассмеялся моей горячности, и у меня тут же отлегло от сердца — Калеб снова мне улыбался. — Я пытался ему внушить, что стоит проявлять инициативу, но за 50 лет он полностью утратил способности к ухаживанию.
— Так давай я с ним поговорю? Ты его сын, а меня он не воспринимает в серьез!
— Да кто может не воспринимать тебя в серьез? Ты самая умная 16 летняя девушка, которую я когда-либо знал! И к тому же моя!
Он медленно пошел в обход стола, и честно говоря, его движения показались мне хищными, но глаза Калеба говорили об игривости. Я сорвалась с ног и побежала в направление его комнаты, но Калеб был быстрее и проворнее меня, и хотя честно пытался дать мне фору, слишком уж быстро догнал возле дверей в комнату. Что делать — таковы были его инстинкты!