Теренс и Калеб удивленно выглянули из гостиной, когда прошла Ева и по глазам Калеба, я поняла, что он слышал, то, что говорила Ева. Может у него были какие-то предположения, почему Ева вдруг так изменилась, стала раздражительной, и в то же время настойчивой?
Вечер несмотря ни на что прошел весело. Мы давно уже так не веселились, пересматривая старые комедии, и обсуждая те фильмы, что должны были выйти. И я совершенно забыла, что должна была рисовать стенгазету для мистера Чана, а когда вспомнила, мы как раз разъезжались по домам.
Мы проводили Теренса, Бет и Еву, и лишь тогда я выложила это воспоминание Калебу.
— Уже поздно, я не успею сделать — там просто завал работы.
— Тогда поехали к тебе, я помогу.
— Но ты собирался рисовать, — слабо возразила я, хотя мне очень хотелось, чтобы он поехал, и чтобы повторилась та ночь, когда Калеб ночевал в моей комнате.
— Ничего, потом порисую, как от тебя приеду, — эти слова убили во мне слабую надежду, что он останется на ночь. Наверное, что-то отразилось на моем лице, так как Калеб поцеловал меня нежно и добавил: — Как-нибудь в другой раз.
Он как обещал, помог мне все сделать, и с его помощью газета была готова за час. И я со спокойной душой легла спать, сожалея о том, что он так и не остался.
Утром я съездила в школу лишь для того, чтобы отдать стенгазету, так как была суббота. Мистер Чан остался доволен, и удивлен мастерством с каким была изготовлена стенгазета. Как и я. Я видела работы Калеба, знала, как он хорошо рисует, но видя перед собой на стенгазете, где рисовал он, а где я, мне становилось даже неловко. Потому что его талант подавлял меня, и хотелось кинуться к газете и зарисовать все то, что я нарисовала вчера. Можно было конечно утешать себя, что вечером я была сонной и уставшей, но это все равно будет не правдой. Я так давно закинула свое творчество, что мне даже трудно было вспомнить, сколько прошло лет с того момента, когда я в последний раз брала кисточки в руки. А теперь возле него мне хотелось тоже быть не просто посредственностью, а полностью использовать свой талант. Стоило бы поговорить об этом с ним, может он бы захотел меня учить?
Эти лишние минуты с ним, будут еще одним дополнением в копилке моей памяти, из которой я выуживаю фрагменты, когда его не бывает рядом. В основном так происходило на уроках, или в хоре, во время волейбола или болтовни Бет — в то время, когда Калеб не просто не был рядом, а и находился очень далеко от меня.
Его улыбки, поцелуи, поднятие брови — все это было самым драгоценным, а за тем следовали слова, шутки, напряжение лица, когда он смотрел на меня с желанием. Все это было моим самым драгоценным кладом, спрятанным в коридорах памяти. Интересно, смог бы такой человек, как и я, имеющий мои возможности, отыскать их? Меня даже передернуло от мысли, что такое возможно. Но в то же время, я без зазрения совести иногда позволяла себе такое же относительно моих друзей, родителей да и просто не знакомых людей — иногда случайно, иногда специально, и лишь одно сознание я усердно игнорировала — Калеба. Как же так, как мне с этим бороться, ведь письмо Джейсонда вовсе не прояснило для меня ситуацию с моей способностью — я все еще его не контролировала. И мне даже не представлялось, с какого конца зайти, чтобы начать как-то осваивать незнакомые земли моего таланта.
Теперь я знала еще одну грань своей способности — я могла общаться с волками, к тому же совершенно этого не желая, и именно эта способность меня пугала. Сколько их таких? И со всеми ли у меня может быть подобная связь? Почему именно я? Почему именно с волками? И хотя мои домашние старались не подавать вида, я-то понимала, что и их волнует этот аспект моего сознания. И главное, что он и меня страшно волнует.
Проехавшись бесцельно по городу, я почему-то не решалась ехать к Калебу, даже не смотря на то, что очень хотела его видеть, мои мысли были слишком уж тяжелы, чтобы делиться ими с Калебом. Не хотелось казаться малодушной, или дать Калебу еще одну причину, чтобы опекать меня как ребенка.
Так покружив возле минимаркета, я купила несколько шоколадок и сок, и сама не понимая куда еду, направилась в сторону выезда из города. Так я доехала до нашего места, с которого открывался вид на город. Еще даже не было двенадцати, но по свету могло показаться, что почти четыре часа дня. Город не спешил просыпаться. Нехотя ползали машины, где-то очень далеко был слышен звук бензопилы, а может и газонокосилки, только, что подстригать в конце октября, я не понимала. Дожди и сырость, это все что менялось в нашем городе, причем сменяли они друг друга по странной траектории. День сырость — два дождь, два дня сырость — три дня дождь, и так с возрастанием они доходили до того, что дождь лил на протяжении пяти дней, пока не возвращалось к тому, что сырость продолжалась всего день. Сегодня мне повезло. Никакого дождя, а только ветер, и, словно дымовая завеса, от земли поднимался туман, окутывая постепенно все вокруг нашего города. Какая хорошая погода для тренировки — не без ехидства вспомнила я слова Джейсонда из письма.
Хотя чего я злюсь? Что я ожидала прочитать — что в моей голове есть кнопочка, на которую стоит нажать, и она мигом выключает странную связь с оборотнями и снимает головную боль? Такого быть просто не могло, мне предстоит еще прилично помучаться прежде чем я смогу контролировать ситуацию со своим сознанием. Хорошо, что возле меня почти постоянно были вампиры — с ними было легче, чем с просто людьми. Мне было и проще попасть в их дремлющие умы, и в то же время они меня так не подавляли и не вымучивали как люди, или же, как сознание Сани Стюарт.
Вытащив плед, я завернулась в него и села на еще не остывший капот. Медленно со стороны леса наползал туман, и я могла бы сидеть тут вечность, но мне не хватало Калеба.
Неожиданно со стороны дороги раздался звук, я не стала оборачиваться, надеясь, что это Калеб. Все во мне требовало его появления, и в то же время я чувствовала, что это не он. Возле меня на машину неожиданно сел Прат.
— Почему ты здесь?
Я тяжело взглянула на Прата, гадая, что он может подумать о моем одиночестве. Но Прат сохранял спокойствие на лице, и полное отсутствие ухмылки меня поразило.
— Вы поссорились? — он спрашивал, а не констатировал, что бывало с ним чаще.
— Нет. Я хотела подумать…наедине, — я надеялась, что это достаточно прозрачный намек. Но не для Прата. Он устремил свой взгляд тоже на город, и пусть он молчал, я уже не могла сосредоточиться. Его тонкий, аккуратный профиль, напоминал мне портреты старых мастеров, что часто любил показывать наш учитель по рисованию в Чикаго. Но вот черные, несколько демонические, глаза и разметавшиеся волосы не соответствовали тому эффекту респектабельности, что были на портретах. Все в Прате говорило о порочности, которой почему-то не замечали женщины и девушки в городке. Стоило ему появиться, как на Самюель тут же посыпались приглашения то на обед, то на ужин, чтобы она познакомила всех с Пратом. Родители как могли отчаянно отбивались от этих приглашений, но с трудом — изголодавшиеся женщины нашего городка были неутомимы.
Я достала из своей сумки тетрадь и карандаш, руки сами не произвольно решили, что им стоит чем-то заняться, и потому они стали рисовать. Когда-то я постоянно оттачивала портреты именно на Прате. Во-первых, ему это очень нравилось — запечатлевать свое совершенство, а во-вторых, родители не любили, когда я их рисовала, они считали, что так можно будет увидеть какие они в действительности.
Прат заметил мое движение, на его губах промелькнула самодовольная улыбка, несколько мелочная, но я не могла понять относиться ли она к тому, что я делала, или же к его мыслям, которые почти всегда были столь же порочны, как и его внешность.
— Почему не рисуешь своего мальчика?
Я на миг оторвалась от рисунка, чтобы свериться с настоящим Пратом, и тут же заметила уже и любопытство в его глазах.
— Ты остаешься здесь и молчишь, а если нет, то кроме этого холма в городке есть и другие, — грубо отозвалась я, не признаваться же ему, что я просто боюсь показать Калебу весь свой «неталант»!
— Я вообще-то пришел, чтобы поговорить.
— Как интересно! — съязвила я, откидывая прядь с лица. Вот чего уж мне точно не хотелось — так это говорить, а уж особенно с Пратом. — Если о Еве, то с такими разговорами не ко мне. А священник живет по улице дальше, если ты решил исповедаться, но не думаю, что после твоей исповеди он еще когда-нибудь сможет заснуть, хотя можешь попытаться. Буду молиться после этого за его душу.
— Ха-ха! — Прат иронично вскинул бровь и вновь замолчал. Меня съедало любопытство, и все же я не стала рассматривать попытку пролезть в его сознание — головная боль, это было не то, о чем я мечтала сегодня. Пока Прат молчал, вокруг меня царило спокойствие, и это было тем, что я ожидала от дня.
Молчание Прата на самом деле не создавало тишину, потому, что я тут же начала различать звуки городка, пение поздних осенних птиц, перешептывания листьев и то, как туман находит деревья, чтобы запутаться в их кроне. Все вокруг говорило, но я погружалась в рисунок все больше, и эта говорящая тишина, меня обволакивала, словно кокон, давала моему сознанию необходимое равновесие.
— Почему ты все время его подавляешь? — неожиданно спросил Прат, и от этих резких слов, разорвавших мой кокон, я выронила карандаш. Лихорадочно ища его в складках одеяла, я принялась гадать, о чем он говорил.
— Кого?
— Не кого, а что — твой талант. Он так драгоценен, а ты загоняешь его в пыльные конторки своего рассудка.
— Я никуда, ни кого и ни что не загоняю, все сложнее, чем тебе кажется, — я обижено поджала губы. Как мог Прат говорить о том, о чем ничего не знает, с таким пренебрежением. Почему все вокруг думают, что знают меня лучше меня самой же.
— Как же, так я тебе и поверил. Ты постоянно его контролируешь. Тебе ведь хотелось только что узнать, о чем я думаю, что вижу, всматриваясь в горизонт над городом, но ты этого не стала делать. Но почему?
Я понимающе улыбнулась. Вот он Прат — для него это было бы нормально, подсматривать чужие сознания, но не для меня, я еще уважала права других.
— Ты когда-нибудь хоть кого-то уважал? Наверное — нет. А я уважаю людей и вампиров вокруг себя — даже у тебя есть кое-какие права на твое сознание.
— Как интересно, ты говоришь почти как твой драгоценный Калеб. — хмыкнул он, не поворачивая головы в мою сторону, да и вообще сохранял незаинтересованный вид, будто бы мы ни о чем не говорили.
— Почему почти?
— Потому что Калеб, по крайней мере, верит в то, что говорит, а ты еще не совсем. Ты ведь часто ловишь себя на том, что попадаешь в чье-то сознание и начинаешь в нем копаться, как в ворохе белья в шкафу. Не так ли?
Теперь Прат посмотрел на меня в упор, что заставило не только смутиться, но и вспомнить, то, что происходило со мной в последние недели. Он был прав, такое случалось часто, но я одергивала себя и тут же уходила из чужих сознаний, до того как увижу там что-то запретное.
— Но видишь ли, твой Калеб не испытывает угрызений совести, считывая чужие воспоминания. Разве он спрашивает тебя, можно ли это сделать? Нет, он наверняка, просто берет тебя за руку, и видит все, что хочет, даже то, что может тебе хочется от него скрыть!
— Калеб не может контролировать этот свой дар, в отличие от меня, — огрызнулась я. У меня полностью пропало желание рисовать, и я уже была готова вырвать листок из тетради, но он пропал оттуда быстрее, чем я прикоснулась к нему. Рисунок был уже у Прата. Я лишь теперь смогла взглянуть на то, что нарисовала, полностью. Прат вышел очень хорошо, что удивительно, ведь портреты давались мне плохо.
Чеканный профиль, тонкие надменные губы, яркие темные глаза, лицо обрамляет облако волос столь же темных, как и тени вокруг нас. Как обманчиво красив был Прат. Был ли он когда-нибудь влюблен? Наверное — нет. Ева просто еще один желанный объект, словно картина о которой он так давно мечтал. Конечно, я его понимала — Ева стала еще красивей за это лето. Калеб и Теренс постоянно занимались в колледже тем, что отгоняли от нее непрошенных и нежеланных кавалеров.
— Я сохраню его на память. Знаешь ли, с той коллекции, что была в Чикаго почти ничего не осталось. Кто-то ее сжег.
Я сжала челюсти, вспомнив, как сожгла почти все свои рисунки, даже те, что были подарены мной родителям и Прату. Потому и не ответила на его слова, а так же ничего не сказала, когда он аккуратно сложил рисунок и спрятал в карман простой яркой куртки, за которую он наверняка отдал бешеные деньги. Щеголь!
— Как удобно. Он просто не может его контролировать. Ну, так может пусть носит перчатки?! — Прат был весел. Как же ему было хорошо — ведь рядом нет Калеба, и он может вдоволь насладиться тем, что очерняет его в моих глазах.
— Прат, для чего этот разговор? Ты именно об этом хотел поговорить? — я лениво улыбнулась на его слова. Прат так до сих пор не смог понять, как я любила Калеба. Он не мог принять то, что Калеб, имея за спиной такую же черную биографию, неожиданно стал любящим человеком. Я догадывалась, что именно это Прата и пугало — что однажды, и он попадет в такую вот «злосчастную ловушку любви».
Прат несколько мгновений смотрел на меня, словно силясь отгадать, есть ли за моей улыбкой хоть доля сомнения в Калебе, и очевидно сдался — ее не могло быть.