Возвращение победителей в Валорет откладывалось. Люди и лошади отдыхали после битвы. Целители души и тела корпели над живыми, похоронные команды заботились о мертвых. В долине Йомейра поднимались могильные курганы, меняя ее вид в память и назидание грядущим поколениям. Только тела наиболее именитых отправятся с войском назад, чтобы упокоиться в родовых гробницах. Продолжалась и работа, за которую принялись в ночь после сражения. Отряды ловких и опытных солдат обыскивали холмы и горные долины Йомейра в поисках сторонников Эриеллы, избежавших пленения на поле боя. Те из них, кто остался цел, разумеется, унесли ноги, но слишком много раненых и увечных не могли сбежать, Их и вылавливали королевские войска, поручая одних заботам хирургов, а других — священникам и могильщикам.
Число торентских пленников достигало сотни, в большинстве дворяне, обязанные Эриелле Фестилийской своим положением. Этих Синхил немедленно лишил права выкупа, чтобы, обретя свободу, они тут же не встали под знамена ярых врагов Гвиннеда.
Торентским пленникам надлежало вместе с войском отправиться в Валорет и пребывать там. Строгость содержания каждому была назначена в соответствии со знатностью и положением. В этих условиях рыцарям предстояло ожидать прибытия посольства от короля Торента и исхода его переговоров с королем Синхилом.
Захваченные победителями уроженцы Гвиннеда не могли рассчитывать на снисхождение как изменники, хотя, воюя против Синхила, они держали сторону его предшественника, такого же короля. Именно поэтому они и все сомневающиеся должны были раз и навсегда запомнить, кто владычествует в Гвиннеде, получить суровый урок. И Синхилу предстояло решить, каким он будет.
Королю этого вовсе не хотелось, но Джебедия и граф Сигер настаивали. По просьбе Синхила советники определили перечень подобающих и справедливых наказаний, описан их подробно и красочно, чтобы наивный государь мог составить о новом для него предмете исчерпывающее представление. Они своего добились, Синхил взялся за дело и после горячих молитв в заранее отрепетированных речах сумел обосновать свое первое по-настоящему независимое решение. Приговор короля был справедливым и милосердным.
Каждый десятый из двухсот пятидесяти пленников-гвиннедцев, независимо от положения в обществе, будет публично казнен, пусть все видят, какая кара ожидает изменников. Избавленные жребием от виселицы вместе с торентскими пленниками прибудут в столицу, и там им будет объявлено о королевском милосердии. Домой они вернутся в оковах, лишенные всех титулов и прав, а в Валорете будут прощены, получат свободу и право начать новую жизнь.
Отрубленная голова Эриеллы была водружена на копье и отправлялась в Валорет с королевскими лучниками (таково было предложение Сигера), ее тело четвертовали и разослали по городам, чтобы выставить на воротах. Пусть ропщущие умолкнут, а злоумышленники убоятся восставать на короля. Синхилу был нужен мир в стране, новой войны он не мог допустить.
Решения были приняты, и армия покидала Йомейр. Сигер повел свою армию домой в Истмарк залечивать раны, а Синхил и его люди отправились в Валорет. Приговор Синхила исполнялся через каждые пять миль пути. Невиданные страшные плоды раскачивались на деревьях вдоль дороги на Валорет, привлекая стервятников. Местным жителям разрешалось снимать повешенных по истечении тридцати дней, ослушники объявлялись вне закона и подлежали изгнанию. Синхил заставил себя присутствовать при первой казни, но за остальными попросил следить Джебедию.
Король по-прежнему раскаивался в своих недавних нападках на покойного лорда Мак-Рори и остальных Дерини. По его приказу на время пути телу Камбера воздавались почести. Облаченное в саван тело, каким-то чудесным образом хранимое Райсом от разложения на июньской жаре, помещалось в повозке, запряженной парой белых коней. Траурный экипаж безотлучно сопровождали шесть лордов в полном вооружении. Почетная стража сменялась дважды в день, чтобы последние почести мертвому Дерини успели оказать все высокородные дворяне.
Перед повозкой и позади шли священники со свечами и крестами — кадили, читали псалмы и молились об усопшем. А Камбер в обличии Элистера Келлена следовал сразу за траурной колесницей во главе михайлинцев. Иногда к нему присоединялся Джорем — как сын Камбера он был вправе приближаться к гробу.
Вся эта пышность сразу же не понравилась Камберу, ее сопровождала неизбежная суета и праздные речи. И он совершал путь, углубившись в себя или напуская на себя задумчивый вид. Его добровольное душевное затворничество имело и свои минусы, так как давало слишком много времени для рассуждений и взгляда на происходящее со стороны.
Смертным не дано наблюдать реакцию других на собственную смерть. Камбер удостоился видеть. Был удивлен, польщен и несколько обеспокоен, хотя не мог понять причину своей тревоги.
Он ожидал изъявлений печали и был к ним готов. Кое-как представлял себе благодарность людей за восстановление Халдейнов после всех ужасов Имре. Но никак не думал обнаружить в простом люде такую огромную симпатию к себе. Что знали они о лорде Мак-Рори и его истинной роли в возведении Синхила на престол? Вероятно, молва разнесла и оснастила многими выдумками историю о его роли в воцарении Синхила. Так, ничего для этого не предпринимая, Камбер, похоже, становился новым народным героем. От этого делалось немного не по себе.
В дороге докучливая суета досаждала, в стенах Валорета Камбер всерьез занервничал. Похоронный кортеж задал скорость движения войскам, казни через каждые пять миль еще более задерживали армию. Она пробыла в пути до конца июня, и весть о победе и возвращении войск достигла Валорета, опередив их на несколько дней. Город притих в ожидании и встретил победителей, единодушно высыпав на улицы. Синхила встречали радостными криками и поклонами, перед гробом Камбера умолкали и падали ниц.
Король выглядел все более подавленным, со своего места в торжественной процессии Камбер это сразу заприметил. Синхил, очевидно, ревновал к славе покойника.
Когда они въезжали в замок, у Камбера появился другой повод для беспокойства. В толпе придворных, среди фрейлин королевы, рядом с ней, архиепископом Энскомом и другими священнослужителями, стояла Ивейн, маленькая, одинокая и потерянная. Жена Катана Элинор теребила ее за рукав, а толпа теснила со всех сторон.
Остановив коня посреди замкового двора, Камбер видел только свою дочь, но принадлежал другим. К нему направлялся Энском. Он спешился и ожидал архиепископа, указав Райсу на Ивейн.
— Подойди.
Опускаясь на колени, чтобы поцеловать перстень архипастыря, он опустил глаза.
— Ваша милость, — невнятно начал Камбер.
Кивнув, Энском поспешно поднял его. Взгляд священнослужителя остановился на гробе. Старик прикрыл рукой глаза и смахнул навернувшиеся слезы, потом торжественно опустился на колени рядом с гробом и стоял, склонив голову. Вслед за ним преклонили колени другие клирики. Гул оживленных голосов сменился благоговейной тишиной.
Встали на колени и Камбер, и, рядом с ним, Джорем. Он тоже видел Ивейн среди встречающих. К ней наконец-то протиснулся Райс и обнял, а она спрятала лицо на груди мужа. Встреча Синхила с женой получилась куда прохладней, в этот момент короля куда больше занимало происходящее у гроба.
Лицо Синхила было бесстрастно, когда он в сопровождении свиты удалялся в покои, но неприятное предчувствие осталось у Камбера. Радовало только одно — Райс добрался до Ивейн и его дочь уже все знает. Надо поскорее самому объясниться с ней и окончательно успокоить.
В это время Энском закончил молитву, перекрестился, поднялся, и опять начались странные вещи. Священники приняли тело у сопровождающих рыцарей и направились к королевской часовне, Энском обернулся к Камберу, встал между ним и Джоремом, положив руки им на плечи. Траурный кортеж почти целиком скрылся под сводами часовни, туда же довольно решительно архиепископ увлекал отца и сына. Поднимаясь по ступеням, Джорем покачнулся.
— Я думаю, Джорем, ты понимаешь, как тяжело мне было услышать весть о смерти твоего отца, — ровно заговорил Энском, останавливаясь перед входом в часовню. — Мне не нужно объяснять тебе, мы были с ним, как братья, его дружба так много значила для меня. Надеюсь, ты примешь мою посильную помощь во имя памяти и той привязанности, которую я всегда к тебе испытывал.
Джорем принялся складывать слова признательности, подобающие скорбящему сыну. Камбер знал, какой трудной была для него эта задача!
— Элистер, — продолжал архиепископ, искоса глядя на Камбера. — я знаю, вы будете очень тосковать по Камберу, в последнее время вы сблизились и со всей его семьей. Поэтому, надеюсь, вы не сочтете дерзостью мою просьбу о большой услуге.
Камбер кивнул, не решаясь отвечать и не догадываясь, что задумал Энском.
— Прежде всего знайте; погребальную церемонию я назначил на послезавтра. Печальную весть о смерти твоего отца, Джорем, я получил раньше других и помог твоей сестре пережить первые минуты горя. Ивейн — молодая особа, весьма сильная духом, тебе, должно быть, это известно лучше меня. Она сразу же испросила моего позволения участвовать в погребальной мессе для себя и для тебя. Надеюсь, о твоем согласии нет нужды справляться.
— Нет, ваша милость, — прошептал Джорем. — Ни одна небесная или земная сила не заставит меня отказаться от этого.
— Я так и думал. А вы, Элистер? Выбор, разумеется, за вами. Хотя Ивейн и просила, Камбер не принадлежал вашему Ордену, поэтому ваш отказ был бы извинителен.
Камбер задумчиво вздохнул: достанет ли ему мужества присутствовать на собственных похоронах. Ивейн просила Энскома, не ведая правды, зная о взаимной приязни и дружбе между отцом и Элистером Келленом, и была вправе ожидать согласия викария.
Стоило ли даже ради сохранения приличий принимать участие в мессе по кому бы то ни было. Будучи диаконом (этот скромный, но все же священный сан он принял несколько лет назад), Камбер надеялся преодолеть трудности в совершении обрядов, но избегать этого без крайней необходимости. В погребальной мессе ему отводилась роль прислужника — вести мессу будет Энском, а он может стать единственным, кто во время печальной церемонии по-божески простится с действительным Элистером Келленом.
Когда еще представится возможность достойно проводить в мир иной доброго викария.
Камбер заметил, что сын наблюдает за ним, — Джорем, должно быть, уже догадался, что творилось в его голове. Оставалось надеяться, что, говоря с Джоремом, он не даст Энскому повода для подозрений.
— Джорем, я поступлю так, как пожелаешь ты, — произнес он, стараясь придать своему лицу как можно более печальное выражение. — Если тебе захочется, чтобы на церемонии присутствовали только самые близкие люди, я, безусловно, пойму.
Джорем покачал головой. В его глазах к горечи примешивалась радость, появление которой было понятно Камберу после стольких лет тесного общения.
— Спасибо за предложение, настоятель. Мне кажется, моему отцу была бы приятна ваша помощь нам. Былые его разногласия с нашим Орденом принадлежат прошлому, я знаю, что в последнее время он очень дорожил вашей дружбой.
— Тогда я почту за честь принять предложение, — Камбер склонил голову.
— Примите мою признательность, Элистер, — сказал Энском.
— Я бы хотел попросить вас об одной вещи, отец настоятель, — продолжал Джорем. В его голосе послышалось нечто, говорившее о важности просьбы. — Я хотел получить ваше разрешение похоронить его в ризе Ордена святого Михаила. При жизни он не принадлежал к нашему Ордену, но мог стать его почетным членом и желал этого. Моя просьба не так уж необычна, и, думаю, сестра тоже одобрит ее.
Камбер опустил глаза, в который раз оценив своего сына. Джорем говорил чистую правду и предлагал способ воздать должное Элистеру, который, без сомнения, должен быть погребен по обычаям Ордена.
— У меня нет возражений, — Камбер на мгновение встретился с сыном глазами. — Если капитул не возразит, я не вижу других причин отклонить просьбу. Ваша милость, что вы на это скажете?
— Это ваш Орден, Элистер, — ответил Энском. — Однако мне кажется, что Камберу это понравилось бы. Вы знаете, что в детстве мы вместе готовились принять священный сан. После смерти двух братьев отец забрал Камбера из семинарии, и я остался один. — Энском вздохнул. — Возможно, он осудил бы меня за это, но я сказал бы, что из него мог выйти превосходный священник.
— Я думаю, он был бы польщен, ваша милость, — сказал Джорем, бросив взгляд на Камбера, о котором архиепископ совершенно забыл. — Если больше не нужен вашей милости, я пойду к сестре.
Его слова вернули Энскома из воспоминаний юности.
— О, прости, Джорем. Я такой бесчувственный. Кроме того, вы, должно быть, устали с дороги. Еще одно, Элистер, и я сразу же отпущу вас обоих. Возможно, не время спрашивать об этом, но мне интересно знать. Вы избрали преемника на пост настоятеля? Когда вы были на пути в Валорет, мы с Робертом Ориссом условились выбрать возможным днем вашего возведения в епископский сан следующее воскресенье. Этот, срок вас не смущает?
Камбер задумчиво поднял кустистые брови.
— Нет, не думаю. Джорем, а ты?