Каких чудовищ пришлось выпустить из недр, каких чудовищ! Сквозь пелену дыма тусклым красным кружочком светило солнце. С неба свешивались длинные серые струи. Нечем было дышать.
- Смотрите! Такой была Земля миллиард лет тому назад! - не унимался Левкович.
- А это кончится? - пролепетал Спринглторп. - Вдруг и это не кончится. Вдруг все это...
- Кончится! - кричал Левкович. - Вот выдавит очажок - и кончится. Еще три недельки - и будет тишь да гладь!
- Господин президент, мсье академик, - торжественно заявил капитан Хараламбос, отмывшийся в очередной раз. - Мне, капитану корабля, по морским законам принадлежит право назвать вновь родившуюся сушу. Я намерен воспользоваться этим правом, но поскольку ее создателем являетесь вы, мсье академик, то прошу вас, нет ли у вас пожеланий?
- Ах вот как! Ну хорошо. Не откажусь. Я хочу, чтобы хребет именовался хребтом Геофизики. Вот так. А горы можете называть как вам угодно. Они меня не интересуют.
- Решено, - кивнул Хараламбос. - Весь хребет нарекается отныне хребтом Геофизики. А эта гора да именуется Гефестион Бореалис. Я сообщу сейчас об этом по флотилии.
Да, вслед за "Эльпидифоросом", не отходя от него на миг, следовал целый флот. Два крейсера, два эсминца, вдали на горизонте - авианосец, несколько подводных лодок в походном положении - только рубки торчат из воды. Военные суда под вымпелами и флагами, ороговевшими от давней боевой славы, с достоинством выполняли приказы своих адмиралтейств: помех не чинить, выражать неодобрение своих правительств одним своим молчаливым присутствием, ощеренностью вооружения. Баркарис был в восторге от такого эскорта. "У нас на борту президент республики. Надо им объявить. Пусть салютуют", - кичливо заявил он, едва только Спринглторп ступил на палубу танкера.
- Я вас прошу, не нужно, - попросил Спринглторп.
- Президент здесь неофициально, - нашелся Дэд Борроумли.
- Как хотите, суперкарго, - пожал плечами разочарованный Хараламбос. - Но учтите: это против правил. И от этого баклажана вы все равно не спрячетесь.
"Этим баклажаном" он именовал пришедший сюда два дня тому назад теплоход "Авзония". Теплоход был битком набит журналистами, фотокорреспондентами и неуемной публикой, собравшейся со всей Европы. На полубаке "Авзонии" красовался транспарант: "ПОДАВИТЕСЬ ВЫ СВОИМИ БОМБАМИ!", на полуюте реяло светящееся полотнище: "ХЭЙЯ, ХЭЙЯ, МОЛОДЦЫ!" По нескольку раз в день на теплоходе вспыхивали шумные сражения между полубаком и полуютом. С воплями, хлопаньем петард и метанием гранат со слезоточивым газом. "Авзония" шныряла короткими галсами по всей флотилии, старалась прижаться поближе к "Эльпидифоросу". Стоило кому-нибудь появиться на палубе танкера, на "Авзонии" начиналось неистовство. Ослепительно мигали фотовспышки, десятки радиомегафонов наперебой славили, проклинали, сулили бешеные деньги за интервью и просто разражались дурацкой какофонией. Прошлой ночью кто-то метнул оттуда на "Эльпидифорос" зажигательную шашку. Хараламбос озлился, и теперь, едва "Авзония" ложилась на сближение, он включал вдоль всего борта противопожарные водометы и недвусмысленно наводил их на "баклажан". Подействовало. "Авзония" стала держаться в стороне.
Прибытие Спринглторпа, конечно, не ускользнуло от глаз авзонцев. Теплоход все же не рискнул приблизиться, но вот уже второй час подряд исходил неистовым, ни па миг не умолкающим криком.
- Через месяц остров войдет в контакт с горной цепью, - продолжал Левкович. - Это если скорость движения не изменится. У нас тут нет единства взглядов. Я считаю, что скорость начнут убывать недели через две.
Внезапно желтоватую колонну пара на горизонте развалил на две части стремительно вздымающийся черный фонтан. Он рос, рос, и вот верхушка его сломалась, словно ткнулась в невидимый потолок, и стала распространяться в стороны, ниспадая по клубящемуся ободу трепещущей черной вуалью. Вокруг фонтана один за другим явились на небе белые, концентрические круги, и Спринглторп увидел: к кораблю несется яркая серебряная полоса.
- Ложись! - отчаянно крикнуло ему в уши. Танкер стал стремительно разворачиваться, все вокруг попАдали на палубу - он еще успел удивиться этому, - как вдруг воздух дрогнул, опора под ногами исчезла, его ударило со всех сторон, но резче всего в спину и затылок, и он мешком сполз вниз вдоль чего-то твердого. Не было грохота, не было, но в ушах осталось что-то нечеловеческое, всеподавляющее. В носоглотке освободилось, он непроизвольно поднес руку к лицу и изумился, увидя, как легко и обильно бежит по ней алая кровь.
Перед глазами что-то замелькало, он словно взлетел. С отвращением, нежеланием, страхом. "Не хочу, - сказал он. - Не хочу". Но язык не послушался, губы не подчинились, и он стал жевать это слово, выплевывать изо рта. Оно не выходило, не отклеивалось, а перед глазами мелькали какие-то бессмысленные, бессвязные картинки: небо, черный фонтан, трап, люк, поручни, потолочные плафоны, дверь с красным крестом. Он понял, что этого не надо видеть, и покорно закрыл глаза.
Когда он их открыл, то увидел солнечный свет и лицо Памелы Дэвисон. Милое лицо, губы, глаза, брови и рыжеватые, словно искрящиеся волосы.
- Памела, вы? Как вы здесь очутились? - спросил он и не услышал собственного голоса.
- Здравствуйте, капитан.
- Я ничего не слышу, - пожаловался он. - Здорово меня трахнуло. Танкер в порядке?
- Да, - ответила Памела. - Все в порядке, капитан.
- Я оглушен или ранен?
- Нет-нет, но врачи говорят: вам нужен абсолютный покой. Еще несколько дней. Врачи? Откуда здесь, на танкере, врачи?
- Где мы?
- Мы с вами в Тулузе. В госпитале.
- Давно?
- Несколько дней. Дней? А как же тая?
- Остров остановился?
- Останавливается. Там сейчас никого нет. Очень сильные сотрясения. Но он больше не тонет. Пока вместо вас Ангус. Он в Париже.
Как немного он может сказать, и как много нужно сказать! Нельзя... чтобы там никого не было! Неужели они не понимают? Он долго лежал неподвижно и, ворочая слова, думал, как сказать, чтобы Памела и все поняли.
- Там подснежники цветут?
- Наверное, цветут, капитан.
- Видишь? Они там. Никуда не ушли. И мы должны так же. Кто-то должен. Кто-то должен там быть все время. Просто жить. Как подснежники. Понимаешь?
Она кивнула, и сердце его задохнулось от благодарности. Он попытался поднять руку и погладить ее волосы.
- Я буду там жить. Ты поедешь со мной?
- Да, - ответила она. - Да.
- Как же вы так? - укоризненно сказал он. - Не сообразили.
- Отдыхайте, капитан. Отдыхайте. Вам надо отдохнуть.
- Не хочу, - сказал он. Слово выговорилось. Оно все время давило на него, и вот наконец он совладал с ним. Словно тяжесть великую сбросил с плеч.
- Спите. Вам надо спать. Чтобы окрепнуть.
- Хорошо, - сказал он и послушно закрыл глаза. И оказался на зеленом-зеленом лугу, на влажной весенней траве. Кругом цвели подснежники. Земля под ногами подрагивала тревожными ритмичными толчками. Он с ужасом ощутил это. Значит, ничто не кончилось! Значит, все продолжается! И вдруг он понял, что надо делать. Он опустился на колени и стал гладить, гладить землю ладонями, успокаивая, уговаривая, как когда-то маленького Джонни, когда тот, плача, сучил ножками в своей кроватке. Кто-то стоял рядом. Спринглторп поднял глаза и увидел, что это Джонни. Ну вот, наконец-то! Он же знал, он же знал, что Джонни тогда не погиб. Мотоцикл переломило - это было, было. Но все остальное - это неправда. Просто мальчику стало стыдно, так стыдно, и он убежал. И долго прятался. "Почему ты прятался, Джонни? Хорошо, хоть мать знала, где ты и как ты. Помоги мне, сынок, делай, как я. Гладь землю, гладь. Она успокоится, она уже успокаивается - видишь? И все будет хорошо".