— Нет, ты представляешь, какова гадина? — ноги окончательно замёрзли, коленки покраснели и покрылись царапинами, и ругалась я больше на всю ситуацию в целом, чем на конкретную сбрендившую личность. Меченый шёл рядом и вскидывал морду, слушал и соглашался. Да и попробовал бы не согласиться!
В таком рокерском виде в терем возвращаться не хотелось. Остатки юбок, ноги, конечно, частично прикрывали, но видок был тот ещё. В избе Лешака спокойнее, и переодеться есть во что. Нужно было подумать, нужно было высыпать все пазлы, и начинать собирать картинку заново. Кому теперь верить, у кого искать помощи?
На повороте волк отстал, сдавая пост мужчине, который рубил дрова прямо перед лешаковой землянкой. Гадкие подозрения заворочались с новой силой. Волче поднял голову, утер рукавом пот и, опершись на рукоять колуна, принялся мрачно осматривать мои оголённые ноги.
— Далеко ли летала, птаха? — спросил он не то, чтобы с осуждением, но как-то совсем не по-доброму.
— Далеко, — я обхватила сильное тело, прижавшись к широкой груди и закрыв глаза, — устала.
Запах… Многострадальные ноги подлетели вверх, Волче занёс меня в избу и усадил на лавку.
— Хорошо, что ты дров наколол. — приходилось прятать глаза от пытливой синевы. — Не замерзну.
— Не замерзнешь, — Волче подставил кадку с водой и отжал в ней кусок полотна, а потом принялся обмывать ранки. — Ох, горюха, не зря хоть юбку-то драла?
— Не зря.
— Флюорография когда? — спрашивал отец, а сам не спускал глаз с Эли, быстро и совершенно фантастически умело рубящей мясо для мантов.
Невозможно было не улыбнуться, но я сдержалась.
— На четырнадцатое решили перенести, чтобы сразу кровь сдать и всё.
— Я там приготовил… ну, знаешь, анестезиологи ведь тоже люди.
— Пап, этот не возьмёт!
— Возьмёт-не возьмёт — его дело. Ты просто намекни, а там уже как получится.
— Нико, — тихо протянула Эльмира, — твоя дочь сама решит, что и кому говорить и предлагать. Займись лучше тестом, у меня запястье с утра ноет.
— То есть теперь две на одного?
Мы с Элей переглянулись и хором ответили:
— Да!
Манты были божественными, моя будущая мачеха знала толк в восточной кухне, и я даже подозревала, что в этом ее умении и заключалась значительная доля привлекательности. Ну и что. Если отец счастлив, если по утрам по квартире раздается его негромкое красивое пение, а с антресолей бережно снята гитара и куплены новые струны. Если новая стрижка так идет ему, то пусть будет как есть. Егор с интересом наблюдал за моим лицом и пытался прятать улыбку. Тётя Таня деловито резала пирог с грибами, Мишка, давясь едой и прикрывая рот ладонью, рассказывал о том, как Гошка выиграл в каком-то там компьютерном турнире десять тысяч рублей, а младший кузен поправлял, что не десять, а девять, и не в турнире, а на соревнованиях.
Счастье царило за столом, его можно было потрогать и даже съесть, обжигаясь мясным горячим соком. И слёзы были близко-близко, но большая тёплая ладонь накрыла мою:
— Жень, ты чего?
— Ничего, — замотала я головой. — Просто хорошо сидим!
И всё же темная тень витала над нашим столом. Я чуяла холодок, наблюдала странные переглядывания между Михой и Егором, но пока не хотела верить, пока нет. Сначала операция.
— Ничь яка мисячна, зоряна, ясная, — пел отец любимую свою песню, которую впервые услышал в кино про войну, и бархатный тембр его голоса будоражил нас, и ночной воздух за открытым окном. Эля, заслушавшись и задумавшись, позволила себе положить подбородок на плечо любимого мужчины, а тётка смахнула слезу.
— А все-таки как так получилось, что операция бесплатная? — неожиданно громко прошептала я, прислонившись к груди Егора, когда отец закончил, и за столом воцарилась пугающая тишина. Подозрения появлялись уже давно, но теперь мне нужны были ответы.
— Миша?
Я не подписала Славкины документы. Большой конверт так и лежал на столе не распечатанным, напрягая нас с Михой и Егором. Неужели без моего ведома дали согласие и получили деньги?
— Пап? Егор?
— Я продал джип.
— Сашке Горькавый у меня давно катер просил. Да я на рыбалку уже и не езжу. Мамку вон только катаю иногда.
— И я, — Гошка сильно и неровно покраснел, — там правда девять семьсот всего.
Отец притянул к себе Эльмиру, впервые вот, так по-хозяйски:
— Ну и мы не лаптем щи хлебаем, откладывал, накопилось. Сложили всё, и получилась приличная сумма. Хватит и на обе операции, и на реабилитацию в хорошем центре.
— Вы охренели что ли? — меня разрывало изнутри.
Тетя вскочила с места, отошла к окну:
— Женя, не надо так!
— А ты?! Джип! Зачем?
— Потому что я мужчина, а ты моя женщина, — Егор обнял и прижал к себе, обведя глазами остальных. — Мужики мы или кто?
Волче вдруг сел на пол, комкая в руках сочащуюся водой тряпку.
— Что вызнала?
— Всё. — дрожь нарастала, а за нею тянулся неизвестно откуда взявшийся страх. — Удивительные вещи открылись мне сегодня, дорогой мой. Теперь вот и не знаю, что со всем этим делать.
Глаза напротив слегка сощурились, цеплялись за мои.
— Поведаешь?
— Не знаю, как и сказать. Представляешь, можно, оказывается людьми, как игрушками забавиться. Вытряхнуть душу из человека и своим гадким нутром наполнить. Красота! Никто и не догадается, что Марья — это и не Марья вовсе. Молчишь? Молчишь. Понятно. Значит, знал. — я засунула руку за пазуху и достала деревянного ворона. Сжала. Волче следил за каждым движением. Экран возник не сразу, но увиденное лишило меня присутствия духа и речи. Этого просто не могло случиться. Моревна же говорила, что не всегда сбывается. Не всегда.
— Видала что? — Волче хмурился.
— Скажи, — я опустилась рядом, угодив коленями в лужицу и чуть поморщившись, — люба я тебе?
— Пуще живота.
— Неужели до меня таких не встречал?
— Встречал всяких. — на пол падала стаскиваема с меня одежда, я не сопротивлялась, но и не помогала. — Врать не буду. И краше тебя бывали, и статнее. А вот с тобою, — губы жёстко прошлись по обнажённой груди, — напиться не могу, надышаться…
И как доказательство — дыхание. Вдох-выдох, вдох-выдох, вдох…
— О тебя споткнулся. — рывок был сильным, а обладание резким и грубым, почти животным.
— Зачем я тебе? Время кончается, да? Наследник нужен? — влажный лоб уткнулся мне в ключицу, потерся, отвлекая от ускоряющихся движений бёдер. — Не на кого царство свое оставлять, да?
Меня развернуло и припечатало спиной о дощатый пол. Я не ждала удовольствия, но оно случилось, сбив настрой и вызывая волны тошноты. Волче дёрнулся в последний раз и больно закусил кожу у основания шеи.
— Не отпущу, — рычал он, крепко удерживая, не давая выскользнуть. — Моя была, моей и вековать будешшшшь!
Раздавленная, напуганная и потерянная лежала я под тяжёлым мужчиной.
— Проси, что хочешь, только сперва, — Волче, наконец, выскользнул из меня и я содрогнулась от ледяной пустоты, — сделай то, что должно.
— А если не сделаю?
Охотник помолчал, погладил по щиколотке.
— Сгинешь и здесь, и там. И дружки твои тоже.
— Ты не посмеешь!
— Поглядим.
— Не посмеешь, я знаю. Ты ведь не такой, да? Не такой…
Совершенное мужское тело развернулось ко мне:
— Я буду таким, каким ты захочешь, горюха. Не для того я по земле рыскал, чтобы отступиться от предсказанного. Только дай воды напиться, Женя. Пить очень хочется.
— Марья говорила, что ты людей убиваешь, что смерть сеешь.
— Марья ли?
— Марья, тогда ещё она.
— Вона… — тот, кого я всё ещё называла Волче, скруглил спину и обхватил колени, как мёрзнущий после купания мальчишка на мостках у реки. — Прознала, стало быть. — он помолчал, покачался. — Я своё забираю, мне положенное. У каждого свой срок, горюха. Яговна сторожит ворота в моё царство, кому рано, тех восвояси отпускает, только сперва проверит, много ли вины да крови на человеке. В баньке её заговорённой вода особенная — всё покажет. Балует старуха, иного съесть норовит — в печке испечь. Мол землю топтать ему негоже, грязи округ себя много разбрасывает, пакости всякой. Вот только того огня многие миновали: старуху в устье запихают, заслоном прикроют, думают, погорела бабушка.
— А она? — мне страшно было перебивать, но, отвлекая внимание говорившего, я потихоньку надевала рубаху, отползала к лавке.
— Посидит, посидит, да и выпрыгнет. Дальше сторожит. Гости редко захаживают, так она сама в гости зазывать стала, побродит пособирает горемычных, да всем скопом сюда, на рубеж с моей вотчиной.
— Зоопарк, значит, устраиваете себе. Развлечение.
— А и то сказать, поживи-ка с её, погорюнься на крылечке, не то соскучишься — волком завоешь!
— Зачем ты… так. В чужом теле? Тоже скучно?
Собеседник помолчал, вздохнул.
— Эх, горюха! Верь — не верь, а как увидал в кликушестве тебя, так кровушка посохшая и взыграла. Названная ты мне, испокон веку жду, не чаял уже.
— Девица жданная… — мне становилось всё хуже. — Мстислав тоже?
— Догада.
— Это нечестно, знаешь? Это не по-людски.
— А я и не человек вовсе.
Перед глазами снова возникло сырое подземелье и мгновенный поцелуй, отвращение вызвало волну мурашек.
— Воды тебе не дам и жить с тобой не буду! Уходи прочь!
Волче поднялся и не спеша оделся. Только теперь я начинала замечать разницу в движениях, в повороте головы, в походке и даже в осанке. Запах…
— Напои меня, красна девица, вовеки твоим останусь.
— Куда? — Иван надменно поднял бровь.
— Вот сюда! — я ткнула пальцем в его солнечное сплетение. И велит оттуда, что делать и что говорить.
— Еха! — княжич ухватил себя за короткую бородку. — Не знали беды, не едали лебеды. Вызволить сумеем ли?
— Не знаю. Но народу там много.
— Пришлые должно.
— Может быть.
— А ты, — Иван был растерян и зол. — Зятёк докучливый, слово молвишь ли? Другие по домам разлетелись, под бок к жёнам, а ты возле топчешься. С чего бы?
Но Золик продолжал молчать.
— Ягу не убить, нужно что-то другое придумать. Ловушку, обманку. Не знаю… Хитрость.
— Головушку срубить — и вся недолга.
— Кому головушку?
— Марье.
— Ты что! Она же их как… как… как одежду надевает. Если голову отрубишь, то и Марья погибнет!
— Так тому и быть! Девок кругом — косой коси. А вдовцу и жалости отмерят. И ласки.
— И княжество в придачу, да? Ну ты и гад, Ванечка!
Но недобрый молодец уже удалялся в свои покои обдумывать убийство жены.
— Не бывать тому, — прошипел рядом Золик.
— Марья тебя за мужа не простит, — я положила руку на плечо Ворона Вороновича. — Его не тронь, нужно саму Моревну выручать. Ты сову ее не видел? Серебряную?
Золик поколебался пару секунд и достал из-за пазухи кончик крыла с несколькими оставшимися перьями.
— Яга? Вот тварь!
— Ягоду искать надобно.
— Какую ягоду?
— Волчью. На ней Яга заговоры творит.
— Ты откуда… Чёрт! Трасса, фура, полицейских убили. Ты?!
— Я, — восточный принц потряс головой, отгоняя то ли совесть, то ли воспоминания. — Трафик был налаженный. Гнали в Россию сырец, иногда героин. В ту ночь в придорожной кафешке бабушка-официантка выпить дала настоечки своей. — он глубоко вздохнул. — Свыкся тут, даже говорить стал совсем иначе.
— А как в ворона попал?
— Не помню. Знаю только, что тело не выбираешь. Можешь в своём остаться, а можешь, как Мстислав, в волка. Если вовремя не спохватишься, грязь из сея не вышибешь, то ноги не унесешь, теряешь себя, меняешься, пропадаешь. И даже не в говоре дело — память из тебя вымывается, умения, чувства прежние. Прорастаешь в этой землице и уже сдвинуться не можешь.
— Грязь смыть? Как? — в который раз я задавала себе один и тот же вопрос. — Почему я? Что, мало женщин делают аборты? Да таких почти вся страна!
— Не знаю, Женя. Я пробовал разное — заблудившихся детишек из чащобы выводил, девиц от насильников отбивал. Всё зря. А потом вот Марья… Это она мне все рассказала и объяснила, и про грехи, и про волчью ягоду.
— Весна же ещё! Снег лежит, Золик, какие ягоды?
— Одна ягода. Всего одна. Тогда и к Кощею на поклон идти не нужно.
— Только ничего не бойся, ладно? — Егор шел по коридору за каталкой, пока двери операционного блока мягко не сомкнулись перед ним.
— Ну, Евгения Николаевна, как настроение?
— Бодрое!
— Вот и отлично! Сейчас эпидуралочку получите, спицы мы вам в коленочку вставим, потом в кроватке полежите немножечко. Договорились?
— Договорились, доктор!
— Мстислав, будь уже мужиком! — Золик предупреждающе вскинул ладонь, но было поздно, я не могла остановиться. — Что ты сопли на кулак наматываешь? Без твоей помощи мы не справимся.
— Вы и с моей помощью не справитесь. Сгнием мы тут, Женечка, все. Сдохнем! Если ты, конечно, к Кощею нас не проводишь.
— Нельзя к Кощею! Он обманет, Слав. Нужно Марью спасать, она нам поможет волчью ягоду найти.
— Хорошо, — Славик еще колебался, это было видно. — что ты предлагаешь?
— Нужно, чтобы она покинула Марьино тело и стала сама собой. Какой мне показалась в подземелье — жуткой старухой.
— И что ты с нею сделаешь? Руки свяжешь? Камень на шею и в речку?
— Не знаю! Отвлекать буду! А вы… вы Марью на свет вытащите! И тогда…
— И тогда? — вкрадчиво спросил Мстислав.
— И не знаю, что тогда! Не понимаю, как это работает! Но наверх всех их, этих людей, вытащить нужно! Они же погибают под землёй!
Золик тронул меня за руку:
— Не нужно вытаскивать.
— То есть как?
— Не люди там — копии.
— Погоди, Золик, как это копии? — машинально я схватила Вороновича за рубаху и держала крепко.
— Когда Яга выходит, то Марьина сущность в своё тело возвращается. А там, внизу, сосуды для… как бы это… для временного хранения душ.
— Час от часу не легче! — Славка ткнул кулаком во вспотевший лоб. — Кто куда, а я Кощея искать пойду! Сосуды, трупы, души — не по нутру мне эта чертовщина! Сами в ней копайтесь! — однако с места не сошел.
— Откуда ты знаешь?
— Марья рассказала в ночь, когда…, — загадочный восточный принц краснел, как влюблённый подросток, — Когда согласилась.
— На что согласилась-то, дилер грёбаный, с тобой что ли переспать? Быстрее говори! — рявкнул взвинченный Мстислав. — Или ты сейчас тоже — вместилище? С чьего голоса поёшь, воронок?
— Перестань, Славка! — удержать мощного мужика, напрашивающегося на драку было сложно, но я справилась.
— На мену согласие дала! Понял?
— А ну, успокойтесь оба! Стоять! — рявкнула я в стиле своего покойного дядьки и уже гораздо тише спросила: — Марья добровольно отдала свое тело Яге? Почему? На что мена?
— На Иванову жизнь! — взгляд моего ворона разом потух. — Любит его Марья больше жизни, только себе никак признаться не могла, что не мужик он — падла подзаборная.
— Бред… — я пыталась вспомнить все разговоры с Марьей, но ничего важного из них на ум не шло. — Да у Яги этих душ полный подвал! Было что-то ещё? Да? Золик, пожалуйста!
— Очень холодно, Эля!
— Сейчас я тебе горячего чайку дам, пей через трубочку, понемножку. Скоро согреешься. Нико целый термос привёз.
— А Михай и Егор? Они приедут сегодня?
— Завтра приедут. Пустили только меня, я же медсестра.
— Что сказал доктор? Эля?
— Он тебе завтра всё объяснит, — миндалевидные глаза опускаются вниз. — Всё ещё мерзнешь?
— Холодно, откуда сквозняк? Укрой меня еще одним одеялом, пожалуйста! Как над ледяной бездной стою…
— Яга у неё всего одну ночку выпрашивала. Мол, муж у тебя пригожий, дай испробовать, не то выем из него всю душеньку и станет нежитью поганой. Всех вокруг сгубит и сам кончится — сотлеет, в прах обратится. Пришла она в ту ночь ко мне, Марья-то. Плакала, жалилась, совета спрашивала. А что я? Славка неожиданно с сочувствием положил ладонь на плечо Золика, но тот, кажется, и не заметил.
— Я бы Ивана своими руками… До зорьки не досидела, совушку свою к Яговой избе послала с согласием. А та будь такова — в ступе примчалась чуть ни свет. Только не Иван ей нужен был…
— Кощей! — ахнула я от догадки. — Она Кощея найти хотела, раз Марья никому места не выдаёт.
— Ну вот, у нас конкурентка нарисовалась! Что ты там предлагала — выманить? Связать? Сосуды на поверхность втащить? Что?
— Марьин сосуд уничтожить нужно. — Ворон прямо смотрел мне в глаза. — Совсем.
— Но тогда две души будут в одном теле, и как одна победит другую?
— Пока не знаю.
— Не знает он! Я домой хочу! — заорал Славик. — У меня там отец один! А ты мне про грёбаные сосуды. Мой тоже там, на полочке, что ли? Тогда и его грохайте!
— Как уничтожать — убивать? — перебила я купца. — А если ты ошибаешься? Она там сидит как живая. Лешак ей водицу подносит, Золик! — мне страшно было представить, что женщину в темном бревенчатом углу придется лишить жизни.
— Душу он ей бережёт, чтобы не ссохлась, чтобы доброту принимала, пока Яга бесчинствует на воле. Брошенные души усыхают, становятся крупинками песка. Мама рассказывала сказку про дэва, заключенного в кувшин. У него не было тела, а душа осталась лежать на дне моря, пока сеть рыбака не подцепила сосуд. Влага не дала душе погибнуть, питала её триста лет. Три желания исполнил дэв и стал свободен.
— Чёрт! — Мстислав хлопнул себя по лбу. — Так и нам нужно! Три желания! Бабку эту найти. Тело ёё, в которое душа возвращается. Уж себе-то она сосуд делать наверняка не стала. Валяется трухлявая на своей печке и пережидает, душу отводит! Вот ведь стерва! С Иваном развлекается! Это прямо виртуальная реальность, мать её!
— Ну, найдём мы тело Яги, и что?
— А то! Шантаж организуем.
— Слав, ты сам себя слышишь? И кто из женщин выберет старое тело вместо молодого? Останется в Марье на веки вечные, и плакала наша ягода.
— И то верно, — приуныл купец. — Ладно, тогда возвращаемся к первоначальному плану: достаем Марьин сосуд и уничтожаем. Только нужно Ягу отвлечь. Она тебя вон за пять вёрст почуяла и примчалась.
— Ивана попросим? — с надеждой глядя на Вороновича предложила я. — Ну, чтобы отвлёк?
— Сексом? — нервно хохотнул Славка. — Да его теперь, когда ты ему всё рассказала, стошнит, а то и вырубит от омерзения.
— Не надо Ивана, — Золик смотрел себе под ноги. — Я отвлеку.
— Ты чего, Василёк? Болит? Медсестру позвать?
— Нет, пап, сон плохой приснился. Странный такой.
— Это просто остатки наркоза из тебя выходят.
— Нет. Это как будто правда. Я Бабу Ягу видела, представляешь? Прямо как в сказке. Живую!
— Ну, ничего в этом нет удивительного. Вот если бы ты мертвую Бабу Ягу увидала, я бы всполошился! — засмеялся отец.
— А ещё меня Кощей целовал.
— Ну, и как тебе? Понравилось?
— Знаешь, он ведь словно любит меня. Ну, я так чувствовала. Любит и ждёт, когда я в ответ полюблю.
— А ты полюбишь?
— В том-то и дело, что вроде как. Но разве можно Кощея полюбить, да ведь?
— Вот мне интересно, а что за препараты тебе вводили. Какие забавные эффекты даёт их применение!
— Ну пап!
— Не обижайся, Жека, спи. Я рядом!
— Дяденька Лешак, миленький, подскажи мне средство! — руки с тоской гладили шероховатый ствол вечного дерева. — Кощей меня…, а я ведь и не знала, что он, как Яга, может любым прикинуться! Сам знаешь, что ему на роду написано, так вот я та самая и есть. Та самая… Не от того ли Марья меня на свою сторону тянула и чистоты требовала? Дяденька, помоги же! Если не спасусь — лучше в омут!
Птицы шумели так сильно, что я не слышала даже собственных слов. Лицо, угадывающееся в рисунке коры, оставалось недвижимым.
Ну хватит. Нужно решать задачи в порядке поступления. Я вытерла слёзы и оттолкнулась от дерева.
— Не в этом, так в другом пособи! Где мне подземелье искать? Прутик твой я потеряла, теперь и не найду. И ёжик у Марьиной души в ногах сидит. Без твоей помощи не обойдусь, мне ведь ещё и Ягу отыскать нужно. Где она живёт-то? И смотреть пыталась, но не вижу, дяденька!
Жёлто-черная птица размером с голубя сорвалась с верхушки, села на нижнюю ветку прямо перед моим лицом и неожиданно визгливо закричала. Тут же подвыванием ей ответил Меченый, гревший на солнышке серый бок.
— Вот я дура! И правда, нюх как у собаки… Тогда ведите!