— Постой! — мой защитник выставил вперёд руки, но примирительно-успокоительный жест не возымел никакого действия. Рванув ворот верхней одежды, похожей на дублёнку оверсайз, Малуша глубоко вздохнула и принялась наскакивать с яростью того самого петуха, которого взбешенная поведением злой птицы тётя Таня пустила на бульон.
— Изведу! — вопила психически нестабильная дамочка, — Попорчу! Своё не дам!
Её не прекращающиеся попытки схватить меня за волосы изрядно утомили, я вышла из-за спасительной спины и молниеносным апперкотом — спасибо, Михай! — уложила гостью на пол. Этот боксёрский удар кузен показал, когда понял, что дзюдоиста из меня не получится, а силу для единичного мощного выпада я наскрести сумею.
Бедная Малуша упала с эпичным грохотом, но Волче не торопился поднимать на ноги или как-то реанимировать предполагаемую возлюбленную. Опершись руками о колени, он нагнулся, рассматривая лежащую на полу женщину.
— Знатно бьёшься, будто и не девка вовсе.
— Приходится, знаешь ли. Брат научил.
— Зна-а-а-тно. Зашибла руку-то?
— Неа.
С некоторой медлительностью хозяин зажег свечу с помощью странной приспособы, определение которой я дать пока не могла, и осветил лицо уже приходящей в себя Малуши. Теперь можно было рассмотреть ту, что ревновала к пещерному человеку. Девушка была очень даже ничего, она еще не открыла глаз, но и без того понятно, что на полочке в ее доме стоит приз за самую красивую форму губ, бровей и вообще всего, включая выдающуюся грудь.
— М-м-м, — застонала моя спарринг-партнёрша и, опираясь на подставленную руку Волче, села.
С некоторым раскаянием я наблюдала, как меняла цвет одна из её щек, как опухала.
— Прости, но ты сама напросилась!
— Смолкни, сорока! — Волче старательно перекрывал нам доступ другу к другу. — Ну-ка, подымись-ка.
— Моченьки нету, — обессилено прижавшись лбом к мужскому плечу, Малуша весьма выразительно зыркнула глазами. Намёк был понят, и я ретировалась в тёмный угол комнаты, наблюдая оттуда, как бережно хозяин сажает красотку на лавку, как утирает ей слёзы и выступившую на губах кровь, как выводит во двор, с силой захлопнув дверь. Ну и правильно, напустили морозу, как теперь согреться?
Снова залезть на печку удалось не сразу; мех еще хранил тепло, а организм требовал отдыха, и я малодушно уснула, оставив все размышления на завтра.
А завтра началось с температуры. Едва раскрыв глаза, я поняла, что бесследно для моего организма приключения не прошли. Озноб, казалось, усиливался с каждым движением, и приступ ипохондрии был вполне ожидаем. Бешенство, воспаление лёгких, столбняк и отравление — для всех этих паталогических состояний у меня находились явные симптомы.
— Эй! — хрипела я с печки, — Эй! Мне в больницу нужно срочно! Прекращайте свой балаган, вызывайте эмчээсников, слышишь? Где у вас тут камеры? В какую говорить?
— Чего голосишь, богатырка? — откуда-то из полутьмы выплыло лицо Волче.
— Пожалуйста, отвезите меня к врачу, мне плохо очень! Очень!
— Застудилась… — многозначительно заметил хозяин и пропал из зоны видимости.
Голова наполнялась жаром и гулом. Свернувшись калачиком под одеялом, чувствовала, как всё больше нагревается растопленная печь или это моё тело било температурные рекорды.
— Пожалуйста, — попыталась я ещё раз, но потом глаза закрылись, и меня понесло по волнам обрывочных сновидений…
— В баню с нами пойдёшь?
— А что, мы прямо все голые будем?
— Жень…
— Эх, а счастье был так возможно, — хохотнула я и запустила в Михая диванной подушкой, которую он легко поймал и водрузил на место. — Пойду, но предупреди там своих — никаких вольностей!
— Замётано! — кивнул кузен и продолжил говорить по телефону: — Идёт. Только предупреди там мужиков, что она у меня психическая, чуть что — кусается.
— Попей, попей, — знакомый голос звучал как сквозь вату. Было невыносимо душно и… мокро?!
— Эка ты девку-то… Эх, Волче, Волче! — еще один говоривший, я чувствовала это, низко склонился над моим лицом, — Мни ей спину-то, с бока на бок перекидывай, а мне продыхнуть надобно, жар здесь сильный.
Запахи и звуки теперь уже со всей ясностью говорили о том, что я в бане, раздета и натираема какой-то вязкой гадостью. Во рту стойкий вкус смородины, а по голой спине деловито скользят сильные руки.
— Сестрёнка моя двоюродная — Евгения! Прошу люби…, — тут Михай споткнулся и тут же перефразировал: — беречь и защищать!
— Ого, — протянул высокий блондин, — а чего раньше не показывал?
— А он показывал, только вы не смотрели! С детства каждое лето набираюсь здоровья в вашей деревне.
— Так сейчас не лето же — зима! — хохотнул перекачанный брюнет.
— Так и я не девочка! — божественный запах трав витал в воздухе простороной парной, но не от этого плавилось моё удовлетворённое сердце.
Все пятеро мужиков в этой большой бане, выстроенной Михаем на овражистой границе с другим участком, смотрели только на меня. Кузен с тревогой и сожалением, а другие, роняя слюну на горячий деревянный пол. Да-да, мальчики, над телом я тружусь неустанно и с серьёзными финансовыми вливаниями. Плаваю, бегаю, тягаю железки, кручу педальки велосипеда. Любуйтесь, раз уж подфартило.
Купальник хранился на моей личной полке во вместительном тёткином шкафу, как и несколько футболок, штанов и толстовок — стратегический запас на случай внезапного приезда. И сейчас небольшие кусочки ткани будили мужское воображение, а мне нравилось производить этот горячительный эффект.
Жаркий влажный воздух вытапливал из кожи следы большого, загазованного напрочь города, и я физически чувствовала, как грязь стекает и с души. Хорошо!
— Хорошо, Миш! Спасибо, что позвал! А веники?
— Всё, как ты любишь!
— О! — больше говорить не хотелось. Я млела и сквозь полусомкнутые ресницы рассматривала Мишкиных друзей, среди которых, скорее всего, находился и тот самый бизнесмен местного разлива.
— Майка, а ты нас представить не хочешь?
— Не хочет! — отрезала я, — давайте помолчим, а? Насладимся, так сказать.
И мужики покорно принялись наслаждаться.
Прозвище Михаилу дали не просто так — оно родилось из имени Майкл и заношенной братом до дыр форменной майки-тельняшки отца, бывшего десантника, участника военных конфликтов и сильного во всех смыслах человека.
Я хорошо помнила дядю Пашу. Во многом именно он, а не папа, сформировал мое представление о настоящем мужике, каких после смерти Мишкиного отца уже не делали.
Намешано в Павле Васильеве было много чего: роскошное, не всем понятное чувство юмора, музыкальный слух и хриплый тенор, берущий за живое, умение концентрироваться на задаче, физическая мощь, надёжность, верность данному слову. Они с моим отцом были похожи внешне — высокие, сильные, привлекательные шатены. Но папа — сугубо гражданский человек — мягче, интеллигентнее, добрее и менее накачанный. Это сейчас я осознала свою безграничную дочернюю любовь к родителю, но в детстве и сопливой юности мечтала, чтобы именно красавец дядя Паша был моим отцом.
Воспоминания выключили меня из тихого разговора, да и пора было использовать притирку, как называла её тётя Таня.
Смесь крупной соли и мёда творила с кожей нечто чудесное. Мужики заворожённо смотрели на то, как медленно я наношу домашний скраб на влажное тело.
— Жень… — Михай бдил, и это немного раздражало, — ты нам морсику не сварганишь?
Я поняла, что переборщила с сексуальностью, безропотно кивнула и покинула мужскую компанию.
Баня была похожа на дом, столько сил и денег в неё вложил Михай, достраивая — выполняя обещание, данное отцу. Удобная парная, два отсека с душевыми лейками, огромная бочка с водой, в которую помещались трое взрослых. Просторный предбанник, по площади сопоставимый с приличной гостиной в каком-нибудь коттедже, был укомплектован длинным деревянным столом на мощном подстолье, лавками вдоль, мягким уголком напротив, телевизором на стене и большим холодильником. В больших, восстановленных своими руками сундуках Мишка хранил веники, простыни, полотенца и всё то, что обычно гости забывали брать с собой. Возле входа выстроился полк мужской обуви, запасные резиновые шлепки и неубиваемые галоши, сохранившиеся еще с советских времен.
Справедливости ради нужно отметить, что вся обстановка перетащена из большого дома или от соседей. Старая мебель и утварь были вычищены, подремонтированы, а техника перебрана и приведена в рабочее состояние. Но ведь главное было не это. Атмосфера здесь царила до того уютная, что уйти в баню по-васильевски означало выпасть из жизни на полдня, а при хорошей компании — на ночь.
Туеса с ягодами стояли в морозилке еще с лета. Мне нравился такой способ хранения. Что-то было в этом доброе и немножко сказочное.
— Как же, горюха, занемогла ты? — Волче растирал мою спину неизвестным снадобьем. — Такая богатырка…
— М-м-м-м, — как могла отвечала я.
— Обожди чуток, выгоню из тебя всю хворь, засветишь пуще солнышка!
Какой разговорчивый мне попался банщик, какой умелый. В полотно заворачивает, обтирает, снова укладывает, а ведь я в этот раз совсем без белья. Чудо чудесатое. Тело парило где-то под потолком, кости размякли, отключился мозг, и я, перемещённая на печку, задремала.
— Дядька Лешак, оклемается птаха?
— Да уж помирать не станет. Хозяину донёс весточку? А? Чего молчишь? Не донёс, стало быть. Вправду запорет, сынок, прикопает на опушке, волки повоют и сгниют косточки твои белыя во сырой земле.
— Что ты каркаешь! — слышно было, как Волче тяжело вздыхает. — Мне Золик накаркает, коли понадобится.
— Золик твой над костями твоими карать станет, коли ты девку не возвернёшь. Отстань, Волче, не яри Мстислава. Сам видывал, что он с ослушниками творит. Добытчиком поставлен? Вот и носи ему зайцев да тетеревов. Всё дело.
— Эх, дядька…
— А девка-то телом крепка, ладна, не зря хозяин на неё засматривается! — старик похлопал Волче по колену и поднялся на ноги, — Ой, оттаскает её Малушка твоя за загривину!
Волче благоразумно помолчал, а я быстро прикрыла веки. Сон улетел прочь.
— Пойду я, сынок. Спровадь её, не кличь погибель!
— Свидимся, дядька Лешак!
— Свидимся, свидимся, охо-хо!
— Не спишь? — стаскивая через голову влажную рубаху, Волче касался низкого потолка руками. — Питья дать?
— Дать.
Уже знакомый ковш приплыл в мой закуток со слегка дымящимся напитком внутри.
— Что это?
— Узвар. Смородиновый лист да мёд. Более потчевать тебя нечем, девица.
— Спасибо!
— Чего?
— Ничего.
— Зла, аки собака.
— Волк.
— А?
— Как волчица злая я. Вроде твоей Малуши. Тронул бы меня в бане своей, руку б отгрызла!
Мне никто не говорил, что можно влюбиться в смех. В морщинки, разбегающиеся от глаз лучиками, в запрокинутую назад голову, в ямку у основания шеи… Не говорил, не предупреждал, и дыхание перехватило так, словно кто-то ударил по горлу. Нет-нет. Только не этот деревенщина. Ни за что!
Повозившись немного, Волче уснул, а я не могла — то ли температура никак не снижалась, то ли узвар этот как-то неправильно действовал на организм, то ли взволновали меня низкие, чуть хрипловатые нотки мужского голоса. Но не спалось, мечталось, грезилось, дышалось тяжело и сладко. Нет-нет, это всё полнолуние. Да. Магнитные бури и ретроградный Меркурий. Я не такая!
Провела пальцем по деревянному потолку — немного копоти осталось на коже. Где мой прагматизм, стремление рваться вперед и вверх? Почему впервые с потери “семерки” и дороги я вдруг по-настоящему отпустила руль? Это всё печка, баня и чёртов добытчик, охотник с тремя классами церковно-приходского.
Малуша у него видишь ли! Имя-то какое дурацкое! Малушка-подушка!
Нарисованное сердечко получилось немного корявым. Вот ведь дурочка, чем занимаюсь? Я повернулась на бок, и укрылась с головой…
Проснулась резко, не понимая, что происходит. Путаясь в рукавах длинной мужской рубахи, сползла с печки — Волче показал, как ловчее это сделать. Со двора доносилось рычание, звуки грызни. Пол был холодным, и я на цыпочках подбежала к двери, попутно отметив что хозяина на лавке опять нет. Что за манера шляться где-то по ночам?
Звериная драка была в самом разгаре, неужели снова волки? А вдруг они на Волче напали или лошадь убивают? Добралась до двери, прижалась ухом — похоже, хищники дрались между собой. Ну не Малуша же лупит своего женишка? Любопытство пересилило осторожность, дверь не сразу поддалась, но лучше бы я ее не открывала!
На залитом лунным светом дворе спиной ко мне стоял обнажённый по пояс человек; напротив него, пружиня коленями и согнув в локтях руки с ножами, чуть переступал с ноги на ногу противник. Было понятно, что зверье тоже поделено на два лагеря. Те, что рядом с Волче, — а это именно он стоял спиной к дому — его болельщики, что ближе к воротам — чужака. Зачем им обоим нужно было раздеваться в мороз?
Но не успела додумать ответ, как вооружённый мужчина кинулся на соперника, я вскрикнула, Волче обернулся всего лишь на секунду и волки, выстроившиеся полукругом между мною и дерущимися, напряглись и оскалились.
Неизвестный издал победный крик и направился к крыльцу, но я всё ещё стояла у приоткрытой двери, заворожённая жутким зрелищем.
Легко подскочив на ступеньку, передо мной, поигрывая мышцами и утирая пот со лба, стоял Мстислав Годинович.
— Прячешься? — весело спросил он.
— С чего бы?
— Ну как… вернулась с полдороги, до дома не добралась, а ко мне в терем носа не кажешь. Поехали!?
— Не могу, температура у меня, простыла, — ситуация казалась комичной, но по рукам пробежали мурашки и вовсе не от холода: глаза Мстислава горели жёлтым огнём, который с каждой секундой становился тусклее. Я впервые видела подобное, и не могла найти разумного объяснения.
— Ничего! Травками отпою, баньку затоплю. Поболтаем о том, о сём. Соскучился я по образованным женщинам.
Вооруженный мужчина наступал, вынуждая пятиться назад, в темноту неосвещённой комнаты, и теперь мне становилось по-настоящему страшно.
— Спасибо, но нет! Да и тем у нас общих ля разговора не намечается.
— Брось ломаться! Поехали…
Неловко оступившись, я снова въехала в угол стола.
Мстислав подошёл почти вплотную, и в нос ударил острый запах мокрой псины, исходящий от его тела.
— Красивая ты, — мужчина швырнул ножи на стол и ухватил меня за рубаху, подтягивая к себе. — Что-то восточное в тебе есть, и волосы… — его пальцы подцепили прядь и потянули голову вбок и назад.
Такое поведение не позволялось никому. Горшок с остывшим уже узваром разбился о висок Годиновича, он качнулся и повалился на меня, прижимая к столу. Закричав, я начала молотить потерявшего сознание мужчину по обвисшим рукам, но вдруг тело Мстислава чудесным образом поднялось вверх и, переместившись в пространстве, вылетело за дверь, где снова послышалась волчья грызня, перемежающаяся визгами и даже отчаянным потявкиванием.
Вернувшийся ко мне Волче протянул руку, помогая подняться.
— Лихова дочка!
— В смысле?
— Горюха… — вдруг прохрипел спаситель, согнулся пополам и упал на колени.
— Эй! Ты чего это? Эй!
Волче что-то шептал, но слов было не разобрать, да и разглядеть, что с ним, было трудно. Неужели нельзя хотя бы одну единственную лампочку ввинтить на экстренный случай?
— Так, погоди! Сейчас свечку зажгу и посмотрю, что там с тобой, — затараторила я, уже понимая, что придётся иметь дело с ножевыми ранениями.
Дверь распахнулась и в дом ворвалась Малуша. Это было совсем не смешно — она что, в сарае дежурит что ли?
Но девушка никак не отреагировала на мое присутствие, повозилась у печки, и через несколько секунд на столе уже горела свеча. Словно до этого дожидался лишь света, Волче рухнул вниз лицом. Малуша кинулась к своему возлюбленному и попыталась перевернуть, но не справилась: большое тело не поддавалось.
— Пособи!
Меня не нужно было дважды просить, я подскочила с другой стороны, и вдвоём, скользя руками и коленями по натекающей крови, мы уложили Волче на спину. На животе, чуть выше пупка, зияла глубокая длинная кровящая рана.
— Рви полотно! — скомандовала Малуша, и я послушно вскочила, но тут же замерла.
— А… как?
— М-м-м… — ненавидяще застонала селянка и, поднявшись на ноги, принялась быстро перемещаться по комнате, набирая в охапку какие-то вещи, кинула их мне, — Прижми, я к Лешаку! — и выбежала на улицу.
Оставаться с раненым человеком, из которого вытекает жизнь, не очень весело. К тому же, я не понимала, что происходит снаружи, и кто защитит меня от Мстислава, который обиды не простит. Может, я с ума сошла, и всё это галлюцинации?
Протяжный стон прозвучал так неожиданно, что я вздрогнула и нагнулась ниже:
— Подожди чуть-чуть, твоя за стариком убежала. Как его… Лешак. Ну, тот, что мне травки давал. Он врач, да? — мне показалось, что вот так — разговаривая с Волче, я сумею удержать его в сознании или на этом свете. — Ты зачем с Мстиславом дрался? А он у вас тут что, крестный отец? Дон Карлеоне? Вы больные здесь на голову все? Чего вам не живётся спокойно? Каждую ночь, слышишь? Каждую ночь разборки. Это ж сбрендить можно!
Ноги начали замерзать, и я сволокла с печки меховое одеяло, укрыв себя и Волче. Абсурдность происходящего всё ещё не укладывалось в голове.
— Жаль интернет не ловит, а то я погуглила бы симптомы бешенства. Молчишь? Конечно, оправдываться смысла нет: натравил на меня свою свору. А Малуша твоя ничего так, миленькая. Вы прямо идеальная пара, ага. Дрим тим. Вам бы в спецназ, карьеру мигом бы сделали.
— Горюха… — теперь я знала, где у меня кнопка ВКЛ. Едва прозвучал этот голос, как сердце подскочило так высоко, что закружилась голова.
— Что, миленький? Больно? Больно, да? Потерпи, мой хороший! Потерпи, всё пройдёт, — откуда рождались глупые, совсем не свойственные мне слова, почему интонации стали такими елейными, словно ребёнка уговаривала?
— Спужалась?
— Чего? А-а-а! Нет, не испугалась, чего тут пугаться — кишки у тебя из живота не выпали, а крови я и не боялась никогда.
— Лешак схоронит тебя, по тропе оленьей выведет.
— Куда схоронит? Не надо меня хоронить, что за бред?
— Рассвета не дожидайся, уходи, — голос Волче становился всё тише. — Уходи, горюха…
И тут, подтверждая мою слабость и растерянность, хлынули слёзы. Выращенная дядей и отцом, плакала я редко и по серьёзным поводам, но сейчас, хотелось верить, организм просто исторгал стресс. Холодные пальцы коснулись моего лица, словно Волче решился потрогать соленую влагу, что будто бы раньше не видел никогда, а тут такой случай!
— Домой хочу, — из носа тоже текло, и я стыдливо отворачивалась от мужского взгляда, — к отцу, к друзьям. Какого хрена я делаю в вашем дурдоме? Не хочу быть членом кружка мазохистов-любителей.
Рыдания, больше похожие на судороги, не давали нормально вдохнуть, и чувство незащищенности сбивало с ног. Ненавижу уязвимость!
— Разнюнилась горюха, — изо рта закашлявшегося охотника крупными каплями выбрызнула кровь. Рука его упала, и без острожных касаний стало так плохо, что я подхватила ладонь и прижала её к своей щеке, пытаясь сохранить внезапную связь.
— Потерпи, сейчас помощь будет, только не умирай, пожалуйста! Не бросай меня!
Через силу улыбнувшись, охотник прохрипел:
— Не свалит недуг, не берёзку гнёт.
Скрипнула дверь, пронзительный звук заставил вздрогнуть и обернуться. Переступив передними лапами порог и поскуливая, в дом заглядывал крупноголовый волк с приметным шрамом поперёк морды. Он вскидывал голову, ловя запах крови и моего страха, но ступить дальше не решался. Под рукой не было никакого оружия, разом заныли всё еще опухшие раны от волчьих зубов. На руках раненый — вожак не вожак, но человек, который как раз сейчас провалился в забытьё.
— Чего надо? — медленно, чтобы не спровоцировать нападение, я поднималась сначала на колени, а потом в полный рост. — Только подойди, упырь, я тебе морду под хохлому разукрашу!
Не знаю, что там творилось в голове у зверя, но ему было совершенно плевать на странную бабу в несуразной рубахе, выпачканной кровью. К моему ужасу, над первой головой в проём втиснулась вторая.
— Ребят, а вы не офигели ли? — возле печки лежали поленья, и если быстро метнуться и схватить парочку, то можно попытаться отбиться.
Первый хищник продвинулся на полкорпуса. Я взвесила все “за” и против” и решила, что если взобраться на печку, то пёсики меня не достанут. А вот Волче…
— Мальчики! Вы же мальчики, да? — теперь пятилась я гораздо увереннее, чем от Мстислава. — Шли бы вы… зайчиков ловить! А-а-а!
Истошно завизжав, я птицей забралась на печку, а серые гости прошли вперёд и дальше. Ну вот, теперь они сожрут хозяина, а мне до конца жизни нести такой груз на совести!
Волки посуетились немного, покружили и улеглись рядом с мужчиной, совершенно не обращая внимания на кровь, натёкшую лужей. Один прижался к ногам, другой расположился так, чтобы мохнатая спина прижималась к плечу и голове. Чёрт возьми, да они же его греют!
Совершенно не удивляясь тому, что в дверь протиснулся еще один волк, я закуталась в оставшееся на печке одеяло — встать и закрыть дверь не хватало мужества. Кто его знает, распространяется ли волчье милосердие на женщин.
Трудно сказать, сколько прошло времени, возможно, полчаса или чуть больше, но казалось, что минуты текут бесконечно долго.