Сахаров Василий.
Северная война.
Пролог.
Бремен. Лето 1146 Р.Х.
– Держать строй! Десятники, куда смотрите, мать вашу!? Пики по одному уровню! Щиты не опускать! Сгною! Седрик фон Зальх, широкоплечий двадцатилетний рыцарь в слегка потертом темно-сером камзоле и заправленных в высокие черные сапоги штанах, смотрел на свою сотню, которая шагала по плацу, и пыталась идти в ногу, но пока лишь тупо взметала столбы пыли, и злился. Разбавленные славянами из племени древан саксонские крестьяне, тупые скоты, никак не желали понимать, что в настоящем бою они уже были бы мертвы. Эти люди, которых насильно поставили в строй, не хотели становиться воинами. Ну, а молодой сотник, подошел к порученному делу, обучению новобранцев, с полной ответственностью и вот уже две седьмицы подряд не покидал казарм, где были расквартированы боевые отряды бременского архиепископа Адальберта, и гонял своих подчиненных в хвост и гриву. Он прекрасно помнил, как немногим более двух лет назад проклятые язычники полностью уничтожили армию пфальцграфа Фридриха Саксонского и разгромили войска Адольфа Шауэнбургского и Германа фон Штаде. И юноша не забыл, как ему вместе со своим покровителем монахом Максимилианом Улексом пришлось бежать из Венедии. Эти неприятные воспоминания часто теребили душу Седрика и поначалу даже заливали лицо юноши краской стыда, ведь его первая военная кампания закончилась бесславным возвращением на родину. Однако со временем он постарался смириться с этим и всегда верил, что настанет день, когда войска благочестивых католиков вернутся в земли язычников, и покарают нечестивых варваров. Так должно случиться, и этой цели он посвятил всю свою жизнь. Словно одержимый, Седрик готовился к новым сражениям с венедами, и поэтому два года пролетели для него, словно один миг. По протекции Улекса молодой рыцарь поступил на службу к архиепископу Адальберту, много тренировался, изучал военное дело и выполнял опасные задания своего щедрого нанимателя, а недавно он получил в подчинение пехотную сотню пикинеров. Хотя назвать отребье, которое оказалось под его командованием, воинами пока было нельзя. Десятники, сплошь проштрафившиеся дармоеды из городской стражи. Саксы, беженцы из окрестностей разоренного венедами и сожженного дотла Ольденбурга, а лужичане потенциальные предатели и дезертиры, которые мечтают о побеге. Каким образом из таких людей можно сделать бойцов? Только постоянной муштрой, битьем и угрозами. Иначе никак. Седрик усвоил это сразу же и делал все, что только мог. За четырнадцать дней он сломал об спины будущих пикинеров восемь крепких палок и лишил десятников четверти жалованья. Такие методы помогли рыцарю заработать среди подчиненных репутацию злого и жестокого человека, приказы которого должны выполняться мгновенно и беспрекословно. Его ненавидели и боялись, и если бы не находящиеся рядом наемники архиепископа, профессиональные псы войны, которые служили за деньги, то бойцы давно попробовали бы убить своего начальника. Но пока это было невозможно и сотня, отхаркивая пыль, раз за разом, повинуясь своему молодому командиру, выполняла одни и те же маневры и ждала наступления вечера. Перед серой деревянной стеной казарменного барака пикинеры замерли. Длинные копья в их руках подрагивали, а большие прямоугольные щиты все время норовили сползти с левой руки. Десятники косились на грозного сотника, который держал левую ладонь на рукояти меча, и прохаживался позади строя, а Зальх набрал в грудь прогретого летней жарой воздуха, и выдохнул: – Поднять пики! Кру-гом! Наконечники пик поднялись, и отряд развернулся лицом к командиру. Сто десять человек, стараясь ничем не выделяться от соседей, ждали новой команды Седрика, а он собирался провести разбор маневра и показательно наорать на одного из десятников. Однако процесс обучения был прерван. – Зальх! – услышал Седрик и оглянулся. В нескольких метрах от него стоял Людвиг фон Уттенхайм, кряжистый тридцатилетний шваб в запоминающемся ярко-синем плаще, умелый воин, еще один протеже Максимилиана Улекса и единственный близкий юноше человек во всем многолюдном Бремене. Седрик не видел товарища, который являлся личным гонцом архиепископа, уже несколько дней. Поэтому он Зальх ему обрадовался и, отдав одному из десятников приказ продолжать тренировку, направился к Уттенхайму. – Здравствуй Людвиг, – поприветствовал юноша приятеля. – Привет Седрик, – Уттенхайм кивнул на выход из огороженного невысоким частоколом казарменного городка. – Пойдем, к тебе есть серьезное дело. – Что же, давай прогуляемся, – согласился юноша. Рыцари покинули располагавшиеся на окраине Бремена казармы и, никуда не торопясь, направились в центр города, где рядом с собором находилась резиденция архиепископа. Седрика снедало нетерпение, он хотел узнать, по какому поводу его навестил Людвиг, и вскоре юноша спросил Уттенхайма: – Так какое у тебя ко мне дело? – Ну, лично у меня, – Людвиг усмехнулся, – никаких поручений к сотнику Зальху нет, а вот у архиепископа и Улекса есть. Юноша понял, что Уттенхайм поддразнивает его и хочет потянуть время. Поэтому он шутливо толкнул приятеля в бок и произнес: – Ладно. Не тяни. В чем дело? Мою сотню хотят увеличить за счет нового тупого мяса, которое бедному Седрику фон Зальху придется дрессировать? – Нет. Командование сотней деревенских баранов ты передашь другому командиру. – Вот как!? – удивился Зальх. – А чем же займусь я? Стану, подобно тебе, развозить по империи личные письма архиепископа? – И снова нет, Седрик. Твою персону желает видеть наш добрый король Конрад Третий, который сейчас находится во Франкфурте, и Адальберт отправит тебя к нему. – Откуда король знает про меня и что ему нужно от обычного бедного рыцаря, которых вокруг его двора тысячи? – Пока Конрад Гогенштауфен ничего не знает о Седрике фон Зальхе и все гораздо проще. Недавно он повелел прислать к нему десяток опытных воинов, которые воевали с венедами, а больше всего король заинтересован в тех, кто находился в армиях Фридриха Саксонского и Адольфа Шауэнбургского. Наверное, он желает услышать рассказ о поражении наших войск, гибели пфальцграфа и разгроме гольштейнцев. – А зачем ему это? – Ну-у-у... – протянул Людвиг, – я могу только предполагать, чем вызван его интерес. – Так поделись своими догадками с другом. Мы ведь друзья? – Конечно, друзья. – Уттенхайм оглядел улицу, по которой они шли, подмигнул дородной румяной барышне в белом переднике, которая стояла у открытого окна, дождался, пока она улыбнется ему в ответ и скроется в глубине комнаты, и продолжил разговор: – Седрик, то, что я тебе скажу, не надо знать никому постороннему. Это не секрет, но наш наниматель не любит, когда его воины начинают распускать языки. – Это я знаю. Усвоил с первых дней службы. – Вот и хорошо. Слушай. Новый папа, Евгений Третий, ученик Бернарда Клервоского, немного окреп и собирается призвать католиков к Крестовому походу. Во Франции, Италии и западных частях империи выступают проповедники, которые будоражат простолюдинов и дворян. Народ бурлит, повсюду куется оружие, собираются воинские отряды и разбойники, которым обещано прощение грехов, выходят из лесов. Скоро грянет буря. Вот только Конрад Третий не желает участвовать в этом походе, слишком много у него проблем в пределах государства. Однако отсидеться в стороне ему не дадут. На короля будут давить, и он, пока в запасе есть немного времени, имеет желание как можно больше узнать о нашем противнике. Ну и, совершенно естественно, для этого ему нужны свидетели, которые принимали непосредственное участие в последних крупных боях с язычниками... – Значит, Крестовый поход двинется на венедов? – прервал приятеля Зальх. – Да. – Наконец-то! Свершилось! Слава Богу! – Седрик остановился на месте и вскинул руки к небесам. – Благодарю тебя Господи, ты воистину велик! Уттенхайм, который знал о горячем желании юноши вновь сразиться с северными язычниками, улыбнулся и хлопнул его по плечу: – Пойдем, нечего славить бога на улице, в соборе помолишься. – Да-да, – Зальх кивнул, и как только рыцари продолжили движение, задал Людвигу новый вопрос: – А как же Святая земля? – В Иерусалим тоже отправятся Воины Господа нашего. Однако основной поход будет против венедов. Думаю, что ты понимаешь, почему. – Конечно. Язычники стали слишком сильны и, наверное, святые отцы церкви считают, что сначала надо навести порядок в Европе, а только после этого заниматься сарацинами и маврами. Мы, те, кто живет вблизи венедских границ, видим это очень ясно, а вот то, что наши беды заинтересовали Рим, вызывает у меня удивление. – Новый папа – новые веяния, а Евгений Третий достойный ученик своего наставника Бернарда из Клерво, хоть и поганый итальяшка, но в голове и за душой что-то есть. – А Улекс тоже отправится ко двору короля? – Нет. Священнику это ни к чему. – Понятно. А когда я должен двинуться в путь? – Наверное, завтра. Но перед этим ты поговоришь с архиепископом, получишь новую одежду и немного денег, чтобы при королевском дворе воин Адальберта Бременского не выглядел нищебродом. Вскоре рыцари достигли городского собора, величественного каменного храма, откуда доносилось пение церковного хора. Чистые юные голоса славили Господа и когда наемники Адальберта Бременского вошли внутрь, они перекрестились и встали у стены, где уже находилось несколько десятков человек, в основном постоянные прихожане святилища. Воинам предстояло дождаться завершения службы и только после этого посетить архиепископа, но они никуда не торопились. Каждый размышлял о чем-то своем, и Седрик смотрел на красивую фреску, которая украшала высокую колонну рядом с ним. На картине был изображен рыцарь в полном боевом облачении и обнаженным мечом в правой руке. Он был готов поразить огромного черного змея, в зубах которого находилось тело обнаженного человека. И разглядывая мозаику, Зальх подумал, что вскоре точно так же, как святой воин на картине, он выйдет на бой с язычниками и поразит их своим клинком. Всех, до кого он только дотянется, ибо в этом, как говорит Масимилиан Улекс, его предназначение, служить Господу силой оружия.
Глава 1.
Руян. Лето 6654 С.М.З.Х.
Над головой чистое синее небо и жаркое полуденное солнце. Подходящий к концу месяц серпень (август) в этом году был на редкость добрым, и погода стояла просто замечательная. Дождей не было, на море тихо, урожаи на полях небывало богатые и в пределах Венедии, государства западных славян, объединившихся ради своего выживания, ни одного катаклизма. На границах с католиками тишина, люди могут спокойно заниматься своими делами, и только лихие мореходы в основном из варягов и бодричей, продолжают войну с европейцами. В общем, благодать. Однако мне, воину Яровита, владетелю зеландского Рарога и пришельцу из двадцать первого века Вадиму Соколу, известно, что это затишье перед бурей. Вот-вот новый глава католической церкви объявит против славян Крестовый поход и сотни тысяч ублюдков, как безродных, так и благородного происхождения, словно цунами, обрушатся на нас. Поэтому, лишь только я получил сообщение голубиной почтой, что верховный жрец Святовида старый мудрец Векомир желает меня видеть, как сразу же направился в Аркону. Совершенно понятно, что волхв, который для венедов нечто среднее между кардиналом Ришелье и товарищем Сталиным, просто так меня дергать не станет, и я не медлил. Флагманский корабль моей эскадры, захваченный во время прошлогоднего похода в Европу большой драккар ‘Каратель’, домчал меня до места всего за сутки. Вместе с несколькими телохранителями, вагром Ястребом, который больше известен как Немой, и покинувшим побитый штормами старый шнеккер ‘Яровит’ командиром ‘Карателя’ Ранко Самородом, я сошел на берег и вскоре оказался в городе. Мы шли по узким улочкам мирной и многолюдной Арконы, которая с недавних пор вновь стала святым городом не только для ранов, бодричей, лютичей и поморян, но и для всех обитателей Венедского моря. Люди вокруг нас, в большинстве своем местные жители, которые прекрасно знали, кто я таков, и встречали меня как своего. Это приятно и, скажу, как есть, мне нравилось, что почтенные мамаши показывали знаменитого (ни больше и не меньше, поскольку до легендарного я еще не дорос) Вадима Сокола своим детям и ставили меня им в пример. От этого позитива, в котором я буквально купался, а так же улыбок людей на душе становилось светло, и проблемы отступали. Впрочем, всерьез расслабиться не получалось. Давно уже. С тех самых пор, как я выбрал свой путь. И вроде бы все есть: семья, любимая женщина, дети, друзья-товарищи и достаток; а покоя не было, и не будет, пока висит над нами страшная угроза. Мы подошли к храму Святовида. Витязи дежурной сотни, которые были извещены о моем возможном появлении и с легкой завистью смотрели на однотипную униформу моих дружинников, черные суконные кителя с матерчатыми погончиками и заправленные в ботинки с высоким берцем свободные брюки, пропустили нас внутрь. Ранко, Немой и дружинники направились в храм, а я обошел святилище по кругу и вышел на скалу, где в теплое время года обычно находился Векомир. Это мне известно, поскольку в свое время я жил на территории храма, да и старого волхва знаю давненько. Поэтому где находится верховный жрец, ни у кого не спрашивал. Я не ошибся. Векомир, худой и совершенно седой длиннобородый старец в перетянутой ремнем белой рубахе, действительно, наблюдал за морем. Как обычно, он сидел в удобном глубоком кресле, рядом с которым, справа и слева, стояло еще два, попивал какой-то пахучий травяной настой, время от времени покашливал в платок и о чем-то размышлял. ‘Сдает старик’, – машинально отметил я его худобу и кашель. После чего подошел к старцу, остановился рядом, слегка поклонился и поприветствовал его: – Здрав будь, Векомир. Волхв посмотрел на меня и кивнул: – И тебе не хворать, Вадим. Присаживайся, поговорим. Обитое темным английским сукном мягкое кресло приняло меня в свои объятья, и я присел. После этого я ожидал, что жрец сразу перейдет к делу, ради которого он меня вызвал, однако он не спешил. Векомир сделал очередной глоток настоя и спросил: – Давно из похода вернулся? – Седьмицу назад. – И как сходил? – Неплохо. Прогулялся до самой Бретани, несколько деревень пожег и пару замков разорил, а потом между Англией и Ирландией прошелся и несколько кораблей взял. Добыча знатная, хотя и не такая богатая как раньше. – И какой это у тебя по счету поход в Ла-Манш? – Четвертый. – Ну, а так, вообще, что у тебя происходит? ‘Зачем ему мои дела? – немного удивился я. – Может быть, просто время тянет? Да. Скорее всего, так и есть. Наверное, будет еще один гость, а пока мы его ожидаем, можно и поговорить, тем более что от волхва у меня секретов нет, слишком многим я ему обязан’. – Да много чего происходит, – начал я. – Жена по весне дочь подарила, назвали Ярославой, и тогда же караван вернулся, который я в Студеное (Белое) море посылал. Старшим там Корней Жарко был и все у него сложилось по уму, в Северную Двину вошел и в Иван-погосте с новгородцами расторговался. Он поморам железо, гвозди, соль, парусину и ткани предлагал, а они ему меха, китовую ворвань и моржовую кость. Два когга и кнорр с драккаром под самую палубу товарами забил. – А сбывал все это богатство кому? ‘Ведь знает хитромудрый старик, с кем я дела веду, а все равно спрашивает. Ладно, отвечу’. – Датскому купцу Маргаду Бьярниссону, который некогда у меня в плену побывал. Он сейчас в городе Рибе обосновался и свою торговую контору там открыл. Вот с ним я и торгую. Само собой, не под своим именем, а через факторию ладожских Соколов все проходит, так что приличия соблюдены. Датчане в настоящий момент бедствуют, до сих пор после налетов Никлота и Мстислава не восстановятся. Поэтому за малейшую возможность цепляются, чтобы свои дела поправить, и берут почти любой товар. Благо, меха, воск, пенька, мед, янтарь и шведское железо европейцам нужны, а Ольденбург с Любеком разрушены. – Они эти товары германцам перепродают? – Да. Векомир прищурился, посмотрел на солнце и задал новый вопрос: – Сколько у тебя сейчас воинов? – В старшей дружине, которая получает жалованье по старым расценкам, четыреста воинов. Это моя гвардия. Да в младшей дружине еще триста пятьдесят человек. Всем униформу пошил и погоны, про которые тебе говорил, ввел. Правда, пока без знаков различия. – И что дружинники? – Сначала немного поворчали, мол, все друг на дружку похожи, а теперь уже привыкли и гордятся тем, что они от остальных венедов отличаются. – А с кораблями что? – Кораблей сейчас одиннадцать. Шнеккеры ‘Яровит’ и ‘Крес’ используются для патрулирования и обучения варогов. Три драккара и один шнеккер: ‘Каратель’, ‘Перкуно’, ‘Святослав’ и ‘Соколенок’, боевые корабли. Еще есть два нефа, пара военно-грузовых коггов и один кнорр. Ну и, помимо этого, на верфи строят совершенно новый корабль, большое океанское судно вроде каракки. Что из этого получится, пока не знаю. Но мастера заверяют, что сделают именно то, что мне нужно. – Ну, а как твои вароги поживают? – Датский молодняк учится воевать, убивать и чтить Яровита. Вскоре думаю первую полусотню из старших возрастов в дело бросить, чтобы кровушки вражеской немного пролили. – А ты не думаешь, что они могут обернуть оружие против тебя? – Думаю, конечно. Причем постоянно. Поэтому за варогами присматриваю даже больше, чем за собственными детьми. – Угум! А по хозяйству что? – Развиваюсь потихоньку. Бумажное производство перетащил в Рарог и Блажко там уже все отладил. Крестьяне не бедствуют, снабжают город продовольствием и высаживают кукурузу, что из Винланда варяги привезли. Сейчас каменные башни строим и третью ветряную мельницу. Лесопилку налаживаем и расширяем меловой карьер. Огненные смеси производим, кислоты начинаем делать и красители свои, а скоро порох появится. Рыболовецкую артель организовал и зимой попробую рыбий жир получить. Кузнецы куют оружие, инструменты и все, что потребно в хозяйстве. Ткачихи молодых датчанок к делу приставили. В прошлом году Гончарная слободка появилась, и пару трактиров с постоялыми дворами поставили, а в следующем кирпичное производство, если получится, надо организовать. В храме Яровита уже полтора десятка служителей – все молодые да рьяные, учат варогов и молодежь из городка. В общем, нормально все, не без дурости, конечно, и со своими трудностями, но дело идет. Что-то покупаем, а что-то продаем. На вывоз мясо и солонина, льняные ткани, водка, гвозди, скобы и оловянная посуда, да трофеи с походов, а ввозим смолу и железо, строительный камень и соль, клей и кожу. От соседей приезжают мастера к нам учиться, и мы им рады, что не тайна, всем делимся и ничего не скрываем, ведь народу это на пользу, а европейцы за нами все равно не успеют. Времени вот только постоянно не хватает, а так-то живем хорошо... Прерывая меня, Векомир закашлялся, затем сделал пару глотков настоя и мотнул головой: – Тяжко... Дряхлею я, и недолго мне жить осталось... Год-другой, и все, отправлюсь к богам. Вот только неизвестно к каким... К Святовиду в Ирий или в Пекло к Чернобогу. – За что же тебя в Пекло? – спросил я. – А зачем я великим предкам нужен, если не сберегу свой народ от крестоносцев? – Ты делаешь, что можешь, так что насчет этого переживать не стоит. – И все же нет-нет, проскакивает мыслишка, что слишком мы медлительны, а главное, дума тяжкая меня гнетет, что некого после себя верховным жрецом оставить. В Ночь Сварога люди становятся слабее, больше на оружие и хитрость полагаются, а в День все обратно отыгрывается, железо прежней власти уже не имеет и во главе всего ставится кровное родство и сила духа. Поэтому все меньше среди нас, не только венедов, но и других народов, способных к волхованию людей. Да и мы, кто помнит прежние времена, слабеем, многое забываем и теряем свои знания. – Но, теряя одно, всегда можно приобрести нечто другое. Да и преемника ты себе можешь найти, пусть не волхва, а самого лучшего воина в храме. – Это, да, так, наверное, и придется поступить. Однако не об этом я с тобой хотел поговорить Вадим. Про моего преемника и то, что будет потом, мы опосля беседу заведем, а сейчас потолкуем об ином. – Я готов. Что-то нужно сделать? – Да. Скажи, что ты знаешь про полоцкого князя Василько Святославича? – Почти ничего. В прошлой жизни он не совершил ничего великого, и я его не запомнил, а в этой слышал про него кое-что краем уха. – Что именно? – Что человек он в возрасте и сидит в Полоцке. Что он внук Всеслава Брячиславича, князя-оборотня и великого чародея. Что дочь свою недавно выдал за одного из Ольговичей, кажется, за Святослава, сына Всеволода. Что с Мстиславичами дружен и что по молодости он служил у ромейского императора и был неплохим полководцем. Вот, пожалуй, и все. А в чем интерес к этому слабому Рюриковичу на окраине Руси? – В том, что осенью прошлого года он тайно прибыл на Руян. Князь Василько был болен и искал исцеления у наших волхвов. Ему помогли и вылечили от хвори. После чего он отрекся от чужой веры и всю зиму провел в Коренице, в храме Яровита, а ранней весной приехал в Аркону. Мы с ним встретились, и он изъявил желание помочь Венедии в отражении католической угрозы. – Я про это ничего не знал. – Тебе и не надо было. Событие, не ахти какое и держали мы его в тайне, а тебе за военными делами в Арконе бывать некогда. – Это правда, некогда. А Васильку Святославичу можно верить? – Можно. – И в чем выражается его помощь? Он желает стать военачальником? – Нет. От болезни князя Василько исцелили, а вот годы и шрамы от полученных в молодости ранений, при нем остались. Поэтому все, что он может, это давать советы и помогать нам с поднаемом воинов, не только на Руси, но и в степи. – В Тьмутаракани? – Эх, Вадим, – старик вздохнул, – ты за походами света белого совсем не видишь. Тьмутаракань вот уж тридцать лет как под ромеями. Продали Рюриковичи свое наследие от Святослава Игоревича братьям во Христе. За монету медную Тьмутаракань отдали, и все рода славянского корня, что там жили, теперь либо империи служат, либо ушли к половцам. Кто в Приднепровскую орду, кто в Лукоморскую, кто в Донскую. Ну, а иные на Русь подались. Поспрашивал бы ты своих дружинников из Киева об этом. – Спрашивал уже. Но прав ты, Векомир, за своими заботами забываю про дальние земли. – Вот-вот. Волхв покачал головой и огладил бороду, а я направил разговор дальше: – Так что там с воинами и Василько Святославичем? – Среди степняков у князя много друзей, которые стали вождями и атаманами. Большая часть из них в разные годы вместе с ним во славу императора Ионны сражалась, и Василько отослал им письма с предложением послужить Венедии. Кроме того послания были отправлены некоторым русским князьям. – Векомир опять зашелся в сильном кашле, прижал к губам платок, сплюнул в него, снова выпил целебного настоя и продолжил: – Несколько дней назад был получен ответ от некоторых вожаков и одного князя. Все они готовы повоевать за веру предков и серебро, поэтому через два месяца около пятисот воинов прибудут в Новгород. – С наемниками понятно, а что за князь готов с католиками биться? – Иван Берладник. Знаешь такого? – Этого-то знаю. Все же личность заметная. Первый служилый князь из Рюриковичей. Пару лет назад сидел в Звенигороде, а потом сцепился с галицким князем Владимирко и захватил его город. Однако не удержал добычу и лишился всего, что имел. С тех пор бегает по границам Руси и готов предложить свой меч и услуги дружины из верных людей любому, кто позвенит кошельком. Я ладожских Соколов просил отправить вербовщиков в Берлады, где Иван Ростиславич после бегства из родных краев прятался, но они не справились. Первый посланец в дороге сгинул, а второй князя в Берладах не застал. Он, вроде бы как на Киев к Ольговичам ушел, которые обещают его обратно в Звенигороде на княжеский стол посадить. Вот только ничего у них не выйдет. В этом году старшим Ольговичам конец придет. – Это если в Киеве все как в знакомой тебе истории сложится. – Да. Но, скорее всего, все именно так и будет. Ведь там ничего не изменилось. Народ по-прежнему не любит Всеволода и презирает его брата Игоря. – Я кинул взгляд на море и вернулся к теме: – Ладно, Ольговичи полягут и пусть. Они мне не интересны. Что с Берладником? – С ним все договорено. Князь не хочет менять веру, но готов воевать за серебро. С ним сотня лихих дружинников и он опытный вояка, жадный и резкий, но биться с католиками будет. – Ну, а я здесь причем? – Притом Вадим, что этих воинов, и степняков, и дружину Берладника, я хотел бы отдать под твою руку. – У меня дружина уже имеется и мне ее пока хватает. Пусть Берладника и степняков Мстислав возьмет, а лучше Никлот, у которого есть серьезная кавалерия. Зачем они мне? – А затем Вадим, что там, – жрец кивнул в сторону материка, – уже готовы к войне. Ты это понимаешь, точно так же как и то, что следующее лето будет кровавым. В Ла-Манш пойдут только несколько одиночных кораблей, которые станут англичан и франков пугать, а все крупные ватаги останутся здесь и будут биться на суше. Правильно говорю? – Верно. – Значит, и ты останешься, а если так, то тебе нужно больше воинов. – Это так, не спорю. Однако я думал через ладожан поднаем провести. Весной полсотни охотников в Новгород придет и осенью пара сотен. В итоге тысяча воинов у меня будет. – Бери всех, кто есть, и тех, что Василько пригласил, и тех, кого ладожские купцы приведут, и тех, кого сам найдешь. Потери будут огромные... – Векомир, да я ведь не против воинов. Но степняки всадники, а у меня пехотные экипажи. – Ты не дослушал меня. Не перебивай. – Понял. Молчу. Внимаю. – Наши князья хотят вести войну на вражеской территории, по крайней мере, до тех пор, пока будет такая возможность. Лишь только снег с полей сойдет, как наши отряды начнут наступление на врага. Большая часть сил останется на месте, а наиболее подготовленные и лихие воины под командой самых удачливых вождей, вроде тебя, станут уничтожать католиков, вытаптывать посевы, жечь поселки и склады с продовольствием. Лучше всего для этого подойдет легкая конница, которая воюет вместе с хорошо подготовленной пехотой, привычной к большим переходам. Так что готовься, Вадим. Если ты с нами, то будет тебе команда бить врага на его же земле. У Мстислава отряды для такой войны уже есть. Про Никлота ты правильно сказал, у него превосходная конница. Лютичи могут выставить лесовиков, а поморяне щитоносцев. Ну, а вольные вожди, кто и что соберет. – Но у меня лошадей нет, – попробовал я еще раз возразить Векомиру. – Будут тебе лошади, а чтобы наладить взаимные действия пеших дружинников и конников у тебя есть вся зима и большая часть весны. – А платить наемникам кто станет? – Пока война и подготовка к ней, храмовая казна, а дальше посмотрим. – Ясно. Когда мне в Новгород отправляться? – Через месяц. Сейчас с князем Василько познакомишься, договоритесь с ним о сроках, прикинете, когда торговый караван с Руяна пойдет, и вдвоем отправитесь в путь-дорогу. Время, понятное дело, будет уже осеннее. Но у тебя мореходы опытные, да и сам ты не промах, а значит справитесь. – Ага! – я покивал головой и спросил старца: – Векомир, и все же я не понимаю, почему эти воины должны быть под моей рукой? Они мне пригодятся – это ясно. Однако ты мог бы отдать наемников своему сыну Идару или кому-то из близких к тебе вожаков. Отчего мне такой подарок, и воины, и лошади, и оплата найма? – А ты сам до сих пор не понял? – Нет. Могу разобраться в хитросплетениях твоих мыслей, но свободного времени на это не имею. – Я же сказал, что мне преемник нужен, а его нет... – И что? Я воин Яровита, а не Святовида. Так что в любом случае не смогу заменить тебя. – Дело не в том, кто и какого бога превыше остальных ставит, и даже не в том, кто станет следующим верховным жрецом. Недавно мы встречались с Огнеяром и он сказал, что ты можешь прожить очень долгую жизнь и даже пережить Ночь Сварога. Ну, а раз так, то у тебя есть возможность стать великим князем. Не только по титулу великим. Но и по делам. К чему веду, понимаешь? – В общих чертах. Вадим Сокол проверен делами и с ним говорил Яровит. Он станет грызть глотку врагам даже тогда, когда на это не останется сил. Отступать ему некуда и когда-нибудь он может стать главой Венедии и ее охранителем, разумеется, если раньше нас крестоносцы не перебьют. А коли так, то для рывка наверх ему нужны деньги, большая дружина и великая слава, которая сделает его князем, который будет равен Никлоту, Рагдаю, Мстиславу и Прибыславу. Правильно? – Все верно. Так я и думаю. – А потяну ли я такое дело? – Кто знает, Вадим? Возможно, что нет. Может быть, я ошибаюсь. Однако то, что я вижу сейчас, мне нравится. Ты силен, честен и храбр. Умеешь думать, хотя многое упускаешь. Рвешься в бой и готов отдать ради нашего народа самое ценное, что есть у человека, саму жизнь. И, глядя на то, как ты на ровном месте построил Рарог и создал крепкое войско, мы, волхвы, решили, что Вадим Сокол будет хорошим великим князем Венедии. – А если я изменюсь, и власть развратит меня? – До этого еще дожить надо, что в наши беспокойные времена весьма мудрено. Векомир попробовал уйти от ответа, но я настоял: – И все же, волхв, скажи, что будет тогда? – Хочешь услышать мое мнение? Ладно. Слушай. Если через много лет ты станешь правителем Венедии и начнешь превращаться в чудовище, тебя уничтожат, словно бешеного пса. – Витязи? – Они самые. Я усмехнулся и кивнул: – Твои слова услышаны, верховный жрец, и я над ними подумаю. – Обязательно подумай, а пока давай встретим князя Василько. Обернувшись, я увидел, что к нам, в сопровождении одного из храмовников, приближается невысокого роста русоволосый старик. Черты лица правильные. Лицо округлое, с бородкой и усами. Подстрижен коротко. Спину держит прямо, а шаг твердый. Глаза голубые, но есть в них нечто звериное, может быть, от прадедушки Всеслава Чародея. Одет просто, серая рубаха с длинным рукавом, полосатые штаны и сапоги. На поясе кривой короткий меч, не сабля, а нечто напоминающее ятаган. Первое впечатление положительное. Вот только его внутренний мир от меня закрыт, словно он волхв, хотя все может быть проще, либо амулет заговоренный, который я не вижу, либо старая кровь в нем сказывается. Вероятней всего, вариант номер два. Верховный жрец представил нас и так я познакомился с Василько Святославичем Полоцким. При Векомире разговор шел недолго, обговорили общие детали, а потом волхва снова стал допекать кашель, и мы его оставили. Старый Рюрикович жил в доме Отдела по Борьбе с Крестоносцами, где он консультировал витязей. К делам ОБК его не допускали, все же он пока не считался венедами в доску своим. Поэтому большую часть дня Василько Святославич был предоставлен сам себе, бродил по окрестностям, гулял по торгу, тосковал по взрослым детям и внукам, которые остались на Руси, и посещал храмы. Идти ему было особо некуда и, дождавшись моих воинов, мы направились в Чарушу, куда я его пригласил. Возок за городскими воротами нас уже ожидает, и пока будем ехать, мы поговорим о делах, а потом попаримся в баньке, которая, наверняка, уже давно затоплена и прогрета. Затем посидим, покушаем, выпьем, и снова заведем разговор. Мне есть, о чем расспросить старого князя, который многое может рассказать. Причем меня интересует не Киевская Русь, не Византия и не Берладник вместе с наемными степняками. Нет. Я хочу побольше узнать про его предка Всеслава. Как он перекидывался в волка? Каким образом за один день мог из Киева добежать до Полоцка? Каким образом он совмещал в себе двоеверие, строил христианские храмы и одновременно с этим был волхвом? Что такое Тропы Трояновы и в чем была сила князя-оборотня? Что в историях о Всеславе Брячиславиче правда, а что ложь? Вот какие вопросы я хочу ему задать, а то с руянскими волхвами как засядешь, и начинается мистический треп на многие часы. А Василько Святославич воин, который, как мне кажется, на прямой вопрос ответит коротко, четко и по существу. Конечно, если захочет говорить.
Глава 2.
Ладожское озеро. Осень 6654 С.М.З.Х.
Руянский торговый караван в Новгород этой осенью собирался большой. Сорок шесть судов покинуло варяжский остров, и отправилось в северную республику. Шнеккеры, драккары, лодьи, насады, расшивы, кнорры и когги. Настоящий флот под общим руководством сопровождаемого храмовыми витязями Радима Менко. Почему столько судов? Да потому, что венеды понимали, грядет беда, и спешили к ней приготовиться. Про Крестовый поход и замыслы католических иерархов знали князья, все серьезные купцы, предводители крупных варяжских ватаг и, конечно же, волхвы. Поэтому от Новгорода острову Руяну были нужны люди, в первую очередь воины, железо, которого всегда не хватало, зерно, если оно у республиканцев будет, и оружие, любое, какое только выставят на продажу. Нам сейчас перебирать нечего – все в дело сгодится, а славному торговому городу на берегах Волхова, как всегда, требовалось наше серебро. Море мы пересекли более-менее благополучно, а вот когда вошли в Ладожское озеро, застряли. На озере бушевал серьезный шторм и местные лоцманы, которые занимались проводкой судов от моря до Новгорода, вести караван вперед отказались. Слишком коварным может быть обширный водоем, который северные русичи часто называют морем Нево, и на его дне покоится немало кораблей, чьи самоуверенные кормчие решили рискнуть и пересечь озеро на свой страх и риск. Ну, а поскольку спорить с местными мореходами было бесполезно, пришлось двое суток простоять у берега. Но ничего, время в запасе имелось, а мне было чем заняться. На суше я организовал учебный бой трех своих боевых экипажей с пятью варяжскими и в очередной раз убедился в том, что моя дружина подготовлена гораздо лучше, чем вольные ватаги. Сказываются многочисленные рисковые походы и постоянные тренировки в Рароге – это понятно. И пообещав дружинникам, которые были довольны своей победой, небольшую премию и увольнительную в Новгороде, я засел за составление предварительных планов по весеннему диверсионно-партизанскому рейду в земли северных германцев. За этими занятиями сорок восемь часов пролетели очень быстро. Погода настроилась, вновь выглянуло солнышко, и мы продолжили наше движение к Волхову. Суда шли хорошо. Подгоняемый попутным ветром ‘Каратель’, за кормой которого держались ‘Святослав’ и ‘Перкуно’, находился в центре каравана рядом с кораблем храмовников ‘Морской Волк’. Все почти точно так же, как три года назад, когда я впервые направлялся в Новгород. Только холодно и за мной не полсотни вольных варягов-ватажников, а несколько сотен отменных воинов, которые подчиняются только мне и никому более. Дружинники, которым не надо было работать веслами, отдыхали, а я сидел на одном из пустых румов и разговаривал с расположившимся напротив князем Василько. Как собеседник он меня устраивал, благо, человек умный и осторожный, за жизнь накопил немало связей, много где побывал и знает несколько языков. С ним интересно и хотя про своего предка Всеслава Брячиславича, к моему огромному сожалению, он говорить не желает, темы для разговоров у нас все же находятся. То военные хитрости степняков обсуждаем, то тактику ромеев, то военные битвы разбираем, а иногда, как сейчас, говорим о воинах, которые ожидают меня в Новгороде. – Княже, – поудобней пристроив спину на борт корабля, обратился я к Василько Святославичу, который зябко ежился и кутался в толстый шерстяной плащ, – а что ты думаешь об Иване Берладнике? – Так я ведь про него уже рассказывал, – ответил бывший полоцкий владетель. – Меня интересует, что он за человек, а про его заслуги и битвы, в коих он участвовал, я уже знаю. – Вот оно что... – протянул Рюрикович, после чего покосился на покрытую рябью водную гладь озера и продолжил: – Я видел его всего пару раз и сказать, что он за человек, мне трудно. – Но какое-то личное мнение ты о нем составил? – Да. Он сильный воин, но не сдержан. Знает военное дело и может придумать план по захвату города или разгрому вражеского отряда, а затем, следуя ему, добиться поставленной цели. Однако он плохой стратег. На два шага перед собой все видит, а на три уже не может. В общем, отличный вожак крупного отряда, но очень плохой правитель, который ценит жизни своих воинов и совершенно не жалеет смердов и рядовичей. Его ведь из Галича, почему выгнали? Не потому, что он был хуже князя Владимирко, а по той простой причине, что Иван Ростиславич считал горожан бессловесными скотами. Вот повел бы он себя немного иначе, поговорил бы с лучшими горожанами, купцами и боярами, да народу подвалы с вином открыл, и для него все могло бы сложиться иначе. Он мог бы удержать Галич, и увеличил бы свое владение, но Иван до этого не додумался и теперь превратился в самого обычного наемника. Пусть благородных кровей, однако, что это меняет? Ничего. Он согласен воевать за плату, а значит, как ни посмотри, все равно наемник. ‘Ясно, – подумал я. – Берладника придется держать под постоянным приглядом и на коротком поводке. Сотня дружинников у него есть, если письма не лгут, и этого количества воинов ему пока хватит. Ну, а потом посмотрим, к чему его приставить и как использовать’. – А про атаманов степных, что рассказать можешь? – продолжил я расспрашивать полочанина. – Степных вождей будет трое: Данко Белогуз, Твердята Болдырь и Юрко Сероштан. Все они выходцы из окрестностей Таматархи, по-нашему Тьмутаракани. Люди опытные, воевали за ромеев, а потом за Всеволода Ольговича, который не выплатил им обещанное серебро. Далее в Турове служили, а последние несколько годков в Малотине, на границе Переяславля со степью вместе с черными клобуками жили. Но переяславские князья не богатеи. Поэтому ‘нашим’ степнякам платят редко. Вот они и ищут, кому бы свои клинки продать. Если их нанимают, они служат честно, а коли обманывают, то обиду не прощают. – Это я уже понял. Больше ничего нового сказать не можешь? – Нет. Я степных вожаков давно не видел. Где они находятся и чем занимаются, в голове держал, мало ли, вдруг ко мне беда придет и помимо своей дружины сила понадобится, а что у них на душе, того не ведаю. Это надо с атаманами и их воинами лично встретиться, людям в глаза посмотреть, да в душу заглянуть, если навык такой имеется. Сказав это, Василько кинул на меня хитрый с прищуром взгляд. Видать, он был осведомлен о моем ведовском таланте, который год от года креп и показывал новые грани. Но никаких чудес я не демонстрировал, а на его осторожные расспросы не отвечал. Раз князь про Всеслава Брячиславича ничего не говорит, так и я свои умения на показ без нужды выставлять не стану, а то время нынче такое, что сегодня человек со стороны тебе союзник, а завтра он может оказаться врагом. Мы замолчали. Над головой с неприятным резким криком пролетела крупная серая чайка. Одновременно, мы с Василько Святославичем проводили ее взглядом, а затем князь сослался на холодный ветер, да на свои продрогшие старые кости, и покинул меня. После чего я снова задумался о неизбежной войне с крестоносцами. Мысли стали выстраиваться в четкую логическую цепочку, моментально вспомнилась вся полученная мной в ОБК информация, и я приступил к ее обработке. Делалось это легко и привычно. Картина окружающего меня мира заиграла новыми яркими красками, и я сделал несколько выводов, которые помогут мне правильней воспринимать все, что вскоре будет происходить на землях западных славян. Итак, что Венедский Конфедеративный Союз (мое личное самоназвание Венедии) имеет на данный момент и что он готов противопоставить врагам? У нашего пока еще не устоявшегося государства с давними традициями народовластия, но без серьезного госаппарата, есть сильный боевой и неплохой торговый флот. Сколько точно кораблей в наличии, никто толком не знает, ибо учет ведется лишь поверхностный. Однако около трехсот судов разных классов в распоряжении венедов есть, а значит, внутренние морские и речные коммуникации под нашим полным контролем и мы сможем достаточно легко и относительно быстро перебрасывать свои воинские контингенты туда, куда необходимо. Это серьезное преимущество перед врагами и отбрасывать его в сторону нельзя. Кроме того, на границах с католиками и в глубине наших материковых территорий построены мощные крепости, и это еще один неприятный сюрприз для крестоносцев. Только у бодричей за последние четыре года появилось семь новых замков, а приморский Дубин, где ставятся большие каменные башни с батареями катапульт и стрелометов, укрепляется дополнительно. Так что все земли князя Никлота, который после войны с датчанами сильно разбогател, превращаются в один огромный укрепрайон. Да и остальные венедские князья от своего соседа не отстают. Три дополнительных крепости появилось у лютичей и три у поморян. Плюс еще одна каменная твердыня строится в землях материковых ранов, как раз напротив Руяна, в том самом месте, где по зиме иногда замерзает море и на остров можно перейти по льду. Еще одно преимущество это наши огромные финансовые запасы. Западные славяне, как я уже отмечал, живут гораздо богаче, чем их восточные родственники с берегов Днепра. Ну, а после удачных походов в Швецию, Данию и Ла-Манш, разгрома трех католических армий и захвата целого ряда германских городов, среди которых наиболее богатыми были Ольденбург и Любек, серебра и золота в Венедии появилось столько, что оно стало дешеветь, и этим сразу же постарались воспользоваться новгородцы. Республиканские купцы поставляли нам товары по завышенным ценам и отправляли на родину десятки пудов драгоценного металла, который в не имеющей своих золотых и серебряных рудников Киевской Руси, совершенно естественно, стоил намного дороже, чем на западе. Взять как пример большую морскую лодью. В Венедии она стоит около ста гривен, в Новгороде шестьдесят, а в Киеве сорок. Разница видна сразу, и такие примеры можно привести по очень многим товарам. Впрочем, речь не о разнице в ценах. Драгметаллы потоком утекали из Венедии всегда, начиная с Рюрика, да и сейчас в Киевскую Русь через Новгород уходят. Просто у нас на Монетном дворе в Ругарде, в дополнение к медному ‘трезубцу’, стали печатать серебряную монету, весом в пять грамм с изображением Святовидова коня, и золотую, опять же пятиграммовую, с боевым кораблем на одной стороне и мечом с другой. При этом Монетный двор принимает любое серебро и золото, оценивает его по чистоте и разменивает на венедские деньги, а в прошлом году нашим номинальным главой великим князем Прибыславом, с подачи волхвов-советников, был выпущен указ о фиксировании цен на продовольствие, железо, медь, соль и еще некоторые товары, которые можно назвать стратегическими. Все это сильно ударило по купцам-спекулянтам (или честным предпринимателям, кому и как нравится), но не настолько, чтобы они отказались от своего ремесла и торговли в венедских землях. Ну, а после этого по слову Векомира в общую казну нарождающегося государства перешла часть золотого запаса из храмовой сокровищницы в Коренице, и на эти деньги было закуплено много продовольствия и вооружение на несколько тысяч человек. И хотя это только начало и до идеала далеко, задел на будущее появился. В единстве -сила, и отныне у венедов есть нечто общее, что принадлежит всем четырем племенам. Это деньги, казна и запасы. Теперь бы еще армию-флот общими сделать и создать государственный аппарат. Но пока это невозможно, князья с боярами и варяжскими вождями не допустят, да и народ к подобным шагам еще не готов. Далее я перешел к воинским формированиям, которые в грядущей войне выступят на стороне Венедии. Во-первых, есть боевые ватаги вольных морских вожаков. Примерно восемь-девять тысяч воинов, из которых только половина этнические венеды, а все остальные бойцы пришлые: новгородцы, киевляне, пруссы, литовцы, шведы, норвеги, суомы и карелы. Народ в этих отрядах хваткий, злой и умелый, потому что слабаки и гнилые людишки в таком обществе не выживают и не приживаются. Это сила, но ее надо правильно использовать. Держать в одном кулаке как бронированную пехоту, либо выпускать в море для налетов на вражеские берега. Ну, а поскольку с морскими походами пока придется завязать, значит, моряки станут тяжелой пехотой, которая в решающем сражении, если таковое произойдет, примет на себя основной удар противника. Во-вторых, имеются постоянные дружины четырех венедских князей, не менее пяти тысяч профессиональных вояк. У Никлота это конница, которая по выучке и снаряжению не уступит лучшим европейским рыцарям. У Прибыслава отряды смешанные, есть тяжелая кавалерия, пехота и сотня отборных лесовиков, своего рода спецназ. У Рагдая в дружине всего двести всадников, а остальные воины собраны в элитный пехотный батальон (мое обозначение), четыре длинные сотни копьеносцев по сто двадцать человек в каждой. Что же касается Мстислава, то у него сплошь варяги, самые лучшие и сильные представители племени ранов. В-третьих, в крупных венедских городах, таких как Волегощ, Щецин, Радогощ, Гданьск, Ральсвик, Зверин, Колобрег и Волин, имеются отряды стражников, как правило, бывшие дружинники или вернувшиеся в родные края пожилые морские бродяги. Большую часть городских охранителей, которых почти две тысячи воинов, в решающий момент тоже можно кинуть в бой, и я уверен, что если до этого дойдет, они покажут себя хорошо. В-четвертых, в общий учет идут воины разросшихся храмовых отрядов. Это не менее пятнадцати сотен человек, из которых лишь четверть может называть себя витязями. Ну, а остальные бойцы это либо потерявшие все люди, которые ищут смерти, либо артиллеристы, либо созданные в прошлую военную кампанию группы метателей ‘греческого огня’. В-пятых, обязательно будет проведена мобилизация племенного ополчения, которое подсчитать можно лишь примерно. Бодричи, если напрягутся, выставят десять тысяч человек, лютичи столько же, поморяне минимум пятнадцать, да раны семь-восемь. Подготовка у вчерашних крестьян и рыбаков, охотников и лесорубов, бортников и корабелов, солеваров и ремесленников, строителей и моряков с торговых судов, конечно же, слабая. Наши князья это прекрасно понимают, точно так же как и то, что ценные кадры, тех же кузнецов и корабелов, необходимо беречь. Однако если прижмет, то вся эта толпа выйдет в поле и встанет насмерть, или будет сидеть по лесам, наблюдать за уничтожением своих городов и вести партизанскую борьбу. В-шестых, нельзя забывать про новгородских ушкуйников, которые вместе с варягами и свеями так славно погуляли в Гетланде, что там только треть населения уцелела. А недавно они получили подкрепления с родины и сейчас почти в полном составе зачищают от католиков окрестности озера Веттерн. Однако по весне ушкуйники должны выйти к морю, погрузиться на свои расшивы, а затем прибыть в Волегощ и будет их не меньше полутора тысяч. Само собой, если не случится чего-то непредвиденного, и вольные люди не сорвутся куда-нибудь в другое место. Ведь с них, кстати сказать, станется. Соберутся в круг, пошумят, погуторят за жизнь и ринутся Европу грабить или вернутся домой, добычу по кабакам спустят и в Волжскую Булгарию за хабаром пойдут. Впрочем, вольные атаманы заверили князя Мстислава, что свое слово сдержат, а значит, они не подведут. В-седьмых, рядом с нами встанут язычники с восточных берегов Венедского моря. Пруссы, литовцы, ятвяги, латгаллы, куроны и прочие лесовики. Сколько их будет, только боги знают. Однако двадцать тысяч воинов, ставший в родной Помезании великим вождем Пиктайт из Трусо обещал привести. Войско у него многоязыкое и разное по качеству, есть ветераны, которые с нами датчан в Большом Бельте крошили, а есть настоящие дикари, которые железный нож за чудо считают и имеют общий словарный запас в полсотни слов. Руководить ими трудно, но Пиктайт как-то справляется, видать, привык. Так что до поля боя он орду доведет. Кстати, помимо этого, пруссы собираются привести к нам свою превосходную конницу и витязей Перкуно. Пойдут они от города Трусо через земли поморян к Щецину и появятся под его стенами примерно в конце весны. В-восьмых, венедам обещана помощь со стороны Хунди Фремсинета. Сил у шведского короля-язычника, после жестокой и опустошительной войны с гетами и свеями-католиками, не очень много. Но десять-пятнадцать кораблей и восемь-десять сотен воинов он соберет. Народ у него жесткий и ненавидящий христиан лютой ненавистью. Поэтому драться скандинавы станут, словно настоящие берсерки. В этом я уверен, слишком много крови в последние годы пролилось в Швеции и очень уж большой счет у поклонников одноглазого водителя дружин Одина к носителям креста. Вроде бы все. Хотя нет. Стоп! А я? А как же я? Всех посчитал, а про свою скромную персону забыл. Нехорошо. Получается, что отделяюсь от общества? Ха-ха! Выходит, что так. Однако это не правда, а значит, плюсуем мое войско. Семьсот пятьдесят дружинников без варогов уже есть, а к началу военной кампании, если поднаем в Новгороде пройдет, как запланировали Векомир и князь Василько, да весенний набор будет, под моей рукой соберется около полутора тысяч воинов. Три сотни из проверенных семейных старожилов, чьи родственники проживают в Рароге и окрестностях, придется оставить на острове, а остальных после тренировок и боевого слаживания в бой. Теперь-то все? И опять нет. Другие вольные вожаки тоже поднаем будут проводить. В Норвегии, в том же самом Новгороде, среди пруссов, карелов и литвы. Кроме того, вместе со второй экспедицией в Винланд, которую повел за океан недовольный своим назначением Будимир Виславит, верховный жрец послал вербовщиков в Исландию. Хоть кого-то, но они наймут. Ну и, ко всему этому финский шаман Онни Коскенен на крови клялся, что наберет охочих до драки молодых парней, которые будут служить храму Святовида. Поэтому по общему итогу выйдет, что мы сможем выставить против крестоносцев более семидесяти тысяч человек. Это серьезная сила, но более половины бойцов от этого числа являются ополченцами, и часть войск придется оставить на охране тылов и в экипажах военных кораблей. Так что реально воевать будет тысяч пятьдесят, а то и меньше. Ну, а сколько же выставят католики? Можно посчитать. Насколько я помнил историю моего мира, то в Крестовый поход против славян выступило около ста тысяч воинов. Германцы, покоренные ими лужичане и древане, ляхи под предводительством короля Болеслава, даны, моравы и европейский безземельный сброд. Одновременно с этим начался Второй Крестовый поход в Святую землю, основными участниками которого являлись король Конрад Третий и король Людовик Седьмой. За германским королем пошло пятьдесят тысяч. Да за французским еще семьдесят. И это не считая сицилийцев короля Роджера, итальянские отряды, наемников, тамплиеров и дружины английских рыцарей, которым надоела гражданская война на своем острове. Сейчас расклады иные. Наверняка, Крестовый поход в Святую землю пойдет как вспомогательный, а основным противником католицизма объявят нас. Про это говорил Яровит, который навещал меня после битвы под Пырыцей, и слова небожителя подтверждаются докладами наших разведчиков в Европе. Однако датчан венеды из игры выбили, так что если они и выступят, то ограничатся демонстрационными действиями в районе Каттегата и Скагеракка. Ляхам тоже досталось и у них до сих пор длится внутрисемейная распря между Пястами, а значит, много сил против нас они не кинут. Возможно, тысяч двадцать соберут и на этом все. Опять таки германцы понесли серьезные потери, и тех же северных саксов с гольштейнцами будет меньше, чем могло бы быть. Ну, а в остальном, все по-прежнему. Армия Конрада Третьего вместе с войсками имперских феодалов: Генриха Льва, Альбрехта Медведя, Конрада Церингенского, Конрада Мейсенского, Хартвига фон Штаде, Фридриха Одноглазого и многих других. Плюс к ним французы чрезвычайно набожного Людовика Седьмого, которого в необходимости Крестового похода против язычников убеждает лично Бернард Клервоский. Славянские католики из Моравии, которых поведет король Владислав Второй, а так же отряды многочисленных епископов и архиепископов. Остатки шведских христиан под руководством молодого короля Юхана Сверкерссона, который вовремя сбежал от гнева Хунди Фремсинета, рыцари католических орденов, наемники и английские добровольцы. Возможно, появятся итальянцы, но это вряд ли. Так что если произвести хотя бы примерный подсчет, то получается сто семьдесят тысяч крестоносцев. Гигантская цифра, которую я, как человек из будущего, могу себе представить, а вот нашим князьям это сделать трудно. Хотя Атилла-батюшка, коего венеды до сих пор добрым словом поминают, и не такие армии по Европе водил, при всем притом, что в его время транспортная инфраструктура была хуже, лесов больше, а городов гораздо меньше. Впрочем, крестоносцам в любом случае придется трудно, поскольку такую огромную ораву воинов при таком же количестве лошадей, как боевых, так и тягловых, и десятками тысяч обозников, прокормить трудно. Да и не ладят католики между собой. Герцог Альбрехт Медведь ненавидит юного Генриха Льва и своего соперника за корону короля Конрада. Германский правитель в свою очередь находится в постоянном конфликте с половиной имперских аристократов и презирает своего французского коллегу Людовика, который охраняет слабую на передок супругу Элеонору (Алиенор) Аквитанскую. Архиепископы с епископами, сплошь высокородные аристократы, грызутся между собой за власть над прихожанами и поддерживают своих родственников-феодалов. Внутри всего этого кагала десятки партий и сотни мелких союзов. Кто, где и чей, не всегда понятно. Однако одно можно сказать сразу. Согласия и единства среди крестоносцев не было, нет, и не будет, ибо достичь его невозможно. Нам внутренние склоки католиков на руку и, исходя из вышеизложенного, совершенно ясно, что крестоносцы начнут свое наступление несколькими колоннами и двинутся на язычников с разных сторон. Они будут опираться на прилегающие к венедским границам крупные города, такие как Гамбург, Бремен, Верден, Бардовик, Хоболин, Магдебург, Бранденбург и Берлин, а мы встретим противника на его территории, отыграем сколько-то времени, а затем отступим обратно в Венедию, продолжим сражаться в лесах и станем вести войну на истощение. Ну, а там наступит осень, за ней придет зима и крестоносцы, кто переживет весну и лето, подохнут с голода или откатятся обратно в Европу. Таковы предварительные планы на эту войну, а как будет на самом деле, я смогу увидеть лично. ‘Эх-ма! – мысленно вздохнул я. – Злое время наступает и ничего уже не изменить и не поправить. Лично я сделал все, что мог, и теперь у венедов есть шанс выстоять. Кстати, надо бы записать свои размышления, наверняка, пригодится’. Я встал с рума и прошел к мачте, под которой бросил свою походную сумку. Открыл клапан и стал искать дневник. Нашел, а затем нащупал медную фляжку с чернилами, коробочку с мелким песочком и футляр с перьями. Все имеется, можно начинать. Вот только я упустил из вида, что нахожусь не на берегу. Качка есть, она чувствуется, поэтому даже если захочу, сделать запись не получится, либо кляксу на лист посажу, либо бумагу пером порву. ‘Ладно, – решил я, – позже свои записки дополню’. Дневник и письменные принадлежности вернулись на место, а в руку попал, словно сам по себе, кусочек материи. Я вынул его на свет и увидел потертый платок, на котором был вышит атакующий змею сокол. Сразу вспомнилась девчонка Дарья, которую в этих самых местах я спас от насильника, и бой в деревеньке Водька. После чего я подумал, что интересно было бы увидеть эту самую Дашу. Небось, выросла егоза. ‘Что, на молоденьких девушек потянуло? – ехидно осведомился мой внутренний голос. – Жены уже не хватает?’ Усмешка пробежала по моим губам. При чем здесь жена? Она отдельно, а походные приключения находятся в совершенно иной плоскости, и не надо их смешивать. Караван идет медленно, а Водька недалеко, так почему бы и не зайти в гости к тем, кого моя дружина некогда выручила? Препятствий нет, а значит, вперед. Отдохнем у рыбаков, ушицы свежей поедим, да выпьем немного. Ну, а дальше как получится. – Ранко! – окликнул я спящего невдалеке от кормила командира ‘Карателя’. – Чего Вадим? – Самород откинул прикрывающий его от ветра полог и приподнял голову. – Где Водька находится, помнишь? – Деревня рыбаков? – Она самая. – Помню. – Поворачиваем к ней. ‘Святослав’ и ‘Перкуно’ продолжают движение с караваном, а мы идем в гости. Ранко Самород понятливо усмехнулся и поднялся. Сигнальщик достал красные флажки и подошел к борту, чтобы его увидели с наших драккаров, а кормщик стал поворачивать корабль в сторону западного берега.
Глава 3.
Новгород. Осень 6654 С.М.З.Х.
Ночь. До рассвета еще не меньше двух часов. По крыше лучшего новгородского постоялого двора, который приютил меня и экипаж ‘Карателя’, барабанят крупные дождевые капли, а мне не спится. Вроде бы сутки глаз не смыкал, а вот не идет сон и все тут. Поэтому я сижу за столом, смотрю на обнаженную девушку Дашу, которая мирно сопит в две дырочки на нашей общей кровати, впитываю идущее от нее душевное тепло и размышляю о своем. Думок в голове тысячи. Они роятся и сталкиваются одна с другой, пересекаются и сплетаются в клубки, которые приходится распутывать. А что делать? У меня не три головы, а всего одна, и в сутках только двадцать четыре часа, не больше и не меньше. Вчера поздно вечером наш морской караван прибыл в Новгород и с утра начнется рабочая суета. Появятся командиры наемников, с коими мне придется пообщаться, а помимо этого существует масса других проблем, которые требуют моего самого пристального внимания. Вон, взять хотя бы Дашу. Более трех лет назад тринадцатилетняя соплюшка подарила мне платочек и с тех пор, словно Ассоль из романа Грига, ждала, что появится капитан дальнего плавания, который заберет ее из нищей рыбацкой деревушки с незатейливым названием Водька в светлое будущее. Девчонка мечтала, сама себя накручивала, росла и превратилась в настоящую красавицу. Стройная фигурка, красивая грудь, роскошные русые волосы и голубые глазки. Моментально у нее появились ухажеры-женихи, но она отвечала всем отказом и, несмотря на злые насмешки, ждала только меня. И вот, наконец, я появился. После чего, как-то совершенно естественно, мы провели с ней ночь, а утром я осознал, что не могу бросить эту девчушку на произвол судьбы. Точнее сказать, могу, ведь по нынешним временам это стандартная практика, но не хочу. Варяг пришел, весело провел время, получил, что хотел, отдарился и исчез, ибо судьбина у него такая, по морям бродить, а подруга осталась на берегу, может быть, родила ребенка и через пару-тройку лет благополучно вышла замуж. Вот только я хорошо чувствую душевный настрой других людей, и когда настал срок покинуть Водьку, я посмотрел в глаза отдавшей мне свое девичество рыбачки, которая втайне уже собрала свои нехитрые пожитки, и забрал ее с собой. В общем, я поступил как романтик и, вполне возможно, когда-нибудь эта история станет сказкой или легендой. Даша превратится в прекрасную принцессу, а я в благородного принца, который преодолел множество преград и пришел за своей возлюбленной. Ну, а пока мы в реальности, в которой далеко не все бывает красиво и гладко. Еще одну жену в семью ввести несложно, и Нерейд, я уверен, воспримет это спокойно. Вот только время нынче беспокойное, и быть рядом со мной может быть опасно. Впрочем, опасность есть всегда, даже в жизни простого рядовича, и для себя я все решил. Мне уже давно намеки делали, что славному вождю необходимо иметь несколько жен. Однако как-то не до того было, то работы много, то походы, то разъезды. Ну, а сейчас судьба сама свела меня с той, которая стала для меня дорога настолько, словно я любил ее всю свою жизнь. Так что мои действия очевидны, и быть юной красавице Дарье второй супругой зеландского вождя Вадима Сокола. Благо, мы друг другу не безразличны, а коли так, то все у нас сладится. Отвернувшись от девушки, которая во сне мило улыбалась, я посмотрел на пламя горящей свечи, и мысли перескочили дальше, на дела Новгорода и Киевской Руси. Здесь все по-прежнему бурлило и кипело, было наполнено событиями, и многие из них вызывали мой интерес. Есть нечто обыденное. Например, в позапрошлом году в Новгороде восстановили мост через Волхов. Новгородский князь Святополк Мстиславич собирает войско против суздальского князя Гюрги (Юрия Долгорукого). Посадник Судила Иванкович ушел со своего поста и его временно сменил Нежата Твердятич. Городские дружины и карелы задавили сопротивление племен Хеме, которые выплатили городу виру за погибших ладожан и выдали республиканцам своих наиболее воинственных вождей и бойцов. Владыко Нифонт вызвал из Киева умелых живописцев, и они занимаются росписью Софийского собора. Ну, а помимо того за последние три года он построил сразу пять церквей. Успения Богородицы на Торге. Святых Бориса и Глеба в Детинце, Святых Демьяна и Козьмы в Наревском конце, и две в Славенском конце, что-то связанное с Ильей, Петром и Павлом. В общем, владыко не дремлет и старается, как можно плотнее охватить город святилищами своего бога. Это ожидаемо и вполне предсказуемо. Однако это все пустое. Главное, на мой взгляд, в других событиях, которых два. Первое касается власти мирской. Ольговичи все больше слабеют. Великий князь Всеволод вот-вот помрет, если уже в ящик не сыграл, а его брат Игорь, мой давний недруг, который с момента своего освобождения из плена четыре раза посылал по мою душу убийц, отправится вслед за ним. Киевляне не любят Ольговичей, которые нечисты на руку и рассорились со многими своими союзники. Так что следующим великим князем станет переяславский князь Изяслав Мстиславич. У него много родственников, а главное, за него черные клобуки, которые по приказу Мстиславича порвут любого, кто против него выступит. Следствием усиления Мстиславичей в Киевской Руси станет новый виток междоусобицы и, при желании, через родную сестру князя Изяслава и мою хорошую знакомую датско-норвежскую королеву Мальмфриду Мстиславну, можно внедриться в местное общество и повести свою игру. Однако мне сейчас не до того и собственной агентуры до сих пор нет, а вот если мы отобьем крестоносцев, то вполне реально откроить годик-другой, и прогуляться по Руси. Повоевать, поинтриговать, пограбить наиболее преданных партии Христа князей, бояр и епископов, а затем отбить себе кусочек земельки, где можно поставить крепкий форпост и посадить там своего человека. Конечно, возникает резонный вопрос, а как на это отреагирует христианская церковь? Слабо отреагирует, потому что есть второе событие, которое привлекает мое внимание, и оно плотно пересекается с первым. На Руси многие недовольны тем, что все митрополиты назначаются из Константинополя. Как правило, они люди чужие, по крови и по духу. Поэтому местных реалий зачастую просто не понимают. Взять хоть нынешнего Михаила, митрополита Киевского и всея Руси. Его мнение мало кого интересует, и доходило до того, что самого главного церковника на Руси сажали под замок и морили голодом, дабы был посговорчивее. В итоге, авторитета у него нет и многие епископы, кто не грек, а русич, чуть ли не в открытую посылают его куда подальше. Мол, да пошел ты через пошел, чурка греческая, мы сами прекрасно знаем, что у нас и как, и чему нам прихожан учить. Михаил пытается их как-то урезонить, постоянно конфликтует с князьями, которые грызутся между собой, и пишет кляузы константинопольскому патриарху. Но глава ортодоксальных христиан далеко и тоже не в курсе событий на Руси, ибо других забот хватает. Тут сельджуки наступают, при дворе императора вечная борьба за власть, да католики усиливаются, так что ему просто не до киевских разборок. Короче говоря, вскоре Михаил покинет свой пост и удалится в один из глухих монастырей. Одновременно с этим произойдет смена власти в Киеве и новый великий князь, Изяслав Мстиславич, сам выберет митрополита. Не чужака, а своего человека из местных кадров. Им станет Климент Смолятич, вполне адекватный человек, который (О, Боже!) посмел по-своему трактовать Библию, Евангелие и прочие христианские святые книги, и при этом частенько ссылался на труды Платона, Аристотеля, Сократа и других древних философов. С этого начнется раскол церкви, в котором славяне противопоставили себя иноземцам. Вот только жаль, что продержится Климент не очень долго. Как Изяслав Мстиславич умрет, так его с митрополитов и скинут, а епископов, которые стояли за создание РПЦ, разгонят по дальним скитам. Такие вот исходные данные, обмозговав которые, я задал себе вопрос. А что будет, если поддержать Климента и Изяслава? Где-то деньгами им помочь, где-то убийц к нашим врагам подослать, например, к тому же самому новгородскому епископу Нифонту, который поддерживает греков, а где-то правильный совет дать. Киевскую Русь обратно в язычество уже не вернешь, по крайней мере, не сейчас. Но сделать церковь не греческой, а русской и отдельной от Константинополя вполне реально. Но опять таки, это планы с прицелом на будущее, и они будут претворяться в жизнь лишь в том случае, если через пару лет я все еще буду дышать воздухом и радоваться каждому новому дню, а не лететь вместе с прахом погребального костра в Ирий. Так что если выживу, то постараюсь влезть на Русь и попробую создать задел на равенство всех религий в пределах Руси. Это работа на десятилетия. Однако у меня в запасе века, а значит, если организовать в Киеве и других крупных русских городах крепкие шпионские сети, основу которых составят вароги и мои дружинники, то конечная цель может быть достигнута... Я достал из сумки дневник и письменные принадлежности и приступил к работе – оформлению своих мыслей в планы. По грядущей военной кампании, по шпионажу, по церковному расколу, по княжеским фамилиям и кланам, которые дерутся за титул великого князя. Дело спорилось, и я настолько увлекся, что совершенно не заметил, как наступило утро. Ладони и рубаха были в чернилах, в дневнике прибавилось исписанных листов, а спину слегка ломило. Однако, несмотря на ломоту и бессонную ночь, я собой был доволен. Потянувшись всем телом, я встал, и сделал легкую разминку. Затем подошел к мутному окну и поприветствовал восходящее солнце. После этого проснулась Дарья, которая улыбнулась мне так лучезарно, словно солнышко взошло не над миром, а прямо в этой комнате, и я подумал, что до завтрака еще есть время и его можно провести в постели. Однако любовная игра была отложена. В запертую изнутри на крепкий засов дверь постучал один из дружинников, который сообщил, что прибыли степные атаманы и князь Иван Ростиславич. Вожаки наемников появились немного раньше, чем я ожидал. Видать, возле закрытых городских ворот ждали, когда они откроются, а от них сразу же направились ко мне. Ладно, поговорю с ними сейчас, это не проблема. Поцеловав Дарью в сладкие губы, я огладил ее по упругой груди, оделся и прицепил на пояс верный клинок. После этого спустился со второго этажа вниз, в трапезную, и здесь огляделся. Моя дружина уже лопала сдобренную топленым маслом кашу. Ну, а гости, которых было четверо, сидели в центре и вместе с Василько Святославичем попивали горячий взвар. Первые впечатления были хорошими и слова полоцкого князя подтвердились. Атаманы степняков, как на подбор, словно родные братья. Крепкие мужчины сорока-сорока пяти лет, на голове темно-русые чубы, у двоих в ушах золотые серьги, на теле плотные кожаные кожуха и заправленные в сапоги свободные степные шаровары, а на поясах сабли с потертыми рукоятками. Примерно такими я их себе и представлял. Вот только не ожидал, что черный клобук окажется похож на казацкую папаху из черного каракуля, но это мелочь. Что же касается Ивана Берладника, то на вид ему было, лет тридцать пять. Волосы светлые, взгляд уверенный и слегка нахальный с прищуром. Одет в добротный суконный кафтан, а из оружия имел прямой превосходный меч в богатых ножнах и пару кинжалов. Не дать и не взять, кондотьер, как он есть, хотя изначально я думал, что на первую нашу встречу, он накинет красное княжеское корзно, это значит, чтобы цену себе набить. Однако нет, Берладник обошелся без понтов, а значит, укатали сивку крутые горки, и для меня это хорошо. ‘Ну что, начинаем разговор? – спросил я сам себя. – Да, тянуть не надо. Решил, делай’. Подойдя к столу, я присел рядом с Василько Святославичем, поприветствовал наемников, которые расположились напротив, дождался их ответа, получил от румяной служанки кружку с клюквенным взваром и спросил гостей: – Кто я, знаете? За всех ответил Берладник: – Да. Князь Рарожский Вадим. ‘Надо же, – подумал я, – кто же это меня до князя повысил? Надо будет узнать, хотя и так понятно, руянские приказчики, которые в Новгороде сидят, постарались’. – Зачем венеды служилых людей набирают, понимаете? – С немцами биться станем. – Не только. Католики затевают Крестовый поход против славян, а в нем кого только не будет. Вся Европа против нас. – Нам все равно, – хмыкнул один из степняков, кажется, Твердята Болдырь, если я правильно запомнил сделанные князем Васильно описания. – Это хорошо, – кивнул я и спросил: – С нашими условиями ознакомлены? Снова за всех четверых высказался Иван Ростиславич: – Да. Приказчики руянские нам все подробно описали, да и купец Сокол из Ладоги про тебя кое-что поведал. Служба на три года. Нанимает нас храм Святовида, но подчиняемся мы тебе. Приказы выполняются беспрекословно. Оплата как у всех, кто у тебе в Старшей Дружине служит. Гривна серебра ежемесячно простому воину. Полторы десятнику. Три полусотнику. Пять сотнику. Главному командиру по договоренности. В случае гибели воина или тяжкого увечья, ему причитается трехмесячная оплата. Оружие, доспехи, жилье, лошади и припасы с тебя. Добыча на отряд не делится, а полностью передается нанимателю. – Все верно. Вас это устраивает? – Конечно, а иначе бы нас здесь не было. – Вопросы имеются? – Само собой. Наемники переглянулись, и Болдырь кивнул Берладнику: – Ты первый, княже, а мы обождем. Иван Ростиславич окинул взглядом помещение, наверняка отметил, что экипаж ‘Карателя’ ведет себя тихо, десятки завтракают по очереди и все воины одеты однообразно. После чего слегка дернул шеей, хмыкнул и поинтересовался: – Кто будет главным командиром в наемном войске? – Никто, ведь вы не единая армия. – А кому мы будем подчиняться помимо тебя? – Моим ближним людям, кому я доверяю. – И много таких над нами поставишь? – Двух-трех человек, не больше. – Добро. Ну, а где нам воевать придется? – Об этом узнаете, когда на место прибудем. – Не доверяешь? – Остерегаюсь. – Ладно. Воинов наших проверять станешь или нам на слово поверишь, что бойцы все справные? – Проверю. Вы где остановились? – Деревенька Прость за городом. – Знаю, где это, так что завтра ждите в гости. – А что смотреть станешь? – Все, но в основном стрельбу из лука и пеший бой строем. – Так-так. Ну, а когда отправляемся в путь-дорогу? – Через пять дней. Караван ждать не станем, сами пойдем. Меня в Перыни еще воины ждут, так что их проверю, погрузитесь на расшивы ладожских купцов, и пойдем отсюда. Сначала на Руян, а затем на Зеландию, где ваши воины пройдут дополнительное обучение. – Мы так не договаривались. Зачем дружине снова учиться? Мы все умеем. – Посмотрим, а если не хочешь соглашаться на службу, то так и скажи. Берладник, которому наверняка было неприятно, что ему кто-то будет отдавать приказы, нахмурился. Однако он себя сдержал, немного помолчал и продолжил: – Когда роту давать будем? – После проверки воинских умений твоих дружинников и степных воинов. – А задаток за обещанные два месяца службы, когда получим? – Завтра к вечеру. – Вопросов больше не имею. – А у меня к тебе есть парочка. Иван Ростиславич прищурился: – Спрашивай, Вадим из Рарога. – Почему ты, князь, решил за серебро воевать? – Скажу, как есть. Допекло меня, вот и согласился послужить. – А с Ольговичами почему на Галич не пошел? – А они разве туда собирались? – удивился Берладник. – Я в Киеве недавно был, так они мне ничего про это не говорили. ‘Вот так-то, – промелькнула в голове мысль. – Очередное изменение истории на лицо. В моей реальности Ольговичи пошли на Галич, и Берладник был с ними, а сейчас про нечто подобное и разговора нет. Русь, вслед за Руяном и Европой, тоже поворачивает в новое историческое русло, и я к этому имею самое непосредственное отношение. Игоря Ольговича на деньги развел, и финансовая слабость аукнулась всему клану. Впрочем, об этом никому кроме меня и Векомира знать не стоит, так что уводим разговор подальше от скользкой темы’. – Не обращай внимания, Иван Ростиславич, это только слух, – сказал я Берладнику и задал новый вопрос: – Где свою семью оставил? – В Смоленске. – Хорошо. Позже еще поговорим. – Обязательно. Я посмотрел на атаманов и кивнул Болдырю: – О чем вы спросить хотите? – Нам лошадей точно дадут? – Точно. – А что за лошадки? – С конезаводов князя Никлота, прусские кони и руянские. – То кони добрые. А что в ваших землях насчет баб? – Свободных нет, хотя рядом с Рарогом имеется пара трактиров, где гулящих женок немало. – А на войне что? – На войне как на войне. На своих землях никаких бесчинств, а во владениях врага погуляете от души, разумеется, если сумеете. – Деньги на родину нам как отсылать? – В моем владении есть фактория ладожских купцов, и через них можно отправить серебро на Русь. Обмана пока не было, все доставлялось вовремя и в целости. – Добро. А что по припасам? Чем кормить станешь? – Не переживайте атаманы-молодцы, и мяско будет, и овощи, и крупы. – А питье хмельное? – Только по праздникам. – Языческим? – Разумеется. А вы разве христиане? – У нас народ разный. Поэтому мы, на всякий случай, всех богов чтим. – Еще вопросы имеются? – Только по службе. Но про это лучше завтра поговорим, когда воинов посмотришь. – Идет. Еще некоторое время мы говорили на общие темы, а потом Берладник и атаманы засобирались в путь. Им предстояло подготовить воинов, чтобы лицом в грязь не ударить, и я вожаков не задерживал. Наемники покинули постоялый двор, а я, глядя им вслед, подумал, что очень немногие из них вернутся обратно на родину. После чего на ум пришла старая казачья песня, которую я слышал в прошлой жизни всего один раз. И вроде бы я не казак, но песня хорошая, душевная, тягучая и поется без музыкального сопровождения, а потому запомнилась, и сама на язык легла: ‘Черный ворон – друг ты мой залетный, Где летал так далеко? Ты принес, принес мне черный ворон, Руку белую с кольцом. Вышла, вышла, скажем, на крылечко, Пошатнулася слегка. По колечку друга я узнала, Чья у ворона рука. Это то рука, рука мово милого, Знать, убит йон на войне. Йон убитый, лежит не зарытый, В чужедальней стороне. Йон пришел, пришел сюда с лопатой, Милостливый человек. И зарыл, зарыл в одну могилу, Двести сорок человек. И поставил крест йон там дубовый, И на нем йон написал: Здесь лежат, лежат с Дона герои, Слава донским казакам! Знаю, ворон, знаю твой обычай, Ты сейчас от мертвых тел, Ты с кровавою добычей, К нам в станицу прилетел. Где же ты летал по свету, Где кружил над мертвецом, Где спохитил руку эту, Руку белую с кольцом. По колечку я узнала, Чья у ворона рука. Кровь брызнула на сердечко, Встрепенулася душа. Под Варшавой есть местечко, Где кипел кровавый бой. Бой кровавый мир богатый, Будет помнить целый век. Приходил туда с лопатой, Милостливый человек. Йон погреб в одну могилу, Всех бойцов богатырей. Йон поставил крест дубовый, И на нем йон написал: Здесь лежат с Дона герои, Слава донским казакам!’ Песня сложилась в голове, и я решил, что ее надо будет записать. Пригодится. Ну, а вспомнилась она мне потому, что передо мной сейчас сидели не просто степняки-половцы, а наши степняки. Предки казаков и потомки воинов Святослава, которые берегли южные рубежи своей родины, а теперь вынуждены сидеть в Переяславле, с кочевыми ордами лукоморцев вдоль Черного моря бродить или наемничать... – О чем призадумался, Вадим? – прерывая мои размышления, спросил Василько Святославич. – Да так, ни о чем, – поморщился я. – Вспомнилось кое-что, вот и гуляют в голове думки. – А как тебе вожаки? – князь кивнул на выход. – Воины. Одним словом я сказал все, что хотел, а старик понял меня правильно и больше ни о чем не спрашивал. Вместе с Василько Святославичем мы позавтракали, и я прикинул свой дальнейший распорядок дня. Радим Менко в моей помощи не нуждается, торгует и общается с новгородским посадником. Две трети дружины в городе, законная увольнительная. Старый Сокол из Ладоги появится только ближе к вечеру, и мы с ним поговорим насчет новой партии переселенцев и киевских воинов. Значит, на несколько часов я предоставлен сам себе и могу посвятить это время отдыху или прогулке по городу. Что делать, думал недолго и решил отправиться на Торг, который является сердцем вольного города, но не сам, а вместе с Дашей. Раз она моя женщина, значит, выглядеть должна соответствующе. Снова я поднялся наверх и увидел Дарью, прекрасную девушку в потертом полотняном платьице, самом лучшем своем наряде. Она сидела за столом, подле которого я провел ночь. И как только я вошел, вскочила на ноги и бросилась ко мне. Я поймал ее и со смехом крутанул по комнате, после чего поставил подругу на пол и, глядя ей прямо в глаза, сказал: – Собирайся. Вместе со мной на Торг пойдешь. – А зачем? – Теплые вещи тебе купим, на море сейчас холодно. – Так ты... Она осеклась, а я кивнул: – Да, забираю тебя. Навсегда. Поедешь со мной в Рарог? Вообще-то, подобные вопросы варягами не задаются, но я воспитан немного иначе, поэтому все же спросил согласия девушки. – Конечно, поеду. Дарья доверчиво прильнула к моей груди и в этот момент от Дарьи исходила такая волна нежности, что я в ней едва не утонул. Искренность чувств – вот что больше всего ценится в славянских женщинах. Поэтому они самые лучшие в мире и, разумеется, самые красивые. Правда, мне в свое время повезло, и я встретил Нерейд. Но с ней отношения несколько иные, чем у нас с Дашей. Так что сравнивать двух красавиц просто бессмысленно, ибо они обе для меня идеальны и лучше них никого нет. По крайней мере, в настоящее время. Девушка собралась быстро. Накинула на себя куцую шубейку и вместе со мной вышла на улицу. Рядом сразу же появился Ястреб и еще несколько варягов. После чего мы пошли на Торг, который находился совсем рядом. Дарья что-то щебетала, но я девушку не слушал. Мне хватало того, что я слышал ее душу, в которой было светло и радостно, и от этого мне постоянно хотелось улыбаться. Ну и, кроме того, я наблюдал за жизнью города и, машинально, из всего увиденного делал выводы. Прошли мимо Готенгарда (торгового двора для северян), а там только шведы, которых совсем немного. Миновали пару переулков и на каждом усиленный патруль из городских ротников в полном боевом снаряжении. Значит, городские власти нас опасаются и правильно делают. Лет сто назад викинги в Новгород пришли, вроде на торги. Быстро разбежались по городу и с помощью предателей захватили его. Вот с тех самых пор новгородцы и не расслабляются. В Детинце сейчас, наверняка, пара сотен готовых кинуться в бой воинов сидит, а по городу стражу усилили. Все верно, так и должно быть. И если мой Рарог когда-нибудь разовьется и превратится в серьезный город, то у меня все будет точно так же. Не спеша, мы дошли до многолюдного торга, и Дарья повела меня к ближайшему прилавку, где продавали одежду для рядовичей. Однако я покачал головой, усмехнулся и двинулся дальше, туда, где находились богатые лавки. Зашли в одну, ничего не глянулось. В другую, и снова ничего. А вот в третьей нас встретили как дорогих гостей, и я велел местному приказчику и его помощницам, молодым смешливым девахам, одеть Дашу как боярыню. Девушка смутилась, а приказчик расплылся довольной улыбкой и, оставив вместе со своей спутницей пару воинов, я решил пройтись. Торг был богатый, но я нигде не задерживался. Походил, присмотрелся к товарам, а затем оказался в углу, где продавали рабов. В основном здесь люди сами себя продавали, в обельные холопы, которые в обществе славян являются низшей кастой, хоть в Киеве, хоть в Новгороде, хоть на Руяне. Но в этот раз выставлялись не свои соплеменники, этих как раз таки не было ни одного, Видать, год урожайный, а может просто осень и пока еще есть чего на зуб положить. Зато здесь имелись воины из племени Хеме (емь), которых свои же сородичи новгородцам по условиям мирного договора выдали. Ну, стоят мужики, да и ладно, думал мимо пройти. Однако, совершенно неожиданно, из толпы военнопленных меня окликнули: – Демон, постой! Разумеется, я никакой не демон, но крик был предназначен именно мне – это я уловил сразу. Поэтому остановился и обернулся к Хеме. Глаза скользнули по лицам сильно избитых грязных людей и знакомых не нашли. Да и откуда у меня знакомые среди этих северных лесовиков? Нет таких. Но я ошибался. Из толпы выбрался пожилой и сильно исхудавший брюнет. На голове колтун темных волос, в которых видна запекшаяся кровь, глаза дикие и голодные, тело прикрыто драной рубахой, а руки и ноги повязаны кожаными кандалами, есть такие, что не разорвешь. Кто он такой, я сначала не понял. Лицо вроде бы знакомое, а где видел, вспомнил не сразу. Впрочем, вскоре все встало на свои места. ‘Это же вождь Хеме, который руководил налетом на Водьку! – осенило меня. – Верно говорят, что тесен мир. Нате вам, Вадим Андреевич, очередной привет из прошлого’. Вожак Хеме, тем временем, молча смотрел на меня, а я на него. Наконец, он опустил глаза долу и понурился, а подскочивший к нему стражник древком копья отпихнул бывшего боевого вождя обратно в толпу и прокричал: – Назад, чудь белоглазая! – Тихо, – остановил я новгородца. – Беды нет. Все хорошо. Стражник хмыкнул и отошел, действительно, все спокойно и пока никто и никого не убивает. Ну, а Хеме вновь сделал шаг на меня и залопотал по-своему: – Я знаю, что ты демон и понимаю, что моя удача ушла вместе с тобой. – И чего ты хочешь? – спросил я пленника на его родном языке. – Дай мне возможность служить тебе. Только так я смогу вновь обелить свое имя перед сородичами, которые объявили меня и других вождей виновниками неудачной войны с новгородцами. – А зачем ты мне? – Вам, венедам, нужны воины – мне это известно. А я воин и хочу погибнуть как мужчина, а не как раб. – Откуда ты знаешь, что венедам потребны бойцы? – Незадолго до того, как нас, – он кивнул за спину, – отдали в рабство, по племенам прошлись ваши волхвы, которые звали мужчин на большую войну. Однако за ними никто не пошел, слишком большие потери у Хеме, а сейчас мне и другим воинам терять нечего. Все равно конец. Загонят куда-нибудь в болото руду добывать и зиму нам не пережить. Выкупи нас, а мы тебя не подведем и не предадим. За нами много зла и крови, но за все содеянное мы уже ответили жизнью близких. Поверь мне, демон и дай нам возможность умереть как людям. – Как тебя зовут? – Калеви Лайне. Я задумался. Лично мне Хеме ничего плохого не сделали, а воины нужны. Векомир правильно сказал, что надо брать всех, кто под руку подвернется. Ну, а тут сразу полсотни человек, которые быстро восстановятся и смогут взять в руки оружие. И пусть это небольшая сила, но если каждый из них убьет хотя бы одного католика-крестоносца, это минус полсотни мечей у врага. Значит, думать нечего. Надо взять воинов племени емь под свою руку, понаблюдать за ними и только после этого определяться с их судьбой. Покажут себя с хорошей стороны, получат в руки клинки, а нет, тогда на меловой карьер под Рарогом отправятся. Да, так и сделаю. – Бус, – я обратился к одному из варягов своего сопровождения и кивнул на военнопленных, – выкупи всех, кто в состоянии самостоятельно передвигаться, и отведи на наш постоялый двор. Определишь их в амбар и прикажешь накормить. Кандалы пока не снимать. Вечером вернусь и тогда решу, что с ними дальше делать. – Понял. Бус Оселок, широкоплечий кареглазый крепыш из варягов, вместе с двумя воинами остался на месте, а я направился в лавку, где находилась Дарья. Одежду купили, теперь очередь за украшениями, среди которых я больше всего выделяю те, которые сделаны местными умельцами с использованием речного жемчуга. Красота к красоте, как говорится, и если имеется возможность порадовать дорогую сердцу девушку, я ее не упущу.
Глава 4.
Шпейер. 1147 Р.Х.
Король Священной Римской империи Конрад Третий, крупный русоволосый мужчина с густой проседью в бороде и усах, заложив руки за спину, стоял подле высокого стрельчатого окна на втором этаже своей резиденции в городе Шпейере. Рядом с ним находился его единоутробный брат герцог Фридрих Швабский по прозвищу Одноглазый. Подобно своему младшему брату-королю, коему он некогда по доброй воле уступил трон, герцог наблюдал за проходящей мимо здания процессией из сотен простолюдинов с деревянными крестами в руках, во главе которых шел худой монах в белом цистерианском балахоне, хмурился и иногда поглаживал черную повязку на левой глазнице. Два представителя рода Гогенштауфенов и самые влиятельные люди в империи молчали. Они привыкли взвешивать и обдумывать каждое свое слово, поэтому не торопились. Однако вскоре процессия из нищих религиозных фанатиков, которых вел к городскому собору проповедник Бернард Клервоский, прошла мимо. Покрытая редким снегом зимняя улица, которую продували холодные ветра с Рейна, опустела, и братья расположились у жаркого камина. Немедленно появились слуги, которые принесли королю и герцогу горячее вино со специями. После чего, сделав пару мелких глотков, Конрад усмехнулся. Фридрих это заметил, кинул на брата косой взгляд и спросил его: – Что-то не так? – Да, – Конрад кивнул. – Наши шпионы во Франции докладывали, что Бернард Клервоский чудотворец, пророк и через него с людьми говорит сам Господь Бог. Ему очень быстро удалось убедить нашего соседа Людовика Седьмого выступить в Крестовый поход и где бы он не появлялся, каждый, кто его услышит, не взирая на происхождение и род своих занятий, бросает все, что имеет, и готовится отправиться на берега Венедского моря. И вроде бы люди, которые поставляли эти сведения, вполне надежные. Но, судя по всему, даже они могут ошибаться. Вот уже целую неделю Бернард находится в Шпейере. За это время я несколько раз давал ему аудиенцию, и день ото дня этот франк падает в моих глазах все больше. На нашем языке он разговаривает с жутким акцентом, а речи его хоть и яростны, но в них нет ничего сверхъестественного. Обычный священник, набожный, начитанный и фанатичный . Как такому человеку могли предлагать папское кресло? Не понимаю. – Ты прав, брат, – согласился с королем герцог. – А с Людовиком все ясно. Он человек храбрый, но когда дело касается его неверной жены или веры, король Франции превращается в барана, которого легко можно отвести на бойню. Бернард этим воспользовался и смог направить его в нужную церкви сторону. Мы же с тобой не такие простаки и лично мне проповедник тоже показался самым обычным человеком. Нет в нем искры божьей, а значит прислушиваться к его словам не стоит. – Дело не только в речах. При более благоприятных обстоятельствах я был бы не прочь сходить в поход на сарацин или язычников. Этим заработал бы себе славу и душу от грехов очистил. Просто время не то и у меня накопилось немало претензий к матери нашей церкви. – Ты все еще надеешься на получение императорской короны? – Конечно. Я должен взять то, что принадлежит мне по праву, ибо железная корона лангобардов совсем не то же самое, что императорский венец. Поэтому я не желаю больше слышать ни о каком Крестовом походе. Армия собрана и весной мы двинемся в Италию, которая станет моей. Ну, а заодно и до папы римского Евгения Третьего доберусь. – А если папа не захочет объявить тебя императором или сбежит под защиту своих верных сторонников сицилийцев? – Тогда в Риме появится антипапа, которой сделает все, что я пожелаю. Ты со мной, брат? Король посмотрел на герцога. Взгляды двух Гогенштауфенов встретились, и Фридрих сказал: – Да, мой король. Я с тобой. Однако проблема не исчезнет. Через наши земли на север двинется Крестовый поход, и мы просто обязаны отправить часть своих сил вместе с ним. – Отправим, – Конрад сделал очередной глоток вина и добавил: – Пошлем тех, кто против нас или проживает рядом с язычниками. – А кто возглавит эти войска? – Выбор очевиден. Юный Генрих Лев и наш старый противник Альбрехт Медведь. Фридрих поправил повязку на пустой глазнице и скривился. Это было знаком его глубокой озабоченности, и король спросил: – Ты считаешь, что я не прав? – Есть опасность, что Альбрехт Медведь усилится за счет новых завоеваний. Так что, как бы нам самих себя не перехитрить. – Это вряд ли. Помнишь, я вызывал к своему двору рыцарей, которые были в походе вместе с Фридрихом Саксонским и Адольфом Шауэнбургским? – Помню. – Так вот, брат, я много с ними общался, а потом вел переписку с архиепископами Бремена, Гамбурга и Магдебурга. После чего сделал кое-какие выводы. – Интересно какие? – За последние пять лет венеды очень сильно изменились, и сейчас они готовы к тому, что против них выступит большая часть Европы. Язычники объединились вокруг Руяна, увеличили численность своих войск, обезопасили тылы, отловили наших шпионов, построили немало крепостей, выбрали великого князя и стали использовать для войны наемников. Все это говорит об одном: они не намерены сдаваться. Поэтому всякий, кто отправится на север, в первую очередь должен думать не о том, как бы заполучить для себя новые земли и пополнить казну, а о сохранности собственной шкуры. – Мне кажется, что ты преувеличиваешь силу венедов, – не согласился с королем Фридрих. – Да, некогда северные язычники были сильны, но сейчас все иначе. Венеды долгое время отступали, а нашим священнослужителям и пограничным владетелям удавалось стравливать их между собой... – Они смогли задавить датчан и разорить Верхнюю Саксонию, – оборвал Одноглазого младший брат. – И они разгромили войска трех далеко не самых слабых имперских графов. – Это последний успех язычников, частная победа, которая ничего им не даст, ибо против Крестового похода им не выстоять. – Посмотрим. Фридрих решил не спорить с братом, а посмотрел в сторону окна и поинтересовался у Конрада: – Кстати, а где сейчас рыцари, с которыми ты разговаривал? – Тоже желаешь с ними пообщаться? – Да. – Почти всех я отправил обратно на север, а при мне остались только двое. Суровый вояка из Миндена рыцарь Рупрехт фон Штеффен и совсем еще юнец Седрик фон Зальх. Если заинтересуешься, то я пришлю их к тебе. Братья помолчали, допили вино, и герцог спросил Конрада: – Наверное, пора отправляться в собор? – Да, – король встал. – Сегодня первый день нового года. Надо веселиться и радоваться, а мы с тобой сидим и думаем о каких-то там северных язычниках. Конрад и Фридрих отправились в свои покои, где переоделись в праздничные одежды, и вскоре в сопровождении большой свиты и своих наследников, королевского сына Генриха и герцогского Фридриха, покинули резиденцию и направились к собору. Сотни рыцарей были рядом с королем и его братом. Сияло начищенное оружие и доспехи. Знамена с гербами и девизами самых древних и прославленных родов Священной Римской империи развевались на ветру. Фыркали покрытые шитыми попонами благородные породистые лошади, каждая из которых стоила как хорошая деревенька с сервами. Король был впереди и горожане Шпейера, стоя возле своих домов, приветствовали его и надеялись на скорую праздничную раздачу подарков. Легкий мороз взбадривал людей и лошадей. Полуденное солнце висело над головой Конрада Третьего, и он улыбался. Однако, лишь только королевская свита приблизилась к собору, монументальному строению из красного песчаника с четырьмя башнями по углам, которое было построено на месте древнего кельтского святилища посвященного богине с варварским именем Нантосвелта, как на его лицо снова легла тень. Помимо дворян, которые по зову короля съехались на большой сход в Шпейер, вокруг собора теснились толпы голодранцев. Между ними сновали появившиеся в городе вместе с Бернардом Клервоским цистерианцы, а невдалеке тесной группой стояло несколько десятков рыцарей-тамплиеров. Присутствие чужаков не нравилось королю, но пока он их терпел. Вот только терпение его было на исходе. Поэтому сегодня, сразу после торжественной литургии, Конрад намеревался еще раз поговорить с настоятелем Клерво и в мягкой форме намекнуть Бернарду, что ему пора отправляться обратно во Францию. В голове он уже давно сложил этот разговор и знал, что ему скажет цистерианец, и король был уверен, что все произойдет именно так, как он решил. Бернард покинет Германию, а он продолжит готовить поход в Италию, и уже осенью этого года станет императором. Снова напустив на себя веселый и беззаботный вид, король спрыгнул с лошади, и направился в собор. Слева был брат, а справа его гордость и надежда, сын Генрих, стройный и ловкий молодой человек немногим старше двадцати лет, который уже успел показать себя в боях и на рыцарских турнирах, а помимо того был наделен недюжинным умом и смекалкой. Именно ему король намеревался со временем передать все, что он завоевал и приобрел за свою сложную и непростую жизнь, а семейство брата Фридриха, вслед за которым шагал его наследник, поддержит Генриха и даст ему клятву на верность. Впрочем, все это случится очень нескоро, а пока, продолжая улыбаться, король вошел в величественный собор, прошел к амвону, где расположились местные священнослужители, певчие и Бернард из Клерво, и остановился. Помещение быстро заполнилось рыцарями, баронами, графами, бургомистрами, богатыми купцами и герцогами. После чего началась литургия. Юные певчие на латыни затянули славящую Христа песню, которая разнеслась под потолком обширного молельного зала. Их голоса заставили всех присутствующих замолчать и подумать о спасении своей души, жизни и смерти. Впрочем, продолжалось это недолго. По команде Бернарда Клервоского, которому германские священнослужители подчинялись, словно он сам папа римский, певчие смолкли. Король, видя это, исподлобья взглянул на наглого проповедника, который выступил вперед, и подумал, что, судя по всему, этот цистерианец сейчас опять начнет проповедь о Крестовом походе, и ему совсем не хочется выслушивать речь этого косноязычного франка, который не удосужился выучить немецкий. Король оказался прав, Бернард собирался произнести проповедь. Однако он никак не ожидал того, что будет происходить в соборе далее. Проповедник замер, уверенным взглядом окинул море из человеческих голов и на чистом немецком языке, словно он коренной житель Священной Римской империи откуда-нибудь из Швабии или Франконии, прокричал: – Братья во Христе! Слушайте меня! Все, кто верит в Господа Бога нашего Иисуса Христа! К вам взываю я! Сотни людей замерли. В соборе наступила небывалая тишина, а Конрад Третий сосредоточил все свое внимание только на Бернарде и в удивлении приподнял левую бровь. Проповедник отметил, что привлек внимание имперских аристократов и продолжил: – Братия, я скромный служитель церкви, зову вас на совершение подвига. На севере размножились богомерзкие язычники, которые отрицают существование нашего бога. Они погрязли во грехе и скверне. Они вершат богомерзкие обряды, глумятся над христианскими святынями, уводят в рабство мирных людей и плюют на веру нашего Спасителя. Своими деяниями язычники приближают Судный День и вводят во тьму идолопоклонства слабых духом католиков. Потоки крови лучших сынов Швеции, Дании и Германии, которые встали против зла и сатанинской веры, были пролиты на землю. Однако все они умерли не напрасно, а во имя Царства Небесного, во имя Господа нашего, во имя Христа и Девы Марии, во имя благодати. Каждый из них сейчас в раю, смотрит с небес на нас с вами и взывает о справедливой мести врагам нашей веры, проклятым язычникам, которые поклоняются деревянным многоликим идолам на губах коих кровь христианских младенцев, принесенных им в жертву. Нельзя терпеть эти сатанинские обряды и невозможно попасть в рай тем, кто не готов с оружием в руках выступить против врагов истинной веры. И это не я говорю вам, а сами ангелы небесные доносят через меня вам свое слово. Одновременно с этим воздух в соборе сгустился, стал каким-то вязким и неприятным, настолько, что кожа католиков покрылась холодными пупырышками. Проникающий в помещение через окна солнечный свет померк, будто за окном не ясный полдень, а глубокие вечерние сумерки. По углам молельного зала заметались тени, а глаза проповедника засияли огнем. Все, кто находился в церкви, увидели это, а кто-то даже смог разглядеть бесплотную фигуру за спиной Бернарда Клервоского. Души людей затрепетали, а их сердца замерли. Ужас и великое благоговение воцарились среди них, а король, который смотрел прямо в полыхающие неземным огнем глаза цистерианца, был готов упасть перед ним на колени и попросить прощение за все: за неправедные поступки, за убийства и казни врагов, за неверие и упрямство. Однако пока он еще держался на ногах и продолжал слушать речь проповедника, устами которого, без всякого сомнения, говорили посланники Бога: – Язычники не щадят церквей. Они не признают прав католиков на Любек и Ольденбург, не чтят седин, насилуют наших чистых женщин-католичек, и у них нет чести. Эти сатанинские отродья копят силы и готовятся нанести по нам новые удары. Но не позволит Господь совершиться злу и не восторжествует оно на развалинах этого храма, который находится в глубине германских земель, ибо есть у матери-церкви защитники. Это вы, мои братья, и я говорю вам, встанем все как один! Отложим в сторону свои мирские заботы и дела, возьмемся за оружие и посвятим себя ратному труду. К битве за веру призывает вас Бог. Так обретите мужество, возьмите щит веры и шлем спасения, и укрепленные примером Господа нашего, положившего за нас грешных собственную жизнь, не щадите свою бренную жизнь. Нашивайте на одежды кресты и вооружайтесь, вставайте под знамена Крестового похода и ни о чем не печальтесь. Ведь если Господь претерпел смерть для человека, будет ли человек медлить с принятием смерти за Господа? Нет, мы непоколебимы в нашей вере и докажем это делом! Вступайте в могучее и непобедимое Христово Войско, и вы обретете место в раю, где каждого истинного христианина ждут нетленные богатства и спасение души. Готовьтесь к битвам и помните, что Господь обещает каждому вставшему на путь Рыцаря Христова, полное прощение всех его грехов, в коих он раскается устами и сердцем, а также увеличение надежды на вечное спасение в качестве воздаяния. Не опасайтесь злословия неверующих и сомневающихся. Не страшитесь препятствий на своем пути. Отряхните всякую суету души своей и ступайте в бой, который принесет нам неминуемую победу, ибо не может быть иначе, если Воин Господа сражается за веру и сами ангелы небесные парят над крестоносным воинством. Голос Бернарда становился все сильнее, а имперские вельможи и рыцари впадали в религиозный экстаз. Сам король едва не упал и только помощь брата и сына, стиснувших Конрада Третьего с боков, не давала ему потерять лицо. Проповедник в это время сделал шаг вперед, подобно птице, взмахнул широкими рукавами своего белого балахона и провозгласил: – Чую! Сам Иисус Христос входит в мое тело! – Бух-х!!! Католики дружно опустились на колени, и только Конрад с близкими людьми и родственниками, да священнослужители все еще продолжали стоять. После чего цистерианец вновь шагнул по направлению к Конраду и обхватил его за плечи. Фридрих Одноглазый и сын короля мгновенно отступили в сторону и тоже преклонили перед Бернардом колени. Ну, а настоятель Клерво, глаза которого продолжали гореть огнем, обратился к государю Священной Римской империи: – Человек! Я дал тебе все, что мог дать: могущество, власть, всю полноту духовных и физических сил. И какое же употребление ты сделал из всех этих даров для службы Мне? Скоро язычники распространятся по всему миру, говоря, где их Бог, и тьма опустится на государство твое. Этого ты хочешь!? Из глаз короля сами по себе потоком хлынули слезы. Затем он все же рухнул на пол, прижался губами к пропыленному скапулярию цистерианца и воскликнул: – Довольно! Я буду служить тому, Кто искупил меня! Душа моя и тело принадлежат только Господу, и я буду рад отдать их ему! Прости меня за неверие и сомнения, Господь! Наставь на путь истинный и укажи дорогу к спасению! Клянусь, вся моя жизнь отныне будет посвящена только тебе! Клянусь! – Слушай моего верного слугу Бернарда, – прогрохотал над сводами собора голос бога. – Он поведет тебя и укажет путь! Прощай и помни, я наблюдаю за тобой! От взора моего не укрыться и если ты нарушишь свою клятву, то будет проклято твое семя! Ступай со своими воинами на север, уничтожь нечестивых язычников, сожги их нечестивые капища и освободи берега Венедского моря от следов Сатаны, ибо это твой крест и твой Иерусалим! – Да, мой Господь! – выдавил из себя король. – Я сделаю все так, как ты мне приказал! Произнеся это, Конрад почувствовал, что теряет силы, и стал заваливаться на бок. Глаза Бернарда Клервоского померкли и утратили блеск огня. Проповедник, которого покинул дух Господа, снова стал человеком и удержал короля от падения. Это была странная картина. Изможденный темноволосый аскет в белом балахоне и черном фартуке. Перед ним коленопреклоненный воин в украшенном золотыми гербами и подбитом новгородскими соболями плаще, а вокруг сотни людей, которые были ошарашены и готовы прямо сейчас вскочить на коней и отправиться на войну с венедами, про коих многие из них до сегодняшнего часа ничего не слышали. Впрочем, вскоре имперские дворяне и купцы начали вставать с колен. Конрада Третьего, который попробовал подняться, вновь подхватили родственники, а Бернард Клервоский отступил назад. Спустя несколько минут в молитвенном зале вновь воцарился свет солнца. Король обернулся к своим подданным, отдышался, собрался с духом и, как можно громче, произнес: – Все вы слышали речь Господа нашего и мою клятву! Я подтверждаю свои слова и приказываю в начале второго весеннего месяца всем рыцарям и дворянам империи собраться в городе Хильдесхейм! Мы объявляем проклятым язычникам Священную войну и двинемся на них Крестовым походом! Таково мое решение, коему каждый человек, кто находится здесь, живой свидетель! – А-а-а-а!!! – прокатился по собору рев сотен здоровых глоток. – В поход!!! – Хвала Господу!!! – Слава королю!!! – Да здравствует Святой Бернард!!! – Крещение или смерть!!! – Убьем врагов нашего Господа!!! Конрад, выслушав крики имперских аристократов, молча направился на выход. Родственники и свитские последовали за ним, и вскоре он возвращался обратно в свою городскую резиденцию. Народ уже знал о том, что произошло в соборе, и ликовал, а король встряхивал головой, словно от удара палицы, и никак не мог придти в себя. Он вспоминал горящие нечеловеческим огнем глаза проповедника, который неожиданно стал разговаривать на немецком, хотя еще вчера не мог правильно связать два коротких предложения. А еще Конрад пытался разобраться в том, действительно ли с ним разговаривал сам Иисус или это был ловкий трюк проповедника. Но от мысли, что его обманули, он отмахивался, слишком реальным было все происходящее, и душевный трепет, и взгляд Бернарда, и рвущиеся из его души слова клятвы, которую Конрад собирался исполнить, хотя еще пару часов назад Крестовый поход его не интересовал. Прерывая размышления короля, рядом пристроился Фридрих Одноглазый. Конрад посмотрел на него и тяжко вздохнул: – Вот так братец, против воли Господа, оказывается, не попрешь. – Да, – согласился герцог и спросил: – Что будем делать? – Завтра соберем военный совет и начнем переброску войск от южных границ к северным. Склады с продовольствием и оружием должны быть организованы в Хильдесхейме. Одновременно с этим объявим о сборе ополчения и начнем вербовать наемников, а так же пошлем своих людей к франкам, с которыми необходимо обговорить совместные действия. Воевать придется всерьез, поэтому в Крестовый поход отправимся вдвоем. – А кто останется вместо тебя? Король обернулся назад, поймал взгляд сына, кивнул ему и сказал: – В ближайшие дни будет оглашен мой указ, согласно которого, ты станешь моим соправителем. – Слушаюсь, отец, – Генрих нахмурился и добавил: – Но, честно говоря, мне бы тоже хотелось пойти с тобой в поход. – Еще успеешь – Конрад вновь посмотрел вперед, ударил по бокам своего крупного фламандского жеребца и помчался в сторону резиденции. С того момента, как он покинул собор, король считал, что он уже на войне и по этой причине не собирался тратить драгоценное время на пустые беседы.
Глава 5.
Зеландия. Зима 6655 С.М.З.Х.
Сегодняшнее утро начиналось с того, что во главе воинов моей дружины я бежал по хорошо утоптанной дороге. Под тяжелыми армейскими ботинками поскрипывал снег, а в распаренное лицо бил холодный морской ветер. За плечами висел рюкзак с грузом в двадцать пять килограмм, а позади меня пыхтели дружинники. Утренний забег подходил к концу, и люди торопились поскорее попасть в тепло. Шаг и бег, постоянная смена темпа. Сегодня бежали десять километров, а по зиме это расстояние более чем приличное. Поначалу воинам было тяжело привыкнуть, что чуть свет их выгоняли на физзарядку. Однако со временем это вошло в привычку, отлынивать от пробежки в дружине Рарога стало считаться слабостью, и ветераны сами взбадривали новичков. Что же касается меня, то подобная разминка даже в радость. Бежишь и ни о чем не думаешь. В голове нет ни одной посторонней мысли и на душе спокойно, а вот когда останавливаешься, тут-то заботы и наваливаются, да так, что не продохнешь. Передовая сотня вбежала в распахнутые настежь ворота Рарога. С башен за нами пристально наблюдали дозорные, мало ли, вдруг кто чужой к общему строю прилип. Это, конечно, вряд ли, поскольку все окрестности под нашим полным контролем, но порядок есть порядок. Служба должна нестись справно, а за невнимательность можно ответить не только кошельком, но и жизнью. Каждый воин это понимает, благо, охранники города-крепости все из старожилов и не первый год службу тянут. Все они давно обзавелись семьями или перетянули сюда близких. Поэтому для них Рарог это не только твердыня на окраине Венедии, но и дом, в котором проживают их жены и дети. Так что рвение дружинников объясняется очень просто. За первой сотней в город влетела вторая. Далее третья, четвертая и пятая. Конники из степняков и отряд Берладника в это время занимались выездкой своих лошадей и появятся немного позже, когда варяги, пруссы и киевляне закончат зарядку и отправятся на завтрак. Все как обычно и, напомнив сотникам, что через час состоится ежедневный военный совет, я сбросил рюкзак, и покинул колонну. Воины направились на специально оборудованную спортплощадку рядом с казармами, где проживают неженатые дружинники, а я, все так же бегом, рванул к своей хижине, просторному трехэтажному терему в центре города рядом с храмом Яровита. Меня уже ждали. Банька натоплена, а жены, которые на удивление быстро смогли найти общий язык и неплохо поладили, наверняка, накрывали на стол. До завтрака было пятнадцать-двадцать минут, и я вошел в предбанник. Здесь скинул промокшие ботинки и сырую одежду, остался, в чем мать родила, и нырнул жарко натопленную парилку. Для начала опрокинул на себя тазик с теплой водой, которая смыла с меня пот, и сразу же пришло облегчение. Я присел на широкую дубовую лавку, вытянул перед собой подрагивающие ноги и стал вдыхать аромат висящих по углам березовых веников. Благодать. Жив и здоров, сил немерянно, дом полная чаша, есть дружина и корабли, казна и свое хозяйство. Рядом две прекрасные женщины и дети. Можно жить и не тужить. Но зима на исходе и скоро начнется война. По сообщениям из Европы, которые поступают из разных источников, германцы и французы уже собирают в кулак силы и вскоре тронутся в путь, и я, вместе с наиболее подготовленными к партизанской войне венедскими вожаками, двинусь им навстречу. Снова вернулись беспокойные мысли, и захотелось вскочить на ноги. Для чего? А для того, чтобы еще раз проверить людей и заставить их пошевеливаться. Однако я себя сдержал. Все на мази. Воины тренируются, хозяйство работает в интересах дружины, а жрецы Святовида исправно пересылают деньги на оплату наемников. Приказы отданы и жители Рарога, что военные, что гражданские, про надвигающихся крестоносцев знали не хуже меня. Поэтому подстегивать никого не надо и лишняя суета ни к чему. Это факт, дергаться не стоит, и я стал спокойно мыться, приводить себя в порядок и вспоминать о том, что было сделано за осень и зиму. Из Новгорода я вернулся с молодой женой и новыми воинами: четырьмя сотнями степняков, дружиной Берладника, киевлянами и полусотней лучших бойцов племени Хеме. К этому времени в Рароге уже были построены дополнительные казармы с конюшнями и заготовлены запасы для лошадей, сено и овес. Вновь прибывшие воины были устроены, а вскоре большими торговыми кораблями из Дубина и Волегоща вместе с седлами и уздечками нам доставили лошадей. Надо отметить, что очень хороших, ибо не зря в Европе и по всему Венедскому морю ценятся славянские и прусские кони, умные, выносливые и сильные четвероногие друзья, потомки степных скакунов, которые принесли наших предков с Урала и Волги на север. Практически сразу же начались совместные тренировки кавалерии и пехоты, и здесь я не придумывал ничего нового. Есть наработанная тактика по рейдам венедов во времена Мстислава Первого, память о продвижении по Европе войск Атиллы и имеется пример партизан Великой Отечественной войны: Доватора и Ковпака. Так что все просто. Эти методики были наложены на немалый опыт Берладника и степных атаманов, которые знали толк в военном деле, и все определилось само по себе. Конница ведет разведку и совершает дерзкие налеты на противника, а пехота двигается следом, зачищает окрестности, отлавливает спрятавшихся в чащобах беглецов и штурмует замки. Ну, а поскольку обычный дневной конный переход по пересеченной местности составляет тридцать-тридцать пять километров, пехота вполне за ней успевает. Вот степь, это разговор иной, но нам предстоит действовать в покрытой лесными массивами Верхней Саксонии, так что проблем в разнице скоростей возникать не должно. Пешие сотни, которые в бою, наверняка, захватят телеги, обеспечивают коннице прикрытие и отдых, а всадники налетают на врагов и создают у противника ощущение, что славяне повсюду. При этом за добычу мы цепляться не станем. Основная цель в ином – разгромить вражеские обозы, уничтожить живую силу крестоносцев, в первую очередь профессиональных вояк и рыцарей, пожечь деревни, которые могут стать для католиков опорными точками, вытоптать поля и добыть ценных пленников. В общем, боевое слаживание пошло своим чередом. В поход должны были выдвинуться одиннадцать сотен воинов: полтысячи конников и шесть сотен пехоты. Командиры справлялись без меня, и я отправился на Руян, где проходил большой совет князей, на котором были оглашены планы по ведению грядущей военной кампании. Сход прошел на удивление деловито и без шума. Вожди племен, которые понимали, что вместе они сила, заранее определились в своих действиях и разбили зоны ответственности. Рагдай Померанский должен был держать границу с поляками и, в случае выступления ляхов, собирался налететь на приграничные города Санток и Любуш. Прибыслав оборонял земли лютичей и продолжал оставаться великим князем, который будет координировать действия всех венедов. Мстислав Виславит посылал в Ла-Манш несколько вольных ватаг, а сам вместе с варягами, шведами, пруссами и прочими восточными наемниками отправлялся в Зверин. Никлоту же предстояло командовать диверсантами, которые встретят крестоносцев на их территории, и готовить свое княжество к войне, ведь как ни посмотри, но основной удар католиков обрушится именно на бодричей. Такие вот планы и, если коротко, то мне предстояло находиться в оперативном подчинении Никлота. Я против этого ничего не имел и, получив от него четкие указания, когда и где мне необходимо высадиться на берег в районе разрушенного Ольденбурга, отбыл обратно в Рарог. Ну, а чего? Все просто. Партия сказала надо, комсомол ответил есть. Приказ даден и цели намечены, а дальше я сам по себе. Прогуляюсь по германским землям от моря до Гамбурга, а когда прижмут, начну отход. Почтовые голуби имеются, а значит, в угол меня не зажмут, могу от морского берега уйти или к бодричам оттянусь. Опять же я не сам по себе буду. Рядом соседи, Громобой и Вартислав, дружины коих состоят из бодричей, которые могут и конным строем и пешим биться, так что не пропадем. Вновь я оказался в Рароге. Начинался месяц студень (январь) и на время, предоставив своим командирам самостоятельно руководить дружиной, я погрузился в дела хозяйственные. В первую очередь меня, конечно же, интересовало производство огненных смесей и успехи алхимиков, которых контролировали волхвы, и ученики Ромуальда Бургосского меня порадовали. Производство ‘греческого огня’ достигло сорока литров в месяц, а это примерно восемьдесят огненных гранат. Можно было бы и больше делать, но ингредиентов для производства маловато, так что приходится ужиматься. Впрочем, к этому времени у меня уже появился черный порох, который алхимик из Бургоса и его ученики называли дым-порошок, и под моим руководством были проведены испытания первых ручных бомб, которые начинялись гвоздями. Результаты были так себе, достаточно скромные, шум, дым и разлетающиеся в радиусе пяти-семи метров куски металла. Но это лучше чем ничего и это начало, так что не зря я вытаскивал молодых алхимиков из Брюгге, глядишь, через пять-шесть лет первую примитивную пушку отольем, а пока есть бомбы и то хорошо, пригодятся. Ну и, кроме того, алхимики показали моим мастерам и волхвам, как производить кислоты: азотную, соляную и серную. Европейским алхимикам они известны уже более ста лет, и это опять же задел на будущее, хотя кое-что я собирался применить уже этим летом. Например, концентрированную серную кислоту, она же купоросное масло. Эта дрянь очень неплохо разъедает металлы и оставляет на коже человека поганые уродливые раны. Вот я и подумал, что крестоносцы очень удивятся, если увидят кислоту в действии. Наверняка, закричат про колдовство, а нам это на руку. Да и соляная кислота, при правильном применении, может себя хорошо показать. Ведь, если я не ошибаюсь, при реакции с диоксидом марганца и перманганатом калия она образует токсичный хлор в виде газа. Вот вам и химическая война, не сейчас, само собой, потому что опять таки все упирается в ресурсы и количество кислот, а лет через пять, когда появятся заточенные на это специалисты узкого профиля и свинцовые производственные камеры. Впрочем, на научно-техническом прогрессе я не зацикливаюсь. Войны, по крайней мере, сейчас, выигрывают люди, а не пушки, пулеметы, танки и ракеты, которых пока нет. Сила духа, воинское мастерство, правильная тактика, слаженность действий бойцов одного отряда, дерзость и талант полководца. Вот что приносит победу, а достижения химии и инженерной мысли это, как я уже неоднократно повторял, процесс вспомогательный. Неуверенному в себе человеку в драке против уличных грабителей даже автомат не поможет, ствол отберут и в задницу затолкают, чтобы не размахивал пукалкой. И совсем другое дело уверенный в себе и хорошо подготовленный боец, который подручными средствами всех на куски распластает и после этого, без угрызений совести продолжит жить дальше. Да, возможно, ему придется сидеть в сумрачном здании с решетками на окнах, но он будет жить, и этот частный пример, может быть применен почти ко всему, что нас окружает. Как некогда сказал князь Олег Вещий? ‘Кто слаб душой, и воли не имеет, тому судьба влачить ярмо раба’. Он был прав – главное это осознание своей внутренней силы и четкое понимание того, ради чего человек живет и к чему он стремится. У нас, вождей Венедии, такое понимание есть – мы хотим уничтожить врага, сберечь родную землю и сохранить людей, которые идут за нами. Ради этого мы станем драться не на жизнь, а на смерть, и к этому будем стремиться. Однако я отвлекся. После алхимиков, которые освоились со своим статусом подневольных специалистов, вынужденных передавать свои секреты венедам, я посетил учебку варогов. Здесь провел смотр полусотни юных датчан, которые должна были участвовать в войне против католиков, и убедился, что они готовы зубами рвать крестоносцев. За минувшие годы вароги превратились в ярых почитателей Яровита, и для них был только один авторитет – это хозяин Рарога вождь Вадим Сокол, слово которого было равнозначно воле небес. Вот так, я стал практически пророком. Скажу варогу – умри, и он это сделает, ибо в его голову крепко вбито, что неисполнение приказа трусость, которая отсекает воина от лучшей доли на небесах. Честно говоря, сам не ожидал, что так получится, но кое-что у меня вышло. Первая партия неплохо подготовленных молодых фанатиков с нетерпением ждала отправки на войну, и если вароги покажут себя хорошо, то придется набирать новых. После варогов пришел черед лесопилки, которая совместными трудами Карла Ван-Мейера, киевских умельцев и кузнецов была поставлена в лесах и стала выдавать первые пиленые доски. Затем проехался по деревням и поговорил со старостами, которые хвались урожаями и приплодом скотины. Кстати, для сидящих не земле людей это несвойственно, ибо хозяин земли обычно рассматривается, как человек, который может все отобрать. Но я к ним по совести, и они ко мне со всей душой. Далее проверил спиртзавод, где назначил постоянного начальника, хваткого и прижимистого суздальца-эмигранта Симеона Уголька. Потом навестил рыбаков и мельников, корабелов и кузнецов, ткачей и производителей бумаги, а так же гончаров и пошивочных дел мастеров, которые шили для войска униформу и рюкзаки. Своим чередом побывал в торговой фактории ладожских Соколов и трактирах, озаботился заготовкой продовольственных припасов на весну и лето, и так пролетел месяц. Снова я забросил хозяйство, которым руководил перетащивший в Рарог родственников главный интендант Гаврила Довмонтов, за коим присматривал Ставр Блажко, и опять присоединился к военному сегменту моей структуры. Ранний подъем, зарядка, завтрак, развод на занятия и обсуждение текучки. Потом обед, короткий отдых в кругу близких, тренировки с лучшими воинами, обход казарм, разговоры с дружинниками, вечер, ужин и ночь в спальне одной из любимых женщин. В общем, размеренная жизнь успешного феодала, которая подходит к своему логическому концу. Со дня на день начнется оттепель. Из Арконы или Зверина прилетит голубь с весточкой, и вперед. Всем грузиться на корабли! Курс на Ольденбург! Идем на войну! Прерывая мои размышления, в предбаннике скрипнула половица. Я прислушался к эмоциям человека – это Дарья, которая принесла чистый комплект одежды. Значит, пора вылезать из парилки и отправляться на завтрак. Так и есть, дверь в баню открылась, и я увидел перед собой Дашу. Она, усмехнувшись, смерила обнаженного мужа игривым взглядом и сказала: – Стол накрыт. – А может ну его, этот стол, – я тоже улыбнулся. – Заходи, спинку мне потрешь. – Нет уж, – Дарья качнула русыми косами. – Знаю я тебя. Сначала спинку потри, а потом из бани только к обеду выйдем, и я виноватой останусь, соблазнила вечно занятого воина своими прелестями. – Да, – продолжая улыбаться, согласился я. – Так тоже может быть. Ступай. Я сейчас. Жена ушла, а я покинул баню, оделся в мундир, обулся, прицепил на пояс меч и отправился в терем, прошел в трапезную и присел во главе широкого продолговатого стола, который был заставлен едой и напитками. Каша и мясо, белый хлеб и моченые яблоки, соленья и жареная рыба, свежее молоко, закваски и взвары. Что поделать, когда я дома и нахожусь в состоянии относительного покоя, то люблю покушать, и мои женщины, которые расположились слева и справа от меня, об этом знают. Поэтому балуют меня, пока возможность есть, а я не отказываюсь, лопаю все, что дают, а потом лишний жирок в поле сгоняю. Завтрак прошел как обычно. Мы ели, разговаривали о делах хозяйства и детях. Однако в душах моих любимых было легкое беспокойство. Своим женским чутьем они понимали, что скоро нашей идиллии придет конец, и я должен буду их покинуть. И хотя они старались не показывать мне свою озабоченность, я ее все равно ощущал, и потому старался быть веселым и беззаботным, аки молодой ягненок на первой весенней травке. Это их успокаивало и вселяло в Нерейд и Дарью уверенность в том, что все будет хорошо. Муженек отправится на войну и погуляет с мечом, а затем вернется обратно, к ним и детям. Я насытился и остался на месте. Служанки убрали со стола, а жены отправились в детскую. После чего один за другим стали появляться командиры моих воинских контингентов и садились на места, которые они считали своими. Ближе всех расположились Ранко Самород, Корней Жарко, Поято Ратмирович, Гаврила Довмонтов и Славута Мох со своим приемным сыном Торарином, который вымахал в статного юношу и стал неплохим бойцом. Далее Орей Рядко, Илья Горобец и Гнат Твердятов. Ну, а в самом конце сели степные атаманы, Иван Берладник и вожак лесовиков Калеви Лайне. Мой взгляд еще раз пробежался по лицам суровых мужчин, и я начал совет: – Значит так, господа сотники. До нашего выступления времени осталось немного, самый большой срок две седьмицы. Куда мы выдвигаемся, вам известно. Что будем делать, тоже ясно. Чему людей учить, понятно. Но есть у меня, как обычно, несколько замечаний, так что слушайте. Первое, степная конница. Черные клобуки до сих пор никак не усвоят, что не надо после обстрела противника и удачного налета хватать мелкую добычу. Вчера отработали захват вражеского обоза, и все прошло хорошо. Но зачем же хапать с телег, что плохо лежит? Понятно, что я сам приказал, действовать так, как привыкли. Однако помимо этого было сказано, что барахло нас не интересует. Ладно, захватили какого-нибудь знатного аристократа – это хорошо. Возможно, попалось серебро, драгоценности или золото, тоже неплохо. А вот одежду или простое оружие брать не надо. Для нас очень важна скорость и мы идем навстречу крестоносцам не ради добычи, тем более что воины ее не получат. Это надо усвоить и крепко-накрепко вдолбить в голову каждого бойца. Степные атаманы, к которым я обращался, одновременно качнули головами и ответили: – Все ясно, – сказал Данко Белогуз. – Понятно, – вторил ему Юрко Сероштан. – Привычка дает о себе знать, – усмехнулся Твердята Болдырь. – Это мои люди на обозе пошалили. Больше не повторится. – Вот и ладно, – произнес я, посмотрел на Берладника и продолжил: – Иван Ростиславич, к тебе тоже претензия имеется? – Какая? – князь слегка привстал. – Зачем твои дружинники на последних учениях до конца за свою позицию цеплялись? – А как же иначе? – удивился Берладник. – Если бы мы отступили, то ‘вражеская’ конница ударила бы по пешим. – Да. Но пешие не могли уйти, потому что ты стоял насмерть. Это не дело. За спиной пехоты был лес, и она могла легко в него оттянуться, но не сделала этого, поскольку сама в свою очередь прикрывала тебя. Ты синий флаг видел? – Видел. – И что он значит? – Отступление. – Вот именно. Поэтому будь добр в следующий раз не бросать своих, – на этом слове я сделал упор, – воинов на убой. Нам не надо держаться за германскую землю. Раз за разом повторяю одно и то же, ударили и отскочили, налетели и растворились в лесах. За вами сунутся, а там арбалетчики и лесовики Лайне. Князь поморщился: – Усвоил. Я повернулся к Славуте, который вот уже полтора года был полноправным начальником варогов, и продолжил: – Теперь по датскому молодняку. Я решил, кто возглавит варогов. – Кто? Мох уже знал, что я скажу. Наверное, чувствовал это. Да и не мог не отметить, что на совет приглашен его приемный сын, которым он очень дорожил. – Варогов поведет в бой Торарин. Юноша, встряхнув рыжими кудрями, привстал и поклонился: – Благодарю, вождь. Я не подведу. Старик в свою очередь недовольно проскрипел: – Ему же всего семнадцатый год пошел... – Ничего, – оборвал я Славуту, – Святослав Игоревич в его годы уже тысячные дружины в походы водил, а Торарин с варогами два года бок о бок и знает их всех как облупленных. Да и они твоего воспитанника за своего держат. Ну, а чтобы парни не забывались, приставим к ним опытных десятников. – Как скажешь. Славута кивнул, а я спросил: – Ко мне какие-нибудь вопросы есть? – У меня имеются, – откликнулся атаман Болдырь. – Нам запас подков и ухналей для похода нужен. Подковать лошадей мы и сами сможем, дело не хитрое, а кузнецы лишнего не дают. Опять же кожа нужна для ремонта седел и уздечек, да стремена с подпругами. – Гаврила, – я посмотрел на Довмонтова, – обеспечь. – Сделаем. Главный интендант Рарога кивнул, и следующий вопрос задал Ранко Самород: – Что по огненным смесям? Мне отдельный десяток в сотне делать, который с ними возиться станет, или всех воинов обучать? – Сегодня я с твоей сотней буду, так что это отдельно обсудим. Самород понял меня правильно. Черные клобуки и дружина Берладника хоть и свои, но наемники, а значит, при них некоторые вопросы обсуждать не стоит. Ладно, вароги, наемники до сих пор не понимают, кто это такие, а ‘греческий огонь’ военная тайна, хотя крестоносцы, как сообщает агентура волхвов, будут иметь запас огненных смесей и потянут его в Венедию в одном из королевских обозов Людовика Седьмого. – Больше вопросов нет? – поинтересовался я. Ответом мне была тишина, и совет был распущен. Командиры отправлялись к своим отрядам и сотням, а я присоединился к Самороду, и вместе с ним пошел на берег моря, где его варягам предстояло штурмовать одну из каменных башен. Время уходило, словно вода сквозь пальцы, и нам следовало торопиться. Каждая тренировка это чья-то спасенная жизнь и мертвые крестоносцы. Поэтому у воинов впереди еще один трудный день. Они будут бегать, прыгать, драться и штурмовать стены. Ну, а я стану за этим наблюдать и делать из всего увиденного выводы, которые завтра выльются в новые замечания и приказы.
Глава 6.
Верхняя Саксония. Весна 1147 Р.Х.
Поздним весенним вечером в переполненную таверну ‘Дядюшка Мартелл’ на окраине Гамбурга, вошел нарядный рыцарь в новом щегольском плаще с красным крестом на спине и золотой цепью поверх бархатного темно-коричневого камзола. Это был Седрик фон Зальх, который последние несколько месяцев провел при дворе короля Конрада Третьего и вновь вернулся на службу бременского архиепископа Адальберта. Он оглядел просторное полутемное помещение таверны, которое было буквально забито воинами Крестового похода против славян, и направился к угловому столику. За ним юноша разглядел своего друга Людвига фон Уттенхайма, в распоряжение которого он должен был поступить, и потому молодой Воин Господа не медлил. Зальх подошел к Уттенхайму и, заслоняя свет, навис над покрытым объедками и посудой широким дубовым столом. Людвиг, который явно был нетрезв, находился в компании нескольких суровых наемников. В левой он руке держал большую деревянную кружку с пивом, а правой прижимал к себе дородную гулящую девку в латаном сером платье с большим вырезом на груди. Седрик, который знал своего товарища не один год, не ожидал, что Уттенхайм может вести себя подобным образом: пить с простолюдинами и опускаться до общения с женщиной из отбросов общества. Нет, Зальх не был ханжой, поскольку уже успел повидать жизнь с самых разных сторон, хотя и не утратил некоторых романтических взглядов на жизнь, которые ему привили в детстве. Просто молодой рыцарь запомнил старшего товарища опрятным и набожным воином-католиком, коему доверял сам архиепископ Бремена, и верил, что существуют идеальные рыцари, на которых стоит равняться. Уттенхайм был одним из таких людей, поэтому Седрик был несколько обескуражен. Тем временем Людвиг заметил, что над ним повисла тень, и воспринял это как угрозу. Он оттолкнул от себя пьяную смеющуюся шлюху, которая свалилась под стол, и схватился за меч. Его собутыльники, воины конного архиепископского отряда, которые не знали Седрика в лицо, тоже взялись за оружие и начали вставать. Однако когда Людвиг поднял взгляд, то сразу же узнал Зальха. После чего, отпустив рукоять клинка, он расплылся широкой пьяной улыбкой, и воскликнул: – Седрик! Наконец-то ты снова с нами! Парни, это мой друг! Все хорошо! Гуляем дальше! Наемники опять опустились на лавку. Гулящая девка, что-то бормоча, проползла под столом, с трудом поднялась, обиженно фыркнула, оправила свой неказистый рабочий наряд и скрылась среди других посетителей заведения. Зальх проводил грязную распутную бабу, главным достоинство которой была выдающаяся вперед грудь, осуждающим взглядом, поморщился, присел рядом с Уттенхаймом и поприветствовал его: – Здравствуй, Людвиг. Я только что из Бремена. Меня прислали к тебе в отряд. – Я этому рад, Седрик, – мутным взором рыцарь оглядел стол, взял пустую кружку, из глиняного кувшина налил в нее пива, поставил емкость перед Зальхом и предложил: – А давай выпьем. – Давай, – согласился Седрик. Рыцари в пару больших глотков проглотили дрянное пиво и Уттенхайм сказал: – Рассказывай, Седрик, что видел, где побывал и каково оно при дворе нашего доброго и доблестного короля Конрада Гогенштауфена. – При дворе хорошо, – юноша улыбнулся. – Много благородных рыцарей, красивых утонченных дам в роскошных нарядах и звонкоголосых менестрелей. Постоянно проводятся турниры и приходят самые свежие новости со всей Европы. В общем, живи и радуйся, если есть титул, владения и деньги. Ну, или глотай слюни, коли в кошельке пусто. – Наверное, нашел там себе даму сердца? Седрик слегка смутился, вспомнил прекрасную юную девушку, которую несколько раз встречал при дворе, и кивнул: – Да. – И что, ты провел с ней ночку-другую? – Нет. Я беден, а она богата и происходит из очень знатного рода. Поэтому я втайне считаю ее своей дамой сердца, а девушка о моих чувствах даже не догадывается. – Почему? – Мы не пара, а значит, мне остается лишь мечтать о ней и надеяться на то, что военная кампания против венедов принесет мне достаток и тогда я смогу сказать девушке, каковы мои чувства. – Ну и кто же та прелестница, которая пленила твое сердце? Зальх покосился на воинов, которые продолжали пить и разговаривать о чем-то своем, наклонился к уху Людвига и прошептал: – Гертруда, дочь Конрада, маркграфа Мейсенского. – Нелегкая добыча, – Уттенхайм покачал головой и спросил: – То есть ты зазря прогулялся ко двору короля? – Не то чтобы зря. Я неоднократно встречался с королем и герцогом Фридрихом Швабским, которые расспрашивали меня о неудачном походе Фридриха Саксонского... – А-а-а! – Людвиг опустил на стол кружку и поморщился. – Все это чушь, мой юный друг. Полнейшая чушь. Даму себе не завел, богатства не нажил и влиятельного покровителя, насколько я понял, у тебя не появилось, а иначе бы ты не вернулся к архиепископу. Верно, все говорю? Юноша помедлил и кивнул: – Все так. – Значит, твоя прогулка не принесла тебе ничего кроме растрат и разбитого сердца. Я прав? – Наверное... – И ты, – Людвиг провел перед собой рукой, указывая на толпящихся в таверне воинов, – подобно всем этим бродягам, надеешься взять у венедов немного их добра и покрыть себя великой славой? – Конечно. А еще я хочу поквитаться с язычниками за наше прошлое поражение. – Ну-ну, – Уттенхайм усмехнулся. – Дерзай. Воины архиепископа некоторое время молчали. Хозяин трактира лично принес рыцарям еще один кувшин пива и блюдо с жареными бараньими ребрышками. Но есть Зальху не хотелось, и он продолжил разговор: – Людвиг, а чем мы должны заниматься? – Тем же, чем и всегда, мой юный друг, станем выполнять приказы архиепископа. – Это понятно. Но мне интересно, что именно предстоит делать и когда будет первое дело? – Дела хочешь? Оно будет. Завтра мы отправимся в Данию. – А зачем? – Не знаю. Все приказы исходят от Улекса, а он молчит. Сказал только, чтобы утром отряд был у северных ворот и готов к походу в Данию. Думаю, что придется сопроводить к викингам священнослужителей, которые вчера приехали в Гамбург. Мне это не нравится, но приказ есть приказ. Вот поэтому сегодня я пью, вдруг, это в последний раз. – А что в этом задании опасного? Дания недалеко, и до вала Данневирке, если поторопимся, мы доскачем за пару дней. Потом вернемся обратно, присоединимся к войскам Крестового похода и пойдем на венедов. – Не все так просто, Седрик. Что ты видел, когда въезжал в город? – Видел, что Гамбург переполнен. Воины в городе, за стенами и во всех близлежащих деревнях. Строятся склады с продовольствием и формируются обозы, как осадные, так и продовольственные. – Ха! Ты видишь то же самое, что и большинство молодых рыцарей, хотя уже не новичок, а я в первую очередь заметил, что у нас нет никакой организации. Официально нами должен руководить Генрих Лев, но этого восемнадцатилетнего сопляка до сих пор нигде не видно, то ли у короля совета просит, то ли у себя в родовом замке отсиживается. Поэтому вокруг неразбериха. Каждый день в город приходят все новые отряды. В окрестностях уже больше сорока тысяч воинов, а единого руководства как не было, так и нет. Ну, а венеды, мой друг, тем временем сами перешли в наступление. Так что как бы моему отряду не попасть под их удар. Вот что меня смущает. Завтра в дорогу, а что впереди неизвестно. С севера от берега Венедского моря приходят только слухи о сожженных деревнях и замках, а все отряды, которые туда отправляются, исчезают. – А куда смотрят власти Гамбурга? – Им не до того. Архиепископ постоянно проповедует, а его отряды охраняют священников и принадлежащие церкви земли. Городская стража и бургомистр пытаются обеспечить безопасность местных жителей, которые уже боятся выходить на улицу и мечтают о том, чтобы крестоносцы поскорее покинули их славный город. А нашим доблестным имперским дворянам вообще ни до чего дела нет. За стенами Гамбурга раскинули шатры, ведут себя словно разбойники с большой дороги, да между собой дерутся. В общем, если в ближайшее время не появится тот, кто возглавит все силы, которые скопились в Гамбурге и вокруг него, то плохо нам придется. Впрочем, может быть в других местах, где собираются крестоносцы, дела обстоят лучше и бардак творится только у нас. – Наверное, так и есть, – сказал Седрик и добавил: – Когда я покидал королевский двор, то слышал, что Конрад собирает свои войска в Хильдесхейме и там царит порядок. Альбрехт Медведь назначил местом своей ставки Магдебург, а Конрад Церингенский будет наступать от Бардовика. – А насчет франков, что слышно? – Они уже вышли в путь, и начнут свое наступление на венедов через земли лужичан и Бранденбург. – Да-а-а... – протянул Уттенхайм. – Силища собирается против язычников огромная. Но нам с тобой это пока ничего не дает. Завтра в путь-дорогу и я уверен, что мы обязательно встретимся с вражескими летучими отрядами. – Ничего, – Седрик ухмыльнулся, – если язычников будет много, оторвемся, а мелкую группу порубим на куски. Уттенхайм нахмурился. Опытный рыцарь успел отвыкнуть от своего молодого друга, который на его взгляд был чересчур честен и горяч. Но он решил Седрику больше ничего не объяснять, а спровадить юношу из таверны, чтобы он не мешал ему отдыхать. – Кстати, а где твои вещи и лошадь? – спросил Седрика командир. – Оставил на заднем дворе, – ответил Зальх. – Ее же украдут. – Там мой оруженосец. – Вот как, у тебя появился оруженосец? – удивился Уттенхайм. – Да, шваб Танкред Фельбен. Прилип ко мне при дворе короля. Ну, я его с собой и взял. – Понятно. Только ты зря паренька одного оставил, так что тебе лучше всего отправиться в расположение отряда. Там сейчас за старшего десятник Мильх, ты его должен помнить. Поэтому ступай Седрик, отдохни с дороги и смени свою парадную одежду на походную. – А ты останешься здесь? – Ага! Посижу еще немного. – Тогда до завтра? – Да, Седрик. Утром встретимся. Зальх покинул таверну и вместе с оруженосцем, чрезвычайно серьезным шестнадцатилетним юношей Танкредом Фельбеном отправился к месту стоянки отряда Уттенхайма, который расположился на одном из постоялых дворов неподалеку. Старый десятник Мильх, опытный воин и очень набожный человек, встретил Седрика с радостью, ибо уважал его за серьезность взглядов и ровный подход к жизни. Он определил рыцаря и оруженосца на постой, и ночь для Седрика прошла спокойно. Утром Зальха разбудил сам командир, который был совершенно трезв и готов к путешествию, но темные круги под глазами рыцаря все равно свидетельствовали о том, что в таверне он сидел долго. Седрик и Танкред позавтракали, собрали свои вещи, упаковали их в походные сумки и вскоре отряд Уттенхайма, под началом которого находилось полсотни профессиональных головорезов, преимущественно из Фландрии и Франконии, выступил в путь. Возле северных ворот Гамбурга воинов уже ожидал Максимилиан Улекс и пять монахов-цистерианцев в сопровождении десятка рыцарей-тамплиеров. Долгих разговоров не было. Доверенное лицо архиепископа Адальберта познакомил Уттенхайма и Зальха с командиром рыцарей храма Соломона благородным Карлом Женье, благословил их и отряд выехал на дорогу. Путешествие начиналось легко. День был теплым, грунтовый тракт после весенних дождей уже просох, вокруг Гамбурга все было спокойно, и сытые лошади несли своих седоков на север. В размеренном движении прошло несколько часов. Город скрылся из вида, и время перевалило за полдень. Отряд сделал привал в деревушке рядом с дорогой, и тут в поселок влетело несколько всадников, если судить по гербам на одинаковых темных плащах, дружинники саксонского герцога Генриха Льва. Лошади воинов тяжело дышали и были покрыты пеной. Сами они постоянно оглядывались назад и держали наготове свое оружие, пики и мечи. Уттенхайм окликнул их, и дружинники приблизились. Рядом с Людвигом встал Седрик и почти сразу появился Женье. Командир архиепископского отряда положил руку на свой клинок, и снизу вверх глядя на воинов герцога, строгим тоном спросил: – Кто старший? Дружинники, сплошь деревенские мужики лет от тридцати до сорока лет, замялись, переглянулись, и один из них откликнулся: – Ваша Милость, а нету старшего, убили его. – Кто? – Язычники. – Эй ты, разговорчивый, иди-ка сюда, потолкуем. Воин герцога спешился. Затем, продолжая озираться, он приблизился к рыцарям и, поклонившись Уттенхайму, представился: – Меня зовут Бомм, Ваша Милость. – Из какого вы отряда? – спросил Людвиг. – Легкая кавалерия барона Сигурда Плитерсдорфа, его конюхи, которых он послал на войну. – Кто вами командовал? – Рыцарь Хайнрих Мероде. – Расскажи, что с вами случилось. – Второго дня выступили из Гамбурга. Было велено проехаться по дорогам до развалин Ольденбурга и вернуться назад. Только вот далеко мы не уехали. В нескольких милях от этой деревушки на нас налетели язычники, страшные, в черных круглых шапках, на рослых конях и с луками. Рыцаря нашего, дай Бог ему Царствия Небесного, – Бомм перекрестился, – сразу стрелой в глаз свалили, и тогда десятники велели отступать. Ну, мы и помчались обратно к Гамбургу. Язычники за нами и мы от них только перед самой околицей оторвались. – То есть вы никого из врагов так и не убили? – Не-а, – кавалерист мотнул косматой головой. – Мы с пиками да мечами, а язычники с луками, будто слепни вокруг вьются. Куда уж нам супротив них... – А сколько в вашем отряде было людей? – Четыре десятка и еще два человека. – А язычников против вас сколько вышло? – Ой, много, Ваша Милость, не сосчитать. – Кто-нибудь из вас местные дороги знает? – Нет. Мы все из-под Мюнстера. А проводники у нас были, но никто не уцелел. – Понятно. Сейчас отдохните, а потом продолжайте путь в Гамбург. Там обо всем доложите своим старшим командирам. – Это уж как водится, Ваша Милость, мы порядок знаем, да и войска графа неподалеку. Бомм снова суетливо поклонился и отошел от рыцарей, а Уттенхайм кинул косой взгляд на стоящих в стороне невозмутимых цистерианцев, затем посмотрел на Женье и Зальха, и спросил их: – Что скажите, господа? Первым ответил тамплиер, сухопарый мужчина с несколько болезненным желтоватым лицом и в белом форменном плаще своего ордена: – Скорее всего, венедов было немного, не более двух десятков, так что они нам не противники. Да и если бы их была целая сотня, то я и мои люди все равно не отвернут. У нас есть приказ, сопроводить святых отцов в Данию, где они... – тамплиер осекся. – Впрочем, это неважно. Мы продолжаем свой путь. – Я тоже считаю, что венедов бояться не стоит, – поддержал франка Зальх. – Нас больше шести десятков, а рядом не только патруль, который мы встретили, но и другие. Наверняка, венеды сами опасаются, как бы им в ловушку не попасть, а иначе бы они гнали беглецов до самой деревни. Правда, осторожность не повредит, поэтому я предлагаю всем воинам надеть броню, оружие держать под рукой и изменить маршрут нашего движения. Давайте дадим небольшой крюк и обойдем место, где легкая кавалерия встретилась с язычниками. Уттенхайм кивнул: – Принимается. – Я не против, – согласился с предложением Седрика французский рыцарь. По команде Уттенхайма воины стали облачаться в броню. Зальх исключением не был и достал свое снаряжение. Он натянул на тело отличную кольчугу с длинными рукавами и капюшоном с мягкой подбивкой. Затем перетянул пояс широким ремнем, на котором находился его превосходный франкский меч, стоивший ему двухмесячного жалованья. Потом накинул на голову войлочную шапочку, а глухой стальной шлем с прорезями для глаз и рта повесил на специальное крепление седла рядом со своим треугольным щитом. Людвиг фон Уттенхайм отдал новую команду и отряд, в центре которого находились монахи, оставив позади безымянную деревушку и кавалеристов барона Плитерсдорфа, выехал на околицу и здесь покинул тракт. Воины двигались кружным путем, и все время забирали влево, поближе к берегу Северного моря. Они ехали по узким дорогам лесным тропам подальше от человеческих поселений, вокруг которых, наверняка, крутились дозорные группы венедов, и им везло. День прошел без приключений, хотя вдалеке над лесом виднелись темные клубы дыма, словно это горели германские поселения. Граница Дании заметно приблизилась, и уже к вечеру следующего дня германцы были должны увидеть валы Даневирке, некогда построенные викингами для защиты от саксов. На ночь были выставлены усиленные караулы, но путешественников никто не беспокоил. Рано утром они немного расслабились, снова выехали на окруженный лесами тракт, и это было их ошибкой. Судя по всему, венеды держали дорогу под присмотром на всем ее протяжении и всего через час, после того как германцы выбрались из лесных чащоб, они обнаружили первого язычника. – Вижу врага! – прокричал передовой воин и, привстав на стременах, рукой указал вперед. Зальх вытянул голову и разглядел на дороге одинокого славянского воина на вороном жеребце. Он был молод, не старше двадцати лет, может быть, ровесник Зальха. Враг держался уверенно и был одет в легкую кожаную одежду, а на голове у него находилась лихо заломленная на бок круглая черная шапка. Подбоченясь, славянин непринужденно разглядывал германских кавалеристов и тамплиеров, а из вооружения имел короткий степной лук, который вместе с тулом для стрел висел за спиной, да кривую саблю на боку. Ну, а помимо того, с левой стороны седла, где у Седрика находился щит, у язычника имелась смотанная в кольцо веревка. ‘Странный венед, – подумал Зальх, – никогда таких не видел. Может быть, прусс или дикарь с востока? Да, скорее всего, так и есть’. – Взять его! – услышал Седрик окрик Уттенхайма и передовой десяток германцев понесся на одинокого славянина. Тот в свою очередь был совершенно спокоен. Он на одном месте ловко развернул своего коня, гикнул, свистнул и, пересекая поляну, понесся в ближайший лес. ‘Уйдет!’ – мелькнула в голове Седрика мысль, и он оказался прав. Славянин, более быстрый и юркий, легко оторвался от погони и скрылся в зеленой листве, а германцы за ним не последовали, и вскоре вернулись на тракт. – Продолжаем движение! – отдал новый приказ Людвиг фон Уттенхайм. – Всем смотреть по сторонам! Впереди немало лесов и дикари могут устроить нам засаду! Прикрывать святых отцов! От строя не отрываться! Всем держаться кучно! Снова кони германцем и тамплиеров рысью устремились на север. Многие надеялись, что венед случайно возник на пути отряда, и они смогут благополучно добраться до места назначения. Но нет, вскоре, преграждая католикам путь, перед ними снова возник все тот же всадник. Вот только в этот раз он появился не один, а с товарищами, которых было пятеро. По команде командира два десятка конных воинов архиепископа Адальберта опять разогнали своих коней и помчались на врагов, и тут они преподнесли германцам неприятный сюрприз. Славяне достали свои готовые к бою луки, пустили в наступающих стрелы и первый же залп достал двух воинов и одну лошадь. Следом был второй залп, и еще три воина на полном скаку вылетели из седел. Ну, а затем, когда казалось, что католики вот-вот нанижут наглых лучников на свои копья, они рассыпались в стороны и продолжили стрельбу. Стрелы, летучая смерть с гусиным оперением, одна за другой летели в крестоносцев и валили их наземь, и прежде чем язычники, которые не понесли потерь, вновь скрылись в лесах, отряд Уттенхайма потерял еще троих воинов и одну лошадь, и это, не считая раненых, коих было четверо. – Дьявол! – подъезжая к Седрику, прорычал командир. – Короткая стычка, а у меня потерян десяток! Хитрые твари, эти язычники! – Это точно, – надевая на голову шлем, добавил Зальх, после чего спросил Людвига: – Что будем делать дальше, командир? – Уйти нам не дадут, скорее всего, эти стрелки только застрельщики, которые нас задерживали, и прямого боя противник не примет. Значит, необходимо где-то закрепиться. Рядом, в миле от нас, за лесом есть замок, я там в прошлом году гостил, когда отвозил письмо архиепископа одному из датских священнослужителей. Попробуем за стенами отсидеться, а то нас всех перестреляют. Вперед! – А как же наши убитые и лошади? – К черту! Возни много, а враг рядом! Вперед, Зальх, а иначе пропадем! Седрик пришпорил своего жеребчика из конюшни архиепископа и помчался вслед за Уттенхаймом. Отряд последовал за командирами и одновременно с началом их скачки, над лесом разнесся клич язычников: – Гойда!!! Если судить по голосам, то вражеских всадников было несколько десятков, и Зальх понял, что Людвиг был прав, оставаться на месте нельзя. После чего Седрик прижался к гриве своего коня и сосредоточился только на скачке. Крупное тело жеребца вздрагивало, и он летел по дороге изо всех своих сил. Рядом с рыцарем находился его оруженосец, который постоянно оглядывался назад и, видя его испуганный взгляд, даже не оборачиваясь, Зальх понимал, что их догоняют. Острые шпоры на его сапогах впивались в бока животного, и конь убыстрял свой бег. Надолго сил жеребца не хватило бы, но милю он был должен пробежать, и Седрик молил бога, чтобы четвероногий друг не споткнулся и не упал. Видимо, ангелы небесные продолжали присматривать за молодым рыцарем, которому уже было не привыкать к тому, что он бегает от язычников, и конь под Зальхом был хороший, поэтому вскоре прямо перед собой, выскочив из леса, он увидел отличный каменный замок. На донжоне висел рыцарский стяг с неразборчивым гербом, а ворота укрепления были закрыты. Это значило, что замок все еще за католиками и в душе рыцаря появилась надежда на спасение. – Быстрее! – дергая за поводья, прокричал он, и над его головой пролетела стрела. Она вонзилась в спину одного из передовых всадников и наемник, раскинув руки, упал. Следом за первой полетели новые стрелы. Их было много, и Зальх боялся оглядываться. Однако он все же пересилил себя, бросил быстрый взгляд назад и увидел, что германцев преследует полная сотня врагов. ‘Не соврал Бомм, – машинально отметил Седрик. – Врагов, действительно, много’. Конь Зальха, приближая своего хозяина к спасительным стенам, продолжал бежать. До ворот, которые по-прежнему были закрыты, оставалось всего ничего, один рывок, и тут враги сменили тактику. Обстрел прекратился, а воины, которые скакали справа и слева от Зальха, сами по себе стали вылетать из седел. Рыцарь снова обернулся и обнаружил нечто странное. Славяне в черных шапках, которые были совсем рядом, продолжая скакать, раскручивали над головами мотки веревок и метали их вслед германцам. Некоторые из них не долетали до католиков и падали наземь, а другие разворачивались в воздухе и на конце каждой имелась петля, которая падала на тело германца. Затем вражеский конник резко останавливался и разворачивался, скакал в обратную сторону, а воин архиепископа вылетал из седла и, волочась по земле, следовал вслед за своим противником. Впрочем, это было мимолетное впечатление. Седрик гнал своего жеребца, который уже устал и едва не валился с ног, дальше, и тут он обнаружил, что коварное и нечестное оружие дикарей свалило его оруженосца, за которого рыцарь чувствовал определенную ответственность. Стена замка, где появились защитники с луками в руках, была уже рядом и Зальх решил рискнуть. Он резко повернул своего коня вправо, одновременно с этим выхватил меч и, проносясь над Танкредом, перегнулся с седла и разрубил натянутую волосяную веревку, которая утаскивала его в плен. Тут же язычники пустили в него стрелы, три штуки и все они попали в рыцаря. Вот только его защита была хороша. Два метательных снаряда клюнули Седрика в шлем и отскочили, а одна ударила в грудь, но под углом и только слегка порвала кольчугу. Затем в воздух взвилось сразу две петли, которые рыцарь не видел. Однако в этот момент он вновь повернул коня, и петли его не схватили. Ну, а после этого защитники замка сами стали стрелять во вражеских всадников и двоих ранили. Славяне, видя это, с диким посвистом, подхватили своих товарищей и унеслись обратно к лесу, а Зальх, спешился и с трудом переставляя подрагивающие ноги, подошел к оруженосцу. Он помог оглушенному Танкреду встать на ноги, и повел его к открывающимся воротам, которые распахнулись лишь после того, как хозяин укрепления узнал Уттенхайма. Спустя несколько минут рыцарь оказался в безопасности. Ворота замка вновь отсекли людей от мира, и пришла пора подсчитать потери. Всего отряд Уттенхайма потерял двадцать семь человек: восемь во время первой стычки с язычниками и еще девятнадцать во время бегства. У тамплиеров, которые имели гораздо лучших лошадей, чем наемники, в убитых числился только один человек и священник, в лошадь коего на излете попала стрела, и он при падении сломал себе шею, хотя была возможность, что цистерианец попал в плен. Замок, который приютил католиков, назывался Дунборг, а его хозяином являлся богатый барон Хитц. В дружине местного феодала было три десятка воинов и еще сорок крестьян, которые при первом же намеке на появление язычников, вместе с семьями сразу же укрылись за стенами. Германцы были готовы к обороне, тем более что в замке имелись луки и даже запрещенные церковью арбалеты, но язычники, которые находились в лесу, не торопились штурмовать замок и ждали темноты. В первых сумерках Зальх и Уттенхайм поднялись на стену и услышали, что в лесу стучат топоры. Наверняка, враги сколачивали штурмовые лестницы и Людвиг, медленно покачав головой, произнес: – Да, Седрик, для нас с тобой Крестовый поход начинается неудачно. Один день и половины отряда как ни бывало, а сегодня ночью, как мне кажется, нам придет конец. Зальх, который успел помыться, поесть, выпить немного вина и помолиться в замковой часовне, в этот раз со своим командиром не согласился: – Нет. Язычникам нас не взять, Людвиг. Им не помогут нечестные уловки, потому что мы в замке, и я уверен, что Святая Дева Мария не оставит нас. – Эх, – вздохнул Уттенхайм, – хорошо бы. Вскоре на землю опустилась кромешная тьма. Спрятавшиеся в замке люди дружно молили Бога спасти их от богомерзких дьяволопоклонников, а гарнизон Дунборга не спал, и был готов отразить нападение врага. Однако, своим чередом наступил рассвет, а язычники так и не появились. После чего посланные в лес разведчики обнаружили, что он пуст и венеды, которых было не менее тысячи человек, половина из которых являлась конниками, бросив на месте стоянки несколько десятков осадных лестниц, ушли в сторону Гамбурга. Всеми католиками это было расценено как божий промысел и, стараясь не вспоминать о погибших и многочисленных раненых, которые оставались в Дунборге, остатки архиепископского отряда, тамплиеры и священники снова направились в сторону Дании. Война только начиналась, они выжили, и все основные битвы долгой и кровавой эпопеи под названием Крестовый поход были у них впереди.
Глава 7.
Верхняя Саксония. Весна 6655 С.М.З.Х.
Черные клобуки из сотни Юрко Сероштана закидали отступающих германцев стрелами, а когда католики оказались под прикрытием замковых стрелков, вместе со своими ранеными, которых было двое, стали оттягиваться к лесу. В общем-то, степняки поступили правильно, лоб в лоб против немецкого отряда, который шел на север, не полезли, а придержали противника дозорной группой, и дождались подхода всей сотни Сероштана, следом за которой двигались наши основные силы. Вот только вражеский командир мужиком оказался головастым и опытным. Видать, сообразил, что его специально задерживают, бросил лошадей с телами павших воинов и рванул к ближайшему укрепрайону, которым оказался замок Дунборг. Но ничего, никуда он от меня не денется. Будет ночь, и замок все равно падет. – Ранко! – я обернулся назад и среди деревьев отыскал вожака варягов. – Чего, Вадим? – откликнулся командир ‘Карателя’. – Готовь людей к ночному штурму. – Как обычно? – Да. Один отряд с факелами и лестницами, не спеша, подходит к замку с одной стороны, а твои умельцы, кто лучше всех по каменным стенам ползает, под прикрытием сотни арбалетчиков вместе со мной тихо подойдут с другой. – Понял. Самород стал отдавать приказы, и люди принялись сооружать штурмовые лестницы, благо, сейчас у нас есть небольшой обоз, а в нем имеется все необходимое, гвозди, веревки, молотки и прочая походная мелочь. Ну, а я, отметив, что кругом царит порядок, и нет никакой лишней суеты, присел под деревом, стал ждать пленников, которых наверняка приволокут черные клобуки, повел затекшими плечами и улыбнулся. А чего? Имею на это полное право. Вот уже две недели вместе с отрядами воеводы Громобоя, Идара Векомировича, княжича Вартислава и еще несколькими мелкими группами до полусотни бойцов в каждой, моя армия бродит по Верхней Саксонии и долбит католиков, где только возможно. Деревенька? Сжечь. Замок? Взять и тоже сжечь. Церковь? Разрушить. Дозорная группа? Уничтожить. Патруль? Перебить. Священник? В петлю его, поганца. Саксы? Под нож. Все это делается как-то привычно и даже весело. Потерь у нас практически нет и мы будто сильный морской шторм, который смывает с берега весь мусор. За нами только дымящиеся развалины, убитые люди с крестиками на шее, вытоптанные поля и трупы вражеских воинов. Словно неводом наши отряды прочесывают все окрестные земли и отлавливают каждого крестьянина, который может помогать будущим крестоносцам. Мы не щадим ни стариков, ни женщин, и только детей не старше десяти лет, отправляем к берегу Венедского моря, откуда корабли моей эскадры перевозят будущих варогов и работниц в учебный зеландский центр. Иногда, в краткие минуты покоя, такие как сейчас, моя личность из двадцать первого века спорит со своим оппонентом из века двенадцатого. Я задаю себе вопросы и сам же на них отвечаю, находя оправдание своим поступкам. Жестоко ли мы поступаем? Да, несомненно. А имеем ли моральное право уничтожать мирные поселения и людей, которые виновны лишь в том, что через их деревни пойдут католики? Тоже да. А почему? Да потому что мои воины, особенно венеды, помнят про Старгард, Любицу, Бранибор, Девин, Липск, Яроброд, Рерик, Барлин и многие другие наши города. Некогда там тоже обитали мирные люди, которые не хотели войны, жили по законам Прави и славили своих богов. Но пришли враги, которые перебили всех, кто не принял новую веру и не желал становиться рабом, остальных загнали под ярмо, а славянские города либо разрушили, либо переименовали на свой лад и заселили выходцами из внутренних районов Священной Римской империи и Фландрии. Так было, и сейчас мы не хотим, чтобы Зверин стал Шверином, Волегощ превратился в Вольгаст, а на развалинах венедских поселений пировали вороны. Нет. Мы этого не желаем и потому делаем свое дело, поджигаем чужие дома и уничтожаем любые продовольственные запасы до каких только добираемся. Ведь если есть выбор между жизнью соплеменника и жизнью чужака, настоящий человек всегда выберет своего. Таков закон природы и таковы заповеди богов, а кто против них, тот обычная крыса, которая предает братьев по крови, и место таким выродкам в Пекле. – Вождь, – ко мне подошел Юрко Сероштан, – пленников допрашивать будешь? – Конечно. Сколько их? – Трое. Два воина и один священник. – Как твои раненые? – Один тяжелый, наверное, умрет, а другой ничего, скоро оклемается. – Горячие у тебя воины, Юрко. Одергивай их, пусть не зарываются. – Да, вождь. Сероштан, у которого это были первые потери, закусил кончик уса и кивнул, а я приказал привести пленников. Начать решил с духовного лица и вскоре передо мной сидел цистерианец, среднего роста пожилой мордастый мужичок в порванном белом балахоне, но без черного пояса и скапулярия. Монах был спокоен и не нервничал, значит, сильный человек, и он уже был готов принять смерть за веру. С такими людьми бывает сложно, но рано или поздно разговаривать начинают все, главное правильное воздействие. Ну, а поскольку дознаватели из варягов у меня опытные, да и черные клобуки умельцы, каких поискать, то вскоре монах заговорил. Болтал цистерианец бойко и, выслушав его, я узнал, что пять священников из аббатства Клерво и десяток тамплиеров были посланы своим начальством в Данию, а если говорить более конкретно, в город Рибе к Шарлю Понтиньи, который тщетно пытался заставить датских ярлов выступить в поход против венедов. Викинги не желали повторно наступать на одни и те же грабли и влезать в новую кровавую мясорубку. Нет. Они решили отсидеться в стороне от войны и встать на сторону победителя. Вот если крестоносцы нас поломают, тогда да, они атакуют Зеландию и перекроют нам выход в океан, а нет, в таком случае потрясут оружием, снова осядут в своих замках и, возможно, под видом венедов, начнут атаковать англов или франков. Церковь это, конечно же, понимает и католических иерархов подобный расклад не устраивает. Поэтому они стремятся как можно скорее стронуть викингов с места, и для этого в Данию направлялись благословленные самим Бернардом Клервоским отличные проповедники и опытные тамплиеры. Они ехали-ехали, и тут на их пути возникло мое войско. Удачно все вышло, и быть цистерианцам убитыми. Оставив рядовых пленников, которые были кавалеристами из конного отряда бременского архиепископа Адальберта, варягам, я решил пройтись по лагерю. Воины сколачивали и вязали лестницы, мастерили факела и точили оружие. Через несколько часов должен начаться штурм Дунборга и в успехе сомнений не было. Это уже шестой замок на нашем пути, так что все отработано. Люди верили мне, а я доверял им. Тренировки и удачное начало нашего диверсионного рейда наложило на всех свой отпечаток, и боевой дух высок как никогда. Остановившись, я подсел к одному из костров, от которого пахло свежей мясной похлебкой. Было дело, хотел перекусить, а затем вздремнуть несколько часиков, но не судьба. – Вадим, – со спины ко мне подбежал Самород. Варяг выглядел странно, в глазах беспокойство, а в душе какое-то непонятное смятение. Я сразу же подобрался, приготовился к неприятностям и спросил его: – В чем дело? – От Громобоя гонец прибыл, говорит, что Вартислав в беду попал. – Где гонец? – Он ранен. Его сейчас перевязывают. – Веди. Мы прошли на другой конец нашего лесного лагеря, где около тракта стояли повозки, которых было полтора десятка, и здесь обнаружил молодого варяга из дружины моего зеландского соседа Громобоя. Воин был тяжело ранен. Его левый бок был сильно располосован, он тяжело дышал, а рядом с ним находился один из волхвов Яровита, который осторожно промывал рану посыльного какой-то резко пахнущей настойкой. Я присел перед парнем на корточки и щелкнул перед его глазами пальцами. Варяг сфокусировал свой взгляд на мне и прохрипел: – Сокол, я от Гудима Громобоя... – Это понятно. Что он велел передать? – Вартислав попал в окружение... – Как? – Вчера он взял замок на правом берегу реки Траве, который переправу стережет, уйти не успел и его обложили... – Германцев много? – Точно неизвестно... Но не меньше трех тысяч... Командует католиками имперский граф Сигурд Плитерсдорф... – А как Громобой о беде Вартислава узнал? – За отрядом Вартислава шли наши разведчики... Они обо всем и доложили... – Что предлагает Громобой? – Сообща разбить католиков... Собраться утром под замком и атаковать крестоносцев с тыла... – А ты как ранение получил? – Мчался к вам и на меня пардус бросился... Я от зверя отбился, но и он меня попятнал... Конь сбежал, но хорошо, что я уже рядом с вами был... Дозорные подобрали... Гонец замолчал, а волхв махнул мне рукой – уходи. Я еще раз посмотрел на раненого воина, который пострадал от дикого хищника и, направляясь в центр лагеря, задумался: ‘Так-так, наш пострел, который везде поспел, лихой Вартислав Никлотинг, решил проявить инициативу, захватил вражеский замок, надо сказать, очень хороший, и перекрыл дорогу Гамбург-Любек. Однако его подловили и теперь княжича и соседа надо выручать. У Вартислава четыреста пятьдесят конных дружинников, у Громобоя еще триста пятьдесят, с Векомировичем, который неподалеку, триста, да у меня одиннадцать сотен. Итого против трех тысяч германцев графа Плитерсдорфа, про которого известно, что он активный вояка и знатный боец, двадцать две сотни славян. При этом, конечно, можно отскочить от общего дела в сторону, мол, занят штурмом Дунборга и захватом цистерианцев. Но товарищи, с коими я немало прошел, этого не поймут. Опять же Громобой в любом случае постарается выручить своего воспитанника, за которого до сих пор чувствует ответственность, и понесет потери. Так что, как на сложившуюся ситуацию ни посмотри, надо бросать все свои дела и отправляться на соединение с бодричами. Мы как раз между рекой Брамау и загибающейся к северу Траве, расстояние до захваченного Вартиславом замка километров двадцать по прямой и тракт рядом, а значит, к утру будем рядом. Все понятно и ясно, а цистерианцами и тамплиерами пусть волхвы Святовида занимаются, у них для этого дружина витязей имеется, которая без дела скучает. Пошлю им голубя, и нехай работают’. За размышлениями я дошел до своего временного КП и остановился. Командиры сотен и групп уже были здесь, видать, узнали о гонце. И оглядев своих соратников, я прояснил обстановку и отдал приказы: – Вартислав в окружении и мы пойдем к нему на выручку. Выдвигаемся прямо сейчас и идем к замку на реке Траве. Впереди дозорные из свежей сотни Твердяты Болдыря и вместе с ними лесовики Лайне. Наверняка, германцы, которые обложили бодричей, ожидают, что мы своих не бросим, а значит за окрестностями будут присматривать. Сотники нахмурились, ибо лезть в большой бой ни у кого желания не было. Однако против никто не выступил и вскоре, оставив в ближайшем овраге трупы пленных, войско вышло на широкий грунтовый тракт, и двинулось на восток. Ругать или как-то хаять Вартислава я не собирался. Очень может быть, что германский граф заранее все обдумал и подготовил ловушку, не зря же его конные патрули вокруг Гамбурга шныряют. Так что если бы не бодричи в замок на Траве влезли, то через пару дней его бы взял я. Ну, а дальше, уже мне пришлось бы вырываться из окружения, хотя я, скорее всего, в западню не попал бы, слишком хорошая у Вадима Сокола команда подобралась. Степняки обеспечивают разведку, дружинники Берладника легко раскидают любой вражеский строй, а воины племени Хеме буквально сливаются с лесом и даже я, со своими способностями, не всегда могу их почуять. Морская пехота из варягов, пруссов и киевлян превосходно берет укрепления, а вароги отличные налетчики и мародеры, которых медом не корми, но дай что-нибудь поджечь. В общем, один сегмент дополняет другой и под моим началом мощная боевая машина, которая сама по себе способна перемолоть войско имперского графа. Опять же, немаловажный факт нашего успеха это неустроенность и неорганизованность вражеской армии. Тот же самый Сигурд Плитерсдорф, наверняка, действует сам по себе. Кто был под началом, тех на битву и поднял, а в Гамбурге про его дела, скорее всего, ничего не знают, и дело здесь не в том, что граф непомерно крут, а в нежелании делиться славой и добычей с другими имперскими феодалами. Это весьма повышает наши шансы на успешную деблокаду дружины Вартислава. Поэтому перед грядущим сражением я был спокоен и старался не суетиться. Мои воины это ощущали и тоже не нервничали. Здоровый мандраж перед боем, конечно же, был у всех. Но недобрых предчувствий или тем паче чувства обреченности, ни у кого не наблюдалось. Каждый верил в мою счастливую звезду и в то, что вождь не кинет их на убой. Войско шло за очередной победой, и это было хорошо. Ночь пролетела незаметно. Марш был не особо трудным, и пару раз мы делали часовые привалы, так что силы сохранились. Примерно в пять часов утра передовые десятки нащупали лагерь Громобоя, к которому уже присоединился Идар, и я отправился на военный совет. Старый воевода и сын верховного волхва Векомира сидели в тихом лесном овраге примерно в трех километрах от места будущего сражения, и я, поприветствовав давних приятелей, присел между ними. Сразу заговорили о деле, и выяснилось следующее. Днем германцы два раза пытались захватить замок, но Вартислав отбился. Вражеская разведка засекла подход Громобоя, но она ничего не знает про Идара и меня. Значит, на большой бой Плитерсдорф расчета не делает, а раз так, то это может быть нам на руку. – Так что будем делать, Громобой? – в конце беседы, спросил я бодрича. – Ну, а чего, – похожий на бурого медведя старый вояка, вскинул черную, словно смоль, бороду и ухмыльнулся: – Замок на берегу реки. Перед ним поле и на нем католики. Рано утром мои дружинники пройдутся вдоль вражеского строя, попробуют пробиться к замку и начнут отход, а граф, наверняка, не утерпит. Он попытается прижать мой отряд к лесу и уничтожить. Меня прикроют варяги Идара, которые сдержат крестоносцев, а ты в это время ударишь прямо по тракту. Конница у тебя отличная, закидает католиков стрелами и сгонит их в кучу, а потом подойдет пехота и арбалетчики начнут расстрел врага. Я помню, как славно твои стрелки показали себя при захвате Леддечепинга, да и в море они одним залпом до четверти вражеских корабельных команд выметали. Вот и здесь так же поступим. Прижмем германцев к стенам и расчехвостим, да так, чтобы ни один немецкий баламошка (полоумный дурачок) не ушел. Так я думаю. И если я прав, то для нас все сложится хорошо. Лишь бы только Вартислав раньше времени за ворота не выскочил. – Не выскочит, на это ему ума точно хватит, – сказал я, после чего повернулся к Векомировичу: – Идар, ты как, поддерживаешь Гудима? – Нормальный расклад. Прикрытие конных дружинников обеспечу. – Может арбалетчиков тебе в помощь выделить или огненных метателей? – Нет, не стоит. Арбалеты и свои имеются, да и зелье огненное найдется. Ты, Вадим, лучше своих знаменитых лесовиков, что из Новгорода привез, вдоль окрестных троп посади, чтобы католики не разбежались. ‘Надо же, – подумал я, – отряд Хеме уже знаменитый. Вот что значит правильная реклама. Впрочем, Хеме в ней не нуждаются, и показать себя в деле уже успели’. – Хорошо, тропы прикрою, и план Громобоя принимаю. Когда начинаем? – Чуть свет, – произнес воевода. – Добро. Мы расстались, и я вернулся к своему войску. Собрал командиров, поставил перед ними задачу, расписал план боя и началось движение. Отряд Калеви Лайне растворился в лесной чащобе. По тракту вперед выдвинулись степняки, а следом тяжелая кавалерия Берладника, не рыцари, но тоже бронированный кулак. Следом подтянулись экипажи кораблей, а в самом конце, подальше от германцев, как резерв и охрана обоза, встали вароги, полсотни молодых парней в коротких одинаковых кольчугах по росту, с круглыми щитами, сулицами и недлинными пехотными клинками. Воспитанников Славуты Мха я в бой кидать не собирался. Но если прижмет, был готов ими пожертвовать. Кинуть славянских янычар на дорогу, которую они перекроют телегами и под их прикрытием увести основные силы обратно в леса. Арифметика войны, млять! Сбереги профессионалов для будущих боев, а неопытное мясо подставь. Впрочем, это на самый крайний случай, вероятность которого в сегодняшнем сражении была очень невелика. Стало светать. Солнце показалось над лесом и медленно поползло по голубому небосводу. По укоренившейся с обучения в храме Святовида привычке я поприветствовал светило и пожелал добра всем людям одной со мной крови, и только после этого облачился в броню, посулил Змиулану свежую вражью кровь и, спрятавшись на лесной опушке, сосредоточился на бое. До замка, мощной твердыни с высокими стенами, которая была выстроена германцами еще в те времена, когда Любек был Любицей, а Ольденбург назывался Старгард, около двух километров. За укреплением несла свои воды к Венедскому морю река Траве, а перед ним находилось покрытое шатрами и палатками поле. Там уже были готовы к сражению германские полки имперского графа Сигурда Плитерсдорфа, которые перекрывали две дороги, одну на Гамбург, где сейчас находился Громобой, а другую на Данию, где втайне стояла моя армия. Войско у крестоносцев было разношерстное, в основном ополченцы и наемная пехота, но и кавалерия имелась. Ну, а что касательно численности, то разведка бодричей не ошиблась, католиков было не менее трех тысяч. ‘Сильное войско у графа, – машинально отметил я. – Но мы и не таких обламывали, так что гражданин Плитерсдорф подставляй рога, сейчас тебе будет больно’. Мысль промелькнула, и в этот момент началось основное действие. На окраину поля выскочила дружина Громобоя. Запели боевые рога, и над головой передового всадника взвился стяг воеводы, который я не мог разглядеть, но мог представить. Черный медведь с мечом в лапе на красном полотнище – вот такой знак у моего зеландского соседа со стороны Большого Бельта. Под ним он ходит уже два последних года, и этот стяг хорошо запомнили датчане и прибрежные европейцы, которых вместе со мной грабил Гудим Громобой, а теперь пришла очередь крестоносцев. – А-а-а! – пронеслось над полем и дружина бодричей, бронированная кавалерия в кольчугах и с длинными копьями, встретилась с устремившимися навстречу всадниками германцев, среди которых было несколько десятков рыцарей. Рубка шла серьезная, и грохот столкновения разлетался далеко, но длилась эта схватка недолго. Бодричи, которые успели набрать разгон, рассекли вражескую конницу пополам и если бы бой шел один на один, то они бы уничтожили всадников графа Плитерсдорфа без всяких затей. Но германских конников поддерживала пехота, в том числе и стрелки, и потому венеды в любом случае должны были бы отступить. Имперский феодал, который командовал осадившими Вартислава крестоносцами, это тоже понимал и он увидел, что Громобой один. Ударил, обнаружил, что католиков больше, и отходит. Поддержки у бодричей не было, по крайней мере, немцы ее не видели, и граф поступил так, как предсказывал воевода. Плитерсдорф кинул на повернувшихся к католикам спиной дружинников все свои силы, и фланговые отряды, подобно клещам, по сигналу звонкоголосых медных труб от самого высокого шатра во вражеском лагере, сомкнулись вокруг славянской конницы и стали прижимать ее к лесу. Дружина Громобоя, которая была вымуштрована не хуже моих воинов, дернулась обратно на дорогу к Гамбургу, сцепилась с преградившей путь пехотой и отскочила. Затем повернула на датский тракт, но тут германцы собрали свою рассеянную конницу, и попытались вновь схватиться с бодричами. Вот только дружина бой не приняла и помчалась к лесу. Все ее метания очень сильно напоминали паническое бегство и вновь в лагере немцев пропели трубы. Они выводили нечто бодрое и победное, и германские отряды, оставив на моем направлении лишь сотню ополченцев, рванулись добивать дружинников Громобоя. Я наблюдал за всем этим с каменным выражением лица и чувствовал, что напряжение в рядах моего спрятавшегося в чащобе воинства нарастает. Люди ждали приказа и когда крестоносцы, смешав свои ряды, подкатили к лесу между двумя трактами, где их встретили арбалетчики и пехотинцы Векомировича, которые прикрыли бодричей, я взмахнул рукой и выкрикнул: – Всадники по коням! Пехота идет следом! Сотники, берегите воинов! Развернуть знамя! Мне подвели коня, и с этого момента за разворачивающимся боем я наблюдал с высоты седла. Легкая конница черных клобуков, с лихим посвистом, вынеслась на поле. Вместе с ними была дружина князя Ивана Ростиславича, которая сходу опрокинула и посекла германских ополченцев. После чего степняки закружили вдоль германского войска и стали осыпать католиков стрелами. Я двигался с пехотой и на поле боя подоспел как раз вовремя. Нестройной толпой крестоносцы стали откатываться в свой лагерь, где у графского шатра собирались вражеские резервы. Отряд Берладника окончил избиение вчерашних крестьян и стал собираться в ударный кулак, а бодричи и варяги Идара, которые сдержали первый натиск католиков, перешли в контратаку. Одновременно с этим открылись ворота замка и появились дружинники Вартислава. Наше время пришло, и я решил, что медлить нельзя. Кинул взгляд на знамя с головой хищной птицы в языках пламени, вынул из ножен Змиулана и, взмахнув клинком над головой, прокричал: – Бей вражин!!! Гойда!!! Меня поддержал гул голосов и выдвинувшиеся вперед арбалетчики, в дополнение к стрелам степняков, послали в толпу католиков сотни болтов. Метательные снаряды буквально выкосили первые ряды, и расстроенная масса католиков повалила в свой лагерь. Кони дружинников стронулись с места, и я был среди них. Откормленные отборным овсом мощные животные несли своих седоков легко, быстро набрали разбег и ударили в отряды графа Плитенсдорфа. Стоны и крики, лязганье металла и боевые кличи, храп лошадей и чьи-то неразборчивые команды – много раз я слышал все это, но каждый бой звучит по-своему, как-то особенно неповторимо. Впрочем, это неважно. Звучит и ладно, лишь бы для нас все хорошо складывалось, а остальное чепуха, фон и не более того. Привстав на стременах, я разрубил голову одному из вражеских вояк. Взмах! И еще один лишается руки. Меч, который я чувствую, словно он является продолжением моего тела, счастлив. Зачарованный клинок рубит врагов без всякой жалости, вражеская пехота бежит, а дружина среди всех этих людей, подобна волкам, которые оказались в стаде овец. Идет резня крестоносцев и боевые кони пробивают себе путь. Минуты кажутся секундами, и все происходит очень быстро. Нашел цель, подправил путь коня и срубил еще одну головушку. Однако вскоре мы упираемся в препятствие. Германская конница, которую уже потрепали бодричи, встречает нас и приходится попотеть. Отклонившись вправо, я пропускаю мимо себя вражеское копье и вижу перед собой рыцаря в полном доспехе и вычурном шлеме с искусной узорчатой гравировкой на металле. Это он хотел меня достать, но у него ничего не вышло, и крестоносец за это ответит. Рыцарь стал вытаскивать меч, но я был гораздо быстрее, перегнулся вперед, навис над головой коня и вонзил свой клинок ему в шею. Из перерезанных вен потоком хлынула кровь, а я направил жеребца дальше. Миг! Толчок! Мимо меня во врагов летят новые стрелы и болты. Свистят мечи русских дружинников Берладника, кто-то из них выкрикивает полоцкий клич ‘Рубон!’, другой поминает родной Звенигород, а третий Галич. Слышно хеканье и хруст костей, а позади нас во врага уже врубились варяги и пруссы. Неожиданно я выскочил из месива. Конь вынес меня и нескольких дружинников Берладника на чистое место, и я смог оглядеться. Дела идут даже лучше, чем мог предполагать Громобой. Католики в панике и драпают. В лагере уже хозяйничает Вартислав, который сбил заслон от замка, и основное войско имперского графа в полном окружении. Деваться крестоносцам некуда – все дороги перекрыты, и у меня остается только одно дело. Я хочу живьем взять Сигурда Плитенсдорфа и узнать у него, как же он так ловко подловил моего соседушку Вартислава. Что это, специальная подстава, дабы нас на крючок поймать или все вышло случайно? Вокруг меня быстро собирается около полусотни конных воинов и я, указав мечом на вражеские шатры, выкрикнул: – Кто раньше меня захватит германского военачальника, тому награда! Двадцать гривен! Пошли! Кони развернулись, и мы понеслись на вражеские шатры. Почти в это же самое время с противоположного направления к нему устремились всадники Никлота и я стал поторапливать воинов: – Давай братушки! Живее! Добыча вот-вот уйдет! Дружина меня услышала, погнала коней быстрее, и в лагерь католиков отряд влетел галопом. На пути оказалось несколько германских пехотинцев, которые моментально распрощались с жизнью, и вот мы перед шатром. Командный пункт графа Сигурда прикрывает около сотни воинов, по виду, отборные наемники, но кони ударяют в их строй и они не выдерживают. Кто-то из дружинников рядом со мной, получив в грудь стрелу, выпал из седла. Другой воин налетел на копья и его конь, поднявшись на дыбы, сбросил седока, а третьего бойца сбили тяжелым метательным топором. Потери. Все это я отмечаю краем глаза, и двигаюсь дальше. Змиулан взлетает к небесам, а затем летит вниз. Блеск стали. Клинок опускается и еще один враг мертв. Снова взлет и падение стальной полоски и новая смерть. Капли крови летят на мое лицо, но я не обращаю на это никакого внимания, точно так же как и ход сражения. Опытные сотники справятся с разгромом крестоносцев без меня, а передо мной цель, к которой я иду. Наконец, конь проломился через строй наемников и я оказался перед просторным полотняным шатром, рядом с которым красовалось знамя с затейливым гербом. Прыжком я соскочил наземь. Ноги спружинили и быстрый подъем. Рядом вражеский воин в добротном кожаном доспехе, явно не граф, потому что выглядит слишком бедно и молод, а Сигурду, как я слышал, около сорока лет. Поэтому щадить его я не собираюсь. Выпад противника и я ухожу в сторону. Он слегка подается вперед и здесь все просто, шаг на католика и четкий удар от правого плеча сверху вниз, прямо в открытую незагорелую шею. Клинок перерубил позвонки и крестоносец упал. Быстрые взгляды влево и вправо. Чисто. Чужаков нет, рядом только свои воины, и с другой стороны шатра слышится знакомый голос Вартислава: – Вражеского полководца живьем брать! ‘Э-э-э! Нет уж, дружище! – с легким злорадством подумал я. – Ты опоздал, добыча моя. Но в одном ты прав. Живьем брать демонов! Живьем!’ В шатре было три человека, я их чувствовал. Двое стояли рядом с выходом, а один находился в центре. Как войти, я не думал, клинком рассек боковину шатра и когда один из германцев шагнул в сторону предполагаемой угрозы, через вход скользнул внутрь. Слева молодой парнишка в превосходной кольчуге и коротким мечом в руке, возможно, оруженосец графа, и я, пользуясь его растерянностью, хватаю юношу за край доспеха и одним рывком выбрасываю наружу, где он попадает в руки дружинников. Боец справа, широкоплечий здоровяк, который повелся на мою обманку, разворачивается и вскидывает над головой полутораручный меч. Широкий клинок едва не задевает верх шатра и замах у противника, конечно, богатырский, сказать нечего. Однако против меня этот воин не играет, чай не тамплиер какой-нибудь, с именем Господа на устах и повернутой башней. Поэтому сложностей с ним не возникает. Я приседаю и снизу вверх вонзаю Змиулана под его кирасу. Германец хрипит и силится что-то сказать, но мне уже не до него. На меня наступает сам граф, крупный мужчина в полном доспехе, который украшен посеребренным гербом, закрытом шлеме и обоюдоострым топором в руках. – Я убью тебя проклятый язычник! Яростный рев имперского феодала, который только что лишился своего войска и близок к пленению, сотрясает весь шатер. Позади меня появляются воины Берладника, которые готовы вступить в дело, но я кричу: – Назад! Я сам! Сигурд Плитерсдорф пытается достать меня. Его топор опускается на мою голову, но я уже в стороне. Он разворачивается, и на этом схватка заканчивается. Всем телом я ударяю его в бок, и германец заваливается на спину. Тяжелые доспехи сами тянут его вниз. Он пытается сохранить равновесие, но я толкаю графа еще разок. – Бум-м! Рыцарь упал и от половиков, которыми было устлано дно шатра, поднялась туча пыли. Я кивнул на пытающегося подняться графа дружинникам и сказал: – Взять его! Связать и не спускать с него глаз! Воины Берладника накинулись на графа, которого придавили к полу, словно кабанчика на убой, а я посмотрел на их возню и вышел наружу. С клинка падали быстро застывающие капли крови. Битва уже была практически закончена, и рядом появился Вартислав Никлотинг. Подобно мне, он участвовал в бою, но явно был расстроен. Как же, как же, понимаю его. Он хотел взять обложившего его дружину полководца, но опоздал. Эх-ма! Молодость. Ему бы радоваться, что помощь вовремя подоспела, да наставнику своему дядьке Гудиму в ножки кланяться, а он о чепухе думает. Ну, ничего, разберемся по-соседски. Захочет германца на ремни распустить, не проблема. Пусть заплатит и забирает, можно даже с пятидесятипроцентной скидкой и в долг. Свои ведь люди, а значит, сочтемся.
Глава 8.
Гамбург. Весна 6655 С.М.З.Х.
– Эй, кто такие!? – голос одного из дозорных германских вояк разнесся в первых вечерних сумерках над трактом Гамбург-Любек и впереди, за съемными заборами с острыми кольями, забряцало оружие. Я наклонился к графу Сигурду Плитерсдорфу, который находился рядом со мной, и прошептал: – Отвечай, граф, и помни про своего сына. Имперский феодал нахмурился, и я это заметил, а еще ощутил лютую ненависть ко мне, которая стремилась вырваться из глубины его души. Однако он мне не возразил, ибо жизнь единственного отпрыска и наследника для него настолько дорога, что ради нее Плитерсдорф даже готов пойти на предательство. Шагом граф послал вперед своего коня и уверенным командным голосом прокричал: – Это граф Сигурд Плитерсдорф! Ослепли что ли!? Освобождайте дорогу! Живее! Я хочу попасть в город до закрытия ворот! Городские стражники Гамбурга, которые охраняли дорогу, разглядели графское знамя, которое держал князь Иван Ростиславич Берладник, плечи коего украшал плащ с крестом, узнали знаменитого имперского феодала, покинувшего Гамбург пару дней назад, и рогатки были убраны на обочину. Граф продолжил свой путь в сторону города, а я махнул рукой дружинникам, которые были одеты как германцы. Несколько сотен конных воинов двинулись вслед за Сигурдом. Все шло как по маслу, и я улыбнулся. Удача пока на нашей стороне и, значит, вновь я оказался прав... План новой операции родился спонтанно. После битвы под замком на реке Траве, высший командный состав нашего войска, которое встало на месте гибели армии графа Плитерсдорфа, расположился в шатре вражеского военачальника. При нас тут же прошел допрос пленников: самого графа Сигурда, подтвердившего, что поймать Вартислава в ловушку получилось случайно, его сына Рудольфа, которого я принял за оруженосца, и сотников. Германцы разговаривали охотно, и это легко объяснимо – никто из них не хотел, чтобы в его задний проход засунули раскаленный прут. Поэтому информации о положении дел в стане крестоносцев, которые собирались в Гамбурге, мы получили очень немало. Ну, а когда речь зашла о наших дальнейших планах, то я оглядел своих товарищей: Вартислава Никлотинга, Гудима Громобоя и Идара Векомировича, провел предварительный анализ наших возможностей и предложил: – Что скажете, други мои, а не напасть ли нам на Гамбург? В шатре резко наступила тишина, соратники прекратили разговоры, и призадумались, а спустя пару минут Векомирович спросил: – Вадим, ты это серьезно? – Да, – ответил я, кивнул в сторону выхода, где за пологом находились пленники, и развил свою мысль: – Граф и его сотники, как один, подтвердили, что в Гамбурге неразбериха, а значит, мы можем этим воспользоваться. Плитерсдорф обеспечит нам доступ во вражеский город и пойдет гульба. Мы переоденемся в тряпки католиков, проникнем в расположение крестоносцев, сожжем продовольственные запасы, которые накапливаются германцами в пригороде, разгоним скотину, освободим рабов из славян, если таковые будут, и подпалим северные окраины Гамбурга. Силы у нас есть, огненных смесей хватает, и воины подготовлены хорошо. Поэтому нанесем один серьезный удар и отступим. – С нами много раненых, – сказал Громобой. – Завтра утром, вместе с наиболее ценной добычей, отправим всех к морю. Повозки есть, так что выделим на сопровождение обоза полсотни конных дружинников и снова сможем быстро перемещаться. – А граф не подведет? – поинтересовался Вартислав. – Это вряд ли. Его единственный сын с нами, а значит, Сигурд нас не сдаст. Да и если он закричит, что вот они венеды, хватайте язычников, то мы легко вырвемся. – Ну, а как быть с погоней, если германцы кинутся за нами следом? – Заранее организуем на тракте пару засек и если не сможем быстро оторваться, то заслон из лесовиков и варягов прикроет нас и даст всадникам возможность уйти в дебри и перегруппироваться. – Выходит, участие в бою примет только конница? – Нет. Все иначе. Пехота будет заниматься пригородом и после поджогов, не ввязываясь в затяжные бои, сможет легко уйти в дебри, а всадникам предстоит атаковать сам Гамбург, захватить ворота и устроить большой там-тара-рам за стенами. Поэтому конникам оторваться будет немного сложнее и главное внимание крестоносцев сосредоточится на них. – Вадим, а почему мы должны ограничиться только северной окраиной города? – княжич завелся. – Давай сразу центр возьмем, архиепископа прищучим, а бургомистра и всех наиболее знатных германцев на клинки насадим. Если не хочешь на такое дело идти, то я сам могу все сделать. – Ты так в себе уверен, Вартислав? – по моим губам пробежала усмешка. – Да. – Ничего не выйдет, друже, и я могу объяснить почему. – Объясни. – Ладно. Как наших воинов ни маскируй, германцы все равно раскусят, кто они такие, особенно днем, и здесь нам даже граф не поможет. У нас все иное, повадки и манеры, а кроме того, почти никто не знает вражеского языка. Верно? – Так и есть. – Во-о-от! – я назидательно вскинул вверх указательный палец. – А теперь сам представь. По городу идет крупный отряд, и зеваки наверняка начнут расспрашивать воинов, где были и что делали, да знакомых вызывать. Ответа нет или он кого-то не устроит, вот тебе и тревога. По этой причине атаковать противника надо ближе к вечеру, но в центр Гамбурга проникнуть все равно не удастся, ибо в сумерках городская стража и наемники архиепископа ставят на улицах заставы, которые не пропускают больше пяти-шести человек за один раз. – Но мы можем через них прорубиться, – не сдавался бодрич. – Конечно. Пробьемся, а вырваться уже не сможем, потому что пути отхода перекроют. Так что выбирай Вартислав, либо сбережем людей, либо убьем пару тысяч врагов и сами погибнем. Не знаю для кого и как, а для меня каждый мой воин дорог, словно кровный родич. Да и собственной жизнью я дорожу, поскольку дома меня ждут жены с детьми и прорва дел, которые без моего пригляда остановятся и зачахнут. Вартислав помолчал и кивнул: – Ты, Вадим, как всегда, прав. Поэтому я за твое предложение. – Присоединяюсь, – поддержал меня Громобой. – А я как все, – добавил Векомирович. – Воевать, так воевать. Налет, конечно, дерзкий, но с тобой Вадим синяя птица удачи и ты еще никогда не ошибался. – Так уж и не ошибался? – ухмыльнулся я. – Только если в мелочах, – Идар тоже усмехнулся и развел руками. – Однако в главном ты всегда был прав, и по этой причине мы тебе верим. – Отлично, – кивнул я. – Раз все мы в деле, давайте карты смотреть и думать, кто и где встанет, и чем во время предстоящей битвы будет заниматься. Мы проговорили половину ночи, и было решено следующее. Городом и его северными окраинами займусь я, и вместе со мной будут степняки, дружинники Берладника, десяток варягов с огненными смесями и двести воинов Вартислава. Сам княжич и его наставник временно возглавят общую пехоту и вместе с конницей Громобоя они атакуют лагерь крестоносцев и продовольственные склады. Векомирович с сотней арбалетчиков обеспечит наше прикрытие, а лесовики из племени Хеме, которые отловили всех беглецов из войска Плитерсдорфа, будут вести разведку с тыла, откуда могли появиться неучтенные нами отряды феодалов Верхней Саксонии. Что же касается нашего ключа во вражеский лагерь и в Гамбург, графа Сигурда, то ему деваться было некуда, и он наши условия принял. Ему оставляют жизнь и во время боя отпускают на свободу, после чего он присылает за своего наследника Рудольфа серьезный выкуп, и получает его живым и здоровым. Ну, а как он будет разбираться со своим сюзереном герцогом Генрихом Львом, это его личное дело, которое меня не касается. Сможет оправдаться и обелить свое имя, его счастье, а нет, так хотя бы сына сохранит. Ранним утром следующего дня замок на Траве был подожжен, и наше войско стронулось с места. Часть обоза и раненые, которых было очень даже немало, больше пятнадцати десятков, под охраной конной полусотни переправились на левый берег Траве и направились на северо-восток к развалинам Любека. Ну, а основные силы пошли на юго-запад к реке Лабе, которую германцы называют Эльба, и расположенному на ней Гамбургу. Прошли на удивление спокойно и тихо, патрулей не было, и дальних дозоров беспечные крестоносцы не высылали. Непонятно, может быть, они надеялись на свою силу, но, скорее всего, католики делали расчет на графа Сигурда, который по собственной инициативе выдвинулся вперед. Впрочем, это неважно. Главное, что до Гамбурга мы добрались к вечеру, как и намечали, и с этого момента началась боевая фаза всей операции, лихой и очень наглой... Итак, городские стражники оттащили с дороги рогатки и встали на обочине. Кавалерия помчалась вперед, к воротам, до которых было всего полтора километра, а следом подошла наша пехота, которая без шума перебила охранников, а затем свернула в поле, где находился огромный вражеский обоз. Лично я на первом этапе в драку лезть не собирался. Поэтому, как только дружинники и степняки влетели в ворота города, спрыгнул на брусчатку, дождался пока воины прикончат не ожидавших нападения стражников и вместе с пленником, несколькими воинами и сигнальщиком взобрался на привратную башню. В опустившейся на Гамбург ночной темноте конница скопилась на площадке рядом с воротами, которые воины тут же закрыли, чтобы крестоносцы не ударили нам в тыл. Я окинул взглядом большой торговый город, который был переполнен вражескими воинами. Затем перегнулся через стену, отметил, что воины готовы к бою, взмахнул рукой и выкрикнул: – Вперед! Не щадить никого! Жгите все! Сотники, главную улицу пока не трогать, а то назад не отойдем! В серьезный бой не ввязываться! Берегите силы, нам еще через вражеский лагерь прорываться! Начали! Меня услышали. Подле ворот осталось два десятка воинов, а остальные славянские всадники, убивая всякого, кто попадался на их пути, разлетелись по окраинам Гамбурга. В жилые дома, трактиры и хозяйственные постройки полетели огненные смеси и факела. Город начинал загораться, операция по-прежнему шла по плану, и я оглянулся. За стенами тоже было весело. Там горели обозные телеги, метались между огнями предназначенные на убой коровы и овцы, было слышно бряцанье оружия и ржание коней, и на фоне разгорающихся пожаров через лагерь крестоносцев двигались плотные темные треугольники конных дружинников и варяжской пехоты. ‘Елки-моталки! – мысленно воскликнул я. – Издалека эти треугольники, словно танки, нечто темное, приземистое, отблескивающее металлом и плюющееся огнем. Шикарное зрелище, жаль, видеокамеру еще не придумали или на худой конец фотоаппарат’. – Язычник, – неожиданно обратился ко мне имперский граф, – тебе доставляет удовольствие видеть, как умирают католики? – Нет, – я решил ему ответить, и качнул головой, – не католиков, а врагов. Мне все равно кто вы по вере и по национальности. Можно жить в мире, растить детей, налаживать хозяйство и радоваться каждому прожитому дню, благо, места, ресурсов, воды и чистого воздуха на земле еще много. Но нет, вы хотите навязать нам свою веру и завладеть венедскими землями, и за это расплачиваетесь. Нам, конечно, тоже достанется, слишком вас много, и потери среди венедов будут огромными. Но мы готовы к вашему приходу и потому добро пожаловать в ад, Сигурд Плитерсдорф. Все это, – рукой я указал на горящий город, – только начало, а когда вся ваша орда придет в венедские леса, вот там-то вы и познаете, что такое ярость славян. Плитерсдорф помедлил и задал новый вопрос: – А ты, действительно, отпустишь меня? – Да, ведь я обещал, а мое слово очень дорого стоит. – И когда я смогу уйти? – Можешь покинуть меня прямо сейчас, тебя никто не держит. За сына пришлешь четыреста кельнских марок серебром. Сроку тебе два месяца. Как и через кого можно передать выкуп помнишь? – Помню. Через датского купца Маргада Бьярниссона, который проживает в городе Рибе и имеет свою контору в Бремене. – Вот и ступай, граф Сигурд. Иди и моли своего бога, чтобы мы снова не встретились, потому что в следующий раз ты умрешь. Граф нерешительно сделал шаг по направлению к лестнице, которая вела вниз. Однако он вновь замер на месте, снова посмотрел на меня и с ненавистью в голосе сказал: – Я влиятельный человек, язычник, и смогу обелить свое имя, а потом посвящу свою жизнь только одному – мести. Я знаю твое имя и поверь, лучше тебе было бы убить меня прямо здесь. – А я не боюсь мстителей, граф Сигурд. У меня немало врагов и какой-то там имперский граф на общем фоне среди них смотрится очень бледно. Так что можешь стать в очередь. Граф Сигурд окатил меня гневным взглядом, который в отблесках разгорающихся пожаров полыхнул красными огнями, до хруста сжал кулаки и широкими шагами направился к лестнице. Вслед за ним пошел один из варягов, который обеспечит его проход через наших воинов, а я снова прислонился к парапету башни, и стал наблюдать за ходом боя. По улицам города с дикими выкриками носились сотни всадников. Летели в выбегающих из домов вражеских воинов стрелы степняков и сулицы бодричей, горели дома, а тяжелая конница рубила, и топтала полупьяных католических воинов. Однако вскоре нам начали оказывать сопротивление. Судя по всему, отряды городского ополчения, отлично экипированная и подготовленная пехота, местная стража и наемные отряды архиепископа были начеку и готовы выдвинуться в любой конец города на усмирение разбушевавшихся крестоносцев. Поэтому, как только начались поджоги, эти боеготовые подразделения сразу же направились навстречу опасности. Действовали германцы превосходно, четко и слаженно. По улицам, мимо горящих домов, в сторону северных ворот началось наступление ощетинившейся пиками стены из щитов, против которой биться смысла не было, и тогда я отдал приказ отступать. Полчаса погуляли, разор учинили, людей перебили не меньше тысячи, а сами потерь почти не понесли. Значит, задача выполнена, отходим. Перекрывая шум боя и треск горящего дерева, протяжный звук сигнального рога разнесся над задымленным городом. Метатели огнесмесей кинули в наступающих германцев несколько своих зарядов, и противник замялся. Хорошо вышколенная конница стала отступать к воротам, а я опять оглянулся. Варяги уже покинули вражеский лагерь. Обозы католиков горели, и под стенами царил хаос. Можно было отходить, но только с боем, ибо под воротами скопилось несколько сотен католиков, как конных, так и пеших, которые хотели найти укрытие за стенами. Это были паникеры, которых раскидать очень легко. Однако за их спинами на дороге строился крупный вражеский отряд из рыцарей и легких кавалеристов. Видимо, кто-то понял, что мы уже в Гамбурге, и решил нас подловить. Ну-ну, пусть попробует. Я и мои сопровождающие покинули башню и сели на лошадей. Конная масса славянских всадников давила мне в спину, но я не торопился и сначала окликнул командиров: – Сотники! Все люди на месте!? Никого не оставили!? Доложить о потерях! – Мои все! – откликнулся Иван Берладник. – Моих трое полегло! – отозвался Твердята Болдырь. – У меня пятерых нет! Убиты! – вторил ему Юрко Сероштан. – Отставших нет! Потерь не имеется! – добавил атаман Данко Белогуз. Далее тишина и я окликнул командира бодричей: – Сотник Булыга! Что по убитым!? – Нет его! – из строя бодричей ответил незнакомый голос. – Из окна в сотника стрелу пустили и сразу в голову! Подобрать не смогли! – А кто за него!? – Полусотник Звенько! Про потери сказать точно не могу! Полтора десятка наших точно нет! Может, убиты, а может, на улицах заплутали! – Ждать никого больше не можем! Приготовиться к бою! Идем на прорыв! Метатели огня, вы в конце, подпалите окраинные дома, башню и ворота! – Готовы! – услышал я одного из варягов ‘Карателя’. Достав из ножен клинок, я повернулся к воротам, и окликнул спешенных дружинников Берладника: – Открывайте! Со скрипом, большие створки распахнулись, и снаружи на них надавила толпа паникеров. Медлить было нельзя и, взбодрив своего жеребца окриком и ударом повода, я первым помчался на врага. Удар! Конь отбрасывает в сторону тело германца, который раньше всех хотел попасть за стены, а затем еще одного. По брусчатке разнесся цокот множества подков, и вся наша конная лавина, на острие которой шла тяжелая кавалерия, обрушилась на нестройную толпу католиков. Кричали люди, которых калечили лошади, звенела сталь, и мой меч опускался на головы ошалевших от страха крестоносцев. Позади варяги поджигали крайние дома, которые прилегали к воротам, и башню, но я этого не видел и слух, будто выключился. В полнейшей тишине я рубил и сек врагов, выполнял кровавую работу и чувствовал эмоции идущих за мной вслед воинов. В какой-то миг противники неожиданно закончились. Наша конница оказалась в лагере крестоносцев, где все было объято огнем, и тут слух вновь вернулся. Ржали разгоряченные и опьяненные запахом крови кони, которые рвались продолжить свою бешеную скачку, а воины были готовы биться дальше. Я привстал на стременах и отметил, что все мои всадники, вроде бы, здесь. Конечно, ночью и в хаосе боя за всеми не уследишь. Однако дожидаться и выискивать отставших одиночек нельзя, ибо промедление подобно смерти, а значит, продолжаем движение. – Гойда!!! – отпуская повод, клинком я указал на скопившуюся перед нами вражескую конницу. – Кру-ши-и-и!!! Спустя полминуты мы врубились в крестоносцев неизвестного мне отряда с разными гербами и знаками отличия. Кто наш противник, непонятно, но это и неважно, наверняка, сборный отряд, так что упорной схватки от них ждать не стоило. Вот если бы у германцев было в запасе еще немного времени, тогда расклад иной, но мы им его не даем и потому буквально проламываем вражеский строй. Взмах клинка и голова противника в не застегнутом шлеме слетает с плеч и катится под ноги лошадей. Рывок коня вперед и мелкая лошадка легкого кавалериста с дротиком в правой руке отлетает в сторону. Подъем на стременах. Четкий косой удар слева направо и Змиулан рассекает переносицу еще одного крестоносца, не рыцаря, но вполне справного вояки в добротной кольчуге. Кто-то в глубине строя католических всадников, которых не меньше чем нас, пытается руководить боем, и что-то выкрикивает, но его никто не слушает. Крестоносцы уходят из-под удара и над головой свистят стрелы черных клобуков. Их не видно на фоне темных небес, но посвист оперенной смерти слышен постоянно. Шир-р! Шир-р! Метательные снаряды вплетаются в шум битвы, а затем они попадают в людей. Дзинь-нь! Наконечник ударяется в металл, в кирасу или щит. Чпок-к! Железо впивается в податливую и мягкую человеческую плоть. ‘Молодцы черные клобуки! – машинально делаю я себе в голове зарубку. – Надо с ними задружить. Ой, как надо, ибо их в Переяславском княжестве не менее десяти тысяч всадников, полный степной тумен (тьма) с разделением на десятки, сотни и тысячи. Правда, чтобы с ними серьезные контакты набить для начала необходимо наладить мосты дружбы с их куратором Изяславом Мстиславичем, слово которого для орды равнозначно закону. Впрочем, все это потом’. С оттяжкой Змиулан прошелся по спине еще одного врага и врубился в позвоночник. Рывком я выдернул его на себя. Затем поднял коня на дыбы и обрушил меч на нового противника, непонятно как оказавшегося среди всадников пехотинца. Булат прошелся по округлой каске, срезал католику ухо и вонзился в ключицу. Хруст костей и падающий человек. Где-то дальше слышен злой окрик немецкого командира: – Держать строй! Выровняться! Заткните дыру! Они сейчас прорвутся! ‘Поздно! – мысленно восклицаю я, продолжая бой. – Поздно! Нас уже не остановить и не задержать!’ Новый рывок к свободе и выходу из вражеского лагеря. Мощная грудь злого венедского жеребца из конюшен Никлота, пробивает проход, и я его расширяю. Удар влево и вправо. Убил кого-то или нет, не знаю, но пару противников попятнал точно. Рядом появляются дружинники, с одной стороны бодричи, а с другой русичи. Рубка стихает, и отряд снова стягивается в кулак. Рядом небольшой взгорок и я, отдав приказ продолжать движение, выехал на него. Вид с высотки открывался великолепный. В Гамбурге разгорался пожар, который словно выплескивался за стены, а под городом горел вражеский лагерь и в ответах пламени был виден заваленный трупами тракт. Германская конница была рассеяна, но вновь собиралась для рывка вслед за нами. Видать, имелись у крестоносцев серьезные командиры, которые не хотели нас отпустить, да и резервом у противника много. Это понятно, и потому нам бы только пять километров пройти, а там германцев притормозят. Повернув коня на дорогу, я пристроился к общей колонне. Степняки и дружинники двигались вперемешку. Лошади были утомлены, и мы их не гнали. Немного времени в запасе есть и потому психовать не стоит. Оторвемся, отдохнем в лесах, а потом продолжим пакостить тем, кто желает гибели нашего государства и уничтожения славянской веры. Но это будет позже, а пока отступаем.
Глава 9.
Верхняя Саксония. Лето 6655 С.М.З.Х.
Наступило лето и армия католиков под общим командованием молодого герцога Генриха Льва, который вместе с личной дружиной, тамплиерами и многочисленными отрядами наемников все же прибыл в Гамбург, выступила в поход. За всеми передвижениями крестоносцев мы наблюдали постоянно, и когда я впервые увидел вражеское войско в начале его пути, честное слово, мое сердце дрогнуло. Да и как остаться равнодушным, когда мимо тебя движется армада в сорок пять тысяч воинов? Никак. Поэтому, наблюдая за крестоносцами, стиснув зубы, я вел подсчет вражеских сил и старался быть спокоен. Впереди армии Генриха, рядом с которым всегда находились опытные военачальники короля и воеводы его покойного батюшки Генриха Гордого, прочесывая леса, шли сформированные из саксов, лужичан и древан отряды егерей. За ними двигалась легкая Вестфальская кавалерия и элитные рыцарские отряды под командой недобитков: Хартвига фон Штаде, Адольфа Шауэнбургского и Оттона Амменслебенского. Далее топали войска самого Генриха Льва, которые подобно королевским воинам были разбиты на батальоны по пятьсот человек в каждом. Следом пылил огромный обоз с продовольствием и осадными орудиями, который охранялся дисциплинированным и отлично подготовленным городским ополчением из Гамбурга и Бремена. Ну, а замыкали всю эту орду разношерстные отряды, в которых кого только не было. Ополченцы и городские стражники из Миндена, Линдена, Вильдесхаузена, Оснабрюка и Мюнстера. Наемники из Фландрии и Фрисландии, в основном из Гронингена, Нордена, Утрехта, Брюгге, Гента, Лилля и Арраса. Английские рыцари-добровольцы, коих возглавил некогда ограбленный мной второй граф Херефорд сэр Роджер Фиц-Миль. Около двухсот тамплиеров и сильная группа цистерианских монахов. Отряды многих германских священнослужителей и сами святые отцы, среди которых особо выделялся хитрый Бременский архиепископ Адальберт и аббат Вибальд Корвейский. Это все основные силы. А помимо них было очень много бывших разбойников, кстати сказать, тоже неплохих лесовиков, искателей приключений, которые имели желание обогатиться за чужой счет, и путешествующих вместе с солдатами армейских шлюх и маркитантов. Вся эта толпа народа двигалась на север, к развалинам Любека, откуда она собиралась повернуть на восток и таким образом составить левый фланг огромного Крестового похода. Сияли на солнце превосходные стальные доспехи и развевались на ветру штандарты рыцарей, баронов, графов, пфальцграфов и герцога Льва. Конский состав вражеской кавалерии, особенно рыцарской, был превосходен. Тяжелая конница на мощных жеребцах одним своим видом, даже без брони, которая находилась в походных вьюках, могла внушить страх, а вооруженная метательными копьями и саблями легкая конница в доспехах из дубленой кожи двигалась стремительно, и казалось, что она находится повсюду. Маршировали плотные ряды пехотинцев в руках которых покачивались длинные пики, а за спинами этих бойцов были приторочены продолговатые пехотные щиты. Большое количество стрелков, часть из которых имела на вооружении длинные английские луки и арбалеты, были равномерно распределены по всему войску и постоянно готовы к бою. Несмотря на серьезные потери и безлюдные земли, по которым крестоносцам предстояло пройти, двигались они бодро. Судя по всему, вражеские военачальники учли свои прошлые ошибки, и застать врагов врасплох на выходе из Гамбурга было нереально. Это понимали все венедские командиры, и нам оставалось только наблюдать за католиками, считать их по головам, выхватывать отдельных пленников и ждать удобного момента. Мы ждали день, другой и третий, но у нас ничего не выходило. Затем нам пришлось покинуть правый берег реки Траве и перебраться на левый. Имелась надежда на то, что нам удастся подловить католиков на переправе, но не тут-то было. Вражеские егеря с собаками, боевое применение которых я видел впервые, форсировали реку выше по течению, закрепились там, дождались легкую кавалерию и стрелков, а затем попробовали обойти нас. В итоге мы их заметили и чтобы не оказаться между молотом и наковальней вновь откатились назад, почти до самого Любека. После чего я решил обсудить наши дальнейшие действия со своими компаньонами, командирами других партизанских соединений, и вызвал их на совет. Идар Векомирович находился вблизи развалин Зегеберга, а Громобой и Вартислав стояли на восточном берегу озера Гросер-Пленер-Зе. Соратники на мой зов откликнулись, и наши отряды стали стягиваться в единый кулак. Ну, а пока я их ждал, появился гонец с Руяна. В Любекскую бухту вошла небольшая лодья. Она скользнула в реку Траве и в полдень рядом с моим лесным лагерем, словно зная, где он находится, высадился знакомый мне по тренировкам в храме молодой витязь из Дружины Святовида, которого звали Горан Деркач. Витязя, невысокого блондинистого воина в кожаной броне, про коего мне было известно, что он частенько выполняет обязанности гонца, проводили ко мне. Мы поприветствовали один другого, присели под раскидистым дубком, и я его спросил: – От кого прибыл Горан, от Векомира? – Нет. В этот раз меня послал Прибыслав. – Вот как, – удивился я, – витязи теперь подчиняются великому князю? – Только на время войны, – Деркач улыбнулся. – Ведь общее дело делаем. Бывалые воины обучают ополченцев и сами к боям готовятся, а кто помоложе, вроде меня, на посылках. – Ты именно меня искал? – Нет. Приказ иной, найти тех, кто бродит по Верхней Саксонии, и предупредить вас об угрозе. Твой отряд больше всех и ты ближе остальных, вот к тебе первому и подошел. – А как меня обнаружил? Ведовские таланты применил? – Все проще, – витязь вновь добродушно улыбнулся. – Вчера твой драккар видел и с варягами парой слов перекинулся, вот они и подсказали, где тебя искать. – Действительно, все просто. Так о чем великий князь хочет нас предупредить? – Приморская дорога от Любека на Дубин перекрыта врагами. Я этому не удивился, ибо уже заметил, что наш противник стал гораздо умнее, чем пару месяцев назад, видать, есть у католиков какой-то общий мозговой центр, который всем руководит. Поэтому воспринял это известие как должное и задал витязю новый вопрос: – Как это случилось? – Две седьмицы назад бодричи напали на Ратценбург, бывший Ратибор, и взяли его штурмом. Город разграбили и сожгли, а затем появились войска Конрада Мейсенского, который собирал свою армию в Бардовике, и нашим пришлось отступить. Бодричи потрепали маркграфа, и отошли в леса, а он, не будь дураком, не вступая в затяжные бои, рванулся к морю. – И много у него сил? – Около десяти тысяч. – А если его разбить? – Конрад Мейсенский закрепился в удобном для обороны месте, огородился частоколами и рвами, и ждет подхода армии Генриха Льва. Было дело, Никлот хотел его при помощи катапульт и стрелометов одолеть, но мейсенцы, словно заранее знали, где им встать, чтобы их сходу не расчехвостили, и князь решил не торопиться. – Это правильно, – кивнул я и прикинул диспозицию. Итак, мы находимся в районе Любека. На нас идет войско Генриха Льва, который находится от моего лагеря примерно в десяти-двенадцати километрах. Позади море и зеландский флот, который может нас быстро эвакуировать. Справа наши отряды обходят сильные группы вражеских егерей и легких кавалеристов, а слева сидит Конрад Мейсенский. Вот и выходит, что нас теснят к острову Фемарн и вынуждают покинуть пределы Священной Римской империи. Конечно, противника можно обойти, но у крестоносцев есть опытные проводники из местных саксов и лесовики, которые передвижение крупного отряда быстро обнаружат, и тогда на нас начнется облавная охота. Ну и как нам поступать? Вариантов немного. Либо эвакуироваться на Зеландию, либо прорываться и выходить на оперативный простор, либо лесами двигаться на соединение с бодричами. Правда, еще можно погрузиться на корабли и через датские проливы, обогнув Ютландию, войти в устье Эльбы и вновь высадиться на вражеский берег, но это потеря времени и совсем не отменяет возможности нашего нового окружения и бегства. Врагам-то что, они могут отвлечь от Крестового похода пять-шесть тысяч воинов, благо, резервы из Европы продолжают подходить, а для наших князей полторы тысячи клинков, которые играют с католиками в прятки, это потерянные бойцы. Что делать? – Сокол, – отвлек меня от размышлений Горан. – Чего? – я поднял на витязя взгляд. – Великий князь хочет знать, как ты поступишь. – А он ничего не советует? – Пока нет. Основные бои начнутся только через три-четыре седьмицы и силы у князей есть. Поэтому они пока без ваших отрядов обходятся. Вот прижмет их крепко, тогда и вас позовут. – Как я поступлю, пока и сам не знаю, поскольку слишком много в голове мыслей и планов. Вот-вот Векомирович, Никлотинг и Громобой появятся, с ними и решим. У тебя время в запасе есть или ты торопишься? – Если все вожди будут здесь, то до вечера, само собой, подожду. – Вот и ладно. А пока ты у меня в гостях, расскажи, что в мире творится, а то мы сидим тут в лесах и ничего не знаем. Горан посмурнел, несколько мгновений помедлил и заговорил: – Враги начали наступление со всех сторон. Ляхи собрали сильное войско, которым руководят два брата Пяста, уже битый нами князь-кесарь Владислав и князь-принцепс Болеслав, и начали движение на Старогард и Гданьск. Германский король Конрад с огромным войском движется по бывшим владениям племени древан и вскоре подойдет к Лабе, переправится на ее правый берег и окажется в землях линян и полабов. Между ним и армией Генриха Льва стоял Конрад Мейсенский, который сейчас перекрыл Приморский тракт, и в Бардовике вместо него пока пфальцграф Герман фон Шталек. Правее короля Конрада в Хоболине находится его брат герцог Фридрих Одноглазый, который со дня на день обрушится на племя речан. От Бранденбурга идет давний недруг семьи Гогенштауфенов герцог Альбрехт Медведь, а вслед за германцами наступают франки короля Людовика. – Сила... – протянул я. – Да, – подтвердил витязь. – Врагов много. – А сколько точно, посчитали? – Сосчитали, – Горан ладонями вверх вытянул обе руки. После чего, начиная с левой, загибая пальцы, стал производить нехитрый подсчет: – С Генрихом Львом и королевскими военачальниками, которые при нем, сорок пять тысяч воинов. С Конрадом Мейсенским десять. С Германом Шталеком еще десять. С королем Конрадом пятьдесят. С его братом Фридрихом Швабским двенадцать. С герцогом Альбрехтом двадцать три. Ляхов почти двадцать пять тысяч. Да франков будет больше пятидесяти. В общем, двести двадцать пять тысяч воинов. Как мы их всех будем убивать, непонятно. – Да уж, крестоносцев даже больше, чем мы ожидали. Но ничего, справимся. Всех перебьем или голодом выморим. Наши князья ведь готовятся. – Это само собой. Но все равно врагов слишком много и это ведь не все. Если понадобится, европейцы кинут на нас новые силы. Я промолчал, ибо говорить здесь не о чем. Все обговорено давным-давно и теперь дело только за воинами, шпионами и разведчиками. Кстати, о наших рыцарях плаща и кинжала. – Горан, – обратился я к витязю, – а что насчет датчан? – Ты хочешь знать, получил ли Векомир твое послание? – Судя по тому, что ты про него знаешь, верховный жрец мою грамотку получил. Поэтому мне другое интересно, как он поступил, после того как ее прочел? – Послал к датским ярлам полусотню витязей под командой Доброги. ‘Сотник Доброга человек более чем серьезный и вопрос с цистерианцами и тамплиерами решит’, – подумал я, но мысль не развил, поскольку в этот момент мне доложили, что прибыли опередившие своих воинов командиры других партизанских соединений. Я велел пригласить соратников ко мне, и вскоре к нам с витязем присоединились Вартислав, Громобой и Векомирович. Снова начались расспросы Горана и его рассказы, а затем мы перешли к обсуждению наших дальнейших планов. – Как поступим, други? – поинтересовался я у вождей. Первым высказался Вартислав, который в последнее время стал гораздо осторожнее: – Необходимо дать германцам бой и морем уходить в Зеландию. Там пополним дружины и людей подкормим, а потом снова в драку. Генрих Лев пойдет на соединение с Конрадом Мейсенским, а мы вновь высадимся в Любеке или Ольденбурге, и ему в тыл ударим. Ну, а не получится, прорвемся к Гамбургу и опять его подпалим. Здравое зерно в рассуждениях Никлотинга было. Люди устали бродить по чащобам, да и кони заметно отощали. Свое дело мы уже сделали, по Шлезвиг-Гольштейну и Верхней Саксонии огнем и мечом прошлись, так что можем позволить себе отдых дней на десять для восполнения потерь, тем более что в Рарог недавно прибыла очередная партия наемников из Новгорода. Впрочем, торопиться я не стал и обратился к Гудиму Громобою: – А ты что скажешь, воевода? – Думаю, что рано нам отдыхать, браты. Надо отходить в земли бодричей. Все время двигаться перед войском Генриха Льва, строить ловушки и не давать ему роздыху. Германцы идут вроде бы справно, и к ним не подступишься. Однако походные порядки их войска уже растягиваются, и я считаю, что вскоре нам представится возможность дорваться до германских командиров и обоза, а без еды и скотины они в наших лесах долго не протянут. Поэтому я против отступления, пусть даже временного. Надо ждать пока крестоносцы совершат ошибку. Со своей стороны, как этнический бодрич и опытный военачальник, Громобой тоже был прав. Католики, в самом деле, за время марша от Гамбурга немного расстроили свои походные колонны, так что между конницей и пехотой появились зазоры, в которые опытные воины-лесовики, такие как Хеме, могли проникнуть. Опять же если мы перед германцами маячим, то скорость их передвижения заметно снижается, а каждый выигранный у католиков день это помощь всем венедам. – А ты что скажешь, Идар? – обратился я к варягу. Владетель острова Борнхольм огладил темно-русые усы, и по его губам пробежала ухмылка: – Сначала ты выскажись, Вадим, а мое слово последним будет. Варяг что-то задумал – это я почувствовал. В его душе было легкое самодовольство, словно он знал что-то такое, что не было известно нам, или же имел какое-то преимущество. Что же? Раз он желает услышать мое мнение, то я выскажусь: – Я поддерживаю Вартислава. Повернем на запад. Вблизи Зегеберга дадим бой вражеским егерям и легкой кавалерии, а затем вернемся на Зеландию. Если у тебя, Идар, есть план получше, предлагай. Векомирович опять прошелся ладонью по усам и кивнул: – Есть задумка и, на мой взгляд, она удачная. – Говори, мы ждем. – Вчера к моему отряду вышли вражеские егеря, надо сказать, умелые вояки. Они повязали моих дозорных, а затем проникли в лагерь... – Как это!? – воскликнул Вартислав. – Тихо, – Идар вскинул раскрытую ладонь. – Не торопись, дай договорить. Княжич согласно мотнул головой и затих, а Векомирович продолжил: – Это были егеря крестоносцев из племени лужичан. В группе всего десять человек и они пришли с миром. Все хотят перейти на нашу сторону и готовы провести нас в германский лагерь. Я им поверил и отпустил. Вечером они вновь появятся, выйдут невдалеке отсюда, где их ожидают мои люди, и лужичане будут знать условные сигналы для вражеских сторожей и расположение всех секретов. – То есть ты предлагаешь устроить налет на крестоносцев? – уточнил я. – Да. Где католики остановятся на ночлег, мы примерно знаем. Пешим ходом подойдем к ним по лесу, на том участке, где егерей знают. Затем вырежем боевое охранение и атакуем врага. Что успеем сделать, сделаем. После чего отойдем к берегу моря и сможем отправиться на остров. – А если лужичане лгут? – Ты меня знаешь, Вадим, я не простак и меня на мякине не проведешь. Однако, если желаешь, проверь лужичан сам, – Векомирович пожал плечами. – Ты же сможешь? – Смогу и обязательно проверю. Идар был удовлетворен и обратился к бодричам: – Вы меня поддержите? Вартислав и Громобой переглянулись и согласились с ним. Вот только воевода уперся и заявил, что он в любом случае не оставит армию крестоносцев в покое и будет ее сопровождать. Это его решение, так даже лучше, что он вызвался быть добровольцем, все равно нельзя католиков без присмотра бросать. Ну, а что касается меня, то я тоже был не против серьезного боя, ибо после налета на Гамбург крупных схваток не было, а разорение замков и деревень, да поиск спрятавшихся в чащобах саксов, это, конечно, результат, но незначительный. Вскоре подошли отряды бодричей и варяги Идара, витязь Святовида, который получил ответ для великого князя и письмо для Векомира, нас покинул, и началась подготовка к ночному сражению. Всадники оставляли своих лошадей в лесу и готовились к пешему бою. Лесовики и наиболее опытные ухорезы должны были взять на себя патрули и дозоры, а дальше все просто. Арбалетчики и лучники закидают врагов стрелами, варяги и дружинники пройдут по вражескому лагерю бронированной массой, а огнеметчики будут поджигать все, что только горит. Своим чередом наступил вечер. Наши разведчики доложили, что германцы остановились на ночлег в четырех километрах от нас, а затем появились лужичане, десять крепких мужиков в крашеной под орех темно-коричневой кожаной броне, с короткими мечами и кинжалами. По лесу егеря, которых сопровождали варяги Идара, двигались красиво, тихо и осторожно, я видел, как они выскочили на опушку. А когда перебежчики оказались в нашем многолюдном лагере, в котором собралось почти полторы тысячи воинов, они несколько растерялись. Впрочем, их сразу же провели ко мне, и я прислушался к их внутренним ощущениям. В душах лужичан царила тоска, безысходность, горечь и надежда. Эти суровые люди чувствовали себя в чем-то очень сильно виноватыми, а самое главное, нас они воспринимали как своих, а германцев числили чужаками. Вот это было понятно сразу. Однако поговорить с перебежчиками все же стоило и я, оглядев сбившихся в кучку лесовиков, обратился к ним: – Меня зовут Вадим Сокол. Кто у вас вожак? Вперед вышел крепкий широкоплечий брюнет, косматый и растрепанный, а когда он остановился, то смело посмотрел в мои глаза, и кивнул: – Я старший, а зовут меня Тишата сын Хорта. – Почему вы решили сдать католиков? – я кивнул в сторону вражеского лагеря, который находился возле реки, и был скрыт от нас густым лесом. – Они наши враги, – ответил Тишата. – Но они вам доверяют, а значит, за вами есть какие-то заслуги? – Да, – не стал скрывать лужичанин. – На нас кровь сородичей, которых мы убивали по приказу германцев, и потому нам верят. Но нет больше мочи носить внутри себя эту грязь, и потому мы сами пришли к вам. – Смерти ищите? – Искупления и оправдания перед духами мертвых соплеменников. Можете поверить нам, и мы проведем вас к лагерю крестоносцев через посты, и даже поможем убить охранников, а нет, тогда секите нас на кусочки, как изменников и тварей. Я задумался. Тишата Хортович говорил правду. Но вот ведь в чем закавыка, правда бывает разная и очень может так случиться, что католики держат ситуацию под контролем, знают о том, что мы проверим лужичан и поэтому разыгрывают егерей в темную. Тогда расклад иной и на вражеской стоянке нас может ожидать грамотно спланированная засада. Примеры подобных операций в моей голове имеются. Можно и будущее вспомнить, и славное венедское прошлое, например, 795-й год когда Вислав Второй попал в засаду и был убит саксами, или 844-й, когда князя Гостомысла заманили в ловушку франки и казнили. Впрочем, это вряд ли, не такие уж католики хитрецы, как показала практика. Хотя осторожность не повредит. Подходы к стоянке крестоносцев придется проверять дополнительно, и если нас ожидает засада, надо будет срочно отскочить обратно в лес. – Каково твое слово, вождь? – спросил меня Тишата. – Вы не врете, и я вам верю, а коли так, то быть битве. Ступайте и готовьтесь к выдвижению, сейчас к вам присоединятся мои воины. Вместе с ними впереди нашего войска пойдете. – Лужичанин замялся, и я поторопил его: – Говори, что хотел. Награду желаешь получить? – Нет, – егерь покачал головой. – В обозе наших рабов много, из древан и лужичан. За них попросить хочу. Выручи людей, вождь. Они подневольные. – Никого не тронем, кто против нас с оружием в руках не выйдет. Так было раньше, под Гамбургом, когда мы больше двухсот славян в леса увели, и так мы поступим сейчас. Будь спокоен, воин. Тишата поклонился и ушел, а ко мне подскочил командир варогов Торарин. Молодой рыжий воин встряхнул густыми волосами, которые отросли ему до плеч, и обратился с просьбой: – Вадим Андреевич, дозволь варогам в битву вступить. – Что, совсем невтерпеж? – спросил я у него. – Да. Настоящий бой нужен, а то нас до серьезных схваток до сих пор не допускают. – Хорошо. Со мной пойдете, как ближняя дружина. Посмотрю, каковы вароги в ближнем бою, да в общем строю. Обрадованный Торарин умчался к своим подчиненным, а я еще раз обсудил ночное сражение с соратниками и сотниками. Затем облачился в броню и прошелся по лагерю, в котором больные и легкораненые воины собирали наши вещи. После этого принял доклад лесовика Лайне, доложившего, что крестоносцы ведут себя как обычно, и уже ночью, ближе к полуночи, отдал команду на выдвижение. Впереди нашего войска по тихому ночному лесу двигались лужичане, воины из племени Хеме и полтора десятка варягов. За ними шел я с варогами. Далее пыхтела пехота и стрелки, а замыкали колонну метатели огненных смесей, которые во время боя под прикрытием легкой пехоты будут идти вслед за панцирниками. Прошли примерно три с половиной километра и остановились. Дождались сигналов от лужичан и Хеме, и двинулись дальше. Ловушки не было, а значит, будет нормальный ночной налет, потерь не избежать, но война есть война. Вскоре я переступил через труп одного из немецких дозорных. Лужичане взяли боевое охранение в ножи и, оглядевшись, я обнаружил еще несколько убитых и двух здоровенных псов-волкодавов, которых разводят жители Фрисландии. Начало было хорошим и я расценил это как добрый знак, а когда спустя несколько минут мы вышли на опушку леса и в поле, которое шло вдоль левого берега Травы, увидел безмятежный лагерь германцев, то даже усмехнулся, мол, зря себя накручивал. – Пехота вперед! – выдохнул я. Варяги и дружинники стали строиться под прикрытием лесной тени. Всего через сотню метров начиналась линия костров, а враги нас до сих пор не почуяли. Вместе с варогами я встал в общий строй и позади себя услышал командующего стрелками и огнеметчиками Векомировича: – Стрелки, приготовиться! Метателям достать бутылки! Пехота, прикрывайте! Пошло движение. Рядом Громобой и Вартислав, которые стоят на флангах пехотного строя. Все готово, а значит, можно начинать. – Пошли! – подал я команду. Громыхнув металлом, бронированная масса воинов, которые выстроились клином и ощетинились копьями, начала движение на врага. Следом устремились стрелки, легкая пехота и огнеметчики. И не успели мы пройти пятидесяти метров, как крестоносцы подняли тревогу. Возле костров забегали суетливые человеческие фигурки и заржали лошади. Немного дальше подняли лай собаки, а где-то в центре затрубили сигнальные трубы. – Стрелки! Бей!!! – снова разнесся в темноте голос Идара. Арбалетчики и спешенные степняки дали дружный навесной залп. Десятки германцев перед нами попадали наземь, и бронированный монстр, который был сформирован из десяти сотен разозленных славянских воинов, вломился в лагерь крестоносцев.
Глава 10.
Верхняя Саксония. Лето 1147 Р.Х.
Теплая летняя ночь. Лагерь крестоносцев затих и погрузился в сон. С реки прилетал приятный освежающий ветерок, фыркали лошади, потрескивали в костре крупные сучья хвороста, и Седрику фон Зальху хотелось спать. Однако, лишь только он закрывал глаза, как начинал вспоминать озеро Звериное в стране бодричей, свой первый поход и ночное нападение проклятых язычников, которые проникли в расположение войск пфальцграфа Фридриха Саксонского и, прежде чем их обнаружили, убили многих спящих католиков. Это были неприятные воспоминания, и сонное состояние рыцаря моментально сменялось беспокойством. Он откидывал в сторону конскую попону, который укрывался, садился подле костра и точил свой меч. – Вжик-вжик! – продолговатый точильный камень скользил по металлу, и это действие вносило в душу Седрика спокойствие и умиротворение. Вновь он пытался заснуть, и опять у него ничего не выходило. Раз за разом в памяти всплывали лица убитых венедами друзей и знакомых: Иоганна фон Байзена, Густава фон Юнга, Отто Ребиндера, Гуго Ландсберга, Эдуарда Лиделау и многих других. Воображение молодого рыцаря рисовало ему боевых товарищей, словно они до сих пор живы, смеются, хмурятся, улыбаются и зовут его к себе, туда, где всегда светло и радостно. При этом Зальху казалось, что этим души Воинов Господа, которые, вне всякого сомнения, сейчас находятся в раю и вместе с праведниками слушают пение ангелов, предупреждают его о близкой опасности, и Седрик вглядывался в находящийся невдалеке темный лес. Однако разглядеть, что-либо не получалось. Вокруг него находилось тысяч огней, и отсветы костров, многие из которых уже почти погасли, не давали ему увидеть то, что находилось за пределами лагеря. Вновь, уже в шестой или седьмой раз, Седрик не смог заснуть и опять подсел к костру. Он достал меч и точило, приготовился навострить клинок и подправить щербинки на лезвии, но тут проснулся его командир Людвиг фон Уттенхайм. Многое повидавший на своем веку рыцарь взглянул на своего молодого товарища, зевнул, присел напротив Зальха и спросил его: – Что тебя гнетет, Седрик? – Не знаю, – Зальх покачал головой и раскрытой ладонью прикоснулся к груди в районе сердце. – Все время как-то неспокойно и кажется, что враги рядом. – Ты сам себя накручиваешь, мой друг. Охрана у нас превосходная и язычникам к нам не подобраться. Егеря, собаки, боевые дозоры и охранение в лагере. Всякие передвижения между отрядами запрещены и в войске царит железный порядок. Так что пусть венеды сидят в лесах, а мы должны выспаться, ибо утром вновь начнется марш. – Да-да, – Седрик качнул головой, – но спокойствия почему-то нет. – И давно у тебя такая бессонница? – Вчера еще спал хорошо, а сегодня не могу. – Ладно, тогда и я с тобою немного посижу. – Уттенхайм снова зевнул, подбросил в огонь сучковатую палку и спросил Зальха: – Как тебе наше новое пополнение? Вернувшийся из Дании отряд фон Уттенхайма почти сразу же развернули в сотню легкой кавалерии, и Седрик стал заместителем командира. Поэтому теперь отвечал не только за себя, но и за наемников, оказавшихся под его рукой, и вопрос Людвига мог быть расценен как дружеский, либо как служебный. Но поскольку рядом никого не было, Зальх ответил Уттенхайму как другу: – Наемники воины хорошие, рубаки сильные и службу знают, но как люди они полное дерьмо. – Почему ты так решил? – командир сотни усмехнулся. – В трудный момент они могут нас предать, сбегут с поля боя и оглядываться не станут. Поэтому я им не доверяю. – А-а-а! – протянул Уттенхайм. – Вот ты о чем. Так и я им тоже не доверяю, Седрик. На то они и наемники. – Но мы идем в Крестовый поход, и звание крестоносца обязывает истинного католика ко многому. – Да ладно тебе, Седрик, – сотник поморщился. – На мой взгляд, все гораздо проще. Здесь, в нашем лагере, несколько десятков тысяч человек, и у каждого свои причины принять участие в Крестовом походе. Одни, как ты, идут мстить и добывать славу. Другие желают заработать деньжат. Третьи ищут новых земель и покорных сервов. Четвертые мечтают получить отпущение своих грехов. Ну и так далее. Поэтому поменьше слушай священников и больше думай о том, как выжить, ибо это будет нелегко. – Я так и делаю, но все равно не понимаю, как можно носить плащ с крестом и одновременно с этим быть безбожником. – Все чепуха. Главное, что у нас общая цель – уничтожение венедов как силы и захват их территорий, а остальное пока не столь уж и важно... Неожиданно левее конного отряда Уттенхайма, в самом центре лагеря, пропела тревожную песнь звонкоголосая сигнальная труба. Рыцари одновременно вскочили на ноги, и Седрик выдохнул: – Язычники! – Да, – согласился с ним сотник, – предчувствия тебя не обманули. Поднимаем воинов. – К бою! – во всю мощь своих легких прокричал Зальх. Наемники, кто не проснулся от рева трубы, повинуясь команде, поднимались и готовились к сражению. Рядом с конной сотней, окружая роскошный шатер архиепископа Адальберта, стояли другие отряды бременского священнослужителя, и там тоже началась суета. Воины под рукой главного церковного деятеля Священной Римской империи на севере были опытные, а потому все делалось быстро и четко. Спустя несколько минут крестоносцы были облачены в доспехи и стали седлать лошадей, и пока оруженосец Зальха шваб Танкред Фельбен готовил для него коня, сам Седрик взобрался на ближайшую телегу. С нее он попробовал разглядеть, что творится ближе к центру лагеря, где происходили основные события этой ночи. Однако рыцарь потерпел неудачу. Между расположением архиепископских войск и центром было примерно четверть мили и множество других отрядов. Поэтому все, что увидел Седрик, это зарево пожаров. Зальх спрыгнул наземь, машинально подтянул перетягивающий кольчугу ремень и Уттенхайм спросил его: – Что там? – Не знаю, – Седрик перехватил из рук оруженосца повод коня. – Ничего не видно, а на слух ничего не определить, гомон, лошади ржут и люди кричат. В общем, неразбериха. – Ну и ладно. На нас пока не нападают, и то хорошо. Будем ждать приказов архиепископа. Конники Уттенхайма замерли на месте. Наемники разобрались по десяткам, а рыцари встали перед ними. Воины Господа ждали распоряжений своего нанимателя, который решил лично сопровождать крестоносцев в богоугодном походе, и вскоре они поступили. К Людвигу и Седрику подскочил запыхавшийся Максимилиан Улекс и выдохнул: – Господа, архиепископ желает, чтобы вы незамедлительно двинулись навстречу опасности и на месте разобрались, что происходит. Сразу же пришлите сюда гонца, и если герцогу понадобится ваша помощь, без колебаний вступайте в бой. – А почему посылают нас? – поинтересовался Уттенхайм, и в его голосе было недовольство. – Вы лучшие, – ответил священнослужитель, – и таково распоряжение архиепископа, которое должно быть выполнено. Или вы, рыцарь Уттенхайм, не согласны с ним и готовы оспорить этот приказ? – Нет-нет, все понятно, – сотник обернулся к наемникам и отдал команду: – По коням, псы войны! Надерем язычникам задницы! Шевелитесь! Всадники ответили своему командиру нестройным гулом, и сотня двинулась к месту сражения. Кони расталкивали толпы пехотинцев, которые не знали что делать, и командиры других отрядов окликали Зальха и Уттенхайма. Они хотели понять, что происходит, и получить хотя бы какие-то указание. Но что могли сказать им два рыцаря? Ничего. Поэтому они либо отмалчивались, либо говорили, что и сами не знают, что происходит в огромном лагере. Впрочем, вскоре кавалеристы приблизились к центру, и на их пути оказался гонец герцога, который оповещал крестоносцев, что всем без исключения необходимо спешить на выручку обоза. Венеды, по своей трусливой привычке, уничтожали продовольственные запасы, и допустить это было нельзя. Командиры крестоносцев, услышав волю полководца, отдавали приказы и направляли своих воинов в бой. После чего бойцы, кто бегом, а кто шагом, в строю или вразброд, подобно водному потоку катились туда, где находился враг. Это движение нельзя было контролировать, слишком многолюдным и разноязыким было войско католиков, и оно увлекло Зальха за собой. Совершенно незаметно рыцарь оторвался от кавалеристов Уттенхайма и спустя пару минут оказался под обстрелом. Сотни стрел и коротких арбалетных болтов, которые летели неизвестно откуда, обрушились на католиков. Рядом с головой рыцаря что-то просвистело, конь Седрика жалобно заржал, а затем подкинул вверх круп. Рядом с Зальхом, который едва не вывалился из седла, падали раненые и убитые люди, и все вокруг было наполнено стонами. Рыцарь спустился наземь, снял с седла треугольный щит и в отсветах бушевавших впереди пожаров разглядел, что его жеребец ранен двумя стрелами, которые на излете вонзились в его тело и застряли между ребер. После этого конь резко рванул повод, и рыцарь выпустил его. Животное, брыкаясь и разбрасывая крестоносцев, помчалось в сторону реки, а Седрик огляделся, не обнаружил воинов своей сотни и, без долгих раздумий, присоединился к ближайшему пехотному отряду, копьеносцам из Арраса. Зальха ни о чем не спрашивали, и он тоже молчал. Воины просто шли на шум сражения и горящие повозки с припасами, да прикрывались от сыпавшихся сверху стрел. Крестоносцы были полны решимости наказать наглого врага и через несколько мгновений Зальх и пехотинцы его увидели. На месте стоянки огромного обоза, который находился между рекой и лесом, вблизи ставки герцога Генриха Льва, шла битва, какой Седрик еще никогда не видел. Закованные в броню вражеские пехотинцы, размеренно и несокрушимо шагали вдоль повозок и сбивали со своего пути все заслоны. Вслед за ними двигались лучники и арбалетчики, которых прикрывали меченосцы, и католики не могли им ничего сделать. Бронированная масса варягов, по сути знаменитый хирд викингов, которого так боялись многие европейские военачальники, бил и крушил отряды Крестового похода, как хотел. Католики волнами накатывались на славян, но те, подобно скале, выдерживали очередной натиск и отбрасывали крестоносцев прочь. После чего наступали на них, давили на нестройные ряды германцев и наемников щитами и убивали их, десятками и сотнями. Ну, а следующие за ними стрелки не жалели своих метательных снарядов и осыпали воинов герцога Генриха железной смертью. И ладно бы так. Кроме того, Седрик заметил, что время от времени из вражеского строя выбегают воины с какими-то непонятными камнями или бутылками в руках. На миг они замирали на месте и кидали свою ношу в повозки, которые затем вспыхивали ярким пламенем и даже вода, которую лили на огонь наиболее смелые обозники, не могла потушить этот пожар, а даже наоборот, словно давала ему новую пищу. Однако долго стоять на одном месте Зальху не пришлось. Копейщики из Арраса, которыми руководил опытный командир, выстроили на пути варяжской пехоты четыре ровные линии и ощетинились длинными пиками. Мгновенно к наемникам из Фрисландии примкнули все, кто был готов сражаться. По флангам скопилось множество крестоносцев и среди них, справа от строя аррасцев, вместе с остатками городского ополчения из Бремена, находился Седрик. Щит висел на его левой руке, а меч был обнажен и готов к тому, чтобы выпить вражескую кровь. Рыцарь был полон решимости поквитаться с язычниками за своих павших друзей, за разгром армии Фридриха Саксонского и за свое постыдное бегство из земель бодричей. Сомнения оставили его. На душе Воина Господа было спокойно, и его глаза рассматривали приближающихся врагов. Венеды заметили препятствие, но шага не сбавили. Они подступали все ближе и ближе, а когда до врагов оставалось десяток шагов, язычники выхлестнули из своего строя несколько железных клиньев-зубцов, которые прорубились через длинные копья аррасцев и, подобно острым клинкам, которые впиваются в человеческое тело, вонзились в их строй. Вместе с правым флангом Седрик кинулся на помощь копьеносцам и с криком попытался врубиться в толпу врагов. Однако не тут-то было. Меч Зальха, который поднырнул под окованное металлом вражеское копье, скользнул по чужому щиту, а затем его, словно рыцарь в броне легкая пушинка, отбросили прочь. К счастью для Седрика, он не упал. Со спины его поддержали, и опять Зальх бросился на врагов, которые уже рассекли фрисландскую пехоту на части, и теперь рубили наемников своими мечами, да кололи копьями. Зальх опять повторил свою попытку достать врагов, но его очередной рывок не принес ему успеха. В славянском строю не было прорех и щелей. Язычники были подобны стене, и куда бы Седрик не направлялся, он видел одно и то же. Остроконечные шлемы венедов, щиты, длинные копья, острые мечи и закованные в броню тела. Каждый удар Зальха отбивался и только чудом рыцарь не получил ранения или не был убит. Наверное, сам Господь охранял его или кто-то из небесных ангелов, но тогда Седрик об этом не думал. Он продолжал искать лазейку, размахивал своим клинком и отбивал удары. Затем его отбрасывали, однако рыцарь проявил настырность, и когда варяги перемололи арраских пикинеров и принялись за их собратьев из Гента, вместе с остатками правого крыла, к которому присоединялись все новые бойцы, он все же достиг своей цели. Вместе с парой воинов из Бремена Седрик поднял тело одного из своих убитых товарищей, рыцаря в тяжелом доспехе, который лежал под их ногами, и кинул его на вражеский строй. Мертвец пролетел всего три-четыре шага и упал на венедов, которые приняли его на копья, и опустили свое грозное оружие к земле. Это был шанс и Зальх им воспользовался. Он рванулся на язычников, наступил на тело мертвого собрата-рыцаря, затем уцепился за копейное древко и, используя его как опору, подтянул себя к врагам. Затем Седрик увидел перед собой глаза венедского дружинника и вонзил в его лицо острие меча. Клинок вошел противнику прямо в переносицу, и он выпал из хирда, а Зальх всем телом влез в образовавшуюся щель и его меч прошелся по голове еще одного венеда, который вскрикнул и отскочил. Зазор в строю язычников расширился, и в него влетело сразу два германца. Обоих практически сразу убили, но на их место встали новые воины, которые смогли удержаться и стали занозой в теле живого бронированного зверя. – Давайте! – прохрипел Зальх своим нечаянным товарищам. – Во имя Христа и Девы Марии, не отступайте! Убивайте их! В этот момент в плечо Седрика ударили чем-то тяжелым, и он свалился под ноги сражающихся людей. По нему топтались и свои и чужие, но он не чувствовал боли и все время пытался встать. Далеко не с первой попытки это у него получилось. После чего он огляделся и увидел, что вражеский хирд все же отбил нападение католиков, вновь заровнял свой строй и движется дальше. При этом венеды развернулись к лесу и стали прорываться из лагеря крестоносцев, и от понимания того, что язычники вот-вот скроются, Зальх закричал: – А-а-а-а!!! На миг его крик перекрыл шум боя и от обиды Седрик был готов заплакать. Но позади себя он услышал знакомый голос Уттенхайма: – Зальх! Рыцарь обернулся и увидел, что за его спиной находится вся конная сотня из войска архиепископа Адальберта, а за ней скапливаются для удара по венедам готовые к бою рыцари из дружины Хартвига фон Штаде и герцога Генриха. Всадников было много, и они могли проломить стену из вражеских пехотинцев. Зальх это понял сразу и мгновенно взбодрился, а затем подскочил к Людвигу и радостно выдохнул: – Вы вовремя, дружище! Уттенхайм усмехнулся: – Вовремя, а то бы ты в одиночку всех язычников перебил. Кстати, тебя приметил наш полководец, который видел твое геройство, так что жди поощрения или награды. – Не за награду на смерть шел, – бросил Зальх, в душе которого горел огонь мщения. – Ну-ну, как скажешь. А где твой щит, шлем и меч, и где ты потерял коня? Седрик посмотрел на свои пустые руки, которые по локоть были испачканы кровью. Оружия, щита и шлема не было, и он растерянно пожал плечами: – В бою все растерял. – Не беда, – сотник кивнул себе за спину. – У нас тоже потери, вражеские стрелки постарались, так что лошадь тебе найдем. – Ага! Взгляд Зальха пробежался по устланной телами мертвых и раненых людей земле, которые во время битвы были предоставлены сами себе, и рядом с трупом убитого им венеда он обнаружил свой франкский меч. Щита и шлема рыцарь нигде не видел, но искать их времени не было и, подобрав оружие, Зальх сел на освободившуюся после смерти наемника приземистую лошадку и приготовился к продолжению битвы. – В сторону! – разнесся над кавалеристами чей-то молодой, но очень властный и уверенный голос. Легкая кавалерия подалась влево, и на ее месте стали выстраиваться в боевой порядок рыцари. Прикрытые толстыми кожаными попонами огромные тяжеловозы из Брабанта, Швабии и Франконии фыркали, а блистательные имперские дворяне в тяжелой броне, которая сверкала в пламени пожаров, становились стремя к стремени и держали над головой длинные мощные копья. Элита германского воинства собралась в ударный кулак и приготовилась к недолгой скачке и бою с противником, который, разумеется, не выдержит натиска крестоносцев. На миг рыцари, которых было около четырехсот человек, все, кто успел собраться, замерли. Герцог Генрих Лев, чье лицо было скрыто глухим шлемом, кинул взгляд на Седрика и кивнул ему. Затем копье, которое находилось в его правой руке, слегка качнулось, и он громко произнес: – С нами Бог! Это было сигналом, и рыцари вонзили в бока своих боевых коней шпоры. Тяжеловозы стали набирать разбег, земля задрожала и стальная лавина понеслась на хирд венедов. Следом за тяжелой кавалерией последовала легкая и восторг, упоительный и радостный, накрыл Зальха с головой. Теперь-то он был уверен в победе и твердо убежден в том, что враги не успеют спрятаться в лесных дебрях, и меч в его руке был готов рубить головы язычников. Однако венеды, как оказалось, были готовы встретить рыцарей, и строй язычников быстро сменил свою формацию. Все копьеносцы оказались сосредоточены против конницы. За ними стояли арбалетчики, а мечники занялись пехотой католиков. Впрочем, германцев это не смущало. Они продолжали наступать. Кони все наращивали свою скорость, но тут вражеские стрелки с расстояния в пятьдесят шагов дали дружный залп. Арбалетные болты ранили и калечили коней. Острые жала пробивали дорогие доспехи и шлемы, и многие рыцари упали замертво. В ногу герцога Генриха тоже попала короткая стрела, но он продолжал гнать вперед своего верного жеребца, и тут перед ним и другими рыцарями возникли копья. Умные кони не желали идти на смерть, но и не могли остановиться. Животные продолжали бежать и в это мгновение перед самым строем венедов некоторые рыцари стали гореть. Об доспехи имперских аристократов разбивались глиняные бутылки с тлеющими фитильками у горлышка, и тот в кого попадал такой снаряд, начинал гореть заживо. При этом огненная смесь разбрызгивалась на его соседей и коней. Дорогостоящие благородные животные становились на дыбы и сбрасывали своих седоков. Объятые племенем рыцари кричали от ужаса и боли. Запах паленой кожи и шерсти повис в воздухе. Он забивал дыхание германцев, и в огненном хаосе атака рыцарей захлебнулась. Только несколько аристократов смогли вломиться в строй славян, но храбрых одиночек вздели на копья. Другие рыцари стали поворачивать в сторону, а третьи остановили разбег коней и решили ожидать дальнейших распоряжений. Легкую кавалерию разметали тяжеловозы, которые уносились подальше от огня, и ко всему этому наемники архиепископа потеряли своего командира. Очередным арбалетным болтом, вылетевшим из вражеского хирда, был задет Людвиг фон Уттенхайм, который покачнулся, прорычал проклятие, скатился на землю и замер без движения. Одновременно с этим Зальх опять едва не выпал из седла, но удержался и на удивление быстро сориентировался. Ликование вновь сменилось унынием и яростью на нечестивых венедов, и он принял командование сотней. После чего, взяв с собой несколько воинов, направил лошадь туда, где он в последний раз видел герцога, и вскоре оказался на месте. Противник, на которого продолжала давить многочисленная пехота, огрызаясь, откатывался к лесу, а Седрик искал герцога. Нет, он не хотел выслужиться и заслужить награду. Не это было в тот момент для него главным. Просто он понимал, что без команды неосмотрительно рванувшегося в битву полководца уцелевшие рыцари останутся на месте, а без них, по его мнению, одолеть славян не представлялось возможным. Герцог нашелся быстро, а обнаружил его Седрик по крику. Генрих Лев лежал под тушей своего жеребца, коему арбалетный болт попал прямо в морду, а рядом с ним валялся горящий и смрадно чадящий труп одного из рыцарей. Стекающее с трупа жидкое пламя все ближе подступало к телу герцога, который в своих тяжелых доспехах не мог даже пошевелиться, огонь нагревал металл и от боли властитель Саксонии орал так, будто его пытают. Впрочем, возможно, причиной его крика были не только ожоги и страх, но и то, что при падении коня Генрих сломал ногу. Воины Зальха и он сам помогли герцогу освободиться. Затем сняли его шлем, и Седрик увидел перед собой бледного юношу с совершенно ошалевшими дикими глазами. Генрих Лев продолжал кричать и мало что соображал, и тогда Зальх встряхнул его и прокричал в лицо полководца: – Ваша Светлость, соберитесь! Вы нужны своему войску! Как ни странно, но этот окрик привел герцога в чувство, и он замолчал. Затем Генрих пару раз хлопнул ресницами, узнал Зальха и, скривившись от сильнейшей боли, прошептал: – Что нужно сделать? – Прикажите рыцарям продолжать наступление на венедов. – Хорошо. Посадите меня на коня. Генриха Льва осторожно посадили на лошадь Танкреда Фельбена, и оруженосец взял ее под уздцы. Герцог показался перед своими рыцарями и отдал им необходимую команду. Неполная сотня тяжелых кавалеристов, которые остались на месте, вместе с собравшейся легкой конницей вновь помчалась на врага, и Зальх, который оставил герцога на попечение оруженосца и десятка всадников, был вместе с ними. Вновь лошади несли своих седоков на язычников, которые были уже подле самого леса. До чащобы оставался один бросок, но он был самым трудным. Подошедшие к месту сражения резервные отряды крестоносцев навалились на венедов со всех сторон, а помимо того появились английские стрелки с луками в человеческий рост. Длинные стрелы островитян выбивали славян без всякой жалости, и даже отличная броня и щиты им не помогали, а пехота католиков давила на ночных налетчиков и не отступала. Кто-то из германских командиров разглядел наступающих рыцарей и вовремя оттянул свою пехоту в сторону, и кавалерия, на этот раз почти беспрепятственно, врубилась в хирд венедов. – Ха-а! – меч Зальха на выдохе врубился в голову языческого лучника, колчан которого был пуст. После этого рыцарь стал выискивать новую жертву, но снова в бой вступили вражеские метатели огня. В рыцарей полетело несколько глиняных бутылок, и вновь некоторые из них загорелись. При этом пострадали и венеды, на которых попали огненные капли, но основной своей цели противник достиг. Германская кавалерия опять замялась и одним рывком, бросая на поле боя своих мертвецов, славяне добежали до лесной опушки и их строй, который казался несокрушимым монолитом, распался и растекся под деревьями. Английские лучники провожали противника стрелами, и немало язычников погибло или было ранено. Ну, а Зальх криками и угрозами взбодрил своих замешкавшихся всадников, и опять повел их в атаку. Он надеялся зарубить еще хотя нескольких врагов, но из-за ближайшего дерева вынырнула тень, косматый дикарь, тело коего было облачено в костюм из веток, и он кинул в рыцаря дубину. Удар в грудь! Полет, который показался Седрику очень долгим, а затем темнота. ‘Неужели пришла смерть?’ – подумал Зальх, и его сознание померкло... Очнулся рыцарь в полдень. Страшно болела голова, а веки глаз никак не желали открываться. Он застонал, и тут же в его пересохшие губы уперлась деревянная плошка с водой, которая пахла травами. Седрик открыл рот и напился, после чего ему стало гораздо легче. Рыцарь еще раз попробовал открыть глаза, и это у него получилось. Он смог оглядеться и обнаружил, что находится в просторной полутемной палатке и лежит на довольно таки мягком топчане. Помимо него справа и слева от Зальха на таких же лежаках находилось еще несколько воинов, явно не простолюдины, а над ним склонился Танкред Фельбен. – Где я? – прохрипел рыцарь. – В палатке лекаря Гонзо Леонского, личного целителя герцога Генриха. – Долго я провалялся без памяти? – Остаток ночи и половину дня. – Что венеды? – Оторвались. Они ушли в лес и варваров не догнали. За ними бросились в погоню, но в дебрях наших воинов ждала засада. – Потери в войске большие? – Очень. Герцог в гневе и я лично слышал, что он говорил, будто мы потеряли две тысячи только убитыми, а помимо того богомерзкие исчадия ада венеды уничтожили половину обоза, а сами оставили на поле боя меньше двухсот мертвецов. – Хр-р-р! – прорычал Зальх, и его ладони сжались в кулаки. От этого движения в глазах вновь потемнело, и Танкред придержал его за плечи: – Лежите. Лекарь сказал, что вам нужен покой и сон. Седрик постарался успокоиться и задал оруженосцу новый вопрос: – Что со мной? – Вы сильно ударились головой, и у вас треснуло два ребра. Завтра, наверное, уже сможете встать на ноги, а через пять-шесть дней вновь будете командовать отрядом. Так говорит мастер Гонзо. – А Уттенхайм что? Он мертв? – Нет. У сотника арбалетным болтом разбита коленная чашечка и он, подобно вам, сильно приложился головой об землю. Поэтому его вместе с другими тяжелоранеными отправят в Гамбург. – Ясно. Голова рыцаря словно налилась свинцом, видимо, сказывалось действие питья, и вновь он стал проваливаться в забытье. Оруженосец еще что-то говорил, про награду от герцога Генриха и славу среди воинов. Однако Седрик его уже не слушал. Он засыпал и понимал, что ему необходимо восстановить силы, ибо военная кампания, которая войдет во все европейские анналы как Первая Северная Война, только начинается. Ну, а раз так, то для него, рыцаря Седрика фон Зальха, все еще впереди.
Глава 11.
Зеландия. Лето 6655 С.М.З.Х.
Последние дни пребывания нашего войска на вражеской земле были очень тяжелыми. Разозленные крестоносцы из армии Генриха Льва не желали нас отпускать. Они жаждали отмщения, и германские военачальники кинули вслед за нами все свои свободные силы. Легкая кавалерия и егеря, пехота и сбродные ватаги из бывших разбойников, отряды священнослужителей и английские добровольцы, а помимо них тамплиеры. Не менее девяти тысяч вражеских вояк пытались нас окружить и уничтожить. Однако хрен им! Местность мы знали не хуже проводников из местных жителей, которые вовремя сбежали от венедов и варягов в Гамбург и Бремен, а теперь вели крестоносцев. Поэтому наше войско раз за разом ускользало от католиков, уничтожало заслоны германцев и на исходе четвертого дня вышло к проливу Фемарнзунд. Дальше отступать было некуда, море, а за проливом остров Фемарн, и если бы мы не имели флота, то нас, в конце концов, прижали бы к берегу и просто закидали бы трупами. Но корабли были, и они нас ждали, а потому мы спокойно и без суеты погрузили на суда лошадей, затем раненых и пехоту, встретили наступающих рыцарей пороховыми бомбами и последними огненными гранатами, которые внесли в ряды противника панику, и отправились по домам. Вартислав пошел к себе, Идар направился в Дубин, где собирались основные силы венедов, ну а я, совершенно естественно, двинулся в Рарог. Позади оставался вражеский берег, на котором стояли толпы размахивающих руками и потрясающих оружием католиков. Слева маячил безлюдный остров Фемарн, который мы огибали с востока, а впереди находился дом. Корабли шли ходко, а я сидел под мачтой, и настроение у меня было хуже некуда. Все тело было покрыто многочисленными ссадинами и ушибами. Нервное напряжение не давало спокойно смотреть на мирное море и мне хотелось рвать и метать. Затем накатила апатия, и подумалось, что хорошо бы плюнуть на все, забиться куда-нибудь в горы или глухие леса, где люди не слышали о войне и знать не знают о проблемах большого мира, и спокойно отдохнуть. Впрочем, вскоре хандра прошла, я успокоился и стал прокручивать в голове события последних дней. Вспомнил ночную битву с крестоносцами, наше отступление к морю, бег по лесам и битвы в непролазных чащобах, которые некогда принадлежали славянскому племени вагров, а теперь считаются графством Гольштейнским. Одно событие сменялось другим, и в целом рейдом по Шлезвиг-Гольштейну и Верхней Саксонии я был доволен, поскольку нам сопутствовал успех. Всеми нашими отрядами было уничтожено более сотни вражеских деревень и около тридцати замков. Было уничтожено войско графа Сигурда Плитерсдорфа, перебито не менее тысячи вражеских солдат из мелких патрулей и посыльных групп, подожжен Гамбург, уничтожены запасы продовольствия, которые католики собирали со всей Европы, и совершен удачный налет на армию герцога Генриха Льва. После всего этого крестоносцам придется задержаться, снова собраться в кучу, похоронить своих мертвецов и отвлечь часть сил на патрулирование прибрежной зоны. Помимо этого католики будут ждать новых нападений, ведь Громобой, который отделился от нашего войска сразу после налета на германцев, по-прежнему крутится неподалеку. Так что, как ни посмотри, мы свое дело сделали. Однако неприятный осадок все же имелся. Слишком тяжелыми противниками оказались католики и очень уж велики, на мой взгляд, были наши потери. Дружина Громобоя лишилась трети бойцов. Вартислав возвращался в свой город только с половиной отряда. Идар недосчитался четверти варягов. Ну, а что касательно моего войска, дружины Рарога, то цифры потерь я знал досконально. Черные клобуки минус пятьдесят три убитых и сорок пять тяжелораненых. Сотня Ивана Ростиславича Берладника девятнадцать и двадцать два, соответственно. Пехота из киевлян, варягов и пруссов, сто девять и девяносто три. От лесовиков Калеви Лайне, которые храбро прикрывали наше отступление, семнадцать и пять. Да вароги, которые очень хорошо показали себя в большой битве, недосчитались пятнадцати человек – все убиты и ни одного тяжелораненого, потому что юные воины, получив серьезное ранение, не отступали, а выбивались из общего строя и, не желая быть обузой своим товарищам, сами бросались на крестоносцев. Они шли на смерть с улыбкой и взывали к Яровиту, которого считали своим богом. Эти юноши погибали как герои и я более чем уверен, что они попадут в славянский рай – прекрасный Ирий, ибо каждый из них умирал за наш народ. Вот такие вот дела. Потери у меня серьезные. Почти четыреста человек можно вычеркнуть из боевых списков и, хотя из Новгорода прибыла полная сотня воинов, дружина уменьшилась до тысячи трехсот бойцов. Из этого числа три сотни воинов по-прежнему необходимо держать в Рароге, потому что нам всегда надо опасаться датчан, да и без них врагов хватает. Тут тебе и англы с франками, которые могут решиться на большой морской поход в Венедское море и одиночки из норгов, коим начхать на веру, но не небезразлично чужое богатство, и германцы. Ну, а раз так, то в следующий рейд людей со мной пойдет меньше. Кстати, о моих дальнейших планах. Громобой, к которому примкнули уцелевшие в боях перебежчики-лужичане, от нас откололся и Идар ушел. Поэтому против германцев сможет действовать только моя дружина, да ватаги вольных зеландских вожаков, которые воевали сами по себе. Что у вольных на уме, мне неизвестно. Официально они подчиняются Мстиславу, а на деле, пока не объявят сбор всех варяжских дружин в Дубине или на Руяне, зеландские владетели делают что хотят. Ну, а чего они желают совершенно понятно, пограбить католиков и не ввязаться в серьезную битву. Так что рассчитывать можно лишь на себя и Вартислава с коим мы решили встретиться через седьмицу, обменяться новостями и подумать над нашими дальнейшими действиями. Хотя кое-что уже прорисовывается, поскольку бодрич склоняется к тому, что необходимо вновь высадиться на германский берег, где-нибудь невдалеке от озера Зелентер-Зе, обойти католиков стороной и перекрыть тракт Гамбург-Любек, по которому к крестоносцам потекут новые обозы и подкрепления. Мне его план понравился и в принципе я был не против. Задумка стоящая, а значит, если нас не призовут на большую войну, то новому рейду по Верхней Саксонии быть... Вскоре без приключений моя эскадра прибыла в Рарог. Корабли и транспортные суда пришвартовались к причалам, и я построил личный состав под крепостными стенами. Объявил воинам благодарность и толкнул речь о том, что товарищи погибли не зря, и католики еще ответят за все свои темные дела и нападение на Венедию. Короче говоря, сказал то, что был должен, а затем велел Гавриле Довмонтову выдать дружине жалованье. Далее на ходу принял короткие доклады остававшихся на хозяйстве управленцев, понял из них, что все в порядке, посетил храм Яровита, которому принес благодарственную жертву в виде черного ягненка, и только после этого отправился домой, где меня ждала семья. Вечер прошел тепло и очень душевно. В кругу близких и дорогих мне людей я оттаял, привел себя в порядок и сбрил партизанскую бороду. Полюбовался на себя в зеркало и невольно усмехнулся, ибо шея, щеки, нос и лоб были темными от загара, а лишенный растительности подбородок сиял белизной. Ну, а потом была ночь любви с Нерейд, спокойный сон здорового человека, совесть которого чиста, и поздний подъем. – Вадим! Из сонного царства меня вырвал голос Нерейд. Она прошептала мое имя с каким-то неповторимым протяжным акцентом, который мне очень нравился, и я проснулся. Жена уже была одета и стояла рядом. В окно ее спальни проникали потоки солнечного света, и на миг я зажмурился, затем пару раз моргнул, сел и подумал, что сейчас, наверное, десятый час утра. Очень хотелось еще немного поспать или тупо поваляться на мягкой кровати, может быть до обеда, а то и до самого ужина. Но я отвечал не только за себя и знал, что за время моего отсутствия в Рароге накопилось много дел, которые требуют моего непосредственного вмешательства. Поэтому Вадим Сокол не мог поступать так, как ему заблагорассудится и, улыбнувшись любимой женщине, которая подарила мне двух детей, я сказал: – Все, я проснулся. Накрывай на стол, сейчас спущусь. Накинув на тело простую полотняную рубаху, я надел свободные мягкие штаны и натянул носки. Потом обулся в тяжелые армейские ботинки, перетянул пояс ремнем, прицепил к нему ножны и спустился вниз. В трапезной кроме меня и Нерейд больше никого не было. Дарья, скорее всего, находилась с детьми, командиры боевых отрядов вместе с воинами отдыхали после похода, кто с женами дома, а иные с гулящими девками в пригородных трактирах. Ну, а домочадцы занимались своими повседневными делами и поздний завтрак или ранний обед был только для двоих. Почти романтик. Вот только разговоры у нас с супругой были деловыми. Благо, она женщина умная и понимает, что все мое имущество это наследие тех, кого она родила. А ради деток, как известно, любая нормальная мать готова на все. По этой причине в Рароге от Нерейд тайн не было, и она прекрасно знала, сколько в казне серебра и золота, почем нынче товары и чего можно ожидать от Гаврилы Довмонтова и управленцев рангов помельче. Впрочем, хозяйственные вопросы мы задели только самым краешком, поскольку нынче жену занимали совсем другие вопросы. – Вадим, – сидящая рядом со мной Нерейд посмотрела в мои глаза и слегка нахмурилась, – у меня есть вопрос, на который нужен честный ответ. – Спрашивай. – Скажи, здесь, в Зеландии, мы в безопасности? – Да, – я ответил без колебаний. – На острове нас не достанут. Война идет на материке, а на острове будет тихо. Но если, вдруг, что-то и случится, то дружина сможет удержать город. – Это сейчас, а что будет через год или два? – Думаешь, что крестоносцы уничтожат материковых венедов? – Люди говорят, что католиков слишком много. Они повсюду и за ними вся Европа, а венедов мало. – И кто эти люди, которые так думают? – Приказчики из фактории ладожан и шведские купцы, которые к нам недавно на торг приезжали. – Они правы в том, что силы у крестоносцев много, но они недооценивают венедов. Несколько лет назад нас могли бы растоптать, а сейчас сделать это будет очень непросто. – Но так может случиться? Я помедлил и кивнул: – Да. – Значит, после того как материк окажется под католиками, они начнут наступление на Руян и Зеландию? ‘Надо же, – подумал я, – Нерейд уже начинает разбираться в политике и стратегии. Хотя, что в этом удивительного? Половина населения в городе дружинники или члены их семей и все мое хозяйство, так или иначе, работает в интересах дружины, а значит волей-неволей, любой житель Рарога соприкасается с военными вопросами’. – Это так, – отправляя в рот, намазанный коровьим маслом хлеб, согласился я с женщиной. – Если материковых венедов перебьют, то рано или поздно католики возьмутся за острова. Пока они это сделать не могут, разве только выслать против нас эскадры франков и англов, да датчан натравят. Но наш флот больше и мы потопим любого врага. Правда, со временем крестоносцы могут построить в Венедском море свой флот, и тогда нам придется туго. Но ты не переживай, в таком случае мы уплывем отсюда далеко-далеко, в земли, про которые в Европе никто пока не знает. – В те самые дальние страны, откуда Будимир Виславит привез желтое зерно? – Да. Лицо жены вновь просветлело, морщинка на лбу разгладилась и она улыбнулась. После чего встала, положила мне в тарелку пару кусков копченого мяса и сказала: – Знаешь, когда я послушала торговцев, то сама стала думать над тем, где бы мы могли спрятаться. – И как успехи? Что-то надумала? – Кое-что... Нерейд хитренько усмехнулась, а я отодвинул тарелку, левой рукой обхватил ее за талию, притянул к себе, усадил жену на колени и потребовал: – А ну-ка рассказывай, что там у тебя в голове творится. – Ну, я пообщалась с мореходами и купцами. Потом взяла карты, которые в твоем кабинете на столе лежат, и мы вместе с Дашей сошлись на том, что лучше всего плыть в Студеное море, куда наш торговый караван в прошлом году ходил. Там на реке Кемь обитают мирные лесовики, которые поклоняются своим родовым богам. Христианских священников в тех краях нет, и власти серьезной тоже, а значит, мы могли бы там осесть, построить крепость и жить. – Места на севере, конечно, привольные, милая, – отпуская жену, сказал я. – Но если нас разобьют, то нам даже на берегах Студеного моря не спрятаться, ибо достанут. Так что если и бежать, то за океан, но я уверен, что мы удержимся. – Как скажешь, мой муж. Твое слово закон и мы, твоя семья, будем вместе с тобой, хоть здесь, хоть за океаном. Слышать это было приятно. Однако касаться темы возможного бегства в Винланд, не хотелось. Я намеревался до последнего драться с врагами и саму мысль об эмиграции старался гнать от себя прочь. Настрой должен быть таким, что отступать некуда, а иначе один раз из боя вышел, да другой, а потом это превратится в привычку и все, конец мне как вождю и воину. Поэтому про заокеанские земли, где Будимир Виславит сейчас ставит крепкий форт, а сопровождающие его экспедицию жрецы наводят мосты дружбы с индейцами-скрэллингами, я вскоре позабыл, и повернул разговор на другую тему. Обговорил с Нерейд вопрос организации большого госпиталя и воспитания талантливых знахарей, которых она могла бы контролировать. Затем обсудил цены на продовольствие, которое опять подорожало, и на шведское железо для наших кузниц. Ну, а после этого, когда мой желудок уже не мог вмещать в себя всяческие вкусности, с трудом поднявшись из-за стола, направился на обход своего хозяйства. Я вышел на крыльцо и здесь меня уже ожидал главный интендант Рарога старый вояка Гаврила Довмонтов. По привычке я прислушался к его внутренним ощущениям и ничего подозрительно не почувствовал. Киевлянин, как обычно, был спокоен и рад тому, что появился тот, кто решит за него некоторые вопросы и укажет, куда ему двигаться дальше. Это было хорошо и, после того, как мы поздоровались, я спросил Довмонтова: – Чего ты меня под дверями караулишь? Что-то случилось? – Нет, – Гаврила покосился в сторону храма Яровита и качнул головой. – Просто утром на малом шнеккере гость прибыл, и я не знаю, как к нему относиться. – Кто таков? – Волхв Яровита из Кореницы, зовут Войдан Лебедян. – Давно он у нас? – Утром появился. – И где Лебедян сейчас? – В храме с варогами, которые в походе были, беседует. – Про меня спрашивал? – Да. И я сказал, что ты отдыхаешь. – Ясно. К нему относись как к своему. Но присматривай, мало ли что. – Понял. Довмонтов замолчал, а я задумался. Половина дня уже практически позади, но летний день длинный, так что успеть можно многое. И чем же мне сегодня заняться? Дел много, так что начну с самого главного. Сначала взгляну на наемников, которых ладожские Соколы привезли, и посмотрю, что они за люди. Затем навещу Рудольфа Плитерсдорфа, который вместе с десятком других пленников попроще, томится в темнице. Потом пообщаюсь с Лебедяном, который, наверняка, не просто так у меня появился. Ну, а ближе к вечеру переговорю с Ореем Рядко и алхимиками. Для следующего похода нужны гранаты и пороховые бомбы, так что пусть доложат об имеющихся в наличии запасах и готовят новую партию. Таков план на сегодняшний день. – Гаврила, – я посмотрел на Довмонтова, – наемники из Новгорода где? – В казармах, – ответил он. – А почему не в поле? – Дык, Вадим Андреевич, я подумал, что ты им смотр устроишь. Был не прав? – Прав, Гаврила. Пошли в казарму. Вместе с несколькими охранниками и Немым, мы покинули подворье и спустя несколько минут оказались перед казармой новичков, продолговатым деревянным бараком, который имел небольшой плац и был окружен невысоким частоколом. Довмонтов вызвал временного командира наемников, беглого суздальского боярина Николу Кривича, полноватого, но весьма подвижного брюнета с крепкими руками и суровым выражением лица. Я познакомился с сотником, поговорил с ним и велел строить людей. Как в моей дружине проходят построения Никола и его воины уже знали, а потому не мешкали. Вскоре передо мной предстало сто пять человек в полном боевом вооружении, и увиденным я был доволен. Вояки в отряде оказались справные, хоть и из разных концов Руси. Кто из Киева, кто из Владимира, Суздаля и Рязани, иные из Турова и Чернигова, а другие из Полоцка и Смоленска. Все они прибыли в Рарог с одной целью – заработать. Однако я был более чем уверен, что если кто-то из них уцелеет в боях с католиками, тот приживется на острове и здесь же осядет. В общем, смотр шел своим чередом. Я опрашивал дружинников и сканировал их чувства, и тут произошло то, чего я никак не ожидал, но к чему всегда был готов. – Бей! Крик одного из наемников, кряжистого сорокалетнего мужика, который стоял в паре метров от меня, разнесся над плацем и он, быстро выхватив из ножен меч, вскинул его над головой и кинулся на меня. Одновременно с этим еще два бойца, молодые русоволосые парни, выскочили из строя, и у каждого в руке было обнаженное оружие. Они действовали четко и быстро, но я был настороже, и изображать из себя мальчика для битья не хотел. ‘Убийцы!’ – мелькнула в голове мысль, и не успел мой разум решить, что же ему делать дальше, как тело само отреагировало на опасность. Правая рука согнулась в локте, и я упал на твердый грунт. Меч первого противника вспорол воздух и вонзился в землю, а я перекатился через себя, рывком поднялся на ноги и передо мной оказался второй убийца. Он хотел достать меня выпадом, но я скользнул ему навстречу, левой рукой перехватил сжимающую меч кисть противника, а правой ударил его в челюсть. Удар был хорошим. Кость треснула, и мой новый удар опрокинул его наземь. Убийца осел, а мое чувство самосохранения взвыло: ‘Сзади! Берегись!’ Прыжком я ушел в сторону, обернулся и увидел третьего противника. Он свой удар смазал и, в прыжке, я обеими ногами вмазал ему в грудь. Воин отлетел назад и упал на спину. Я обернулся на первого врага, того самого, который отдал команду меня убить, и обнаружил, что его опасаться не стоит. Довмонтов и Кривич действовали четко, вдвоем насадили его на клинки, и он, истекая кровью, валялся под их ногами. Снова я выжил, опасность миновала, и можно было бы радоваться. Но это чувство придет позже, а в тот момент я был зол, потому что на меня посмели напасть в моем логове и этим подлые твари нарушили мое душевное равновесие. За это они должны были ответить и, упав на грудь ближайшего противника, который пытался встать, я стал его избивать. Кулаки опускались на лицо убийцы и ломали его кости. Кровь убийцы летела на мою рубаху, а я себя не контролировал, и кричал: – Кто вас послал, суки!? Кто эта тварь!? Ольгович!? Отвечать, падла!? Отвечать! Отвечать! Однако убийца молчал. Точнее сказать, он пытался что-то выдохнуть, но у него ничего не вышло. Расплющенный в лепешку рот и сломанный нос выталкивали из себя кровавые пузыри, и вскоре он, сильно дрыгнув ногами, затих. Забрызганный красной рудой и слюнями, страшный в своем праведном гневе, я встал и направился к последнему врагу. Молодой парень, которого держали телохранители и Немой, увидел меня и попытался вырваться, а между мной и пленником встал Гаврила, который произнес: – Вадим Андреевич, не надо. Не при людях. – С дороги! – прорычал я. Интендант отшатнулся, как он позже сказал, мой взгляд отбросил его в сторону, а я приблизился к молодому парню и, остывая, постарался унять рвущийся из души поток ярости и спросил его: – Кто вас послал!? Отвечать! – Иг... Иг... Игорь Ольгович... Великий князь... – заикаясь, ответил перепуганный воин, который всего несколько мгновений назад шел на сознательную гибель, а теперь был испуган. – Когда вы покинули Киев!? – Зи... Зимой... Сразу после смерти Всеволода Ольговича... – А ты знаешь, что ваш наниматель уже мертв? – Нет. – Так знай, что вы рисковали своей жизнью зря. Игорь Ольгович, который отрекся от титула великого князя и добровольно решил стать иноком, уже мертв. Несколько дней назад киевляне силой вытянули его из монастыря, долгое время избивали, а затем привязали к ногам князя измазанную дерьмом веревку и словно шелудивого пса выволокли благородного Рюриковича на городскую площадь, где и бросили. Знаешь, зачем? – Не-е-ет. – Чтобы всякий, кто пожелает, мог плюнуть на него. – Я ничего не знаю... Воин опал в руках дружинников и, кажется, обмочился. Этот его жалкий вид почему-то окончательно успокоил меня, и последний вопрос я задал уже спокойно: – Почему вы напали днем, а не ночью и не тайком, как все нормальные убийцы? – Такова была воля князя, у которого наши семьи в обельных холопах за долги. Он сказал, что ты ведун и почуешь беду. Поэтому надо напасть на тебя раньше, чем ты кому-то из нас в глаза посмотришь. Деваться было некуда, вот мы на дело и пошли. Я отвернулся от несостоявшегося убийцы и обратился к одному из своих охранников, молодому парню, который негласно считался заместителем немого вагра: – Войтех, ступай ко мне домой и принеси чистую одежду, рубаху и штаны. Будут спрашивать зачем, скажи, что я в темный чулан полез и все порвал. Про драку ни слова. – Сделаю, Вадим Андреевич. Воин убежал выполнять наказ, а я кинул взгляд на Довмонтова: – Женам моим о подсылах знать не стоит. Позаботься об этом. – Как скажешь. Гаврила кивнул, и я обратился к Кричичу: – Уцелевшего убийцу в пыточный подвал, где это, тебе покажут. Трупы отнести в порт и отдать рыбакам, пусть их в море выбросят. После этого построишь людей вновь, продолжим разговор. Сотник промолчал и в этот момент позади себя я услышал голос волхва Войдана Лебедяна, который занимал в иерархии культа Яровита второе место и считался будущим верховным жрецом: – Что, Вадим, развлекаешься? Обернувшись, я увидел перед собой низкорослого темноволосого варяга со сломанным носом, который был облачен в белую длиннополую рубаху. После чего уважительно поклонился ему, представил, как выгляжу со стороны, и ответил волхву: – Не до развлечений мне, Войдан. Еле от убивцев отбился. Последний привет от моего давнего недруга князя Игоря Ольговича. – А-а-а! – жрец негромко рассмеялся. – А я думал, что ты в берсеркера превращаешься или в ульфхеднара, крови жаждешь, оттого и зверствуешь. Молча, я скинул грязную рубаху и бросил ее под частокол. Затем протянул Войдану руку и сказал: – Здрав будь, жрец. Лебедян ответил рукопожатием и произнес: – И тебе здоровья, воин. Мы отошли к крыльцу казармы, и присели на лавку у стены. Посторонних рядом не было, только волхв и я, значит, можно было поговорить, и я его спросил: – С чем прибыл, Войдан? Волхв ходить вокруг да около не стал, сам бывший воин, как и большинство служителей Яровита, а потому сразу перешел к делу: – Крестоносцы наступают, и верховный жрец нашего культа Огнеяр думает, что молодых служителей Яровита, глуздырей и юнаков, придется отправить в безопасное место. – Ко мне? – Возможно, – Лебедян поморщился. – Сейчас я по всем нашим поселениям путешествую и место присматриваю. Но, скорее всего, отправим учеников в Кореницу, там, в ближайшие пару лет, все спокойно будет. – А варогов зачем вызывал? – Интересно было посмотреть, что у тебя получилось. – И как, посмотрел? – Да, пообщался с юношами и понял, что вароги нужны не только тебе, но и нам, служителям светлых богов. Однако об этом поговорим позже, когда я всех твоих воспитанников увижу, и датчан и молодых саксов, которых ты в этом году в Рарог переправил. – Посмотри, – произнес я. – Прямо сейчас поезжай, а вечером вернешься, и мы все обсудим. У меня от тебя секретов нет. – Это уж как водится, – Войдан встал. – Одному ведь небожителю служим и к одной цели идем. – Да-да, – согласился я. Жрец смерил меня пристальным взглядом, чему-то усмехнулся, слегка дернул шеей и ушел. Ну, а я остался на месте, дождался Войтеха, переоделся в чистую одежду и мой рабочий день продолжился. Смотр наемников и далее по плану, посещение темницы и беседа с алхимиками. Время, как обычно, было очень дорого, и я торопился.
Глава 12.
Померания. Старогард. Лето 1147 Р.Х.
Десятки больших катапульт метали свои снаряды в сторону осажденного крестоносцами города. Старые, но все еще прочные валы древнего венедского поселения пока еще держали удары, но долго они не продержатся. Слишком сильным и массированным был обстрел. Еще несколько часов и двойной деревянный частокол, между которым была насыпана и утрамбована земля, не выдержит и обвалится, а затем начнется решительный штурм. Это было понятно всем, и осаждающим, и осажденным. Но если католики были уверены в том, что город падет, то засевшие в городе язычники, которые имели связь с засевшими в лесах вокруг города воинами из племени словинцев, напротив, твердо знали, что они выстоят и помощь уже близка. Впрочем, далеко не все завоеватели верили в успех, и наблюдающий за осадой с невысокого холма князь-кесарь Владислав Пяст был одним из них. Этот усатый мужчина с густой сединой в волосах и в темно-синем плаще с фамильным гербом мало чем напоминал того великолепного рыцаря, который пять лет назад осаждал другой город поморян, Пырыцу, а затем был разбит соединенным войском венедов и взят в плен. Последние годы были для него очень тяжелыми, ибо князя-кесаря преследовали неудачи, в борьбе с родственниками он потерял большую часть своих владений, казна его была пуста и от него отвернулись многие союзники. Поэтому Владислав не хотел отправляться в Крестовый поход против славян. Однако его убедили и он, собрав десять тысяч воинов, присоединил их к пятнадцатитысячной армии младшего брата Болеслава и восьмитысячному войску моравских князей, и направился на войну. Крестоносцы собирались в городе Гнезно, где к ним пристали боевые дружины влиятельного воеводы Петра Власта и церковные отряды под общим командованием архиепископа Якуба из Жнина. После чего ляхи и моравы, которые по настоянию церковников выбрали своим полководцем князя-принцепса Болеслава, форсировали пограничную реку Нотец и, следуя вдоль левого берега Вислы, начали наступление на Староград, который прикрывал крупный венедский порт Гданьск. Владислав одобрял любое решение брата, которого ненавидел лютой ненавистью, и старался не вмешиваться в военные дела. Князь-кесарь устал, он хотел покоя и мечтал вернуться домой. Однако старший Пяст не мог повернуть назад и покорно следовал туда, куда его тянула судьба. Он вел своих людей по вражеской земле, но для воинов князь был скорее символом, чем настоящим командиром, поскольку войском руководили тысячники. Владислав мог на них положиться, и все свое время посвящал размышлениям. Князь вспоминал плен и разговоры с языческими волхвами, которые объясняли ему свое видение мира и политические расклады. После чего, как только на армию католиков начались нападения поморянских лесовиков, он словно очнулся ото сна, решил действовать и вызвал к себе верного дворянина Добчека. Главный шпион князя, немного похожий на крысу неприметный человек, прибыл немедленно и Владислав, еще раз хорошенько обдумав то, что собирался сделать, поручил ему отправиться в лес и вызвать на тайные переговоры кого-нибудь из венедских командиров. Старший сын польского короля Болеслава Кривоуста и киевской княжны Сбыславы Святополковны понимал, что венеды в состоянии разгромить войско католиков, ибо силы у язычников для этого имеются. И князь не хотел лишиться своих последних воинов, благодаря которым он все еще владеет какими-то землями, а не превратился в нищего беглеца. Ну, а раз так, то ему требовалось покинуть армию крестоносцев, сохранить войско и вернуться с ним на родину. Добчек, который тоже побывал в плену у язычников, своего князя понял правильно и отправился в непроходимые дебри, которые надежно скрывали поморян. Он отсутствовал несколько дней и Владислав уже стал думать, что верный слуга убит. Но нет. Когда крестоносцы подошли к Старогарду, осадили его, собрали катапульты и начали обстрел оборонительных валов, Добчек появился и доложил, что договорился с поморянами о тайных переговорах. Для Владислава это известие было подобно целебному бальзаму на больное место, и князь не медлил. Под покровом темноты он тайком покинул лагерь католиков и без всякой боязни вошел в негостеприимные для чужаков леса, где под сенью вековых дубов его ждал воин языческого бога Триглава витязь Сивер из Щецина. Польский князь был знаком с этим храмовником, с которым пересекался во время боев под Пырыцей, и он знал, что если витязь дал слово не причинять ему вреда, то сдержит его. По этой причине Владислав не боялся за свою жизнь и когда встретился с языческим военачальником был с ним предельно откровенен. Он рассказал Сиверу о том, что эта война ему не нужна и неинтересна. Затем упомянул про ссору с младшими братьями, во главе которых стоит наглый Болеслав. Посетовал на то, что из всего отцовского наследства за ним осталась только Силезия и владения в Малой Польше. Ну, а затем, когда храмовник спросил, чего Владислав хочет, князь-кесарь предложил ему сделку. Венеды выпустят его войско со своих территорий и уничтожат всех военачальников польско-моравской армии, а он поклянется, что во время решающего сражения бросит своего брата на растерзание поморянам и их союзникам. Слова Владислава шли от самого сердца, и Сивер ему поверил. Договоренность была достигнута, и католик с язычником обговорили план предстоящей битвы. После чего князь-кесарь, который воспрянул духом и уже стал строить планы на будущее, вернулся обратно в лагерь под Староградом. Прошла ночь, и наступил новый день, который должен был изменить судьбу князя-кесаря Владислава Пяста. Утром вновь загудели ремнями и заскрипели деревом катапульты, а войска ляхов и моравов выстроились в боевые порядки. После полудня католики планировали пойти на приступ, но Владислав был уверен, что его не будет, ибо язычники уже близко и вскоре выйдут из лесов. Поэтому стрельба катапульт князя не интересовала. Его войско уже собрало свои пожитки и втихую подготовило обоз для похода. Тысячники, все как один, преданные князю-кесарю люди, подозревали, что творится нечто странное, но истину среди ляхов знали лишь двое, Владислав и Добчек. Неожиданно катапульты прекратили обстрел города. Последний камень ударил в стену, расщепил прочное дубовое бревно и пробил брешь, сквозь которую стала высыпаться земля. Соседние деревянные подпорки расшатались, и если бы в это же место попало еще несколько камней, то в стене появился бы большой пролом. Однако прозвучала команда ‘Стоп!’ и стрельба была остановлена. ‘Началось!’ – возликовал Владислав и, недобро прищурившись, посмотрел туда, где находился шатер Болеслава. – Змигод! – окликнул князь-кесарь одного из своих тысячников. – Да, Ваша Светлость! – подскочил к нему облаченный в доспехи статный воин, который командовал кавалерией. Князь посмотрел на тысячника, который в последние пару лет считался его самым удачливым военачальником, и сказал: – Объяви всем, что венеды рядом и вскоре нам предстоит с ними сразиться. Войскам строиться. Обоз в тыл. Лагерной обслуге собрать палатки и вооружиться. – Слушаюсь, Ваша Светлость! Зденек Змигод запрыгнул на коня, а к Владиславу подбежал гонец от брата и выпалил: – Ваша Светлость, мой господин просит вас немедленно прибыть к нему на военный совет. Владислав кивнул и в сопровождении телохранителей отправился на встречу. Вскоре он оказался в шатре родственника и огляделся. Все главные крестоносцы были здесь. Сам Болеслав, молодой брюнет с роскошными вьющимися волосами. Грузный и похожий на медведя воевода Петр Власт. Худощавый и болезненный архиепископ Петр из Жнина. Ну и, конечно же, король Моравии Владислав Второй и князь Отто Святополк. Все присутствующие были в броне, и только священнослужитель, да князь-кесарь обошлись без них. Младший Пяст это, разумеется, отметил и, подумав, что старший ослабел, победно вздернул вверх подбородок. Владислав в свою очередь тоже усмехнулся. Он знал то, о чем Болеслав даже не подозревал, и уже считал себя победителем. Поэтому Владислав мог позволить себе ухмылку. Князь-кесарь сел в кресло подле большого раскладного стола и Болеслав заговорил: – Раз все в сборе, то слушайте. Венеды вышли на тракт Старогард-Гданьск. Они всего в четырех милях от нас и быстро приближаются. Необходимо готовиться к сражению, но прежде чем мы начнем, мне бы хотелось, чтобы вы выслушали нашего разведчика. – Князь-принцепс посмотрел на одного из своих оруженосцев и отдал ему команду: – Ян, приведи десятника. Оруженосец выскочил и снова вошел. За ним следом появился приземистый пожилой блондин в окровавленной рубахе и с повязкой на голове. Он поклонился полководцам и замер на месте, а Болеслав обратился к нему: – Расскажи о том, что ты узнал. Разведчик снова поклонился и быстро затараторил: – Я десятник из дозорной сотни господина Гржижанского. Ночью мы находились в поиске и сцапали вражеского воина, распотрошили его и узнали о том, что венеды готовятся идти на выручку городу. – Это понятно, – князь-принцепс поморщился. – Говори о численности язычников. – Так вот, – продолжил разведчик, – пленник поведал нам о вражеских силах и выходит, что их очень много. Поморян идет больше тринадцати тысяч. Городских стражников из Волегоща, Щецина и Гданька почти тысяча. Дружина князя Рагдая. Храмовники богомерзких богов Триглава, Перуна, Яровита, Ярилы и Велеса, а с ними бабы-воины Макоши. А еще с ними тысяча викингов с далекого острова на западе, больше пяти тысяч конных пруссов и самогитов-литовцев, а так же дружина Перкуно из города Трусо. – А кто командует всеми? – Князь Рагдай. Разведчик замолчал. Взмахом руки Болеслав отпустил его, оглядел сидящих за столом людей и сказал: – Вот такие дела. Язычники бросают против нас двадцать одну тысячу воинов и еще больше тысячи сидят в городе. Мы можем противопоставить им тридцать девять тысяч, и выходит, что венеды и дикари, которые пришли к ним на помощь, сами идут на свою погибель. Это хорошо. Это добрый знак. Это значит, что Господь с нами, и он затуманил разум богомерзких дьяволопоклонников. Так разобьем же их! Мы встанем в поле под стенами Старогарда, примем врагов на копья, втянем их в бой и уничтожим. Смерть язычникам! Лицо Болеслава, который мог войти в историю как великий полководец, сияло радостью, чистой и незамутненной. Он верил в свою счастливую звезду и Владиславу, на краткий миг, стало его жаль, ведь он сам когда-то был таким же. Однако слабость князя-кесаря, который знал, что в тылу католического войска уже находятся прошедшие вверх по течению Вислы варяги и лесовики, была очень недолгой. Владислав вспомнил о том, как после поражения под Пырыцей, когда он был слаб, младшие братья и их мать Саломея фон Берг издевались над ним и его детьми. Как поклявшиеся ему в верности польские дворяне покидали своего сюзерена и уходили под руку князей-принцепсов. А еще перед взором Владислава пронеслись картины сожженных деревень и городков, которые разоряли посланные против него младшими Пястами угры и наемники. Как же тяжко ему было все эти годы и если бы не поддержка германского короля Конрада Третьего, да немногие преданные воеводы, то ему и его детям пришлось бы умереть либо бежать. Все это заставило князя-кесаря собраться, вновь возненавидеть Болеслава и пожелать ему скорейшего поражения. Тем временем моравские князья поддержали порыв князя-принцепса одобрительными выкриками. Петр Власт, который одно время считал себя покровителем Болеслава, вскинул вверх сжатую в кулак правую ладонь и потряс ею в воздухе. Архиепископ благословил молодого полководца. Ну, а затем все люди в шатре одновременно посмотрели на Владислава. Князь-кесарь понимал, что они ждут его слова, и он еще раз взглядом пробежался по лицам участников военного совета. Правители Моравии, холеные солидные мужчины и воины, которые некогда обещали ему вооруженную поддержку, но обманули его. Петр Власт, душеприказчик Болеслава Кривоуста, который не дал ему в свое время стать королем Польши. Архиепископ Петр, когда-то клялся помогать ему во всех делах, если он нападет на поморян и поможет семейству Грифинов вновь стать князьями этого венедского племени, но опять таки, обманувший его на том основании, что Владислав потерпел поражение. Ну и брат, самый главный враг и конкурент в борьбе за корону. Все они ожидали, что Владислав возразит Болеславу. Однако прожитые годы научили его быть осторожным, и он решил всех обмануть. Поэтому князь-кесарь встал, подошел к брату и, напустив на лицо самое благостное выражение, какое только возможно, опустился перед ним на левое колено. Болеслав этим был удивлен, а Владислав обеими руками обхватил правую ладонь князя-принцепса и заговорил: – Брат мой, прости меня. Я виноват перед тобой, ибо когда-то вся моя ненависть была направлена против тебя. Это было неправильно и хотя я старше тебя и у нас разные матери, знай, что после того как мы вместе прошли по пыльным дорогам войны, моя душа очистилась. Я понял, что зря тратил годы своей жизни на распрю с тобой и другими моими родственниками. Поверь, я искренне раскаиваюсь в этом и при свидетелях говорю тебе, что как только мы вернемся в Польшу, мое семейство признает тебя своим королем. Так будет правильно, ибо ты сильнее меня, моложе, чище душой и крепче в христианской вере. Владислав, внутренняя суть которого ликовала, замолчал, и по его щеке поползла слеза. Ошарашенный Болеслав, который не ожидал ничего подобного, помог старшему родичу подняться и промямлил: – Благодарю, брат... Благодарю... Князь-кесарь отпустил ладонь Болеслава и, поклонившись ему, словно своему сюзерену, сказал: – Приказывай, мой король. Где мне встать. Болеслав, который изначально планировал поставить десять тысяч воинов Владислава в центре, куда, наверняка, придется основной удар язычников, помедлил и переменил свое решение: – Ты встанешь на левый фланг, брат. Стереги дорогу, по которой мы пришли и прикрывай нас. – Сказав это, князь-принцепс продолжил: – В центре встанет мое войско. Моравские дружины будут на правом фланге, а отряды воеводы Петра и архиепископа составят наш резерв и обеспечат охрану тыла. С Богом! Расклад на битву устраивал всех, планы и схемы обсуждались уже не раз, а потому военный совет закончился. Старший Пяст прибыл к войску, отдал необходимые распоряжение и вскоре все отряды католиков выдвинулись в поле между своим лагерем и Старогардом. С помощью волов катапульты оттянули в тыл. На их позициях вставали отряды Болеслава, а на флангах построились войска Владислава и моравских владетелей. Крестоносцы приготовились к битве и перед боевыми порядками появились многочисленные священники, которые хором стали произносить молитву: – Святой Архангел Михаил, вождь небесных легионов, защити нас в битве против зла и преследований дьявола. Будь нашей защитой! И да сразит его Господь, об этом мы просим и умоляем. А ты, предводитель небесных легионов, низвергни сатану и прочих духов зла, бродящих по свету и развращающих души. Да низвергни их силою Божией в адов огонь. Аминь. Последнее слово молитвы, которую поддержали многие воины, пронеслось на полем битвы и растворилось в воздухе. Над землей парили ласточки, видать, к вечеру будет дождик. В пока еще чистых синих небесах ласково светило солнышко. От недалекой мелкой речушки, притока Вислы, прилетал прохладный ветерок. И если бы не появившиеся на другом конце поля венеды, которые подошли на выручку осажденному городу, да изготовившиеся к драке католики, то был бы самый обычный летний день. Язычники двигались быстро, и они решили вступить в бой сходу. Впереди, несколькими колоннами двигалась поморянская пехота, воины в броне, с длинными копьями и щитами почти в человеческий рост. На флангах, обгоняя поморян, появились кавалеристы пруссов на отличных лошадях и в кожаных доспехах, которые были обшиты костяными и металлическими бляхами. Венеды и их диковатые союзники катились, словно поток в половодье и военачальники католиков ожидали, что вскоре они остановятся. Однако не тут-то было. Поморяне упрямо шли на врагов и вскоре ляшские лучники смогли осыпать их стрелами. Залп! И рой метательных снарядов, словно большая стая птиц, взмыл в небеса и сверху обрушился на языческую пехоту. Вот только потерь венеды почти не понесли, ведь не зря щитоносцев Померании считали одними из лучших в Европе. По команде сотников идущие в центре построения воины подняли над головой свои щиты и приняли на них вражеские стрелы. Ну, а затем передовой отряд язычников схлестнулся с бойцами из племени куявов, которые находились на острие атаки. Щиты ударили в щиты. Длинные копья поморян пронзали тела куявов, а те били их в ответ. Мечи сталкивались с топорами, а дубины с шестоперами. Все смешалось, и следом за языческой пехотой в строй врагов врубились пруссы. Крики людей и ржание лошадей. Грохот сталкивающегося металла. Боевые кличи ‘Перкуно!’ и ‘Святовид’ вторили польскому с ‘С нами Бог!’. На помощь первой поморянской колонне подошла другая, а за ней и третья. Отряды ощетинившихся сталью и прикрытых щитами венедов один за другим вонзались в строй католиков, и католики замялись, ибо ярость и напор язычников были необычайно сильны. Князь-кесарь, который так и не удосужился надеть доспехи, сидел на боевом коне и наблюдал за ходом сражения со стороны. Он ожидал, что Болеслав растеряется, после чего кинет в бой резервные отряды Петра Власта и наемников церкви, и Владислав не ошибся. Молодой князь-принцепс, который видел, что центр вот-вот может быть прорван, вызвал на подмогу тыловые отряды, и когда они уплотнили центр, позади них из лесного массива, легко сбивая слабые заслоны, появился бронированный хирд варягов. Пропели боевые рога мореходов и им ответили рога поморян и пруссов. В этот же миг на правый фланг крестоносцев навалилась тысяча исландских викингов-наемников и городская стража венедских городов. Они сковали моравские дружины боем и запаниковавший Болеслав прислал к Владиславу гонца. Младший брат просил старшего родича прикрыть частью своих сил тыл, и принять на себя удар приближающихся варягов. Однако Владислав, который разговаривал с гонцом один на один, отпустив его, вызвал к себе тысячников и отдал им совершенно иную команду: – Отступаем. – Как же так!? – вскинулся храбрый Зденек Змигод. – Мы должны идти на помощь основным силам и держать фланг. – Таков приказ Болеслава, который является нашим полководцем по воле церкви. Князь-кесарь был совершенно спокоен. Кроме Змигода, который больше не смел возражать своему князю, никто приказ не оспорил, ибо каждый тысячник был не только предан своему поильцу-кормильцу, но и неплохо соображал. Опытные военачальники видели, что сражение складывается не в пользу католиков, а раз так, то смысла в продолжении боя нет, необходимо спасать свою жизнь и если князь отдает приказ отступать, значит, он знает, что делать. Правда, многие сомневались в том, что главный полководец велел сделать именно это. Однако кто смеет сомневаться в словах сюзерена? Таких нет, так что надо уходить. Вскоре левый фланг католической армии рывком разорвал свое соединение с центром, оттянулся к дороге на Польшу и начал отступление на юг. Конница пруссов, несколько сотен воинов, налетела на арьергард отступающих ляхов, и произошел серьезный бой, во время которого погибло немало католиков, среди которых оказался Зденек Змигод. Однако пруссы были отбиты, и после этого войско Владислава Пяста никто не трогал. Его отряды спокойно дошли до границы. Затем они повернули на Гнезно, вошли в него и воины князя-кесаря ‘взяли под охрану’ Саломею фон Берг и других ее сыновей: Генриха, Казимира и Мешко. С этого момента в Польше снова появился король, которого долгое время не хотели признавать многие соседние правители и церковь. Однако за Владиславом была сила, прошедшая через многочисленные сражения армия из ветеранов, которые продолжали воевать с язычниками и надежно охраняли границу Польского королевства. Кроме того, в руках новоявленного короля находились его основные соперники и казна младших Пястов. Поэтому сначала его признали богатые польские феодалы, которым он раздавал земли погибших в боях с язычниками воевод. Затем родственник по жене король Конрад Третий и великий князь Киевский Изяслав Мстиславич, а потом и остальные подтянулись. Что же касается крестоносцев, которых предали и бросили, то их участь была незавидна. По неприкрытому левому флангу католической армии ударили воины храмовых дружин, а с тыла подошли варяги и воины из венедского племени словинцев. Крестоносцев зажали в тиски, а затем окружили. Деваться им было некуда, и они либо сдавались в плен, либо дрались и погибали. Болеслава, который смотрел вслед уходящим войскам Владислава и не понимал, что происходит, свалили с лошади и забили дубинами лесовики. Моравские владетели пытались сдаться. Однако на их беду они попали под удар пруссов, которые только что потеряли в схватке своего сотника. Поэтому короля вместе с князем пришпилили к земле дротиками. Старый Петр Власт, верный слуга церкви и большой друг цистерианцев, был убит лично витязем Сивером, который помнил свой уговор с Владиславом и не собирался оставлять в живых никого из тех, кто бы мог обвинить временного союзника венедов в нечестности и измене. Ну, а архиепископа Петра и других священнослужителей, которые сопровождали крестоносцев в походе, после битвы собрали в кучу, подвергли пыткам и посадили на острые колья.
Глава 13.
Верхняя Саксония. Лето 6655 С.М.З.Х.
Лесовики Калеви Лайне, все кто выжил после первого рейда по Верхней Саксонии и Шлезвиг-Гольштейну, тихо двигались по дремучей ночной чащобе. Воины племени Хеме были прирожденными лесовиками, что есть, того не отнять. И глядя на то, как темные тени воинов тихо скользят между деревьями, я вспоминал, как выкупил их из рабства, и хвалил себя за этот поступок. Не прогадал, потратил серебро и теперь у меня есть следопыты, которые уже не раз показали себя в деле, и сегодня вновь демонстрируют свои умения, ведут ударную группу дружинников к месту стоянки вражеского отряда и делают это спокойно, четко и без суеты. Не трещат под ногами сучья и ветки. Крестоносцы не подозревают о том, что мы рядом, и саксонские егеря, которые охраняли подходы к стоянке германцев, уже мертвы. Метрах в десяти от меня резко и неожиданно вскрикнула ночная птица. Это сигнал передового Хеме, что опушка рядом. Следующие за мной варяги, пруссы, русичи и три десятка варогов сбавили ход и стали расходиться влево и вправо, а двинулся прямо, туда, где кричала птаха. Наступал на землю осторожно, сначала ощупывал носком пространство перед собой и только потом опускал ботинок. Шаг. Другой. Третий. Еще один и еще. Из темноты вынырнул Лайне, бородатое лицо, которого осветил призрачный лунный свет, и он, прижавшись к моему уху, прошептал: – Вождь, все спокойно. В лагере католиков тишина и собак нет. Перед нами у дороги два поста по пять человек в каждом и с другой стороны лагеря еще два. Если брать караульных на нож, то это долго, потому что стража не спит и начеку. Что прикажешь? Фигура Калеви отстранилась, и уже я наклонился к нему и зашептал: – Часть наших воинов отстала, пошли своих людей, чтобы помогли им тихо подойти. Как только все будут на месте, вместе с командирами ко мне. – Понял. Вожак Хеме бесшумно нырнул в кусты и пропал, словно его здесь и не было, а я сделал еще несколько шагов и оказался на окраине леса. Здесь присел на землю и всмотрелся в поле подле тракта Гамбург-Любек. На поляне метрах в тридцати от меня, слева и справа, горели два костра, возле которых расположились вражеские караульные, а за ними находилось три десятка повозок и около двухсот привязанных к кольям лошадей. Половина гужевые рабочие тяжеловозы, а остальные рыцарские жеребцы. Рядом с повозками догорало полтора десятка костров и в свете потухающих багровых угольев я разглядел спящих людей, элитных бойцов из гвардии короля Конрада Третьего. Германцы, действительно, были спокойны и нападения не ждали. Нам это было на руку и мне оставалось только дождаться сосредоточения дружинников и отдать команду на атаку. Ну, а пока мои воины выбирались из леса, я прикрыл глаза, прислушался к мирным эмоциям врагов и улыбнулся. После чего поправил ножны с мечом, поудобней устроился на своем месте, подумал, что второй рейд начинается неплохо и пролистнул в голове события последних трех недель... Десять дней отдыха в Рароге пролетели незаметно. Все это время я занимался делами моего хозяйства, общался с Войданом Лебедяном и натаскивал прибывшую из Новгорода сотню воинов, которые должны были хотя бы немного соответствовать ветеранам. Ну, а помимо этого, конечно же, постоянно отсылал почтовых голубей в Дубин и Аркону. Туда отправлял полученную от пленников информацию и делился с князьями своими планами на новый рейд по вражеской территории, а в ответ получал одобрение и свежие новости с фронтов, где уже вовсю кипели жаркие битвы Северной войны. Рагдай Померанский в сражении под Старогардом разбил ляхов и моравов. Пленных наши войска и союзники практически не брали и под стенами этого города остались лежать двадцать семь тысяч крестоносцев и четыре тысячи наших воинов. Часть поляков, которых увел князь-кесарь Владислав Пяст, отступила, судя по всему не просто так, по рассеянности венедов, а по какой-то тайной договоренности. После чего князь поморян оставил на границе несколько крупных отрядов из племенного ополчения словинцев и пырычан, и через Щецин двинул свою армию на столицу лютичей Радогощ. Одновременно с этим партизанские соединения линян, полабов и речан вели бои с наступающими войсками Конрада Третьего, Германа фон Шталека, Фридриха Одноглазого и Альбрехта Медведя. Потери у крестоносцев были немалые, но и наши войска теряли бойцов, ибо католики, которые знали о судьбе пфальцграфа Фридриха Саксонского, подготовились неплохо и для борьбы с партизанами сформировали специальные егерские отряды. Бои вспыхивали в лесах и на трактах, на берегах рек и озер, в поселках и городках, которые не могли удержать бодричи и лютичи. Война набирала обороты, пожирала человеческие жизни и смещалась к побережью, а главные силы славян все еще собирались в Дубине, Зверине и Радогоще и до сих пор не вступили в дело. Никлот, Мстислав и Прибыслав только тормозили католиков, уничтожали вражеские продовольственные запасы и устилали дорогу перед ними ловушками. Наверняка, для князей было тяжело наблюдать за тем, как орды зачуханых и грязных завоевателей с крестами на плащах прут к Венедскому морю. Однако они понимали, что наши войска смогут дать только пару крупных сражений, а затем все, приплыли, за германцами подойдут франки и новые отряды европейских бродяг, и материковым венедам придет конец. Поэтому они скрипели зубами и выжидали, ибо каждый день это потери врага, от болезней и ловушек, от нападения партизан и антисанитарии, от ранений и вследствие внутренних разборок. В общем, события развивались, как и предполагалось. Армия Генриха Льва тем временем соединилась с войском маркграфа Конрада Мейсенского, который закрепился на морском побережье, и приморская группировка противника готовилась к рывку на Дубин. Остальные колонны крестоносцев наступали по своим направлениям, а бодричи и лютичи эвакуировали мирных жителей, которые отправлялись в Волин, Волегощ и Колобрег, лихорадочно крепили оборону, делали запасы и готовились к основным сражениям войны и осадам больших городов. И наблюдая за этим со стороны, мы с Вартиславом Никлотингом, который пополнил свою дружину, вместе навестили нашего соседа с северной стороны варяга Верена Байковича, и уговорили его пойти с нами. В итоге моих воинов собралось одиннадцать сотен, с Вартиславом было триста всадников, да Верен привел двести пятьдесят бойцов. При умелом использовании это сила могла многое сделать и на одиннадцатый день после моего прибытия в Рарог, простившись с близкими, я вновь ступил на палубу ‘Карателя’ и отплыл к материку. Шли мы ходко и только раз замялись, поскольку со стороны Дании в сторону Руяна через Большой Бельт двигался одинокий шнеккер. Было дело, подумали, что это кто-то из обнаглевших датских ярлов решил к нам за добычей сбегать, и ‘Каратель’ вместе с ‘Яровитом’ двинулся на перехват. Однако перед нами оказались не враги. На борту шнеккера находились витязи Святовида и сотник Доброга, который ходил в гости к датскому королю Кнуду Магнуссону и его родственнику Свену Эстридсену. Мне, конечно же, было интересно, чего добился Доброга и я пригласил его в гости. Сотник, с которым я был в приятельских отношениях и знал о моих доверительных отношениях с Векомиром, приказал пришвартовать свой шнеккер к моему кораблю. Мы с ним немного посидели, поговорили, обменялись новостями, и я узнал, что викингов в ближайшее время можно не опасаться, ибо Доброга действовал быстро и навел на датских правителей такой ужас, что они еще долго ни о какой поддержке Крестового похода задумываться не будут. Ну, а если кратко, то дело было так. Полусотня витязей, которые узнали, что в Данию спешат цистерианцы и тамплиеры, высадилась в землях Свена Эстридсена. Храмовники осмотрелись, вышли на связь с нашей агентурой и приступили к делу. Доброга навестил ярла Свена и Мальмфриду Мстиславну, затем переговорил с Кнудом Магнуссоном, который сделал своей столицей город Виборг, и выдвинул викингам ультиматум. Либо они уничтожают посланцев Бернарда Клервоского и Шарля Понтиньи, либо в самом скором времени на их земли навалятся варяги, которые не могут допустить того, чтобы датчане ударили по венедским морским коммуникациям. Викинги сомневались долго, но когда этого требует дело, Доброга умеет быть жестким и даже жестоким. Поэтому вскоре датчане ответили согласием запятнать себя кровью священнослужителей и послали за жизнями собратьев-католиков наемных норвежцев, которых пригласила в королевство Мальмфрида Мстиславна. И все бы ничего, вот только норги поставленную перед ними задачу выполнить не смогли, слишком крутыми ребятами оказались рыцари храма Соломона, и тогда пришлось вмешаться храмовникам Святовида, которые сделали свою работу. Правда, Шарль Понтиньи все же сбежал. Прикрываясь тамплиерами и рядовыми проповедниками, он покинул Датское королевство, и побежал жаловаться своему патрону Бернарду из Клерво. Но так даже лучше. Цистерианский аббат узнает о ненадежности викингов и датским верховодам придется остерегаться не только нас, но и церковников, которые шуток не понимают и имеют долгую память. Вот только мы рядом и можем напасть на них прямо сейчас, а Бернард далеко и его реакция последует позже. Поэтому нас викинги боятся больше, по крайней мере, пока, а что будет дальше, посмотрим. Однако возвращаюсь к своему походу. Доброга и храмовники продолжили движение в сторону Руяна, а я догнал нашу эскадру, и к утру следующего дня высадился на германский берег невдалеке от озера Зелентер-Зе. Что нам делать мы знали, а потому сразу же направились в сторону подпитывающего германцев тракта между Гамбургом и разрушенным Любеком. По пути уничтожили несколько патрульных конных групп и словно диких зверей загнали и перебили отряд саксонских егерей, которые наблюдали за обезлюдившими землями Верхней Саксонии. Сделали все правильно, но когда подошли к тракту и расположились в лесах невдалеке от замка, под стенами которого было разбито войско Сигурда Плитерсдорфа, то оказалось, что нас уже ожидают. Видать, не всех егерей мы вычислили, кто-то нас приметил, сообщил о вернувшихся венедах в Гамбург, и там отреагировали быстро. Местные власти и находящийся в городе граф Оттон Амменслебенский выслали нам навстречу трехтысячный сводный отряд из разноязыкого европейского сброда, который был готов умереть за свои идеи точно так же как венеды за свою родину. И в итоге мы оказались перед выбором, либо отступить, либо принять бой. Сталкиваться с германскими оборвышами, разбойниками и фанатичными безземельными рыцарями под общим командованием барона Юлиуса фон Фаерста, желания не было, ибо это потери, которые нам сейчас не нужны. Однако и уходить не хотелось, поскольку мимо нас по тракту шли тяжелогруженые повозки с необходимыми для католиков припасами. В телегах и фургонах находился купленный германскими феодалами и католической церковью овес из Каринтии, солонина из Баварии, зерно из Аквитании, вино из Бургундии, сыр и мука из Фландрии, масло из Прованса и многое другое. Все это должно было взвиться к небесам в виде пепла или отправиться в прохладные воды реки Траве. Поэтому я принял следующее решение. Основные силы нашего войска, командование которым примет Вартислав, должны отойти на северо-запад к реке Брамау и имитировать рывок к Эльбе и Гамбургу, а я вместе с четырьмя сотнями дружинников оставался в прилегающих к тракту лесах и готовил удар по вражеским транспортным колоннам. Зеландские соседи мой план поддержали и Вартислав начал отступление. Юлиус фон Фаерст, к которому подошло подкрепление в виде легких конников из Вормса и Меца, оставил на переправе через Траве пару сотен пехотинцев и кинулся вслед за венедами. С того дня прошло еще три, и все это время мой отряд тихо сидел в дебрях и ждал пока германцы хотя бы немного расслабятся. Я думал, что католики уменьшат количество охраны в больших обозах. Но нет. Несмотря на то, что Вартислав и Верен приковали к себе основные силы противника, караваны по-прежнему двигались в сопровождении серьезных воинских отрядов, по лесам бегали саксонские егеря, и каждый вражеский обоз на ночь останавливался в удобном для обороны месте, а на опасном направлении выставлял заслон из повозок и сторожей с собаками. Все это стало меня немного нервировать, и я уже почти решился на то, чтобы расколотить один из таких караванов ударом в лоб. Однако тут появилась более заманчивая цель. По дороге двигался отряд королевских рыцарей, коих было восемьдесят отборных головорезов с сотней пехоты и двумя десятками егерей. Они сопровождали тридцать превосходных фургонов и пару десятков лиц, которые выглядели как гражданские. И хотя я не знал, что везут в повозках, понимание того, что гвардейцы Конрада Третьего не поедут в армию герцога Генриха просто так, имелось, да и сопровождаемые ими граждане, которые были одеты как вполне обеспеченные горожане, меня заинтересовали. Поэтому выбор цели был очевиден. Бьем рыцарей и хватаем языков, а только после этого переходим к продовольственным обозам, которые идут вслед за германскими аристократами... Позади меня хрустнула ветка и, даже не оборачиваясь, я знал, что это Калеви Лайне, Радко Самород, Поято Ратмирович, Гнат Твердятов и Торарин Мох. Командиры моего войска молча остановились рядом, и я отдал им приказы на предстоящий бой: – Радко, Поято и Гнат атакуете стоянку противника. Варяги обходят германцев слева, киевляне справа, а пруссы бьют по центру. Окружаем их и давим, так, чтобы ни одна падлюка не ушла и караван на дороге не предупредила. Лайне и Торарин, ваши люди выдвигаются дозорами вдоль тракта. Хеме идут по направлению к реке, а вароги двигаются к Гамбургу. Следите за дорогой. Сейчас рыцарей перебьем, трупы до утра приберем, встанем у дороги, и будем ждать обоз. Все ясно? Командиры ответили еле слышным шипением. Они все понимали, ибо люди опытные, даже Торарин, который за минувшую весну и это лето взял несколько вражеских жизней. Пришла пора действовать и спустя несколько минут за моей спиной скопилась сотня воинов из экипажа ‘Перкуно’. Я прислушался к ночной тишине, уловил, что отряды Твердятова и Саморода готовы к выдвижению и, не вынимая из ножен клинок, вышел из леса на поле. Под ногами оказалась высокая трава, на которую уже начала опускаться роса и я молча двинулся в сторону вражеских костров. В душе царила уверенность, что бой будет выигран малой кровью, и я чувствовал, что ветераны моей дружины готовы к очередной схватке с противником, который будет повержен. Метров десять я прошел спокойно и, наконец-то, охранники стоянки подняли крик. В темноте разнеслись их гортанные выкрики, и они побежали в сторону повозок. Дружинники напряглись, и я отдал команду: – Вперед! Закованная в броню сотня бросилась вслед за караульщиками, а я продолжал идти, словно нахожусь на прогулке. Да оно, по сути, так и было, ибо сегодня я в одной брезентовой куртке и свободных штанах, а из оружия имел только меч. Воины с ‘Перкуно’ обогнули меня, миновали сторожевые костры, влетели на стоянку и вступили в драку. С другого конца лагеря тоже закричали вражеские пехотинцы, а затем пришли звуки боя. Звон стали и хрипы умирающих людей, фырканье лошадей, которые чуяли кровь и пытались вырвать из земли колья с веревками, щелчки арбалетов и боевые кличи людей. Сегодня все это не горячило мою кровь, я делал свою работу, был собран и не собирался кого-то убивать. Однако подраться все же пришлось, поскольку рыцари, полусонные, без брони и без своих грозных лошадей, все же показали, на что они способны. Когда бой уже подходил к концу, по окрику кого-то из своих командиров гвардейцы короля Конрада стянулись к одной из повозок, встали вокруг нее и отбили первый натиск воинов Поято Ратмировича. Мои дружинники нахрапом лезть не стали, а окружили очаг сопротивления и по команде сотника выдвинули вперед арбалетчиков, которые начали отстрел рыцарей. Крестоносцы, которых оставалось не более сорока человек, примерно двадцать пять гвардейцев и пехота, после первого же залпа потеряли четверть своих товарищей и рванулись на прорыв. – С нами Бог и Дева Мария! – услышал я громкий голос вражеского лидера и в свете костров, в которые подкинули сушняка, разглядел крепкого статного воина в сапогах, узких штанах и с мечом в правой руке. Больше у германца не было ничего, но это его не смущало. По пояс обнаженный мускулистый боец выскочил из строя своих товарищей, его клинок указал на лес и католики бросились на дружинников. Пруссы приняли рыцарей и немногочисленных пехотинцев на щиты и их мечи вонзались в не прикрытые броней тела врагов и кромсали их на куски. Но три человека, два из которых получили ранения, каким-то чудом все же проломились через строй мореходов и побежали к спасительной для них лесной чащобе. Вот только на их пути оказались киевляне Твердятова и они замерли. Смерть для них была повсюду, позади и впереди, куда ни кинь, всюду клин, и тогда вожак рыцарей, который повел их в последний бой, посмотрел на своих раненых друзей, вновь повернулся к пруссам, вскинул свой меч и, потрясая им над головой, закричал: – Язычники, я рыцарь короля Эринфрид фон Хаммер вызываю на поединок любого из вас! Дайте честную схватку, сволочи! Не трусьте! Выкрики германца вряд ли кто-то понял, ибо для пруссов и киевлян это дикая тарабарщина человека, который вот-вот будет убит, и его тело обглодают лесные звери. Но я-то речь рыцаря понял, и в них мне послышалась такая боль настоящего воина, который не желает погибать от стрелы, что в моей душе его вызов нашел отклик. Он хотел смерти в бою и надежду на последнюю победу, и я решил, что должен дать ему этот шанс, пусть призрачный, ибо я сильнее, но уж какой есть. Рукоять Змиулана, словно поддерживая мое решение, ткнулась в ладонь, и я прошел через строй воинов. Арбалетчики уже были готовы выстрелить в храброго германца, но я поднял вверх руку, и произнес: – Этого я убью сам! Стрелки отступили, после чего вокруг рыцаря и подранков быстро образовался круг из пруссов. Варяги и русичи в это самое время сгоняли в кучу пленных и обыскивали фургоны, а бойцы Поято на время стали зрителями поединка. Ну, а сам Эринфрид фон Хаммер понял, что ему дают возможность сразиться в одиночном бою, расплылся улыбкой и двинулся на меня. Рыцарь был опытным поединщиком, шел легко и красиво, вроде бы шажки маленькие, но стремительные. Расстояние между нами было небольшое, метров шесть-семь, не больше, и вскоре мы скрестили свои мечи. Гвардеец на секунду замер и попробовал поймать мой взгляд, но вокруг была полутьма, в которой мелкие детали не разглядеть, и его клинок метнулся в мою голову. Я удар отбил и он отступил. После этого рыцарь попытался вновь атаковать и опять неудачно. Снова произошел размен ударами, и противник стал убыстряться. Хорошо заученные и отлично поставленные удары посыпались на меня градом со всех сторон, и Хаммер показал свое мастерство. Удар! Отбив! Выпад! Финт! Стальные клинки крутились вокруг двух людей и завороженные блеском мечей воины что-то выкрикивали. Но вскоре гвардеец стал выдыхаться. Он не мог выдержать яростного темпа и уже понимал, что его смерть близка. Играть с ним в ‘честный поединок’ стало не интересно, и мои дружинники в очередной раз убедились, что их вождь крут и силен, а раз так то пришла пора заканчивать этот бой. Меч Хаммера поднялся в четком и красивом вертикальном замахе, и я метнулся на него. Всего один шаг на противника. Нырок под руку противника и Змиулан вонзается под ребра крестоносца. Булат идет между ребрами человека, и острие поражает сердце германца. Кисть на себя. Рывок и отход в сторону. Тело гвардейца, еще несколько секунд назад сильное и ловкое, заваливается набок и на траву падает выпавший из ослабевшей ладони меч. Дружина приветствует меня радостными криками, а я кивнул в сторону вставших спина к спине подранков и, направляясь к повозкам, бросил: – Убить! Вторя моему приказу, раздается двойной звук: – Дза-нг! Дза-нг! Арбалеты бьют в упор и тела еще двух католиков опадают наземь. Впрочем, это фиксируется самым краешком, и вскоре я забываю про поединок и расстрелянных крестоносцев, ибо пришла пора узнать, что же находилось в фургонах и кем являются сопровождаемые рыцарями люди. Возле обтянутых парусиной повозок находился Ранко Самород и десяток варягов. Они стояли полукругом и перед ними были пленники, как я уже сказал, типичные зажиточные горожане в камзолах на голое тело или без них. От этих людей исходил страх, липкий и неприятный. Почти каждый из них был готов на все, лишь бы его не пытали, и дали возможность жить и дышать воздухом. Слово честь для них пустой звук и поймать таких граждан мечта любого полевого разведчика, информация есть, и допрос идет легко. – Что в фургонах? – спросил я Ранко. – Бочонки со свиным жиром. Для чего современные вояки используют животные жиры, особенно свиные, я знал. Конечно же, для поджога вражеских крепостей и осадных мин, которые дают настолько сильный жар, что его даже каменные стены не всегда выдерживают, лопаются и разваливаются. Поэтому, уже представляя себе, кто передо мной, я выдернул из толпы пленников мордастого полноватого мужичка лет сорока пяти, с которого потоками стекал пот, отвел его в сторону и задал первый вопрос: – Как тебя зовут? – Эрвин Бергер, – быстро ответил германец. – Откуда ты? – Из Ахена. – Эти, – я кивнул в сторону остальных пленников, – тоже оттуда? – Только половина, а остальные из Трира и Страсбурга. – Куда двигался ваш обоз? Бергер втянул голову в плечи и выдохнул: – Нас направили в армию герцога Генриха Льва. – Для чего? – Мы фортификаторы и знаем, как правильно брать крепости. – Этим вы должны были заниматься в войске крестоносцев? – Да. Готовится осада Дубина, и король Конрад послал нас на помощь герцогу. – Это все? – Нет. Фортификатор замялся, а я без злобы пнул его сапогом по коленной чашечке и поторопил: – Живее отвечай. Католик скривился от боли и торопливо зашептал: – Помимо осадных работ нам предписано осмотреть и разметить места, в которых должны быть построены новые замки и пробиты дороги. И еще я знаю, что нашему начальнику выдали карты венедских земель с предварительными набросками и пометками по будущему строительству. – Кто у вас старший? – Мэтр Карл Штрах. – Он в толпе? – Да. – Карты у него? – Да. – Ваша группа одна такая? – Нет. Еще две отправились в войско короля. – Иди. Позже еще поговори. Пинком я отправил пленника к остальным. Затем подозвал к себе Саморода и рассказал ему, кто попал к нам в руки. Варяг меня выслушал и покачал головой: – Вон оно как. Значит, крестоносцы имеют ввиду, что могут не одолеть нас за один раз и думают о строительстве укреплений. Хитро все придумали. Опору для себя на наших землях готовят. Гады! – Именно, что гады, Ранко. Но они не придумали ничего нового. Так же поступали римляне, когда на кельтов и галлов давили, и так же наступали саксы двести лет назад, когда на землях вагров основали Марку Биллунгов. Для начала натиск. Затем строительство крепостей, замков и складов. Потом сбор сил, зачистка территорий и новый рывок. Стратегия ‘Дранг нах Остен’, как она есть. – Это понятно, – варяг согласно мотнул головой и посмотрел на пленников: – С этими-то, что делать будем? – Найдешь карты, которые у них есть, а затем вместе с полусотней варягов и лесовиками отправим пленников в Аркону, где с ними жрецы потолкуют и к делу приставят, это ведь не шваль подзаборная, а люди с понятием о своем ремесле. – Да, Вадим, наверное, ты прав. А с грузом как поступим? – Просто. Караван, который утром пойдет, возьмем и вместе с ним все сожжем. Жир на вражеские телеги и гори-гори ясно. – Понятно. Ранко вновь отправился к пленникам, а я остался на месте и осмотрелся. Трупы германцев уже уносили в лес. Наши лошадники осматривали рыцарских коней и мощных тягловых животных, часть из которых мы заберем с собой. Другая группа воинов собирала в кучу оружие, доспехи, украшения имперских аристократов и кошельки мертвецов, хотя бы что-то с собой, но заберем. В моих указаниях никто не нуждался, и мой взгляд скользнул по темному небосводу. Скоро утро и новый бой. Врагов будет сотни три, а то и больше, и в обозе, который мы собираемся разгромить, около восьмидесяти повозок. Драка будет серьезная, не чета неожиданному ночному налету, но крестоносцы не ожидают, что мы находимся непосредственно на тракте, да еще и днем, так что дело сделаем. Правда, потом придется срочно идти на соединение с Вартиславом и выдумывать новую каверзу для врагов. Однако это ничего, по дебрям бродить и от погони уходить, нам не привыкать.
Глава 14.
Верхняя Саксония. Лето 1147 Р.Х.
После ночной битвы с венедскими налетчиками, во время которой Седрик фон Зальх показал себя с самой наилучшей стороны, жизнь молодого рыцаря изменилась. Генрих Лев запомнил его и приблизил к своей особе. Седрик покинул отряд архиепископа Адальберта, который отпустил воина с миром, и в земли проклятых бодричей Зальх вошел уже как человек герцога. Воинов под его рукой не было, но зато он постоянно находился рядом с Генрихом, выполнял его задания и был на посылках. Лицо рыцаря стало узнаваемым. Каждый человек в войске крестоносцев знал, кто он такой и Седрика это устраивало, ибо, когда армия Льва соединилось с отрядами маркграфа Конрада Мейсенского, рыцарь был представлен отцу девушки, которую он считал тайной дамой своего сердца. Тогда влиятельный имперский аристократ удостоил его беседы и сказал, что у Седрика большое будущее и эти слова придали Зальху уверенности в себе. После чего у него мелькнула мысль, что шансы свести более близкое знакомство с Гертрудой Мейсенской из эфемерных превращаются в реальные. Впрочем, дела сердечные занимали Зальха постольку поскольку. Шла война, и католики двигались на восток к языческой крепости Дубин. Каждый день случались схватки и подлые нападения венедов, которые прятались в лесах и болотах. Из дремучих чащоб летели стрелы и дротики, на тропах было превеликое множество хитроумных ловушек, а темными ночами с моря высаживались ватаги варягов, которые блокировали продвижение транспортных колонн. Приморский тракт был перекопан рвами, которые требовалось засыпать. Кое-где коварные язычники заранее изменили русло мелких речушек и ручьев, и воды размыли древнюю дорогу. Вражеские лесовики вырезали боковые и тыловые дозоры, а перед авангардом постоянно крутилась злая и весьма умелая конница бодричей под знаменем, на котором был изображен бурый медведь. Армия крестоносцев растянулась на десяток миль, и вместе с герцогом Генрихом находилось всего пятнадцать тысяч воинов. Многие крестоносцы, несмотря на летнюю пору, болели, а тысячи раненых отправлялись обратно в империю. Обозы с продовольствием отстали, и часть из них была разграблена, кстати сказать, не только венедами, но и самими католиками. На охрану караванов с припасами и тыловиков приходилось выделять сильные отряды из самых надежных воинов. Граф Оттон Амменслебенский, который сидел в Гамбурге, регулярно присылал гонцов с известиями из империи и жаловался на то, что никак не может разгромить отряд некоего Вадима Сокола, который вновь высадился в Верхней Саксонии и постоянно совершает набеги на тракт Гамбург-Любек. Между рыцарями происходили конфликты и поединки. Усталые люди были обозлены, а священники спорили между собой, и порой доходило до рукопашных схваток, в которых проповедники с тяжелыми деревянными крестами в руках, бросались друг на друга и орудовали символом веры, будто оружием. В общем, быстрого броска на восток не получалось. Крестоносцы проходили в день не более четырех-пяти миль и теряли своих боевых товарищей. В армии все больше воцарялась неразбериха, и Конрад Мейсенский советовал герцогу Генриху остановиться, собрать силы в кулак, подтянуть обозы, поставить вдоль тракта временные деревянные форты и только после этого двигаться дальше. Хромоногий Лев, который перемещался только на носилках, слушал маркграфа и кивал головой. Ну, а затем он отдавал приказ усилить натиск на язычников, и воины Крестового похода вновь вступали в скоротечные схватки с врагами, проливали свою кровь и отвоевывали очередную милю заболоченной земли. Все эти судорожные рывки напоминали Седрику последние дни его пребывания в войске пфальцграфа Фридриха Саксонского, и он не раз порывался поделиться с герцогом своими соображениями по поводу ведения войны. Но мнение Зальха, впрочем, как и любое другое, не интересовало Генриха Льва. Поэтому, опасаясь немилости, рыцарь молчал и когда передовые отряды герцога все же вышли к Дубину он этому сильно удивился. Основного войска венедов не было, хотя не так давно оно стояло под стенами приморской твердыни бодричей, и католики пробились к своей первой цели. Под Дубином настроение герцога заметно улучшилось. Он стал чаще улыбаться, и сломанная нога уже не так сильно беспокоила его. Армия католиков стягивалась к крепости бодричей и начала приготовления к осаде. Егерские отряды и группы свободных охотников, которых становилось все больше, зачистили окрестности и венеды стали нападать гораздо реже. В удобных для высадки с моря местах были оборудованы наблюдательные посты и срублены сторожевые вышки. Речушки и ручьи возвращались в прежние русла, а тракт заравнивали и устилали гатями. Снабжение немного улучшилось, по крайней мере, для герцога и его воинов, а затем, по настоянию Адальберта Бременского и нескольких цистерианцев, которые вели переписку с Бернардом Клервоским, проповедники прекратили грызню. От других колонн Святого воинства тем временем приходили вести, что продвижение вглубь вражеских земель идет относительно неплохо, хотя и не так хорошо, как планировалось. К воинам вновь вернулось бодрое настроение, и война опять стала превращаться в войну, а не в беготню за дикими варварами, которые находятся на своей земле и имеют собственные стрелометы и огненные зелья. Каждый день Зальха был наполнен делами и в сопровождении своего оруженосца Танкреда он перемещался от одного отряда к другому. Герцог посвятил себя предстоящему штурму Дубина целиком и полностью, и того же он требовал от своих людей. Вот и приходилось Седрику проводить в седле по десять-двенадцать часов в сутки. Одних надо поторопить, а других придержать, третьим пригрозить, а четвертых урезонить. Встреча, другая и третья, а потом глядь, наступил вечер, и так продолжалось до тех пор пока на одном из утренних разводов герцог не оставил его в своем шатре. Зальх ничего такого не ожидал и не знал, что скажет ему Генрих Лев, а тот в свою очередь не торопился, приказал поднять полога шатра, который находился на возвышенности, и поднести его кресло поближе к выходу. Дюжие слуги выполнили приказ, и отошли в сторону. Седрик и Генрих остались вдвоем и герцог, кивнув в сторону языческой твердыни, спросил Зальха: – Что скажешь, храбрый рыцарь, мы возьмем Дубин? Седрик посмотрел на мощные валы крепости, за которыми находилась еще одна стена и каменные башни с десятками стрелометов, баллист и катапульт на них. Он отметил, что стяги князя бодричей Никлота гордо реют на свежем морском ветру, и представил себе вид с другой стороны, где находился окруженный мощными донжонами и высокими стенами порт, через который язычники получают подкрепления и припасы. Взять такую крепость было очень и очень сложно. Однако Зальх ответил без капли сомнения в голосе: – Да, мой герцог, мы возьмем вражескую цитадель. – И почему ты так думаешь? – Языческим князьям не до нас, поскольку сейчас на них наступает король, а вскоре к нам прибудут мастера по ведению осад и подтянутся катапульты. Мы обложим Дубин со всех сторон, и как бы хорошо он ни был укреплен, конец будет один. Наши осадные орудия разрушат стены, а пехота добьет тех, кто останется на развалинах. Генрих Лев слегка опустил подбородок и вздохнул: – Нет у нас мастеров, поскольку противник их еще в Верхней Саксонии перехватил, да и с катапультами не все так просто, ибо многие потеряны во время вражеских налетов. – Ничего, мой герцог. Это значит, что мы простоим под Дубином на месяц больше, чем ожидали, вот и все. Но в любом случае, до середины осени крепость падет. Таково мое мнение. – Эх, мне бы твою уверенность Зальх. Впрочем, я оставил тебя не ради совета. У меня есть важное поручение, которое ты должен будешь выполнить. – Я готов! – изображая служаку, рявкнул Седрик. – Не тянись, – Генрих поморщился и кивнул на раскладной стул подле стенки шатра. – Сядь рядом, поговорим. Рыцарь расположился подле герцога, а Генрих вновь окинул взглядом Дубин и заговорил: – В следующем году я должен жениться на Клеменции Церенгенской. Все уже решено, но необходимо соблюдать правила приличия и я должен не реже одного раза в месяц отправлять своей будущей супруге письмо. Она сейчас находится при королевском дворе во Франкфурте, и мое послание к ней отвезешь ты. Почему, понимаешь? – Нет. – Объясняю. Ты участвовал в битве на тракте и спас мою жизнь. Естественно, тебя станут расспрашивать о том, что ты видел, и у меня к тебе просьба, обрисуй все так, чтобы я выглядел мужественным воином. Поведай, как я лично сразил нескольких варваров, а лучше вражеского вождя. Ну, а потом появились богомерзкие колдуны, которые плевались огнем, и я едва не погиб, но Господь этого не допустил и ты меня выручил. В общем, все должно выглядеть так, чтобы Клеменция могла мной гордиться. – Теперь мне все ясно, Ваша Светлость. Седрик кивнул и герцог продолжил: – Это только начало, Зальх. Помимо этого в Гамбурге ты посетишь Оттона Амменслебенского и скажешь графу, что я очень недоволен его нерасторопностью. Только после этого ты отправишься во Франкфурт и навестишь двор королевы, а затем увидишься с папским легатом Гвидо, которому передашь мое личное послание для Бернарда из Клерво. Ну, а далее возьмешь письмо Клеменции и вернешься обратно. Справишься с этим? – Да, – ответил Седрик. – Вопросы есть? – Имеются. Когда мне отправляться в путь? – Завтра, как только приведешь себя в порядок. Деньги на дорогу и хороших лошадей получишь. Как вести себя при дворе тебя учить не надо? – Нет. – Что-то еще? – Сколько людей со мной будет? – Три десятка конников, которые проводят тебя до Гамбурга, а помимо того вместе с тобой отправятся гонцы маркграфа Конрада Мейсенского и других имперских дворян, а так же люди архиепископа Адальберта. Значит, сотня воинов наберется. – Я все понял, Ваша Светлость. – В таком случае, ступай и будь готов к путешествию. Зальх покинул шатер герцога, поручил Танкреду отвести лошадей к их общей палатке и перетрусить все вещи, а сам решил прогуляться по лагерю. Оруженосец, который еще не знал о предстоящем возвращении в империю, отправился выполнять приказ рыцаря, а Седрик шел через огромный палаточный город и улыбался. Он смотрел на то, как несколько слуг проветривают одежду герцога и вылавливают из нее вшей и блох, а обозники из славян и провинившиеся воины тянут к берегу моря бадьи с дерьмом. Далее рыцарь некоторое время постоял рядом с походной кузницей, где перековывали лошадей, и чинили оружие. Затем миновал полевой бордель из нескольких фургонов, откуда, несмотря на ранний час, доносились чьи-то пьяные всхлипы и сладострастные стоны. Потом обошел временную кухню для бойцов одного из наемных отрядов, где из остатков крупы, старого сала и дикорастущих приправ толстый повар с огромным фингалом под левым глазом пытался приготовить что-то съедобное. И на эту прогулку, которую он совершенно не запомнил, Седрик потратил целый час. Молодой крестоносец брел, словно пьяный, потому что перед его взором сам по себе возникал чистый и прекрасный образ Гертруды Мейсенской, которую он, наверняка, увидит при дворе королевы. Ну и, кто знает, возможно, он сможет признаться девушке в своих чувствах, поскольку теперь Седрик не нищий рыцарь на службе бременского архиепископа, а личный посланец и спаситель герцога Генриха Льва. Наконец, Седрик смог сосредоточиться на предстоящем деле и отправился готовиться к путешествию. День пролетел в заботах, а на следующее утро рыцарь сел на превосходного жеребчика из конюшни герцога, получил сумку с письмами, деньги на расходы и одну из печаток герцога с его гербом. После чего вместе с другими гонцами, которых охраняли самые лучшие легкие кавалеристы в армии крестоносцев, он отправился в путь. Дорога, казалось, сама стелилась под копыта лошадей, и отряд мчался по плохому тракту, словно по гладкой равнине. Мимо Седрика и других вестников в сторону Дубина медленно двигались обозы и подкрепления. Идущие на подвиг во славу Господа католики пытались расспросить скачущих на запад воинов о новостях, но они не останавливались. Вдоль дорог стояли укрепленные сторожевые посты, где находились егеря и охотники на славян. Кое-где на обочинах в землю были вбиты колья, на которых висели головы захваченных в плен венедов, не только мужчин, но и женщин. Иногда навстречу гонцам спешили посланники, которые мчались к герцогу Генриху. Лица и пейзажи – все это пролетало мимо Зальха, и вскоре крестоносцы оказались рядом с поросшими травой развалинами Любека. Отсюда они повернули на Гамбург, но дорогу им преградил отряд из пятидесяти конных наемников на службе епископа Генриха Ольмюцкого. Командир наемников, по всему видать, небогатый рыцарь из Баварии, выехал на середину тракта и Зальх, как старший, вместе с парой воинов подался к нему навстречу. – Почему нам перекрыли проезд!? – привстав на стременах, спросил наемника Зальх. – Предупредить хочу, – ответил баварец и лениво кивнул в сторону реки Траве. – Саксонские егеря видели там нескольких венедов, которые прятались в лесу. – Ну и что!? – А то, что вам следовало бы остеречься, заночевать вместе с моими людьми и дождаться подхода патрульного отряда, с которым вы и доберетесь до Гамбурга. До наступления темноты три часа и язычники могут напасть. – Мы гонцы и с нами сотня конников, – Седрик подбоченился в седле. – Дело ваше, – поворачивая свою лошадь к обочине, усмехнулся баварец. – Но как бы беды не было. Венедов вроде бы немного, однако, сдается мне, что саксы видели только разведку. Зальх задумался, ибо резон в словах баварца был. Однако он и другие гонцы спешили поскорее добраться в Гамбург и, посовещавшись с наиболее авторитетными людьми в своем отряде, Седрик приказал надеть доспехи и продолжить движение. За три-четыре часа он надеялся преодолеть еще несколько миль и всадники порысили на юг. Наемники епископа Ольмюцкого, бывалые псы войны, которые уже второй месяц несли службу на тракте и знали повадки дерзких язычников из войска Вадима Сокола, вскоре забыли про торопливых воинов Генриха Льва, а вот Зальх про них вскоре вспомнил, потому что ближе к вечеру его отряд атаковали. Из придорожного кустарника вылетел рой стрел, и воины рядом с Зальхом стали падать наземь. Рыцарь схватился за меч и прокричал: – Засада! К бою! Следом за первым залпом венеды дали второй, а затем на рыцарей выскочили закованные в броню бородачи. Седрик огляделся, увидел, что дорога перекрыта с обеих направлений и вступил в бой. Он попытался достать ближайшего к нему противника, но тот ловко отскочил в сторону, и его меч прошелся по ноге рыцаря. От острой и резкой боли Зальх вскрикнул и ударил своего жеребца по бокам. Рывком сильный конь метнулся вперед и сбил с ног двух язычников, после чего Седрик бросил взгляд назад и увидел, что венедов очень много и они атакуют крестоносцев со всех сторон. Ловушка была расставлена грамотно, шансов на победу не было и посланец герцога, машинально проведя левой рукой по сумке с письмами Генриха Льва, ослабил хватку на поводьях и конь, словно стрела, метнулся в сторону реки Траве, до которой оставалось не более трех миль. Но на время удача оставила Седрика. Конь неожиданно споткнулся и сбавил ход, а затем в рыцаря попал тяжелый арбалетный болт, который самым краем чирканул по его левой руке и выбил Зальха из седла. Словно тяжелый мешок рыцарь упал наземь. Однако к счастью для Седрика скорость жеребца была невелика, и он рухнул на кучу мусора рядом с дорогой. Ну, а когда рыцарь встал, то обнаружил, что на него бегут венеды. Раздумывать времени не было, и он приготовился к схватке. Пересохшие губы Зальха что-то шептали, возможно, молитву, а правая рука стиснула рукоять меча. Ближайший к рыцарю противник, крепкий пожилой воин, приближался к нему широкими шагами. Глаза венеда смотрели прямо в глаза германца, и на краткий миг Седрику стало не по себе, слишком уверенным казался противник. Но для него это была не первая схватка, и он надеялся, что вот-вот подоспеет помощь. Поэтому Зальх бросился навстречу врагу, и клинки двух воинов схлестнулись. Звон металла ударил по ушам рыцаря, и его левая нога метнулась в живот противника. Однако он позабыл о ране на правой ноге, которая подвела его, и подломилась, после чего спина Седрика опять соприкоснулась с пыльным трактом. Правда, практически сразу он попытался подняться, но на его лицо опустилась подошва вражеского сапога, и Зальх поплыл. Мир в его глазах утратил четкость и подернулся дымкой и он не чувствовал как у него отнимали меч, сумку с посланиями герцога и вязали ему руки. Очнулся Седрик позже, когда все его воины были уничтожены или захвачены в плен венедами и первое что он ощутил это забившуюся в нос траву и боль в затекших конечностях. Рыцарь чихнул, обнаружил, что лежит лицом вниз и, приподнявшись, попробовал высвободиться. Однако связали его хорошо, и попытка отозвалась болью в руке и голове. Рыпаться было бессмысленно и Зальх, перекатившись на бок, замер без движения. Вскоре боль в теле и шум в контуженой голове немного стихли, а затем чьи-то сильные руки подняли Седрика и прислонили к стволу большого дерева. После чего рыцарь увидел перед собой освещенный кострами лагерь язычников и крепкого русоволосого бородача в странном наряде, пятнистом костюме под цвет листвы. Этот венед, на боку которого висел прямой клинок, держал в руках его сумку и, встряхнув ее, на немецком языке с родным для Зальха саксонским акцентом спросил его: – Куда ты это вез? Седрик хотел плюнуть в лицо врага и гордо промолчать. Однако в горле пересохло, а по его раненой руке ударили палкой. Вновь нестерпимая боль пронзила тело крестоносца, и он выкрикнул: – В Гамбург и Франкфурт! – Тихо-тихо, – венед повесил сумку на плечо и небрежно похлопал Седрика по щеке, – спокойно, ты ведь рыцарь, а не дамочка, так что терпи. – Угум! – простонал Зальх. – Вот и замечательно, – улыбнулся язычник и задал ему новый вопрос: – Тебя как зовут? – Седрик... Седрик фон Зальх... – Молодец. А кому ты должен был передать послания герцога? – Его невесте Клеменции Церенгенской и папскому легату Гвидо Флорентийскому. – Так-так. Венед посмотрел за спину рыцаря и добавил что-то по-славянски, после чего развернулся и скрылся среди других вражеских воинов. Человек за спиной Седрика распустил и ослабил узлы на ногах и руках рыцаря. Зальху сразу же стало легче, но сбежать шансов все равно не было, так как его дополнительно привязали к дереву, и вскоре он стал свидетелем необыкновенного зрелища. Варвары очистили просторную площадку между четырех костров и несколько десятков человек образовали круг. Затем они стали ритмично хлопать в ладоши и что-то напевать. В центр площадки выходил кто-то из толпы и танцевал, и так продолжалось очень долго, может быть час или два. Зальх это не запомнил и когда усталый и израненный крестоносец, который считал, что его предадут смерти, стал проваливаться в забытье, над лагерем язычников раздались отчаянные крики его оруженосца Танкреда: – Не-е-ет!!! По-мо-ги-те!!! Зальх дернулся и поднял голову. Его взгляд был направлен на освещенную площадку, и он увидел, как на нее вытолкнули Танкреда. Юноша был избит и испуган, и рыцарь подумал, что сейчас оруженосца станут пытать. Но нет, под ноги шваба упал отличный рыцарский меч, а затем из толпы выскочили вооруженные короткими клинками язычники, все как на подбор, светловолосые и не старше шестнадцати лет. Далее над толпой врагов пронеслось слово, то ли боевой клич, то ли чье-то варварское имя, и звучало оно как ‘Варог!’ Тем временем Танкред опасливо взялся за оружие, и началась игра. Юные язычники ловко нападали на оруженосца, и кололи его клинками, а он пытался отбиться и не успевал, потому что противники у него, несмотря на возраст, оказались серьезные. Раз за разом меч оруженосца опускался на врагов, но они постоянно ускользали. И все бы ничего, но вскоре игра язычникам надоела. Один из вражеских сопляков остановился, посмотрел на Танкреда, произнес нечто презрительное и под хохот старших воинов покинул круг. За ним последовал второй и против оруженосца остался только один боец. Танкред заметно приободрился и попытался достать язычника, но тот на полшага отступил в сторону, меч шваба просвистел рядом с его головой, а вражеский клинок вонзился ему в шею. От вида того, как умирает оруженосец и воспитанник, Седрик застонал. Однако сделать он ничего не мог и продолжал стоять под деревом, стоять и наблюдать за тем, как венеды убивают пленных, которых одного за другим выталкивали на площадку. При этом, конечно же, он понимал, что язычники дают католикам мизерный шанс продлить свою жизнь, которого он, если бы так сложилась ситуация, им не дал бы. Но все равно он чувствовал всю несправедливость судьбы по отношению к его сотоварищам по Крестовому походу, и рыцарь ненавидел врагов всеми фибрами своей души. Где-то заполночь пленники, которых было семь человек, закончились, и Седрик решил, что пришел его черед. Однако он ошибся. Его не тронули, а дали напиться. Ну, а когда наступил рассвет, рыцаря отпустили. Зальха вывели на дорогу и развязали, после чего бросили рядом уже знакомую сумку с посланиями герцога и он захлопал глазами. Это было более чем странно, и когда венеды скрылись, он открыл клапан и убедился, что все письма на месте. Правда, печати на футлярах были сломаны, но самое главное для Седрика послание, письмо Генриха Льва к Клеменции лежало внутри, рядом с тяжелым кошельком и печаткой герцога. ‘Что делать? – оглядывая тракт примерно в миле от места схватки его отряда с венедами, спросил себя Седрик и тут же ответил: – Надо идти к реке и просить помощи у наших воинов’. Решение было принято и, прихрамывая на раненую ногу, со стонами и всхлипами, крестоносец, который вновь оказался бит язычниками, медленно двинулся в сторону Траве. Впрочем, шел он недолго. Вскоре впереди запылила дорога, и показались германские кавалеристы, которые сначала едва не накололи его на пики, а затем отправили единственного уцелевшего гонца из армии Генриха Льва в Гамбург. Кони, которых меняли при каждом удобном случае, домчали Седрика фон Зальха до города очень быстро и только оказавшись за высокими прокопченными стенами, он окончательно поверил, что спасся, и сделал то, чего не делал уже лет десять. Он заплакал и крупные слезы, которые катились по его щекам, смывали не только дорожную грязь, но и то, что было спрятано у него глубоко внутри, боль, обиду и горечь поражения.
Глава 15.
Верхняя Саксония. Лето 6655 С.М.З.Х.