— Решено? — Грэм закусил губу. — А что, если я сейчас отниму у тебя ключи и оружие, и уйду отсюда?
— Не сомневаюсь, что вы сможете справиться со мной, — спокойно ответил Конар. — Но отсюда вы не уйдете. Вас убьют.
Нет, не объяснить им, насколько это безразлично: убьют его или оставят в живых. Не понять им, как человек может перестать цепляться за жизнь. Они не знают, что было с ним в последние годы, да и откуда — он же не рассказывал.
— Я в любом случае отсюда не уйду, — устало сказал Грэм. — Иди, Конар. Оставь меня в покое — ради своего Фекса.
Конар склонил золотую голову в почтительном поклоне, отступил на шаг:
— Я передам ваши слова госпоже Марьяне. До встречи, мастер Соло.
Едва за ним захлопнулась дверь, Грэм тяжело опустился на убогое ложе. Что ж, раз так, он просто не даст увести себя, когда за ним придут. Всю дорогу он вел себя смирно, так хватит с сумеречных братьев его покорности. Не отпускали, правда, мысли о Мэнни, но разве ему хуже будет при храме, чем с непутевым дядюшкой?
Сумеречные братья, меж тем, не спешили, словно давая Грэму время «накрутить» себя. Он и накручивал, и через какое-то время был уже в таком диком нетерпении, что не мог сидеть на одном месте, метался по камере, словно зверь по клетке. Пока его окончательно не сломила усталость как физическая, так и душевная. Возможно, это тоже был тонкий расчет братьев — прислать за ним, когда он будет пребывать в самой крайней точке бессилия и равнодушия.
Так и случилось. Заслышав звук шагов и лязг металла, Грэм едва успел приподняться, а в его камеру уже входили люди. Он не понял, сколько, в сумерках зрение путалось, да и не было у него времени, чтобы установить точное количество. Сумеречные братья действовали очень быстро и согласовано. Грэм только начал подниматься им навстречу, как на голову его обрушился очень точный и очень болезненный удар. Он в то же мгновение потерял сознание и упал обратно на пол.
Пришел в себя он оттого, что в лицо его плескали ледяной водой. Он полулежал на ровной твердой поверхности, вовсе не похожей на пол темницы, скорее — жесткая кровать или скамья, застеленная одеялом. Затылок дико болел, и Грэм подумал, не проломили ли ему там кость. Он попытался пошевелиться и едва не взвыл от взорвавшей голову боли. Тогда он осторожно открыл глаза.
Низкий бревенчатый потолок плавал в сизом мареве. На фоне этого потолка Грэм увидел несколько склонившихся над ним лиц, но сначала не мог сообразить, кому они принадлежат.
— Очнулся, слава богам, — проговорил смутно знакомый голос. — Как вы себя чувствуете, мастер Соло?
Ну конечно, Конар. Сквозь марево проступили золотистые блики его волос.
— Так себе, — ответил Грэм, с осторожностью ворочая языком. Казалось, одно слишком громко произнесенное слово окончательно взорвет его череп. — Что произошло?
— Кажется, я немного перестарался, — голос Конара звучал виновато и сконфужено. — Не рассчитал сил…
— Так это ты меня ударил? — дошло до Грэма. — Зачем?
— Давайте я вам потом все объясню? Вы сейчас себя нехорошо чувствуете, мастер Соло, вам нужно отдохнуть…
— А давай, ты не будешь мне рассказывать, как я себя чувствую? — морщась от боли, Грэм приподнялся на своем ложе. Так и есть — довольно жесткая кровать, из тех, что ставят на постоялых дворах. И комната тоже явно не в храме Фекса находится.
Рядом с кроватью стояли Конар и Мэнни — бледный, осунувшийся; чуть поодаль на стуле задом наперед, облокотивший подбородком о спинку, сидел незнакомый парень лет тридцати, русоволосый и кареглазый. Грэм медленно и аккуратно ощупал затылок. Волосы слиплись от крови, но кость, кажется, была цела. И, конечно, наличествовала огромная шишка. Впрочем, от этого не умирают.
— Так зачем ты хотел проломить мне череп? — медленно выговаривая каждое слово, спросил Грэм, повернувшись к Конару.
— Если коротко… — молодой человек смущенно пожал плечами. — Мы поняли, что будет очень трудно уговорить вас согласиться с планом госпожи Марьяны и тайно покинуть храм. Тогда мы стали действовать решительно…
— Да уж, решительности вам не занимать… — буркнул Грэм. Значит, они сделали таки то, что собирались, и кто-то поплатился за его преступления перед Фексом, будь оно все проклято. — Где мы находимся?
— Это "Золотая подкова", постоялый двор на окраине Танела. Не из самых комфортных, но в нашем положении выбирать не приходится…
— И как же вы меня сюда тащили? А? — Грэм посмотрел сначала на Конара, потом на кареглазого парня, и махнул рукой. — Ладно, не отвечайте…
Голова работала из рук вон плохо, и он никак не мог собрать мысли воедино и сообразить, что ему теперь делать и как поступить. Одно было ясно — отныне человек по имени Грэм Соло числился среди мертвых.
В который уж раз, впрочем.
— Вам нужно уехать из города, — снова заговорил Конар. — Да и с материка лучше тоже, как только вы почувствуете себя достаточно хорошо. Если вы попадете на глаза кому-нибудь из братьев, все пойдет прахом. И Фекс накажет госпожу Марьяну.
— И тебя тоже. И твоего приятеля. Безымянный! Для чего вы только все это затеяли?
Теперь мне придется бежать, подумал Грэм — за тридевять земель, как можно дальше… и даже не ради себя, а ради других. Сколько он еще будет убегать? Сначала Самистр, потом — Истрия, Наи… теперь вот вообще непонятно, куда деваться. На юг, к варварам? Или на север, в те земли, что лежат севернее Наи и почти круглый год покрыты снегом? Бежать из только-только появившегося дома, оставив надежду разыскать Джулию, родившую ему сына (боги, ведь он в первый раз вспомнил о ней за последние две недели…), обзавестись, наконец, семьей…
Мэнни, словно прочитав его мысли, тихо подошел, ткнулся лохматой черноволосой головой в бок. Грэм обхватил его одной рукой, прижал к себе, и поднял глаза на Конара.
— Зачем? — повторил он тихо, уже понимая, что ему ответят.
— А лучше было бы, если бы вас убили? — с мальчишеской порывистостью спросил Конар. — Не будем теперь спорить. Давайте лучше прикинем, когда вы с мальчиком сможете уехать из Танела.
Грэм снова пощупал затылок и зашипел сквозь зубы. Было ясно, что в ближайшие часы — если вообще не дни — никуда он поехать не сможет. Стоило только подумать о том, что снова придется трястись в седле — с головой, отзывавшейся вспышкой боли на каждое шевеление ресниц — и его охватывал прямо-таки сверхъестественный ужас. Кроме того, спина еще не отошла от прошлой поездки. Как и некоторые другие части тела.
— Я не знаю, Конар. Но сегодня я точно ехать не смогу.
— Это моя вина, — вздохнул Конар. — Но что же делать? Вам нельзя оставаться в Танеле. Слухи расходятся быстро…
— Но совершенно необязательно ехать верхом, — вдруг подал голос молчавший доныне кареглазый парень. — Можно нанять экипаж.
— Точно! Далеко вы не уедете, но сможете хотя бы покинуть Танел, где опаснее всего. Оставайтесь пока с мальчиком здесь, а мы с Оливером попробуем найти экипаж.
Не дожидаясь возражений или встречных предложений, Конар со своим товарищем, которого он назвал Оливером, вышли из комнаты.
— Безымянный, — в сердцах сказал Грэм. — Мое мнение уже никого не интересует? — он посмотрел вниз, на Мэнни, который все еще прижимался к нему, вздохнул. — Ну что, парень, влипли мы с тобой?
— Нам придется уехать из дома? — шепотом спросил мальчишка.
— Мне придется уехать из дома. Ты можешь остаться, если захочешь. Я найду людей, которые будут присматривать за тобой…
— Нет! — Мэнни вцепился в него так, как будто Грэм собирался оставлять его прямо здесь, на постоялом дворе. — Я поеду с вами!
— Эх, парень, — вздохнул Грэм, встрепав ему волосы. — Да куда я от тебя денусь… Ты вообще как, в порядке? Никто тебя не обижал?
— Все хорошо. Та дама в красном плаще, ну, госпожа Марьяна, была очень добра ко мне. Правда, она почему-то думала, что вы — мой отец, — очень серьезно ответил Мэнни.
— И ты ее не разочаровал? Не сказал, что я не твой отец?
— Нет. А нужно было?
— Да нет, это я так… Дай-ка я пока прилягу, голова болит.
Он опустился на плоскую подушку и прикрыл глаза. Делать все равно пока было нечего, и он решил немного вздремнуть, пока есть возможность. Чувствовал он себя из рук вон плохо.
Он даже сумел забыться ненадолго, но дрема, уже почти перешедшая в сон, была грубо прервана. Кто-то осторожно, но настойчиво встряхнул его за плечи. Конечно, это был Конар — больше некому. И он был один, без своего приятеля.