Дигон видел сейчас Кумбара особенно отчетливо, видел его добрые, блеклые, и, он только теперь заметил, близорукие глаза, глядевшие на него с опаской и с сочувствием. Реакция аккерийца на сие последнее всегда бывала одинаковой - он раздражался и готов был выразить раздражение действием; теперь же он лишь передернул плечами, отвернулся. Расчетливый мозг его не тратил время на воспоминания о погибшей Алме - он уже искал её убийцу.
- Если б я знал, кто мог это сделать, - тихо произнес сайгад, словно прочитав мысли аккерийца, - сам задушил бы ублюдка. Такая девушка... Лучшая из лучших...
Но аккериец не склонен был разделять с Кумбаром переживания.
- Ты слышал про Озаренных? - буркнул он, припадая губами к узкому горлу кувшина.
- Нет, - удивленно помотал головой сайгад.
- Это такие парни... Тор, я и сам мало что знаю про них. Живут они в горах на границе Стигии и Аграна. Я там не был, но мне рассказывал один... один мудрец, путешественник... Там что-то вроде храма, а при нем деревня большинство жителей стигийцы, но есть и тайцы, и Агранцы, и эвилонцы... Бог у них - Умбадо, козел с петушиным гребнем и человеческими пальцами вместо копыт. Гнусный ублюдок...
- Погоди, Дигон, - сайгад, до сих пор слушавший с недоумением, наконец решился проявить недовольство. - При чем тут этот козел и... и Озаренные? Ты забыл про Алму?
- Прах и пепел! Я ничего не забыл! И если ты помолчишь немного, то все поймешь!
Вспышка аккерийца, неожиданно яростная, удивила Кумбара, но более возражать он не стал, мысленно поблагодарив судьбу за то, что Дигон не служил под его началом - стычка была бы неизбежна, и чем могла она закончиться, ведомо одним богам. Он не понимал, что и до сих пор Дигон сдерживал себя с трудом, выговаривая слова тихо, медленно и четко; взрывная натура его вовсе не предполагала спокойного высиживания в кабаке в то время, как убийца его подруги разгуливал на свободе. Но сейчас, наученный опытом (иной раз горьким), он знал, что торопливость хороша далеко не всегда и не во всем. Сила его никуда от него не денется, а потому сначала надо подумать, как лучше сей силой воспользоваться, а главное - против кого её направить.
Не часто удавалось Дигону провести в жизнь эту умную мысль, но теперь удалось. Потому он загнал глубоко внутрь всю ярость, вдруг плеснувшую на поверхность, и вновь стал мрачен, но спокоен и рассудителен.
- Слушай, сайгад. То, что я говорю, ты потом должен будешь повторить - не мне, Хафизу...
- Что? - поперхнулся Кумбар, но, увидев глаза аккерийца, из синих ставших вдруг фиолетовыми, умолк, кивнул согласно и жестом просил продолжать.
- Вторую половину каждого дня Озаренные проводят в молитве Умбадо. Они ни о чем не просят его, только восхваляют да ещё рассказывают ему о себе - что делали нынче, о чем думали, о чем беседовали и с кем. По миновании двух лун они приносят в жертву Умбадо младенца, родившегося за это время, на ночь зажигают огромный, высотой в дом костер, и расходятся по домам. Теперь несколько недель они вовсе не будут молиться. И тут-то слушай внимательно, приятель! - начинается самое интересное. Все, что хотели узнать Озаренные (помнишь, они рассказывали Умбадо, о чем думали), открывается им на протяжении следующей луны.
Тут Дигон замолчал и вопросительно посмотрел на сайгада.
- Ну? - пожал плечами старый солдат. - А зачем это Хафизу?
- Тор... Только Озаренный сможет найти убийцу!
- Тор... - машинально пробормотал сайгад. - Тор! Отлично придумано, парень! А как вытащить Озаренного из деревни?
- Не надо никого вытаскивать. Я и есть Озаренный.
- Ты-ы-ы? - изумлению Кумбара не было предела. За миг взгляд его, обращенный на аккерийца, исполнился ещё большего уважения чем прежде. Кажется, он даже дополнился благоговением.
- Тьфу! - в сердцах сплюнул аккериец. - Конечно, я не Озаренный. Или ты можешь представить меня молящимся?
Несмотря на некоторое разочарование Кумбар ухмыльнулся, и в самом деле попытавшись представить молящегося Дигона.
- Ну вот, - правильно отреагировал на его усмешку Дигон. - Я должен попасть во дворец как Озаренный, понял? А дальше уже мое дело. Я точно знаю, что Алму прикончил кто-то из вашей шушары. Больше некому. Клянусь Тором, я найду его. Найду и...
Синие глаза аккерийца вдруг отразили такую дикую первобытную ярость, что сайгад невольно покрылся мурашками.
- Э-э-э... Я все понял, Дигон. Ты это хорошо придумал, - вяло забормотал он, пока ещё не слишком вникая в смысл плана приятеля. - Я расскажу владыке. Завтра же...
- Сегодня, - решительно мотнул головой Дигон. - А завтра я уже должен быть во дворце.
Он допил остатки пива из кувшина, махнул рукой Кумбару, и вышел из "Слез бедняжки Манхи", с присущей ему деликатностью позволив сайгаду снова оплатить счет.
Глава 4.
Новый чудесный день пришел в Шудур. Яркое солнце повисло в чистом голубом небе, и стайки белых легких облачков медленно плыли под ним. Южный ветерок, такой слабый, что казался скорее случайным сквозняком, обдувал загорелые лица Шудурцев, кои, вопреки ожиданию, были сумрачны и торжественно строги.
Именно так подействовали на жителей великого и славного города слухи, просочившиеся накануне из дворца Хафиза Агранского. Справедливо считая, что Шудур, а не жалкий Султанапур, и уж тем более не Хоарезм, есть истинная звезда Аграна, этой огромной империи, что, в свою очередь, является настоящей жемчужиной всего мира, они испили до дна всю чашу позора, узнав, что в самом императорском дворце злоумышленник осмелился совершить преступление, и какое! Он посягнул на священную жизнь невесты Хафиза Великолепного! Разве возможно вынести сей позор честному гражданину?
Потому и окрасился чудесный солнечный день в черный цвет - цвет траура. Шудурцы скорбели об утраченной чести своей, ничуть не сомневаясь, что и в их прекрасном городе найдется змея, которая выдаст их страшную тайну чужеземцам. Впрочем, немало чужеземцев уже сейчас, как и в любой другой день, бродило по улицам города, так что никакой тайны уже не существовало. Ее не существовало с самого начала, когда возле тела убиенной Алмы стояла толпа придворных, и среди них юный скрипач-эвилонец, бродяга, повидавший весь свет, и наверняка не имеющий намерения остаться навсегда в Шудуре. Он один мог разнести позорную весть по миру, что уж говорить о прочих...
В тавернах и лавках, на улицах и базарах, в бедных домах и богатых, говорили нынче о том, что произошло во дворце. И снова люди выдвигали всевозможные версии, клеймили убийцу, сетовали на жизнь, полную опасностей в нелегкое это время, и все как один сходились на том, что позор всему Аграну принесет не столько само преступление, сколько забвение его - из этого следовало, что необходимо найти злоумышленника, продемонстрировать его всему миру, а затем и казнить, не особенно милосердствуя.
А потому, узнав о появлении во дворце одного из Озаренных, призванного раскрыть тайну убийства, честные Шудурцы воспряли духом, просветлели лицами, и без счета воздавали хвалу Тарику и пророку его Халиму за удачное решение проблемы.
Люди, имевшие счастье лицезреть Озаренного собственными глазами, описывали его по-разному. Одни считали, что он высок и аскетично тощ, а под длинной хламидой на боку его ясно вырисовываются очертания огромной секиры; другие говорили, что он низок и толст, голову имеет круглую и лысую, голосом обладает писклявым, и при этом довольно угрюм - эти, без сомнения, приняли за Озаренного евнуха Бандурина, тут же были осмеяны и отправлены прочь; третьи толковали об исполине с длинной седой бородой и седыми же усами, но волосом на голове черным, с глазами синими и удивительно юными, с плечами широкими и руками крепкими, и вообще, как считали эти самые третьи, Озаренный очень напоминал с виду Дигона-аккерийца, наемника армии Хафиза Агранского, широко известного в городе буйным, но справедливым нравом своим, необузданной дикой силою да любовью к вину и к женщинам.
Надо сказать, что последние, безусловно, были совершенно правы, ибо в роли Озаренного выступал ни кто иной как аккериец собственной персоной. Маскарад был противен ему, но другой возможности попасть во дворец, а главное - по распоряжению самого императора спрашивать, смотреть и даже пытать с полным на то правом, у него не было. Пришлось привыкать к приклеенным усам и бороде, мириться с тем, что кожа под ними сильно чесалась, и учиться говорить степенно, когда так и хотелось зарычать и поклясться Тором. Впрочем, раз увидев в зеркале свое новое отражение, Дигон неожиданно для себя самого остался вполне доволен. Озорная молодость все ещё играла в его жилах - да и то сказать, ему недавно исполнился двадцать один год, каковую цифру лишь он один в Шудуре считал возрастом зрелого, уже склонного к мудрым морщинам мужа; приключение сие ничем не походило на прежние - ни сила его, ни ловкость, ни прочие умения, свойственные воину, в данном случае, кажется, не требовались. А в общем, они и так не требовались. Ни войны, ни междоусобицы ныне не тревожили мира могущественного государства, так что жизнь наемника была порядком скучна, и в глубине души, несмотря на печальный повод, аккериец был рад возможности поразмяться, показать, на что способен бывший пелаварский вор. Опыт, приобретенный им в этом городе, в воровском квартале Пустынька, уже не раз выручал его, так пусть же выручит и теперь.
Спустя всего половину дня он понял, что усы и борода ещё не самое тяжелое испытание для его выдержки. От благоговейных взглядов придворных ему становилось поистине тошно, а раболепные заискивания потенциальных подозреваемых заставляли его сжимать под хламидой кулаки и скрипеть зубами, что пугало окружающих до полусмерти. Таинственный Озаренный, ступивший на территорию дворца, мгновенно стал самой известной фигурой: о нем говорили, о нем спорили, обсуждали его одежду, походку, взгляд и нрав, стремились, и в то же время опасались попасться ему на глаза. Каждый искренно верил в то, что пришелец сумеет разгадать загадку, но втайне каждый боялся, что преступником окажется именно он.
Такова уж природа - думал привыкший последние дни философствовать Кумбар, - скажи авторитетный человек черному как ночь кушиту, что он бел и светловолос, и он поверит; скажи юному солдату все войско, что он заслуженный ветеран, потерявший правую руку на поле боя, и он поверит заплачет от разрывающих душу сомнений, но поверит. Так и тут: укажи Озаренный пальцем хоть на парализованного дедушку двоюродной тетки Хафиза, что уж третье десятилетие лежит без движения в маленькой комнатке на верхнем этаже дворца, и тот поверит, что ночью спустился вниз и задушил красавицу, в жизни не виданную им ни разу, и все поверят, удивятся, конечно, но поверят... Тьфу... Как же все это мерзко. Старый солдат в унынии посмотрел на Дигона, который изо всех сил пытался почесать под бородой, и налил ему ещё вина.
- Уверен ли ты в силах своих, о друг мой? - вопросил Кумбар с печалью в голосе.
- Тор! - рыкнул Дигон, поперхнувшись первым же глотком. - Речь твоя, сайгад, напоминает мне кучу дерьма - такая же вязкая и вонючая. Ты можешь говорить просто?
- Я-то могу, - обиделся Кумбар. - Но такому седобородому старцу как ты, вовсе не следует говорить просто. Всяк, кому придет в голову проверить, в казарме ли Дигон-аккериец...
- Он в деревне под Шангарой... Ты же сам послал его туда... А я Озаренный!
Дигон приосанился, поглаживая длинную бороду жесткого волоса, взглянул на свое отражение в зеркальную гладь винного озерка, окруженного серебряными берегами чаши.
- Похож?
- Я что ли видел настоящего Озаренного? - буркнул сайгад. - Старик как старик... Вот только пить тебе сейчас надо побольше... Глаза сверкают как у молодого. А выпьешь, так они и замутятся. И хорошо, если ещё и заслезятся...
- Я не так стар, чтоб у меня слезились глаза, - недовольно заметил Дигон. - Ты лучше делом займись, а не меня разглядывай...
- Я готов, - со вздохом ответствовал Кумбар, с трудом отводя взгляд от вислых усов приятеля. - Кого прикажешь доставить к тебе для допроса?
- Того, кто нашел её.
- Ф-ф-ф... Этого жирного ублюдка... - сайгада передернуло. - Что он может знать?
- Прах и пепел! - сурово прорычал аккериец. - Кто Озаренный? Я или ты?
- Ты, - грустно согласился сайгад.