Морриган коротко, презрительно фыркнула.
— Вряд ли поверишь, сестренка, но я далеко не всегда думаю только о том, что тебе понравится, а что не понравится. Считаешь, весь мир крутится вокруг тебя одной? Ты сильно ошибаешься.
— Иногда… — голос Минналуш дрожал от ярости, — иногда мне кажется, будет лучше, если я уеду.
— Иногда ты ведешь себя как испорченный ребенок, и меня это просто бесит.
Эта сцена не для посторонних глаз, решил Габриель, надо убираться. Стараясь двигаться как можно тише, он шагнул назад, но тут Минналуш резко повернула голову в его сторону. Оказавшись невольным свидетелем ссоры, Габриель почувствовал себя очень неуютно.
На прелестных щеках Минналуш алели пятна, глаза блестели лихорадочным блеском. Она открыла рот, будто собираясь что-то сказать, но вместо этого развернулась на каблуках. С прямой как аршин спиной, младшая сестра вышла — точнее, выплыла в столовую и скрылась из вида. Еще через несколько мгновений дверь в кухню захлопнулась с оглушительным треском. Воцарилась тишина, как будто весь дом не мог отойти от испытанного шока.
Габриель взглянул на Морриган. Та криво улыбнулась и обезоруживающе подняла вверх обе ладони.
— Мои извинения.
— Ничего страшного. — Он осторожно вошел в гостиную. — Прости, что помешал.
— Наоборот, хорошо, что ты появился, иначе мы наговорили бы друг другу кучу гадостей и потом дулись бы целую неделю.
У Морриган был усталый вид, глаза потухли.
— Вы никогда не думали о том, чтобы пожить отдельно? — спросил Габриель, вспомнив последнюю фразу Минналуш.
— Думали, и не раз. Для нас обеих было бы лучше разъехаться.
— В чем же дело?
— Все не так просто. Мы нужны друг другу. Кроме того, ни я, ни Минналуш не настроены покидать этот дом.
Морриган дотронулась до кулона, как будто он придавал ей силы. Габриель и раньше замечал за ней этот жест. Кулон был тот самый, в форме буквы «М».
Она принялась теребить серебряную цепочку. Габриель обратил внимание на ее красивые руки с длинными, изящными пальцами. Ногти коротко острижены, никакого лака.
— Это подарок матери, — сказала Морриган, заметив его интерес.
— У Минналуш, кажется, такой же?
— Да. Мама подарила их нам в один день. Мне было шестнадцать. Полгода спустя она нас уже не узнавала. Болезнь Альцгеймера…
— Сочувствую. Должно быть, вам пришлось очень тяжело.
— Невыносимо тяжело. Наверное, это самый глубинный человеческий страх — страх, что родная мать тебя забудет.
— Сочувствую, — повторил Габриель.
— Минналуш начала интересоваться вопросами памяти именно из-за болезни матери. Она даже защитила диссертацию на эту тему.
— Да, я знаю.
— Думаю, благодаря научной работе она смогла примириться с жестокой реальностью.
— А ты?
— Я плакала, — просто ответила Морриган. — Много и долго. — Она помолчала. — И плачу до сих пор.
На какой-то миг ее лицо утратило холодную, ироничную маску. Такой ранимой Габриель увидел ее впервые. Он сочувственно погладил Морриган по руке. Ее пальцы дрогнули под его ладонью, а зрачки расширились. У него перехватило дыхание. Вдруг Морриган посмотрела на дверь. Габриель повернулся.
На пороге стояла улыбающаяся Минналуш. Улыбка предназначалась обоим — верный знак, что ее гнев угас.
— Прости меня, сестренка.
— И ты меня, — вздохнула Морриган.
Минналуш перевела взор на Габриеля.
— Если мы пообещаем быть паиньками, останешься на обед?
Он заколебался.
— Пожалуйста.
— С удовольствием, — облегченно выдохнул он.
— Отлично. — Минналуш взяла Габриеля под руку и понизила голос до заговорщицкого шепота: — Сегодня утром я испекла волшебный пирог.
— Волшебный?
— Да. Кто съест кусочек, тот станет умным, сексуально привлекательным и сможет читать чужие мысли.
— Я думал, что уже обладаю всеми этими качествами.
— И главное, ты невероятно скромен. — Морриган взяла его под другую руку. — Минналуш что-нибудь говорила про скромность?
Все трое расхохотались. Неприятный осадок в душе Габриеля улетучился. Он дружески обнял сестер. Бок о бок они вышли в сад, где сумерки уже сделали голубое небо алым.
Вернувшись домой поздно вечером, он включил компьютер и через удаленный доступ открыл дневник.
Сегодня, когда Г. положил руку мне на поясницу, я отозвалась на его прикосновение всем телом. Заметил ли он? Меня вдруг обдало жаром, подмышки вспотели, ноги стали ватными. Именно на это самое место кладет ладонь мужчина, пригласивший даму на танец, побуждая ее — нежно и в то же время твердо — подчиниться ему. И, словно в танце, мне захотелось прижаться к нему, ощутить его напряженные чресла, двигать бедрами в такт музыке, почувствовать, как разгорается желание, сдерживаемое условностями танцевальных движений.
Я видела, что М. наблюдает за мной, и не только из-за нашей сегодняшней ссоры. Она уже поняла, что меня влечет к Г. Может быть, она волнуется, что я дрогну и не смогу дать Г. его истинное имя? Или просто ревнует?
Я ничего не могу с собой поделать, все время думаю о том, каковы на вкус его поцелуи, представляю, как он лежит на мне, распростершись в изнеможении, придавив меня тяжестью своего тела…
Габриель встал, вышел на балкон и до боли в суставах стиснул перила. Сердце колотилось, как будто он только что пробежал стометровку. Он устремил взор в темноту, омытую светом огней.
Любовь моя, кто ты?