— Может, и она тебя от чего-то защищала? — серые глаза все еще были влажными, но она быстро справилась с собой и перестала плакать. Это было хорошим знаком: в своем нынешнем состоянии утешать еще кого-то я был не в силах.
— Я что-то сомневаюсь.
— Но ты ведь никогда не узнаешь этого наверняка, а, мальчик?
Я отвернулся. Не верю я в это. Не верю, и всё.
— Когда Синклер нас захватил, мы ничего не знали о судьбе Питера и Джой. Это было невыносимо больно: не знать ничего об их судьбе, не знать даже долетели ли они до Земли. А знаешь, что было самое страшное? Это ведь я велела им сесть в тот грузовик, я, их мать. Как ты думаешь, каково мне было?
Ее голос был ровным, но я услышал в нем скрытую нервную дрожь — так бывает, когда говоришь о том, что давно пережил, но что до сих пор вызывает в тебе боль. Я и сам так говорю — временами.
— Я не осуждаю твой выбор, Чарли, — сказала она, вставая. Пальцы разжали мою ладонь, другая рука коснулась волос, — Ты имеешь право ненавидеть. Но я и ее не осуждаю. Она имеет право тебя любить.
Нет, не имеет, чуть не закричал я.
Чертов трус! Чего ты боишься — увидеть женщину, которая тебя выносила и родила? Увидеть в ее глазах прежнюю ненависть? Чего?!
— Я поговорю с ней.
Мой голос был глухим, но я, охрипнув от напряжения, все же сказал это. Мелани кивнула, мягко закрывая за собой дверь.
Это должно закончиться раз и навсегда. Не завтра, не через годы — сейчас.
* * *
Лоуренс открыл ей дверь и проводил в гостиную.
Мелани смотрела на нее с пониманием, Питер — изучающе, Джой — со злостью. Все четверо Чейсов вышли, оставляя нас одних.
Она не очень-то изменилась за эти годы: волосы такие же блестящие, глаза такие же выразительные. Когда-то она считалась красавицей, только сейчас ее красота стала зрелой, не девической, а женской. Движения стали плавней. Изменился стиль одежды — больше не было кричащих тонов, появилась…респектабельность, что ли.
— Здравствуй, Чарли, — сказала она. И голос был такой же: яркий, певучий.
Я кивнул, все так же стоя у окна. Там шел такой привычный для этой зимы снег.
— Ты… очень вырос. И очень изменился.
— Ты тоже изменилась. По крайней мере, больше не похожа на дешевую проститутку. Дороже берешь?
— Чак…
— Чарли, — поправил я, — Я ненавидел, когда ты называла меня Чаком, помнишь? Скорее всего, нет. И только не надо воображать, что раз ты приехала, я стану рыдать у тебя на плече от радости.
Она села в кресло, обхватив плечи руками:
— Ты имеешь право на меня злиться, — сказала она, — Я совершила ужасный поступок, и я раскаиваюсь. Поверь, Чарли, мне ужасно жаль… Три года назад я вышла замуж и стала искать тебя… Хотела поговорить, попросить прощения. Господи, мне правда жаль, — она разрыдалась, закрывая лицо ладонями.
Мелкая противная дрожь, поселившаяся внутри, сменилась мстительным удовлетворением. Получай, сука, за всё.
— Жаль? — спросил я, — Я тебе не верю, ясно? Хочешь узнать, чем я жил все эти годы? Я был беспризорником и вором. Убийцей. В моей долбаной жизни не было ни единственного светлого пятна, ради которого стоило бы жить. Меня презирали, унижали и били. Сказать тебе сколько раз я почти подыхал с голода? Не сосчитать. Если бы Риди за меня не боролся, я давно уже умер от наркоты, или сидел бы в тюрьме, или в психиатричке. Что, это для тебя открытие? В тринадцать лет я уже "кололся"! А ты что думала: я юный гений и шахматный чемпион? Все хорошее, что было за это время, случилось вопреки тому, что ты сделала!
— Чарли… — она пыталась что-то сказать, но я продолжал говорить, словно вколачивая слова, вытаскивая их сердца — навсегда.
— Я хочу, чтобы ты знала — что бы ты сейчас ни делала, какие бы деньги ни посылала — я не хочу тебя видеть в своей жизни.
— Я — твоя мать.
— Черта с два! У меня нет матери. А если даже и была, то давно умерла. Я хочу, чтобы ты исчезла из моей жизни, и никогда больше в ней не появлялась. Если бы у меня была такая возможность, я посмотрел бы, как ты мучаешься в геенне огненной, и продал бы душу дьяволу лишь записать это на видео.
Она впервые пристально посмотрела на меня — как на незнакомца.
— Ты стал жестоким, — прошептала она, и я узнал себя в этом страдающем лице. Мне удалось заставить ее страдать, так же, как страдал когда-то маленький мальчик, не имеющий будущего, бредущий без цели по дорогам всего огромного враждебного мира.
— Это ты сделала меня таким, — безжалостно добавил я, — А теперь уходи. Забудь дорогу в этот дом, забудь мое имя. Ты — всего лишь призрак прошлого. Не больше. Убирайся.
Она встала и медленно, словно в бреду, подошла ко мне. Я инстинктивно отшатнулся, когда она попыталась меня обнять.
— Прочь!
В комнату, похожая на маленький ураган, ворвалась Джой, и вклинилась между нами.
— Уходите. Немедленно!
Она ушла бледная, точно привидение, оглянувшись у порога с выражением странной мольбы на бледном лице.
Джой смотрела на меня со смесью заботы и какого-то суеверного страха, и я запоздало подумал, что, наверное, все слышали мои крики.
— Как ты?
— Хреново. Мне надо пройтись, подышать воздухом. Извини.
Я отстранил ее и вышел через черный вход, накинув на себя куртку Питера, которая была мне размеров на восемь больше. Охрана то ли "проспала" мой выход, то ли наблюдала уж больно профессионально, на "наружки" на себе я не заметил, хотя ощущение, что за мной кто-то наблюдает, было.
Снег проникал за шиворот, но это было хорошо. Как-то отрезвляло. Я чувствовал себя выпотрошенным как панцирь омара, абсолютно опустошенным. Ненависть, подпитываемая годами, выплеснулась в один короткий разговор, и мне было не по себе — словно исчезла неотъемлемая часть меня. Она не исчезла, но пропал страх, многолетний ужас того, что однажды меня снова кто-то выбросит на помойку как переставшего быть забавным котенка.
Сегодня я перестал быть ребенком, понял я. Тот насмерть перепуганный мальчик, что ютился в уголках подсознания, исчез, и остался лишь хмурый язвительный парень, у которого была надежда на будущее.
В парке, куда я машинально забрел, было малолюдно, но до меня все же успели докопаться.
— Чарли, здорово!
— Дэйвис, сделай милость, отвали, — попросил я. Нед посмотрел на меня неприязненно. Его черные волосы были все в снегу — неподалеку резвилось двое мальчишек лет семи-восьми, похожих на него, наверное братья. Вместе они играли в снежки.
— Рихтер, ты чего? Не понимаю…
— Какая конкретно часть словосочетания "Дэйвис, сделай милость, отвали" тебе непонятна? — съязвил я и, обойдя застывшего от изумления Неда по широкой дуге, пошел дальше по дорожке.