(При сем прилагаю для вас экземпляр «Обвинения».)
Грайс все это прочитал вслух — согласитесь, документ нельзя назвать незначительным, — твердым сильным голосом, поднимая глаза при ключевых словах, чтобы взглянуть на присяжных, которые молчали, придавленные перспективой серьезного, а не развлекательного зрелища.
Женщина, которую звали Аритамея, как только ее избрали председателем жюри присяжных, приняла материнский покровительственный вид и теперь едва сдерживала раздражение.
Наконец Спаскок спросил:
— И все это — твое первое обвинение, так? Отлично, где же твои свидетели?
Грайс тут же сделал знак Инсенту, который, в свою очередь, сделал знак в сторону закулисья, и служитель суда вкатил столик на колесиках, нагруженный огромным количеством книг — там было не меньше ста пятидесяти томов.
— Вот мои свидетели.
Наступило долгое мрачное молчание. Спаскок смотрел со своего трона вниз на кучу книг, присяжные разглядывали «свидетелей» скептически, а со скамей публики донеслись громкие вздохи.
— Вы предполагаете, что мы должны прочитать все эти книги? — спросил Спаскок со слабым сарказмом, обязательным в такие минуты, когда вершилось правосудие.
— Вовсе нет, я сам подведу итоги.
Стоны раздались в зале — от одного края до другого.
— Прошу соблюдать порядок, — сделал замечание Спаскок.
— В нескольких словах, — успокоил собравшихся Грайс. — Это вполне реально. Тема не трудна для понимания и не затемнена… Я могу продолжать? Отлично. Человек как животное, недавно эволюционировавшее из стадного образа жизни, из групп в пределах стада, стаи, отрядов и кланов, не может теперь существовать без них, и легко заметить, что он стремится найти для себя группу и вступить в нее, неважно, какая это группа, потому что он…
— И она, — подсказала Аритамея.
— …И она должны быть в группе. Когда молодое животное — прошу прощения, особь — покидает семейную группу, он или она ищет другую. Но особи не сказали, что же такое она ищет. Ее должны были проинформировать: «Ты будешь метаться в поисках группы, потому что без нее тебе будет некомфортно, потому что ты не можешь отречься от миллионов В-лет эволюции. Ты ищешь вслепую, и ты должен знать, что, оказавшись в группе, будешь вынужден вертеться вместе со всей группой, чтобы группа была цельным единством, примерно как рыба не может отказаться подчиняться движениям своей стаи или птица — подчиниться схеме, отработанной ее стаей». Эта особь совершенно не вооружена, не имеет защиты и может быть проглочена целиком каким-то набором идей, которые никак не связаны с реальными данными о движущих силах общества. Эта особь…
Аритамея спросила, пояснив сначала, что добивается всего лишь точности в выражениях:
— Одну минутку, дорогой, но не хотите ли вы сказать, что молодые люди любят общество своих сверстников?
— Да, если желаете выразить эту мысль такими словами, — сказал Грайс, показывая всем своим видом, что, по его мнению, она не дотягивает до ожидаемого уровня.
— Но ведь это общеизвестно, верно ведь, милый? — заявила женщина и достала вязанье.
— Хоть все это и знают, однако никто, тем не менее, не сделал следующего шага вперед, — твердо ответил ей Грайс и поднял брови при виде сверкающих спиц, направив настойчивый взгляд на судью. Спаскок наклонился вперед, в свою очередь поднял брови и заметил:
— Прошу меня простить, но заниматься посторонними делами во время судебных слушаний запрещено.
— Запрещено так запрещено. — И она спокойно убрала большие мотки шерсти, спицы и все прочее в свой ридикюль, а весь зал, замерев, наблюдал за этим процессом. — Хотя лично мне вязанье помогает сохранять спокойствие.
— Но не нам, — съязвил Спаскок. — Вы не возражаете, если я вам сообщу, что мы рассматриваем серьезное дело?
— Я думаю, что раз вы судья, то можете говорить все, что вам угодно, — ответила Аритамея. — Но я хотела бы знать вот что: я имею в виду, говоря вашим языком, я желаю кое-каких разъяснений. И я уверена, что выскажу общую мысль… — Тут женщина огляделась и заметила, что как минимум четверо из присяжных заснули, а остальные клюют носом. — Проснитесь, — приказала она.
— Да. Проснитесь, — повторил Спаскок, и присяжные пробудились.
Инсент подошел к ним вплотную:
— Вы понимаете, какое это важное дело? Этот конкретный пункт? Вы понимаете, как он жизненно важен?
Заговорила председатель жюри присяжных:
— Когда я уходила из дома, помнится, мама мне говорила: «Смотри, не попади в дурную компанию». Именно этому, видимо, и посвящены все эти ваши тома? Прошу прощения, я совсем не хочу вас обидеть, — обратилась она к Грайсу.
— Ну, самая суть именно эта, но вопрос в другом: говорили ли вам, что вы являетесь стадным животным и, больше того, нравится вам это или нет, вы должны соглашаться со всеми идеями вашего стада?
— Разве для этого надо столько слов? — изумилась женщина. — Дело в том, что я встречалась со всякими мальчиками и девочками, особенно с мальчиками, конечно, — тут она улыбнулась, ответом ей были терпеливые улыбки всех присяжных, — но я долго не соглашалась с их идеями. Они не представляли ничего значительного.
— Мадам, какая вы счастливая, — мрачно заметил Спаскок, и его тон заставил всех в зале направить взгляды туда, где он сидел, в изоляции на своем троне.
Наступило долгое молчание, в котором послышалось — было то шипение или выдох? — одно слово: «шпионы»… Но когда мы все посмотрели на Кролгула, чревовещателя, он стоял, с сардоническим видом прислонившись к стене, складки его черной судебной мантии обвисли, как мокрые крылья. Шпионы… это слово если кто не бормотал, то думал, и в воздухе стояло шипение.
Шпионы — тема каждой второй статьи, каждой радиопередачи, каждого плаката и популярной песни. Вдруг население (не только Волиена, но и двух «членов», у него еще оставшихся) стало смотреть на администрацию Волиена и удивляться, что это за психическая эпидемия, которая склонила к этому преступлению, как иногда казалось, весь правящий класс.
Аритамея, тактично не глядя на судью, заметила:
— Я уверена, что многие в этой стране удивляются, почему они стали заниматься тем, чем стали…
— Вот именно, — резко подхватил Грайс, привлекая к себе взгляды всех. — Вот именно. Почему? Но если бы нам и другим, таким как мы, сказали бы, еще когда мы были школьниками, если бы ввели в курс нашего образования это понятие, что наша необходимость влиться в какую-то группу сделает нас беспомощными против идей этой группы…
— Беспомощными, вы считаете? — вопросил еще один присяжный, мускулистый молодой человек, одетый в разновидность красно-зеленого спортивного костюма и смешную беретку. — Беспомощными? Кого-то — да, а кого-то и нет.
— Это вопрос характера человека, — сказала молодая женщина. — Люди, в основном добропорядочные, обладающие здравым смыслом, твердо противостоят дурным убеждениям.
И оба — Грайс и Спаскок — одновременно тяжело вздохнули, так отчаянно, так печально, что все снова обернулись к ним.
Подчиняясь рефлексу, Спаскок торопливо вытащил трубку и разжег ее. И Грайс тоже. Добрые граждане Волиена не знали, что их общественные эксперты (обычно Кролгул) советовали очень многим курить трубку как атрибут добропорядочности и душевного равновесия, поэтому большинство присутствующих в суде сильно удивились. Особенно после того как не только судья и главный обвинитель, но и другие вытащили свои трубки. Среди публики на скамьях, среди судебных чиновников в их мрачных одеяниях и даже среди присяжных — повсюду взволнованно задрожали губы, сомкнувшиеся вокруг черенка трубки, и облака сладкого влажного дыма поплыли в воздухе. Спаскок и Грайс оба наклонились вперед, рассматривая этих неизвестных своих единомышленников. На их лицах отчетливо читалось: «Не говорите мне, что вы еще один…»
— Если вам можно курить трубку, тогда я буду вязать. — И председатель жюри присяжных снова вытащила свой узел.
— Нет, нет, конечно, нет! Вы совершенно правы. Курение абсолютно запрещено! — И вмиг трубки во всем помещении исчезли, торопливо погашенные.
И в этот момент Стил, сидевший возле Грайса, как положено — выпрямившись, сложив руки, управляя каждым дюймом своего тела, — с выражением сначала скепсиса, потом шока на лице, заметил:
— Если представители государства на Волиене такие недисциплинированные, чего тогда ожидать от простых людей?
— А вы-то кто, дорогой? — спросила Аритамея, которая не отложила своего вязания, только опустила его на колени.
— Это главный свидетель по второму пункту «Обвинения», — пояснил Спаскок.
— Да это я знаю, но кто он такой?
— Я с Мотца.