Утро ознаменовалось тем, что безъязыкий страж Конана погасил масляную лампаду, накрыв ее медным колпаком. Рассвет был тусклым. Освещение стало гораздо хуже, чем при горящей лампаде.
Зато Конан чувствовал себя куда лучше, чем накануне. Страж ослабил путы, и к Копану вернулось ощущение конечностей — он мог слегка двигать ими, разминая их и не давая застыть крови. Он занимался этим целый день и всю ночь.
Лязгнула дверь.
— Ты готов? — осведомился телохранитель Линфаня.
За ним стояли его соратники с суровыми, угрюмыми лицами.
— Если я скажу «нет», меня, что, отпустят? — поинтересовался Конан.
— Нет, — сказал телохранитель.
Конан, как мог, пожал плечами. Его принялись вязать. К уже имеющимся путам прикрепили веревки. За четыре свободных конца ухватились телохранители Линфаня. Конан быстро был поставлен на ноги и принужден идти.
Он внимательно запоминал путь. Коридоры, повороты, лестницы, звуки и запахи, доносившиеся из-за приоткрытых дверей. Это жилой дом. Значит, Линфань поместил его в темницу в собственном доме.
Сам хозяин уже ожидал пленника во дворе, сидя в паланкине. Занавески были отодвинуты, и Конан смог в полной мере полюбоваться на проявление радости при своем выходе. Лисья мордочка Линфаня излучала довольство.
— Твой язык — враг твой! — заявил Линфань, ожидая, что пленник ужаснется смыслу сказанных слов. По мнению Линфаня, он был неглуп и понял намек в виде его ночного стража.
На лице Конана не дрогнул ни один мускул. — Ты, я вижу, подрастерял свое красноречие, варвар! Но ничего, больше оно тебе не понадобится! — Линфань расхохотался.
На базарную площадь вышли сотни рабов, принявшихся собирать мусор, чинить опрокинутые навесы, шатры и помосты. Они быстро справились со своим делом. Еще до того, как солнце нагрело крыши домов города Шеват и разбудило господ, отправившихся торговать на рынок.
Конана провели по базару. Мальчишки были уже тут как тут и восприняли появление узника, как повод от души повеселиться. Они прыгали вокруг него, как бесноватые, и пытались ударить его палкой.
Камнями кидаться не пробовали. Никто не хотел получить от стражей такой подзатыльник, от которого сознание приходит в упадок, и мозги через нос проливаются на мостовую. А все знали, что стражи не преминут ответить подобным образом, если какой-нибудь из камней заденет их.
Палка в этом отношении была гораздо более безопасным инструментом. Ею можно нанести удар с близкого расстояния. Главное — не попасть под путы и избежать встречи с ногой узника.
Рабы смотрели на Конана сочувственно. Торговцы плевались в его сторону, но достаточно равнодушно — просто так полагалось по ритуалу. Если бы они вели пленника, то другие тоже бы стали плеваться в знак солидарности.
Линфань высовывался из паланкина и кивками благодарил самых влиятельных людей. Линфаня знали все, и он знал всех.
От угла храмовой стены прошли по северной улице и двинулись напрямую ко дворцу. Дворец был окружен стеной, внутри которой располагались ходы для военных нужд и на город смотрели узкие бойницы.
Широкие западные врата были открыты, и люди непрерывным потоком входили во дворец и выходили из него.
Возле западной башни находилась площадь суда, выложенная коврами и уставленная сосудами с благовониями. По углам ее были воздвигнуты рамы, обернутые шелком с надписями старинным письмом. От вершины северной башни спускался канат, увешанный разноцветными флагами.
Площадь суда была заполнена самым разным народом. Были здесь и вендийцы в белых одеждах и с темной кожей, и кхитайцы р желтых и черных одеждах, и какие-то мрачные люди в грубо сшитых шкурах, и даже соплеменники Конана с одухотворенными лицами и тяжелыми посохами, которые обычно использовались для защиты, а не для того, чтобы опираться на них при ходьбе. Сейчас они праздно лежали у ног своих владельцев. Находилось здесь также несколько женщин и рабов.
Царица появилась на троне под полупрозрачным покрывалом. Трои несли двенадцать телохранителей. Они поставили трон на возвышение и уселись вокруг, поджав под себя ноги.
К трону приблизился человек с лысой головой, на которой выделялись непомерно большие уши. Он встал на колени и наклонил голову к Ыарице.
— Я — речь царицы Аринны, дочери этого города, — объявил он.
Тень на троне под покрывалом пошевелилась.
— Я знаю, — сказал человек, объявивший себя «речью царицы», — что первым делом на сегодня назначено важнейшее дело министра Линфаня, хранителя тайных покоев. Я знаю, что он считает себя оскорбленным чужеземцем, которого повстречал у ворот города. Так ли это, Линфань?
Линфань вышел вперед, поклонился и ответил:
— Да так, ваша мудрость!
— Скажи, Линфань, опора нашего города, любезный нашему сердцу человек, какие именно слова сказал чужеземец, осмелившийся оскорбить тебя?
— О, царица, я не могу произнести их, ибо они позорят трон!
— Разве наш трон столь слаб, что его могут опозорить слова какого-то чужеземца? Неужели его жалкие слова сильнее нашего трона?
— Но царица… — Линфань покраснел и обвел глазами присутствующих.
Улыбнулись только киммерийцы и две женщины с непокрытыми головами, в зеленых одеждах с блестками. Остальные смотрели на Линфаня с вниманием охотника, выглядывающего из засады.
— Царица… — повторил Линфань. — Уста мои не в силах сказать правду. Но солгать я не могу и поэтому отвечу правдой, облеченной в слова, которые, может быть, не столь сильно и опасно ранят слух присутствующих здесь граждан. Этот чужеземец, которого вы видите в путах, назвал меня, министра Линфаня, хранителя тайных покоев, тем словом, что обычно обозначает то, что выходит у человека через рот, но не является словом, добавив к этому слову эпитет, относящий его к тому разряду животных, на которых возят тяжести крестьяне.
Тень на троне иод покрывалом вздрогнула, и до присутствующих донесся смех царицы. Из вежливости все стали смеяться, хотя и не понимали, над чем.
— Что, что? — сказал человек, исполнявший роль «речи царицы». — Что ты сказал? Мы совершенно не поняли! Мог бы ты изъясняться попроще? Мы совершенно не понимаем, как такое витиеватое выражение вообще может кого-нибудь оскорбить!
Линфань стал красным, как заходящее солнце.
— Не могу не объявить правды, — произнес он. — Чужеземец назвал меня блевотиной осла.
Аринна снова засмеялась.
— И с этим ты пришел сюда, мой министр? — спросила она, с трудом подавив хохот. — Я не вижу в сказанном преступления. Чужеземец, возможно, ошибся, но когда он говорил это, он всего лишь говорил то, что думал в тот момент… Он свободно высказал свое мнение… Освободите чужеземца!
Телохранители Линфаня сняли с Конана путы.
— Мы доказали несправедливость твоего обвинения, уважаемый Линфань, — заявила царица. — Ты теперь должен возместить убытки, которые причинил обвиняемому. Он причинил тебе какие-нибудь убытки, Конан?
— Верните ему меч, — приказал Линфань. Один из телохранителей отправился к министру домой за мечом. Ему вручили флаг царского гонца, и он, выкрикивая «Дорогу! Дорогу!», понесся по улицам. За ним с гиканьем устремились мальчишки.
— Что касается моральных убытков… — заговорил человек-речь Аринны. — Какого возмещения, Конан, ты потребуешь?
Конан не ощущал особых моральных убытков, причиненных его достоинству. Он посмотрел на Линфаня и подумал, что не стоит требовать с него никакого возмещения. Министр был красен лицом и зол. Лучше уж лишний раз не дразнить тигра.
— Я полностью удовлетворен, — сказал Конан. Линфаня его великодушие разозлило еще пуще.