Всё было готово. Оливия взглянула на саркофаг, и вздрогнула. Ей показалось, что она видит вокруг него ярко-сиреневое свечение. Это было так неожиданно, что она испугалась, подумала, что с аппаратурой какие-то неполадки. Сердце сжалось. И тут же всё исчезло. Как виденье.
— В каком вы сейчас режиме, господин Оорл? — спросила она потрясенно.
— Я обычно в «белой сирени», — услышала она спокойный ответ.
Аггерцед проснулся. Над ним висел его темно-зеленый полог, в камине горели дрова, за окном раскачивались сосны. Он прислушался к себе. Похмелья не было, состояние было бодрое. Молодой организм восстанавливался быстро.
Он встал, потянулся, пошел в ванну, засунул голову под струю холодной воды и насухо вытер ее полотенцем. Лицо было какое-то детское: наивно вздернутый носик, чистые голубые глаза, розовые губы… Все это раздражало. Едва умывшись, Герц раскрыл свои краски, прочертил по лицу вертикальную черную полосу, разделив его четко пополам, глаза обвел синим. Парик тоже надел черный с длинными локонами.
Вполне удовлетворенный собой, он вышел в гостиную.
— Господин проснулся! — засуетились слуги, откровенно радуясь.
Эрши поднес ему традиционный лимонный сок.
— Ладно-ладно, — усмехнулся Аггерцед, глядя в его преданные, ждущие глаза, — я сегодня щедрый! — за мной, кровососы, за мной бездельники! Гредди, старый пузырь, не отставай!
Он торжественно прошествовал в большой голубой зал, уселся в свое кресло. Слуги набежали со всего дворца, даже отцовские. Они уселись на полу. Герцу нравился этот момент, когда все только ждали и смотрели на него в предвкушении бесплатного кайфа. Тут можно было их немного подразнить. Он это любил.
— Что-то вас больно много, — покачал он головой, — я и не подозревал, что у меня столько слуг! И почему-то их число каждый раз удваивается? Вы что, размножаетесь делением?
Немного посмеявшись, он сосредоточился, сделал сферу и стал наполнять ее «белым солнцем». Энергия выходила из солнечного сплетения, в груди от этого было жарко, словно туда приложили раскаленное клеймо. К неприятным ощущениям он давно уже привык, тем более, что это была только видимость боли. Никаких следов ожога на теле не оставалось. Отец говорил, что ему так не жжет. Но он и восстанавливался медленнее.
Аггерцед среди Прыгунов был «спринтером», он быстро получал, быстро отдавал, почти мгновенно восстанавливался, но удержать сферу долго он не мог. Поэтому и межзвездные прыжки у него до последнего времени не получались.
Его сфера уже начала пульсировать от неустойчивости. При неосторожности это могло кончится взрывом и проломанными стенами. Дворец, конечно, было жальче, чем теверское посольство. Почувствовав предел своих возможностей, Аггерцед раскрыл сферу и постепенно стал выпускать энергию в зал. Это тоже было опасно уже тем, что делалось в подсаженном, усталом состоянии. Вампиры нормы не знали. Они могли даже Прыгуна высосать до черного облака, если им вовремя не поставить барьер.
Всё прошло нормально. Герц поднялся сам, у него еще оставались на это силы, и шатаясь пошел к себе. Горячие ванны он не любил и в постели восстанавливался быстрее. Через час он пришел в норму. Как раз к обеду.
Обедали в белой столовой. Такое случалось редко, когда случайно собиралось всё семейство. На сей раз была даже Риция. Она стояла этакой маленькой черной ласточкой на фоне белых колонн и находилась в подозрительно интенсивном «синем луче». Отец что-то говорил ей, он был спокоен. Аггерцед спустился по ступеням вниз, поймал испепеляющий взгляд сестры и понял, что ему сегодня достанется. Интересно было знать, за что на этот раз?
Ждали Эдгара. На столе, на белоснежной скатерти блестела позолоченная черная посуда, сверкали столовые приборы и фужеры, переливались разноцветные графинчики с винами, соблазняли яркой зеленью салаты. Маленький придворный оркестрик выводил на флейте и клавесине вторую, самую изысканную часть двенадцатой симфонии Карно Аргурстра. Флейтист фальшивил.
— Я когда-нибудь увижу твое лицо? — вздохнула мать.
Ей очень шло летящее голубое платье и распущенные рыжие волосы. У нее даже характер менялся, когда она из своих комбинезонов перелезала в женственные наряды.
— Мамочка, — сказал он ей глубоко выстраданную философскую мысль, — у меня пока нет лица.
Но она не поняла.
— У тебя нет мозгов, — постучала она его по лбу кулачком.
Герц перехватил этот кулак и поднес к губам.
— Зато у меня есть прекрасная мамочка.
— Замолчи, негодяй, — сказала она и улыбнулась.
Он почему-то вспомнил ночного мальчишку, у которого убили мать. Тоже, наверно, красивая была женщина. Что же за сволочи с ней расправились?
— Слушай, ма, — тут же родилась у него идея, — а наш дядя Ольгерд, он только будущее видит, или прошлое тоже?
— Ольгерд? — удивилась Ингерда, — он давно уже ничего не видит.
— Но мог же?
— Ну, случалось.
— Отлично… жаль, что он меня терпеть не может…
— Что ты задумал, Герц? — нахмурилась мать, — зачем тебе прошлое? Чье прошлое?
— Скучно, — признался он, — хочу раскопать одну историю.
— Какую историю?
— Не волнуйся, не нашу. У нас своих трупов хватает.
— Аггерцед, я тебя умоляю…
— Чего ты боишься? — искренне удивился он, — что мне может угрожать?
— Не зарекайся, — строго сказала мать, — вспомни Магусту.
— Сия чаша меня миновала, — усмехнулся он, — да и кому я нужен?
— Мне, — сказала Риция подходя, вид у нее был грозный, — ну-ка давай отойдем на пару слов.
— Может, лучше после обеда? — внес он встречное предложение.
— Нет, — сверкнула она глазами, — это единственное время, когда ты бываешь трезвым. Так что пошли.
— Рики, что он еще натворил? — еще больше встревожилась мать.
— Ничего. Мы сами разберемся.
Они закрылись в комнате для отдыха. Герц подумал, что глупо стоять, когда вокруг такая мягкая мебель, и развалился на диване.
— Моему терпению приходит конец, — заявила сестра.
— Моему тоже, — сказал он, — так чего мы ждем, ласточка? Прыгай ко мне!
— Прекрати паясничать! — вспыхнула она «синим лучом».
— По-моему, это ты меня позвала, — усмехнулся Герц.