— Портрет? — насмешливо посмотрел на него дядя Рой.
— Конечно!
Они сидели в маленьком кафе недалеко от общежития. На круглом малахитовом столике дымились чашечки кофе, за прозрачной стеной золотились от полуденного солнца яркие осенние клены. Все было хорошо, как и должно быть, все шло только к лучшему, но разговор становился неприятным. Старший друг явно не понимал благоговейного отношения Льюиса к Анастелле.
— Она тебе что, не нравится?
— Нет, очень нравится.
— Ну? И долго ты будешь развлекать ее разговорами?
— Дядя Рой…
— Знаешь, женщины этого не любят. Всему свой срок, малыш. Есть время разговоров, а есть время действий. Смотри, не перетяни.
Льюис покраснел. Он ненавидел за собой эту особенность, но ничего поделать не мог, краска смущения сразу бросалась ему в лицо.
— Она же чужая невеста. Как я могу!
— Да хоть бы чужая жена! — выразительно посмотрел на него дядя Рой, — ты что, сдался без борьбы? Да ради женщины можно мир перевернуть, а ты сидишь тут и краснеешь как девица!
— Ты ее не знаешь, — потупился Льюис, — она сама ничего не хочет.
— А ты пробовал?
— Нет. Это невозможно! Она… такая неземная!
— Это ты не от мира сего, парень.
После разговора остался неприятный осадок. Льюис пришел к себе, вымылся, причесался, оделся, как советовал дядя Рой, потом в приступе какой-то тошноты всё это с себя снял и надел просто джинсы и свитер. «Ради женщины можно мир перевернуть!» А как?
Он всё делал не по правилам. Никаких цветов дамам не подарил, какие букеты от нищего студента? С хозяином расшаркивался долго и почтительно, улыбался до ушей и здоровался со всеми слугами.
Замок у Кера был не столько шикарный, сколько утонченно красивый. Сам он довольно мирно выглядел в домашнем халате, в кресле-качалке у камина. Миранда была очень приветлива и ласково смотрела такими же серыми как у ее дочери глазами. В общем, всё обошлось. Он думал, будет хуже.
— Мы пойдем в мастерскую, — объявила Анастелла, — я хочу Льюиса нарисовать.
— Иди, детка, — улыбнулась ей мать, — никто вам мешать не будет.
После такого доверия Льюис вообще зарекся даже думать о чем-то плотском. Они поднялись по широкой лестнице на второй этаж.
В мастерской он увидел ее картины. Они были разные, не только цветы и бабочки. Были мосты, дома, кленовая аллея, фонари в ночном саду, портреты, облака над крышами… Все было немножечко ярко и немножечко наивно, словно опытной и твердой рукой рисовал ребенок.
Анастелла посадила его на стул, а сама спряталась за мольбертом. Льюис видел только ее ноги в сиреневых туфельках и край короткой пестрой юбки. Если б не дядя Рой со своими речами, он бы и внимания на это не обратил, а теперь невольно изучал изгибы ее узких коленей.
Честно говоря, это были не самые красивые и не самые соблазнительные ноги в мире, обыкновенные худые девчоночьи ножки. Были на свете и женщины в тысячу раз более ослепительные. Но он любил эту, с серыми глазами, с белесыми ресничками, с мелкими веснушками на вздернутом носике, с открытой милой улыбкой и со всеми ее детскими рисунками.
Анастелла так внимательно смотрела на него, выглядывая из-за мольберта, что стало не по себе. Предательская кровь снова бросилась к лицу. Льюис почувствовал, как горят его щеки.
— Мне жарко, — сказал он, чтобы как-то оправдать свой румянец.
— Вообще-то, да, — согласилась она, взяла пульт и немного раздвинула стекла боковой стены.
— Так нормально?
— Да, — хрипло ответил он.
— Ты плохой натурщик, Лью, — заметила она, — все время вертишься и ерзаешь.
— А меня никогда и не рисовали, — оправдался он.
— Странно… ты такой красивый.
— Я себе не нравлюсь. Я какой-то незаконченный.
— Да? — Анастелла улыбнулась, — а у меня уже законченный. Правда, пока только в карандаше. Я не могу сразу красками. Хочешь посмотреть?
Льюис встал. Он не ожидал, что это будет так быстро. Минут двадцать от силы.
— Нравится? — с волнением спросила юная художница.
У него даже дар речи пропал от того, что она там изобразила. На рисунке был он и не он: бог Дионис в лавровом веночке, в набедренной повязке и с гроздью винограда. Льюиса просто бросило в жар от этого рисунка. Он даже мысленно не смел ее раздеть, а она вот так откровенно сделала это на бумаге!
— Это я? — только и мог выговорить он.
— Ты, — сказала Анастелла, — я не могу как тетя Сия уставить весь дом твоими статуями, зато я могу рисовать тебя, сколько хочу.
— З-зачем, — уже заикаясь от волнения произнес он.
— У каждой женщины должна быть своя тайна, — тихо ответила она.
Они смотрели друг на друга, и мастерская с ее высокими потолками, картинами, прозрачной стеной в осенний сад, и этот самый сад, и замок, и весь окружающий мир стали куда-то исчезать. Осталось только ее взволнованное лицо.
— Жаль, что я не умею рисовать, — сказал Льюис.
— Жаль, — слабо, как во сне, улыбнулась она.
Дальше тянуть уже было невозможно. Всему свой срок, как говорил дядя Рой. Льюис наклонился и коснулся губами ее губ. Сердце от этого совсем оборвалось. Такое нежное, такое совершенное существо стояло перед ним, что к нему даже немыслимо было прикоснуться. Всё не верилось, что это возможно!
— Я никогда раньше не целовалась, — призналась Анастелла смущенно, — а ты?
— Вообще-то было, — не смог он соврать, — один раз, в звездолете. Одна женщина из экипажа показывала мне лобовой экран, а потом…
— Она тебе нравилась, да?
— Нет. Мне просто было любопытно. Но потом я понял, что не хочу ничего этого. Не хочу без любви.