Миэ улыбнулась - несмотря на свою немощность, Арэн пытался шутить и не падать духом.
- Послушай, - таремка поднялась, подола к дасирицу и погладила его по волосам. Странно присмиревшая северянка сидела молча. - Я пока заберу эти письма, погляжу как можно сделать, чтоб сохранить твое обещание девственно чистым. Но за это ты должен кое-что пообещать мне.
Арэн приоткрыл глаза - сон отчаянно тянул его в сладкую негу, но дасирец пытался выслушать Миэ.
- Ты никому не станешь говорить про свои послания. До тех пор, пока мы не узнаем, чего ради рхельцы пожаловали в эту студеную глухомань, и отчего им нерадостно соседство дасирийца и таремки. А уж после - поглядим, куда ветер дует.
Она не была до конца уверена, что верно истолковала его неясный кивок, но не решилась переспрашивать Чем скорее Арэн встанет на ноги, тем быстрее они покинут Артум. Миэ почти не сомневалась, что за те ни, пока они марались кровью шарашей и бродили непроглядными горными тропами, в Эзершат пришел ветер перемен. И от того ветра несло раздором.
Таремка вышла и, тем же путем вернулась в комнату, вновь спрятав себя под пологом невидимости. По пути она несколько раз останавливалась, трогала стены, прижимала камни, которые, как ей казалось, подозрительно выдавались вперед из общей кладки. Ничего, хоть бы близко похожего на тайный ход, волшебница не нашла. Но тем больше она укрепилась в своем мнении, не могли же рхельцы и в самом деле провалиться сквозь землю?
Вернулась таремка вовремя: не успела за нею закрыться дверь, как следом пришла одна из служек, здоровенная тетка с огромными волосами покрытыми курчавыми волосками. Миэ подавилась отвращением, когда та, не шибко церемонясь, грохнула об стол тяжелым подносом. Волшебница дождалась, пока та выйдет и только после того поглядела, что за угощения прятались в глиняных горшка и плоской миске, прикрытой тонкой лепешкой. Свиная похлебка, половина запеченного с картофелем гуся, кольцо прокопченной колбасы, хлебцы, запеченные с пряными травами и кусок черничного пирога. Еды хватило бы на троих. Миэ съела всего понемногу, горюя об изысканных деликатесах, которые подавали на пиршествах в Тареме.
Только насытившись, запив все принесенным же клюквенным морсом, волшебница еще раз пересмотрела письма и кусочки сломанных сургучных печатей. Дасирийци, что стояли за этим предложением, - Миэ не сомневалась - заговорщиков было много, не единолично же Шаам-старший и бывший советник затеяли политические игры, - сулили немного. Большей частью все предложения сводились к обязательной военной поддержке и железному военному союзу между Дасирийской империей и Артумом. В договор так же входило обязательство о взаимном ненападении, при условии, что ни одна из сторон не станет нарушать границ союзника. А все это северянам предлагалась часть своих северных территорий. Миэ ухмыльнулась - земля там была скудная, худая и малопригодная для земледелия. Конечно, в той части Эзершата тепло гостило чаще, чем в Артуме, но такая сделка все одно ровным счетом не сулила артумцам выгоды. Подачка, не более, рассчитанная на то, что северянам не хватит ума углядеть подвох.
Сколько времени шло на то, чтоб заново запечатать тубы, таремка не знала. В комнате, где единственным источником света служил только огонь в жаровне да пара факелов, время текло монотонно, точно река. Подделать печати оказалось не так уж и просто, пришлось несколько раз плавить новый сургуч и вычаровывать на нем оттиск нужной формы. Волшебство, которому таремка училась самостоятельно, тайно ото всех. Каких только книг не было в отцовской библиотеке, как оказалось. Подлогом Миэ занималась едва ли не первый раз за свои почти три десятка зим, но когда закончила - результат ее устроил. Финалом делу стали охранные чары.
Закончив с письмами Арэна, Миэ снова взялась за книги и ониксовый "глаз" найденные в Хеттских горах. Таремка изучала их долго, пока пришедшая служка, та самая, с густой порослью на руках, не нарушила ее уединение.
- Госпожа просила напомнить, что пиршество скоро начнется, - пробубнила она на плохой общей речи и повернулась, чтоб уходить.
- Погоди, - остановил ее Миэ. - А господин, хозяин Харрога, вернулся уж?
- Вернулся, - ответила северянка. Она продолжала топтаться у двери, будто дожидаясь, когда ее еще о чем спросят, но таремка велела ей идти.
"Интересно, и как мне привести себя в порядок, если некому даже волосы мне зачесать?" - молча злилась волшебница. В памяти осталось несколько несложных чар, с помощью которых таремка кое-как привела в порядок единственное уцелевшее платье.
Покидая комнату таремка негодовала, проклиная всех и вся: сегодняшний вечер будет позором ее красоте. Никогда еще не доводилось ей выглядеть настолько скверно.
Хани
Фергайры встретили странно.
Хани готовилась, что ее станут привечать сурово, а вместо того сестры Белого шпиля чуть не под руки завели в башню и проводили в комнату. Ту самую, где Хани навестила странная красивая госпожа. Правда, никто не расспрашивал девушку, что приключилось. Привели и оставили одну.
В этот раз в комнате было тепло - жаровня раскалилась чуть не докрасна, полная поленьев и сухих трав, от которых у Хани почти сразу закружилась голова. Здесь же набрали лохань с водой, которая, к тому времени как девушка собралась выкупаться, успела порядком остыть.
Смыв вместе с грязью все невзгоды, Хани забралась в постель. Сума с птенцом осталась лежать в углу. Пернатый уродец продолжал буквально на глазах все гуще обрастать новым опереньем, которое так же стремительно меняло цвет. Теперь из грязно-бурого, перья стали ярко-рыжими, блестящими и холеными. Однако же кроме этого, птица не подавала никаких иных признаков жизни. Хани, как ни старалась, не могла понять диковинного превращения, но животное было живо, а потому, проносив его год за спиной, девушка не собиралась бросать своего выкормыша.
Под шкурами Хани быстро согрелась и почти тот час провалилась в сон.
Ей снилась вода. Много воды, такой ледяной, что даже сквозь сон девушка чувствовал, будто руки и ноги перестали повиноваться. В сине-зеленой глубине было темно, а странный поток утягивал Хани все дальше. Казалось, что вся она стала водой: стихия приняла ее безропотно, будто старые родители сына, что вернулся после долгих лет скитаний. И там, в соленой пучине, было спокойно и хорошо. Но все же Хани отчаянно рвалась вперед, туда, где через непроглядную толщу воды едва виднелся свет. И он угасал так же стремительно, как девушку утягивало на глубину.
Она попыталась рвануться. Руки и ноги задеревенели, отказывались повиноваться приказам. Хани вдруг увидела себя со стороны: распластанную, точно раздавленный жук. Разум отказывался повиноваться, но тело сдалось без боя.
Свет, на который она любовалась в предсмертной дремоте, загородила большая тень. Сделалось темно. Когда вокруг не осталось ничего, на чем остановить взгляд, девушка почувствовала страх. Глядя на тот прощальный клок света, смерть не казалась такой ж печальной, но оставшись один на один с темнотой, девушка всем телом чувствовала ужас. Она не хотела умирать.
Где-то рядом завертелся незримый советчик. А может то был только голос в ее голове, Хани не была в том уверена.
"Не сдавайся, пробуй", - шептал голос и девушка узнал в нем самое себя.
Будто в одночасье она стала той, кто тонул, и той, другой, которая предлагала сопротивляться водной стихии покуда станет сил.
"Не могу!" - кричала тонущая Хани, закрыла глаза и дернулась, чувствуя - за нею пришла агония. Несколько последних ударов сердца, пока тело еще будет реагировать на бесполезные толчки в груди, а потом придет мир и покой.
Тень в воде приобрела контуры громадной рыбины. И она несла прямо на нее, точно нашла себе самое подходящее лакомство. В голове девушки родилась мысль, что умереть в рыбьем брюхе - это совсем не то, что смешаться с морем, стать частью его, может быть даже русалкой или сиреной на службе Велаша.
"Плыви на нее! Сейчас! Без промедления!", - требовала призрачная Хани.
Девушка мешкала, но, - странное дело! - в теле словно проснулась неведомая сила. Сперва зашевелились пальцы на руках, после ноги сами дали первый толчок, который направил тело Хани вперед. Голова кружилась, мысли путались. Девушка поняла, что сейчас как никогда близко стоит у черты, за которой будет только смерть.
"Поспеши, если хочешь жить!" - подначивал голос.
Руки потянулась вперед, отчаянно зачерпнули моря. Рыба неслась прямо на нее. Немного - и Хани уже без труда смогла разглядеть длинную череду зубов, толстую кожу на огромной пасти. Девушка зажмурилась...
Из сна ее вырвал стук открывшейся двери. Девушка сонно осмотрелась по сторонам, не сразу понимая, продолжает ли спать, или уже вынырнула в реальный мир.
Напротив сидела Ванда. Странно, что пришла сама, подумала Хани, прежде чем сообразила кое-как подняться и поклониться, как подобает, отдавая дань уважения старости и мудрости. Ванда не спешила останавливать ее.
- Я растревожила твой сон, - сказал старая фергайра. Казалось, она говорит сама с собою - едва слышно бормочет что-то себе под нос. - Мне сдается, тебе снилось нехорошее?
Хани сглотнула густой ком слюны, что собрался на языке. Рассказывать фергайре про сон отчаянно не хотелось. Мало ли как истолкует почтенная старая ее видения? Может сочтет их кознями проснувшейся темной отметины. Началом того, что северяне издревле называли "черной одержимостью".
- Я устала с дороги, фергайра Ванда, - Хани не могла поверить, что врет своей новой сестре, но слова шли так ладно, будто иной правды и быть не могло. - После той битвы постоянно вижу мертвецов.
- А их духи? - Старая прищурила подслеповатые глаза. - Они как и прежде говорят с тобою?
Тут девушка не стала отпираться и сказала как есть. И про Рока, что говорил с ней перед самой битвой, и про голос шамаи. Не стала таить и то, отчего привезла Талаха в Сьёрг. Когда закончила говорить, Ванда теребила палку узловатыми пальцами которые теперь казались Хани еще больше высохшими: ни дать, ни взять истончившаяся кожа на кости.
- Ты должна знать, - наконец, молвила фергайра. - Колдуньи белого шпиля оставляют за тобою право провести славного шамаи. Тело его подготовили к погребению служители Скальда. Там, в храме, оно дожидается тебя и твоих прощальных молитв над ним.
Хани не могла поверить своим ушам. Как могло статься, что время сделало такой стремительный прыжок? Вот только же она легла, опустила голову на подушку и забылась беспокойным, но коротким сном, а теперь фергайра говорит, что шамаи уж подготовлен к погребению?
Очевидно, недоумение девушки отразилось на ее лице, потому что фергайра покачала головой, отчего ее седые волосы разошлись в стороны, обнажая в залысинах морщинистый череп. Интересно, сколько же ей все-таки лет, подумала Хани, пока та собиралась с ответом. Хани все больше склонялась к мысли, что старее Ванды во всем Артуме остался разве что многовековой дровень в сердце Сьёрга.
- Пока ты спала, солнце ушло за горизонт. Ночь за окнами. Самое время дать шамаи новый мир, чтоб стал он защитником столицы нашего Артума. Одевайся, девочка, да поспеши. Завтра сестры Белого шпиля станут держать совет. И тебе надобно быть с нами, как и подобает.
Хани кивнула.
Ванда тяжело поднялась. Девушка не решилась предложить ей свое плечо или луку, чтоб старая фергайра нашла в ней опору. Отчего-то ясной была уверенность - не примет Ванда помощи, еще и обозлиться, что немощь ее все сильнее одолевает тело. Потому что в глазах, что давно утратили цвет и молодость, словно девица в темнице, металась неуемная жажда жизни.
И все же, когда старая женщина остановилась в дверях, зайдясь громким кашлем, Хани решилась а один единственный вопрос, который не давал ей покоя уже много дней. И Ванда знала на него ответ, в том девушка не сомневалась. Но вот решится ли произнести его вслух? Сказать порченной светлой колдунье, фергайре лишь на словах, а не на деле - в том уверенности не было.
- Фергайра Ванда, - Хани старалась говорить уверено, но голос то и дело срывался, потому ей пришлось остановиться, сделать вдох полной грудью, и начать снова. - Фергайра Ванда, почему мои сестры из белого шпиля не пришли на помощь, там, на берегу Острого моря? Вы же глядели в Зеркало, не могли не видеть, какая орда неслась на воинов? И отчего же тогда колдуньи Севера поскупились на чародейство, не пришли на помощь своему народу?
Ванда обернулась. Теперь она обеими руками держалась за палку, с остервенением вдавливала пальцы в мертвое дерево, покрытое письменами. Казалось, отбери у фергайры эту опору - и та рухнет, точно сухой колос, лихо скошенный серпом крестьянина.