И, вслед за ним, все до единого воины склонили головы.
- Сегодня боги будут с нами, воины Артума! - Говорила та, что шла самой первой, почти седая, сгорбленная, но отчего-то казавшаяся Арэну выше самого рослого северянина. И говорила она не громко, но слова ее заглушали все прочие звуки. - Тьма подступилась к нашим границам. Прихвостни темной богини выбрались из своих лежбищ. Ведет их жажда и голод, одна единственная потребность - набить брюхо плотью вас и ваших детей. Сегодня, славные воины Артума, биться будем насмерть, за жен своих и детей, чтоб души их не попали в животы людоедов, чтоб дожили они до старости!
Каждое ее слово будто звучало набатом. Слова отпечатывались в мозгу, звучали в ушах, заполнили каждую мысль иным смыслом. Дасириец почуял, как кровь в жилах сперва вспыхнула пламенем, а после застыла. Холод выстудил страх, прогнал неясные мысли о том, что принимать смерть теперь, когда ему еще не минуло и трех десятков лет и боги послали наследника - несправедливо.
Убить.
Всех, кто придет с той стороны. Вырвать жизнь зубами, если потребуется.
- Смеееерть! - Берн вскочил на ноги, сотрясая воздух ревом.
Теперь он и вправду был похож на медведя. От прежнего спокойного северянина не осталось и следа. Арэн, несмотря на благословение Скальда, которое и без того подхлестывало его захлебнуться битвой, почувствовал новый приток сил, встал следом, разминаясь с мечом. Воины подхватили крик своего вождя, эхо разнесло его окрест и дасирийцу даже показалось, что город выдохнул, ответил грузным то ли стоном, то ли ревом. Он и сам подхватил кличь, напиваясь допьяна бешеным запахом грядущей битвы. Там, откуда он был родом, все сражения подчинялись заранее спланированным стратегиям, подготавливались. За многие часы до битвы дасирийские военачальники разглядывали карты, вертели их так и эдак, чтоб найти преимущества, обыграть врага, взять если не числом, то тактикой или хитростью. Северные земли жили иными законами. Стенка на стенку, одна грубая сила против другой. И, мимо воли, Арэн подчинился порядкам. Главное - заманить врагов в нужное место, не дать им отступить, не дать свернуть.
Туман впереди, густо просеянный алыми точками глаз шарашей, наполнился голубоватыми всполохами молний. В воздухе запахло еще непролитым дождем, густые точи над столицей нахмурились больше прежнего, напустились на воинов. Теперь они висели так низко, что, казалось, достаточно протянуть руку и зачерпнуть влажного марева. Когда на лицо упали первые тяжелые капли, дасириец вздрогнул, такими холодными они были. Он смахнул влагу с лица, снова и снова терзая ладонями меч. Фергайры выступили вперед, и никто из воинов не загородил им дороги. Самая старая вышагивала важно, будто шла навстречу самому Скальду, ее сестры в белых одеждах послушно следовали за ней. Арэну сделалось тревожно: людоеды перешли в наступление, теперь их налитые кровью глаза приближались необратимо, словно волна. Еще немного - и прихвостни темной богини схлестнулся с северянами, но никто не спешил им на встречу, никто не собирался стоять в обороне. Воины замерли, остолбенели, покорно дожидаясь чего-то. Знака, который дадут колдуньи севера, решил про себя Арэн. В памяти еще не поблекли воспоминания, на что способна была одна единственная сухонькая Мудрая из Яркии; сохранились там и призрачные духи-защитники, которых звала Хани. Дасириец с тревогой ждал, чем встретят шарашей сразу несколько фергайр.
Старая колдунья подняла руки ладонями вверх, резкими выкриками начал творить чары. Ее руки наполнились свечением странного синего цвета. Остальные фергайры последовали ее примеру. Столпы света прорезали тучи частым гребнем и тут же распались на череду тонких нитей, словно сотканных из самого безоблачного артумского неба. Когда они вспыхнул, распадаясь на множество тонких стрел, Арэн прикрылся рукой от слепящего света. Должно быть свет этот достал и шарашей, потому что на короткое время красные точки замешкались, сделались совсем тусклыми. Синие стрелы, рожденные чародейством фергайр, взлетели, прячась за тучами, но только для того. Чтоб через несколько мгновений рухнуть на людоедов смертоносным дождем. Следом за этим, грозовые облака разразились первым ветвистым всполохом. От северной части Сьёрга, там, где только что на все голоса зарычала орда людоедов, прокатился раскат грома.
Не сговариваясь, первые ряды воинов понесли вперед, подбадривая себя криками и бранью. Фергайры готовили новый залп, потому Берн и все, кто следовал за ними, неторопливо двинули вперед, чтоб не попасть под чары своих же колдуний.
К тому времени, как фигуры людоедов стали хорошо различимы, город вовсю хлестал дождь. Вода густо стекала с волос, и Арэн видел лишь то, что творилось у самого его носа. Шараши, замедлили бег, шипели и корчились под дождем. Было видно, что каждая капля жжет их, точно с неба лилось раскаленное железо. Твари Шараяны норовили прикрыться, некоторые припадали к земле, принюхиваясь, и начинали зарываться, разбрасывая круг себя землю. Кто-то в толпе северян заговорил, что фергайры повернули Зеркало и наслали кару на людоедов.
Но радоваться вышло не долго.
Из орды шарашей выступила тяжелая, неповоротливая фигура великана. Дасириец не сразу поверил своим глазам, таким огромным было то создание. В летописях несколько сот летней давности говорилось, что великаны сгинули еще во времена Большого льда, а вместе с ними многие грозные хищники Артума. Впрочем, отдельные сумасшедшие пилигримы и хвастливые наемники утверждали, что далеко на юге, там, где начинался Край, водится несколько семей гигантов, но Арэн никогда не верил ни в одну небылицу. Теперь же, когда он сам едва достигал колена здорового увальня, сердце бешено колотилось в груди. От великана несло падалью. Наверное, тому виной стала перекинутая через его плечо веревка, опоясанная круг талии, на которую, словно бусы, были нанизаны человеческие и звериные черепа. Многие почти лишились мяса, - медвежья голова с сочувствием смотрела на дасирийца пустыми глазницами, - многие же все еще сохраняли лица. Арэн успел рассмотреть несколько голов косицами в бороде, и ему сделалось плохо. Тошнота накатывала необратимо: ему казалось, что там, на веревке, болтался и его собственный через, и корчил ему злобные рожи.
Дасириец не сразу узнал собственный крик полный отчаянья и злости, что заглушил прочие мысли.
Великан нанес первый удар: просто поднял и опустил ногу, тут же заглядывая себе од пяту, словно любопытное дитя. Дасириец, хоть и стоял далеко, слышал каждый хруст, каждый умолкший навеки голос. А Великан, словно почуяв забаву, снова и снова топтал северян, неспособных хоть бы поцарапать его толстую кожу. Мечи чиркали по ногам гиганта, оставляя мелкие царапины, отчего детина только больше прежнего впадала в раж. Великан так часто переступал с ноги на ногу, прокладывая путь вперед, что земля под ногами северян заходила ходуном.
"Все умрем", - подумалось дасирийцу, когда пятка великана нависла и над его собственной головой. Сбоку злобно рычал шараш, из тех, что ходили на двух ногах. Его кривое копье целило в Арэна, но дасирийцу удалось отвести удар: древко переломилось под лезвием меча, наконечник клинка вспорол грудь людоеда, и тот рухнул, захлебываясь черной дрянью из собственных жил.
Дасириец успел отбежать в сторону, споткнулся о мертвого северянина, едва не упал, но сумел выстоять. Ступня великана опустилась на копошащихся воинов и людоедов, великан давил всех без разбора и скалил рот, полный острых клыков. Арэн отступал, зная, что ему не под силу совладать с этим чудовищем. Гигант никому не по зубам, даже частые огненные вспышки служителей Эрбата, - Арэн раз или два видел их красные мантии в гуще воинов, - не задевали его, огонь лишь опалил густой мех, укрывавший гиганта с головы до ног. Тот злился и топтал сильнее. Теперь он так част переставлял ноги, что могло показаться, будто тварь пляшет, издеваясь над смертями северян.
Арэн пятился, кося всякого шараша, который смел протянуть к нему руки. Мелкие твари, которые наскакивали на воинов, точно дикие кошки, были слабы. Их кожа охотно пропускала сталь. Из брюха одного людоеда, когда меч дасирийца выпотрошил его, вывалились остатки непереваренного мяса и варежка, размером как раз на ребенка. Дасириец рассвирепел. Агония злобы, ненависти, боль за все неповинные детские души, что обречены навсегда быть проклятыми и не знать покоя, застила ему благоразумие.
Он рубил, скашивал врагов одного за другим. В забытьи остались заученные сызмальства приемы, как следует наносить удары, чтоб не раскрывать собственной обороны. Меч будто заменил ему обе руки, сделавшись смертоносным серпом. Влево, вправо, сверху - только так, рубить, пока станет сил. Занять место павшего только что воина, продвинуться вперед хоть бы на полшага, потрошить тварей Шараяны, пока тело не рухнет, мертвое или обессиленное.
Он остановился лишь когда где-то в вышине раздался пронзительный птичий крик. Арэн видел прозрачны белоснежные крыла шамаи-орля. Дух-защитник сделался втрое больше от того, каким было его птичье обличие при жизни. От взмаха крыльев тучи торопливо расползались в стороны, высвобождая редкие клочья чистого неба. Птица поднялась выше и камнем кинулась вниз, ухватив великана призрачными когтями. Тот замахал руками, пытаясь оторвать от себя орля, но пальцы хватали только пустоту.
Вставали и другие призраки: воины с головами медведей, саблезубые тигры, девы с луками и копьями. Они наступали на троллей, сметали обуянных бешенством медведей. Когда великан рухнул, растерзанный орлем, над северянами пронесся боевой клич ободрения. Арэн подхватил его, салютуя духу шамаи мечом.
Артумцы, воодушевленные помощью духов-защитников, теснили шарашей назад.
Ливень кончился так же внезапно, как и начался. Арэн обернулся, проверить - не загасила ли вода огонь? Пламя продолжало пылать, немного сбитое дождем, но не менее грозное. Станет огненный вихрь на пару локтей меньше ввысь и вширь - не имело значения. Обоим жарким великанам суждено встретиться. И, хоть рахруха от того станет только больше, иной возможности извести шарашей, боги могут не дать
Арэн, весь мокрый от прошедшего ливня, остановился, чтоб смахнуть с волос ручьи дождевой воды. Когда услыхал за спиной рычание, спешно обернулся, наискось рубанул мечом. Никого, но рычание теперь было прямо у правого уха. Арэн снова обернулся, крутанулся, словно ветряк, чтоб наверняка скосить неуловимого ловкача.
Клинок нашел воздух, зато перед дасирийцем, в десятке шагов, недвижимо стояла фигура в темных одеждах. Капюшон глубоко наползал на ее лицо, и Арэну оставалось только гадать, кто мог прятаться за тяжелой тканью. Фигура высвободила из широких рукавов ладони, сложила их вместе. Дасириец мог спорить, что видит в темноте капюшона ухмылку. Арэн рванулся на противника, намереваясь во что бы то ни стало поглядеть, кто скрывается в одеждах, но рычание повторилось. Дасириец чуть не налетел на создание, что перегородило ему путь до цели. Дасириец сразу признал в своем сопернике то существо, о котором рассказывал Отор, и голову которого принес в доказательство. Существо глядело на него с прищуром, распахнуло пасть и змеистым языком-жалом скользило меж частыми зубами. Оно метнулось в сторону, Арэн оторопел, но все ж сообразил отскочить. Тварь, будто на мгновение растворившаяся в воздухе, тот час приземлилась на том мест, где только что стоял дасириец. Она недовольно заворчала, припала к земле и снова прыгнула, растворившись. Тем временем фигура в темном сотворила себе оружие - прямо из ничего потянула ладонью пустоту, которая прямо на глазах дасирийца приняла очертания меча. Сталь, блестящая, словно кованная из самого серебра, хлестнула по воздуху у самого носа Арэн. Кто бы там ни прятался за черной мантией, соображал дасириец, стараясь не упускать из виду обоих противников, он был искусным чародеем. А мечом владел так же складно, как и чарами.
Арэн знал, чувствовал, что "темной мантии" ничего не стоит пришибить его заклинаниями. Перед глазами ясно встали образы из воспоминаний: копья, вытянутые из пустоты, убитый шамаи-орль. Отчего же теперь медлит, не спешит с расправой?
Шипящая тварь продолжала выскакивать то слева, то справа, но Арэну только раз удалось хватануть по ней мечом. Потом "темная мантия" поглядела на нее пустотой капюшона и создание отступило, ухватив кого-то из ближайших воинов. Дасириец услышал его крик и жадные чавкающие звуки, будто кто взахлеб хлебал доброе пиво. Арэн не рискнул оглядываться. Фигура же перешла в наступление. Противник налетел стремительно, будто в ногах его ожил ветер.
Арэн зашел справа, грозя противнику наконечником меча, хоть мало верил, что тот отступится. Фигура управлялась с мечом оной рукой, во второй держала сочащийся туманными отростками сгусток, будто приноравливалась: запустить ли ним в голову дасирийца или в грудь? Арэну приходилось вспоминать все свои умения, чтобы противиться натиску. Противник не казался силачом: мантия хоть и болталась на его костях свободно, не могла скрыть узкие плечи и тонкий силуэт. Однако же, когда клинки встретились, дасириец с трудом выдержал удар, стараясь не думать о том, что он-то держит меч двумя руками, а соперник запросто управляется одной. И хоть клинок у того был вдвое меньше, дасириец не видел за собою преимущества. Каждый раз, когда он думал, что нашел-таки брешь, сопернику удавалось ловко облапошить его, обернув мнимую брешь в собственной защите против самого же дасирийца. В конце концов, Арэн начал задыхаться. Будь у него легкий меч и ладный щит, он бы ушел в глухую оборону, надеясь, что рано или поздно кто-то из воинов приметит их и придет на выручку. Но долгая пляска с тяжелым двуручным вымотала его. Вдобавок, дасириец чувствовал, как из его тела стремительно утекают силы, даденные Скальдовым служителем.
Арэн пропустил удар. Край острия меча противника, чиркнула по нагруднику. Скрежет полоснул по ушам и дасириец оступился, стараясь во что бы то ни стало не упускать противника из виду. Тот же, когда победа уж была в руках, вдруг отступил. Арэну послышалось недовольное ворчание из-под капюшона, но слов было не разобрать.
"Темная мантия" швырнул сгусток в соперника. Дасириец не усел увернуться, схлопотав удар в живот, от которого сперло дыхание. Арэн бухнулся на колени, не в силах стоять на ослабевших ногах. Краем глаза успел заметить, что его противник повел круг себя руками, заворачиваясь в густой туман. Когда же тот рассеялся, от странного существа, кем бы оно ни было, не осталось и следа.
Не успел дасириец оклематься, как на него уже наседала зубастая верткая тварь. Арэн кое-как отвел первый ее наскок, скосив мечом, и, воспользовавшись мгновением передышки, поднялся на ноги, держа меч перед собой. Перед глазами плыло, руки ныли, будто кто прикладывал к ним каленые клейма.
Тварь встала напротив, распрямилась на ногах, вытянувшись во весь рост. Теперь-то дасириец хорошо видел, как в ней много от человека, только будто рожа изувечена неведомой силой да руки и ноги когтисты. Тут же дасириец успел рассмотреть и серпообразные наросты на запястьях твари; Арэн мог биться об заклад, что их грани заточены не хуже кромки меча. Рот создания заливала кровь, язык змеился между зубами. А еще от нее разило тленом, могильной вонью, как от гниющей плоти. От смрада у Арэна еще сильнее зашумело в голове, в глазах защипало, но он стоически держал их открытыми.
Когда тварь прыгнула на него, намереваясь всадить в дасирийца сразу оба нароста, он увернулся, сделав широкий размах на уровне пояса. Зубастое существо ловко ушло от клинка, и снова насело на дасирийца, теперь уже целя куда-то в живот. Арэн рубанул сверху, острым жалом прямо в самую спину. Но создание увернулось вновь, ответило ему злобным прищуром бесцветных глаз и растворилось, оставив по себе короткий сизый всполох.
Дасириец не успел угадать уловки. Понял, что проиграл, только когда почувствовал тягучую боль в шее. Потянулся руками, нащупав лысую голову, стараясь ухватиться за нее и сдернуть мучителя, но тварь держалась крепко. Арэн чувствовал, как с каждым его вздохом, существо все глубже впивается в него зубами, рвет плоть и хлебает кровь. Так вот откуда были те звуки, подумалось ему, когда тварь сделала густой глоток, смакуя и жадно глотая, будто лакомство.
- Чтоб тебя мерин драл без устали, тварь поганая! - громыхнул совсем рядом мужской голос.
Послышался короткий свист меча, хрип и сиплое ворчание, и боль отступила. Арэн не упал только потому, что его спаситель вовремя подставил плечо.
- Вот же присосался, ирод, - бухтел мужчина, волоча на себе дасирийца. - живой хоть, чужестранец?
- Спроси меня о том завтра, - попытался пошутить Арэн, но на последних словах закашлялся, скрученный болью.
- Нужно ноги уносить, - торопливо говорил воин, увлекая дасирийца подальше от самого сражения. - Берн повел воинов вперед, в самый огонь, а нам велел собираться с теми, кто остался позади и заходить поганым шараяновым гадам в спину.
Так скоро... Арэну не верилось, что битва ушла вперед, оставив его где-то в хвосте, разбираться с зубатым кровопийцей. Дасириец едва успевал перебирать ногами и волочить за собою меч - клинок, который прежде казался непосильно тяжелым и непригодным для пешей битвы, теперь не хотелось терять.
Когда они оказались в переулке, тесно набитом людьми. Арэна оттащили в самый угол, загороженный рухнувшей стеной амбара. Здесь пахло зерном и соленьями, отчего в голове дасирийца немного прояснилось. Кто-то сунул ему клок соломы.
- Воды нет, так что не обессудь, - бубонила над ухом молодуха, судя по одежам - одна из прислужниц из храма Скальда.
Из наполовину тощего бурдюка плеснула на солому в руках дасирица и велела утереть лицо, а сама тем временем взялась за рану на его шее. Дасириец исполнил все в точности: от соломы разило вином, но зато удалось стереть с лица грязь и черный студень, что был у шарашей вместо крови.
- Не помрешь, - наконец ответила девушка, вытерла руки грязной тряпицей, и, не предупреждая, щедро залила рану из бурдюка.
Арэн сцепил зубы, чтоб задержать крик. Чувство было такое, что и без того горящую болью рану, пришмалили раскаленным прутом. Процедив "Благодарствую, госпожа", дасириец поднялся на ноги, выискивая глазами, кто бы средь сборища северян был за главного. Казалось, будто северяне и думать забыли о битве, которая, верно, теперь уж ушла совсем далеко. Кто-то раздобыл трубку и воины пустили ее меж собой, посмеиваясь и обмениваясь дружескими похлопываниями по плечу. Арэн задавил негодование, памятуя, что в чужой дом негоже приходить со своим хмелем. Но когда трубка дошла до него, отвел в сторону руку воина, который ее протягивал. Тот недобро покосился на него, спросив, отчего ж чужестранец брезгует общим табаком.
- Курить после буду, когда битва закончится, - огрызнулся Арэн.
Между воинами пополз ропот, от которого дасирийцу не приходилось ждать ничего доброго.
- Никак чужестранец нас за трусов принимает, - за всех взял слово тот, кто спас Арэна от зубатой твари. Он раздвинул воинов, выступив вперед, сложил на груди укрытые шрамами могучие руки. - Я б с тобой мечи скрестил, чужестранец, за твою черную неблагодарность, только не стану убивать того, кто был гостем под крышей Берна. После, если боги рассудят так, что жить надобно нам обоим, самолично испрошу у Медведя дозволения как следует поучить тебя уму-разуму.
Арэн не положил бы голову, что верно истолковал каждое слово, но голос северянина и гроза в нем, восполняли прорехи в тех местах, где дасириец не разобрал слов.