Раш сперва вскинул брови, словно не веря, что его определили на роль посыльного мальчишки, потом глянул на друга, что-то проворчал под нос и зашагал прочь.
Девушка только теперь заметила, что из-под кольчуги выглядывает кожаный круглый короб, край его распоролся и в дыре видать кончик залитого сургучом туба. Уж не эти ли важные письма дасириец вез Владыке севера? Она несколько мгновений раздумывала, стоит ли их брать. Арэн будто бы говорил, что они очень много значат. Будет несправедливо, если затеряются в суматохе. Хани погладила Арэна по голове, отодвинула в сторону грязные светлые волосы. И заплакала. Потихоньку, пока никто не мог видеть ее слабости. Фергайра не плачет, если хоть кто может видеть ее - так наставляли сестры в башне Белого шпиля. Но слезы рвались наружу.
Где-то поодаль ото всех, сооружали погребальные помосты. На них уже клали тела мертвых северян, щедро поливали маслом, которое воители привезли с собою. Служители Скальда заканчивали последние молитвы, готовясь провожать северян в царство Гартиса. А еще дальше, завернутый в шкуры, умащенный маслами и бальзамами, лежал Талах. Хани даже не могла проститься с ним. Может, после, когда тело шамаи повезут в Сьёрг, у нее будет возможность сказать над ним хоть несколько слов. Но сердце рвалось на части именно сейчас. Иногда оно стучало так часто, что каждый вдох приносил боль. Ей больше жизни хотелось оставить все, забыться, броситься к мертвому шамаи и в последний раз наглядеться на него. Еще немного, чтоб запомнить любимые черты. Почему боги так мало отпустили Талаху, почему не дали им встать для благословенного союза?
- Нечего по живым слезы лить.
То говорил Берн. Хани, увлекшись горем, не услышала его шагов, или же северянин нарочно подошел тихо, чтоб не спугнуть ее. Девушка торопливо смахнула слезы.
- Устала, - сказала первое, что пришло в голову.
Берн тронул ее за плечо, легонько сжал пальцы.
- Я знаю, что сегодня было много смерти, фергайра. Ты молода еще, чтоб принимать тяжкие испытания, но на все есть какая-то нужда. Всякому отсыпано столько горя и отлито столько слез, чтоб в меру было все выдержать. Молодые деревья часто гнуться по ветру, какие-то ломаются, другие - с годами становятся крепше. Сдается мне, ты из второй породы, древесина у тебя добротная.
Хани непонимающе вскинула голову. С чего вдруг вождь Артума, правая рука умершего Владыки Севера стоит здесь и утешает ее? И нет в его голосе злости и спеси, речь теплая, взгляд греет.
- Я знаю, Берн. Но слез так много, если их не пролить, ослепну.
- Мы повезем шамаи в Сьёрг, как ты и просила, раз такая его воля. В дороге будет время, чтоб проститься. Прибереги слезы до того часа, а пока - присмотри за воинами, которых больше некому обласкать.
Она кивнула. Берн ушел, по пути столкнувшись с Рашем, мужчины обменялись долгими взглядами. После, карманник протянул ей суму. Хани выудила из нее несколько горшков с мазями, костяную иглу и моток с жилами. Совсем недавно она точно так же штопала щеку чужестранца. Потом кривой уродливый шрам заговорил жрец Скальда, и теперь от него осталась только белесая змееподобная линия, которая вскорости, тоже расползется и вовсе исчезнет.
- Послушай, я хотел спросить, - начал Раш, как только Хани открыла горшочки и смешала прямо на ладони их содержимое. Подумав мгновение, добавила еще немного зеленого смердящего бальзама из первого горшка, и снова растерла. - Там, в замке вашего Конунга. Я видел кой чего, но не знаю - чего это было?
Хани маленькими порциями втирала смесь вокруг раны, старательно массировала, пока бальзам до последнего не пропитывал кожу.
- Я не знаю, - честно призналась Хани. - Такого прежде не было. Духи иногда сами приходили и говорили мне, что делать и как поступить, а тогда мой разум затуманили зелья фергайр. Может, то был страх, а может - пророчество.
- В том пророчестве с моими друзьями сталось дурное, - голос Раша сделался низким. Совсем как раньше, когда они ехали на одной лошади, петляя на опасных склонах холмов. - Скажи мне, девчонка, чего опасаться?
- Я же сказала - не ведомо мне, - тоже обозлилась она. Злость мигом просушила слезы, придала сил. Пальцы перестали дрожать, и жила без труда вошла в дыру с другого боку костяной иглы. Хани приноровилась и сделала первый стежек. Прислушалась - не проснулся ли Арэн? Но дасириец пребывал в благословенном забвении.
- Для тебя же лучше, чтоб твои слова оказались правдивыми.
- Пойди погрози лучше тому, кто тебе ровня. - Хани упрямо посмотрела на чужестранца.
Взгляды их встретились, столкнулись в беззвучном поединке. Глаза Раша, как и прежде, хранили тысячи странных всполохов. Брови чужестранца сошлись одной чертой, нависли над глазами, будто туча.
- Еще никто не обвинял меня в трусости, фергайра, или как так тебя! - Сказал, как в лицо плюнул. Но не торопился уйти.
- Тогда хватит меня подначивать, - примирительно ответила Хани. Меньше всего девушке хотелось растрачивать последние силы на бессмысленную перепалку. - Я не желаю вам зла и никогда не желала. Прости, что это не меня прибили шараши, заместо двух твоих друзей. Если б можно было обменять у Гартиса одну никчемную девчонку на двух славных мужей - я б сама постучалась к хранителю мертвого царства.
Хани поздно услыхала, как задрожал предатель-голос.
- Чтоб тебя харсты..! - Раш подскочил, будто ужаленный смертоносной змеей. - Пойду, поищу пару крепких рук.
Хани не стала его удерживать, напротив - стоило чужестранцу скрыться из виду, она с облегчением вздохнула. После того, как чужестранец помог прогнать волкооборотня Эрика, она забылась. Отчего-то решила, что теперь они забудут о неприязни, но ошиблась.
Пока зашивала рану Арэна, Хани размышляла над словами Берна. Он прав был, это хмурый воитель Севера. Будет время для слез, а нынче время вспоминать о долге. Интересно, чтобы сказала старая Ванда, окажись тут рядом. Не жалела бы, что по ее наставлениям порченную светлую колдунью взяли в круг сестер, а она, вместо того, чтоб исправно нести возложенные обязательства, рыдает, точно дитя над разбитой коленкой? И что сказать в Башне белого шпиля? Ее посылали глядеть и слушать, только что же теперь, когда нет Владыки Торхейма и Артум остался без правителя? Стоит ли вмешиваться как того велят обычаи? С давних времен Конунга выбирали советом колдуний Белого шпиля. Иногда, они выбирали того, кто был ближе всех к умершему или изгнанному Конунгу, а иногда - вовсе стороннего человека. Был ли избранный воином или кузнецом, кожевником или служителем из храма - все были равны перед выбором. Но теперь, пока до Артума еще неблизкий путь, кто-то должен взять верх: раздать приказы вождям, успокоить злого Корода, который бранился почем зря, что его воинам так и не дали переполовинить поганое людоедово войско. Берн нравился ей своим странным хмурым равновесием, но не все вожди признавали его. Берн был хора, рожденным за глаза богов. И пусть для фергайр рождение и кровь не имеют значения, некоторые особо правильные вожди, не желали видеть на троне грязнорожденного. Даже теперь, когда еще не успело затихнуть эхо песен клинков и молотов, среди вождей началось соперничество. Каждый норовил перекричать другого, отдать свои приказы через чью-то голову. А Берн будто вовсе не стремился быть над всеми, принять то, что протягивала щедрой дланью судьба. Захоти он взять правление - самое время теперь показать, кому как не ему, правой руке своего храбро погибшего отца, править Артумом?
Но вождь мешкал, словно задеревенел.
Когда с раной дасирийца было покончено, Хани снова смазала его плечо бальзамом. К тому времени вернулся Раш. Позади него топтались двое, судя по одеждам - деревенские. У одного был раскроен лоб, второй припадал на ногу, но, завидев колдунью, оба тут же позабыли о своих болячках и поклонились, спрашивая, чем помочь. Раш обозлился.
- Со мной вы пришли, мне и помогать будете! - рявкнул он. - Или вас шараши крепко по башке приложили, что память мигом отшибает?
Северяне даже не поглядели в его сторону, оба смиренно ждали ответа Хани.
- Помогите чужестранцу, - сдалась девушка. Она так и не смогла взять в толк, что собирался делать Раш, но решила не вмешиваться, чтоб не злить его еще больше. Только отошла в сторону - наблюдать и, в случае чего, вмешаться. Мало ли что там творится в мыслях самого чужестранца. Вдруг недоброе задумал. И, хоть в такое мало верилось, девушка предпочла убедиться собственными глазами.
Раш отдал деревенским указания. Мужчины обошли Арэна с противоположной от чужестранца стороны, один сгреб в охапку его ноги, второй взял обхватом грудь. Раш несколько раз повторил, чтоб держали крепко и не отпускали, чтобы он не делал. Хани пришлось вмешаться, чтоб перевести его слова - северная речь в устах Раша звучала точно карканье старого ворона.
Раш взял руку Арэна, осторожно ощупал выпирающую под кожей кость. После обхватил руку друга над запястьем и чуть выше локтя. Приподнял. Немного потянул на себя - кость зашевелилась под кожей, точно живая. Хани напряглась, все больше уверяясь в том, что чужестранец задумал плохое. Тот снова пощупал кость, задумался, будто не мог решить, как же поступить дальше. Сомнения длились недолго, после чего Раш еще немного приподнял руку на себя, оттянул в сторону и резко завел вверх, так, что ладонь Арэна оказалась на уровне его носа.
Послышался хруст и слабое щелканье.
Северяне разом заматерились, Хани не смогла сдержать выкрик.
- Все, - угрюмо ответил чужестранец. - Теперь его нужно завернуть плотно, чтоб кость не выскочила обратно. Тряпки нужны. И смажь его дрянью той вонючей - боль придет, когда очнется. Пару недель будет наш герой без обеих рук.
Хани очень хотелось спросить, что он только что сделал, но язык точно задеревенел. Да и Раш не стремился к разговорам. Еще раз глянул на друга и ушел прочь.
Она плотно обернула воина кусками полотна, так, чтоб никакая встряска не могла растревожить его ран. В Белом шпиле ей показывали, как нужно перевязывать разные раны, как лучше обернуть голову или колено. Но она мало что знала о лечении сломанных костей. То, что сталось с Арэном, так вовсе видела впервые. Даже не знала, поможет ли чудно́е лечение чужестранца.
Когда на побережье поползли сумерки, помосты были сложены. Отдельно, особняком ото всех, соорудили последнее ложе для Торхейма. Хани отчего-то вспомнила тот день, когда шараши пришли в Яркию. Тогда ей казалось, что еще никогда она не видела столько мертвых северян. Сегодня их было много, много больше. Поверх тел натаскали сосновых и кедровых веток. Девушка только теперь заметила, что жидкий лесок на утесе исчез.
Пока заканчивались последние приготовления, Хани вернулась в пещеру. Там она оставила меховую суму с умершим птенцом. Девушка собиралась свершить задуманное и предать его огню. Может несчастный и был насмешкой богов, и его следовало оставить где-нибудь на съедение диким зверям, но Хани решила по-своему.
Беря в руки суму, Хани никак не ожидала, что она окажется... теплой. Столько времени прошло с того времени, как птенец-переросток в последний раз открыл и закрыл клюв. Еще на драккаре его облезлое тело закоченело. А теперь же, будто кто нарочно держал мертвую птицу у очага, ближе к теплым поленьям. Девушка осторожно развязала узлы мешка, сунула руку внутрь. Пальцы нащупали перья. Тонкие и мягкие, подпушек. Хани, не долго думая, достала птенца наружу. Теперь он вовсе не походил на старую больную курицу. Напротив, молодые перышки покрыли тело почти полностью, оставив неприкрытыми только лапы. Он привычно прятал голову под крыло. Только Хани, как ни старалась, не могла разобрать, что сталось с птенцом. Не могла же она и в самом деле так ошибиться, что чуть не предала огню живую птицу. Сейчас птенец больше походил на меховой шар, нахохлился и не желал показывать голову. Хани, поняв, что "развернуть" его нет никакой возможности, мысленно пожала плечами и осторожно сунула птицу обратно. Если проголодается - поднимет крик. А теперь не подходящее время, чтоб гадать почему да как.
В углу пещеры что-то зашевелилось. Хани не сразу среагировала на шум, уставшая от битвы и долгих часов хлопот с ранеными. Она повернула голову на звук только после того, как их темноты, вслед за возней, раздалось негромкий скулеж. Девушка поднялась, отложила суму с птенцом на прежнее место и выколдовала путеводный шар, вглядываясь в черноту. Под рассеянным голубоватым свечением, она отступила, обнажая скорченную вдвое фигуру. Хани сразу узнала жреца, черненого солнцем Банру. Он сидел на корточках, обхватив голову руками, будто боялся, что потолок пещеры вот-вот рухнет на него.
- Служитель? - осторожно позвала Хани, отчего-то не решаясь подступить ближе. Почему он тут? Она же велела отвести его к тем раненым, в ком уже угнездилась черная кровь шарашей? Сразу после того, как догорят погребальные костры, несчастных должны будут лишить жизни и тоже предать огню. - Что ты здесь...
Банру не дал ей закончить. Он так быстро поднялся, что Хани показалось, будто он нарочно поджидал, пока она подступиться. Но он не тронул ее, только уставился широко распахнутыми глазами - точно безумец.
- Я не хочу умирать, - зашептал он. Губы Банру тряслись, на лбу густо выросли капли пота. - Я пережил сражение, значит, боги меня пощадили, сохранили жизнь. Эти люди - они хотят меня убить, ходят, глядят так, будто думают, кому бы первому снять голову. Нет, не такая участь мне уготована. Лассия, Солнечная госпожа моя, послала мне видение, где тело мое старо и дряхло, и его кладут в расписной саркофаг, как и положено обычаями моего народа. Круг меня дети и внуки, я в почете и славе, и горе по моей смерти печалит всякого.
Хани отшатнулась, но жрец продолжал напирать на нее. Так, шаг за шагом, она оказалась прижатой к стене, в нескольких шагах от выхода. Служитель глядел на расщелину, из которой тянуло ночным холодом, несколько раз жадно глотнул, точно напивался свободой.
- Ты умрешь, - Хани отвела взгляд. - В тебе есть порча, ничто не спасет тебя от того, кем ты скоро станешь, чужестранец. Если боги хотели тебя пощадить, самое время бы им сделать это, но теперь уж поздно.
Банру снова взвизгнул, затрясся, обхватил себя за плечи. Хани никак не могла разобрать, что за чувство родилось в ней - жалость ли, презрение? Темнокожий служитель мог не вмешиваться в битву, схорониться и обождать. Но он дважды становился рядом со всеми - в Яркии, и теперь. И все ж, жалеть жреца Хани не могла. И слов таких не нашлось. Может от того, что смерть сегодня стала ее ношей, жадной змеей, что выпила из нутра всякое сочувствие и тепло. В середке Хани было пусто.
- Я не умру, не умру. - Служителя лихорадило, пальцы остервенело впивались в края одежды, точно хотели сорвать невидимые путы, которыми порча все сильнее сковывала его тело.