Серима стиснула кулаки с такой силой, что если б ее ногти не были по привычке обгрызены, она расцарапала бы себе ладони до крови. Волна бессильного гнева всколыхнулась в ней, но даже сейчас этот гнев был направлен на нее саму, одинокую легковерную дуру, а не на того, кто так ловко сыграл на ее легковерности. Даже теперь она, жалкая влюбленная идиотка, не могла заставить себя возненавидеть его.
Серима окинула взглядом новое платье - изящный покрой, тугой корсет, пышные накрахмаленные юбки. Роскошная золотая парча расшита нитями из чистого золота и крохотными ало сверкающими рубинами - теми, что добывают на принадлежащих ей копях. Серима знала, что портной выбрал именно этот фасон, дабы придать хоть какую-то форму ее безнадежно плоской и пресной фигуре. Опыт не удался. Драгоценности, призванные отвлечь внимание от недостатков хозяйки, лишь сильнее подчеркивали ее плачевное уродство. "Растреклятый наряд, - с горечью подумала Серима, - стоил мне годового дохода целой деревни, а на мне он смотрится как холщовый мешок".
И тут ее терпение лопнуло.
- Марута! - во все горло завопила она. - Марута! Сейчас же иди сюда!
В бешенстве Серима с такой силой дернула за колокольчик, что витой шнурок остался у нее в руках.
- Мириаль всеблагой, что еще у тебя стряслось? - отдуваясь, вопросила старуха. Остановившись на пороге, она театральным жестом схватилась за сердце. - Ты же меня чуть не прикончила! Бегать вверх и вниз по лестницам это в моем-то возрасте...
Она не успела завершить свою ворчливую тираду. Серима, в три шага преодолев комнату, влепила экономке пощечину - такую увесистую, что на морщинистой щеке проступил быстро покрасневший отпечаток ладони.
Воцарилась мертвая тишина.
- Если ты слишком стара, чтобы бегать по ступенькам, - процедила Серима, - собирай свои вещички - и вон из этого дома! А если ты еще раз посмеешь сказать мне хоть одно дерзкое слово, я велю вывести тебя во двор и высечь перед всей челядью. Поняла?
Марута кивнула, впервые в жизни не в силах вымолвить ни слова. Нижняя губа ее мелко дрожала. Прижав ладонь к щеке, она смотрела на хозяйку жалким взглядом побитой собаки - и от этого взгляда Сериму охватил жгучий стыд. Она знала, что теперь до конца своих дней запомнит глаза Маруты - и будет презирать себя за то, что сделала. Серима поспешно отвернулась от старой экономки.
- Расстегни крючки, - велела она сквозь зубы, - и сними с меня эту мишурную дрянь. Да, и принеси мое старое черное платье.
- Что?! - взвизгнула Марута. - Ты хочешь пойти на церемонию в этом ветхом убожестве? - Старуха, похоже, оправилась на удивление быстро. - Да ведь ты в нем вылитая прислуга! А кстати, о прислуге - все уже ушли в Пределы, кроме твоего драгоценного Пресвела, - ядовито прибавила она, - так что ежели хочешь высечь меня прилюдно, придется тебе подождать до утра. Тоже мне, придумала - высечь...
Серима, впрочем, заметила, что при всем этом ворчании экономка на редкость проворно принялась за дело. Она уже расстегнула крючки парчового платья и, направившись к большому гардеробу, принялась нарочито громко греметь и стучать вешалками. Серима содрала треклятое платье с плеч, выбралась из него и, небрежно скомкав бесценную парчу, швырнула его в угол.
- Леди Серима! - больше по привычке возмутилась Марута. - Разве так обращаются с дорогими и новыми вещами? И между прочим, - добавила она прежде, чем хозяйка успела одернуть ее, - что-то я никак не могу найти твое черное платье. Должно быть, оно в стирке.
От Серимы не ускользнул хитрый блеск в глазах экономки. Не говоря ни слова, она вышла из комнаты и, перегнувшись через лестничные перила, громко позвала:
- Пресвел! Пресвел!
Над головой Серимы послышался торопливый топот бегущих ног, а затем появился и ее помощник - не снизу, как она ожидала, а сверху, с чердака, где размещались комнаты горничных.
- Ты что это делал на чердаке? - удивленно спросила Серима.
- А... э... да вот кухарка в последнее время жаловалась, что из кухни подворовывают по мелочам. Я решил воспользоваться случаем и, пока горничных нет, без шума осмотреть их комнаты.
В другое время Серима только восхитилась бы его расторопностью. Сегодня, когда рана, нанесенная Блейдом ее гордости, была еще свежа, ей и объяснение Пресвела казалось подозрительным... "Нет, устало подумала Серима, - не стоит сейчас задумываться об этом. Я просто не решусь проверять его слова". Если б ей случилось застичь Пресвела к одной из горничных, ей пришлось бы уволить обоих, а она не представляла, как сможет без него жить. Да ведь Пресвел - ее правая рука!
- Госпожа? - От размышлений Сериму отвлек голос Пресвела, как всегда, почтительный и услужливый. - Госпожа, что я могу для тебя сделать?
- О, кое-что. - Серима сделала глубокий вдох, отлично сознавая, что Марута, укрывшись за дверью, ловит каждое их слово. - Спустись вниз, Пресвел, и принеси мне хлыст, которым старшая горничная наказывает своих подчиненных.
- Что?- Глаза Пресвела едва не выскочили из орбит.
- И не вздумай даже ее защищать, - жестко продолжала Серима. - Мне плевать, что Марута уже стара - ей надлежит дать урок. Я предупреждала ее, что случится, если она будет мне дерзить.
- А, так ты желаешь высечь Маруту! Прекрасно! Уже бегу, госпожа!
И Пресвел вприпрыжку помчался вниз по ступеням. Серима смотрела ему вслед, озадаченно хмурясь. Что это на него сегодня нашло? Совсем не похож на себя - расторопного, деловитого, уравновешенного. Может, в этом треклятом доме все сговорились, чтобы свести ее с ума?
Вернувшись в спальню, Серима обнаружила, что ее блеф сработал великолепно. Черное платье было аккуратно разложено на кровати.
- Ладно, ладно, - проворчала Марута. - Твоя взяла. Радуйся. Ступай на самую важную церемонию года в черном, точно старая карга, - мне-то что? Только пусть тебе застегивает платье твой любимчик Пресвел - я и пальцем не шевельну, хоть до смерти забей!
С этими словами экономка удалилась, чрезвычайно довольная тем, что она, как всегда, оставила за собой последнее слово.
Когда Серима натягивала через голову неброское шерстяное платье, в дверях появился Пресвел с плетью в руке.
- Тебе еще нужна плеть, госпожа? - деловито спросил он.
- Нет, - сухо ответила Серима. - Она сыграла свою роль. Оставь ее покуда здесь, Пресвел, и, если ты не против, помоги мне застегнуть платье, а потом можешь вернуться к делу, от которого я тебя отвлекла.
С этими словами она испытующе глянула на Пресвела - не отведет ли глаза, не покраснеет ли, признав за собой вину? Тот, однако, оставался вежлив и невозмутим, как всегда.
- Разумеется, госпожа моя. Я всегда рад тебе помочь. Да, кстати, я заглядывал к девочке. Сейчас она крепко спит, так что тебе не о чем беспокоиться.
По его тону Серима поняла, что помощник упрекает ее за равнодушие к ребенку.
- Что ж, хорошо. Рада это слышать. - Она старательно убрала из голоса даже тень раздражения. - Ты еще не нашел для нее няню?
- Думаю, что нашел, госпожа моя. Мне не хотелось беспокоить тебя в день Великого Жертвоприношения, поэтому я договорился, что она придет к тебе завтра. Это дочь старинного друга нашей семьи - на мой вкус, слишком молода, но ей доводилось ухаживать за целым выводком младших сестер и братьев, так что опыт в этом деле у нее большой. Полагаю, госпожа, она тебе понравится. Девушка очень скромная, нетребовательная, зато трудолюбивая.
Серима бесстрастно кивнула, хотя слово "молодая" прозвучало для нее сигналом тревоги.
- Отлично. Спасибо, Пресвел. Завтра же с утра с ней и увижусь. Нам просто необходимо поскорее подыскать подходящую няню.
Улицы Тиаронда уже опустели. Редких прохожих Мечи Божьи сгоняли в толпу и, окружив, точно овец, направляли на Эспланаду - ждать своей очереди, чтобы пройти через туннель в Пределы. Впрочем, большинство горожан поторопилось отправиться туда загодя - как только распространилась весть о возвращении иерарха. В такой толчее нелегко будет найти удобное место, и потому все стремились оказаться первыми. В обычное время церемонию проводили бы на самой вершине горы, где прихотью природы образовался естественный амфитеатр - кратер давно погасшего вулкана. В центре его стоял Великий Алтарь Мириаля, а вокруг святого места шли каменные террасы, на которых можно было рассадить весь город - и даже малое дитя разглядело бы с любого места все подробности обряда. Сегодня, однако, вершина горы оказалась недоступна из-за бури, да и огромную чашу кратера до краев засыпал снег. В срочном порядке место для обряда подготовили прямо в Священных Пределах, на просторной площади перед Храмом, и хотя в толпе много ворчали по этому поводу, большинство горожан остались довольны: уж лучше потесниться, чем замерзнуть до смерти на вершине горы, ожидая заката, тем более что он в такую непогоду вряд ли будет виден.
Тормон, уже вконец истерзанный волнениями и радостными надеждами, обрадовался, увидев, что городские улицы почти безлюдны. Хотя сефрийцы и были привычны к шумному многолюдью, в Тиаронде нынче царил дух мрачной, безнадежной жестокости, и кони, чуявшие его, нервничали, становились непредсказуемы и небезопасны. Элион в свою очередь от души был рад, что им удалось благополучно миновать стражу у городских ворот.
- Признаться, я сильно сомневался, что они примут наш рассказ за чистую монету, - вклинился в мысли Тормона его голос.
- Они, как видно, слишком взбудоражены предстоящим обрядом, отозвался торговец с нескрываемым отвращением. - А по-моему, это самое настоящее варварство - из суеверия отнимать человеческую жизнь.
Элион озадаченно глянул на него:
- Но я думал, ты сам хочешь убить иерарха, чтобы отомстить за бедную Канеллу. Еще прошлым вечером ты говорил, что мечтаешь живьем вырвать у него сердце!
- Мечтаю, - мрачно подтвердил Тормон, - и злюсь оттого, что мерзавца принесут в жертву прежде, чем я до него доберусь. Но это другое дело. Он должен умереть в наказание за свои злодейства - а не потому, что кучка выживших из ума болванов вообразила, будто смерть одного человека в некий особый день способна остановить дождь.
Элион пожал плечами:
- Если хочешь знать мое мнение, вся эта страна - сущая клоака варварства и суеверий.
Тормон остро глянул на него. Время от времени его молодой спутник ненароком ронял словцо-другое, намекавшее, что он явился откуда-то из-за пределов Каллисиоры. Торговец круглый год путешествовал вдоль Завес, и ему всегда казалось невозможным, что они отмечают собой границы мира. Тормон ломал голову над этой загадкой, чтобы отвлечься от мыслей о Канелле и Аннас. Для посторонних глаз он должен выглядеть обычным гвардейцем, равнодушно исполняющим свои повседневные обязанности. Никак нельзя допустить, чтобы лицо его отразило бушующие в душе страсти. Поэтому Тормон ловил каждое слово Элиона, выуживая новые намеки на его нездешнее происхождение. Сейчас, впрочем, молодой человек опять заговорил о стражниках, которые расспрашивали их у городских ворот.