- Мрак. А ещё она нам пятьдесят рублей дала. Конкретно - тебе. На мой день рождения.
- Добрая она у тебя.
- Это она-то... - хотел было взорваться я. - Да. Она добрая. Но выносить её долго я всё равно не могу.
- Это потому, что ты один в семье. Вот у моих, кроме меня, ещё пятеро. Они меня и не трогают.
- Везёт тебе, татарчонок, - ласково сказал я.
- А мне, может, в детстве обидно было, что не мне всё внимание. Тем более, я ведь из детей старший. У-у, так бы и поубивал всю эту сопливую команду.
- Не смеши, Русланчик, - улыбнулся я. - Чтоб ты кого-то убил? Ни за что не поверю. Ты ж не волк, ты сам ягнёнок.
- Я-а ягнё-о-нок? - возмущённо заблеял Руслан.
- Ну конечно. Ягнёнок-спаситель. Вроде того, что спас мальчика Фрикса.
- А-а. Ягнёнок, с которого после шкуру сняли.
- Не шкуру, а руно. Золотое.
- Пусть золотое. Однако ж - сняли.
- С тебя-то шкуру снимать никто не собирается.
- Кто знает, кто знает...
- Я знаю. Я не допущу.
- Эт ты счас не допустишь. А вот как на парашюте приземлишься - хрен тебя знает.
- На каком парашюте? Ты всё ещё пьян.
- Ах, да... Я пьян. Можно я тебя ещё раз поцелую?
- А я тебя?
- Можно.
Мы поцеловались.
- Иудин поцелуй, - сказал Русланчик.
- Это ты мне?! - возмутился я.
- Это я себе. Но я не Иуда. Я Иона. В чреве кита. Серёги.
- Ты о чём?
- Я ж пьян. - Русланчик вдруг заплакал.
- Ты чего? - испугался я.
Русланчик обхватил меня за шею и продожал всхлипывать мне в плечо.
- Ничего, - выдавил он сквозь плач. - Счас пройдёт.
И у него действительно прощло. Да, упоили его кореша.
- Может, тебе спать пойти? - спросил я.
- Не, давай посидим. А потом пойдём. Только вместе, да?
- Конечно, - сказал я, погладив его вьющиеся волосы. - Конечно.
* * *
- Я с тобой не поеду, - заявила Наталья Николаевна.
- Вот как? - сказал Пушкин, готовый, впрочем, к такому повороту.
- Именно так. За свои блядские штучки расплачивайся сам. - Губы Натальи Николаевны превратились в две сплюснутые брусничины.
- И вы ещё, мадам, изволите толковать о блядстве?
Наталья Николаевна, слегка подёрнув плечами, пересекла комнату по диагонали и с видимой обессиленностью рухнула в кресло.
Пушкин неторопливо снял цилиндр, отстегнул крылатку и стянул перчатки.
- Не поедете, значит? Это хорошо.
Наталья Николаевна ревниво встрепенулась в кресле.
- Хорошо? Значит, вам хорошо? Значит, вы даже рады?
- Я? Рад? Да, рад. А вы хотели б, чтоб я был несчастен? Дескать, уезжаю от красавицы-жены в тьму-таракань... Да Боже мой, какая скука... Да я там тысячу прекрасных вещей напишу, которых не мог написать рядом с вами... Вы меня опошлили... Во что я превратился? В бездарного ревнивого рогоносца?
Наталья Николаевна вспыхнула, поднялась из кресла.
- Так вот, сударь, если вы так оскорбительно-откровенны, позвольте быть откровенной и мне: любить я вас никогда не любила, но и рогоносца из вас никогда не делала. Можете назвать меня проституткой, только денег я особых с вами не получила. А, в общем, мы друг друга стоим - вы женились на самой красивой женщине Петербурга, я вышла замуж за величайшего поэта России. Та же сделка, только в профиль.
- Не совсем, - тихо ответил Пушкин. - Вся разница в том, что я любил и люблю тебя, Наташа.
- Ну и люби, - неожиданно спокойно сказала Наталья Николаевна. - Но не требуй, чтобы я ехала с тобою. Я - женщина. Я живу в особом пространстве. Мой мир - это Петербург, это балы, это театры, салоны, это красивые мужчины...
- Дантес, например, да?