- Я те дам! Я те сам счас дам! Вертишься щенячьим хвостиком вокруг моей жопы...
Пора бы уж ума набираться. Думаешь, ты мне шибко нужен? Думаешь, я тебе нужен?
Ни ты мне, ни я тебе. Человек человеку волк. Ну, чё губами шлёпаешь? Уйди, загрызу. Сигареты оставь.
Петро, дрожа губами, смотрел некоторое время на Митяя, затем бросил сигареты на рельсы, заплакал и побежал прочь.
- Скотина ты, - с чувством сказал я Митяю.
- А ты нет? Почитай мне ещё что-нибудь.
- Давай работать.
- Ничё, работа не убежит.
- У меня никакой охоты нет, здесь до утра куковать.
- Чё, баба в тёплой постели ждёт?
- Не твоё дело, кто меня ждёт.
- А вот меня никто не ждёт. - Митяй поднял с рельс брошенную Петро пачку и вытащил две сигареты. - Угощайтесь, Игорь Васильевич... Да оно и к лучшему, а?
Баб я уже переимел достаточно, на мужиков переходить неохота, а суп я себе всегда и сам сварю. Петро своей щенячьей преданностью вааще достал... Пора переквалифицироваться... в кого?
- В управдомы?
- В покойники. Никто никому не нужен.
- Позволь не согласиться.
- И кому ж нужен ты?
- Позволь оставить это в тайне. Ты зачем Петро обидел?
- Да он мне надоел.
- Ты сам себе надоел.
- А хоть бы и так.
- Это не причина других обижать. Он же тебе как сын. Короче, разгружаем уголь.
- Э-э, стоп. Тут уж я Петро найду. Что ж нам, вдвоём костылиться? Старый батько должен вкалывать, а младой сын по рельсам сопли размазывать? Так стихи, значит, не почитаешь?
- Почитаю. Если перед Петро извинишься.
- Значит, не почитаешь. А хош, спорю, что это он ещё передо мной извинится?
- Не надо. Не будем спорить.
- А жаль. Я б выиграл.
- Выиграл бы. Поэтому и жаль тебя.
- Примкнись, ты.
Митяй вскочил и кинулся искать Петро. Я взял лопату и по-новой принялся за уголь.
"Какой же я счастливый человек, - подумалось вдруг мне. - Русланчик, милый мой Русланчик..."
Через десять минут вернулся Митяй. С Петро. Петро утирал последние слёзы, но выглядел вполне счастливым. Похоже, Митяй его как-то утешил. Петро снова любил Митяя, любил меня, любил уголь, который тут же стал выгребать из вагона с энтузиазмом нашкодившего и прощённого ребёнка. Я тут же присоединидся к нему.
Митяй ещё несколько секунд медлил, разминая между пальцами сигарету, затем сунул её за ухо и, схватив лопату, тоже принялся выгребать уголь.
Короче, через час мы покончили с обоими вагонами. Друг с другом в это время больше не разговаривали.
- Ну что, пошли к Ивахненко? - предложил Митяй, сбросив последнюю лопату угля на рампу.
Получив по два червонца каждый ("Так швыдко?" - удивился Ивахненко), мы вышли со станции. Было уже совсем темно, жёлтый фонарный свет заплёвывался посыпавшим по-новой снегом.
- Ну, бывай здоров, стихотворец. - Митяй протянул мне лапу.
- Ну, бывай. - Я протянул в ответ ладонь.
Петро отчего-то не удержался и хлопнул меня по плечу. Я хлопнул его в ответ.
- Так думаю, свидимся ещё, - сказал Митяй.
Не знаю, с чего он это взял, но у меня тоже было подобное предчувствие.
- Причём не на угле, - добавил Митяй, лукавясь своей красной мордой. Ну, может, прочтёшь напоследок какой стишок?
Я посмотрел на него.
- Стишок тебе? Ну, вот, слушай:
Уедем отсюда к чёрту Во Тьму-Таракань куда-то Протянем к аэропорту Краснеющий луч заката Отправимся в поднебесье Торчащее в горле костью И будем срывать созвездья Висящие белой гроздью Мы выдавим гроздь в бокалы И звёздного хмелю выпьем Завоем степным шакалом Заплачем болотной выпью Шатаясь межзвёздной пьянью В космической тьме пантеры Мы руки в неё протянем Корявые как антенны Которые синий ветер Колышет камышной пляской Наложим на солнце вето Утешимся лунной сказкой В ночи нас никто не тронет Она нам дана от Бога В ней скачут вдоль речки кони Отведав луны и грога На их пропотевших спинах Нам мчится легко и ясно Так пишут стихом картины Так пишут поэмы маслом Никто ничего не скажет Никто ни о чём не спросит Лишь Бог елеем помажет Когда нас на Землю сбросят Обвяжет нам раны бинтом Укроет тулупом ватным И мы пойдём лабиринтом Меж жизнью и непонятным.
- Ладно, катись на хер, - сказал Митяй после паузы.
- Покачусь. С удовольствием покачусь. Бывайте. Только не заблудитесь в лабиринте.
- В каком лабиринте? - не понял Петро.
- В жизненном.