- Что вы хотите сказать? - побледнел Динкин.
- Я хочу сказать, - продолжал Беркович, - что вы вышли на веранду сразу после Брукнера, гремела гроза, и вы решили этим воспользоваться. Брукнер, видимо, стоял у перил и был мрачен. Вы сказали ему, что беспокоитесь, как бы он от отчаяния не наложил на себя руки и попросили пистолет - мол, так будет спокойнее. Брукнер передал вам оружие, и вы выстрелили в тот момент, когда грохнул гром.
- Что вы несете, сержант? - воскликнул Динкин.
- Тело вы положили за оградой, туда тоже не попадал дождь, и вы вернулись в салон совершенно сухим. А потом дождались, когда все уехали, а дождь закончился, попрощались с хозяином и в темноте потащили тело к морю. Посадили на скамью, а пистолет бросили в лужу. У вас ведь наверняка были какие-то дела с Брукнером, вы, можно сказать, коллеги.
- Послушайте, инспектор, - возмущенно сказал Динкин, обращаясь к Хутиэли. - Почему я должен выслушивать эту чепуху?
- Не должны, - согласился инспектор. - И сержант принесет вам свои извинения, если грязь на вашей обуви не совпадет с образцами почвы около скамейки на пляже.
Динкин вскочил.
- Послушайте! - начал он.
- Сядьте, - жестко сказал инспектор. - Чего вы, собственно, волнуетесь?
Час спустя, когда Хутиэли с Берковичем вернулись в Управление, инспектор спросил:
- А почему тебе пришло в голову, что Брукнера застрелили?
- Понимаете, инспектор, такая мелочь... На щеке у него была струйка крови. Если он просидел под проливным дождем всю ночь, вода смысла бы кровь, верно? Значит, тело пролежало где-то, где не очень капало, и лишь потом его перенесли...
- Понятно, - кивнул Хутиэли.
Дело одиннадцатое
УБИЙСТВО В ОТЕЛЕ
Дорогой Борис, - задумчиво сказал инспектор Хутиэли, - мне бы и в голову не пришло, что ты играешь в такие игры.
- А нет? - удивился Беркович. Он сидел за своим столом и держал в руках газету "Маарив", раскрытую на странице, где были помещены фамилии победителей последней игры-лотереи. Вот уже три недели в газете каждый день публиковались вопросы, связанные с историей Израиля, и победителю, быстрее всех приславшему больше всего правильных ответов, обещана была путевка на двоих в одну из гостиниц Эйлата.
- Я всегда интересовался историей, - признался сержант. - А тут представился случай. И Наташа помогала, конечно, она тоже много знает. Две ночи в гостинице, лазурное море, пляж...
- Помрешь со скуки, - предупредил инспектор.
- С Наташей?
- Ну, разве что вдвоем вам будет интересно, - с сомнением сказал Хутиэли. - Я в прошлом году с Офрой был в Эйлате. Полежал на пляже, прожарился, но нет, - этот отдых не для меня. И не для тебя, насколько мне известен твой характер.
- Пожалуй, вы правы, - согласился Беркович. - Я бы предпочел путешествие по горам. Но Наташа в восторге от выигрыша, так что придется...
- Надеюсь, - резюмировал инспектор, - что за время твоего отсутствия здесь не случится ничего интересного.
В пятницу Борис с Наташей выехали в Эйлат, и дорога показалась им замечательной, хотя и несколько утомительной. До Беэр-Шевы они болтали и смотрели по сторонам, но потом Наташу укачало, и она заснула, опустив голову на плечо Бориса.
Он разбудил Наташу, когда автобус остановился на смотровой площадке у израильско-египетской границы. Пассажиры вышли, чтобы сфотографироваться на фоне египетского флага и пограничника-араба, Наташа выходить не захотела жара здесь была, как в топке паровоза, где сожгли славного сына российского пролетариата Сергея Лазо. А Беркович подумал о том, что путешествие через горы и пустыни может стать значительным воспоминанием - не о номере же с кондиционером и видом на Красное море вспоминать на старости лет!
Номер действительно оказался с кондиционером, но вида на Красное море не было и в помине: окна и балкон выходили в сторону Эйлатского аэропорта, и любоваться можно было только притихшими и будто уснувшими тушами трех небольших "Боингов".
- Диспетчеры здесь тоже, наверное, умирают от скуки, - сказал Беркович.
- Что значит "тоже"? - возмутилась Наташа. - Ты это на себя намекаешь?
- Ну что ты, - вздохнул Беркович. - Я намекаю на господа Б-га, который явно скучал, создавая это райское место.
На пляж они пошли, когда солнце уже заходило, купание в теплой, будто парной воде не доставило Берковичу никакого удовольствия. А может, он просто привередничал, заранее настроив себя на то, что отдых будет скучен, как старый фильм?
Наташе, напротив, все здесь нравилось - и пляжи, полные туристов, и рестораны, где порции предназначались не для людей, а для гигантов типа Гаргантюа, и гостиница, где с третьего этажа на первый падал водопад. Вечер Наташа и Борис провели в ресторане, окна которого выходили на бухту, а потом поднялись в номер, и только теперь сержант Беркович понял, в чем состоит счастье. Он не стал говорить об этом вслух, поскольку не был уверен в том, что своим высказыванием не даст Наташе повода взять будущую семейную власть в свои руки. Беркович хотел, даже, несмотря на предстоявший брак, остаться независимым и гордым. В общем - настоящим мужчиной.
Около одиннадцати, когда за окном номера, выходившим в сторону египетской границы, поднялась мрачная луна, за дверью раздался женский вопль. Собственно, Беркович сначала даже и не понял, кому принадлежал голос, разорвавший ночную тишину, будто сирена воздушной тревоги. Он в это время стоял посреди номера в трусах, потому что лишь минуту назад вышел из-под душа. Однако условный рефлекс, возникший у Берковича за год службы в полиции, проявил себя, и несколько секунд спустя сержант выскочил в коридор, успев набросить рубашку и натянуть брюки, а Наташе приказав не двигаться с места.
Справа по коридору у открытой двери номера стояла бледная, будто греческая статуя, женщина в легком платье и кричала так, что из всех соседних номеров уже начали выскакивать ничего не понимавшие жильцы. Двумя шагами Беркович преодолел несколько метров, втолкнул женщину в ее номер и закрыл дверь.
Крик смолк, как отрезанный.
- Что происходит? - рявкнул Беркович над ухом женщины, прекрасно зная, что именно такой тон немедленно приведет ее в чувство.
Именно так и случилось. Женщина смотрела на Берковича, и взгляд ее постепенно становился осмысленным.
- Убили... - пробормотала она. - Арика убили...
- Какого Арика? - спросил Беркович и только теперь оглядел номер. У окна стояло широкое кресло, и в нем лежал, раскинув руки, мужчина в плавках. Мужчине было лет сорок, и он был мертв, насколько может быть мертвым человек с пулей в груди. Ручеек крови уже запачкал замечательную оранжевую обивку кресла.
Беркович оставил женщину и подошел к трупу. Достаточно было одного взгляда, чтобы понять, что стреляли, во всяком случае, не в упор, а с некоторого расстояния. Был ли выстрел единственным? И где оружие? И почему не был слышен выстрел?
Беркович взял мужчину за руку - рука была еще теплой, смерть наступила не больше нескольких минут назад.
Беркович отступил на несколько шагов, огляделся и увидел лежавший в двух метрах от входной двери пистолет системы "вальтер" с навинченным на ствол глушителем. Так, - подумал он, - вопросы об оружии и о том, почему не был слышен выстрел, решились сами собой.
Подойдя к телефону, Беркович вызвал скорую и полицию. Женщина следила за его действиями с безразличием, свидетельствовавшим, что она находится в состоянии шока.
Берковичу пришлось потратить немало усилий, чтобы усадить женщину на широкую кровать, она не сводила взгляда с тела.
- Пожалуйста, - сказал сержант. - Пока никого нет и все воспоминания свежи... Ваше имя.
- Грета, - простонала женщина. - Грета Бурштейн.
- А это... - Беркович кивнул в сторону лежавшего в кресле тела.
- Арик... Мой муж.
- Понятно. Что произошло? Вы видели, кто стрелял?
- Конечно! - с неожиданной силой воскликнула Грета Бурштейн и сделала попытку броситься вон из комнаты. Берковичу пришлось удержать женщину, и она бессильно опустилась на постель.