Он очень хочет в Оптину, и в Дивеево, и в Сергиев Посад, он хочет посетить святые источники и восстановленные монастыри. Он хочет много и серьёзно читать. Для своей тюремной часовни накупил кассет с песнопениями, молитвами, дешёвых икон, лампадок.
– Мне иногда ребята жалуются: „Читаю Евангелие и ничего там не пойму“. Говорю: „Вы не понимаете, а бесы очень даже понимают“. Но не знаю я многого, меня старостой выбрали нашей часовни. Спрашивают, что и как, а я не знаю.
Знает. Знает самое главное. Как тяжело многогрешной душе пробиться к Богу, вырваться из цепких бесовских объятий, глотнуть чистого воздуха и не опьянеть от него, устоять. Знает, как трудно даётся молитва и как велика её благодать и сила. Знает, какой болью горит неспокойная совесть и как затихает эта боль под омофором покаяния. А ещё знает, как любит всех нас Господь, даже самых пропащих, как он.
К концу отпуск, – говорит он мне, – сколько всего хотел успеть, а пора возвращаться. Меня дело серьёзное ждёт. Ребята в „зоне“ креститься надумали.
– Сколько их?
– Сто пятьдесят человек.
– Сколько?!
– Да, многовато, с этим и проблемы. У нас, правда, есть чаша для крещения. Большой котёл на кухне выпросили, списанный. Да батюшки поблизости нет. Надо приглашать, а не каждый поедет...
Мы прощаемся. Хочу спросить, как он видит свою жизнь после освобождения, но не решаюсь, лезть в душу не хочется. А он будто мысли мои прочитал:
– После „отсидки“ так решил. Благословит батюшка в монастырь, пойду в монастырь. Благословит в миру оставаться – останусь. На всё воля Божия.
– Время быстро бежит, – успокаиваю я его, – не успеете оглянуться...
– Да, недавно Великий Пост был, а уже Петровский.
– Вы поститесь, Евгений?
– А как же! Православному без поста никак нельзя. Но в тюрьме очень легко поститься. Дают, например, второе и хлеб. Ем хлеб.
ДА НЕ СУДИМЫ БУДЕТЕ
Когда она укладывает волосы феном, слегка подкрашивает глаза и надевает свой любимый серо-голубой костюм с летящей юбкой, ей никто не даёт её пятидесяти. Да - и ещё когда выспится. Сон удивительным образом творит с ней чудеса. Если спала она долго при открытой балконной двери, не просыпалась среди ночи от нелепых снов - утром как огурчик. А если долго ворочается, встаёт, смотрит на часы, забывается на минуточку в дрёме, а потом опять широко раскрывает глаза в темноту, утром можно и не подходить к зеркалу: веки опухшие, маленькие заплывшие глазки смотрят измученно и обречённо, между бровями глубокая морщина. Интересно, куда пропадает эта морщинка, если Анна в форме?
Помню её худенькой и стройной, с живыми смеющимися глазами на свадьбе собственной дочери. Она летала между столами, подавала новые блюда, меняла тарелки, а ещё без умолку «тамадила» - громко и весело провозглашала тосты за молодых, осыпала гостей шутками и всё требовала от дочки с зятем:
~ А мне внуков побольше, поняли? А то накажу!
Свадьба «пела и плясала». Молодые охотно выполняли приказы «горько». Анна, раскрасневшаяся и красивая, отплясывала с дочкиным мужем Вадимом цыганочку и, глядя со стороны, ее вполне можно было принять за невесту. Наутро я позвонила ей, чтобы поблагодарить за весёлый вечер, сказала и об этом:
Ты такая красивая была вчера, прямо сама как невеста.
Она рассмеялась как звоночек, заливисто, довольно:
Ну скажешь... Я так измоталась, ног под собой не чувствую, Танька с Вадимом сами сегодня хозяйничают, посуду перемыли.
Меня всё подмывало спросить, почему не было на свадьбе бывшего Анниного мужа, отца Тани. Но Анна сама не заговорила на эту тему, а я инициативу не проявила. Не было и не было.
Мы с Анной почти с детства знаем друг друга, вернее, со школьной поры, когда однажды привели к нам в класс девочку с белесой тоненькой косичкой, испуганными глазами, смущённо улыбавшуюся.
Прошу любить и жаловать, Анечка Волкова, - представила её учительница.
Ой, ой, боюсь, она, наверное, кусается, — захихикал на последней парте дурак Прошин.
Анечка закусила губу, чтобы не расплакаться. Учительница обозвала Прошина дебилом, усадила Анечку рядом с «приятным во всех отношениях» Колькой Черемисовым, который «тебе, Прошин, покажет, как надо обходиться с новенькими». Колька набычился, отодвинулся от Анечки, посмотрел на учительницу преданным взглядом и натянуто улыбнулся.
Мы не были подругами. Так, какие-то общие дела нас сближали, какие-то разводили в разные стороны. И после школы также. Встретимся на улице - радости нет конца.
- Как ты?
А ты?
Кого видишь?
Кто поступил?
Телефон запиши, звони.
Пока!
И — опять до встречи:
Как ты?
А ты?
Но один раз я встретила Анну на остановке трамвая расстроенную, с опущенной головой. На моё радостное «привет!» она испуганно вздрогнула и вдруг ухватилась за руку: «Выслушай меня! Мне так одиноко». Тут же на остановке, мы и просидели часа три. Трамваи звенят, машины скрежещут тормозами, а мы говорим об Аннином одиночестве:
Я без него не могу жить, понимаешь? Жизнь теряет всякий смысл. Он студент и сейчас на практике в Красноярске. Обещал - буду писать каждый день, и вот уже три недели... Три недели ни строчки! Я извелась, на родителей бросаюсь. Как он мог забыть? Ведь мы... ведь у нас всё так было замечательно.
Под трамвайное треньканье и созрел наш коварный план. Я уезжала в отпуск, родственники сняли мне домик на Азовском море, там вполне хватит места двоим. Анна едет со мной, студент возвращается и не находит дома Анны, волнуется, ищет.
- Пусть поволнуется и поищет. Это им полезно, ты не должна показывать, что переживаешь. Нет писем и не надо. Ты обет давала ждать и страдать? Вернётся пожалеет.
Я была уверена: мои советы Анне мудры и дальновидны. Все мы мудры и дальновидны, когда собственный жизненный опыт на отметке «ноль », зато апломб и самоуверенность, замётанные на чтении книг, «хороших и разных», стремительно поднимаются к безоблачным высотам. Мы уехали. Мы жили в маленьком домике у самого синего моря, и старик-рыбак приносил нам каждое утро в пластмассовом ведёрке серебристых некрупных окуньков. Мы варили уху, пили сухое вино, плавали до изнеможения в тёплом море и подолгу сидели на ступеньках нашего домика, наблюдая, как рыжий закат медленно проваливается в синюю бездну морского горизонта. Мы очень сблизились с Анной за время отпуска. Мы много говорили, много откровенничали, много спорили. Как часто потом мы вспоминали это уединение, удивительный подарок судьбы. Каждый день дарил радость и укреплял в радости жить. Казалось, всегда будет именно так: сказочные закаты, тишина, вера в чудо...
А чудо и не замедлило. Пришла телеграмма от Анниного студента: «Вернулся, тебя нет, родители сообщили твой адрес. Скучаю, жду встречи». О, как мы ликовали! Как весело праздновали именины собственного тщеславия! Анна объявила меня лучшей подругой в мире, а я снисходительно этот титул приняла. Ещё бы! Ведь это я всё так тонко выверила и просчитала...
Он приехал встречать её в аэропорт. Загорелая Анна была неотразима.
Это моя самая лучшая на свете подруга, - сказала она студенту и посмотрела на меня преданными глазами.
Студент учтиво поклонился и поцеловал мне руку.
Конечно, я была на их свадьбе, конечно, была посвящена в Анины заботы об устройстве семейного гнёздышка. Но потом, потом моя собственная жизнь закрутила так, что Анна с её проблемами отошла на задний план, тем более что вскоре я уехала в загранкомандировку.
За пять лет разлуки мы многое успели. И встретились как-то сдержанно, без бурных восторгов и нарочитых слов. Она держала за руку белокурую Танечку. У меня в коляске сладко спал сын.
Знаешь, как много я поняла теперь? Смысл моей жизни в дочери: лишь бы ей было хорошо, лишь бы у неё все сложилось. Наверное, есть люди, для которых главное карьера, благополучие, счастье. Для меня теперь Танечка всё. Никто не нужен, ничего не нужно. Только она — мой единственный ребёнок.