- Четвёртый этаж, операционное отделение. И в лифте всё бело. Выхватив взглядом на стене календарь с Казанской иконой Божией Матери, успеваю найти декабрь — бесстрастный квадратик цифр среди таких же одиннадцати других, успеваю быстренько прочитать молитву «Богородице Дева...», попросить помощи и заступничества, а вот сегодняшний день отыскать на календаре уже не успеваю — приехали.
Койка у окна. И на улице всё бело. Снег облепил даже провода, длинный больничный корпус напротив, дальше ещё один, ещё... Целый больничный городок - Первый медицинский институт. Бегут люди по своим делам. У меня тоже были свои дела, и я бежала, боясь
не успеть. И не успела — к фирменному скорому поезду Москва-Адлер. Билет-то какой хороший достался — купе, нижнее место. Десять дней в любимом ущелье под Пицундой себе напланировала, к самому разгару сбора мандаринов хотела подгадать, даже соковыжималку новенькую по тому случаю приобрела, чтобы свежий сок по утрам, отборные мандаринки с дерева.
Всё равнодушно-бело вокруг. Бегут люди за окном, и нет им дела до моих несбывшихся планов. «Человек предполагает, а Бог располагает», - моя любимая присказка. Не единожды в день вспоминаю её к случаю. И вот привёл Господь применить и к себе...
Мой больничный опыт убог и ничтожен. Много лет назад лежала на обследовании, да быстро выписали с весёлыми листочками благополучных анализов. Что знаю о теперешней больнице? И вот сижу на больничной койке у окна, глотаю слёзы, страшусь наступающего дня.
Раньше мне казалось, что однообразные дни тянутся медленно и нудно. А ведь совсем не так. Однообразие больничных будней замельтешило с удивительной скоростью — подъём, температура, завтрак, процедуры, обход врачей, обед, тихий час, посещение, ужин, температура, отбой. Мелкими перебежками от завтрака к тихому часу, от процедур к посещению помчались мои денёчки к дню самому главному - операции. Только вдруг её отложили. Возникло серьёзное осложнение со здоровьем.
- Надо подлечиться, в таком состоянии операция невозможна. Назначим вам хорошие препараты, физиотерапию, барокамеру. Понимаю, вам хочется побыстрее, кому нравится лежать в больнице, но это необходимо, наберитесь терпения.
Лечащий врач Светлана Мухадиновна Психомакова смотрит на меня с искренним сочувствием, а у меня глаза на мокром месте - ведь не рассчитывала здесь задерживаться, ведь всё так хорошо спланировала! «Человек предполагает, а Бог располагает», — напоминаю сама себе, а слезы льются и льются и вот уже постовая сестра Елена Михайловна Золотарёва бежит с успокоительными каплями, садится рядышком на край кровати:
- Не расстраивайтесь. Вот подлечим вас, операцию сделаем, и забудете всё. Врачи у нас знаете какие замечательные! Светлана Мухадиновна - это же золото, у неё удивительные руки и душа добрая...
А ещё каждое утро к нам в палату вкатывалось солнышко! Елена Викторовна Никитина, клинический ординатор. Она нетерпеливо принималась расспрашивать нас - как спали, как ели, какая температура, и, казалось нам, она еле-еле дождалась утра, бежала через весь город, торопилась, нервничала, лишь бы узнать о нашем самочувствии, аппетите и анализах. Маленькая, подвижная, добродушная, сострадательная. Кого-то она мне напоминала. Ломала голову недолго: конечно, Светлану Мухадиновну. Та же участливость, готовность помочь и успокоить - её школа, школа сострадания и любви. Хороший учитель - толковая ученица. Благодатный багаж знаний, в котором рядом с профессиональным мастерством никогда не выходившее из моды сострадание больным, готовность утешить, даже потерпеть их неадекватность, несправедливые выпады, их уязвимость и беззащитность. Если Елены Викторовны почему-то не было в отделении, казалось, чего-то не хватает. Я всегда ждала её появления в палате, она умела порадовать. Вот и сегодня. Присела на краешек кровати, заговорщицки шепнула:
У меня для вас хорошие новости. Операция назначена на пятницу.
Облегчённо вздыхаю, а она:
Вам надо хорошенько выспаться перед операцией, лёгкое снотворное вам не помешает. И не волнуйтесь, всё будет хорошо. Оперировать берётся сам Владислав Геннадьевич.
Сам. Его так и звали больные отделения - сам. Помню, при первом обходе он вошёл в палату в сопровождении студентов и аспирантов и всего-то несколько слов сказал, спросил о самочувствии, а по сердцу - покой. У меня были к нему вопросы, и он пригласил побеседовать после обхода. А начал беседу так:
С праздником! Сегодня память Нила Столбянского, поздравляю.
Растерялась на секунду. Потом обрадовалась - православный! Милость Божия ко мне, немощной и унывающей в больничной палате. Православный хирург будет делать мне операцию. Конечно, хорошо, что сам. Но ещё лучше — православный!
Я хотела бы причаститься перед операцией, — почему-то доверительно сказала я Владиславу Геннадьевичу.
Обратитесь к старшей сестре клиники Лидии Никитичне Пучковой, она поможет.
Вот и ещё с одной православной душой свел Господь.
Обязательно, как же православному без причастия на операцию идти?
Лидия Никитична сидит за большим письменным столом, в изголовье иконочки, лампада горит, на стене большой православный календарь. Лидия Никитична — человек в клинике известный. Во-первых, целых сорок лет она здесь, в этих стенах, видано-перевидано за эти годы немало. Во-вторых, дверь в её кабинет практически не закрывается, идут к ней за советом и помощью с утра до вечера. И тут уж не берусь определить, когда как к старшей сестре клиники, когда как к православной христианке. Вот и мне, чужому фактически человеку, не отказала в помощи. Кому-то позвонила, кого-то попросила.
- Завтра с утра, после обхода.
Стою в маленькой больничной часовенке перед образом Казанской Матери Божией. Она взирает на меня и требовательно, и милостиво, и кажется в эту минуту, что нет скорбей, которые не понесла бы я ради великой и ни с чем не сравнимой радости называться православной. Но вот склоняю голову под священническую епитрахиль, чувствую, как трепещет сердце перед страхом исповеди, как немощна моя греховная душа, как несовершенна жизнь и суетны устремления. Из рук священника принимаю я Святые Тайны Христовы и в благодати великого Таинства опять чувствую в себе силы выдержать всё, Господом уготованное.
И с этим чувством поднимаюсь на четвёртый этаж, и с этим чувством звоню своим близким и сообщаю им звенящим от радости голосом:
Завтра в десять, прошу ваших молитв...
Тебе страшно?
Мне радостно, я причастилась.
Раннее утро. Я уже умылась холодной водой, переоделась в операционное и стою у окна, за которым до меня нет никому никакого дела. Но здесь, в отделении, до меня есть дело всем. И постовой сестре Ларисе Степановне, пришедшей сделать мне укол, и буфетчицам Нине Николаевне Бровциной и Любови Антоновне Федорчук, вчера вечером шепнувшим мне «всё будет хорошо», и моей соседке по палате Настеньке Ивановой:
Я сразу же позвоню вашим, сразу же, не волнуйтесь
А вот и Светлана Мухадиновна. Глаза-звёзды вопрошают: Готовы?
Готова.
Меня везут на громыхающей каталке в операционную. Опять много белых халатов, и опять белый цвет кажется мне равнодушно-белым. Но вот вижу склонённого надо мной Владислава Геннадьевича:
Ну что, с Богом? - спрашивает он тихонечко.
С Богом, — отвечаю ему и крещусь широким крестом.
Всё. Больше ничего не помню. Потом откуда-то из глубины сознания слышу «операция закончена», потом опять погружаюсь в беспамятство. И вот оно, первое ощущение возвратившейся жизни. Вижу склонённого над собой... священника. Хочу произнести «благословите», но губы не слушаются. Батюшка благословляет меня, говорит слова утешения и поддержки. Иерей Сергей Филимонов, священник и врач практикующий хирург-лор. Он возглавляет Общество православных врачей Петербурга, автор нескольких книг, я слышала о нём, но познакомиться до операции не получилось. И вот он пришёл в реанимационное отделение, дабы поддержать и благословить православную христианку. Щедры Господни утешения. Туда, в никуда, за черту сознания - «с Богом!» - из уст православного хирурга. Оттуда, обратно в осмысленную жизнь - с благословением православного пастыря. Сквозь невыносимую боль пробилась ко мне пока ещё слабым пульсом радость Божьего соучастия. Потом она окрепнет во мне, станет явной и торжествующей.
Тяжело выбиралась я из реанимации. Боль на разные лады заявляла о себе, держалась высокая температура, и опять рядышком теперь уже свои, родненькие сестрички. Даша Прокофьева. Трепетная, стройная девочка. Помню, зашла ко мне в палату с умопомрачительной прической, только уложенная феном стрижка обрамляла живые, жадные до жизни глаза.
У тебя новая прическа, Дашенька?
— Решила поменять имидж, хочется нового, понимаете...
Тебе очень идёт.
Через час она вновь пришла ко мне поставить капельницу. Пряди летящей стрижки прилипли к вспотевшему и осунувшемуся лицу, ещё только недавно белоснежный халатик измят и запачкан кровью.
Тяжёлая больная, срочно оперировали...
Она склонилась надо мной, уставшая девочка, избравшая себе нелёгкий путь выхаживать людей и облегчать их страдания. Как непросто сохранить при её ремесле летящий имидж и безукоризненно наглаженную блузку. Грустно было узнать, что несколько лет Даша поступала в медицинский, но неудачно, конкурс большой, а ей всё не хватало какого-то балла. А ведь хороший доктор уже поселился в её сердце, фундамент профессии уже выложен прочными кирпичиками мастерства не менее важного, чем профессиональные знания - сочувствовать людям и любить их вместе с их немощами.
Однажды, доведённая до предела измотавшей меня болью, я накричала на другую сестричку, Верочку, пришедшую звать меня на физиотерапию:
Отстаньте от меня, я никуда не пойду!
А она с улыбкой:
Не хотите? Тогда не пойдём. Вы успокойтесь, пожалуйста.
Прости, Верочка.
Да что вы! Это наша работа, я не сержусь, вам действительно нелегко.
А разве легко им? Ведь они не имеют права на слабости и оправдания. Уколы, капельницы, послеоперационное выхаживание больных — разве будешь объяснять им, что у тебя самой раскалывается голова или всё валится из рук, потому что нелады дома. Помню, заступила на дежурство Ирина Евгеньевна Пеликс. На ней не было лица, бледная, еле передвигается: